CC BY
3013. Карамзин Н.М. О новом образовании народного просвещения в России // Вестник Европы. - 1SQ3. - № 5.
14. Карамзин Н.М. О верном способе иметь в России довольно учителей // Вестник Европы. - 1SQ3. - № 8.
15. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн.8: История России с древнейших времен. Т.15-16 / Отв.ред.: Иванов Н.А. - М.: Голос; Колокол-Пресс, 1997.
16. ЦветаевД.В. Из истории иностранных исповеданий в России в XVI-XVII веках. - M.: Унив. тип., 1886.
17. Ключевский В.О. Лекции по Русской истории. Ч.2. - СПб., 1902.
1S. Лешков В.Н. Взгляд на состояние права иностранцев по началам европейского народного права вообще, и в особенности по законам отечественным. // Юридические записки, изд. П. Редкиным. - М., 1842. - С. 1-29.
19. Андреевский И.Е. О правах иностранцев в России до вступления Иоанна III Васильевича на престол Великого княжества Московского. Магистерская диссертация. - СПб., 1854.
2Q. Мулюкин A.C. Приезд иноземцев в московское государство. Из истории русского права XVI и XVII веков. - СПб., 1909.
References and Sources
1. Marmazova T.I. Transformaciya, cifrovizaciya i /ili civilizaciya? // Ekologiya cheloveka i problemy cifrovizacii sovremennogo mira: sbornik statej po itogam Vserossijskoj nauchnoj konferencii 28 oktyabrya 2Q2Q goda: sbornik statej / kol. avtorov. - M.: RUSAJNS, 2Q2Q. - S. 2Q-2S.
2. Polnoe sobranie zakonov Rossijskoj imperii. Sobr. 1-e (PSZRI-1). - SPb., 1S3Q.
3. Vorob'eva O.D., Rybakovskij L.L., Rybakovskij O.L. Migracionnaya politika Rossii: istoriya i sovremennost'. - M.: Ekon-Inform, 2Q16.
4. Razin M.V., Koshkarova YU.A. Istoricheskie aspekty regulirovaniya i kontrolya migracii v Rossii // Voprosy rossijskogo i mezhdunarodnogo prava. - Noginsk: ANALITIKA RODIS, 2Q19. - T.9. - № 10A. - S. 4б9-47б.
5. Zvyagincev E. Slobody inostrancev v Moskve XVII v. // Istoricheskij zhurnal. - 1944. - № 2-3. - S. 8-87.
6. Bogoyavlenskij S.K. Moskovskaya nemeckaya sloboda // Izvestiya AN SSSR. Seriya filosofii i istorii. - 1947. - T. 4. - № 3. - S. 22Q-232.
7. Zhuravlev C.B. «Malen'kie lyudi» i «bol'shaya istoriya»: inostrancy moskovskogo Elektrozavoda v sovetskom obshchestve 1920-193Q-h gg. - M., 2QQQ.
8. Marmazova T.I. K voprosu ob istorii sozdaniya Moskovskogo kommercheskogo instituta» // Nauka i obrazovanie: sohranyaya proshloe, sozdaem budushchee. Sbornik statej XXX Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. - Penza: izd-vo «Nauka i Prosveshchenie», 202Q. - S. 74-77.
9. Cyganova L.A. Inostrannye specialisty v rossijskom gosudarstve: istoricheskij opyt privlecheniya // Biznes. Obshchestvo. Vlast'. - 2Q11. - № 6. - S. 185-192.
1Q. Fomenko M.V. Obrazovanie kak planetnoe yavlenie (monografiya) / pod red. L.A. Alekseevoj R.A. Dodonova, D.E. Muzy, F.V. Lazareva, V.M. Talanova, M.V. Fomenko. - Doneck: DonNTU, 2Q11.
11. Karamzin N.M. Izbrannye sochineniya v 2-h tomah. T.1. - M.-L. : Hudozhestvennaya literatura, 19б4.
12. Karamzin N.M. Zapiska o drevnej i novoj Rossii v ee politicheskom i grazhdanskom otnosheniyah. - M.: Nauka, 1991.
13. Karamzin N.M. O novom obrazovanii narodnogo prosveshcheniya v Rossii // Vestnik Evropy. - 18Q3. - № 5.
14. Karamzin N.M. O vernom sposobe imet' v Rossii dovol'no uchitelej // Vestnik Evropy. - 18Q3. - № 8.
15. Solov'ev S.M. Sochineniya: V 18 kn. Kn.8: Istoriya Rossii s drevnejshih vremen. T.15-16 / Otv.red.: Ivanov N.A. - M.: Golos; Kolokol-Press, 1997.
16. Cvetaev D.V. Iz istorii inostrannyh ispovedanij v Rossii v XVI-XVII vekah. - M.: Univ. tip., 1886.
17. Klyuchevskij V.O. Lekcii po Russkoj istorii. Ch.2. - SPb., 19Q2.
18. Leshkov V.N. Vzglyad na sostoyanie prava inostrancev po nachalam evropejskogo narodnogo prava voobshche, i v osobennosti po zakonam otechestvennym. // Yuridicheskie zapiski, izd. P. Redkinym. - M., 1842. - S. 1-29.
19. Andreevskij I.E. O pravah inostrancev v Rossii do vstupleniya Ioanna III Vasil'evicha na prestol Velikogo knyazhestva Moskovskogo. Magisterskaya dissertaciya. - SPb., 1854.
2Q. Mulyukin A.C. Priezd inozemcev v moskovskoe gosudarstvo. Iz istorii russkogo prava XVI i XVII vekov. - SPb., 19Q9.
ТЕТЕНЬКИНА ЕКАТЕРИНА ВИКТОРОВНА - аспирант кафедры истории и философии Российского экономического университета имени Г.В. Плеханова ([email protected]).
TETENKINA, EKATERINA V. - Ph.D. student, Department of History and Philosophy, Plekhanov Russian Economic University.
УДК 394.011:94(47+476)« 1860» DOI: 10.24412/2308-264X-2021-2-23-35
ШИМУКОВИЧ С.Ф. СТУДЕНТЫ ИЗ ЗАПАДНЫХ ГУБЕРНИЙ В РОССИЙСКИХ УНИВЕРСИТЕТАХ
В 1860-х ГГ.
Ключевые слова: история XIX века, высшее образование, императорский университет, региональная элита, интеллектуальная элита, Западный край, белорусские земли в XIX веке, восстание 1863-1864, имперская унификация, Российская империя.
В статье анализируются возможности воспроизводства и основные тенденции развития региональных элит в Западном крае, сложившиеся к 60-м годам XIX века в контексте политических событий в империи и регионе, имевших влияние на доступность учреждений высшего образования для уроженцев белорусских земель. Обозначены специфические особенности, влиявшие на масштаб и направления процессов воспроизводства региональных элит. Выявлены последствия изменения условий воспроизводства элит для реализации региональных проектов развития, в том числе белорусского национального проекта. Показано, что репрессивные действия правительства, как реакция на активность студентов-«поляков» не отличались индивидуальным подходом, не учитывали региональных различий между Царством Польским и западными губерниями, скорее наоборот, уроженцы Западного края признавались полноценными представителями «польского народа», унификация их в имперский организм считалась маловероятной и даже нежелательной.
SHYMUKOVICH, S.F.
STUDENTS FROM THE WESTERN PROVINCES AT RUSSIAN UNIVERSITIES IN THE 1860S
Key words: history of the XIX century, higher education, Imperial University, regional elite, intellectual elite, Western region, Belarusian lands in the XIX century, the uprising of1863-1864, imperial unification, Russian Empire.
In the article analyzes the trends and opportunities for the reproduction of regional elites in the Western Region, which developed by the 60s of the XIX century in the context of political events in the empire and the region, which had an impact on the availability of higher education institutions for natives of the Belarusian lands. It identified the specific features that influenced the scale and direction of the processes of reproduction of regional elites. It revealed the consequences of changes in the conditions of reproduction of elites for the implementation of regional development projects, including the Belarusian national project. It is shown that the repressive actions of the government, as a reaction to the activity of "Polish" students, did not differ in an individual approach, did not considering regional differences between the Kingdom of Poland and the western provinces; rather, on the contrary, the natives of the Western Region were recognized as full-fledged representatives of the "Polish people" the organism was considered unlikely and even unwanted.
