CC BY
48
•ш u,
М.В.Ильин
АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ В ИСТОРИЧЕСКИХ ВРЕМЕНАХ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ПРОСТРАНСТВАХ (II)1
Ключевые слова: политическая форма, политический порядок, политическая формула, эволюционная морфология
1 Окончание. Начало см. Политым. 2014. № 4.
С. 58—70. Статья подготовлена при поддержке РГНФ (проекты № 13-03-00310а «Эволюционная морфология имперской организации политического пространства» и № 13-03-00399а «Между патримониальным и современным политическим порядком: качество управления в странах постсоветского пространства»), а также РФФИ (проект № 13-0600789 «Разработка интеграционных методов и методик социально-гуманитарных исследований»).
2 Каспэ [Казре] 2012.
3 Именно этого я и требую от своих студентов — давать не «правильные», а адекватные ответы и на исследовательские, и на экзаменационные вопросы.
После предпринятого в первой части статьи экскурса в морфологию и свойственные ей трактовки форм (морф, паттернов, видов, обликов и т.п.), а также в мою хронополитическую схему эволюционной морфологии вполне можно перейти к обсуждению конкретных идей и положений, выдвинутых Святославом Каспэ в его статье о понятии политической формы2.
Начать мне хотелось бы с благодарностей. Это дело редкое в академическом сообществе, а нашем отечественном вообще небывалое. Ведь признательность и признание — это первый шаг к усвоению и усовершенствованию результатов. А иначе, как не помнящие родства Иваны, не увидим пророков в своем Отечестве. Так что не будем забывать достижения Бориса Чичерина, Льва Мечникова, Александра Богданова, Александра Золотарева, Георгия Шахназарова, Николая Крадина, Виктора Сергеева, Вадима Цымбурского, Юрия Пивоварова, Александра Филиппова, Андрея Мельвиля и многих других коллег.
Прежде всего я благодарен Каспэ за заданный вопрос: «Что такое политическая форма?». Суметь сформулировать вопрос — это половина успеха. Дать на него адекватный3 ответ — еще один шаг в этом направлении. Ответ был дан. И не просто адекватный, но весьма творческий. Но об этом позднее. И о том, как его можно дальше творчески скорректировать.
Вторая благодарность — за упоминание энциклики «Immortale Dei». Уже одно то, что Каспэ привлек внимание коллег к энциклике и сформулированному в ней крайне важному положению о суверенности, заслуживает благодарного признания. А данное в этом тексте замечательное определение соотношения суверенитета (точнее, суверенности) и формы политического устройства особенно поучительно для нас своей отчетливостью и ясностью в свете поверхностных суждений о деградации суверенитета, государства и т.п.
Третья благодарность Каспэ — за то, что он взял на себя смелость обратиться к обыденным и прочим (философским, интеллектуально-дилетантским, дидактическим, политическим, морфологическим) сло-
4 Бенвенист [Benveniste] 1995.
5 Каспэ [Kaspe] 2012: 6.
6 См. Манан [Мапап] 2004.
7 Каспэ [Ка8ре] 2012: 7.
воупотреблениям без оглядки на скорые обвинения коллег, будто это «лингвистика». Конечно же, не лингвистика. Это ясно всякому хотя бы раз открывавшему настоящее лингвистическое сочинение, например классический и, безусловно, обязательный для изучения любым профессионально ответственным политологом словарь Эмиля Бенвени-ста4, касающийся базовых понятий индоевропейцев, включая свободу, власть, авторитет, право, доверие, клятву и многие другие ключевые политические категории. Внимание к словоупотреблению — это безусловный признак профессионализма, требовательного и критического отношения к научному и, шире, интеллектуальному аппарату — и своему собственному, и своих коллег.
Особая и очень личная благодарность Каспэ за обращение к эволюционной последовательности формообразования, пусть даже в виде поверхностной и примитивной схемы Пьера Манана — ведь и она дает возможности для обсуждения важных моментов эволюционной морфологии политики, которая в самых общих чертах была представлена в первой части статьи и к которой предстоит еще вернуться.
Разумеется, в развитие благодарностей и помимо них текст Каспэ требует различных уточнений, а то и исправлений. Попробую их сформулировать. Но прежде — еще одно важное замечание. Наряду с энцикликой и сочинениями Карла Шмитта в статье приводится ряд других примеров. Их выбор не очевиден, но вполне приемлем. Вероятно, наличие в названиях книг или глав слова «форма» сыграло свою роль, хотя отдать предпочтение морфологам, а не квазитеоретикам было бы куда разумнее. Удивляет не выбор, а то, как Каспэ квалифицирует отобранные им работы: «Все это — исследования безупречного качества, а иногда и экстраординарной глубины»5. Преувеличение качества сочинений Шелдона Уолина, Этьена Балибара и Манана работает против авторов вполне дюжинных, но отнюдь не «безупречных» текстов. Ну а заявление об «экстраординарной глубине» просто не адекватно. Балибар и Манан вызывающе поверхностны, порой сознательно. Недаром Манан назвал свой курс политической философии «общедоступным»6. Можно даже сказать — слишком общедоступным.
На этом фоне тем более странно выглядит преувеличенно скромное нежелание Каспэ уподобить свой «опус перечисленным выше блестящим исследованиям»7. Напрасная скромность. Вполне можно и даже нужно уподобить. Сравнение будет явно в его пользу — во всяком случае в той части, которая касается проблематики политических форм. Мы привыкли (сам грешен!) заявлять о необходимости усваивать достижения мировой политической науки, подниматься на ее уровень. Однако далеко не все отвечает этому уровню не только у нас. Львиная доля того, что издается за рубежом, — это весьма посредственные сочинения, написанные и опубликованные «для отчетности». И даже то, что претендует на достойный уровень, как работы Уолина, Балибара и Манана, довольно банально и предсказуемо в своих методологических установках и выводах.
Ну а теперь снова к благодарностям — и к полемическим заметкам.
Что такое политическая форма?
8 Под «чистой морфологией», по аналогии с «чистой семиотикой» Чарльза Морриса, понимается трансдисциплинарный органон, то есть «очищенный» от дисциплинарных и даже предметных ограничений инструмент познания. Подробнее см. Авдонин [Avdonin] 2014, 2015; Ильин [Пут] 2014, 2015.
9 Каспэ [Kaspe] 2012: 5.
10 Там же: 7.
11 Там же.
12 Там же: 10.
На вопрос Каспэ позволю себе отреагировать собственными вопросами. Один предполагается ответ или несколько — и можно ли удовлетвориться одним ответом? Форма чего? Можно ли говорить о форме как таковой? Если да, то попадаем ли мы в сферу «чистой морфологии»8? Достаточно ли квалификации политическая форма? Или требуется уточнить — форма политического? А что такое политическое? Отвлеченное качество наподобие треугольности? Чем тогда являются формы отвлеченных качеств? Предмет ли это политической теории? Нет, как она нам известна. Тем более это не предмет эмпирической политологии, с которой часто отождествляется политическая наука.
Вопросов много. Не буду пытаться дать даже предварительные ответы. Ограничусь замечанием. «Предметом размышления становится форма самого (курсив мой — М.И.) политического», — пишет Каспэ9. Перенесу акцент. Скорее предметом размышления и обсуждения становится сама форма отдельных политических явлений (вещей? тел?) и в целом политической действительности, то есть ее осуществляемо-сти, энтелехии. О различении метафор (и точных научных инструментов анализа!) пространственных тел и темпоральных процессов речь пойдет особо, в связи с природой метафор, языка и мышления.
В своей статье Каспэ обращает внимание на отсутствие эксплицитного определения политической формы в рассматриваемых им трудах Шмитта, Уолина, Балибара и Манана. Тем более ценно признание самого автора, что несколько лет назад он «изрядно оконфузился, написав книгу „Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма" — и обойдясь в ней без малейшего намека на эксплицитное определение понятия, вынесенного в заголовок»10.
