CC BY
96
I. СУВЕРЕНИТЕТ - КЛЮЧЕВАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ
М.В.ИЛЬИН
СУВЕРЕНИТЕТ: ВЫЗРЕВАНИЕ ПОНЯТИЙНОЙ КАТЕГОРИИ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Данная статья не сводится к очередной попытке уловить «ускользающее понятие суверенитета» (elusive concept of sovereignty)1. Моя цель более конкретна и заключается она в том, чтобы показать:
— что при осмыслении проблематики поведения государств мы фактически используем целый набор связанных понятий, которые образуют широкую понятийную категорию «суверенитет»;
— что эти понятия не обязательно связаны с использованием слов суверен, суверенность, суверенитет2 и что использование подобных слов зачастую прикрывает использование иных понятий;
— что понятийная категория «суверенитет» отражает современные институты и практики, а потому антиномична по своей структуре и уже в самом своем возникновении содержала когнитивный потенциал модернизации, а тем самым и глобализации;
1 Ruggie J.G. Constructing the World Polity. Essays on international institutionalization. - L., N.Y.: Routledge, 1998. - Р. 26.
2 Здесь и далее используется принятая в концептологии и в лингвистике практика обозначения понятий путем заключения в кавычки их смысла, а соответствующих слов с помощью курсива.
— что сама категория и образующие ее понятия претерпели многочисленные изменения вместе с развитием государств и международных систем,
— что в условиях начавшейся глобализации коллизии антино-мичных начал суверенитета, а также более широкие практики поведения государств позволяют выявить основные параметры рассматриваемой понятийной категории, которая таким образом «вызревает»,
— что последовательный анализ когнитивных особенностей понятийной категории «суверенитет» позволяет выдвинуть обоснованные предположения о возможных тенденциях изменения самого феномена суверенитета, а с ним государственности и мировой политики.
Предваряя рассмотрение перечисленных выше тезисов, замечу, что замысел статьи возник как реакция на весьма парадоксальное положение. С одной стороны, проблематика суверенитета встала в центр развернувшейся в последние полтора-два десятилетия дискуссии о глобализации. С другой стороны, обсуждение нынешних превращений суверенитета по большей части1 сводится к довольно случайному акцентированию бросающихся в глаза явлений и примет. За деревьями исчезает лес. Так, на исходе прошлого века в публицистике и даже в научной литературе возобладало мнение, будто в условиях глобализации суверенитет чуть ли не «исчезает» или по меньшей мере «размывается». Мне уже доводилось писать, что пресловутая «размытость» относится не к самому суверенитету, а к ходячим, неотрефлексированным представлениям о нем2. За так называемой эрозией суверенитета скорее стоят опасные отклонения от современного стандарта государственности. Одни мутации проницательные исследователи характеризуют как квазигосударства3, другие можно оценить как избыточные государства, перегруженные социальными, экономическими, культурными и прочими функциями, несвойственными государству по природе.
Возникают вопросы, что же понимать под современным стандартом государственности, как он связан с суверенностью, наконец,
1 Исключение составляют сочинения очень узкого круга специалистов, среди которых можно упомянуть Й. Бартельсона, С. Вебер, Р. Джексона, С. Краснера, Дж. Рагги, Дж. Розенау, Дж. Розенберга, Г. Соренсена, Х. Спрюйта, Б. Тешке, А.Ф. Филиппова и др.
2 Ильин М. Стабилизация развития // Мегатренды мирового развития. - М., 2001. - С. 184.
3 Jackson R.H. Quasi-states: Sovereignty, international relations and the Third World. - Cambridge, 1990.
каким образом норма суверенности может быть представлена в терминах позитивного, а не нормативного знания. Данная статья является попыткой ответов на эти и связанные с ними вопросы. Причем ответов с позиций сегодняшней действительности, но не замкнутой на злобе дня сего, а предполагающей способность «видеть» (voir)1 все тропки и пути, которые привели нас к нынешней привилегированной точке зрения на вершине развития2.
Подобный взгляд предполагает способность быть современным в самом восприятии времени. Это требует некоторых обязательных пояснений. Хотя современность насчитывает уже примерно пятивековую историю и по меньшей мере целое столетие весь мир живет в условиях модернизации, мы все еще находимся под мощнейшим воздействием традиционного восприятия темпоральности, построенного на линейном представлении о времени. С этим связаны идеи направленности, даже векторности развития. Они стали доминировать два с лишним тысячелетия назад с появлением так называемого осевого времени, эсхатологических представлений о начале и конце времен. Нынешние дискуссии о конце истории или отмирании государства и суверенитета всего лишь воспроизведение схемы конца света в материале нынешней повседневности. Чтобы стать современным, нужно принять новую аксиоматику, которая построена на представлении о «накоплении» времени. Разумеется, она не только не отрицает прежних аксиоматик — архаической с ее идеей вечного возвращения, круговорота, а также традиционной с ее идеей начала и конца, — но, напротив, только дополняет их. Здесь действует принцип «не вместо, а вместе»3. Более того, благодаря нарастанию размерности времени оно становится «плотнее» и «насыщеннее», что по-
1 Telhard de Chardin P. Le phénomène humain. - P., 1955. - Р. 19-24; Тейяр де Шарден П. Феномен человека. - М., 2002. - С. 35- 40.
