CC BY
116
ЖЖШМ ТЮРПП_
М.В.Ильин
ФОРМУЛА ГОСУДАРСТВЕННОСТИ1
«Суверенитет в условиях глобализации»).
1 Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект
№ 07-03-00363а
Основным мотивом для написания данной статьи было желание принять участие в юбилейном номере «Политии», которая уже на протяжении пятидесяти номеров служит замечательным «перекрестком» идей для политологов России. Но не менее важным мотивом было также стремление прояснить некоторые из смысловых структур таких ключевых понятий, как «государство» и «государственность». Дело в том,
что в речи отечественных политиков и даже многих политологов слова государство и государственность сплошь и рядом употребляются таким образом, словно речь идет о чем-то тривиальном и очевидном. А ведь еще Т.Гоббс уподобил государство морскому чудищу Левиафа-
2 Springborg 1995. ну2. Напомню, что Гоббс использовал для обозначения государства этот
библейский образ немыслимо сложного существа, поскольку именно Левиафан был символом предельного, непостижимого для людей замысла Господа. Великий страстотерпец Иов, получающий за свою веру одни лишь испытания, никак не может понять, почему Бог посылает ему всяческие бедствия. В ответ на свой ропот он слышит упрек — прежде чем уразуметь мой замысел, пойми связи членов Левиафана, сотвори договор с ним, возьми его в рабы.
Еще три с половиной столетия назад Гоббс признал государство самым сложным на свете явлением, едва ли доступным человеческому познанию. С тех пор этот искусственно сотворенный «земной бог» стал еще сложнее. А вот отношение к нему, напротив, оказалось полностью лишено должного уважения и серьезности. Мы относимся к государству как к простому инструменту вроде чашки или вилки. Мы говорим о нем так, как будто это простая и ясная всем самоочевидность, не давая себе труда задуматься ни о природе, ни о многоаспектности функционирования этого многосоставного «существа», на порядки превосходящего по своей сложности любые доступные для нас компьютерные сети и программы. Ощущение болезненного разрыва между обыденным, по-детски незамысловатым восприятием государства политиками и неимоверной сложностью самого этого явления стимулирует к напряженным исследовательским поискам все большее число политологов, включая и автора настоящей статьи. В ней предпринята попытка взглянуть на государство в некоторых неочевидных для многих ракурсах, предложить трактовку важнейших аспектов его природы, или государственности, дать «формулу» сочетания этих аспектов.
Феномен Легкость употребления слова государство сама по себе указывает
государства на простоту феномена, который это слово обозначает. И действительно, есть один простой признак, который присущ всем государствам. Это их формальное «равенство» относительно друг друга, точнее, принадлежность к сообществу государств. Но это единственная общая характеристика государств. Все остальные их разделяют.
Итак, территориальные политии принято называть государствами на том основании, что они признаны международным сообществом как суверенные и равноправные его участники. Однако на деле даже свои суверенные прерогативы они используют далеко не одинаково, не говоря о различиях в других отношениях. Некоторые, например, не способны контролировать собственную территорию и границы, выполнять правовые и социальные обязательства. Это так называемые квазигосу-3 Jackson 1990. дарства (quasi-states)3. Иногда в «государствах» отсутствует современный аппарат управления, а отдельные структуры не столько осуществляют специализированные функции внутри политии, сколько имитируют их «на экспорт». Имеются и «несостоявшиеся государства» (failed states), от которых мало что осталось, кроме названия и признания.
Государства значительно различаются по размерам и мощи (мега-, макро-, мини- и микрогосударства), по способам распределения власти (функциональному, пространственному — федерации, унии, унитарные государства и т.п., гомогенно-национальному или консоциативно-му, корпоративному и т.д.), по моделям разделения властей (президентские, парламентские и т.п.) и множеству других параметров.
