CC BY
131
УДК 82-6
«СВОЕ» И «ЧУЖОЕ» В РОМАНЕ Г.И. ГАЗДАНОВА «НОЧНЫЕ ДОРОГИ»
© Наталия Юрьевна ЖЕЛТОВА
Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры истории русской литературы, зам. директора по научной работе института филологии, e-mail: nata_zheltova@mail.ru
В статье рассматриваются способы функционирования концепта «свое-чужое» в романе Г.И. Газданова «Ночные дороги». В работе обозначаются составные части этого художественного концепта: образы дороги, путешествия, тоски, ночи. В аспекте «свое»-«чужое» также анализируется проблема национальной идентичности художника, исследуется аксиология оппозиции «живой»-«мертвый».
Ключевые слова: русское зарубежье; Газданов; концепт «свое»-«чужое»
Роман Г. Газданова «Ночные дороги», законченный 11 августа 1941 г., создавался с начала Первой мировой войны. Его публикация осуществлялась в 1939-1940 гг. в эмигрантских «Современных записках» под названием «Ночная дорога», но после нападения Германии на Францию была прекращена. Газданов дописывал свое произведение уже в первые месяцы Великой Отечественной войны, а отдельным изданием «Ночные дороги» вышли в Нью-Йорке в 1952 г. Третий роман Газданова в связи с мировыми общественнополитическими катаклизмами практически не нашел отклика в критике. Только после «возвращения» произведений писателя в 1990-е гг. на родину появились интересные исследования Ю. Бабичевой, К. Куталова, касавшиеся сложной поэтики, пожалуй, самого знаменитого романа Газданова.
Все упомянутые исследователи единодушно отмечают наличие в этом произведении прямых и подтекстовых сближений реалий французской жизни с русскими аналогами, например, Парижа и Москвы, Лувра и Кремля. Однако проблема соотношений «своего» и «чужого», «русского» и «французского», чрезвычайно характерная для художника, до сих пор не стала предметом отдельного исследования. Сам Газданов однозначно считал себя русским писателем. Поэтому национальная выразительность его произведений является важнейшей составляющей художественной философии Газданова.
Тесное переплетение русского и французского миров образует в романе особый рисунок его художественной ткани. «Ночные
дороги» - автобиографическое произведение. Почти четверть века, с 1928 по 1952 г., писатель работал ночным таксистом, и ему в полной мере довелось познать жизнь «непарадного» Парижа - «с черного входа». Тайные закоулки чужого города позволяли герою обнаружить в себе потаенные мысли и чувства, открыть в себе «свое» через «чужое». Именно улицы Парижа стали своеобразными магистралями, возвращавшими героя к его русским воспоминаниям. Дороги французской столицы, давшей пристанище тысячам русских эмигрантов, в сознании героя являлись своеобразными пространственно-временными тоннелями в его ментальных путешествиях на родину, позволяли ярче ощутить свою русскость, инакость.
Уникальность ночных путешествий, совершаемых автогероем Газданова, заключается в том, что они носят вынужденный характер. Однако независимо от причины русского путешествия его идейно-философский смысл остался неизменным: познание себя через другое, родного через чужое, России через Францию. Этим путешествие по-русски отличается от западных жанровых аналогов. В нем отсутствует момент эстетического наслаждения, авантюрно-приключенческие, корыстно-меркантильные, разведыватель-
ные, научные цели и задачи.
Интересно заметить, что русское путешествие героя Газданова не носит одностороннего характера - только путь «туда», -герой совершенно справедливо, по законам жанра, хоть и не фактически, но ментально возвращается на родину. Поэтому мотивы путешествия и перекрестья дорог являются в
романе главными сюжетными скрепами произведения. Герой всяческий подчеркивает свою инакость - принудительный характер своего путешествия: «В этом ночном Париже я чувствовал себя путешественником, попавшим в чуждую ему стихию...» [1, с. 305].
Возможно говорить о страннической душе главного героя, которая является маркированным признаком «русскости»: «За
многие годы допарижской кочевой действительности я привык к тому, что все часто менялось - условия существования, города и страны. Под конец мне стало казаться, что в этом, собственно, механическом, но постоянном перемещении есть какой-то личный смысл, - и что я сам остановлю это путешествие, когда почувствую усталость или вдруг увижу, что прекраснее того, в чем я живу сейчас, в данный период времени, нет ничего. И вот, в Париже это остановилось, помимо и против моего желания. Я ничего не мог сделать, это было время неизменных неудач во всем, что я предпринимал, так же, как в моей душевной жизни» [1, с. 294].