На рубеже 50-60-х гг. XIX в. Россия стремительно менялась, модернизация охватила все сферы деятельности государства, общества и отдельной личности. В результате проводимых в империи реформ государственного и местного управления и самоуправления, здесь возникали все новые учреждения, что вызвало спрос на образованные управленческие кадры. Данная тенденция хорошо изучена, в частности, англо-американским социологом Майклом Манном, обозначившим ряд тенденций развития государств в XIX в. Прежде всего, он отмечал рост значения государства в регулировании всех сфер деятельности, как отдельной личности, так и общества в целом, что имело выражение в росте численности бюрократического аппарата и государственных доходов и расходов [1, кн. 1, с. 499]. Что касается Российской империи, то ситуацию с трансформацией бюрократического аппарата во второй половине XIX в. детально анализирует российский историк К.А. Соловьев, который также говорит о такой тенденции [2, с. 105-106, 113-115].
В свою очередь, рост значения бюрократического аппарата и причастности чиновников к распределению государственных средств привел к интересным тенденциям, характеризующим формирование модерного общества, а также такого явления как национализм. Так, М. Манн отмечает, что наибольший уровень проявления национализма был свойственен именно государственным карьеристам, карьеристам в сфере высшего образования и иным профессионалам, причастным к распределению государственных средств. Хотя при этом он констатирует, что характер национализма может меняться в соответствии с характером режима, варьируясь в зависимости от религиозных и региональных идентичностей, которые существенным образом влияют на позицию индивидуумов по национальному вопросу [1, кн. 2; с. 234]. В нашем случае это объясняет распространение на западных окраинах империи, прежде всего на этнических польских землях, частично - на белорусских и украинских, ярко выраженного «польского» национализма в формате сформировавшейся к концу XIX века идеи создания «своего» национального государства (до 1860-х гг. главенствовала идея восстановления многонациональной Речи Посполитой, как своеобразной польской империи).
В этой связи интерес представляет изучение степени включенности уроженцев западных губерний (в частности - белорусских земель), представлявших локальные региональные элиты, в процессы всесторонней имперской модернизации и, параллельно, в формировании модерных национальных проектов. При этом такой фактор, как востребованность у данных лиц обучения в высших учебных заведениях империи и дальнейшие их перспективы устройства на государственную службу (гражданскую, либо военную) становится весомым аргументом для анализа эффективности процессов имперской унификации в регионе. Сложность анализа ситуации заключается в необходимости учитывать не только специфику и формы участия уроженцев западных губерний в процессах всесторонней модернизации в рамках империи, но одновременно и форматы их вовлеченности в очередной виток политической активности, направленной на восстановление польской государственности в конце 1850-х - начале 1860-х гг.
Востребованность высшего образования среди уроженцев западных губерний была отличительным фактором, характерным для всего XIX в. и это хорошо понимали и отмечали как эксперты (О. Сенковский), представители региональных элит (А. Лаппо, Э. Войнилович), так и начальники края (В. Назимов, М. Муравьев), руководители министерства народного просвещения (Д. Толстой) [3, с. 125-127]. В пользу данного тезиса говорит и численность студентов в Виленском университете, который был крупнейшим в империи и одним из крупнейших в Европе. Служба для большинства выходцев из бедных и безземельных шляхетских фамилий была единственным способом получения средств к существованию и, таким образом, формировала определенный формат потребностей, образ мыслей и линии поведения. Что касается 1850-х -1870-х гг., то именно в это время университетское образование становится очень престижным и
привлекательным в империи; количество студентов за эти годы выросло в 2,3 раза [4, с. 406-407]. В результате проведения реформ в империи появилось большое число управленческих и судебных учреждений, открылись вакансии и расширились возможности для построения карьеры. Диплом университета давал выпускнику право на получение чина XII ранга, а если выпускник получал степень кандидата - то и вовсе X ранга и возможность быть оставленным при университете для преподавательской карьеры. В целом, университетское образование гарантировало рост социального статуса, а также ежегодный доход в среднем от 1 тыс. рублей в год, что было достаточно неплохо для провинции (хотя недостаточно для столиц) [4, с. 207].
Поскольку запрос на получение высшего образования у уроженцев западных губерний был высоким, это вынуждало многочисленных уроженцев региона искать возможности обучаться в университетах империи. Для зачисления в состав студентов университета молодые люди должны были предоставить документы об окончании гимназии, причем на практике порой выявлялись поддельные документы о среднем образовании. Так, в Министерстве народного просвещения в 1869 г. были обеспокоены фактами «...злоупотребления некоторыми лицами свидетельств об успехах и поведении, с которыми они, как оказалось, поступали для продолжения учения в высших учебных заведениях» [5, л.л. 1-2].
Необходимо отметить, что в документе, разосланном по университетам империи, отмечалось, что подозрения возникали только в отношении учеников из Виленского учебного округа, в связи с чем от руководства университетов требовалось ежегодно информировать попечителя Виленского учебного округа о зачисленных в число студентов бывших учащихся среднеобразовательных учреждений округа с указанием выданных им документов об образовании для сверки. Так, в 1871 г. правление Казанского университета подготовило список студентов, поступивших в университет из белорусского региона и обучавшихся за собственные средства: это студенты медицинского факультета Викентий Войнич-Сяможентский, предоставивший аттестат Могилевской гимназии за 1871 г. и Янош Гедаминский, который предъявил аттестат Шавельской гимназии за 1868 г. Вольными слушателями на юридическом факультете были братья Демковские - Михаил и Григорий, которые показали аттестаты Пинской реальной гимназии за 1870 год [5, л.л. 3-3об.]. Информация о выявлении поддельных документов об образовании здесь отсутствует.
Незначительное число студентов-«поляков» в российских университетах обучались за государственный счет и обязаны были в дальнейшем отработать несколько лет на государственной службе в ведомстве, оплачивавшем стипендию. Специально для будущих государственных служащих Царства Польского в Московском и Петербургском университетах действовали кафедры польского законоведения и судопроизводства. Число стипендиатов от учебного округа составляло около 10 человек для юридических и 15 - для педагогических специальностей (именно столько направил в 1850-х гг. Варшавский учебный округ, вероятно, схожее число стипендиатов было и у Виленского округа). Правительство таким путем пыталось реализовывать формулу «обучение в обмен на лояльность» и проводить политику по воспитанию новой, подконтрольной польской элиты, которая могла сохранять свое культурное своеобразие, но была востребована по всей империи [6, с. 244, 268].
Тем не менее, ряд российских экспертов более чем скептически относились к массовому наплыву студентов из западных окраин империи в университеты, прежде всего столичные. В этой связи интересно мнение генерал-адъютанта А. А. Кавелина, которое он выразил во всеподданнейшей записке в 1851 г. Он опасался, что поляки, обучавшиеся в русских университетах поневоле, были носителями «.глупых химер о восстановлении Польши, с мщением в душе за насильственное удаление их из родного края.». Он отмечал тщетность ожиданий правительства - «.вряд ли польские уроженцы обрусятся в русских университетах.». Но что еще хуже, по мнению чиновника, что они распространяли дурное влияние на русскую молодежь [6, с. 249-250]. Мнение А.А. Кавелина полностью соответствует действительности в отношении «короняжей», или уроженцев Царства Польского, но что касается студентов из западных губерний, историческая фактура говорит, что все было значительно сложнее, и далеко не так однозначно.