О чем свидетельствует отсутствие определения? О том, как очень верно подмечает Каспэ, что «понятие политической формы функционирует примерно как заклинание — заклинание работающее, действительно способное открыть какие-то двери, но делающее это неясным для самого заклинателя способом»11. Отсюда вывод — фактически мы сталкиваемся здесь с метафорой, а не с понятием: «Форма — пространственная категория, описывающая внешние контуры, очертания предмета. Но очертания иногда, в особых контекстах и ситуациях способны сказать о предмете нечто более важное, чем даже его содержание. Так, бывает, мерцающие (шегЬИ) вспышки ночных молний высвечивают какие-то темные громады — и помогают заблудившемуся путнику хотя бы ориентироваться среди них, пусть даже не проясняя полностью их состав и строение. Форма удостоверяет, что предмет есть, и тем самым открывает возможность сделать следующий шаг — установить, что он есть»12. Метафора указывает на тайну. Задача — ухватить ее с помощью концепта, то есть «схватывания».
13 Там же: 13.
14 Там же: 12.
15 Лакофф, Джонсон [Lakoff, Johnson] 2004.
О метафорах, терминах и подсказках языка мы поговорим чуть ниже. А пока — искомый ответ: «И можно чисто логическим и спекулятивным путем предположить, что та интегрированная композиция взаимно комплементарных пространственных метафор власти, которая в определенных условиях места и времени, для определенной по-литии (или для ансамбля политий) играет роль одновременно дескриптивную, аскриптивную и прескриптивную, и есть форма этой поли-тии (или ансамбля политий) — получающая свое отдельное имя уже в качестве метафоры второго порядка»13.
Действительно, «вот и ответ», как перевел Борис Пастернак «There's the rub» из шекспировского оригинала. Вот в чем суть, вот где «натерто».
Удачное определение требует развития и прояснений. Например, остается загадочным именование «уже в качестве метафоры второго порядка». Если имеются в виду «метафорические» завершения все новых и новых циклов концептуализации, то такое понимание следует приветствовать и углублять. Если же это «абсолютизация» редуцированной когнитивной схемы, то мои возражения и сомнения очевидны. В целом полагаю, что скорее следовало бы обратиться к когнитивным схемам, которые отражаются и в процессах именования, и в процессах метафоризации — отнюдь не только «второго порядка», но многократной и постоянной.
Попробую на свой лад — проще, отчетливей и с некоторыми уточнениями — переформулировать данное Каспэ определение политической формы: композиция взаимно комплементарных пространственных (а также темпоральных и иных) метафор власти (и не только власти, но также свободы-мира, порядка и т.п.) и есть форма политии (или ассамблеи политий).
Как нетрудно заметить, дополнения в основном касаются тем-поральности и «невластных» аспектов политики. Мне представляется односторонним мнение, будто политические метафоры носят преимущественно пространственный характер14. Каспэ заявляет — ignoramus et ignorabimus; смиримся с этим, примем как должное. Однако причины фундаментальности пространственных метафор раскрыли Джордж Лакофф и Марк Джонсон15. Онтологически базовыми, исходными являются ориентационные метафоры, порождаемые нашей биосферной телесностью. Эти метафоры выражаются предлогами (в, на, под и т.п.), фиксирующими отношения между телами. Отсюда неизбежная пространственность всякой онтологии, трактовки вещей и тел, в том числе и политической онтологии, представляющей политические тела, bodies politic, corps politique. Если попытаться вычленить подходящие базовые метафоры из репертуара Лакоффа и Джонсона, то на ум приходят две ориентационные метафоры: «внешнее — внутреннее» и «верх — низ».
Перенос взгляда с тел на процессы, естественно, связан с иными метафорами. Они относятся не к предметам, представленным именами
16 Гумбольдт [Humboldt] 2000.
7 Ильин [Ilyin] 2001.
существительными, а к действиям, представленным глаголами. Тут базовыми метафорами выступают, как правило, наречия (сейчас, раньше, позже, быстрее, снова и т.п.), которые квалифицируют действия, то есть динамику политической действительности, ее энергетику. Этот термин я намеренно связываю с синонимичными понятиями Вильгельма фон Гумбольдта «энергейя» (Energeia), «деятельность» (Tätigkeit) и «порождение» (Erzeugung), которым тот противопоставлял ставшее, овеществленное: «мертвый продукт» (todtes Erzeugtes) и «продукт деятельности» (Ergon)16. Энергетика политической динамики противостоит «массивности» политических тел.
В самом простом, редуцированном и логически, и генетически виде эволюционное различие спатиальных и темпоральных аспектов (как и их связь в едином пространстве-времени) может быть представлено следующим образом.
Пространственная (спатиальная) «вещь» — это закрытая или открытая система со смысловой оппозицией «система — среда» и на этой основе со структурными стержнями «центр» и «периферия» (точнее, оболочка, граница между системой и средой).
Темпоральная деятельность — закрывание или открывание системы и в пределе просто совершенность и несовершенность, если использовать логико-лингвистические характеристики аспектуальности, грамматику глагольного вида.
Теперь, когда прояснены не только спатиальные, но и темпоральные моменты базовой метафорики, начнем насыщать данную схему. В работе Каспэ фактически предлагается одна базовая конфигурация «центр—периферия—вертикаль». Она мыслится как простейшая и исходная, так сказать, примордиальная. Но фактически тройная метафора построена на основе позднейших форм асимметричных отношений, вытекающих из достаточно развитых и даже изощренных имперских и теократических практик. На это явно указывают и примеры, и способы представления центров, периферий и вертикалей в тексте Каспэ.
Приведу лишь отдельные примеры, которые будут более тщательно рассмотрены в эволюционном ряду форм, когда дело дойдет до четвертой и главной моей благодарности Святославу Игоревичу.
Одним из ранних моментов морфологического развития метафоры «внешнее — внутреннее» является выделение своего (человеческого) рода в чуждой внешней среде. Как показывает осуществленная мною на индоевропейском материале реконструкция метафор и прочих средств различения человеческого существования и гибельных для людей стихий вражды и нужды17, эта оппозиция и соответствующие метафоры носят, по-видимому, всеобщий характер. В ходе антропогенеза новые качества, связанные с дополнением биологического воспроизводства вида homo sapiens социальным (вос)созданием человеческого рода, потребовали концептуализации. Этому способствовала оппозиция «свои, настоящие люди — чужие, нелюди», внутри своего пространства наполнявшаяся свободой, миром и дружбой, а вне его — нуждой и враждой.
18 Шмитт [Schmitt] 1992.
19 Филиппов [Filippov] 2009.
Данное различение на гораздо более позднем материале было отчасти разъяснено и развито, отчасти упрощено и мистифицировано Шмиттом в его блестящем труде «Понятие политического»18.
Исходная метафора «свои — чужие» еще не была разделена на спа-тиальные и темпоральные аспекты. Пространство-время представало во многом нерасчлененным, аморфным. Намечалась, впрочем, некая коллокальность человеческого мира прямого голосового общения, кон-вокальности, и непосредственной зрительной связи, синоптичности. Однако первоначальный человеческий мир также был пронизан постоянными усилиями стать людьми. Грань между превращением примата в человека и скатыванием к звериным инстинктам чисто биологического существования оказывалась зыбкой и незакрепленной. Эта грань до сих пор проблематична и непрочна. Великим учителем осмысления возникающих на ней дилемм и парадоксов, в частности соотношения между искусственным и естественным, был и остается Томас Гоббс19.