2 «То, что делает человека "современным" (и в этом смысле масса наших современников несовременна), - это обретение способности видеть не только в пространстве, не только во времени, а прежде всего в Длительности (mais dans la Durée) или, что то же самое, в биологическом пространстве-времени и, более того, оказаться неспособным видеть никак иначе - только начиная с самого себя» (Telhard de Chardin P. Le phénomène humain. - P., 1955. - Р. 219).
3 Ильин М.В. Очерки хронополитической теории. Часть вторая. Очерки хроно-политической типологии. Часть третья. Тенденции и перспективы российской хроно-политики. - М., 1955. - С. 5
зволяет органично включать архаическую и традиционную темпораль-ность в современное время1.
Концепция многомерной темпоральности позволяет найти конструктивное разрешение дуализма логической и динамической структур феноменов действительности. Коль скоро мы вышли в новый диапазон времени, феномен потенциально обретает новую логическую структуру, но она лишь постепенно раскрывается в динамике его становления. Под этим углом зрения рассмотрим, как потенциально присущая феномену суверенитета логика раскрывается, с одной стороны, в его последовательных исторических проявлениях, а с другой — в различных концептах, образующих соответствующую понятийную категорию. Однако предварительно следует пояснить, что такое понятийная категория и как она устроена.
Собакошки, концептные натяжки и понятийные категории
Если бы мы жили в мире, где действительность была бы безошибочно разделена на аккуратные фрагменты, а каждый из таких фрагментов получил бы отчетливое имя с ясным смыслом, то анализ такой действительности не составил бы труда. Наука же тогда стала бы, вероятно, избыточной. Мы живем, однако, в совершенно другом мире. Действительность текуча и изменчива. Слова, которыми мы пытаемся обозначить ускользающие феномены, зыбки. Их смыслы темны и так же изменчивы, как и сама действительность.
Все люди, а научные работники в особенности, заняты сизифовым трудом улавливания феноменов, прояснения смыслов, оттачивания терминологии, — словом, совершенствования своих мыслительных способностей. На этом поприще мы постоянно сталкиваемся с концептными натяжками (conceptual stretching)2, которые крайне
1 Ильин М.В. Хронополитическое изменение: за пределами Повседневности и Истории // Полис. - М., 1996. - № 1; Ильин М.В. Феномен политического времени // Полис. - М., 2005. - № 3.
2 Sartori G. Concept misformation in comparative politics // Amer. polit. science Rev., 1970, № 4 (Русский перевод: Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии // Полис. - М., 2003. - № 3; 4; 5). Сартори определяет концептную натяжку как расширение объема понятия за счет размывания содержания, как получение суррогата понятия, «общего места» (Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии // Полис. - М., 2003. - № 4. - С. 153).
опасны, поскольку могут привести к «падению с лестницы абстракции»1, «эффекту бумеранга»2, «столкновению с айсбергом»3 и другим не менее неприятным вещам. Однако дозированная, например, с помощью маневрирования на лестнице абстракции концептная натяжка позволяет создавать новые понятия. Полученные таким образом понятия способны не только сохранить память об общем происхождении, но и образовать своего рода «семейство понятий». Такое «семейство» как раз и будет понятийной категорией.
Поясню, что такое понятийная категория, на следующем примере. Результаты компаративных исследований позволяют предположить, что в современной мировой политике сосуществуют различные типы суверенных политических акторов, исполняющих роль государств в мировой политической системе. Речь идет о примерно двух сотнях членов мирового сообщества и о нескольких десятках претендентов на эту роль. Сравнительный анализ данных казусов показывает, что их нельзя соотнести друг с другом с помощью одного только понятия. Приходится использовать слово государство «с прилагательными»: социальное, облегченное, федеративное, консоциатив-ное, корпоративное и т.п. Этим дело не ограничивается. Выделяются куда более специфичные виды государственности: государства-движения, государства-партии, империи, квазиимперии и прочие системы авторитарного господства. Наконец, нельзя пройти мимо целого класса эфемерид — политических структур, претензии которых на государственность весьма условны и частичны.
В целом попытки вывести один общий стандарт государственности для всех членов международного сообщества напоминают страдания горе-компаративиста, о котором шутливо писал классик политической компаративистики Джованни Сартори4. Выдуманный им мистер Доу изучал собакошек (cat-dogs), чтобы выяснить, издают ли они звуки «гав-гав». Когда оказалось, что далеко не все, он пред-
1 Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии // Полис. -М., 2003. - № 5.
2 Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии // Полис. -М., 2003. - № 3. - С. 69.
