CC BY
78
кан турганымдан кыйкым таап андып турмай - Во главе с тетей (по матери) все придираются к каждой мелочи и подсматривают за мной [22, с. 318].
Имя действия на май/-мей/-мой/-мвй в киргизском языке может принимать аффиксы числа, принадлежности и падежей: Алардын ашык жемейлери башталды - Начались их излишние присвоения; Бармайдын келмееейи кыйын, алмайдын бермейи кыйын (посл.) - Если пойти, трудно прийти, если взять, трудно отдать (посл.).
В отличие от тюркских языков огузской группы, в киргизском языке отрицательная форма имени действия на май/-мей/-мой/-мвй образуется аналитическим способом посред-ством модального слова жок: Андай кийин свзгв алмай жок - После этого не обсуждать и т.д.
В киргизском языке после ИФ на май/-мей/-мой/-мвй может следовать частица да, которая придает предложению оттенок категоричности: Бир KYHY бакашака, Yч кYHY «кулак мурунду кескендей» тунжурап калмайыбыз да бар - День болтаем без умолку, три дня, хот убей, безмолвствуем.
Библиографический список
Как мы отмечали выше, данная форма в киргизском языке имеет также усеченный вариант на -ма/-ме, который имеет те же значения, что и полная форма на -май/-мей. Рассмотрим примеры: Бурулчанын ачуусу келгенде, булкунуп ээжаа бербей кетме жайы бар - Когда Бурулча сердится, на нее обычно никакие уговоры не действует и т.д.
Обращает на себя внимание тот факт, что в киргизском языке ИФ на май/-мей/-мой/-мвй в отличие от других инфинитивных форм, сочетаясь с другими словами, лексикализуется и образует лишь сложные имена существительные (преимущественно названия игр): аркан тартмай - перетягивание аркана, кыз куумай - догони девушку и т.д [22, с. 321].
Так, сравнительно-исторический анализ инфинитивной формы на -та/-те в тюркских языках показал, что она имеет как сходные, так и отличительные особенности. Отличия в основном проявляются в фонетическом оформлении, а также при образовании отрицательного аспекта данного аффикса. Помимо этого, отличительные признаки наблюдаются также и в морфо-лого-синтаксических функциях инфинитивной формы -та/-те в тюркских языках.
1. Xanbutayeva, L.M. Muasir Azsrbaycan vs ingilis dillsrinds infinitiv (umumi-tipoloji tsdqiqat). - Baki, 2003.
2. Ишбаев, К.Г. Инфинитивные формы глагола в башкирском языке: автореф. дис. ... канд. фил. наук. - Уфа, 1975.
3. Кутлымуратов, Б.К. Имена действия в современном каракалпакском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Нукус, 1968.
4. Дмитриев, Н.К. Грамматика башкирского языка. - М.; Л., 1948.
5. Bliyev, V. Azsrbaycan dilinds felin tssriflsnmsysn formalari. Mssdsr. - Baki, 1986.
6. Msdstova, R. XIII-XVIII ssrlsr Azsrbaycan dili yazili abidslsrinds mssdsr: namizsdlik dissertasiya. - Baki, 1997.
7. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Морфология. - М., 1988.
8. Аракин, В.Д. Инфинитив // Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Морфология. - М. - 1988. - Ч. 2.
9. Muasir Azsrbaycan dili, Morfologiya. - Baki, 1980.
10. Соколов, С.А. О некоторых отглагольных именах в турецком языке: дис. ... канд. филол. наук. - М., 1952.
11. Csfsrov, S. Azsrbaycan dilinds soz yaradiciligi. - Baki, 1960.
12. Баскаков, Н.А. Каракалпакский язык. - М., 1952.
13. Гарипов, Т.М. Башкирское именное словообразование. - Уфа, 1959.
14. Axundov, A. Mssdsr // Azsrbaycan dili vs sdsbiyyat tsdrisi. - Baki, 1976. - № 2.
15. Banguoglu, T. Turk9enin grameri. - Ankara, 2007.
16. Покровская, Л.А. Грамматика гагаузского языка. - М., 1964.
17. Поцелуевский, А.П. Основы синтаксиса туркменского литературного языка. - Ашхабад, 1943.
18. Грамматика туркменского языка. Фонетика и морфология. - Ашхабад, 1970.
19. Максютова, Н.Х. Восточный диалект башкирского языка (в сравнительно-историческом освещении). - М., 1976.
20. Миржанова, С.Ф. Южный диалект башкирского языка. - М., 1979.
21. Мусаев, К.М. Грамматика караимского языка. - М., 1964.