Что же позволяло преумножить и укрепить человечность первобытных порядков? Их удвоение в пространстве-времени. Рядом с родовым миром был создан мир предков — и связь между ними в виде заветов предков. Впоследствии эта связь развернется в ту самую вертикаль, о которой пишет Каспэ. Но произойдет это не сразу, а через несколько циклов метаморфоз.
NB! Вообще о первобытности часто легкомысленно судят как о чем-то примитивном. А между тем на тотальную первобытность приходится около 12—13 тыс. поколений (и это только homo sapiens без других гоминид, тоже живших родовым строем). Всего 500 поколений отделяют нас от неолитической революции, когда к первобытности начинают добавляться иные эволюционные порядки. Выходит, что тотальная первобытность охватывает 95% всей истории человечества. Представьте, сколько метаморфоз совершилось за это время в рамках множества относительно изолированных родов-человечеств. Какой потенциал разнообразия форм был выработан! Что на этом фоне суета последних 4—5 поколений в эволюционной паузе большого XX века?
20 Ильин [Ilyin] 1995: 9—10; 1997: 192.
21 Бенвенист [Benveniste] 1995: 329—330; Ильин [Ilyin] 1997: 203— 210.
Точно так же в закрытом порядке первочеловеческого мира постепенно вызреет и некое подобие центра. Сначала возникнет естественное господство (*Ьоб1 + *ро^ прародителей — потиса (*роИз) и потнии (*ро1ша), регулирование ими отношений с чужаками, гостями (*Ио81е8)20. Затем в ряду метаморфоз появится более отвлеченная инстанция авторитета — чудесной порождающей, плодоносной силы21, а фактически лишь средоточия циркуляции власти. И в совсем уже сложных и открытых системах имперского типа образуются центры и периферии.
Лишь постепенно, в ходе множества метаморфоз, оппозиции внутреннего мира своих и внешней стихии чужих, динамической прокреа-
22 Ильин [Ilyin] 1995: 9—10.
23 Ильин [Ilyin] 2001.
24 См. Золотарев [Zolotarev] 1964.
ции рода (сейчас) и незыблемого порядка предков (всегда) обретают свои пространственные и темпоральные контуры. К ним добавляются качественные оппозиции, прежде всего различение силового (потестар-ного) и игрового (ритуального) утверждения порядка22.
Как мы видим, даже совершенно простой первобытный порядок обладал вполне отчетливой формой, которая постепенно становилась все сложнее и изощреннее. В ходе метаморфоз происходят новые разделения, подкрепляемые новыми метафорами и новыми циклами концептуализации. Исходное самоощущение своего подкрепляется различением родства и свойства. Затем от него отпочковываются и формируются понятия мира, любви, свободы и дружбы23. Исходные концептуализации так или иначе связаны с социальным переосмыслением родства и породнения, с постепенным образованием внутри рода дуальной организации, экзогамии, фратрий, а также с закреплением новых форм в дуалистических мифах24.
И в каждом цикле метаморфоз возникают свои порядки и их концептуализации. Появилось, например, множество средоточий — ядер, сердец, середин, сердцевин и, наконец, центров. Но это особые сюжеты метаморфоз, связанные с эволюционной морфологией. Речь о них впереди, а пока перейду ко второй благодарности.
Энциклика «Immortale Dei»
25 В дальнейшем этот принцип был развит епископом Вильгельмом Кеттелером, а затем окончательно закреплен в энциклике Пия XI«Quadragesima Anno».
26 Цит. по: Каспэ [Kaspe] 2012: 6.
27 О различении суверенности отдельных государств и суверенитета как качества и системного условия международных систем см. Ильин [Ilyin] 2005, 2007a.
Подобно другим апостольским посланиям Льва XIII, например «Aetemi Patris» (1879), «Rerum Novarum» (1891), «Graves de Communi Re» (1901), энциклика «Immortale Dei», безусловно, очень важна для общей и интеллектуальной истории. Однако помимо исторической значимости данный документ содержит ряд вполне современно звучащих положений. В этом он особенно близок к более известной и чаще цитируемой энциклике «Rerum Novarum», в которой не только сформулирована социальная доктрина церкви, но и дан первый намек на принцип субси-диарности25. В целом нельзя не признать, что Лев XIII вполне заслужил славу интеллектуала, внесшего заметный вклад в обновление христианской и, шире, социальной мысли.
В числе важных интеллектуальных новаций Льва XIII выделяется следующее, по выражению Каспэ, революционное положение: «В конечном счете суверенитет не связан необходимым образом ни с какой политической формой; он может приспосабливаться к той или иной форме»26. Попытки увязать суверенность (это более корректный термин) тех или иных государств с демократией (ср. суверенная демократия), автократией, централизованностью и т.п. произвольны и по сути дела случайны. Связь суверенности государств с формой их конституционного устройства не предполагает ни односторонней, ни взаимной детерминации. Даже в случае суверенности как таковой, разлитой и закрепленной в сообществе государств (то есть суверенитета27), наведенные с помощью семейного сходства общие характеристики суверенности не детерминируют, а только дополняют остальные государственные
28 Хархордин [Kharkhordin] 2007.
институты — правда, порой весьма решительным образом, что и может создать иллюзию детерминации.
Что касается прототипичности употребления в энциклике выражения «политическая форма», то она сомнительна. Сам же Каспэ отмечает, что в переводах соответствующие словоупотребления (forme politique, mode of government, forma di governo, Staatsform etc.) разнятся и, главное, вполне традиционны. Латинский оригинал — reipublicfö forma — тем более традиционен. Он восходит к цицероновым и даже более древним временам, что прекрасно показано Олегом Хархординым в его замечательной статье «Была ли res publica вещью?»28.
Весьма ценна гипотеза, что именно энциклика 1885 г. стала одним из источников (и, возможно, главным) шмиттовской концептуализации политической формы. Это, однако, не дает никаких оснований для квалификации ее терминологии в качестве своего рода концептуального прототипа политической формы как некоей идеи высокого уровня обобщения. Найденные сходства являются важными, но всего лишь частными эпизодами Begriffsgeschichte второй половины позапрошлого века.
Метафоры, понятия, подсказки языка
29 Подробнее о фундаментальных теоретико-методологических аспектах так называемой холистской не-додетерминиро-ванности (holist underdetermiantion) см. Локшин [Lokshin] 2015.
30 Бонс [Бонс] 2004.
Суждения Каспэ о терминологии и словоупотреблениях всегда содержательны и интересны, хотя порой некоторые трактовки конкретных вопросов истории понятий и этимологии могут вызвать возражения. Однако в главном Каспэ нацелен на суть дела, на отраженные в метафорах когнитивные схемы, которые и становятся ключом для понимания политической формы.
Ключ этот предъявлен, вставлен в замочную скважину — но так и не повернут. В своем определении политической формы Каспэ уходит в пространные рассуждения о рядоположенности и даже тождественности (?!) метафор и понятий. Метафора и есть реальность, реальность и есть метафора. Метафора и есть понятие, понятие и есть метафора. Понятийные метафоры и метафорические понятия хватают друг друга за хвост и сплетаются на манер уробороса, символизирующего, по Карлу Густаву Юнгу и Эриху Нойманну, первичную нерасчлененность психики, единство сознательного и бессознательного.
Подобного рода мыслительные ухищрения являются уловкой разума (List der Vernunft), столкнувшегося с непереносимой сложностью и многоликостью мира, с множественностью переходов от действительности к мысли и обратно. Методологически это можно счесть своего рода холизмом. Однако это холизм дурной. Лукавство разума — одновременно и ловушка для него29. Она порождена тривиализацией в ее первичном и прямом смысле — некомпенсируемой и необратимой редукцией к простоте, очевидности и, добавлю, общепризнанности.
