CC BY
2ФИЛОСОФСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ. СОЦИАЛЬНАЯ
ФИЛОСОФИЯ. ФИЛОСОФИЯ НАУКИ И ТЕХНИКИ
Суперпозиция культурных моделей, цивилизационный синтез и особенности русского просвещения
Бельский Виталий Юрьевич,
д.ф.н., профессор кафедры философии Московского университета МВД России имени В.Я. Кикотя E-mail: v.belskiy@bk.ru
Золкин Андрей Львович,
д.ф.н., профессор кафедры философии Московского университета МВД России имени В.Я. Кикотя
Актуальная проблема, решаемая в статье, связана с трансформацией результатов незавершенной либерально-глобалистской стратегии развития России в цивилизационную стратегию, которая рассматривается как основная программа построения современного когнитивного социума. Решение данной проблемы связано с выявлением исторических особенностей развития России как процесса смены социосистем с различной проектностью, результатом чего становится специфический социокультурный синтез, выражаемый метафорой «композитная цивилизация». Осмысление этой метафоры есть задача Российского Просвещения.
Ключевые слова: цивилизация, культура, просвещение, ар-хеомодерн, псевдоморфоз, солидарность, нарратив, дискурс, синтез, суперпозиция, социосистема, традиция, консерватизм, персонализм, синергетический эффект.
£7
CJ
со
см
см
Z
92
Консервативный поворот и проблема традиции
Россия проходит консервативный поворот в своей культурной политике. Указы Президента РФ и иные инициативы, затрагивающие в том числе и сферу образования, относятся к важнейшим событиям, задающим перспективу развития: защита традиционных ценностей теперь определяет национальную безопасность России. Новая политика осуществляется теми средствами, которые имеются в распоряжении государства и общества, включая печать, телевидение, кинематограф, интернет и система образования. Какова роль философии в этом процессе?
Консервативный поворот не просто ставит просветительские задачи, он фиксирует новую социальную онтологию - приоритет духовного над материальным, преемственность поколений, признание особой роли православия. Русский мир провозглашает себя цивилизацией совести и формирует программу культурной конкретизации основных принципов жизни, вытекающих из заявленной онтологии: достоинство, права и свободы, патриотизм, милосердие, справедливость, коллективизм, служение Отечеству и ответственность за его судьбу.
Для русского человека перечисленные принципы представляют собой вербализацию базового культурного кода, поэтому воспринимаются как символы духовного освобождения, возвращения к своим корням. Однако не следует забывать, что основные практики последнего столетия в России определялись иными принципами: коммунизм, материализм, классовый подход, государственный атеизм Советского Союза были дополнены либерализмом, натурализмом, массовой культурой и постмодернизмом западного глобалистского проекта, в котором принцип примата духовного над материальным носил вполне маргинальный характер.
Консервативный поворот выводит философию за пределы библиотечно-кабинетной виртуальности и помещает в ситуацию, аналогичную той, которая сложилась в первой четверти XIX: Отечественная война 1812 года, пожар Москвы, заграничный поход, глухое недовольство, восстание декабристов, причины которого Николай I увидел в недостатке образования. Призванная компенсировать это упущение монархическая доктрина С.С. Уварова «Православие. Самодержавие. Народность», верного ученика аббата Мангена, искренне ненавидящего лозунг «Свобода. Равенство. Братство», некоторое время стимулировала общественную дискуссию, но по факту превратилась в чисто административную тактику уклонения от выработки ответственной социальной онтологии. Очень скоро эта стратегия Контрпросвещения стала объектом насмешек образованной публики, а порожденный ею идейный вакуум способствовал распространению целого веера революционных течений, разрушивших империю в 1917 году. Создать внятную консервативную доктрину Российская империя так и не смогла, ее концептуальные наброски в трудах
Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, Л.А. Тихомирова, других авторов, в том числе и Ф.М. Достоевского, были достаточно глубоки, но не смогли остановить напор политического радикализма.
Сегодня также существует опасность того, что реализация консервативного манифеста станет очередной риторической «языковой игрой», которая хотя и находит эмоциональный отклик в душе русского человека, но в перспективе будет лишь порождать серьезный когнитивный диссонанс относительно усвоенных моделей реальности и рациональности.
Конечно, ближайшая цель консервативной культурной политики - отмежевание от западной идеологии трансгуманизма, квир-социализма, репрессивного антропоцентризма и экологического экстремизма - может быть достигнута достаточно быстро в силу ее ар-хетипического неприятия большинством граждан России. Однако - это «слабый» традиционализм, поскольку он лишь охраняет то, что фактически было наработано культурной системой модерна, активно разрушавшего русскую традицию. Насколько возможен «стабильный» варианта традиционализма, если не в смысле восстановления примордиальной традиции, то хотя бы в отношении адекватной онтологии и аксиологии семьи, государства, Церкви и Родины? Что есть Россия и каково отношение к ней каждого гражданина? - центральный вопрос восстановления национально-культурной традиции и освобождения русского человека «необходимостью внутреннего самоопределения» [Ильин, 1994, с. 270.], а не через произвольный выбор в манипулятивном пространстве современных гуманитарных технологий.