3 Гельман В.Я. «Столкновение с айсбергом»: формирование концептов в изучении российской политики // Полис. - М., 2001. - № 6.
4 Sartori G. Compare why and how // Comparing Nations: Concepts, strategies, substance. - Oxford, 1994.
принял еще одно исследование. Теперь проверялась гипотеза, что все собакошки мяукают. И эта гипотеза не подтвердилась. Пришлось Дельфийскому оракулу разъяснить, что собакошек не существует, а есть собаки, которые лают, и кошки, которые мяукают.
Итак, собакошек не существует, но существуют, например, домашние животные. Точно так же существуют признанные члены мирового сообщества. Контрапункты их властных притязаний и признаний этих притязаний внутри политий и в международной среде отношений создают первичную структуру суверенитета. Она закрепляется и углубляется с помощью взаимных признаний суверенных полномочий соответствующих акторов, превращения этих признаний во всеобщие, а также создания различных институтов международной и внутриполитической легитимации. В результате появляется единая общемировая система суверенитета, которая служит основой международного права, благодаря которой возможны международный порядок и мировая политика. Однако сами эти суверенные члены мирового сообщества не обязательно политии одного определенного типа или даже природы. Только часть из них государства в строгом смысле, да и то разных типов1.
Едва ли не большинство суверенных членов мирового сообщества составляют квазигосударства разных типов, а также другие функ-
1 Под государствами понимается специфическая территориальная полития, возникшая в Западной Европе и концептуализованная как «состояние» с помощью слов status, the state, die Staat; ¡'etat (Хорхордин О. (ред.) Понятие государства в четырех языках. СПб., М.: Летний сад, 2002). Типологически можно выделить три идеальных типа исходного формирования подобных территориальных «состояний». Это (1) династическое образование сверху, (2) консоциативное снизу и (3) корпоративно-сословное «сбоку». В наличных исторических формах происходит соединение всех трех типов, однако в ряде случаев некоторые из типов получают преимущественное развитие: первый - во Франции и ряде германских политий, второй - в Швейцарии и Нидерландах, третий - в ряде германских и скандинавских политий. Некоторые поли-тии - Англия, Швеция, ряд североитальянских политий - дают пример сочетания или смены различных типов. В результате уже ранний модерн дает большое разнообразие типов территориальных государств. Последующие этапы модернизации дали новые типы и модификации государственности, природа которых весьма существенно отличается друг от друга. То, что это фактически разные «звери», которые издают разные звуки, можно убедиться при самом поверхностном сравнении Швейцарии хотя бы с ее соседями - Францией, Германией, Австрией и Италией, а тем более привлечении пиренейского или скандинавского материала.
циональные эквиваленты государств, которые усваивают, имитируют или симулируют различные черты современной государственности. Данные политии были признаны в качестве государств, поскольку логика сменявших друг друга международных систем или, выражусь точнее, систем государственного суверенитета настоятельно требовала закрепления территорий, вовлеченных в европейскую, международную, а затем и мировую политику, за суверенами как единственным возможным и законным типом политических акторов. Каждая новая система при своем расширении (колонизация) или внутреннем усложнении (деколонизация) вовлекала все новых политических акторов, заставляя их принимать общие правила суверенитета и нормы международного права. Тем самым создавалась эволюционная, структурная и субстанциональная чересполосица форм государственности.
Можно условно выделить две разновидности: зонтичные и мат-решечные понятийные категории. Первые предполагают распространение некоего понятия вширь, а вторые вглубь. Различение это, как мы убедимся, весьма условное. Можно легко представить «матрешку под зонтиком». Многие понятия обычно включены внутрь зонтичных категорий, но сами содержат целые понятийные «матрешки».
Примером зонтичной понятийной категории является «государственность». В результате «натягивания» первоначального понятия «состояния политического порядка на четко ограниченной территории»1, акцентирующего внутренний порядок, на значительно более широкую группу всех участников межполитийных отношений, контролирующих четко ограниченную территорию, но установивших там качественно различный порядок2, еще в вестфальские времена возникла первая версия зонтичной категории. Она объединила «состояния» различной природы и масштаба. Далее произошло дальнейшее «растягивание» понятийной категории, связанное с «проблемой перемещаемости» (traveling problem)3 не только в пространстве, но и во времени. В результате мы стали использовать слово государство (the state, die Staat; ¡'etat etc.) не только по отношению к суверенным уча-
1 Важнейшим условием подобной концептуализации является деперсонализация власти: из состояния короля Франции образуется состояние Франции.
2 Зачастую происходит реперсонализация «состояния», нашедшая выражение в формулах Людовика XIV «L 'etat, c'est mois» и Наполеона «La chose publique, l'etat, c'est fut mois».
3 Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии // «Полис». - М., 2003. - № 5. - С. 68- 71.