Учет тривиализации крайне важен30. При искушении безоглядной тривиализацией он способен предостеречь. В случае же условной (компенсируемой) и временной (обратимой) тривиализации — это вполне
31 Sartori 1970; Сартори [Sartori] 2003.
32 Merriam 1945;
Lasswell 1949. Реконструкцию модели см. Ильин [Ilyin] 20076: 540—541.
33 Каспэ [Kaspe] 2007: 21.
естественный и неизбежный момент в циклах познания вообще и концептуализации в особенности.
Свои циклы тривиализации и детривиализации есть как у метафор, так и у понятий. Схематично и крайне приблизительно выглядит это так. Имеется некая самоочевидность. Это может быть метафора, миф или даже слово, которое просто и без затруднений выражает нашу мысль. Далее начинается «расколдовывание» этой простоты (с помощью, например, ее проблематизации), демифологизация самоочевидности или простейшая рационализация словесного выражения. По мере продвижения концептуализации и обретения структурной четкости и ясности эта четкость закрепляется в виде слова или выражения. Происходит терминологизация. Затем термин получает все более широкое хождение, условия и контексты его употребления множатся и расширяются. Возникает так называемая концептная натяжка31. И термин, и понятие теряют четкость, но при этом увеличивают свое хождение, поскольку их смысл приблизительно всем и всегда понятен. Тут-то и приключается тривиализация. Мы снова возвращаемся к самоочевидности. А раз так, то приходится волей-неволей снова начинать ее «расколдовывать», приступать к детривиализации.
Данный цикл вполне естественен. На свой лад его раскрыли еще Чарльз Мерриам и Гарольд Лассуэлл, концептуально оформив отстраненными латинскими терминами. Они показали, как из самоочевидности мифа (myth) через его расщепление на miranda (особая форма герундива множественного числа, означающего «заслуживающие восхищения явления») и horrenda (заслуживающие ужаса явления) путем введения formula — правил их соединения, или кода, — мы получаем сложнейшую doctrina, которую операционально приходится редуцировать до credenda (заслуживающие веры явления)32. Но это не простое возвращение к очевидности, а переход на новый уровень с сохранением всей памяти о проделанной работе и концептных превращениях. Собственно, рационализация этой памяти и раскрытие ее кодов и составляет основной смысл концептной истории, будь то Begriffsgeschichte, опыты кембриджской школы или иных направлений данной научной дисциплины — не исторической, а концептологической.
Удивительным образом идея циклов демифологизации и реми-фологизации, тривиализации и детривиализации перекликается с процитированным в статье положением из книги Каспэ о центрах и иерархиях: «Метафора и есть реальность; реальность и есть метафора; или, точнее, наличествует целый класс явлений, применительно к которым различение реальности и тропа не может быть произведено, поскольку составляющий суть последнего „перенос значения" представляет собой в данном случае не однонаправленный, разовый процесс, но замкнутый на себя цикл. Ни начальная, ни конечная точки этого движения смысла не поддаются обнаружению — такие метафоры функционируют как нерасчленимые, базовые, имманентные человеческому мышлению способы символической организации реальности»33. Однако в данном
34 Blumenberg 1998.
35 Brown 1977.
36 Сёрль [Searle] 1990.
37 Гудков [Gudkov] 1994.
38 Филиппов [Filippov] 2008: 186.
случае речь идет о возвращении к началу, о «замыкании цикла» без выхода на новый уровень и снятия (Aufheben) прежнего в концептной памяти. Как подчеркивает сам Каспэ, «ни начальная, ни конечная точки этого движения смысла не поддаются обнаружению». Мы остаемся при том, с чего начинали.
Возникает иллюзия полного и безоглядного воспроизведения метафоры. Впрочем, чаще даже мифа, но это особый сюжет, который способен увести в сторону от сути политической формы. На деле метафоры, конечно, просто укореняются в своей концептной истории, в циклах своего воспроизводства. Однако часто эти циклы, эту историю как бы выносят за скобки, не замечают. В результате усложнившиеся и укоренившиеся метафоры воспринимают как простое повторение исходных. В этом есть логика и смысл, если мы не видим ничего кроме исходной когнитивной схемы. И тогда безоглядно и безвозвратно редуцированные до когнитивных схем метафоры можно не совсем удачно назвать (вслед за Хансом Блюменбергом34) абсолютными и совсем неудачно — замороженными, стертыми, мертвыми (вслед за Ричардом Харви Брауном35, Джоном Сёрлем36 и Львом Гудковым37 соответственно).
На деле же, повторю, метафоры, а также связанные с ними слова и выражения обыденного языка, научные понятия и термины существуют самостоятельно и живут своей жизнью. Если они и «гибнут», то скорее как Феникс, который возрождается из пепла, но «помнит» о своем происхождении и прежних своих воплощениях. Как справедливо замечает Александр Филиппов, «абсолютность метафор есть не столько сохранение определенного состава вечных символов, устойчивых переносных значений, сколько неизбежность балансирования между прямым и переносным смыслами»38. Балансирования, добавлю, которое концептуализирует, «схватывает» политические и интеллектуальные контексты, сохраняет их в Begriffsgeschichte.
Подобное метафорическое обновление часто помогает сопрягать отдельные циклы смыслового заколдовывания и расколдовывания. Порой тривиализация метафор помогает обрести самостоятельную жизнь понятиям, а тривиализация понятий — обратиться к рациональности метафор. Отсюда иллюзия, будто понятия — это стертые, замороженные или мертвые метафоры. Однако на деле и метафоры, и понятия остаются живыми и подвижными Фениксами. Самостоятельное выживание метафор становится одним из ключевых ресурсов для детривиа-лизации понятий. Реконструкция циклов концептуализации, установление критических моментов обновления понятий, метафор и когнитивных схем служат важным подспорьем для диагностики метаморфоз конкретных институтов и целых политических порядков в рамках эволюционной морфологии политики.
Средством подобной диагностики является реконструкция развития смыслов отдельных слов, максимально возможное углубление в их историю вплоть до установления исходной этимологии и основных этимонов. Крайне важно избежать завороженности нынешними
словоупотреблениями, которые могут восприниматься и зачастую воспринимаются как естественные и единственно возможные. Это отчетливо чувствуется в восприятии идеи и слова «форма» людьми, воспитанными в европейской или, шире, западной традиции. Эту традицию, впрочем, точнее было бы характеризовать не пространственно-географически, а темпорально-качественно, например, как модернизаци-онно-космополитическую. Однако и ей склонность мыслить формально досталась через римское право и, главное, схоластику от латинского языка и связанной с ним цивилизации Древнего Рима.
NB! Спонтанное пространственное переосмысление темпоральных проблем ведет к образованию обманчивых и очень опасных метафор типа возвращения в Европу тех, кто там, собственно, никогда и не был, и кого лишь поверхностно затронула диффузия культурных образцов модерна. Эти образцы имеют порой весьма специфическое и отнюдь не «общеевропейское» происхождение, порой совсем не европейское, а заморское. Космополитические образцы в основном связаны с девиациями коренной европейской традиции, относительно слабо замутненной возвратной космополитической диффузией. Эта коренная традиция локализуется изредка и отчасти на европейских перифериях, но преимущественно в рок-кановском «поясе городов» и в его альпийском сегменте. Недаром Швейцария при всей своей прототипичности держит дистанцию от остальной Европы и ЕС — слишком уж много неевропейских девиаций в этой «объединенной» Европе.
39 Данные выражения часто передаются специально сконструированным русским словом «чтойность» или латинским «qudd^tas» (см. Лосев [Losev] 1975: 11 и далее).