Проблема самоопределения на основе базовых ценностей - важнейший вопрос реализации Российского Просвещения. «Просвещение, - писал Кант, - это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-либо другого» [Кант И., 1, с. 127]. Российское Просвещение было преимущественно приобщением к европейскому модерну, способом его копирования и книжного освоения. Исповедуя длительное время инновационный и креативный тип культуры модерна, а также приобщившись к ироничному постмодерну, общество тем самым иррационализировало и собственную традицию, вместо которой располагает лишь несколькими инерционными ретропроекциями -функциями от нереализованных социальных проектов, изначально ориентированных в будущее. Сегодня России не просто получает возможность, а сталкивается с необходимостью цивилизационного самоопределения в условиях кризиса глобализма. «Поэтому для победы над современным миром, - писал Ю. Эвола, - именно из истоков следует черпать «революционную» и обновляющую силу» [Эвола, 2007, с. 7].
Историческая хроника, цивилизационный нарратив и историческая память
Историческую традицию нельзя восстановить лишь борьбой с явными фальсификациями прошлого, включая и прежние обвинения в утопизме, и политизированную идеологему наших дней о «деколонизации имперских территорий», которая сегодня возлагается на программу расширенного преподавания исторической науки в вузах. Судить о результативности этой программы пока преждевременно: профессиональные историки слишком подвержены различным версиям позитивистской методологии, они стремятся написать идеальную хронику. Традиция - это не историческая реконструкция прошлого, она
передается по наследству с нормативными целями, она транслирует «строй» жизни, а не совокупность исторических фактов. Традиция указывает не только на историческое, но и на трансцендентное. Это предполагает выход на онтологический уровень осмысления, здесь недостаточно только натуралистической истины. В противном случае можно столкнуться с аналогом доктрины «догоняющей модернизации» в виде «ускользающей традиции».
Традиция перестает быть нерефлексивным наследием, если включается в цивилизационный нарратив, связывающий прошлое, настоящее и будущее. Сегодня понятие исторического нарратива воплощает в основном сумму постмодернистских афоризмов применительно к историографии, нацеленных на ее радикальную релятивизацию. Однако нарративизм может интерпретироваться и в духе реалистического подхода, что собственно и было показано в начальный период формирования доктрины как оппонента историографического позитивизма. В работах основоположников М. Уайта, У. Гэлли и А. Данто нарра-тив связывался с особым способом историографического описания и объяснения событий, отличным от литературного повествования. А. Данто обнаружил, что специфику историографии задают не протоколы исторической хроники, а нарративные предложения типа «Тридцатилетняя война началась в 1618 году» [Данто, 2002].
Никто в 1618 году еще не знал, что война будет тридцатилетней, а значит, нарратив переописывает события с точки зрения истекшего будущего. Можно сделать вывод о внутренней многомерности историографии: хроника,каузальный нарратив, акциональный нарратив (с элементами метонимии: «Он писал книгу весь год»), темпоральный нарратив (описывающий исторические события, например, «Великая французская революция), культурно-исторический нарратив (имеющий дело с событиями как с текстами).
Событие Великой французской революции в некотором смысле соткано из человеческих действий и причинно-следственных отношений, однако его развертывание выходит за пределы индивидуальной мотивации, поскольку в игру вступает как проектирующая идеология, так и объективные закономерности исторической реальности. В проектных нарративах будущее еще не наступило, но прошлое уже превращается в ре-тропроекцию этого будущего. Будущее может быть неожиданным как в отношении текущей проектности, так и в отношении нарративного потенциала отдаленного будущего. Советский нарратив переописывал прошлое с точки зрения грядущего коммунистического будущего, но оно не наступило и пришлось срочно все переделывать под западный глобальный проект. Не исключено, что «Красный проект» вернется и проблема с будущим, а значит, и с прошлым, возникнет вновь. Вчера нацизм и тоталитаризм были лишь эпизодами в истории Европы, а демократия - ее историей, сегодня наоборот - демократия становится лишь эпизодом на фоне истории расизма, колониализма, фашизма и тоталитаризма.