Только в Париже герой понял бессмысленность своего путешествия, вдруг выяснилось, что отсутствует конечная точка его странствий: родина. Невозможность вер-
нуться домой более всего угнетала русских эмигрантов. В поэзии В. Перелешина есть символичный образ «заблудившегося аргонавта» - человека, лишенного родины, и потому блуждающего без всякой цели. Поэтому для героя Газданова пропадает радость от познания мира, новизны и яркости впечатлений: «.Я очутился здесь, в Париже, за рулем автомобиля, в безнадежном сплетении улиц, на мостовых враждебного города, среди проституток и пьяниц.» [1, с. 297].
Сам себя герой называет и «бродягой», и «невольным путешественником», который теряет ощущение реальности от «монотонности» и «неизбежной неизвестности» затянувшегося путешествия. Эта бесприютность, отверженность, «сиротство» эмигрантского «братства», о которых писала М.И. Цветаева, неизбежно обращала писателей русского зарубежья к теме дороги, пути. Образ «плачущих без плеча» (М.И. Цветаева) традиционно связывался с образом русского дома, который противопоставлялся непредсказуемому хронотопу русской дороги. В этой связи нельзя не согласиться с исследователем
Т.Б. Щепанской: «Русские - движущийся
этнос с самосознанием оседлого» [2]. Именно концепт дорога в романе связывает и разделяет мир «свой» и мир «чужой».
В самом начале произведения, в режиме потока сознания, Газданов описывает обитателей французского дна, обнажая их жизненные приоритеты и мечты. Представления о счастье большинства «маленьких» французов сводились к тому, чтобы «работать и зарабатывать на жизнь» [1, с. 329]. Чуждость такого подхода к жизни для русского человека выражается не только в приземленности целей и потребностей европейского человека, но и в отсутствии во французской культуре нравственной дифференциации понятия «работа»: «.Во Франции все называется работой: педерастия, сводничество, гадание, похороны, собирание окурков, труды Пастеровского института, лекции в Сорбонне, концерты и литература, музыка и торговля молочными продуктами» [1, с. 310]. Герой категорически не приемлет такую философию. Ему трудно смириться и с тем, что даже самые нищие французы, признавая в нем «нормального человека», указывают на него как на чужака: «Конечно, жаль, что вы не француз, но это не ваша вина» [3, с. 320].
Однако Газданов не склонен идеализировать русский характер. Писатель представляет целую галерею типов эмигрантов, духовные запросы которых скромны. Видимо, Газданов не видел возможностей для полноценной жизни русских вне России, которые превращались либо в подобие механически «трудолюбивых» европейцев, либо морально и нравственно больных людей, зараженных тоской, с которой они не в силах справиться.
После долгих размышлений художника о разных проявлениях русской национальной идентичности роман приобретает диалогическую структуру. Диалог как бы вклинивается в поток сознания главного героя, и он впервые в коротком разговоре со старой парижской проституткой Жанной Ральди идентифицирует себя как русского человека: «Я предложил ей заплатить за то, что она выпьет и съест. - И ты ничего от меня не потребуешь? Я поспешил сказать, что нет, я решительно ничего не потребую от нее. - Я начинаю верить, что ты действительно русский, - сказала она.» [1, с. 296].
Интересно, что конкретные детали, бытовые реалии французской столицы являются своеобразным фоном, оттеняющим русские мысли героя, его странническую душу, его мечты о счастье, а самое главное - глобальную, все разъедающую тоску героя: «Каждое утро я поднимался со смертельной тоской.» [1, с. 290]. Тоска была частью ежедневного монотонного существования героя: «Это был дождливый и душный день, я проснулся с тем же ощущением беспричинной и непреодолимой тоски, с каким заснул.» [1, с. 304].