40Авдонин, Ильин [Avdonin, Пут]
Существовало и существует множество альтернативных способов помыслить форму. Древние греки, например, использовали совсем другие термины: «идея» (i5éa), «эйдос» (s(ôoç), «морфа» (цорфт|). Все эти термины так или иначе связаны с концептуализацией формы как облика, чего-то зримого и имеющего очертания, мерцающего. В конечном счете, чтобы стать формой (лучше сказать морфой), подобный облик должен был приобрести характер образца. Любопытно, что русское слово «образец» как раз и означает «нечто очерченное, вырезанное из общего фона».
Логично и даже показательно, что жесткой терминологической фиксации одним словом идея формы, как она известна нам, так и не получила. Даже Аристотель, открывший формальную причину, а значит — и форму как источник причинения, пользовался для ее концептуализации целыми выражениями — то tî |v sivai («то, что есть сущее», дословно «то, чему быть») или то tî é<xnv («то, что стало быть»)39 и то tî éaTiv («то, посредством чего»). Последнее выражение нередко могло обозначать всякую причину. Впрочем, различение довольно зыбкое. Порой данное выражение относится к любой причине, порой таковая отождествляется с действующей (causa efficiens) — чаще всего уже интерпретаторами Стагирита. Только схоласты четко разделили
2015. и концептуализировали четыре аристотелевские причины4
Латинская форма связана с идеей схватывания, держания и удержания. Ее смысловые истоки и связь с индийской дхармой прекрасно проанализированы Вадимом Цымбурским. Обо всем этом подробно говорилось в первой части статьи, так что не буду повторяться. Напомню только, что исходный индоевропейский корень *dher- дал после многообразных метаморфоз славянскую «державу» и литовское слово derm («согласие, лад, интервальный ряд в музыке»).
Позволю себе не согласиться с Каспэ, что дхарма является Ultima Thule этимологических изысканий, что «дальше санскрита двигаться
41 Каспэ [Kaspe] некуда»41. Безусловно, есть куда. Санскриту три с половиной тысячи лет.
2012:10. Т/Г „ г
Индоевропейскому праязыку, точнее, языковой общности, вероятно,
в два-три раза больше. Еще древнее ностратическая общность. Ее отделяет от нас не менее 10, а то и 15 тысячелетий. Правда, ностратические этимологии при всей их исключительной ценности уже гадательны. Их точность часто сомнительна. А вот точность индоевропейских реконструкций довольно высока. На них вполне можно полагаться для установления метаморфоз, которые претерпели институты и политические порядки вместе со средствами своей концептуализации.
Эволюционная последовательность формообразования
42 Там же: 23. 43 Там же.
44
Там же.
Эволюционная морфология позволяет нам разглядеть череду политических порядков и форм, связанных метаморфозами и воспроизводством — далеко не всегда генетическим, а зачастую подражательным. Подобную «связность в ряду политических форм»42 отмечает и Каспэ. Однако трудно согласиться с редукцией этой логической связанности до «вполне определенного ядра — в виде той или иной типичной модели отношений центра, периферии и вертикали»43. Тем более огромным преувеличением является утверждение, что «такая модель и есть политическая форма»44. Действительно, устойчивая метафорическая композиция «центр—периферия—вертикаль» мощно определяет смыслы и алгоритмы образования многих политических порядков, в том числе тех, что у нас на виду. Однако и тут она действует вкупе с другими композициями. Что касается архаичных и традиционных порядков, которые у нас не на виду, то многие используют иные композиции. Фактически композиция «центр—периферия—вертикаль» включается только на достаточно продвинутых фазах развития империй и цивилизаций, наверняка с образованием теократий, то есть империй и цивилизаций, обладающих двумя типами иерархий: профанной «горизонталью» и сакральной «вертикалью». (Разумеется, горизонталь и вертикаль понимаются здесь не пространственно, а качественно, путем условного отнесения иерархий либо горе, либо долу.) До этого если что-то напоминающее центры, периферии и вертикали и существует, то в лучшем случае речь идет о неясных праформах, но в основном лишь о неких структурах или моментах, которые путем множества метаморфоз могли бы такими праформами стать.
45 Там же.
46 Золотарев [Zolotarev] 1964.
47 Это очень древнее слово
восходит к индоевропейскому этимону *leodh-, обозначавшему всех живущих и растущих вместе, в одном круге. Недаром и в русском, и в немецком языке слова «люди» и «die Leute» относятся только к множеству. Правда, в украинском все-таки удалось создать слово для обозначения одного из такого множества — «людина».
48 Ностратическая реконструкция этимона *kolk для «круглого, круга и вращения» включает индоевропейское *kolo («круг»), семитское *qlb («вертеть, поворачивать»), дравидское *kul («вертеть, круг»), алтайское *koli («вращать»), корейское kul («катить»), грузинское kver («круглая лепешка, круг сыра»), селькупское kola («круг, обруч») и т.п. (см. Иллич-Свитыч [Illich-Svitych] 2003: 326—327).
49 Бенвенист [Benveniste] 1995: 212 и далее.
50 См. Ильин [Ilyin] 1997, 2001.
_ЮЛПГШЖ ТЮРПП_
Преувеличение роли композиции «центр—периферия—вертикаль» полностью оправданно для тех, у кого она на виду. Как отмечает сам Каспэ, «каждая политическая форма — по крайней мере, в момент своего шфг| — воспринималась как естественная, непреложно данная и единственно истинная форма мира»45. Так что его предрасположенность к тому, чтобы повсюду видеть композицию «центр—периферия— вертикаль» вполне объяснима. Его внутреннее «зрение» и интеллектуальная «оптика» настроены соответствующим образом. Ему понятны и близки те эволюционные конфигурации, которые дали свои совершеннейшие проявления (акрг|) на поздних, теократических этапах развития Рима и сохранились пусть в превращенном виде, но отчетливо и ярко на последующих стадиях европейского развития.
Подобный взгляд естественен для всех нас, европейски и современно образованных людей. Равным образом нам абсолютно непонятны и даже чужды иные формы, отдаленные от нас в пространстве-времени. Так, слишком далеки от нас в пространстве-времени первобытные формы. Слишком стерты их повсеместные следы. Они фактически стали неким всеобщим фоном, который трудно заметить.
Одна из наиболее основательных и глубоких реконструкций была осуществлена Александром Золотаревым46. Открытая им дуальная организация — первый человеческий порядок, заслуживающий названия формы или, во всяком случае, проявляющий морфологическую динамику.
Разумеется, данному порядку предшествовало некое относительно бесформенное состояние то ли все еще стада гоминид, то ли возникающего человеческого рода. Первичное минимальное сообщество, способное выжить и воспроизвести себя, было тесным кругом связанных кровным родством людей47. Метафорой этого замкнутого мира был круг, или коло48, — самая простая из завершенных и целостных фигур. Это образ объединения своих, возвращения к себе, обретения себя. За ним просвечивают уже представления о своих, «растущих вместе», а значит — свободных49 и, добавлю, мирных и любящих, которые утверждают свои качества вопреки грозящим извне нечеловеческим стихиям вражды и нужды50.
Замечательным открытием Золотарева было выявление следующего шага уже вполне человеческого развития — сознательного социального воспроизведения человеческого рода поверх и вдобавок к биологическому воспроизведению вида homo sapiens. Этот шаг основан на простой процедуре удвоения. К виду добавляется род, а к кругу своих, родственников — круг своих чужих, свойственников. Дуальная организация предполагает появление двух пересекающихся кругов взаимно брачующихся людей. Зарождающаяся мифология еще раз удваивает пространство-время за счет своего рода «копии» пространства-времени предков. В этом пространстве-времени возникают неподвластные порче образцы, или заветы предков. Это первый момент, который после
51 Данное понятие может сбивать с толку, особенно в англоязычном терминологическом оформлении — early state, early statehood. Да и по-русски требуется не разграничение, а соединение государственности и господства.
Это скорее то состояние, которое передается немецким словом «Herrschaft».