стникам все более расширяющихся по поверхности земного шара международных систем, но и к политиям всех времен, обладающим более или менее выраженной самостоятельностью и способностью вступать в межполитийные отношения. Правда, при этом было введено вполне оправданное ограничение — наличие структурно дифференцированных органов обеспечения самостоятельности или правительства, что позволило не «натягивать» категорию государственности на племенные и прочие «догосударственные» структуры власти.
Примером матрешечной понятийной категории является «суверенитет». Данная категория тесно связана общей судьбой с категорией государственности. Эта связь возникает в момент взаимного «натягивания» понятий «состояние политического порядка на четко ограниченной территории» и «верховный властитель»1 друг на друга для концептуализации возникновения современной международной системы. Затем понятие государства растягивается, а понятие суверена, наоборот, начинает «умножаться» внутри самого себя. Эта история самым непосредственным образом связана с основной темой статьи и станет предметом рассмотрения в следующем разделе.
Суверен, суверенность и суверенитет
При рассмотрении понятийной категории, развившейся «внутри» понятия «суверен», нашим подсказчиком станет естественный язык. С его помощью легко констатировать, что слово суверен (sovereign) дополняет по меньшей мере слово суверенитет (sovereignty). Однако английское слово sovereignty можно переводить двояко: и как суверенитет, и как суверенность. Это означает, что русский язык позволяет осуществить важное различение, которое затруднено на английском — lingua franca современной политологии — и на некоторых других языках. Благодаря «великому и могучему» нам по силам выделить (1) суверена, его (2) суверенность и (3) суверенитет как таковой, хотя на деле подобное смысловое разграничение неочевидно даже для политиков, а тем более граждан. Сошлюсь на характерный пример. Выступая на Первом съезде народных депутатов России, Б.Н.Ельцин
1 Выражалось разными словами: princeps, majestas, superanus etc. - см.: Ильин М.В. Собирание и разделение суверенитета // Полис. - М., 1993. - № 5. - С. 145.
заявил, что в России первичным суверенитетом является человек1. Вероятно, эта нелепая формулировка возникла в результате стремления политика или его советчиков2 подчеркнуть принципиальную важность личной автономности (суверенности?)3, а также стремление претендентов на власть выстраивать новую власть (суверена?) «снизу», от отдельного гражданина4.
В данном случае русский язык не только не помог осуществить адекватное смысловое различение, а скорее смешал «самостоятельного политического актора» со множеством других столь же расплывчатых для Ельцина, его окружения и аудитории понятий. В результате депутаты Верховного Совета РСФСР, а с ними и граждане нашей страны стали жертвами наложившихся друг на друга концептных натяжек. Недаром, отвечая Ельцину в своем выступлении на том же съезде, М.С.Горбачев справедливо подчеркнул, что тот довел вопрос о суверенитете до абсурда5.
Данный пример показывает, что использование слов суверен, суверенность, суверенитет зачастую прикрывает понятия лишь косвенно связанные или вообще не связанные с соответствующей категорией. Разумеется, выделенные с помощью русского языка три базовых понятия также не исчерпывают всю категорию. Удобно, однако, использовать именно их, чтобы перейти от наивного натуралистического представления о суверенитете к аналитическому. Для этого да-
1 Россия сегодня: Политический портрет в документах, 1985- 1991. - М., 1991.- С. 449.
2 Весьма ценное и до сих пор актуальное различение между советниками как представителями одной из ответственных политических профессий и советчиками как особым типом безответственных непрофессионалов, стремящихся воздействовать на политику, провел А.М.Салмин в своем выступлении на Первом Всероссийском съезде политологов в феврале 1998 г.; см.: Салмин А.М. Политическое развитие России и актуальные проблемы политологии // Полис. - М., 1998. - № 3. - С. 220.
3 Об использовании выражения суверенитет личности в отечественном дискурсе см.: Ильин М.В. Собирание и разделение суверенитета // Полис. - М., 1993. -№ 6. - С. 147.
4 В своем выступлении Ельцин говорил далее о следующем уровне «суверенитета» в виде предприятия, колхоза или любой другой организации, т.е. обозначал этим словом отдельного политического актора.
5 Россия сегодня: Политический портрет в документах, 1985- 1991. - М., 1991. - С. 451.
дим рабочие определения трем нашим словам и тем самым очертим содержание соответствующих понятий.
Суверен (sovereign) — предельная инстанция, задающая политический порядок в территориальной политии, т.е. высший авторитет, относительно которого осуществляется распределение власти на данной территории. Таким сувереном может стать отдельный властитель, группа политиков или даже аналитически определяемая инстанция, например народ, от имени которой правомочны действовать те или иные центры власти.
Суверенность (sovereignty) — все то, что позволяет именно данной инстанции стать сувереном, т.е. задавать порядок внутри территориальной политии и взаимодействовать с властителями других территорий.
Суверенитет (sovereignty) — общепризнанный политический принцип и закрепляющие его институты, которые не только делают возможным существование суверенов как таковых, но также обеспечивают их устойчивое сосуществование друг с другом. Использование этого принципа и сопряженных с ним институтов в том или ином контексте позволяет прояснить суверенность той или иной политической инстанции.