Существуют также территориальные политии, которые официально не признаны как суверенные государства, хотя располагают многими свойствами государственности. Они, например, способны контролировать свою территорию, обеспечивать единое правовое пространство, выстраивать более или менее современную систему государственных институтов и т.д. Немало политий из этой группы «обитают» вне сетки государств — членов ООН не один год, претендуя на международное признание.
Встречаются и территориальные образования, которые не стремятся к международному признанию в качестве суверенных государств, либо являясь частью другого государства, либо обладая особым статусом, обозначающим их определенную зависимость от некоего государства. При этом подобным образованиям присущи многие атрибуты суверенной государственности.
Результаты компаративных исследований позволяют предположить, что в современной мировой политике сосуществуют различные типы суверенных политических акторов, исполняющих роль государств в мировой политической системе. Речь идет о примерно двух сотнях членов мирового сообщества и о нескольких десятках претендентов на вхождение в него. Сравнительный анализ этих казусов показывает, что их нельзя соотнести друг с другом с помощью одного понятия. Приходится дополнять слово государство «прилагательными»: социальное,
юапплгсме тюри
облегченное, федеративное, консоциативное, корпоративное и т.п. Но этим дело не ограничивается. Выделяются куда более специфичные виды государственности: государства-движения, государства-партии, империи, квазиимперии и прочие системы авторитарного господства. Наконец, нельзя пройти мимо политических структур, чьи претензии на государственность весьма условны и частичны.
Получается, таким образом, что за словами государство (the state etc.) и — тем более — государственность (statehood, stateness etc.) скрывается не одно ясно концептуализируемое явление или предмет изучения, а целый набор разнородных явлений и предметов. Данный тезис может показаться спорным множеству коллег, политиков и граждан, с легкостью рассуждающих о государстве и государственности любых стран мира и подразумевающих под этим одно и то же для каждой из них. В этом случае, как я попытаюсь показать дальше, 4 MacIntyre 1972. невольно совершается ошибка, о которой говорили А.Макинтайр4 и
' Sartori 1994. Дж.Сартори'.
Первый саркастически описал компаративиста, решившего предпринять сравнительное исследование дыр. Чтобы быть научным, тот с самого начала отверг обыденное представление о том, что у каждой разновидности дыр своя природа. Главным его желанием было на практике выяснить, чем является «дыра» как таковая. Скрупулезно собрав исходные данные и статистически их обработав, он пришел к следующим выводам: подтвердилась прямая корреляция между совокупной дыро-творительной способностью общества и уровнем его экономического развития; установлено позитивное влияние войны на дыротворе-ние и т.п.
Второй изложил ироническую историю о некоем мистере Доу, который работает над диссертационным сочинением. Объектом своего исследования он избрал собакошек (cat-dogs), решив проверить гипотезу, согласно которой те издают звуки «гав-гав». Когда оказалось, что такие звуки издают далеко не все, он предпринял еще одно исследование. Теперь проверялась гипотеза, что все собакокошки мяукают. И эта гипотеза не подтвердилась. Пришлось Дельфийскому оракулу разъяснить ему, что собакошек не бывает, а есть собаки, которые лают, и кошки, которые мяукают.
И герой рассказа Макинтайра, и мистер Доу, по сути, пытаются изучать нечто, терминологически объединяемое ими в один класс явлений, тогда как такого класса на деле не существует. Действительно, собакошек нет, но имеются, например, домашние животные. Дырой можно признать и шахту, и колодец, и дверной проем, и прореху на куртке. Точно так же есть признанные члены мирового сообщества, среди которых попадаются «существа» разных пород и видов, а то и отрядов и семейств. Это гигантские державы (США, Россия, Китай, Индия и др.) и крохотные острова (Барбадос, Сингапур, Мальта и т.д.), демократические республики (Италия, Чили, Молдова и проч.) и наследственные монархии (Бруней, Оман, Марокко и т.п.), старинное и всеми
признаваемое Швейцарское клятвенное сотоварищество и полупризнанное, только возникающее Палестинское государство. Рискну утверждать, что использование применительно к ним слова государство сродни обозначению словом дыра окопа, форточки, туннеля и т.п. Что до выражения государственное строительство, оно требует строгого терминологического уточнения, а также ограниченного и точного использования, чтобы не превратиться в аналог придуманного Макинтай-ром дыротворения.