52 Weber 1980: 130.
множества метаморфоз приведет к становлению сакральной вертикали, которая занимает столь важное место в концепции Каспэ.
На базе дуальной организации постепенно образуются более сложные формы. Это достигается с помощью структурной связи (с-вязь) со-узничества, установления обязывающих, «связывающих» отношений. Связка союзничества дает уже зачатки не просто социальных, но в перспективе политических отношений. Тем самым вырастающее из дуальной организации свойство получает развитие в череде метаморфоз и множится в различных формах социальных связей — побратимство, усыновление, соседство и т.п.
При благоприятных условиях становится возможным перенести новые формы связи на все более широкие общности людей. Складываются ближние и отдаленные круги союзничества и соседства. Выстраиваются целые гирлянды связанных друг с другом кругов — от фратрий и племен до больших родоплеменных и соседских общин. Возникают вождества (chiefdoms), а с ними появляются приметы будущей ранней государственности51.
Образованию деспотий и полисов предшествовала другая не менее важная метаморфоза, сопряженная с переходом от простейшей патриархальной формы господства к его патримониальным разновидностям. К сожалению, этот вопрос изучен несравнимо хуже, чем возникновение вождеств, а затем деспотий, полисов и прочих вариантов раннего государства-господства. Собственно, это и понятно. В случае ранних государств-господств можно задействовать аппарат, который близок к тому, что используется при изучении нынешних институтов, и, по сути, представляет собой его адаптированную версию. При этом возможно разглядеть, разумеется, только один срез. Другие остаются вне нашего поля зрения.
Иные возможности открываются при обращении к господству без замутняющих примесей, привнесенных редуцированными лекалами классового, государственного, цивилизационного и т.д. анализа, разработанными на материале если и не современных, то близких к нам примеров. Использование моделей, а точнее, типов господства как аналитически простейших форм поведения и организации было предложено и систематически осуществлено Максом Вебером. В третьей главе первой части «Хозяйства и общества» он обратил внимание на вырастание патримониализма из первичного патриархиализма (primärer Patriarchalismus), а также из господства чтимых, то есть старейшин (Honoratiorenherrschaft), или геронтократии (Gerontokratief2.
Патримониальная форма предполагает выделение власти и подвластных и содержит в зародыше различение центра и периферии. Данная форма ориентирована на восполнение дефицита связей между властями и подвластными в относительно крупных сообществах или в условиях их динамичного роста, когда выработанные применительно к меньшим масштабам институциональные возможности уже не срабатывают. Патримониальное господство осуществляется поверх рыхлой
' Манан [Manan] 2004: 76.
' Ильин [Ilyin] 1997: 218.
институциональном среды за счет появления такой скрепы, как патримониум. Это еще одно предвосхищение и иерархии, и вертикали, хотя особенность патримониализма заключается именно в том, что развитие как бы останавливается на полпути. Патримониум — инструмент организационной связи, в простейших формах предстающий как свита властителя, которая может значительно разрастись с расширением самой политии. Однако патримониум это также и некая идея общности власти и подданных. В рыхлой институциональной среде обе эти связки — идейная и организационная — довольно эффективно работают (в качестве компонента более сложных политических систем) вплоть до наших дней.
Форм деспотии множество. Крайне важны условия ее формирования — от природной среды до начальных объемов и темпов роста. Медленно растущие в относительно устойчивых, а значит, благоприятных природных условиях деспотии могут вырабатывать достаточно плотные и надежные властные иерархии. Быстрорастущие и рыхлые обращаются к патримониальным решениям. Есть, разумеется, и иные варианты. В любом случае деспотический властитель структурно выделен. В этом смысле можно говорить об отчетливом становлении центра, притом центра единого и единичного.
Полисные (городские) формы еще сложнее и разнообразнее. Однако прежде чем говорить о них, сразу обращу внимание на явную ошибку Манана. Он выделяет в качестве сущностной характеристики полиса синоптизм, объясняя это тем, что «граждане знают друг друга в лицо, потому что видят друг друга»53. Однако так рассуждать может лишь человек, который смотрит на полис из нашего нынешнего перенаселенного мегамира или, по крайней мере, из империи. Но попробуем взглянуть на полис из него самого или, еще лучше, из непосредственно предшествовавших ему общинных, а то и родовых форм. Жители совсем маленьких, крохотных полисов действительно могли знать всех сограждан, каковых было полторы-две сотни. В полисах покрупнее, не говоря уже о громадных, счет граждан шел уже на тысячи, а то и на десятки тысяч. Всем известны были наиболее активные и славные. Многих же приходилось припоминать с трудом, сверяясь при этом с родословными и записями гражданского состояния. Да и собирались граждане вместе — далеко не все, а основная масса — лишь на важнейших «общих» собраниях или религиозных празднествах.
Полисная форма создается за счет выделения ядра и хоры. Сами названия акцентируют появление ядра — город, огороженное место, утес, курган, возвышенность54. Хора, или зона вокруг ядра, концептуализируется как о-круга или об-(в)ласть. Возникают и внутренние деления. Это внутренний город, акрополь-остроград, кремль и т.п., а также агора и форум — пространства для обеспечения временного или условного синойкизма. Само слово forum означает как закрытое пространство, так и «задверье», что подчеркивается двуликостью римского Януса, бога дверей и ворот. Внутренняя двусмысленность полисной
55 Каспэ [Kaspe] 2012:18.
56 Концептуализация четырех сторон/стран широко распространена. Ее использовали уже шумеры, Ахемениды, инки (Duverger (dir.) 1980: 16—17; Roux 2003: 25). Весьма показательно название империи инков на языке кечуа — Tawantinsuyu. Оно образовано корнем tawa («четыре») с суффиксом обобщения -ntin и вторым корнем suyu («сторона», «направление» и тем самым, как и в русском языке, «страна») (Тупак Юпанки [Tupac Yupanqui] 2008— 2010: 69).
структуры усиливается внешней, связанной с полисным союзничеством, созданием амфиктионий, то есть пространств мира. Вообще, полисная форма, вопреки Манану, — это новое расширение и уплотнение пространства мира и свободы, эманации-метаморфозы исходного мира-свободы-приязни. Это также укрощение войны, редукция вражды и нужды до регулируемых внутренних отношений со своей культурой.
«Невозможность построения на основе города более крупной политической структуры»55 иллюзорна, связана с затмевающим наше сознание давлением «злобы дня», отдельных казусов. Эволюционные трансформации претерпевают не особи, а виды. Афинская архе и киевская держава — это уже переход к следующей политической форме, открытой, имперской. И структурной основой такой формы становится «Вечный город», даже если не он «строил» эту империю, а внешняя эк-зополитарная деспотия. Этой деспотии так или иначе придется переместить свою царскую ставку в некий полис — или специально выстроить небывалый чудо-град наподобие Петербурга.
Именно в имперских системах обретает отчетливые черты предложенная Каспэ формула. Правда, и здесь концептуализация центра как условной точки только намечена. Фактически господствует образ и когнитивная схема середины, ядра, сердца.
В китайской традиции простирание во все стороны всемирной империи — Четырех четвертей (И^)56 — опирается на Срединное государство (Чжунго, ФЙ/ФД). Первый иероглиф ф обозначает «центр» или «середину». Второй элемент й или Д означает «государство», точнее, пространство внутреннего домашнего попечения и благоустройства. Ядро китайской цивилизации вполне отчетливо локализуется. Оно охватывает среднее течение Хуанхэ, где, собственно, и зародилась китайская цивилизация, и расширяется вплоть до пространства трех провинций: Шэньси, Хэнань и Шаньдунь. Структурную ось ядра образуют три древние столицы — Сиань, Лоян и Аньян. Есть центры и вокруг этого ядра: северная столица Пекин, южная столица Нанкин, нынешний Шанхай. Есть ближние и дальние периферии вплоть до внешних зон освоения (Синьцзян, Тибет, Монголия).