В самом общем виде суверенитет можно определить как системную характеристику (со)существования государств и их сред(ы) в условиях модернизации (современного развития), обеспечиваемую за счет формирования сети множественных контрапунктов признания властных авторитетов друг другом и актуализации своего господства, а также еще одной сети множественных контрапунктов наделения соответствующих авторитетов властью и ее последующего (рефлексивного) делегирования1.
Полное представление понятий, связанных в класс (понятийную категорию) суверенитета, требует, разумеется, их "доопредлеления" за счет территориальности, границ, конституций, легитимации и многих других современных институтов. Ограничусь лишь следующим. Отдельного актора, действующего от имени государства, можно считать сувереном, а соответствующую нацию-государство — суверенной лишь при условии их соответствия общему принципу суверенитета как системной характеристике мировой по-
1 Ильин М.В. Стабилизация развития // Мегатренды мирового развития. — М., 2001. — С. 184.
литики. Суверенитет при этом не образуется простым «сложением» суверенов (элементов) и «суммированием» качеств суверенности (структурных отношений). Требуется большее, а именно интеграция элементов и структур в единое целое. Это, разумеется, предполагает образование качества целостности и противопоставление целостной системы суверенитета его среде. Такой средой становится всякая деятельность, которая не регулируется и даже не затрагивается международным правом как приоритетным по отношению ко всяким иным правовым и, шире, политическим установлениям.
Суверенов много, но каждый из них «один» (ein), «единичный» (einzeln), «тот самый» (derselbe). В силу своего «одиночества» (Einsamkeit) он уникален. А раз уникален, то и патрикулярен.
Суверенность контекстна. В этом смысле она также «единична» (einzeln), но в то же время «многообразна» (vielfaltich) и по-протеевски изменчива, как любой контекст. В силу данных обстоятельств сувернность оказывается партикулярной, но также и всеобщей — по крайней мере в пределах меняющегося контекста. Своей протеевской изменчивостью суверенность связывает одного суверена с другими суверенами и с собственными подданными. В конечном счете суверенность делает контекст суверенизации многомерным, а потому все более обобщенным.
Суверенитет «один» (ein), но в то же время и «единственный» (einzig, einzigartig). Это делает его в полном смысле универсальным. Он объединяет всех действительных и возможных суверенов и тем самым делает возможной суверенность каждого из них. Более того — он делает суверенов не только суверенными (правомочными), но и современными (правовыми). Так было еще в вестфальские (1648 г.) или даже аугсбургские (1555 г.) времена, когда суверенитет только возникал и по необходимости был неполным, «лоскутным». Тем более так обстоят дела сейчас, когда суверенитет — это один из выводов данной статьи — начинает обретать, наконец, свою «естественную» глобальную конфигурацию, а с нею и содержательную полноту.
Вырисовывается своего рода аналитическая иерархия. Внизу, в ее основе, лежит понятие «суверен». Оно легче всего связывается с наличной действительностью. В самом крайнем случае ему можно дать остенсивное определение, т.е. непосредственно указать на политического актора и сказать, что это и есть суверен. Вполне естественно, что понятие «суверен», отягощенное натуралистическими ассо-
циациями и оттенками смыла, фиксирует наше внимание на политических акторах, но не на политических отношениях и процессах.
Понятие «суверенность» позволяет выражать куда более тонкие нюансы смысла. Оно позволяет нам оценить специфические качества отношений между суверенами и между суверенами и их подданными.
Наиболее тонкое и точное выражение смысла и самой логики легитимных и правовых взаимодействий между современными политическими акторами становится возможно благодаря использованию понятия «суверенитет».
Подобно этой аналитической иерархии выстраивается историческая последовательность формирования понятий, Begriffsgeschichte суверенитета1. Общая линия развития выглядит примерно следующим образом. Еще в период существования западноевропейской Respublica Christiana2 по обе стороны от так называемого пояса городов — зоны бывшего лимеса Римской империи — возникают династические центры власти3, которые формируют крупные территориальные политии — ядра первых будущих государств4. Именно династические центры, а скорее, сами династы как раз и стали первыми акторами, к которым стало приложимо слово суверен.
Постепенно это слово распространилось на всех основных участников систем силового противоборства, а после Тридцатилетней войны статус суверенов получили не только сами династы и династические центры, но также территориальные политии пояса городов — Нидерланды и Швейцария, построенные преимущественно снизу и
1 Попытки дать общий очерк развития категориального комплекса «суверенитет» предприняты в следующих публикациях: Staat und Souveranitat. — Geschichliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialer Sprache in Deutschland. Stuttgart, 19; Bd. 6. Onuf N. Sovereignty: outline of a conceptual history. — Alternatives. — 1991. — Vol. 16. — Р. 425— 446; Bartelson J. A Genealogy of Sovereignty. — Stockholm, 1993.