В чем же причина провала исследований мистера Доу и горе-ды-рознатца из рассказа Макинтайра? Они совершили одну элементарную ошибку — перепутали термины родовой принадлежности с терминами видовой принадлежности. Чтобы избежать подобных просчетов, следует корректно осуществлять концептуализацию феномена, обозначаемого словом государство.
Концептуализация государства и государственности
Skinner 1989 (русский перевод см. Скиннер 2002).
7 Я использую в данном случае слово господарство, чтобы отделить специфическую форму концентрации власти вплоть до ее фактической монополизации, точнее, приватизации государем от более современных форм политической организации, традиционно именуемых государством. Внутренняя форма обоих русских слов соответствует внутренней форме слов dominium, dominio, lordship, Herrschaft etc.
8 Machiavelli 1960: 15.
9 Mattingly 1988: 78—86. См. также Reus-Smit 1999: 63—86.
Важнейшим, если не решающим подспорьем в осуществлении корректной концептуализации выступает история понятий (Begriffsgeschichte). За два с лишним тысячелетия существования старинное латинское слово статус стало выражением все увеличивающегося ряда политических и социальных понятий. В 1513 г. Николо Макиавелли впервые использовал его (в итальянизированной форме lo stato) для обозначения нового политического явления6. Своего «Государя» он открывает знаменитой фразой: «Все состояния (tutti li stati), все госпо-дарства (tutti e'dominii)7, которые обладали или обладают верховной властью (imperio) над людьми, суть состояния (stati) и суть либо республики (republiche), либо владычества государей (principati)»8. Здесь совершенно отчетливо и ясно подчеркивается, что абсолютно разным по своей природе политиям (republiche, principati) присваивается общее наименование — lo stato, «состояние».
Чем была вызвана необходимость введения для «существ» разных видов общей понятийной рамки? Тем, что эти «существа» образовали общий «зверинец». Чуть ли не за два поколения до Макиавелли, еще в 1454 г., итальянские территориальные политии создали прообраз международной системы, так называемую Итальянскую лигу (Lega Italica), или, по выражению современного исследователя Г.Мэттингли, «итальянский концерт»9. Это сообщество политий было довольно разнородным. В него входили и самодержавная республика города-государства Венеции, подчинившая своей верховной власти (imperio) ряд городов «твердой земли» (terra firma) в Италии и обширные колониальные владения в восточном Средиземноморье; и Миланское герцогство — система прямого деспотизма Сфорца, возникшая на руинах Амброзиан-ской республики; и Флорентийская республика с присущим ей режимом синьории, соединившая остатки полисной организации со слегка прикрытым деспотизмом Медичи. С юга к этому северо-итальянскому треугольнику центров силы непосредственно примыкала Папская
10 Mattingfy 1988: 81.
11 Sartori 1970 (русский перевод см. Сартори 2003).
12 Тут зачастую происходит репер-
сонализация «состояния», нашедшая выражение в формулах Людовика XIV «L'état, c'est mois» и Наполеона «La chose publique, l'état, c'est fut mois».
13 Сартори 2003,
№ 5: 68—71.
область, представлявшая собой «нелепое лоскутное одеяло из феодальных господарств (feudal lordships) и мелких тираний, номинально управляемых пожилыми избираемым суверенами»10. Еще дальше к югу располагалось Неаполитанское королевство — территориальная гегемония арагонской королевской династии. Ядро из пяти ключевых держав дополняла более дробная структура, состоявшая из политий меньшей мощи и влияния, способных лишь подыгрывать солистам «итальянского концерта», но вместе с тем сохранявших определенную долю самостоятельности. Это республики Генуя, Сиена, Лука; Савойское, Манту-анское и Феррарское герцогства, а также герцогства Модены и Реджио. Далее следовали еще более мелкие политии, как правило, зависимые от основных участников системы, — Падуя, Кремона, Пиза, Парма, Бре-шия, Болонья, Сан-Марино.