С ликвидацией инфраструктуры высшего образования на территории Западного края университеты в столицах, а также в Киеве, Харькове, Дерпте и Казани, а также технические высшие учебные заведения на территории империи стали рассматриваться в качестве стартовой
площадки для построения личной траектории карьерного роста, либо приобретения средств к существованию. Так, Э. Войнилович подробно описывает в своих воспоминаниях мотивацию к получению высшего образования: «...все происходящее (имеется в виду секвестр родительского имения после 1864 г. - авт.) оказало решающее влияние на мое дальнейшее воспитание и последующую мою жизнь. Во время этого секвестра из юноши, рассчитывающего на приличное обеспечение, я превратился в человека без крыши над головой, без хлеба, и понял, что надо самому себе собственными силами пробивать дорогу в жизнь. Одним словом, вместо образования, которое мечтал дать мне отец, вместо военного или штатского мундира я сразу выбрал конкретную профессию, дающую мне специальность, что и осуществил после окончания гимназии» [7, с. 43]. В итоге, он поступил в 1865 г. в Петербургский технологический институт, который характеризовался им как весьма демократичное учреждение.
К 1860-м гг. уроженцы западных губерний, за неимением собственного университета, достаточно хорошо освоили пути поступления в высшие учебные заведения империи. В основной своей массе они представляли собой выходцев из многочисленного, но преимущественно очень бедного шляхетского сословия. Поскольку их конфессиональная принадлежность была римско-католической, то чаще всего официальная статистика, не вдаваясь в детали различий местных идентичностей, включала их в группу «поляков». Это несколько затрудняет выявление точного численного состава уроженцев западных губерний среди студентов российских высших учебных заведений (прежде всего университетов). Однако по косвенным признакам, воспоминаниям современников можно обозначить их долю из числа всех студентов «поляков».
В это время большая домодерная наднациональная политическая польская идентичность постепенно начинает замещаться модерными национальными идентичностями литовцев, белорусов, естественно, поляков, - при этом на землях, не относящихся к этническим польским, появляется интересная идентичность «краёвых поляков». Все эти группы достаточно существенно отличались по таким критериям, как финансовая состоятельность, социально-политические взгляды, культурные и ментальные установки, влиявшие на поведение, и это регулярно отмечают их современники в своих мемуарах. Общим среди представителей этих групп было, как правило, происхождение из земель, некогда входивших в состав Речи Посполитой, принадлежность к католической церкви и использование польского языка. Тем не менее, имперская официальная статистика стереотипно всех учитывала как поляков, такой же стереотипный обобщенный взгляд наблюдается и в современной польской и российской исторической науке (у каждой по своим причинам). Тем не менее, в польском научном сообществе есть понимание разнообразия «польских» идентичностей в XIX в. и необходимости избавляться от стереотипов, ограничивающих возможности исторического анализа [8, с. 105].
По подсчетам российских историков Т.С. Жуковой и К.С. Казаковой, «польская» группа студентов в Петербургском университете становится второй по численности уже в 1830-х гг. (это связано с закрытием Виленского университета). После снятия ограничений на количество студентов для университетов в 1855 г., число студентов «поляков» в столичном университете в 1859 г. составило 301, а в 1860-м - уже 425 обучающихся. Рост численности студентов прекратился из-за восстания 1863-1864 гг. Так, в 1863 г. в университете имелся только 151 студент-«поляк» из 2 тыс. обучающихся [6, с. 265]. В дальнейшем численность лиц, учтенных как «поляки», росла, однако снижалась их доля к общему числу студентов (1885/1886 уч. год - 286 чел. или 12,55%; в 1900/1901 уч. год - 337 чел. или 9,4%; 1910/1911 уч. год - 772 чел. или 8,05%) [4, с. 211].
Необходимость собственных университетов для Царства Польского и западных губерний была очевидна всем. Так, в 1862 г. минский предводитель дворянства А. Лаппо в своей записке относительно развития образования в крае писал об университете: «.для нас он (Виленский университет - прим. С. Ш.) был источником из которого мы могли обильно почерпнуть все умственное образование, центром, из которого выходило столько знаменитых мужей, столько ученых, занимающих и в настоящее время не одну кафедру в Империи, столько людей специальных и полезных для края, которыми земля наша справедливо гордится по сие время» [9, с. 71]. Руководство края в лице генерал-губернатора В.И. Назимова соглашалось с Лаппо в необходимости университета для края, но при этом подразумевало другое для него назначение: «.не подлежит никакому сомнению, что учреждение университета в Литовском крае необходимо для того, чтобы дать возможность и средства молодым людям усовершенствовать себя в высших
науках, тем более потому, что с каждым годом, при быстром развитии всех элементов народной жизни, чувствуется потребность в действиях на поприще общественного прогрессивного стремления. <. > Но университет этот должен быть охранен от враждебного начала, засеянного в этом крае польскою пропагандою; он должен быть зерном, центром национального развития; в нем главный, преобладающий элемент необходим русский, коренной и все науки должны преподаваться на языке русском.» [9, с. 109].
Именно на этих основаниях было восстановлено в 1860-х гг. высшее учебное заведение в Царстве Польском - Императорский Варшавский университет, который сразу же привлек несколько сотен местных студентов, но при этом стал не только российским по факту, но по сути русским образовательным учреждением на польских землях [10, стб. 604]. Однако в Западном крае, по самым разным причинам, университет открыт не был, несмотря положительное мнение местного начальства и ряда руководителей Министерства народного просвещения [3, с. 128-130]. В результате к 1860-м гг. российские университеты наполнились уроженцами с западных окраин империи. Как отмечает Т. Жуковская, «.основную массу прибывших в Петербургский университет поляков составляли все же готовые учится за собственный счет представители дворянства западных губерний, а не «короняжи». После получения диплома они часто выбирали военную службу или возвращались к родителям» [6, с. 244]. Примерно такая же ситуация складывалась и в Московском университете, который, по мнению учащегося Брестского кадетского корпуса (с 1854 по 1860 гг. территориально находился в Москве), был наиболее любим среди уроженцев западных губерний, а потому привлекал наибольшее число студентов из региона [11, с. 196].
В целом, так называемые «польские» диаспоры существовали во всех российских университетах: в обоих столичных, в Дерптском, Харьковском и даже в отдаленном Казанском. Особо можно отметить почти монопольное положение «поляков» в Киевском университете св. Владимира. Как пишет профессор университета Н.К. Ренненкампф: «.в 30-50 годах в средних и высших классах киевлян, а равно и в чиновничьих сферах значительно выделялся и имел заметное влияние элемент польский. В городе жило много богатых польских помещиков, с выборными предводителями дворянства, в канцеляриях и судах значительные и влиятельные должности заняты были тоже поляками. В университете число поляков-студентов равнялось, а в некоторые годы превышало число русских слушателей, при чем последние были большею частию бедняки, а первые принадлежали в большинстве к состоятельному дворянству, вращались постоянно в обществе и отличались внешней воспитанностью» [12, с. 36]. Благодаря удобному сообщению по Припяти и Днепру, Киев был привлекателен и для студентов из южной и восточной части белорусских земель. В целом, по воспоминаниям В. Сорокина, бывшего студентом Петербургского университета на рубеже 1850-1860-х гг., «.широкая помощь, производившаяся из этой кассы (взаимопомощи - авт.) всем нуждающимся студентам, с одной стороны, и почти неограниченное освобождение от платы за слушание лекций, - с другой, привлекали в университеты со всех концов России и особенно из западных губерний <. > массы молодых людей из беднейших классов, как известно, наиболее беспокойных, скорее других готовых на всякое отчаянное предприятие» [13, с. 450].
Стоит отметить, что в чуждой культурной среде российских городов уроженцы земель бывшей Речи Посполитой вынуждены были объединяться для решения, в первую очередь, социальных проблем, связанных с обучением и проживанием вдали от родины. Это, на наш взгляд, послужило поводом для чиновников от образования и некоторых их современников (прежде всего, студентов и преподавателей) считать всех членов данных студенческих корпораций «чистыми поляками» и не вникать в тонкости региональных идентичностей, их разделявших. Тем не менее, даже деятельность этих объединений зависела от территориального представительства основной массы их членов. Так, Т.С. Жуковская и К.С. Казакова отмечают, что легализовавшиеся в 1858 г. объединения польских студентов Московского и Петербургского университетов контролировались разными группами. Во главе объединения в Петербурге стояли «короняжи» (хотя были среди лидеров и уроженцы западных губерний - студент физико-математического факультета Игнатий Зданович из Виленской губ., юрист Винцент-Константин Калиновский из Гродненской губ. и др.), а в Москве однозначно преобладали «кресовые» из бедной и деклассированной шляхты, что вызывало взаимную критику некоторых положений программ
действий обоих объединений. Как правило, наиболее радикальную позицию занимали так называемые «красные», среди которых было более всего выходцев из «кресов»; среди них же процветало «хлопоманство». Как отмечают эти исследователи, к 1860 г. все объединения польских студентов в значительной мере политизировались и находились в теснейшей связи с польскими офицерами. При этом, как и ранее, в отношениях с русскими студентами они держались особняком [6, с. 260-261].