Российский исторический нарратив, формировавшийся еще с XVIII века, представляет собой преимущественно историю правителей и государственности. В исполнении Н.М. Карамзина он носил консервативный характер, но его сравнительно легко переписать в историю завоевания, угнетения, закрепощения и постоянной освободительной борьбы, сгенерировав тем самым советский и либеральные нарративы. Либеральный подход, стремясь превратить русскую традицию в процесс колонизации, обосновывает тем самым задачу фрагментации страны как историческую перспективу. Цивилиза-ционный нарратив, напротив, есть история интеграции целостности, выходящей за границы как индивидуаль-
сз о
сг ш
0
1
-1 У
"О ш
сг
ного, племенного, так и коллективного самосознания. Это история объединений и синтезов на основе надындивидуальной цивилизационной проекции социального права. Соответствующая интеграция - это не погружение в рабство, а сохранение и наделение правами, пусть и в исторически ограниченном объеме.
Если функция историографии состоит в попытке создать идеальную хронику - «представить все как было на самом деле», то цивилизационный нарратив решает задачу создания и самосознания исторического субъекта, способного осуществить достижение цивилизацион-ного суверенитета, он выполняет функцию культурной памяти, а память, как отмечал Ю.М. Лотман, «инструмент мышления в настоящем, хотя ее содержанием является прошлое» [Лотман, 2010, с. 704].
Цивилизация на перекрестке
Современное понимание цивилизации характеризуется концептуальной неопределенностью. Для А. Тойнби цивилизации являются локальными, их существование определено законом Вызова и Ответа: как географическими условиями, так и геополитическими обстоятельствами [Тойнби, 2002]. С. Хантингтон, возобновивший соответствующий дискурс в конце XX века, утверждал, что у цивилизаций отсутствует строго-определенная пространственно-временная локализация, а их тождество задается культурной идентичностью [Хантингтон, 2007, с. 50].
Подобные построения содержат обычные недостатки индуктивного обобщения - дефицит концептуального результата. Проблема цивилизаций раскрывается на интуитивном уровне, понятийный аппарат исследования проблемы довольно скуден и у Тойнби, и у Хантингтона. В подобной ситуации определенный интерес представляет аналитическая (а не индуктивная) модель цивилизаций С.Б. Переслегина, определяющая инварианты, маркирующие возможные цивилизации как формы существования Человечества как такового [Переслегин, 2007, с. 101]. В результате фундаментальные маркеры Запада: развитие - человек (свобода) - разум (познание) - богатство. Евразийская цивилизация ориентирована на пространство, коллектив и духовность. России в этой схеме некий промежуточный характер «цивилизации на перекрестке», что означает, что аналитические маркеры могут применяться лишь частично. Россия вообще плохо вписывается в основные социальные парадигмы. Это не «континентальная держава» геополитиков, поскольку имеет выходы к морям, и не «полупериферия» сторонников мир-системного анализа. Даже в пресловутую марксистскую формационную «пятичлен-ку» Россия помещалась с большим трудом, о чем свидетельствовали дискуссии об азиатском способе производства.
«Бытие на перекрестке» предполагает и определенную методологию исследования. Между индуктивными обобщениями и аналитическими инвариантами должны обнаруживаться промежуточные состояния, своего рода «формы жизни», если вспомнить усилия «позднего» Л. Витгенштейна по преодолению дихотомии аналитического и синтетического. Уместность использования этого концепта подтверждается тем, что жизнь как явление носит системный характер. Жизнь существует „ в форме экосистем, которые поддерживают гомеостаз за счет обмена веществом и энергией между ее элемен-^ тами и окружающей средой. Одним из важных ресурсов сэ является информация. Для того, чтобы воспользовать-т- ся этим ресурсом, необходимо построить систему вза-аЁ имодействия между материальным миром и информа-
ционным пространством [Переслегин, 2007, с. 502] - со-циосистему, элементы которой становятся субъектами познания самосознания, благодаря чему социосистема относится к самой себе как антропосоциосистема [Лепехин, 2016] - человеческое общество и воплощается в цивилизации, которые, с одной стороны, локальны, а с другой, - нелокальны, поскольку содержат специфическую культурную матрицу, генерирующую цивили-зационный макрос - программный алгоритм действий, реализующий когнитивный аспект жизни системы. Цивилизация - это не просто территория или субъективность идентичности, это - антропосоциосистема, воспроизводящая и развивающая определенные процессы формообразования человеческого существования и развития.
Промежуточный характер российской цивилизации породил и специфическую проблему: цивилизационные контакты имеют тенденцию порождать гибридные формы практик, образующиеся в результате интерференции информационных потоков культурных систем. Подобные процессы универсальны для природных и социальных систем, поэтому в качестве прототипов научных понятий, описывающих динамику цивилизаций, можно использовать геологические, биологические или физические метафоры. Среди них: псевдоморфоз, гибридизация, интерференция и суперпозиция.
Метафора не имеет пропозиционального содержания, она просто позволяет увидеть один объект в свете другого объекта. «Лев Толстой - большой ребенок» - метафора, а также ложное предложение, но она позволяет совместить два плана реальности: отношение к миру великого писателя Л.Н. Толстого и обычного ребенка. Впрочем, результат может быть и тривиальным, поскольку мы живем в мире, в котором есть много разного рода подобий. Но в случае плодотворного исхода исследования метафора может стать маркером открытия, поскольку представляет собой механизм порождения смысла -исток переописания всей когнитивной модели.