2 С точки зрения эволюционной морфологии данная политическая система является хризалидой, т.е. соединением вертикальной империи и феодализованной имперской горизонтали (Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Часть вторая. Очерки хронополитической типологии. Часть третья. Тенденции и перспективы российской хронополитики. — М., 1995. — С. 24—29).
3 Rokkan S. Dimentions of state formation and nation-building: A possible paradigm for research on variations within Europe // The formation of national states in Western Europe. — Princeton, 1975.
4 Spruyt H. The sovereign state and its competitors: An analysis of systems change. — Princeton, 1994.
типологически противоположные выстроенным преимущественно сверху династическим территориальным политиям: Франции, двум габсбургским монархиям и великодержавной (в тот момент) Швеции1.
Следующим этапом стало появление идеи суверенности как принципа отношений между суверенами и основания их внутриполитического господства. Именно эта идея и послужила одним из главнейших оснований международного права. Вместе с нею получили преимущественное развитие политические союзы - конкретное воплощение нового принципа консолидации суверенных отношений внутри и между отдельными группами суверенов. Идея суверенности стала одним из важнейших инструментов качественного развития, как международных систем, так и национальных политий XVIII столетия.
Венский конгресс и европейский концерт стали предвестниками образования системы отношений между территориальными поли-тиями (суверенами) разного рода, основанной на принципах суверенности. Эта только формирующаяся система существенно усиливала взаимозависимость суверенов, что делало общесистемные требования гораздо важнее политической воли отдельных суверенов или суверенных отношений внутри и между отдельными группировками суверенов. По сути дела возникли предпосылки появления суверенитета как такового.
Наконец, XX в. существенно продвинул консолидацию мировой системы суверенитета. Именно она стала структурной основой и международного права, и экспансии негосударственных агентов глобализации - да и всего современного (модерного) правопорядка.
Логическая структура суверенитета
Определение логической структуры рассматриваемого понятийного комплекса позволяет одновременно выявить важные содержа-
1 Типологически можно выделить три идеальных типа формирования территориальных политий. Это династическое образование сверху, консоциативное снизу и корпоративно-сословное «сбоку». В наличных исторических формах происходит соединение всех трех типов, однако в ряде случаев некоторые из типов получают преимущественное развитие. В результате ранний Модерн дает большое разнообразие типов территориальных государств, которое отчасти сохранилось в политических традициях отдельных стран и субрегионов Западной Европы, несмотря на весьма активное выравнивание политических порядков в последующие эпохи.
тельные стороны понятий «суверен», «суверенность» и «суверенитет», а также дополняющих их концептов «прерогативы суверена, суверенные полномочия», «взаимное признание суверенов», «легитимация суверенов подданными или корпусом граждан» и т.п.1
Современные явления и отражающие их понятия отличаются ан-тиномичностью. Раскрытие И. Кантом фундаментального логического и онтологического значения антиномии стало прорывом в осмыслении природы современности2. Конечно, антиномии, как и противоречия, универсальны. Они существовали и будут существовать всегда и везде. Однако задолго до кантовского открытия едва наметившиеся феномены модерна уже были заряжены антиномичностью, сделавшими возможными и даже необходимыми развитие, многократные превращения и усложнения исходных явлений. Не исключение и суверен. Исторические обстоятельства выделили некоего политического актора (короля, герцога, епископа, город, сельскую общину, орден, корпорацию) из иерархических сетей договорной феодальной власти. Ему приходится полагаться не столько на «ряд» и «честь», сколько на самого себя, стать самому себе властителем (sibi princeps)3.
Внутренние ресурсы и прежде всего территория — самый ясный феодальный знак «чести» — стали основной опорой выживания и благополучия самовластного политического актора. Внешняя среда из источника договорной власти превратилась в безусловно враждебную силу. Этой силе нужно было противопоставить силу. Некоторые смогли это сделать в одиночку. Так поступил король Франции, что позволило ему выиграть Столетнюю войну и укрепить свое господство. Другим пришлось образовать с такими же самовластителями союзы — федеративные, а не феодальные. Так поступили сельские общины Ури, Шви-ца и Унтервельдена. В любом случае антиномия внешнего и внутреннего приобрела первостепенную значимость. Равным образом антиномия мощи и признания, присущая феодальным отношениям, приобрела остроту, отчетливость и критическую принципиальность.
1 На понятийную многосоставность суверенитета обращал внимание одни из авторитетнейших его исследователей (Stankiewicz W.J. The Validity of Sovereignty. — Stankiewicz W.J. et al. (ed.). In Defence of Sovereignty. — N.Y., 1969. — Р. 294.
2 Ильин М.В. Российский выбор: сделан, отсрочен, отменен // Полис. — М., 2003. — № 2.
3 Ильин М.В. Собирание и разделение суверенитета // Полис. — М., 1993. — № 5. — С. 145.