Большой интерес представляет свидетельство профессора Московского университета С. В. Ешевского, отмечавшего: «.особенно велико было число поляков и польских уроженцев западных губерний, желавших поступить на юридический факультет. Для них по особым обстоятельствам, еще более чем для русских, карьера юристов казалась самой обеспеченной. Большинство поляков и уроженцев западных губерний в Московском университете отличались крайней бедностью. Оно могло существовать только благодаря освобождению от платы за лекции, стипендиям и помощи о стороны товарищей. Поляки составляли дружное и довольно организованное общество и потому помощь со стороны товарищей была у них действительнее и существеннее, чем у русских студентов» [14, с. 580]
В отличие от столичных и удаленных от западного региона университетов, по свидетельству профессора Н. К. Ренненкампфа, в Киеве «.польские студенты того времени видимо стремились к поддержанию общей студенческой корпорации, одушевленной общими интересами и нерасположением к существующим порядкам; польские студенты участвовали в общих студенческих совещаниях, даже в преподавании в воскресных школах. <...> Должно однако сказать, что искренних душевных симпатий между студенчеством польским и русским не было; те и другие отличались и духовным строем, и образом жизни, и социальными идеалами. <. > Студенты-поляки, как и все прочее польское общество, жило исключительно национальными целями и надеждами. <...> С русскими студентами жили дружно, но не посвящали их в свои тайны, немногие русские, наиболее прозорливые, догадывались о чем-то» [12, с. 36-37]. Эту аномалию «межнационального единства» можно объяснить исходя из преобладающего числа студентов «поляков» в университете св. Владимира.
Необходимо отметить, что влияние польские офицеры имели не только на студентов «поляков». По свидетельству бывшего в 1858-1859 гг. студентом-первокурсником Петербургского университета В. Сорокина, «.наиболее сильное влияние на наше политическое развитие в первый год нашего студенчества имел один отставной артиллерист, Табенский, горячий поляк, рьяный представитель своей ойчизны, чистокровный тип политического демагога. Он был гораздо старше нас, хорошо образован и свои тонким и гибким умом, огненным темпераментом и страстными речами увлекал нас до того, что мы, как говорится, готовы были лезть на стену. <. > Кроме разговоров и чтения ультра-либерального характера, Табенский развивал перед нами подробную политическую программу свободного гражданина свободной страны и даже брал с нас клятвенные обещания никогда не делать ничего такого, что признавалось этой программой нечестным и вредным», дело дошло до обещаний от студентов никогда не поступать на государственную службу [13, с. 623]. Как отмечал В. Сорокин, весной 1859 г. Табенский уехал в Польшу «.многозначительно намекая нам на какую-то важную миссию.» и вернулся только осенью 1861 г., «.когда волнения в Польше принимали уже угрожающий характер.», при этом «.позондировал каждого из нас в желательном ему направлении и, видимо, разочарованный, снова исчез уже навсегда» [13, с. 624].
Повысил градус политического радикализма студентов «поляков» во всех университетах империи расстрел манифестации в Варшаве в 1860 г. Во всех университетских городах студенты массово присоединялись к проходившим панихидам. Бывший в то время инспектором студентов в Московском университете П.Д. Шестаков приводит интересный факт, связанный с русско-польскими отношениями в студенческой среде: «.по случаю тогдашних Варшавских событий, жившими в Москве поляками, в числе которых было значительное число студентов, справлялась панихида по убитым. По окончании панихиды на паперти католического костела русский студент З-кий, сын сельского священника, недалекий, но весьма порывистый молодой человек, водивший большую дружбу с поляками и возбужденный ими, имел безрассудство держать горячую речь о том, что русские и поляки - братья, что им следует идти рука об руку против общего врага. Речь до того была глупа, что даже поляки слушали, слушали, назвали его «лайдак», плюнули и ушли.
На другой день З., не смотря на свою недальнозоркость, сознался, что сделал непростительную глупость, что друзья-приятели подвели его и над ним же посмеялись» [15, с. 210.].
По мнению того же П. Д. Шестакова, в Казанском университете также проводили агитационную работу, как представители многочисленной местной польской диаспоры (преимущественно сосланные ранее за антиправительственные действия), так и офицеры-поляки. Он пишет, что некие бывшие студенты Казанского университета сообщили ему, что «.в 1858 г. поляки возмущали студентов против начальства, но действовали так осторожно и хитро, что сами остались в стороне и не подверглись никакой ответственности» [16, с. 123]. В других своих записках он уже упоминает фамилии возмутителей студентов, которые готовили в Казани в 1863 г. «кровавый сюрприз». Революционную организацию возглавлял некто Кеневич, с которым был офицер Иваницкий и др. Они считали казанское студенчество перспективным для разжигания новой «пугачевщины» на Поволжье [17, с. 520].
В связи с политизацией польских студенческих объединений в российских университетах, значительный интерес представляет формат участия студентов «поляков» в первых значительных студенческих выступлениях начала 1860-х гг. Ряд современников однозначно оценивают данные выступления как польскую инициативу и отводят студентам «полякам» роль организаторов и руководителей беспорядков. Так, по мнению П. Шестакова, инспектора студентов Московского университета (позднее - попечителя казанского учебного округа), студенческие волнения 1861 г. были польским делом, с чем также были согласны профессоры Н.Я. Аристов и Н.А. Фирсов (по беспорядкам в Казани), В.В. Григорьев (по беспорядкам в Петербургском университете), Н.К. Ренненкампф (по беспорядкам в Киеве) [12, с. 37; 15, с. 369; 19, с. 434]. Часть профессуры более обстоятельно смотрела на причины студенческих волнений и, признавая активную роль в них польских студентов, причины указывали совершенно иные. Так, С.В. Ешевский отмечал, что «.академический год 1861-1862 начался рядом крайне неловких мер и распоряжений, которые одни в состоянии были возбудить неудовольствие и беспорядки, если бы причин к этим неудовольствиям и не существовало прежде» [14, с. 577].
По мнению на то время профессора Петербургского университета В.Д. Спасовича (уроженец белорусской Речицы), непосредственной причиной возникших беспорядков в Петербургском университете стала смена попечителя в 1858 г. Новый чиновник И.Д. Делянов уничтожил сложившееся ранее корпоративное самоуправление студентов, что привело к конфликтам, которые шли по нарастающей, а введенные новые правила для университета без предупреждения после летних каникул 1861 г. вызвали взрывной рост студенческой активности [15, с. 207].
Новые правила получили все российские университеты, и они самым болезненным образом ударили по наиболее бедным студентам, среди которых было огромное число уроженцев западных губерний. Так, в новых правилах для Московского университета среди многих позиций наиболее неприятными были пункты, связанные с оплатой за обучение. Если ранее освобождалось от платы за обучение по 150-200 студентов ежегодно (нужно было только предоставить свидетельство о бедности), то с 1861 г. на льготу могли рассчитывать только 18 бедняков. При этом стоимость за обучение выросла до 25 руб. за полугодие и без подтверждения оплаты студенты и абитуриенты не допускались к занятиям. Многие бедняки, не знавшие о нововведениях, приехали в Москву и там находились в неопределенном положении. Как отмечал профессор С.В. Ешевский: «.на уроженцев западных губерний обрушилось всею тяжестью новое постановление. Много молодых людей было лишено всякой возможности проникнуть в университет, и лишено было и возможности возвратиться на родину. Этим объясняется как участие всего польского студенчества в университетских беспорядках, так и то, что эти беспорядки начались на юридическом, а не на другом факультете. Разумеется, нельзя отвергать других чисто национальных побуждений польских студентов принять участие в этих волнениях и направить их уже к своей цели, но приложение высочайшего повеления немедленно дало возможность полякам и русским действовать единодушно, чего не было прежде» [14, с. 579-580].