Одним из первых подобный подход представил Освальд Шпенглера своем метафорическим использованием термина «псевдоморфоз». Обычно данный термин употребляется по отношению к кристаллу, который повторяет форму другого минерала. Вулканическая лава затвердевает в пустотах, создавая ложные кристаллы, чья внутренняя структура не соответствует их внешнему облику. Шпенглер перенес этот термин на исторический процесс, использовав как геологическую метафору. Псевдоморфозом он считал развитие России в форме чуждой ей европейской культуры, причем довольно едко и беспощадно описывал данное состояние, подчеркивая, что старая культурная форма «пленяет» культуру молодую, которая в силу этого обстоятельства не может достичь полноты развития своего самосознания и развертывания собственной созидательной мощи [Шпенглер, 1998. II, с. 197].
Затем эта метафора появляется в известной работе Георгия Флоровского «Пути русского богословия», применительно к оценке влияние киевской учености на русское православие. Автор определял этот процесс как «сдачу в плен», результатом чего и стала «...псевдоморфоза религиозного сознания, псевдоморфоза православной мысли.» [Флоренский, 1983. 56]. В дальнейшем, метафору подхватили российские ученые, работающие в сфере межкультурной коммуникации [Леонов, 2022, с. 69] и развития различных форм культуры [Леонов, Харитонова, 2018], а также в области традиционной проблемы выбора «правильных-неправильных» путей общественного развития, «Таким образом, демократия в России все больше становится оболочкой псевдомор-фного механизма, - отмечал, например, С.А. Королев, -
имеющей совсем не демократическое содержание» [Королев, 2009, с. 85].
Как оценить псевдоморфоз? С.А. Королев видит в нем определенный тип развития, что следует из названия его статьи. Это явно негативный тип процесса, где имитация оборачивается торможением развития. Однако в более широкой перспективе результат может быть иным. Например, весь XVIII - первую половину XIX века русская армия была одета в европейские мундиры, не соответствующие российским климатическим условиям. Однако это было не просто переодевание, это был один из способов, которым Петр I поменял цивили-зационный макрос с византийско-московского на европейский. К началу Первой мировой войны Россия стала вполне европейской страной, а ее армия была переодета в новую форму - аналог стрелецкой одежды (шинель и папаха). Это псевдоморфоз или синтез? Псевдоморфоз может быть аспектом синтеза и развития, а может так и остаться пустой имитацией и способствовать социальному регрессу.
Из всего этого можно извлечь урок о том, что процесс развития цивилизации не ограничивается контролем за территориями и культурной идентичностью населения. Динамика цивилизаций - это сложный информационно-материальный процесс формообразования, описываемый теорией, аналогичной синтетической теории эволюции, возможно еще и в диалектической интерпретации. Псевдоморфоз явно сложнее имитации. Это именно развитие в чуждой форме, реальность которой тоже проблематична. В чем смысл этой чуждости? В том ли, что мы в силу своего несовершенства не в состоянии дотянуться до истины? Или в том, что мы приняли иллюзорные ориентиры? В конце концов, что плохого в копировании и имитации? Угроза в том, что даже при копировании, которое обычно представляется как реформирование, процесс формообразования идет, но он получает гибридную природу, или вообще результируется в химере.
Например, принято говорить о российской демократии как о псевдоморфозе, но это только при условии убежденности в том, что демократия реально уже воплотилась в западном обществе. Не исключено, что это общество сегодня обладает вполне развитым местным самоуправлением, но политическая демократия остается под угрозой вопроса: а не симулякр ли это? Ведь в основе западной демократии лежит античная метафора, монархические традиции, местное самоуправление и философский политический проект, воплощение которых в реальности может оказаться лишь видимостью. Получается, что российская демократия может рассматриваться как псевдоморфоз от западного псевдоморфоза как попытки поместить собственный политический процесс в историческую форму античной демократии. Как итог, динамика цивилизации в широком смысле может быть представлена как эволюционный процесс, но в более ограниченном масштабе - это семиотический процесс развития информационных систем.
Семиозис и синтез
Семиозис цивилизаций допускает и иные виды интерференции, как негативные, так и позитивные. К числу первых относится «археомодерн» - раскол общества на европеизированные верхи и традиционные низы. По мысли А.Г. Дугина, археомодерн - это общество-гибрид, в котором обе его части сосуществуют де-факто, не замечая друг друга [Дугин, 2013, с. 45]. Археомодерн находит свое выражение в герменевтическом эллипсе - двухполюсной схеме культурного процесса, который в России наиболее ярко представленной в полемике славянофилов и запад-
ников, наглядно проявил себя в творчестве крупнейших русских мыслителей археомодернистов В.С. Соловьева и Н.Ф. Федорова и воспроизводился как в советской, так и в постсоветской философии.