Внутри ядра находится свое ядро — среднее течение Хуанхэ и так называемая Центральная равнина Чжунъюань (ФЩ), в основном совпадающая с провинцией Хэнань. Центральную равнину в ее гористой части к югу от Янцзы пересекает Центральная долина, дугой огибающая горный массив. В его центре расположен своего рода китайский пуп Земли. Его именуют Суншань, или гора Сун (ЖФ), то есть Величайшая гора. Ее другие имена — Чжуньянь или Чжуньшань (ФШ/ФЙ), что можно перевести как Великая центральная гора.
С явной неосведомленностью связано утверждение Александра Мотыля, будто «в империи отношения ядра и периферии напоминают незавершенное колесо (incomplete wheel), в котором есть ступица и спицы, но отсутствует обод... или, говоря менее метафорически, отсутствуют прямые связи периферий между собой, а также с иными,
57 Motyl 2001:16.
58 Санскритское слово «чакра» происходит из
индоевропейского *kwekwlos со значением «колесо, круг». От этого же корня произошли другие слова, обозначавшие круг, — греческое «кькАод», латинское «colus», общеславянское и церковнославянское «коло», литовское «kaklas» и даже английское «wheel» (< др.-англ. hweol) (см. Monier-Williams 2005: 380).
59 Артхашастра VI.2.39: «Сделав
государей отделенных промежуточной территорией ободом [колеса], а государей непосредственно соседствующих — спицами колеса, в качестве ступицы... круга (mandate) элементов сам вождь пусть располагается» (цит. по: Лелюхин [Leljukhin] 1998: 32).
60 Каспэ [Kaspe] 2012: 23.
_ЮЛПГШЖ ТЕОРПП_
неимперскими политиями»57. Так, в Индии концептуализируется система цивилизационного порядка в виде пересекающихся кругов, чакр58, или так называемая мандала.
Мандала является моделью мирового порядка. Это сложная геометрическая структура. Ее обязательная основа — два концентрических круга, внешний и внутренний, а также соединяющий их квадрат. Обычно в нее добавляются также другие круги и квадраты, что и создает своего рода «карту мироздания».
Автор знаменитой «Артхашастры» Каутилья, советник и соратник Чандрагупты, создателя империи Маурьев, уподоблял ее колесу. В центре находится властитель, ступица мандалы. На ободе располагаются отдаленные властители. Спицами же являются властители союз-ные59. Государь при этом именуется чакровартин — «коловрат», то есть «вращающий коло, чакру» или «возвращающий цикл». А дхармачакрой («колесом» или «циклом» дхармы) становится прагматический принцип возвращения исконного порядка, изживания порчи. Этот принцип созвучен демократическому императиву исправления дефектов правления. Демократия определяет себя как «самое плохое правление» не в силу своей сущностной дефектности, а в силу установки на поиск дефектов ради их исправления. Можно предположить, что созвучие принципов демократии и дхармачакры — один из факторов и объяснений относительного успеха самообновляющейся и исправляющей самоё себя индийской демократии.
Я сознательно использовал восточные примеры, чтобы подчеркнуть возможное разнообразие и богатство концептуализаций на основе когнитивной схемы «центр—периферия—вертикаль». На этом в принципе можно поставить точку, вынеся все последующие метаморфозы за скобки. Дальнейшая эволюция политической организации включают данную формулу (в преобразованном виде) в состав и репертуар используемых «строительных блоков». Но это особая история, требующая специального рассмотрения.
Появление современных систем, обладающих открытостью второго порядка (то есть способностью открывать и закрывать свои формы по отдельным параметрам), разделение и одновременно соединение внешней и внутренней политики относительно ячеек государств-состояний в международных системах позволяют подступиться к основным вопросам, которые поставлены Каспэ: «Представляет ли собой этот ряд политических форм закрытый континуум? Обречены ли мы на постоянный перебор столь немногих идеальных типов (лишь незначительно расширяя спектр доступного за счет упоминавшихся выше гибридных вариаций — квазиполисов, недоимперий, сложносо-ставных государств etc.) — или возникновение принципиально новой политической формы все же возможно?»60.
Ответы на эти вопросы подсказывает практика эволюционной морфологии политики в фазе ее глобализации. Но эта практика пока еще не «видна» и не «слышна» нам в достаточной мере. Слишком робка
еще концептуализация того, что возникает в метаморфозах путем перекомпоновки и преобразования наличных и сохраненных в культурной памяти цивилизаций форм. И дискуссии, подобные начатой сейчас на страницах «Политии», — дополнительный стимул к активизации наших усилий.
Библиография Авдонин В.С. 2014. Методологическая интеграция науки //
МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 4: Поверх методологических границ. — М. [Avdonin V.S. 2014. Metodologicheskaja integracija nauki // METOD: Moskovskijj ezhe-godnik trudov iz obshhestvovedcheskikh disciplin. Vyp. 4: Poverkh metodo-logicheskikh granic. — M.].
Авдонин В.С. 2015. Методы науки в вертикальном измерении (метатеория и метаязыки-органоны // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении. — М. [Avdonin V.S. 2015. Me-tody nauki v vertikal'nom izmerenii (metateorija i metajazyki-organony // METOD: Moskovskijj ezhegodnik trudov iz obshhestvovedcheskikh disciplin. Vyp. 5: Metody izuchenija vzaimozavisimostejj v obshhestvovedenii. — M.].
Авдонин В.С., Ильин М.В. 2015. Четыре «вины» Аристотеля и попытки их искупления в схоластической традиции // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении. — М. [Avdonin V.S., Ilyin M.V. 2015. Chetyre «viny» Aristotelja i popytki ikh is-kuplenija v skholasticheskojj tradicii // METOD: Moskovskijj ezhegodnik trudov iz obshhestvovedcheskikh disciplin. Vyp. 5: Metody izuchenija vzaimozavisimostejj v obshhestvovedenii. — M.].
Бенвенист Э. 1995. Словарь индоевропейских социальных терминов. — М. [Benveniste É. 1995. Slovar' indoevropejjskikh social'nykh ter-minov. — M.].
Бонс В. 2004. Социология и модернизация. Эпистемологические и методологические размышления об определении позиции исследования практического применения // Конеген Н., Шуберт К. (ред.) Методологические подходы политического исследования и метатеоретические основы политической теории: Комментированное введение. — М. [Bones W. 2004. Sociologia i modernizada. Epistemologicheskie i metodolo-gicheskie rasmyslenija ob opredelenii pozicii issledovanija prakticheskogo primenenija // Konegen N., Schubert C. (red.) Metodologicheskie podkhody politicheskogo issledovanija i metateoreticheskie osnovy politicheskojj teorii: Kommentirovannoe vvedenie. — M.].
Гудков Л.Д. 1994. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. — М. [Gudkov L.D. 1994. Metafora i racio-nal'nost' kak problema social'nojj epistemologii. — M.].
Гумбольдт В. 2000. Избранные труды по языкознанию. — М. [Humboldt W. 2000. Izbrannye trudy po jazykoznaniju. — M.].
Золотарев А.М. 1964. Родовой строй и первобытная мифология. — М. [Zolotarev A.M. 1964. Rodovojj strojj i pervobytnaja mifolo-gija. — M.].
Иллич-Свитыч В.М. 2003. Опыт сравнения ностратических языков (семитохамитский, картвельский, индоевропейский, уральский, дравидский, алтайский). Введение. Сравнительный словарь (b — K). — М. [Illich-Svitych V.M. 2003. Opyt sravnenija nostraticheskikh jazykov (semitokhamitskijj, kartvel'skijj, indoevropejjskijj, ural'skijj, dravidskijj, altajjskijj). Vvedenie. Sravnitel'nyjj slovar' (b — K). — M.].