Петербургский студент В. Сорокин вспоминал, что, вернувшись с каникул в конце августа 1861 г., они увидели, что весь студенческий быт был парализован нововведениями. Были запрещены сходки, а общественные кассы взаимопомощи и библиотеки были объединены с университетскими. При этом пособия студентам могли быть назначены только через инспектора,
а главными критериями стали хорошее поведение и благонадежность. Депутаты от факультетов были упразднены, студенческий сборник прекратили выпускать, вольнослушателей ограничили, женщин в аудитории не допускали, ввели обязательность посещения лекций студентами, было уменьшено число освобождений от оплат и т.д. [13, с. 451].
Весной 1861 г. выдалось много поводов для студенческих выступлений. Кроме расстрела манифестации в Варшаве, значительный эффект произвело обнародование манифеста об отмене крепостного права, что еще более разогрело ситуацию и привело к закрытию 24 марта Петербургского университета [4, с. 410-411]. В Петербурге среди арестованных в первые дни студенческих беспорядков было 104 студента «поляка», но зачинщиков из них выявили только одного - Зигмунта Залевского. В дальнейшем все они были исключены из университета [6, с. 264].
События в Петербурге напрямую отразились на настроениях студентов Московского университета, в свою очередь они наложились на резкое ухудшение доступа к образованию бедных студентов с введением новых правил с нового учебного года. Как отмечал инспектор П.Д. Шестаков, «.явившись на первую сходку, собравшуюся в саду 25 сентября, я был поражен: отовсюду слышалась польская быстрая, порывистая речь. Очевидно было, что масса, собравшаяся на сходку, преимущественно состояла из поляков» [15, с. 214]. Называл П.Д. Шестаков лидеров и главных раздражителей среди студентов - это уроженец Лиды «поляк» Болеслав Колышко, лидер польского студенческого самоуправления университета; он направлял студента 1 -го курса Гижицкого (с чтения им прокламации петербургских студентов начались беспорядки в Московском университете); еще один «поляк» Болеслав Длусский характеризовался как «упрямый, твердый до закоснелости литвин», он же имел невероятное влияние на польских студентов и держал в своих руках финансовые потоки польской студенческой диаспоры. Единственный русский в этом ряду - Иван Кельсиев, в будущем народоволец [15, с. 365-368].
В ходе арестов по результатам одной из студенческих кампаний, закончившейся массовыми задержаниями, по свидетельству П.Д. Шестакова «.захваченных поляков было очень много, так что в иной полицейской части только они и были и, само собой разумеется, Разборная комиссия в такой части отделывалась скорее всего, т. к. все содержащиеся в ней студенты «бежали до лясу», т. е. решительно и с клятвою отрицали всякое участие в беспорядках. Совершенно наоборот поступали русские студенты.» [15, с. 365]. В итоге, Московский университет, как и Петербургский, был закрыт.
Необходимо отметить, что во всех университетах, охваченных беспорядками, наибольшую активность проявляли студенты первого и второго курсов. При этом, как отмечает непосредственный участник событий со стороны университетской профессуры С.В. Ешевский: «.студенты были сильно раздражены против медиков старших курсов, оставшихся спокойно на лекциях и не принимавших никакого участия в беспорядках и сходках.» против них даже назначили сходку в университетской клинике, что могло повредить пациентам [14, с. 589]. Такая же ситуация сложилась в Казани, где основными участниками сходок были студенты первого и второго курсов, и некоторые медики третьего курса, в то время как студенты высших курсов, за редкими исключениями, в протестах не участвовали [16, с. 128].
В Киевском университете св. Владимира студенческие выступления в острую фазу перешли после опубликования манифеста об отмене крепостного права и тоже были связаны с «польским» вопросом. Как свидетельствует профессор Н.К. Рененнкампф, студент Пеньковский публично не выказал почтения при оглашении манифеста и был отчислен из университета. И хотя на следующий день его восстановили, это дало повод для студенческой сходки: «.в сборной зале университета собралась огромная сходка студентов, в которой преобладали студенты-поляки, даже речи говорились в начале на польском языке. <. > На сходке студенты-поляки особенно настаивали на важности единодушия, указывали, что в общих студенческих вопросах никакое разномыслие групп не должно быть допущено» [12, с. 38]. Тем не менее, ряд русских студентов и, особенно, студентов малороссов резко высказались против польской инициативы. Они же подписали инициированный администрацией университета, не желавшей допустить его закрытия, адрес против беспорядков. Среди 294 малорусских и русских студентов-подписантов профессор отметил В. Антоновича, М. Буданова, Н.А. Бунге, М. Драгоманова и многих других, ставших впоследствии известными учеными и украинскими общественными деятелями [12, с. 38, 40, 45].
Аналогичный адрес об отказе от беспорядков для подписания студентами был предложен и в Московском университете и, как отмечал П.Д. Шестаков, его сразу поддержали студенты старших курсов, а 400 студентов поляков под влиянием своего «маршалка» Колышко сначала подписывать его отказались [15, с. 368]. Но как отмечает С.В. Ешевский, с 3-го октября адрес начали подписываться и поляки, ранее воздерживавшиеся. В итоге, из студентов первого курса юридического факультета подписали адрес 113 и не подписали 48, из второго курса подписали 97 и не подписали 44 студента. Сверх того подписали адрес 28 вольных слушателей факультета, что составляло подавляющее большинство студентов факультета, напомним, самого «польского» в университете [14, с. 592]
Подобное разделение студенческой массы, в том числе и «польской», говорит об отсутствии у большей части единой установки на протест ради протеста. Как писал Н.К. Ренненкампф о киевских событиях: «.студенты-поляки, убедившись в решительной невозможности втянуть университет в общепольские демонстрации, прекратили в университете сходки и еще полнее присоединились к революционной организации, а в 1863 году почти все оставили самый университет» [12, с. 46].
Документы переписки между Киевским и Виленским генерал-губернаторами Н.Н. Анненковым и В.И. Назимовым за 1863 г. содержат подобные факты, и в них приводятся конкретные фамилии студентов. В феврале 1863 г. Н.Н. Анненков сообщал В.И. Назимову, что несколько студентов «поляков» из Киева «.отправились в вверенный вашему превосходительству край, как можно полагать, для усиления там мятежнических шаек» [9, с. 257]. Следующее донесение из Киева уже содержит подробности: «На дворах двух домов 8 и 9 февраля отыскано разное оружие, порох, формы для литья пуль, скоропечатный типографский станок, печатные инструкции центрального революционного комитета и другие вещи, выброшенные из опасения обысков. В домах квартировали студенты университета Виктор Вышинский, Феликс Клюковский, Иван Барановский, Болеслав Повятовский, Болеслав и Сигизмунд Ивашкевичи, которые скрылись». Следует просьба разыскать данных лиц и препроводить их к Киевскому коменданту [9, с. 266].
В ответ В.И. Назимов просил киевского коллегу до восстановления в крае спокойствия «.строго воспретить отлучки сюда студентов-поляков по каким бы то причинам не было» [9, с. 299-300]. Однако запретить выезд студентам из Киева оказалось проблематичным, как отмечал Н.Н. Анненков в ответе от 13 марта 1863 г. в Вильно, «.здешнее университетское начальство, руководствуясь распоряжением, последовавшим от высшего правительства, не дает отпусков студентам, а предоставляет желающим отлучиться - уволиться вовсе из университета. Поэтому очень многие студенты, преимущественно из Литовских губерний, увольняются из университета и едут домой. Если бы я воспретил выезд из Киева подобным лицам, не имеющим здесь после увольнения из университета никаких определенных занятий, то это воспрещение не только вызвало бы нарекания, но дало бы им право требовать, чтобы им даны были средства к жизни здесь, чего сделать я не имею никакой возможности» [9, с. 318-319].