22. Грамматика киргизского литературного языка. Фонетика и морфология. - Фрунзе. 1987. Bibliography
1. Khanbutayeva, L.M. Muasir Azerbaijan ve ingilis dillerinde infinitiv (umumi-tipoloji tedgigat). - Baki, 2003.
2. Ishbaev, K.G. Infinitivnihe formih glagola v bashkirskom yazihke: avtoref. dis. ... kand. fil. nauk. - Ufa, 1975.
3. Kutlihmuratov, B.K. Imena deyjstviya v sovremennom karakalpakskom yazihke: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. - Nukus, 1968.
4. Dmitriev, N.K. Grammatika bashkirskogo yazihka. - M.; L., 1948.
5. Eliyev, V. Azerbaycan dilinde felin tesriflenmeyen formalari. Mesder. - Baki, 1986.
6. Msdstova, R. XIII-XVIII ssrlsr Azsrbaycan dili yazili abidslsrinds mssdsr: namizsdlik dissertasiya. - Baki, 1997.
7. Sravniteljno-istoricheskaya grammatika tyurkskikh yazihkov. Morfologiya. - M., 1988.
8. Arakin, V.D. Infinitiv // Sravniteljno-istoricheskaya grammatika tyurkskikh yazihkov. Morfologiya. - M. - 1988. - Ch. 2.
9. Muasir Azerbaijan dili. Morfologiya. - Baki, 1980.
10. Sokolov, S.A. O nekotorihkh otglagoljnihkh imenakh v tureckom yazihke: dis. ... kand. filol. nauk. - M., 1952.
11. Csfsrov, S. Azsrbaycan dilinds soz yaradiciligi. - Baki, 1960.
12. Baskakov, N.A. Karakalpakskiyj yazihk. - M., 1952.
13. Garipov, T.M. Bashkirskoe imennoe slovoobrazovanie. - Ufa, 1959.
14. Akhundov, A. Mesder // Azerbaijan dili ve edebiyyat tedrisi, № 2. - Baki, 1976.
15. Banguoglu, T. Turkcenin grameri. - Ankara, 2007.
16. Pokrovskaya, L.A. Grammatika gagauzskogo yazihka. - M., 1964.
17. Poceluevskiyj, A.P. Osnovih sintaksisa turkmenskogo literaturnogo yazihka. - Ashkhabad, 1943.
18. Grammatika turkmenskogo yazihka. Fonetika i morfologiya. - Ashkhabad, 1970.
19. Maksyutova, N.Kh. Vostochnihyj dialekt bashkirskogo yazihka (v sravniteljno-istoricheskom osvethenii). - M., 1976.
20. Mirzhanova, S.F. Yuzhnihyj dialekt bashkirskogo yazihka. - M., 1979.
21. Musaev, K.M. Grammatika karaimskogo yazihka. - M., 1964.
22. Grammatika kirgizskogo literaturnogo yazihka. Fonetika i morfologiya. - Frunze. 1987.
Статья поступила в редакцию 20.10.12
УДК 81 '33
Osadchiy M.A. PARAMETRIC MODEL OF PUBLIC COMMUNICATION IN FORENSIC LINGUISTICS ASPECT.
Publicity as a sign of communication gets 'juridization' in the investigation of certain crimes. The study attempts to determine the signs of publicity, which are significant for the legal assessment of communication. The results are presented in the form of a parametric model.
Key words: public communication, parametric model.
М.А. Осадчий, канд. филол. наук, ст. преп. каф. стилистики и риторики Кемеровского гос. университета, г. Кемерово, E-mail: [email protected]
СУДЕБНО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПАРАМЕТРИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ПУБЛИЧНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Публичность как признак события коммуникации получает юридизацию в ходе расследования ряда преступлений. В исследовании предпринята попытка установить признаки публичности, значимые для юридической оценки события коммуникации. Результаты представлены в виде параметрической модели. Ключевые слова: публичная коммуникация, параметрическая модель.
В соответствии с п. 1 ст. 282 УК РФ, возбуждением ненависти и вражды, а равно унижением человеческого достоинства являются действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенные публично или с использованием средств массовой информации. В соответствии с п. 2. ст. 128.1 УК РФ наказывается клевета, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации. Аналогично с п. 2. ст. 5.61 КоАП РФ наказывается оскорбление, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации.