Все эти совершенно разные по типу политического устройства, размерам, мощи и степени самостоятельности политические образования оказались «уравнены» как партнеры по «итальянскому концерту» и в данном качестве поименованы словом состояние (lo stato). При этом имплицитно предполагалось, что «состояния» по смыслу эквиваленты понятию «политический порядок», то есть государства-состояния суть не что иное, как территориальные политии.
В концептуальном «упаковывании» разных по природе и характеру политий в одну содержательную категорию были скрыты предпосылки «концептной натяжки»11. В результате «натягивания» первоначального понятия «состояния политического порядка на четко ограниченной территории», акцентировавшего внутренний порядок, на всех участников межполитийных отношений, контролировавших четко ограниченную территорию, но установивших там качественно различный порядок12, еще в вестфальские времена возникла первая версия зонтичной понятийной категории. Она объединила «состояния» различной природы, масштаба и, что особенно важно, обладающие разными суверенными прерогативами.
На этом, однако, концептное растягивание исходного понятия не остановилось. Произошла еще большая деформация понятийной категории, связанная с «проблемой перемещаемости» (traveling problem)13 во времени. В итоге мы стали использовать слово государство (the state, der Staat; l'état etc.) не только по отношению к суверенным участникам сменяющих друг друга международных систем, но и к политиям всех времен, обладающим более или менее выраженной самостоятельностью и способностью вступать в межполитийные отношения. Правда, при этом было введено вполне оправданное ограничение — наличие структурно дифференцированных органов обеспечения самостоятельности, или правительства, что позволило не «натягивать» категорию государственности на племенные и прочие «догосударственные» структуры власти.
Концептуализация была существенно осложнена постепенным распространением международных систем по всей поверхности плане-
14 Золтан 1987; Ingerflom 1993; Хархордин 20026.
15 Kyung Moon Hwag 2000.
16 Pulkkinen 2000 (русский перевод см. Пулккинен 2002).
17 Подробнее см. Хархордин 2002а, а также раздел «Концептуализация эволюционных форм государственности» в Ильин 1997.
ты, что привело к необходимости усвоения европейского понятия «государство-состояние» в иных культурных и цивилизационных средах. Использованные для его выражения слова многих языков фактически послужили отправной точкой для радикально альтернативных концеп-туализаций того, что традиционно именуется lo stato, the state, der Staat, l'état etc. Это подтверждают примеры китайского слова гоцзя, индийского — радж, арабского — дауля, русского — государство14, корейского — кукка15, финского — valtio16 и т.д.
При всем многообразии концептуализаций государственности в разные времена и у разных народов17 прослеживается общая тенденция к постепенному усилению абстрактности и тем самым обобщающей силы новых поколений понятий. Эта тенденция проявляется в форме перехода от единичных концептуализаций государственности с помощью имен собственных (Русь, Roma и т.п.) через партикулярные концептуализации, которые можно распространить на ряд сходных явлений (полис, край, отечество и т.п.), к выделению более общих типов политической организации (республика, империя, государство в смысле «владычество» и т.п.) и, наконец, к максимально абстрактному представлению о состоянии территориальной политической организации (lo stato, the state, der Staat, l'état etc.).
Данное историческое развитие сопровождалось созданием далеко не адекватных соответствий новоевропейскому понятию государства-состояния в целом ряде культурно-политических традиций, включая русскую с ее словами государство и государственность, внутренняя форма и семантические коннотации которых прямо отсылают нас к идее господства и владычества, а не к идее политического порядка.