«Прежние ориентации верх/низ, делегирование/восприятия оказались преобразованы. Современная логическая структура "суверенитета" могла бы быть представлена в виде четырех полей функциональных императивов, образованных пересечением двух осей ориентации: внутреннего/внешнего и консумматорности/инструментальности. Последнюю ось вслед за В.Л. Цымбурским1 удобнее представить как оппозицию факта силового принуждения (или факта господства) и признания. Образуются четыре версии суверенитета:
— внутренний суверенитет факта господства (суверенитет властителя);
— внутренний суверенитет признания (суверенитет народа);
— внешний суверенитет факта господства (суверенитет государства);
— внешний суверенитет признания (суверенитет нации)»2.
Уточню, что моя трактовка 1993 г. распространяет исходную логическую структуру на обобщающее понятие «суверенитет». Это справедливо в аналитическом отношении, поскольку все усложнения и превращения исходного концепта предполагают более или менее полное воспроизведение исходного логического ядра. В историческом же плане точнее будет признать выделенную смысловую структуру непосредственной принадлежностью понятия «суверен». Острота противоречия между внешним и внутренним, двусмысленность мощи и ее признания - эти антиномии делают самостоятельного политического актора сувереном. Однако эти же антиномии создают потенциал развития, возникновения новых феноменов и отражающих их концептов: «Разделение суверенитета на "внешний" и "внутренний" есть лишь расчленение выраженной этим концептом динамической связи между фактом власти и его внешним признанием. При этом формула суверенитета заключает в себе принципиальную неопределенность, вновь и вновь встающую и разрешаемую в истории. Такая неопределенность состоит в том, что союз "и", соединяющий две части формулы, на деле соответствует каузальной связи между ними — связи, на-
1 Цымбурский В. Л. Идея суверенитета в посттоталитарном контексте // Полис. - М., 1993. - № 1.
2 Ильин М.В. Собирание и разделение суверенитета // Полис. - М., 1993. -№ 5. - С. 146.
правление которой не является предопределенным: ее стрелка может двигаться как от "факта" к "признанию", так и наоборот»1.
Антиномичная природа суверена делает его четырехликим. Для утверждения каждой их своих «природ» суверен нуждается в их выделении и институциональном закреплении. Таким образом появляются различные «суверенности». Их минимум четыре, однако в конкретных условиях они могут умножаться, поскольку «то, что позволяет именно данной инстанции стать сувереном», может получать различное выражение. Так, «внешняя признанность» может выражаться в обмене послами, участии в переговорах, заключении соглашений, даже в ритуалах и титуловании.
Концептуализация значительно усложняется по мере того, как сообщество суверенов пополняют все новые акторы. Как уже отмечалось, в их число входят не только исторические «потомки» первоначальных вестфальских суверенов, но существа нередко различной природы. Появление, например, в среде монархий с их подданными республик с их гражданами рано или поздно приводит к необходимости осмыслить новый парадокс — суверен сам себя легитимирует, — а также найти соответствующие институционные решения. В результате появляются все новые и новые «суверенности» — монарха, народа, государства, нации. В качестве подобного дитя появляется понятие «легитимность». Первоначально оно имеет два контрастных прочтения: источником легитимности (суверенности) верховной власти являются либо Бог и традиция, либо разум и народ. Затем идея легитимности переносится на несуверенных акторов, и начинается история самостоятельного концепта. Подобного рода концептных историй десятки. Их серьезное изучение — одна из важнейших задач, которые еще предстоит решить мировой и отечественной политологии.
В конечном счете умножение «суверенностей» приводит к тому, что само понятие становится, как уже отмечалось в самом начале, «ускользающим». Выбраться из бесконечных кругов превращений
1 Цымбурский В. Л. Идея суверенитета в посттоталитарном контексте // Полис. - М., 1993. - № 1. - С. 19- 20. Отмечаемые В.Л. Цымбурским динамичность связей, принципиальная неопределенность и непредопределяемость отношений, все новые разрешения противоречий в истории - все это приметы современности, результаты действия исходных антиномий.
«суверенности» только на основе распутывания логических отношений невозможно. Решение дает сама действительность, точнее, ее эволюционное усложнение: значительное увеличение корпуса суверенов, их разнотипности и разноприродности, формирование плотной сети многообразных суверенностей, наконец, образование из всего этого единой замкнувшейся конструкции — сферической по своей логической конфигурации и глобальной по своему натуралистическому выражению. Обобщенное и краткое название этому новому эволюционному состоянию можно найти в слове глобализация, каким бы заезженным оно ни стало в результате бума публикаций об этом явлении. Именно в этих условиях обобщающее понятие «суверенитет» и вся соответствующая понятийная категория получают, говоря словами Шекспира, «местопребывание и имя» (a local habitation and a name).