Для лингвистики феномен публичной коммуникации до сих пор не стал самоценным предметом научного анализа. Как правило, объектом исследования являются разные виды публичной коммуникации, взятые в институциональном аспекте (политический дискурс, религиозный дискурс, научный дискурс и т. д.), жанровом аспекте (публичная речь и ее разновидности), либо в аспекте коммуникативной среды (интернет-дискурс, медиа-дискурс). Такой признак коммуникативных практик, как публичность, изучается в качестве фактора, влияющего на коммуникативные стратегии участников дискурсивного взаимодействия. При этом обратный угол зрения, при котором различные характеристики коммуникации оцениваются в качестве признаков публичности, лингвистическим работам в целом чужд. В работе А.А. Леонтьева публичность коммуникации определяется через перечисление конкретных форм речевой деятельности: «Публичными считаются призывы, заявления и т.д., высказанные в устной форме при выступлении на митингах, манифестациях и других специально организованных или стихийно возникших мероприятиях; высказанные при выступлениях по радио и телевидению; специально заготовленные в виде плакатов, транспарантов, листовок и пр. и выставленные для свободного обозрения в местах массового скопления людей; опубликованные в печатной форме в прессе, в виде книги или ее части, в виде плаката или листовки; распространяемые в Интернете (сайты и пр.)» [1, с. 116]. Данное определение, хотя и является достаточно работоспособным в силу конкретности, не может служить точным процедурным определением, поскольку не содержит критериев публичности, являясь, по сути, открытым списком возможных вариантов.
В современных лингвистических исследованиях, посвященных проблеме публичной коммуникации, выделяется ряд критериев, которые в совокупности могут указывать на публичный характер общения.
Критерий адресата. При определении публичной коммуникации первым, как правило, выделяется критерий адресата: в этом публичная коммуникация демонстрирует свое сходство с медийной. Адресатом медийной (масс-медийной) коммуникации является массовая аудитория, ничем не ограниченная и не структурированная. К публичной коммуникации в лингвистике выработаны несколько иные подходы. Во-первых, массовость, свойственная медийной коммуникации, заменена при определении публичной коммуникации на множественность [2, с. 2526; 3, с. 18] или широту [4, с. 4] адресата речи. При кажущейся близости понятий массовый адресат, множественный адресат и широкий адресат в приведенном ряду полных синонимов все же нет. Множественный адресат отличается от массового наличием каких-либо ограничений доступа к коммуникации. Например, телевизионная передача транслируется на массового адресата, а выступление на производственном собрании адресовано ограниченному кругу лиц. Ограничение доступа в этих случаях может осуществляться как по техническим причинам (вместимость актового зала), так и по ценностно-содержательным,
социальным, культурным критериям (на собрание приглашены люди определенной профессии, национальности, вероисповедания и. т. п.). Следовательно, адресат в публичной коммуникации может быть не только немассовым, но и неслучайным, подобранным по каким-либо критериям [2, с. 25-26]. При этом в лингвистической литературе не описаны исследования, в которых решалась бы задача установления критического предела такого отбора аудитории для организации публичной коммуникации. Не решался вопрос, до какой степени может быть ограничена целевая аудитория, чтобы коммуникация не теряла статуса публичной.
Теперь необходимо вернуться к понятию широкой аудитории как признаку публичной коммуникации. Учитывая, что широкая аудитория не всегда приравнивается к массовой, можно предположить, что данное понятие применяется к случаям, когда фактическим адресатом речи может быть незначительный по количеству круг лиц, но сама речь, по своему стилю и содержанию, а также по технике исполнения и передачи (обозримость, громкость, отсутствие средств ограничения звука и изображения) потенциально адресована неограниченному кругу лиц. Таким образом, потенциальная неограниченность доступа является важным показателем широты аудитории. Понятие широкой аудитории близко понятию общественности, к которому прибегает Питер Уилби при определении публичной коммуникации как передачи информации общественности и ее получение общественностью, любым членом общества [5].
Однако такая концепция широкого адресата публичной коммуникации противоречит рассмотренной выше селективной концепции адресата. Данное противоречие заслуживает внимания еще и потому, что складывается в пределах одной работы, и даже одного определения публичной коммуникации: «Под публичным общением понимают обычно ряд ситуаций, в которых происходит непосредственное общение адресанта с множественным адресатом, представляющим собой многочисленную и неоднородную аудиторию, но все же объединенную по какому-либо параметру (место, социальная принадлежность, возраст и т. д.)» [3, с. 18 со ссылкой на 2, с. 25-26]. Данное противоречие может быть снято при введении в определение публичной коммуникации понятия деперсонализованности адресата: адресатом в ситуации публичной коммуникации никогда не является конкретное лицо, персоналия. Однако данное предложение требует пояснений.