С учетом всех этих обстоятельств едва ли приходится удивляться тому, что сам «зонтик» нашей обобщающей категории получился многослойным и «клочковатым». В складках этого зонтика без труда смогли уместиться качественно разные политии — от демократий со всевозможными прилагательными до тоталитарных систем (партия-государство, Bewegungsstaat etc.).
Вместе с тем подобный «зонтик» позволяет хотя бы в первом приближении дать определение государству. Это территориальная ячейка референтной сетки мировой политики, которая для своей деятельности в данном качестве мобилизует необходимые ресурсы и развивает определенные функции по отношению к аналогичным ячейкам, а также к входящим в состав ячейки единицам.
Понятийные Понятийные категории возникают и функционируют двумя раз-
категории ными способами. Одни соединяют самостоятельно сложившиеся понятия, вторые объединяют понятия сущностно связанные, вытекающие друг из друга. Первые предполагают, образно говоря, концептуализацию «вширь», вторые — «вглубь». Первые связаны отношениями свойства, вторые — родства.
18 См. Ильин 2005, 2008.
19 В упомянутых в сноске 18 статьях содержится неточность. Там говорится о зонтичной категории «государственность», тогда как имеется в виду категория «государство».
20 Традиционные попытки определить сущность государства «изнутри», например, путем подчеркивания значения монополии на принуждающее насилие (М.Вебер), недостаточны, поскольку акцентируют пусть важные, но специфические условия осуществления основной функции — служить ячейкой координатной сетки сначала европейской, а потом и мировой политики. Эти определения хороши в качестве дополнительных, уточняющих.
Соответственно, выделяются две основные разновидности понятийных категорий. Условно назовем одну из них зонтичной (соединение разных понятий под общим «зонтиком»), а другую — матрешечной (объединение понятий, «входящих» друг в друга подобно «матрешкам»). Различение это, как мы убедимся, весьма относительное. Многие понятия, включенные в зонтичные категории, сами содержат целые понятийные «матрешки» («матрешка под зонтиком»).
Примером зонтичной понятийной категории может служить уже обсуждавшаяся выше категория «государство». К матрешечным понятийным категориям относятся, в частности, такие, как «суверенитет»18 и «государственность»19.
У каждой разновидности понятийных категорий свои возможности концептуализации, свой образ действия.
Зонтичные понятийные категории формируются с помощью так называемого семейного сходства, то есть посредством установления подобий разнородных явлений. Общие черты возникают благодаря соединению в одной «семье» разных явлений. Иными словами, речь идет о породнении, свойстве, а тем самым — о сродстве. Одинаковые или аналогичные черты образуются у входящих в «семью» предметов — языков, культур, политий — в результате их совместного существования. Подобного рода сходства многие политологи и, шире, обществоведы характеризуют как аффинность (affinity), заимствуя данное понятие из математики, хотя истоки его биологические. В данном случае можно говорить о позитивном проявлении гэлтоновского эффекта, связанного с диффузией.
Стоящее за словом государство позитивное семейное сходство объединяет территориальные политии, выступающие как ячейки координатной сетки мировой политики20. Без этой сетки и ее ячеек всемирные взаимодействия, да и вообще львиная доля повседневных контактов на разных уровнях были бы попросту невозможны. Чтобы эти контакты осуществлялись и координировались, любое место и время действия на нашей планете должны быть соотнесены с правовыми рамками той или иной ячейки. Сами же действия должны совершаться по определенным правилам (законам), их правомерность может оспариваться или подтверждаться в судах и т.п. Конечно, отдельные ячейки сильно отличаются друг от друга. Нередко они качественно отличны. Порой историческое развитие усиливает своеобычность некоторых территориальных политий до удивительной степени. Но вместе с тем они принадлежат к одной семье ячеек мировой координатной сетки — и в силу этого обладают семейным сходством.