И все же, цивилизация является процессом синтеза, который включает в себя различные процессы интеграции и ассимиляции, а значит и культурной интерференции. Синтез может состояться, но может ограничиться и имитацией. Н.С. Трубецкой описал результативный процесс для одной фазы развития русской цивилизации - Московского евразийского царства как наследника империи Чингисхана и Византии [Трубецкой, 1999]. Это был именно синтез, а не имитация, и он сгенерировал определенную ретропроекцию как ядро русской культурной традиции и национального самосознания в основу которого было положено не столько проявление исконных этнических начал, сколько ордынской геополитическое достояние и византийская миссия Катехо-на - объединение территории, имперской идеи,цивили-зационного макроса и культурной миссии.
И здесь фиксируется проявление нелокальности макроса, дающее синергетический эффект: в Восточной Европе возникает держава, превосходящая все разрушенные османами славянские государства вместе взятые. Проявляется специфическая асимметрия между Западом и Третьим Римом в понимании варварства и экспансии. Запад наследует античную дихотомию эллинов и варваров. Но и Россия не остается в долгу, в частности, нападение Наполеона на Россию будет названо «нашествием двунадесяти языков» - тоже варваров. Асимметрия проявляется и на уровне экспансии. Основа геополитики Катехона - это проекция цивилизационного симбиоза, а не колонизация как борьба за ресурсы.
Петербургский период российской истории рассматривался Н.С. Трубецким как внешнее пародирование романо-германского образца. Пародирование обычно смешно, однако и оно открывает перспективу синтеза. Сменив цивилизационный макрос, Петр I вывел на историческую сцену нового субъекта - русское дворянство. Благодаря этому субъекту Российская империя становится своего рода Европой, однако пребывая в ситуации суперпозиции - раскола общества на европеизированное дворянство и старомосковские народные массы. В XIX веке пассионарная энергия иссякает, наступает время П.Я. Чаадаева, археомодерна, а затем и «Вишневого сада» А.П. Чехова.
А затем случилась революция 1917 года. Большевики сознательно вовлекли Россию в осуществление глобального «Красного проекта». Советский Союз задумывался как двигатель мировой коммунистической революции на ресурсах России, но при лишении ее исторической субъектности, разгроме ее управленческой, интеллектуальной и культурной элиты. В XIX Россия играла роль жандарма Европы, была угрозой любой революции, за что К. Маркс и Ф. Энгельс ее вполне обоснованно ненавидели. В.И. Ленин задумал ловкий ход, в котором России отводилась роль расходного ресурса для мировой революции, реальным эпицентром которой должна была стать Европа. Затем И.В. Сталин перехватил инициативу, канализировал энергию революции в русло построения социализма в отдельной стране, создал индустриальную державу и трансформировал идею мировой революции в стратегию расширения социалистического лагеря. Переход с уровня революционной комбинаторики на уровень позиционной игры «мирного сосуществования двух систем» привел к тому, что Советский Союз фактически стал реализовывать проект утопического социализма, считая его более реалистичным, а коммунистическую идею оттеснил в сферу утопии.
сз о
сг ш
0
1
-1 У
"О ш
сг
Общество опять попало в ситуацию суперпозиции: мировое коммунистическое движение или локальный социализм? Вновь активировался русский пассионарный пульсар. На историческую сцену вышел новый исторический субъект, сформированный из рабоче-крестьянских слоев общества. Создав индустриальную систему, эта народная (пассионарная) энергия иссякает в семидесятые годы XX века, ее инерция бессмысленно тратится на поддержание национальных республик-пустоцветов, начинается период застоя и «Утиной охоты» А.В. Вам-пилова.
Российская империя, Советский Союз, постсоветская Россия были разновекторными социосистемами единой Российско-евразийской цивилизации. Российская Империя и Советский Союз были номинально разными государствами, хотя в реальности их политические системы были в чем-то конгруэнтными. Советский Союз был и отрицанием Российской империи, и ее продолжением, а главное - ее инобытием - существованием и развитием в классовой форме. И все же Советский Союз - историческая форма русского модерна. Но этого мало, поскольку есть еще одна система - либеральная постсоветская Россия, и здесь так же свой драматизм различных модификаций псевдоморфоза, помноженных на манипулятивные практики глобализма.
Российская цивилизация - это и политический союз, и этнический симбиоз, но также это своего рода «композитная» цивилизация, синтезирующая несколько со-циосистем. Термин «композитный» представляет собой техническую метафору, переносящую на социальную реальность принцип строения материалов, изготовленных из компонентов с существенно различными свойствами. Композитный материал отличается от сплава и смеси, он обладает качественно новыми характеристиками. Критики готовы увидеть в Российской цивилизации исключительно псевдоморфоз, ее строители преследуют иную цель - поиск путей формирования композитной реальности цивилизационного синтеза.