Фактически адресатом в ситуации публичного общения нередко выступает персоналия. Так, выступая на собрании, оратор может вступить в диалог с одним из присутствующих; конкретный герой телевизионной передачи отвечает на вопросы ведущего. Пример другого рода: в отрытых интернет-чатах нереко возникают микродиалоги, когда отдельные пользователи увлекаются обменом реплик друг с другом. Применительно к такого рода случаям целесообразно ставить вопрос о том, не теряет ли коммуникация в каждый из моментов персональной коммуникации публичный статус. Очевидно, что нет. Собрание и телепередача не становится частной беседой, а интернет-чат закрытым. Разрешить данное теоретическое затруднение методологически помогает понятие семиотической границы М.Ю. Лот-мана: в смоделированных выше случаях участники коммуникации, хотя и обращаются к персоналиям, ведут персональный диалог, не выстраивают вокруг своей коммуникации семиотической границы, то есть принципиально допускают присутствие третьего лица - косвенного адресата [6; 7]. Это присутствие является деятельностным: сторонний наблюдатель слушает, запоминает и делает выводы. Лица, ведущие персональный диалог, как в восточной опере, интенционально повернуты в зрительный зал и выстраивают свою речь, стратегически ориентируясь на интенции и компетенции не столько собеседника, сколько стороннего наблюдателя, косвенного адресата. Следователь-
но, в ситуации публичной коммуникации даже при наличии персональных обращений фактическим адресатом является депер-сонализованный субъект.
Критерий содержания. Большая часть исследователей отводит данному критерию второе по значимости место после описанного выше критерия адресата. Публичная коммуникация посвящена обсуждению общественно-значимого предмета. Выше упоминалось определение публичной коммункации, данное Питером Уилби - как передача информации общественности и ее получение общественностью. Теперь следует упомянуть о второй части данного определения: публичная коммуникация - это информация, не только передаваемая общественности и получаемая ею, но также имеющая значение для общественности [5; 4, с. 4; 3]. Р.В. Патюкова подчеркивает, что общественная значимость не равна политической значимости. Общественность могут интересовать темы, не связанные с политикой, но не теряющие по этой причине своей актуальности для широкой аудитории (темы туризма, трудоустройства, защиты животных, воспитания детей, образования и т. п.) [8]. При этом если публичная коммуникация организована как свободная дискуссия (например, открытый интернет-форум), то участники коммуникации периодически могут переходить в формат персональных микродиалогов, обсуждая в таком формате бытовые либо личные темы.
В лингвистике отмечена дискуссия, касающаяся общего культурного уровня коммуникации как показателя публичности. Так, О.А. Лаптева определяет публичную коммуникацию как ин-теллектуализированное общение [4, с. 4]. В то же время В.Д. Мансурова констатирует разрушение высокой культуры публичного общения. Исследователь доказывает, что все больший объем публичной коммуникации осуществляется в более низком культурном регистре, именуя этот феномен гротескным дискурсом повседневности [6].
Критерий адресанта. Данный критерий (как и все последующие) является относительным. Существует точка зрения, что, в отличие от множественного и деперсонализованного адресата, адресантом в публичной коммуникации является персоналия, личность - наделенная социальным статусом и речевыми компетенциями, дающими негласное право привлекать к своей речи внимание широкой общественности [3; 9]. Конечно, данный критерий применим к ограниченному объему публичной коммуникации, как правило - к политической публичной коммуникации. При этом в ситуации светской публичной коммуникации, открытого интернет-форума иерархическое, компетентностное расстояние между адресантом и адресатом не устанавливается. Напротив, наблюдается адресато-адресантная мобильность: одно лицо может реализоваться как в роли оратора, так и в роли слушателя в ходе развития события коммуникации.
Критерий формы речи. Прототипическим репрезентантом публичной коммуникации является устная речь, публичное выступление на каком-либо массовом мероприятии. В ряде работ такая разновидность публичной коммуникации определяется как основная [8; 4, с. 4]. Однако большая часть исследователей выводит фактор формы речи (устная/письменная) за скобки при определении критериев публичности, поскольку при более узком понимании вся печатная пресса выходила бы за рамки публичной коммуникации.
Критерий интенции. По мнению ряда лингвистов, публичная речь характеризуется специфическими интенциями. Так, А.П. Чудинов считает, что речь адресанта в ситуации публичной коммуникации «ориентирована на пропаганду тех или иных идей, эмоциональное воздействие на граждан страны и побуждение их к политическим действиям для выработки общественного согласия, принятия и обоснования социально-политических решений в условиях множественности точек зрения в обществе» [10]. И.В. Шарафан определяет публичную коммуникацию как вид предметно-ориентированного общения, направленного на приращение знания о каком-либо феномене [7]. В свете таких критериев трудно дать оценку такой форме публичной коммуникации, как светское общение: во-первых, в светском салоне не обязательно обсуждаются общественно-политические идеи, во-вторых, светский дискурс построен на фатических моделях, призванных организовать само событие коммуникации как самоценность, позволяя участника коммуникации осуществлять ритуальное взаимодействие. При этом публичность дискурса светского салона сомнению не подлежит. Оскорбление, нанесенное в ходе поэтического вечера в присутствии собравшихся, будет квалифицировано именно как публичное.