Для обозначения содержательных, сущностных моментов семейного сходства государств удобно использовать слово государственность. В этом случае концептуализация сущности того явления мировой политики, которое мы именует государством, ведет к развертыванию матрешечной понятийной категории, благодаря установлению функциональных связей между различными «природами» или «сущностями»
21 В отечественной научной традиции слово государственность используется также для обозначения всех опосредованных форм политической организации, оставляя вне этой широчайшей понятийной категории разве что структуры власти в первобытном роде и в некоторых более сложных структурах типа вождеств.
22 Fukuyama 2005: 84—88.
23 Nettl 1968.
' Tilly 1975: 32.
ячеек. То, что таких природ много, подсказывает обыденный язык — английский. То, что мы называем государственностью21, по-английски передается двумя словами — statehood (издавна) и stateness (сравнительно недавно; мой компьютер все еще маркирует это слово как ошибку). За ними стоят два разных понятия, отражающих разные стороны государственности как безусловного свойства государства-состояния или обязательного условия его существования. Это «статусность как принадлежность к сообществу государств-состояний» (statehood) и «состоятельность как соответствие государства-состояния своей собственной природе» (stateness).
В первом приближении различия между статусностью и состоятельностью можно объяснить двояко.
Во-первых, статусность акцентирует исходную функцию государств, тогда как состоятельность — потенциал ее осуществления. В этом смысле яркая и, по сути, справедливая формула Фрэнсиса Фуку-ямы «„Состоятельность" прежде всего» («„Stateness" first»)22 точно отражает практические приоритеты, но не каузально-генетическую зависимость. Следует, впрочем, признать, что высокая степень эффективности и консолидированности политии является одной из важнейших предпосылок обретения статуса в семье государств. (В свою очередь, статусность позволяет развить состоятельность государства.) Возможны, разумеется, исключения, например, de facto существующие, но не в полной мере признанные государства (Косово, Северный Кипр, Карабах, Абхазия и т.п.), однако сама аномальность их положения подтверждает общее правило от противного.
Во-вторых, статусность преимущественно (хотя и не исключительно) относится к месту политий в координатной сетке, то есть к их внешнеполитическим особенностям, а состоятельность — к собственным, в основном внутриполитическим, возможностям. В то же время необходимо учитывать, что у статусности имеются и внутренние аспекты, а у состоятельности — внешние. Грубо говоря, статусность можно соотнести с внешними и внутренними сторонами признания властного режима, а состоятельность — с его возможностями, тоже внешними и внутренними.
В научный оборот понятие состоятельности (stateness) было, по-видимому, введено в 1968 г. Дж.П.Неттлом23, который трактует состоятельность в основном как способность государства осуществлять свои властные функции, хотя касается и более широкого спектра сущностных аспектов государства. Следующий шаг сделал Ч.Тилли в знаменитом сборнике о формировании государств, который вышел под его редакцией в 1974 г. Во вводной теоретико-методологической главе он ссылается на статью Неттла и определяет состоятельность как «степень, в которой инструменты правления разделены (differentiated), централизованы, самостоятельны (autonomous) и формально скоординированы друг с другом»24. Наиболее разработанная на сегодняшний день версия
25 Bartolini 2000: 313—320; 2005: 69—71, 90—95.
26 Bartolini 2005: 70.
27 Stepan 1978.
28 Linz, Stepan
1996.
данной трактовки понятия «состоятельность государства» принадлежит, пожалуй, С.Бартолини25, который операционализирует его в четырех аспектах: (a) создание организационных возможностей для мобилизации ресурсов, (б) внешняя консолидация территории, (в) поддержание внутреннего порядка, (г) регулирующее вмешательство государства в экономическую и социальную сферы26.
Альтернативная трактовка состоятельности (stateness) была предложена А.Степаном27, а затем развита им в совместной с Х.Линцем книге28. Хотя Степан отталкивается от трактовки состоятельности Ч.Тилли, на деле он операционализирует совершено иной аспект государственности, а именно отчетливость идентификации граждан с государством как основу их политического поведения и в конечном счете демократического участия. Соответственно, его внимание фокусируется на так называемой «идентификационной проблеме» (stateness problem) — пагубном для демократизации дефиците гражданской идентификации с государством, изучению которого посвящено немало транзитологиче-ских работ.