Ильин М.В. 1995. Очерки хронополитической типологии: Проблемы и возможности типологического анализа эволюционных форм политических систем. Ч. II—III. — М. [Ilyin M.V. 1995. Ocherki khrono-politicheskojj tipologii: Problemy i vozmozhnosti tipologicheskogo analiza ehvoljucionnykh form politicheskikh sistem. Ch. II—III. — M.].
Ильин М.В. 1997. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. — М. [Ilyin M.V. 1997. Slova i smysly: Opyt opisanija kljuchevykh politicheskikh ponjatijj. — M.].
Ильин М.В. 2001. Концептуализация идеи человечности в индоевропейской культурной традиции // Концептуализация политики и сопряженных аспектов человеческой деятельности. — М. [Ilyin M.V. 2001. Konceptualizacija idei chelovechnosti v indoevropejjskojj kul'turnojj tradicii // Konceptualizacija politiki i soprjazhennykh aspektov chelovecheskojj dejatel'nosti. — M.].
Ильин М.В. 2005. Суверенитет: вызревание понятийной категории в условиях глобализации // Политическая наука. № 4 [Ilyin M.V. 2005. Suverenitet: vyzrevanie ponjatijjnojj kategorii v uslovijakh globalizacii // Politicheskaja nauka. № 4].
Ильин М.В. 2007а. Суверенитет: развитие понятийной категории // Ильин М.В., Кудряшова И.В. (ред.) Суверенитет: Трансформация понятий и практик. — М. [Ilyin M.V. 2007a. Suverenitet: razvitie ponjatijjnojj kategorii // Ilyin M.V., Kudrjashova I.V. (red.) Suverenitet: Transformacija ponjatijj i praktik. — M.].
Ильин М.В. 20076. Политический дискурс // Соловьев А.И. (ред.) Политология: Лексикон. — М. [Ilyin M.V. 2007b. Politicheskijj diskurs // Solov'ev A.I. (red.) Politologija: Leksikon. — M.].
Ильин М.В. 2014. Методологический вызов. Что делает науку единой? Как соединить разъединенные сферы познания? // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 4: Поверх методологических границ. — М. [Ilyin M.V. 2014. Meto-dologicheskijj vyzov. Chto delaet nauku edinojj? Kak soedinit' raz"edinennye sfery poznanija? // METOD: Moskovskijj ezhegodnik trudov iz obshhestvo-vedcheskikh disciplin. Vyp. 4: Poverkh metodologicheskikh granic. — M.].
Ильин М.В. 2015. Методологический вызов. Что за власть создает нашу действительность? // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении. — М. [Ilyin M.V. 2015. Metodo-
logicheskijj vyzov. Chto za vlast' sozdaet nashu dejjstvitel'nost'? // METOD: Moskovskijj ezhegodnik trudov iz obshhestvovedcheskikh disciplin. Vyp. 5: Metody izuchenija vzaimozavisimostejj v obshhestvovedenii. — M.].
Каспэ С.И. 2007. Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма. — М. [Kaspe S.I. 2007. Centry i ierarkhii: prostranstvennye metafory vlasti i zapadnaja politicheskaja forma. — M.].
Каспэ С.И. 2012. О понятии политической формы // Полития. № 4 [Kaspe S.I. 2012. O ponjatii politicheskojj formy // Politeia. № 4].
Лакофф Дж., Джонсон М. 2004. Метафоры, которыми мы живем. — М. [Lakoff G., Johnson M. 2004. Metafory, kotorymi my zhi-vem. — M.].
Лелюхин Д.Н. 1998. Концепция идеального царства в «Артха-шастре» Каутильи // Государство в истории общества: К проблеме критериев государственности. — М. [Leljukhin D.N. 1998. Koncepcija ideal'nogo carstva v «Artkhashastre» Kautil'i // Gosudarstvo v istorii obsh-hestva: K probleme kriteriev gosudarstvennosti. — M.].
Локшин И.М. 2015. Всё объясняется всем? Некоторые эпистемологические и методологические вызовы для современной политической науки // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении. — М. [Lokshin I.M. 2015. Vsjo ob"jasnjaetsja vsem? Nekotorye ehpistemologicheskie i metodologicheskie vyzovy dlja sovre-mennojj politicheskojj nauki // METOD: Moskovskijj ezhegodnik trudov iz obshhestvovedcheskikh disciplin. Vyp. 5: Metody izuchenija vzaimozavisimostejj v obshhestvovedenii. — M.].
Лосев А.Ф. 1975. История античной эстетики: Аристотель и поздняя классика. — М. [Losev A.F. 1975. Istorija antichnojj ehstetiki: Aris-totel' i pozdnjaja klassika. — M.].
Манан П. 2004. Общедоступный курс политической философии. — М. [Manan P. Obshhedostupnyjj kurs politicheskojj filosofii. — M.].
Сартори Дж. 2003. Искажение концептов в сравнительной политологии // Полис. № 3—5 [Sartori G. 2003. Iskazhenie konceptov v srav-nitel'nojj politologii // Polis. № 3—5].
Сёрль Дж.Р. 1990. Метафора // Арутюнова Н.Д., Журинская М.А. (ред.) Теория метафоры. — М. [Searle J.R. 1990. Metafora // Arutjuno-va N.D., Zhurinskaja M.A. (red.) Teorija metafory. — M.].
Тупак Юпанки Д. 2008—2010. Учебник языка кечуа — языка потомков инков [Túpac Yupanqui D. 2008—2010. Uchebnik jazyka kechua — jazyka potomkov inkov] (http://kuprienko.info/demetrio-tupac-yupanqui-el-curso-quechua-al-ruso/).
Филиппов А.Ф. 2008. Социология пространства. — СПб. [Filippov A.F. 2008. Sociologija prostranstva. — SPb.].
Филиппов А.Ф. 2009. Актуальность философии Томаса Гоббса // Полития. № 2, 4 [Filippov A.F. 2009. Aktual'nost' filosofii Tomasa Gobb-sa // Politeia. № 2, 4].
Хархордин О.В. 2007. Была ли res publica вещью? // Неприкосновенный запас. № 5 (55) [Kharkhordin O.V. 2007. Byla li res publica ve-shh'ju? // Neprikosnovennyjj zapas. № 5 (55)].
Шмитт К. 1992. Понятие политического // Вопросы социологии. № 1 [Schmitt C. 1992. Ponjatie politicheskogo // Voprosy sociologii. № 1].
Blumenberg H. 1998. Paradigmen zu einer Metaphorologie. — Frankfurt a.M.
Brown R.H. 1977. A Poetic for Sociology: Towards a Logic of Discovery for the Human Sciences. — Cambridge, L., N.Y.
Duverger M. (dir.) 1980. Le concept d'Empire. — P.
Lasswell H.D. 1949. Language of Politics: Studies in Quantitative Semantics. — Cambridge (Mass.).
Merriam C.E. 1945. Systematic Politics. — Chicago.
Monier-Williams M. 2005. A Sanskrit-English Dictionary: Etymo-logically and Philologically Arranged with Special Reference to Cognate Indo-European Languages. — Motilal Banarsidass Publ.
Motyl A. 2001. Imperial Ends: The Decay, Collapse, and Revival of Empires. — N.Y.
Roux J.-P. 2003. Genghis Khan and the Mongol Empire. — L.
Sartori G. 1970. Concept Misformation in Comparative Politics // The American Political Science Review. Vol. 64. № 4.
Weber M. 1980. Wirtschaft und Gesellschaft: Grundriß der verstehenden Soziologie. — Studienausgabe, Tübingen.