Нынешние и грядущие превращения суверенитета
В условиях глобализации вырисовывается общемировая система суверенитета, структуру которой образует сеть суверенностей, а состав — набор двух сотен суверенов. Эта система одновременно обладает двумя антиномичными характеристиками: гомогенностью и гетерогенностью. Первая находит выражение в природе и аналитических аспектах явления, вторая — в его генезисе, истории и динамических аспектах. Подвижные комбинации, порожденные данной антиномией, создают порой впечатление, что суверенитет является «организованным обманом», однако на деле антиномия служила двигателем развития. В ранних поколениях международных систем и соответствовавшего им зародышевого — «лоскутного», а не сферического — суверенитета развитие было сопряжено с расширением. В нынешней ситуации, когда сферическое замыкание пространства мировой политики из факта становится организующим принципом, развитие обращается внутрь.
Каждое поколение международных систем было связано с определенным ранжированием разновесных суверенов. Сначала это были иерархические системы, затем неоднородные сети с доминантными «полюсами». В нынешних условиях намечается еще более сложная трехслойная структура. Над традиционным слоем территориальных наций-государств намечается образование нового типа гло-
бальных государств-трансформов, которые я назвал хоритики1. Под ним вполне четко вырисовывается слой референциальных государств, т.е. функциональных замен суверенов. Это своего рода территории отсчета в глобальной системе суверенитета, которые обладают дефицитной суверенностью. Их предшественники — квазигосударства и подобные им образования.
Хоритики отнюдь не предполагают полного разрыва со всем предшествовавшим развитием, а вытекают из него. Их возникновение необходимым образом обусловлено культурной иррадиацией определенных наций, также понимаемых как морфологический тип по-литий, но в отличие от хоритик явленный в повседневной и даже исторической фактуре. Намек на хоритики, важный момент их логики дают колониальные империи эпохи модерна или возникающие вокруг наций-государств «ореолы» политической организации. Данные «ореолы» и те институты, которые возникают на их месте, становятся, безусловно, основой и своего рода «сырьем» для возникновения хо-ритик. Однако они появятся лишь тогда, когда «ореол» престанет быть дополнением к территориальной политии, а сам станет основной структурой организации, превратив территориальную нацию-государство в свое дополнение и тем самым сохранив ее. Более того, «основным» станет не глобализовавшийся ореол сам по себе, а вся многослойность структура хоритики. Одной «верхушечной» глобализации на уровне пресловутых «элит» недостаточно. Необходима глобализация, точнее, включение в многослойную структуру гибких трансформов (качественная характеристика хоритик) всех организационно -коммуникативных образований от семей и приятельств до транснациональных и глобальных сетей разного рода.
Чем одна хоритика будет отличаться от другой? Скорее всего, тем, что их структуры будут опираться на национально-территориальные базы («корневища», «почва»), а их субстанция будет образована субъектами (от индивидов до больших сообществ), порожденными культурно -цивилизиционными традициями («дух», «кровь»).
Основу глобальной системы суверенитета составят, вероятно, несколько десятков вполне глобализированных многомерных транс-
1 Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Часть вторая. Хронопо-литическая перспектива. Часть третья. Тенденции и перспективы российской хроно-политики. - М., 1995. - С. 49- 51.
формов-хоритик. Скорее всего, сохранятся также «осколки былого» -политические образования, которые глобализовалисть лишь частично и по-прежнему опираются на традиционные виды суверенности. Они, скорее всего, останутся «осколками» или «центрами» территориальности, которые будут погружены во всеобщее транстерриториальное «пограничье» хоритик. Как всякое пограничье, оно будет общим, взаимным и, естественно, глобальным. Сами же традиционные нации-государства смогут выступать в роли субцентров для функциональных замен суверенов.
Нынешние конгломераты родственных или породненных наций, цивилизаций, культур, общин, корпораций, регионов, муниципий и домохозяйств смогут образовать хоритики при условии обеспечения двойной открытости. Это открытость в мир и открытость миру. Чтобы войти в число создателей глобального пограничья, нужно научиться жить в глобализующемся мире, суметь остаться собой в любой части планеты и в любой среде. Одновременно нужно научиться жить с другими в своем собственном доме. Поэтому я бы дополнил перечень ключевых аспектов политики еще одним: создание российского дома, «облучаемого» мировой культурой и многими составляющими ее культурами. Это требование развития «полиглотии»1 в своем доме, чтобы стать мировым полиглотом. Это создание нового качества русскости, качества всечеловечности. Оно нам вопреки распространенному предрассудку не гарантировано. Пресловутый «всечеловек» с его небывалой пластичностью - это скорее «недочеловек», утрачивающий свою идентичность под давлением иной среды. Настоящий всечеловек открыт миру, говорит на всех языках, но при этом не только остается сам собой, но становится привлекателен и важен для других. И жить он может не в отдельно взятой деревне, не в отдельном граде, не в границах одного государства, а во всеобщем глобальном пограничье.
1 Ильин М.В. Мировое общение как проблема «полиглотии» // Полис. - М., 1995. - № 1.