Необходимо уточнить, что университеты покидали наиболее радикально настроенные студенты-«поляки», но число их было все равно достаточно значительным. Так, по подсчетам Т.С. Жуковской и К.С. Казаковой, из студентов Петербургского университета, присоединившихся к восстанию, военному суду было предано 60 человек. В том числе, трое лидеров восстания, связанных с Петербургским университетом, были казнены: это К. -В. Калиновский, З. Сераковский, Т. Далевский (все были уроженцами западных губерний) [6, с. 264].
Покидали студенты и отдаленный Казанский университет. Так, осенью 1862 г. студент Залесский (в деле имя не указано) подал прошение об отчислении из числа студентов университета по причине «прогрессирующей болезни, климата и отсутствия денег». Вопрос об отчислении согласовывался с наместником в Царстве Польском и рассматривался императором, согласие которого на возвращение Залесского на родину было получено [18, л. 1, 4]. Ранее Залесский проходил по делу о беспорядках в 1859 г., которые были связаны с нежеланием некоторых студентов медицинского факультета сдавать экзамены профессору Больцани. Поначалу было принято решение снять Залесского с казенного содержания (он обучался за счет государственной стипендии), с оставлением еще на год в том же курсе (что фактически не позволяло ему
продолжить образование), но по ходатайству инспектора наказание ограничилось 14 сутками карцера [19, с. 96]. Скорый отъезд Залесского в западные губернии был связан с подготовкой там антиправительственного восстания. Попытка точнее идентифицировать данное лицо помогает исследование С.А. Мулиной, которая среди сосланных в Западную Сибирь участников упоминает двух Залесских, они вполне могли учиться в Казанском университете: это Михаил, из шляхты Виленской губернии, которому на 1868 г. исполнилось 26 лет и Григорий, из «разобранной» шляхты Августовской губернии, которому в 1868 г. исполнилось 28 лет [20].
Одновременно значительная часть студентов-«поляков», уроженцев западных губерний была ориентирована на продолжение обучения и построение карьеры. И если она принимала участие в волнениях, то по причине солидарности. Напомним, что студенты старших курсов во всех университетах, вне зависимости от «национальной» принадлежности, участия в волнениях не принимали. Так, в воспоминаниях И.В. Ельницкого, уроженца Мозыря и студента физико-математического факультета Киевского университета св. Владимира вообще нет никаких упоминаний о студенческих выступлениях. Наоборот, он пишет, что осенью 1862 г. «.по приезде в Киев (из Мозыря - авт.), я все свое внимание и умственную деятельность сосредоточил на предстоящем окончании университетского курса». А весной 1863 г. шла подготовка к экзамену на степень кандидата, который им успешно был сдан [21, с. 27, 29].
Алексей Гене в своих воспоминаниях о службе в Вильно в начале 1860-х гг. также отмечал интересный факт, который разрушает стереотип о студенте-«поляке» из западных губерний: «.Перед началом восстания я встретился в Петербургском университете со студентом поляком, окончившим уже 4 курса математического факультета и собиравшегося ехать в провинцию. Это был бедный человек, весьма серьезный. Зная из газет, что уже формируются шайки мятежников в Польше и Литве, я, в разговоре с этим студентом, по-дружески спросил его, не собирается ли и он отправиться в банду. На это студент мне ответил: «что они за дураки, задумали такую глупость». Подобный ответ меня очень удивил, потому что я впервые услыхал из уст поляка порицание начинающемуся мятежу» [22, с. 420].
Тем не менее, «польский след» в студенческих выступлениях был достаточно очевиден, как и дальнейшее участие части студентов «поляков» в восстании 1863-1864 гг., что послужило огульному обвинению поляков в организации студенческих беспорядков и привело к принятию ряда ограничительных мер в отношении уроженцев как Царства Польского, так и западных губерний, желавших обучаться в российских университетах. Это стереотипное обвинение не разделяли многие участники событий. Например, бывший в начале 1860-х гг. студентом столичного университета В. Сорокин отмечал: «.в городе стали ходить слухи, распространявшиеся некоторыми, наиболее желавшими подслужиться газетами, будто вся студенческая история была прямым результатом польской пропаганды. Но это были чистейшая ложь и клевета. Правда, между нами было много студентов поляков и уроженцев западных губерний; но все они, не найдя среди нас никакой почвы для назревавших тогда польских замыслов, держались от нас совершенно особняком и тщательно замыкались от нас в своем собственном кружке» [13, с. 461]. Тем не менее, правительство решило ограничить вредное влияние уроженцев западных окраин на русское студенчество и одновременно фактически отказалось от попыток последовательной унификации представителей региональных элит западных губерний посредством обучения в имперских университетах.
Еще в сентябре 1862 г. Виленский генерал-губернатор В.И. Назимов предлагал уроженцев западных губерний польского происхождения студентов Петербургского и Московского университетов, желавших продолжить обучение после открытия этих учреждений, направлять обучаться в учреждения Царства Польского: «.таким образом русская молодежь была бы ограждена от влияния людей, пораженных вредными идеями», и одновременно это бы «освободило бы русское правительство от обязанностей принимать их на государственную службу и терпеть агентов, на преданность и добросовестность которых оно рассчитывать не может» [9, с. 146-147]. Это пораженческое предложение показало неспособность правительства к гибким решениям, неумение воспользоваться отличиями, существовавшими между этническими поляками Царства Польского и уроженцами западных губерний, для реализации программы эффективной унификации региона и формирования лояльной империи региональной элиты.
В связи с активным участием части студентов в польском восстании, правительство в ряду мер, которые еще более ограничили возможности для получения высшего образования уроженцам Западного края в российских императорских университетах, ввело более тщательный контроль за их передвижениями. Так, документы студентов подразделялись на основные и дополнительные, первые были предназначены для всех, а дополнительные - преимущественно для уроженцев отдельных регионов империи. Например, от абитуриентов католиков и лютеран и ранее требовалось разрешения от МВД для поступления в высшие учебные заведения в другом городе и столице [23, с. 83]. В 1866 г. для уроженцев западных губерний католического вероисповедания были введены более совершенные и подробные отпускные свидетельства, правления университетов были проинформированы о форме нового отпускного свидетельства для студентов «поляков». Новая форма билета для студента, который направлялся на каникулы, содержала сведения о месте рождения, месте, куда направлялся студент, сроке действия свидетельства. Указывались также возраст, рост, цвет волос и глаз, форма бровей, носа, рта, подбородка, лица, особенные приметы, свидетельство содержало личную подпись владельца [24, л. 2].
Были введены предельные нормы для студентов-«поляков». Так, назначенный на замену В.И. Назимову Виленским генерал-губернатором М.Н. Муравьев предлагал не допускать в великорусских учебных заведениях польских воспитанников более 10% [15, с. 369], однако была принята более лояльная норма в 20%, которая сохранилась до начала XX века [12, с. 46; 23, с. 63].
Желание уроженцев западных губерний получить высшее образование выражалось в готовности поступать в очень отдаленные учебные заведения, нахождение в которых, при отсутствии удобного транспортного сообщения, надолго отрывало их от родного края. Так, в Новороссийском университете в первый год после его открытия на первый курс поступили сразу три выпускника средних учебных заведений Виленского учебного округа: Карл Красовский (окончил Белостокскую гимназию, происходил из дворян римско-католического вероисповедания); Иван Пасютевич (окончил Мозырьскую гимназию, православный, из дворян); Петр Данилевич (окончил Виленскую гимназию, римско-католического вероисповедания, из дворян), и это не считая студентов, которые были переведены на второй курс из других университетов [25, с. 4-5, 8-11].
Таким образом, на основе анализа приведенных фактов можно сформулировать следующие выводы.