Тоска как сложное, национально выраженное явление неоднократно становилась предметом рассмотрения в русской религиозной философии. Именно осмысление тоски как феномена национальной духовной жизни становится основным в «Самопознании»
Н.А. Бердяева: «Тоска обращена к трансцендентному, вместе с тем она означает несли-янность с трансцендентным. Тоска может пробуждать богосознание, но она также переживание богооставленности» [3, с. 49]. Важно заметить, что чувство «трансцендентной» тоски пронзает весь роман Газданова: «Меня начала давить тупая и вялая тоска.» [1, с. 217].
Тоска, по Бердяеву, в отличие от страха и скуки, направлена на высший мир: «Скука делается дьявольским состоянием, предвосхищением адского небытия. Передел инфернальной скуки, когда человек говорит себе, что ничего нет. Возникновение тоски есть уже спасение» [3, с. 49]. Герой Газдано-ва пытается преодолеть однообразие скуки, видя, что во Франции почти незаметна граница между «высшим» и «низшим» миром. Неслучайно Газданова обвиняли в бездушном, отстраненном изображении трагедии русской эмиграции. Однако писатель сознательно отказался от драматизации бытовых тягот изгнанников, а стремился показать весь трансцендентый ужас «чужого», этой бердяевской «богоставленности».
Образ Парижа представляет собой смертельно неподвижное пространство, по которому герою, однако, постоянно приходится передвигаться. Этот топос тоже делится на несколько неподвижных зон: респектабельные кварталы и нищие районы. Общим у них было «ночное безмолвие», «строгое однообразие. домов», «люди, стоящие на одних и
тех же местах - проститутки, сумасшедшие, плотники, дворники и говорящие одни и те же слова» [1, с. 365]. Город, несмотря на масштаб «декораций гигантского и почти безмолвного спектакля», содержал черты смертной субстанции. Улицы были «мертвыми», фонари имели «мертвенный отблеск», канал 81. Майт «неподвижен», рабочие предместья Парижа описываются как «унылые» и «пронзительно печальные», наполненные безотрадной «вековой, безвыходной нищетой, где жили и умерли целые поколения людей»: «В этом ночном Париже я чувствовал себя каждый день, во время работы, приблизительно как трезвый среди пьяных. Вся его жизнь была мне чужда и не вызывала у меня ничего, кроме отвращения или сожаления.» [1, с. 214]. Героя поражает и еще одно несоответствие парижской жизни русским реалиям: «. Только в Париже, на ночных его улицах, я увидел нищих, которые не вызывали сожаления» [1, с. 215].
Все русские воспоминания пронизаны тонкой поэтичностью, легкостью, словно паутина или морозный воздух. Снег, которого нет в Париже, - лейтмотив России и души главного героя, внешне холодной, но таящей под напором тоски по родине, тоски по подлинным чувствам.
Таким образом, в романе возникает оппозиция «живой»-«мертвый». «Живая» русская душа главного героя по сути противопоставлена «мертвому» европейскому городу.
Получается, что сознание героя Газдано-ва удивительно точно отражает архетипиче-скую модель мира, где оппозиция «живой»-«мертвый» прямо указывает на принадлежность к «своему» и «чужому» миру. «Чужой» Париж в романе действительно фактически олицетворяет мир мертвых, а Россия - мир живых. «Ночные дороги» - это пути в иной мир, где нет место живым и откуда нет возврата.
Интересно, что до сих пор в русском языке можно наблюдать прямое соотнесение понятий «мертвец» и «изгой» (ср.: отпетый негодяй, отпетый мошенник). В этой связи Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский точно заметили, что слово «отпетый» этимологически «означает приравнивание отщепенца, изгоя к мертвецу (по которому совершен обряд отпевания). Таким образом, исключенный из
«мира» оказывался соотнесенным с потусторонним светом» [4, с. 115].
Кроме того, концепт «свое»-«чужое» является аксиологически маркированным,
включающим в себя представления о хорошем и плохом. В традиционной культурной модели «чужое» всегда однозначно воспринималось как враждебное и имело отрицательную оценку. Точно так же в «Ночных дорогах» герой фактически исключил «чужое» из своего ценностного мира как глубоко враждебное всему его существу.