Композитная цивилизация и Русское Просвещение
Проблема русского Просвещения заключается в том, что Россия весь XX век провела в откровенном культурно-историческом инобытии советской и либеральной систем. Петровское западничество было вполне патриотичным, но и оно негативно относилось к русской традиции. Поэтому возвращение к традиции как способность сделать шаг к своим истокам - сложная задача для России в силу ее трехсотлетнего инобытия.
Здесь применимы уроки «Феноменологии духа» и уместна гегелевская категория «для-себя-бытие» -бесконечная определенность, суть которой заключается в умении превращать все чуждое в свое, восстанавливать себя из инобытия, становится своей собственной целью, сохранять себя в изменчивой среде. В конечном счете все свойства для-себя-бытия соединяются в категории абсолютной личности, или абсолютного духа. Часто упоминаемый эффект «ваньки-встаньки» есть маркер способности России восстанавливаться, преодолевая очередное «иго» и усваивая при этом определенное наследство. Это и системно-историческая характеристика социума, и духовная, в отличии от западной традиции — критериальной и формальной рациональности.
Петровские реформы действительно породили т множество имитаций и псевдоморфозов. Оппоненты == двести лет были поглощены идеалом органического £ развития России. Реально получалась совсем иная г картина: не гармоническое и органическое самораз-
вертывание, а трагическая социальная тектоника с чередованием цивилизационных макросов, моментов симбиотической эволюции и смут в социальном пространстве, определяемом координатами этнической, цивилизационной и геополитической судьбы. Все чаще российские ученые выделяют «смуту» - хаотизацию -как характерную черту российской социальности [Мар-ченя, 2010, с. 197].
Задача России сегодня - восстановить себя из инобытия на духовно-историческом пути обретения циви-лизационной субъектности. Означает ли, что данное восстановление и есть возвращение к традиции? Важнейший фактор - общие корни, но в силу указанных обстоятельств, наша традиция представляет собой суперпозицию ретропроекций: фольклорное славянство, консервативное государственничество в духе Н.В. Карамзина, марксистский нарратив классовой борьбы и вечного антагонизма угнетателей и угнетенных, либеральная легенда борьбы за право на альтернативное относительно реальности существование. Простое решение - этно-кратический национализм для решения данной задачи самоопределения тоже не подходит. В силу цивилизаци-онной природы России всегда требовался сверхэтнический принцип идентичности для обеспечения цивилиза-ционного единства. Этот момент создает представление о некоторой утопичности русской культуры, и порождает проблемы с ее прагматикой: цивилизационный макрос может выводить общество за пределы национальных интересов.
Сегодня необходим выход из ситуации нерефлексивной эволюции через процессы гибридизации и формирование нового когнитивного проекта цивилизацион-ного развития, который должен сопровождаться соответствующей перенастройкой унаследованных культурных практик и общественных институтов. Суперпозиция культурных полей является серьезнейшей проблемой для достижения общественного консенсуса. Философская идея восстановления себя из инобытия должна быть дополнена прагматичной стратегией аналитического преодоления гибридных культурных практик и поиском возможностей для синтеза.
Наглядный пример представляет собой реформа в образовании, лозунгом которой было вхождение в «единое образовательное пространство», а по факту была создана гибридная модель альтернативных версий модерна - советского и либерального - своего рода мультимодерн. В первой модели образование носит социальный и интегрирующий характер, а во второй -индивидуалистический и дифференцирующий. Альтернативные системы образовали гибрид со смутными алгоритмами порождения смысла, причем осложненный подменой либерального модерна в духе А. Смита постмодернистским антропоцентризмом с ЛГБТ-повесткой, который в целом имеет репрессивный характер.
В результате возникла интерференция с деструктивными последствиями. Например, мы используем тесты, но для чего? Чтобы дифференцировать учащихся в соответствии с их природными способностями и «отсеять ненужных», как это и положено в либерализме? Нет, у нас иные традиции: мы применяем тесты для того, чтобы решить задачи прежней советской модели - вывести учащихся на обобщенно средний уровень усвоения знаний. Но в либеральной логике все это не имеет смысла - каждый сам за себя, а иное неэтично, поскольку разрушает конкуренцию между индивидами, а тесты используются для селекции, а не для обучения, как полагают наши педагоги, воспитанные еще советской школой.
Выход один - полная ревизия культурных практик на предмет интерференции советской и либеральной
моделей на фоне ностальгии по имперскому реликтовому наследию. Необходима философская постановка вопроса о сущности образования в современную эпоху с целью преодоление гибридных практик как состояний культурной суперпозиции и деструктивной интерференции различных смыслообразующих структур с выходом в персоналистский и солидаристский контекст.