Критерий контактности. Нередко установление прямого контакта между оратором и аудиторией расценивается как конститутивный элемент публичной коммуникации [8, с. 69; 2,
с. 25-26]. При таком подходе не могут быть признаны актами публичной коммуникации диалоги в открытых интернет-форумах, а также медийный дискурс в целом, важной характеристикой которого является именно медиаторство между оратором и его аудиторией.
Критерий подготовленности. Речь адресанта в публичной коммуникации является подготовленной, строго соотнесенной с тематикой события, интенциями и компетенциями адресата [7]. Необходимо отметить, что данный критерий релевантен для институционализированной публичной коммуникации (профессиональной, политической).
Итак, по результатам анализа лингвистической литературы, посвященной исследованию публичной коммуникации, выявлено 7 критериев, по которым публичная коммуникация выделяется как коммуникативная ситуация особого типа. При построении судебно-лингвистической параметрической модели важно исключить относительные критерии, характеризующие ограниченный объем моделируемого явления. К таковым, думается, следует отнести критерии подготовленности, контактности, интенции, формы речи, а также критерий адресанта. Учет в общем объеме моделируемой коммуникации открытых интернет-чатов (форумов), в рамках которых коммуникация протекает спонтанно, дистактно (опосредованно или отложенно), письменно, в ходе которых наблюдается адресато-адресантная мобильность и деполитизированность тематики, заставляет более широко смотреть на явление публичной коммуникации, не ограничивая ее прототипом - политическим митингом. Безусловно, данные критерии можно сохранить для описания публичной коммуникации, но в этом случае либо необходимо отказать открытым интернет-форумам в публичности, что фактически неверно, либо выстраиваемая модель приобретет вид поля с ядерными (инвариантными) и периферийными (вариативными) признаками, что не соответствует методологическим установкам судебной лингвистики, базирующейся на инвариантности.
Из семи критериев остаются лишь два инварианта - критерий адресата и критерий тематики, между которыми, образно выражаясь, разворачивается борьба за бомльшую значимость. Данную борьбу можно представить наглядно - на примере случаев из судебной практики автора.
Дело 1: Злоумышленник пенсионного возраста вышел к зданию филармонии в центре города. В тот момент в непосредственной близости от здания филармонии находились несколько обособленных групп подростков. Злоумышленник стал громко и отчетливо зачитывать отрывок из собственного произведения, посвященного пропаганде ненависти и вражды в отношении лиц определенной национальности и религии. Выступлением злоумышленника заинтересовался только один подросток, остальные подростки оратора проигнорировали и переместились на большее расстояние от злоумышленника.
Дело 2: В 07.25 утра Злоумышленница вошла в переполненный троллейбус. Заметив среди пассажиров свою знакомую, с которой накануне вечером состоялась ссора на тему возврата долга, злоумышленница громко прокричала бранную фразу, содержащую матизмы и обсценизмы.
Дело 1 характеризуется тем, что тематика коммуникации была общественно значимой (тема национальности и религии), в то время как фактическая аудитория состояла из одного человека. Признание данной коммуникативной ситуации публичной создавало предпосылку для осуждения гражданина по ст. 282 УК РФ (Возбуждение ненависти и вражды, а равно унижение человеческого достоинства).
Дело 2, напротив, характеризуется бытовой тематикой, усиленной персональным обращением, но в присутствии большого количества пассажиров. Фактическим адресатов высказывания является конкретный человек, но говорящий, безусловно, допускал присутствие третьего лица (большого количества третьих лиц), то позволяет говорить о наличии в данной ситуации косвенного неперсонализованного адресата, представленного большим количеством пассажиров. Признание данной коммуникативной ситуации публичной создавало предпосылку для наказания гражданина по п. 2 ст. 5.61 КоАП РФ (Оскорбление, совершенное публично).
Таким образом, Дело 1 не отвечает критерию адресата, но отвечает критерию темы. Дело 2 не отвечает критерию темы, но отвечает критерию адресата. В обоих случаях Правоприменитель (следствие и суд) квалифицировал ситуацию как событие публичной коммуникации. Представленные кейсы, при их кажущейся противоположности, объединены такими признаками, как открытость и доступность речи. Именно данные признаки кладутся нами в основу параметрической судебно-лингвистической модели.