Герой Газданова мучительно переживает в своем сознании конфликт «своих» культурных ценностей и «чужого» бытия. Необходимо заметить, что в литературе русского зарубежья образ Парижа лишен традиционного блеска и восхищенного любования. Ибо эмигрантами топос французской столицы воспринимался не просто как некий географический и культурный объект, а как пространство их мертвых душ, кладбище, с которого нет пути к «живым», в «свой» мир. Подобную трактовку образа Парижа наблюдаем в эмигрантской прозе И.А. Бунина. А.И. Куприна, Б.К. Зайцева, Б.Ю. Поплав-ского и др.
В рассказе И.А. Бунина «Поздний час» (1938) образ столицы Франции, как и у Газ-данова, прямо соотносится с темой кладбища, со смертью, которая, однако, тоже трактуется в аспекте «своего» погребального обряда и «чужих» похорон, которые однозначно называются писателем «бутафорскими» и воспринимаются как глубоко чуждые сознанию православного человека своей формальностью и церемониальностью. Траурная колесница сравнивается с «чумным гробом», кони - с «рослыми чудовищами в угольных рогатых попонах», а кучер назван вечно ухмыляющимся «старым пропойцей»: «Тут все другое» - заключает Бунин [5, с. 34].
Кроме того, Париж в русской эмигрантской литературе преимущественно изображался в ночное время, которое в традиционной народной культуре тоже всегда трактуется как враждебное человеку. Образ ночи почти всегда подразумевает власть души над разумом, свободное течение и выражение мыслей и, прежде всего, чувств, приоритет мистического над бытовым, иррационального над рациональным. Тема ночи входит в роман уже через его название. «Ночные до-
роги» - это по сути странствия души главного героя, который осуществляет постоянные безуспешные попытки вернуться в мир «живых», уйти от реалий «чужого» топоса. Отсюда возникает эта «трансцендентная тоска» главного героя. Представляется, что образ тоски тоже является составной частью концепта «свое-чужое», поскольку возникает она, когда человек не может быть «своим» среди «чужих».
Важно заметить, что образ Парижа в романе Газданова почти лишен конкретных «узнаваемых» деталей, лишь названия улиц свидетельствуют о месте действия. Действительно, «чужой» мир, как правило, обладает нерасчлененностью, враждебной монолитностью, гнетущей неизвестностью: «Я часто думал, что в жизни, которую мне пришлось вести, самой главной и неизменной особенностью - всегда и всюду - была неверность дальнейшего, его неизбежная неизвестность» [1, с. 387].
К концу романа чувство тоски главного героя достигает высшей точки и разрешается пронзительным признанием в собственной бездомности, бесприютности, в чуждости окружающего пространства, «зловещего и фантастического Парижа»: «. И как бы мне не пришлось жить и что бы ни сулила судьба, всегда позади меня, как сожженный и мертвый мир, как темные развалины рухнувших зданий, будет стоять неподвижным и безмолвным напоминанием этот чужой город далекой и чужой страны» [1, с. 414].
Таким образом, «чужое» в романе Г. Газданова «Ночные дороги» является главным инструментом для анализа художником «своего» - духовных свойств и качеств русского человека.
1. Газданов Г. И. Вечер у Клэр. Ночные дороги. М., 1996.
2. Щепанская Т.Б. Культура дороги на Русском Севере // Русский Север. СПб., 1992. С. 102103.
3. БердяевН.А. Самопознание. М., 1990.
4. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Изгои» и «изгойничество» как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода: («Свое» и «чужое» в истории русской культуры) // Труды по знаковым системам. Вып. XV. Тарту, 1982.
5. Бунин И.А. Собр. соч.: в 4 т. М., 1988. Поступила в редакцию 10.11.2011 г.
UDC 82-6
“OWN’S” AND “STRANGER’S” IN NOVEL “NIGHT ROADS” BY G.I. GAZDANOV
Natalia Yuryevna ZHELTOVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Professor of History of Russian Literature Department, Vice Director for Scientific Work of Philology Institute, e-mail: nata_zheltova@mail.ru
The article considers the ways of functioning of concept “own’s-stranger’s” in novel “Night roads” by G.I. Gazdanov. The article identifies the component parts of its artistic concept: images of road, travels, melancholies, nights. In aspect “own’s” and “stranger’s” the problem of national identity of artist is analyzed, the axiology of opposition “live”-“dead” is researched.
Key words: Russian abroad; Gazdanov; concept “own’s”-“stranger’s”.