Философский анализ расслаивает сросшиеся гибриды с целью выявления их исходных системно-смысловых характеристик, последующих модификаций и трансформаций. Но анализ - это еще не все, это лишь сбор материалов для последующего синтеза. Идеология абстрактного противопоставления «свободной личности» и «тоталитарного государства» должна преодолеваться через поиск аттракторов уже не фрагментарно-индивидуалистической или классово-социоцентристской, а персоналистской и солидарист-ской перспективы цивилизации, способствующих росту корпоративных (синергетических) эффектов.
Эта же задача расширяется и до проблемы преобразования культурных координат, постоянно задающих перспективу модернизации. Последняя имела смысл при условии универсализации западного модерна как пути развития всего человечества. Сегодня западное общество выходит из ситуации постмодерна и погружается в киберпанк - состояние антиутопии, характеризующейся расцветом информационных технологии при полном упадке человеческой культуры, разрушении идеи человечности как таковой. То, что мы называем Просвещением и научной картиной мира стало не преодолением предрассудков, а попыткой отсечения человечества от его духовной традиции. Фактически, возник форсированный тип культуры в том смысле, какой придавал этому термину В.Ф. Эрн: бурная внешняя экспансия производства сопровождается внутренней духовной ничтожностью и лишенностью подлинно общечеловеческого значения [Эрн, 1991, с. 356].
Русская философии давно занималась этой проблемой, и на наш взгляд, следует присмотреться к позиции А.Ф. Лосева. Несмотря на творческое долголетие, его важнейший теоретический проект - персоналистиче-ская философия истории на основе синтеза идей Гегеля и Шпенглера - остался нереализованным. Важную мысль этого проекта выражает тезис о том, что не столько научная революция от Коперника до Ньютона, сколько богословские споры варлаамитов и паламитов, касающееся имяславия, формируют феномены современной европейской и российской культуры.
Для паламитов самостоятельным бытием является неизреченная божественная сущность, являющаяся и выражающая себя в световых энергиях, в слове, в благодати, в именах - и тем самым в стихии духовно-личностной индивидуальности; для варлаамитов же Бог превращается в абстрактное понятие, поскольку остается неявленным, а фактически самостоятельным является только тварный мир. В перспективе он превращается в бездуховный и деперсонализированный (безбожный) мир. «Отсюда, - пишет А.Ф. Лосев, - формализирова-ние и опустошение идеи и окаменение материи, вещи, т.е. появление прекрасного изваяния, в котором все максимально духовное превращено в абстрактную, в невыраженную и очень отдаленную акциденцию...» [Лосев, 1993, с. 882]. Возвращение к византийско-московскому православию видится как смещение культурной оси в сферу «примата духовного над материальным» и предполагает преодоление натурализма и абстрактности европейского Просвещения.
Задача России как цивилизации - поиск композитного синтеза, возвращение из инобытия отчужденных
форм существования - советской и либеральной - и обретение исторической субъектности до недавнего времени реализуемой в основном конспиративной волей патриотической элиты и безмолвной поддержкой народа. Но подобно тому, как Московская Русь выиграла борьбу за наследство Чингисхана и Рима, советское и европейское наследие также не может быть утраченным - это наследие должно быть переведено из статуса демона и идола в статус способа реализации цивилиза-ционной субъектности. Такая субъектность реализуется через консервативные идеи семьи, государства, церкви и традиции. Вернуть смысл этим идеям может только духовное понимание, способное отличать стратегическую онтологическую истину от натуралистического образа универсума.
Литература
1. Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвещение? Сочинения в 4-х томах на немецком и русском языках. Т. 1. «Трактаты и статьи» (1784-1796). - М.: «Ками», 1993.
2. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. - М.: «Мысль», 1993.
3. Тойнби А. Дж. Постижение истории. - М.: Айрис-пресс, 2002.
4. Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. - М.: Ин-фра-М. 1999.
5. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. - М.: АСТ: Хранитель, 2007.
6. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. В 2 томах. - М.: Мысль, 1998.
7. Эвола Ю. Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа. - М.: АСТ: ХРАНИТЕЛЬ, 2007.
8. Данто А. Аналитическая философия истории. - М.: Идея-пресс., 2002.
9. Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии. - М.: Академический проект: Альма Матер, 2013.
10. Ильин И.А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и Человека. В 2-х томах. - СПб.: Наука, 1994.
11. Королев С.А. Псевдоморфоза как тип развития: случай России /Философия и культура. 2009. № 6. С. 72-85.
12. Леонов И. В., Харитонова М.А. Метаморфозы искусства в контексте новых типов культуры / Культура и образование. 2018. № 1. С. 14-24.