Параметр открытости заключается в том, что говорящий не предпринимает действий, направленных на создание физических либо семиотических препятствий для вовлечения в коммуникацию любого третьего лица (косвенного неперсонализо-ванного адресата). Данный параметр характеризует деятельность адресанта.
Физическими препятствиями для вовлечения третьего лица могут быть хорошо известные методы сохранения приватности коммуникации в общественном месте: шепот, прикрывание губ рукой. В качестве примеров семиотических препятствий могут быть приведены криптолалия (тайноязычие, арго) в общественном месте, переход на иностранных язык, заведомо неизвестный присутствующим.
Параметр доступности заключается в потенциальной возможность любого человека, независимо от его личных качеств, воспринять передаваемую информацию. Данный параметр характеризует деятельность адресата.
Параметрическая суд( публично
Выполнение каждого из приведенных параметров в отдельности не позволяет констатировать событие публичной коммуникации. Так, если бы по условиям Кейса Б злоумышленница имела сиплый голос или дефекты речи, не позволяющие разобрать слов, то события публичной коммуникации не состоялось бы. В этом случае параметр открытости выполняется, поскольку злоумышленница не предпринимает действий для придания своей речи меньшей разборчивости, а параметр доступности не выполняется, поскольку ни один из пассажиров не мог воспринять передаваемую информации. Обратная ситуация: два человека ведут беседу в закрытом помещении, а третий подслушивает за дверью. В этом случае параметр доступности выполняется, поскольку подслушивающий без затруднений воспринимает речь, при этом параметр открытости не выполняется, поскольку говорящий предпринял меры обеспечения физических препятствий для участия в коммуникации третьих лиц (закрытая дверь).
Компоненты параметрической модели представлены в виде параметрической таблицы (таблица 1).
Таблица 1
но-лингвистическая модель коммуникации
Код параметра Наименование параметра Качественные характеристики реализации параметра Количественные характеристики реализации параметра Квалификационный количественный показатель параметра
А Открытость Создание адресантом физических препятствий для участия в коммуникации третьего лица (косвенного неперсонализованного адресата) [0; 1] 10
Создание адресантом семиотических препятствий для участия в коммуникации третьего лица (косвенного неперсонализованного адресата) [0; 1]
В Доступность Потенциальная возможность третьего лица принять участие в коммуникации (воспринять информацию) в качестве косвенного неперсонализованного адресата, присутствующего [0; 1] И
С Основания ограничения Ограничение доступа к коммуникации третьих лиц по личным основаниям [0; 1] 10
Квалификационная сумма показателей параметров: 1АВС = 1, при !А = 0, 1В = 1, 1С = 0
Таким образом, событие коммуникации характеризуется признаками публичности при выполнении следующих условий в их совокупности: (1) адресантом не создано физических препятствий для участия в коммуникации третьего лица (косвенного неперсонализованного адресата); (2) адресантом не создано семиотических препятствий для участия в коммуникации тре-
Библиографический список
тьего лица (косвенного неперсонализованного адресата); (3) третье лицо обладает потенциальной возможностью принять участие в коммуникации (воспринять информацию) в качестве косвенного неперсонализованного адресата, присутствующего; (4) отсутствует ограничение доступа к коммуникации третьих лиц по личным основаниям.
1. Леонтьев, А.А. Прикладная психолингвистика речевого общения и массовой коммуникации / под ред. А.С. Маркосяна, Д.А. Леонтьева, Ю.А. Сорокина. - М., 2008.
2. Анисимова, Т.В. Современная деловая риторика: учеб. пособие / Т.В. Анисимова, Е.Г. Гимпельсон. - М.; Воронеж, 2002.
3. Воронцова, Т.А. О соотношении понятий публичный дискурс - язык СМИ - публичная речь // Вестник Удмуртского университета. История и филология. - Ижевск, 2008. - № 3.
4. Лаптева, О.А. Живая русская разговорная речь с телеэкрана. Разговорный пласт телевизионной речи в нормативном аспекте. -М., 2003.
5. Уилби, П. Концепции публичной политики, связей с общественностью и публичной коммуникации [Э/р]. - Р/д: URL: http://www.nscs.ru/ docs/Peter_Wilby.doc
6. Мансурова, В.Д. Гротескный дискурс повседневности как маркер публичной речевой коммуникации // Филология и человек. - Барнаул, 2011. - № 4.
7. Шарафан, И.В. Публичный диалог: к построению модели коммуникативной ситуации // Вестник Воронежского гос. университета. -Воронеж. - 2008. - № 2. - Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация.