Таким образом, даже беглый обзор позволяет выделить несколько «природ», или сущностей, того явления мировой политики, которое принято именовать государством. Эти сущности логически связаны друг с другом в виде аристотелевской энтелехии.
Энтелехия -ключ к формуле государственности
29 Nettl 1968: 562.
Аристотелевая энтелехия, или осуществленность, включает четыре причины-этиона (aition от aitia — вина, причина, основание). К ним относятся: (1) «источник первого начала изменения» или первое движущее (to proton kinoyn) действия; (2) состав, «из наличия чего возникает» действие или его субстанция, материя (hyle); (3) структура, «первообраз» действия или его форма (eidos, morphe, paradeigma) и, наконец, (4) завершенность, «совершенство» действия, его цель (telos).
Любопытно, что еще в своей эпохальной статье 1968 г. Дж.Неттл выделил четыре ключевых аспекта релевантности государства для сравнительного анализа, то есть четыре аспекта государственности. Конечно, он вовсе не соотносил эти аспекты с четырьмя причинами-этио-нами энтелехии. Более того, его трактовка аспектов релевантности государства для сравнительных исследований довольно схематична и аморфна. Однако Неттл очень точно, пусть и интуитивно, выделил самые существенные, на мой взгляд, моменты природы государства, или государственности.
Что это за моменты?
Первым Неттл называет «набор функций и структур, предназначенных для генерализации их применения»29. Эта нарочито туманное определение, за которое Неттла впоследствии неоднократно критиковали, вполне адекватно. Как поясняет сам Неттл, здесь выделяются «родовые признаки», не связанные с конкретными институтами и
30 Ibid.: 563. контекстами деятельности государства30. Фактически речь идет, как можно понять из рассуждений и примеров, не о тонкостях управления, а об обобщенной способности осуществлять циркуляцию и конвертацию власти, то есть концентрировать и использовать ресурсы правления, частным, а точнее — предельным случаем чего выступает знаменитая веберовская монополия на принуждающее насилие.
В качестве второго аспекта Неттл указывает на то, что государство 31 Ibidem. является «единицей международных отношений»31. Это очень глубокая и принципиально важная идея, которая по большей части вообще не учитывается теоретиками или трактуется крайне поверхностно. А ведь именно этот момент, отражающий статусность (statehood) как принадлежность к сообществу государств-состояний, следует рассматривать как основу всей структуры государственности.
Третий момент, по Неттлу, — автономность государства, то есть высокая степень его выделенности и специализированности по отношению ко всем другим социальным явлениям, которая и позволяет го-
32 Ibid.: 564—565. сударству утверждать свою самостоятельность и самоценность32.
Наконец, четвертый аспект связан с социокультурным измерением. Оно предполагает, что государство выступает в качестве главной референтной рамки для соответствующей нации, всей совокупности
33 Ibid.: 565—566. граждан и каждого гражданина в отдельности33.
Если теперь соотнести этот перечень основных компонентов природы государства с аналогичными разработками политологов-компаративистов, то начинают проясняться четыре «причины» современной государственности, которые образуют целостную четверицу в полном соответствии с логикой энтелехии.
Исходным моментом, или перводвигателем, государствообразова-ния следует признать статусность как принадлежность к сообществу государств-состояний (statehood). И исторически, и логически, и прагматически все начинается с включения территориальной политии в сообщество суверенов, с превращения ее в ячейку референтной сетки мировой политики. Далее это исходное единство раздваивается на два новых момента — состоятельность государства (stateness) по Ч.Тилли и С.Бартолини (сюда же относится и первый аспект государства по Дж.Неттлу), с одной стороны, и по А.Степану — с другой. Иными словами, мы получаем субстанциональное самоопределение государства (ресурсы и функции властвования) и условно противоположное им идеальное, морфологическое самоопределение («первообраз», идея государства, а с ней — и идеи нации, гражданства и т.п.). Наконец, эта раздвоенность преодолевается в телеологическом «совершенстве» государства — его автономности, то есть обобщающем самоопределении, в самостоятельности и самодостаточности.