В российских университетах уроженцы западных губерний к началу 1860-х гг. составляли достаточно значительную группу обучающихся. Несмотря на вхождение уроженцев западных губерний в состав «польских» студенческих корпораций и использование польского языка в межличностных коммуникациях, они в целом отличались от этнических поляков - уроженцев Царства Польского, прежде всего, своим социальным положением, малым достатком, который скорее можно обозначить как бедность, а также региональной «литвинской» идентичностью. В получении диплома университета уроженцы западных губерний видели для себя возможность выстроить в дальнейшем карьеру и получить гарантированные средства к существованию (поэтому наиболее востребованные среди них факультеты - медицинский и юридический), а это потенциально был эффективный инструмент формирования лояльности правительству и реальное средство преодоления социального и политического радикализма.
Введение правил для университетов в 1861 г. лишило возможности сотни студентов из западных губерний получить/окончить образование и гарантировать себе достойное будущее, что вызвало активное участие значительной их части в студенческих волнениях, а затем и в восстании 1863-1864 гг. При этом студенты старших курсов однозначно были нацелены на завершение образования и в выступлениях, за редкими исключениями, не участвовали.
Репрессивные действия правительства, как реакция на активность студентов-«поляков» не отличались индивидуальным подходом, не учитывали региональных различий между Царством Польским и западными губерниями, скорее наоборот, уроженцы Западного края признавались полноценными представителями «польского народа», унификация их в имперский организм считалась маловероятной и даже нежелательной.
Тем не менее, события в российских университетах в 1860-х гг. обозначили не только определенные вызовы для империи, но и выявили новые возможности, воспользоваться которыми правительство не смогло в силу отсутствия гибкости и готовности к нестандартным решениям.
Литература и источники
1. МаннМ. Источники социальной власти: в 4 т. / пер. с англ. А.В. Лазаревича; под науч. ред. Д.Ю. Карасева. - М.: Издат. дом «Дело» РАНХиГС, 2018. Т.2: Становление классов и наций-государств, 17б0-1914 годы, кн. 1; кн. 2. - 512 с; 520 с.
2. СоловьевК.А. Политическая система Российской империи в 1881-1905 гг.: проблема законотворчества. - М.: Политическая энциклопедия, 2018. - 351 с.
3. Шимукович С.Ф. Региональные проекты в сфере образования на белорусских землях в XIX веке // «Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы: исследования по Новой и Новейшей истории: сб. науч. тр. / редкол.: И.А. Марзалюк (пред.) [и др.]. - Минск : РИВШ, 2020. - Вып. 4. - С. 11б-132.
4. Ростовцев Е.А. Столичный университет Российской империи: ученое сословие, общество и власть (вторая половина XIX -начало XX в.). - М.: Политическая энциклопедия, 2017. - 903 с.
5. Национальный архив Республики Татарстан (НАРТ). Ф. 977. Оп.5 «Ректор». Д. 17б1.
6. Жуковская Т.С., Казакова К.С. Anima universitatis: студенчество Петербургского университета в первой половине XIX века.
- М.: Новый хронограф, 2018. - 57б с.
7. Войнилович Э. Воспоминания / пер. с пол., ред. В. Завальнюк. - Минск, 2007. - 380 с.
8. «Еще в XIX в. польская идентичность была более разнообразной». Интервью с Р. Панковским (Польша) // Историческая экспертиза. - 2Q18. - №1(14). - С. 103-114.
9. Архивные материалы Муравьевского музея, относящиеся к польскому восстанию 18б3-18б4 гг. в пределах СевероЗападного края: в 2 ч. / сост. А.И. Миловидов. - Вильна, 1913-1915. - Ч. 1: Переписка по политическим делам гражданского управления с 1 января 18б2 по май 18б3 г. 1913. - LXVI, 4б4 с.
10. Погодин А.Л. Варшавский университет // Новый энциклопедический словарь / под общ. ред. К.К. Арсеньева. - СПб: Изд. АО «Брокгауз-Ефрон», 1912. - Т. 9: Белорыбица-Вельможа. Стб. 602-6Q5.
11. Еленский О. Мои воспоминания о забытом корпусе (Посвящается товарищам Брестского кадетского корпуса) // Русская старина. - 1895. - Т. LXXXIV. - Вып. 10. C185-2Q3.
12. Ренненкампф Н.К. Киевская университетская старина (По поводу некоторых документов и писем, относящихся к студенческим волнениям в университете св. Владимира в 1860-1862 г.)// Русская старина. - 1899. - ^XCIX. - Вып.7. - С.31-49.
13. СорокинВл. Воспоминания старого студента // Русская старина. - 1888. - Т. LX. - Вып. 12. - С. 617-647; 19Q6. - Т. CXXVIII.
- Вып. 11. - С. 443-472.
14. Ешевский С.В. Московский университет в 1861 году // Русская старина. - 1898. - Т. XCIV. - Вып. 6. - С. 577-6Q3.
15. Шестаков П.Д. Студенческие волнения в Москве в 1861 г. // Русская старина. - 1888. - Т. LX. - Вып. 10. - С. 203-223; Т. LX. - Вып. 11. - С. 353-37Q.
16. Шестаков П.Д. Студенческие волнения в Казани в 1882 г. // Русская старина. - 1889. - Т. LXI. - Вып. 1. - С. 113-13Q.
17. Шестаков П.Д. Тяжелые дни Казанского университета (из посмертных записок) // Русская старина. - 1896. - Т. LXXXVIII.
- Вып. 12. - С. 519-539; 1897. - Т. LXXXIX. - Вып. 1. - С. 113-144.
18. НАРТ. Ф. 977. Оп. 5 «Ректор». Д. 1564.
19. ФирсовH.A. Студенческие истории в Казанском университете 1855-1863 гг. // Русская старина. - 1889. - Т. LXII. - Вып. 4.
- С. 85-106; Т. LXII. - Вып. 6. - С. 623-640; Т. LXIII. - Вып. 8. - С. 421-435.
2Q. Мулина С.А. Участники польского восстания 1863 года в западносибирской ссылке: дисс. ... канд. ист. наук. - Омск, 2005.
- 498 с.
21. Воспоминания И. В. Е. от детства до смерти / И.В. Ельницкий// Русская старина. - 1918. - Т. CLXXV. - Вып.7-9. - С.8-52.
22. Гене А. Виленские воспоминания // Русская старина. - 1915. - Т. CLVIII. - Вып. 5. - С. 418-434.
23. Предигер Б.И. Книжные люди (евреи в системе образования Российской империи XIX - начале XX века): научное издание.
- М.: Тип. «ПринтФормула», 2018. - 198 с.
24. НАРТ. Ф. 977. Оп. 5 «Ректор». Д. 1650.
25. Список студентов и посторонних слушателей Императорского Новороссийского университета за 1865/1866 академический год. - Б.м., б.г. - 20 с.
References and Sources
1. Mann M. Istochniki social'noj vlasti: v 4 t. I per. s angl. A.V. Lazarevicha; pod nauch. red. D.YU. Karaseva. - M.: Izdat. dom «Delo» RANHiGS, 2Q18. T.2: Stanovlenie klassov i nacij-gosudarstv, 176Q-1914 gody, kn. 1; kn. 2. - 512 s; 52Q s.
2. Solov'ev K.A. Politicheskaya sistema Rossijskoj imperii v 1881-19Q5 gg.: problema zakonotvorchestva. - M.: Politicheskaya enciklopediya, 2Q18. -351 s.
3. Shimukovich S.F. Regional'nye proekty v sfere obrazovaniya na belorusskih zemlyah v XIX veke // «Dolgij HIH vek» v istorii Belarusi i Vostochnoj Evropy: issledovaniya po Novoj i Novejshej istorii: sb. nauch. tr.I redkol.: I.A. Marzalyuk (pred.)[i dr.]. - Minsk : RIVSH, 2Q2Q. - Vyp. 4. - S.116-132.
4. Rostovcev E.A. Stolichnyj universitet Rossijskoj imperii: uchenoe soslovie, obshchestvo i vlast' (vtoraya polovina XIX - nachalo XX v.). - M.: Politicheskaya enciklopediya, 2Q17. - 9Q3 s.