8. Патюкова, Р.В. Сопоставительный анализ понятий публичной и политической коммуникации // Вестник Челябинского гос. университета. - Челябинск. - 2009. - № 34(172). - Серия «Филология. Искусствоведение». - Вып. 3б.
9. Михальская, А.К. О речевом поведении политиков // Независимая газета. - М. - 1999. - 227 (2043). - 3 декабря.
10. Чудинов, А.П. Политическая лингвистика (общие проблемы, метафора): учебное пособие. - Екатеринбург, 2003.
Bibliography
1. Leontjev, A.A. Prikladnaya psikholingvistika rechevogo obtheniya i massovoyj kommunikacii / pod red. A.S. Markosyana, D.A. Leontjeva, Yu.A. Sorokina. - M., 2008.
2. Anisimova, T.V. Sovremennaya delovaya ritorika: ucheb. posobie / T.V. Anisimova, E.G. Gimpeljson. - M.; Voronezh, 2002.
3. Voroncova, T.A. O sootnoshenii ponyatiyj publichnihyj diskurs - yazihk SMI - publichnaya rechj // Vestnik Udmurtskogo universiteta. Istoriya i filologiya. - Izhevsk, 2008. - № 3.
4. Lapteva, O.A. Zhivaya russkaya razgovornaya rechj s teleehkrana. Razgovornihyj plast televizionnoyj rechi v normativnom aspekte. -M., 2003.
5. Uilbi, P. Koncepcii publichnoyj politiki, svyazeyj s obthestvennostjyu i publichnoyj kommunikacii [Eh/r]. - R/d: URL: http://www.nscs.ru/docs/ Peter_Wilby.doc
6. Mansurova, V.D. Grotesknihyj diskurs povsednevnosti kak marker publichnoyj rechevoyj kommunikacii // Filologiya i chelovek. - Barnaul, 2011. - № 4.
7. Sharafan, I.V. Publichnihyj dialog: k postroeniyu modeli kommunikativnoyj situacii // Vestnik Voronezhskogo gos. universiteta. - Voronezh. -2008. - № 2. - Seriya: Lingvistika i mezhkuljturnaya kommunikaciya.
8. Patyukova, R.V. Sopostaviteljnihyj analiz ponyatiyj publichnoyj i politicheskoyj kommunikacii // Vestnik Chelyabinskogo gos. universiteta. -Chelyabinsk. - 2009. - № 34(172). - Seriya «Filologiya. Iskusstvovedenie». - Vihp. 36.
9. Mikhaljskaya, A.K. O rechevom povedenii politikov // Nezavisimaya gazeta. - M. - 1999. - 227 (2043). - 3 dekabrya.
10. Chudinov, A.P. Politicheskaya lingvistika (obthie problemih, metafora): uchebnoe posobie. - Ekaterinburg, 2003.
Статья поступила в редакцию 14.11.12
УДК 82-1/-9
Perova O.V. THE TRADITION OF GENRES OF CHRISTIAN BOOKISHNESS IN MODERN SPIRITUAL POETRY.
In the general field of modern spiritual lirics the author singles out some genre differences that are considered in comparison with traditional genre canons of Christian literature. The author describes not only the works with simple genre basis, but with complex, sintatic one as well.
Key words: spiritual poetry, the canon of tha genre, genre assosiation, genre modification.
О.В. Перова, бакалавр филологии, ФБОУ ВПО «АГАО» им. В.М. Шукшина, г. Бийск, E-mail: [email protected]
ТРАДИЦИЯ ЖАНРОВ ХРИСТИАНСКОЙ КНИЖНОСТИ В СОВРЕМЕННОЙ ДУХОВНОЙ ПОЭЗИИ
В общем поле современной духовной лирики автор выделяет несколько жанровых разновидностей, которые рассматриваются в их отношении к традиционным жанровым канонам христианской литературы. Описываются произведения как с простой, так и со сложной, синтетической жанровой основой.
Ключевые слова: духовная поэзия, канон жанра, жанровая ассоциация, жанровая модификация.
Каноничность - есть неотъемлемая черта древнерусской христианской книжности, доставшаяся в наследство от византийской традиции словесного искусства. По мнению современного исследователя-медиевиста Л.В. Левшун, жанровый канон представляет собой модификацию творческого метода христианской культуры в отношении характера адресата. Канон жанра (как набор формальных особенностей) определяет при этом не жанр, а жанровую ассоциацию. «Если жанровые модификации бесконечно многообразны и изменчивы, поскольку приспособлены к особенностям восприятия данной конкретной аудитории в данной конкретной ситуации, то объединяющие их (жанры) жанровые ассоциации канонической книжной культуры исчислимы и достаточно устойчивы» [1, с. 12].