Таковой мне видится «формула государственности». Разумеется, это лишь самая общая и потому предварительная схема, требующая критической проверки. Свое слово здесь должны сказать теоретики, од-
нако наиболее важным мне представляется эмпирическое тестирование как каждого из четырех основных аспектов государственности, так и их соотношения друг с другом.
Библиография Золтан А. 1987. Из истории русской лексики. — Будапешт.
Ильин М.В. 1997. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. — М.
Ильин М.В. 2005. Суверенитет: вызревание понятийной категории в условиях глобализации // Политическая наука. № 4.
Ильин М.В. 2008. Суверенитет: развитие понятийной категории // Суверенитет: Трансформация понятий и практик. — М.
Пулккинен Т. 2002. Valtio — история понятия «государство» в финском языке // Хархордин О. (ред.) Понятие государства в четырех языках. — СПб., М.
Сартори Дж. 2003. Искажение концептов в сравнительной политологии (I) // Полис. № 3—5.
Скиннер Кв. 2002. The State // Хархордин О. (ред.) Понятие государства в четырех языках. — СПб., М.
Хархордин О. (ред.) 2002а. Понятие государства в четырех языках. — СПб., М.
Хархордин О. 2002б. Что такое «государство»? Русский термин в европейском контексте // Хархордин О. (ред.) Понятие государства в четырех языках. — СПб., М.
Bartolini S. 2000. The Political Mobilization of the European Left, 1860-1980. — N.Y.
Bartolini S. 2005. Restructuring Europe. Centre Formation, System Building, and Political Structuring between the Nation State and the European Union. — N.Y.
Fukuyama F. 2005. «Stateness» First // Journal of Democracy. Vol. 16.
№ 1.
Ingerflom C. 1993. Oublier l'état pour comprendre la Russie? // Revue des études slaves. Vol. 66. № 1.
Jackson R.H. 1990. Quasi-States: Sovereignty, International Relations and the Third World. — Cambridge.
Kyung Moon Hwag. 2000. Country or State? Reconceptualizing Kukka in the Korean Enlightenment Period, 1896—1910 // Korean Studies. Vol. 24.
Linz J., Stepan A. 1996. Problems of Democratic Transition and Democratization. Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. — Baltimore, L.
Machiavelli N. 1960. Il principe e discorci. — Milan.
MacIntyre A. 1972. Is Science of Comparative Politics Possible?// Philosophy, Politics, and Society. — Oxford.
Mattingly G. 1988. Renaissance Diplomacy. — N.Y.
jioAiiTiimnf Tfopnn
Nettl J.P. 1968. The State as a Conceptual Variable // World Politics. Vol. 20. № 4.
Pulkkinen T. 2000. Valtio — The Finnish Concept of the State // The Finnish Yearbook of Political Thought. Vol. 4. — Jyvaskyla.
Reus-Smit Ch. 1999. The Moral Purpose of the State. Culture, Social Identity, and Institutional Rationality in International Relations. — Princeton.
Sartori G. 1970. Concept Misformation in Comparative Politics // American Political Science Review. № 4.
Sartori J. 1994. Compare Why and How? Comparing, Miscomparing and the Comparative Method // Comparing Nations: Concepts, Strategies, Substance. — Oxford.
Skinner Q. 1989. The State // Political Innovation and Conceptual Change. — Cambridge.
Springborg P. 1995. Hobbes's Biblical Beasts. Leviathan and Behemoth // Political Theory. Vol. 23. № 2.
Stepan A. 1978. State and Society: Peru in Comparative Perspective. — Princeton.
Tilly Ch. (ed.) 1975. The Formation of National States in Western Europe. — Princeton.