13. Леонов И.В. Псевдоморфоз как форма межкультурного взаимодействия: по мотивам «Заката Европы» О. Шпенглера / Вестник Томского государственного университета. Культурология и искусствоведение. 2022. № 47. С. 69-82.
14. Лепехин В. А. «Антропологический переворот» в контексте цивилизационного развития России и Европы мире / Социально-гуманитарное обозрение. 2016. № 2. С. 116-123.
15. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров / Семиосфе-ра. С.- Петербург: «Искусство-СПб.», 2010.
16. Марченя П.П. Власть и народ: Утопия и История, или Еще раз о смысле «русского бунта» / Народ и власть в российской смуте. - М., 2010. - С. 197.
17. Переслегин С.Б. Самоучитель игры на мировой шахматной доске. - М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 2007.
18. Флоровский Г.В. Пути русского богословия. - Париж: Ymca-Press, 1983.
19. Эрн В.Ф. Сочинения. - М.: Правда, 1991.
сз о
сг
=Е
0
1
-1 У
-о
=Е СГ
SUPERPOSITION OF CULTURAL MODELS, CIVILIZATIONAL SYNTHESIS AND FEATURES OF THE RUSSIAN ENLIGHTENMENT
Belsky V.Y., Zolkin A.L.
Moscow University of the Ministry of internal Affairs of Russia named after V.J. Kikot
The actual problem solved in the article relates to the transformation of the results of the unfinished liberal-globalist strategy of Russia's development into a civilizational strategy, which is considered as the main program for building a modern cognitive society. The solution of this problem is connected with the identification of historical features of the development of Russia as a process of changing soci-osystems with different design, resulting in a specific socio-cultural synthesis expressed by the metaphor "composite civilization". The comprehension of this metaphor is the task of the Russian Enlightenment.
Keywords: civilization, culture, enlightenment, archeomodern, pseudomorphosis, solidarity, narrative, discourse, synthesis, superposition, sociosystem, tradition, conservatism, personalism, syner-getic effect.
References
1. Kant I. The answer to the question: what is enlightenment? / Works in 4 volumes in German and Russian. Vol. 1. «Treatises and articles» (1784-1796). - M.: «Kami», 1993. (in Russian).
2. Losev A.F. Essays on Ancient Symbolism and Mythology. - M.: Mysl Publ., 1993.
3. Toynbee A.J. Comprehension of history. - M.: Iris Press Publ., 2002.
4. Trubetskoy N.S. The Legacy of Genghis Khan. - M.: Infra-M, 1999. (in Russian).
5. Huntington S., The clash of civilizations and the remaking of world order. - New York: Simon & Schuster (Russian translation 2007).
6. Spengler O. The Decline of Europe. Essays on the morphology of world history. In 2 volumes. - M.: Mysl, 1998. (Russian translation).
7. Evola Yu., People and ruins. Criticism of fascism: a view from the right. - M.: ACT: Hranitel' (Russian translation).
8. Danto A. Analytical Philosophy of History. - Cambridge [England] University Press, 1965. (Russian translation 2002).
9. Dugin A.G. Martin Heidegger: The Possibility of Russian Philosophy. - M.: Academic Project: Alma Mater, 2013. (in Russian).
10. Ilyin I.A. Hegel's Philosophy as the doctrine of the concreteness of God and Man. In 2 volumes. - St. Petersburg: Nauka, 1994.
11. Korolev S.A. Pseudomorphosis as a type of development: the case of Russia /Philosophy and Culture. 2009. № 6. pp. 72-85. (in Russian).
12. Leonov I.V. Pseudomorphosis as a form of intercultural interaction: based on the «Sunset of Europe» by O. Spengler / Bulletin of Tomsk State University. Cultural studies and art criticism. 2022. № . 47. pp. 69-82. (in Russian).
13. Leonov I. V., Kharitonova M.A. Metamorphoses of art in the context of new types of culture / Culture and Education. 2018. No. 1. pp. 14-24. (in Russian).
14. Lepekhin V. A. «Anthropological revolution» in the context of the civilizational development of Russia and Europe in the world / Socio-Humanitarian Review. 2016. № 2. pp. 116-123. (in Russian).
15. Lotman Yu.M. Inside the thinking worlds / Semiosphere. -St. Petersburg: Art-St. Petersburg, 2010. (in Russian).
16. Marchenya P.P. Power and the People: Utopia and History, or Once again about the meaning of the «Russian revolt» / People and power in the Russian turmoil. - M., 2010. - pp. 197-208. (in Russian).
17. Pereslegin S. B. Tutorial of the game on the world chess board. -M.: ACT; St. Petersburg: Terra Fantastica, 2007. (in Russian).
18. Florovsky G.V. The Ways of Russian Theology. - Paris: Ymca-Press, 1983. (in Russian).
19. Ern V.F. Essays. - M.: Pravda, 1991. (in Russian).
<n ■_
u