В качестве наиболее крупных Л. В. Левшун выделяет три группы (типа) таких ассоциаций: 1) агиографии, то есть описания святынь и святых, 2) экзегезиса (притча, толкование, комментирование и т.п. Писания и Предания), 3) панегирика («похвальные слова» разного рода и гимнографические произведения). Все литературные произведения при этом, несмотря на различие формы и содержания, должны были решать несколько задач одновременно: научение истинам православной веры, побуждение читателей к благочестивой жизни и прославление Бога. Таким образом, в жанровом каноне соединяются форма и верное, православное содержание церковного искусства, утрата которого производит комический эффект (например, Служба кабаку) и говорит о несоответствии произведения заявленному жанру.
В отличие от средневековой литературы, современная православная поэзия представляет собой пока еще малоизученное явление. Точное определение жанровой принадлежности для тысяч произведений разных авторов представляет значительную сложность. По нашему мнению, это связано с утратой четкой преемственности художественной системы духовной поэзии. Еще с начала XIX века, светская поэзия постепенно вытесняла духовную. В XX веке такое положение духовной поэзии усугубилось в связи с идеологической ситуацией в стране, и только с конца 1980-х годов стало возможным говорить о возникновении современной русской православной поэзии как широко распространенного явления. Насильственная атеизация советского общества изменила читательское ожидание от духовной поэзии. В условиях, когда открытая проповедь христианства была под запретом, эту функцию взяли на себя духовные стихи священников и мирян. В.Ю. Лебедев пишет: «От духовной поэзии все больше стали ждать назидательности, превращая ее порою в дополнительное средство духовного назидания, во что-то близкое рифмованной проповеди, - не случайно в кругах православного духовенства в 1980-е годы появился меткий термин «ба-булькины стихи» [2].
Были утрачены и многие черты традиционной православной поэтики. Взаимодействуя в культурном пространстве со светским творчеством и гимнами протестантских собраний, православная духовная поэзия внешне очень сблизилась с ними. Попытки некоторых поэтов воспроизвести утраченную красоту традиционной духовной поэзии оборачиваются зачастую провалом, так как художественный уровень воплощения высокой идеи оказывается недостаточным. («Забери туда - новопр. Анны, отр. Эммы - / Где третьего нет лица, есть "Ты" и "мы"». - свящ. Сергей Круглов).
Постепенное изменение функций, поэтики и значения духовной поэзии повлекло за собой размывание сложившейся на Руси к XVII веку системы жанровых канонов. Принимая во внимание все выше сказанное, логичным представляется вывод о том, что при анализе современной духовной поэзии можно говорить не о полноценном следовании традициям определенных жанров, а лишь о современном преломлении жанровой ассоциации.
Абсолютное большинство современных духовных стихотворений представляет собой рифмованные переложения канонических текстов, имеющих точную жанровую принадлежность. Наиболее часто это жанр Евангелия, отдельные библейские сюжеты или псалмы пророка Давида. Таковы стихотворения «Псалом 90» Владимира Сапронова, «Псалом 23» Аллы Коря-ковой, «Самсон» Алексея Тимакова, «Лазарева Суббота» и «Великий Четверг» Павла Платонова, а также и многие другие.
Как правило, уже в самом заглавии поэт сообщает о том, что это не его оригинальное произведение, а переложение уже существующего. Образцом, эталоном при этом выступает указанный священный текст в его русском или церковнославянском переводе. Главная цель автора при этом, по-видимому, - сохранить смысловую тождественность оригинала и переложения.
Во многих произведениях сохранен не только смысл исходного текста, но и поэтика псалмов и Евангелия. Как и в литургической духовной поэзии, в этих переложениях отсутствуют яркие, эмоциональные краски; воздействие осуществляется на духовное начало в человеке, его молитвенный настрой. Отдельные фразы приводятся авторами без изменений, что делает узнаваемым оригинальный текст. Например: «Род верных ищущих и честных, / Откройте Господу врата, / Кто есть Царь Славы? Царь Небесный, / В ком крепость, мощь и красота» (А. Коряко-ва «Псалом 23») и «Таков род ищущих Его, ищущих лица Твоего, Боже Иакова! Кто сей Царь славы? - Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани» (Псалом 23: 6, 8).
Часто для переложений поэтами выбираются отрывки праздничных евангельских текстов, повествующие о наиболее значимых событиях жизни Иисуса Христа (Рождество, Крещение, Преображение, Воскресение и т.д.). Такие стихи зачастую являются строго повествовательными, в них редко можно встретить