5. Nacional'nyj arhiv Respubliki Tatarstan (NART). F. 977. Op.5 «Rektor». D. 1761.
6. Zhukovskaya T.S., Kazakova K.S. Anima universitatis: studenchestvo Peterburgskogo universiteta v pervoj polovine XIX veka. - M.: Novyj hronograf, 2Q18. - 576 s.
7. Vojnilovich E. Vospominaniya I per. s pol., red. V. Zaval'nyuk. - Minsk, 2QQ7. - 38Q s.
8. «Eshche v XIX v. pol'skaya identichnost' byla bolee raznoobraznoj». Interv'yu s R. Pankovskim (Pol'sha) II Istoricheskaya ekspertiza. - 2Q18. -№1(14). - S. 1Q3-114.
9. Arhivnye materialy Murav'evskogo muzeya, otnosyashchiesya k pol'skomu vosstaniyu 1863-1864 gg. v predelah Severo-Zapadnogo kraya: v 2 ch. I sost. A.I. Milovidov. - Vil'na, 1913-1915. - Ch. 1: Perepiska po politicheskim delam grazhdanskogo upravleniya s 1 yanvarya 1862 po maj 1863 g. 1913. - LXVI, 464 s.
1Q. Pogodin A.L. Varshavskij universitet II Novyj enciklopedicheskij slovar' I pod obshch. red. K.K. Arsen'eva. - SPb: Izd. AO «Brokgauz-Efron», 1912. - T. 9: Belorybica-Vel'mozha. Stb. 6Q2-6Q5.
11. Elenskij O. Moi vospominaniya o zabytom korpuse (Posvyashchaetsya tovarishcham Brestskogo kadetskogo korpusa) II Russkaya starina. - 1895.
- T. LXXXIV. - Vyp. 1Q. S.185-2Q3.
12. Rennenkampf N.K. Kievskaya universitetskaya starina (Po povodu nekotoryh dokumentov i pisem, otnosyashchihsya k studencheskim volneniyam v universitete sv. Vladimira v 186Q-1862 g.)II Russkaya starina. - 1899. - T.XCIX. - Vyp.7. - S.31-49.
13. Sorokin Vl. Vospominaniya starogo studentaH Russkaya starina. - 1888. -T.LX. - Vyp.12. - S.617-647; 19Q6. - T CXXVIII. -Vyp. 11. - S.443-472.
14. Eshevskij S.V. Moskovskij universitet v 1861 godu II Russkaya starina. - 1898. - T. XCIV. - Vyp. 6. - S. 577-6Q3.
15. Shestakov P.D. Studencheskie volneniya v Moskve v 1861g.// Russkaya starina. -1888. -T.LX. -Vyp. 10. - S.203-223; T.LX. -Vyp.11. - S.353-370.
16. Shestakov P.D. Studencheskie volneniya v Kazani v 1882 g. // Russkaya starina. - 1889. - T. LXI. - Vyp. 1. - S. 113-130.
17. Shestakov P.D. Tyazhelye dni Kazanskogo universiteta (iz posmertnyh zapisok) // Russkaya starina. - 1896. - T. LXXXVIII. - Vyp. 12. - S. 519539; 1897. - T. LXXXIX. - Vyp. 1. - S. 113-144.
18. NART. F. 977. Op. 5 «Rektor». D. 1564.
19. Firsov N.A. Studencheskie istorii v Kazanskom universitete 1855-1863 gg. // Russkaya starina. - 1889. - T. LXII. - Vyp. 4. - S. 85-106; T. LXII. -Vyp. 6. - S. 623-640; T. LXIII. - Vyp. 8. - S. 421-435.
20. Mulina S.A. Uchastniki pol'skogo vosstaniya 1863 goda v zapadnosibirskoj ssylke: diss. ... kand. ist. nauk. - Omsk, 2005. - 498 s.
21. Vospominaniya I. V. E. ot detstva do smerti / I.V. El'nickij// Russkaya starina. - 1918. - T. CLXXV. - Vyp.7-9. - S.8-52.
22. Gene A. Vilenskie vospominaniya // Russkaya starina. - 1915. - T. CLVIII. - Vyp. 5. - S. 418-434.
23. Prediger B.I. Knizhnye lyudi (evrei v sisteme obrazovaniya Rossijskoj imperii XIX - nachale XX veka): nauchnoe izdanie. - M.: Tip. «PrintFormula», 2018. - 198 s.
24. NART. F. 977. Op. 5 «Rektor». D. 1650.
25. Spisok studentov i postoronnih slushatelej Imperatorskogo Novorossijskogo universiteta za 1865/1866 akademicheskij god. - B.m., b.g. - 20 s.
ШИМУКОВИЧ СЕРГЕЙ ФАДЕЕВИЧ - кандидат исторических наук, доцент; профессор кафедры проектирования образовательных систем Республиканского института высшей школы. Беларусь, Минск ([email protected]). SHYMUKOVICH, SERGUEI F. - Ph.D. in History, Associate Professor, National Institute for Higher Education. Minsk, Belarus.
УДК 94(47).083«1914/1918»: 930.1 DOI: 10.24412/2308-264X-2021-2-35-40
ГАВРИКОВ Ф.А.
ГОРОДА РОССИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ: ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ
ПЕРИОД ИСТОРИОГРАФИИ
Ключевые слова: российские города, Первая мировая война, историография, исследования, труды, Россия, военная повседневность.
Статья историографического плана исследует работы отечественных и зарубежных ученых, публицистов, политиков, общественных деятелей, посвященные влиянию Первой мировой войны на жизнь городов России и вышедшие в свет в период с 1914 по 1917 гг. Значимость данных работ, заключается в том, что это первые попытки очевидцев объяснить и осознать происходящее в стране, а также донести свою точку зрения до населения. Под воздействием текущих проблем и впечатлений от происходящих событий, авторы пытались в оперативном режиме осмыслить текущие события. В центре их внимания были вопросы продовольственного обеспечения, содействия беженцам, социального призрения, патриотического воспитания и т.д. В результате проведенного исследования можно сделать вывод, что появлявшиеся в это время работы носили фрагментарный характер, не затрагивая всех аспектов жизни городских поселений в условиях войны.
GAVRIKOV, F.A. RUSSIAN CITIES IN THE YEARS OF THE FIRST WORLD WAR: THE PRE-REVOLUTIONARY PERIOD OF HISTORIOGRAPHY
Key words: Russian cities, World War I, historiography, research, works, Russia, military everyday life.
The historiographic article examines the works of domestic and foreign scientists, publicists, politicians, public figures, devoted to the impact of the World War I on the life of Russian cities and published in the period from 1914 to 1917. The significance of these works lies in the fact that these are the first attempts of eyewitnesses to explain and understand what is happening in the country, as well as to convey their point of view to the population. Under the influence of current problems and impressions of current events, the authors tried to comprehend the current events on-line. Their focus was on food security, assistance to refugees, social welfare, patriotic education, etc. As a result of the study, it can be concluded that the works that appeared at that time were of a fragmentary nature, without affecting all aspects of the life of urban settlements in the conditions of war.
Актуальность статьи заключается в том, что интерес к изучению Первой мировой войны в последние годы значительно возрос. Это связано с тем, что различные кризисные явления, происходящие в нашей стране, в целом, и отдельных ее регионах - в частности, вызывают недовольство со стороны населения и, прежде всего, жителей крупных городов. Все это представляет интерес для изучения городского социума в чрезвычайных условиях. Воссоздание истории городов России военного времени необходимо с точки зрения всестороннего, деполитизированного и объективного анализа происходивших в стране событий. Возрастающую актуальность теме исследования придает и то, что все чаще органы власти и местного самоуправления изучают опыт прошлых лет с целью найти ответы на сложные вопросы современности, предотвратить повторение ошибок, допущенных предшественниками в сфере управления городским хозяйством и экономикой. Исследование актуально также потому, что ученые большую часть своих работ посвятили изучению событий на фронтах мировой войны, а не повседневной жизни провинциальных городов и их обитателей, городской экономики и
