CC BY
77
ББК 83.3(2Рос=Рус) YAK 821.161.1.09-2-3+929
Н.В. НОВИКОВА
N.V. NOVIKOVA
«СТУДЕНТ» А. ГРИБОЕДОВА И «СТУДЕНТ» А. ЧЕХОВА: К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА ОБ «АВТОРСКИХ УСТРЕМЛЕНИЯХ»
«A STUDENT» BY A. GRIBOEDOV AND «A STUDENT» BY A. CHEKHOV:
POINTING THE QUESTION OF «THE AUTHOR'S ASPIRATIONS»
В статье предпринимается попытка выявления «авторских устремлений» (А. Скаф-тымов) в одноимённых произведениях разных авторов, эпох, жанров. Соотносительное рассмотрение вербальных форм авторского присутствия в них (заглавие, семантика имени, разного рода реалии, «вложенные в уста персонажей») убеждает в насущности и постоянстве художнических проявлений духовно-нравственной сути и, говоря о сходных элементах воплощения этих «устремлений», даёт дополнительные возможности для распознавания индивидуально-творческой наполненности нравственно-эстетического мира художника.
In this essay the author tries to make clear «the author's aspirations» (A. Skaftimov) in the works of the same name of different writers, epochs and genres. Correlative examination of verbal forms of the writer's presence in them (the title, the origin of names, different types of reality, «embedded in the mouths of characters») convinces the reader in the urgency and the constancy of the artistic manner of the spiritual and moral nature and, speaking of similar elements of realization of these «aspirations», provides additional opportunities for recognition of individual and creative inflation of moral and esthetic world of the writer.
Ключевые слова: А. Грибоедов, А. Чехов, «Студент», комедия, рассказ, авторское присутствие, семантика имени, «авторские устремления».
Key words: A. Griboedov, A. Chekhov, «A Student», the comedy, the story, the writer's presence, the origin of names, «the author's aspirations».
Комедия Грибоедова «Студент» (1817) целиком была напечатана в 1889 году. Вскоре о ней упомянул Чехов в письме к Суворину*. Около пяти лет спустя увидел свет чеховский рассказ «Вечером», который при включении в сборник «Повестей и рассказов» был переименован в «Студента» [12, с. 504]. Служит ли одноимённость преднамеренной отсылкой к раннему опыту классика? Слишком « не персонально» « персонажное заглавие», коих у Чехова -«большинство» [9, с. 230], чтобы с уверенностью говорить об осознанности писательского выбора, направляющего читателя по пути сопоставления столь разновременных, литературно разно-родных произведений. С другой стороны, именно «обобщённость, типологичность» заглавия, указывающая на «типологичность» [9, с. 230] героя, побуждают читателя заметить аналогичное в безграничном литературном пространстве и позволяют различать в нём моменты притяжения-отталкивания, феноменальность каждого явления и стоящее за этим концептуально-авторское отношение к изображаемому.
*«Сей Лессинг (сиречь Свободны), мудрствуя по обыкновению и роясь глубокомысленно в классиках, нашёл пьесу для своего бенефиса: "Студент" Грибоедова» [14, с. 276]. Речь идёт о выборе приятеля-актёра, который пришлось делать, поскольку чеховскому «Лешему» хода не дали. Накануне, 31 октября, П. Свободин сообщил Чехову, что он «выбрал-таки комедию» и, смеет думать, «без обиды для автора "Лешего"»: «Я променял Вас на... Грибоедова. Вот это и будет моей капитальной вещью» [14, с. 465], кстати, так им и не сыгранной.
В произведении искусства всё «вызвано <...> конечной устремлённостью ищущего творческого духа» [8, с. 57]. Герои одного статуса - «студенты» - становятся точками приложения авторского осмысления жизни, по ним можно судить «об авторских устремлениях» [8, с. 61], распознавание которых означает приобщение к индивидуально-творческой наполненности нравственно-эстетического мира художника. Рассмотрение произведений с целью «осознания стремлений автора» [8, с. 61], если даже они сопряжены хотя бы только титульно, в историко-литературном плане небезосновательно и многообещающе.
Затронутая проблема - активизирующийся предмет исследования [5; 7]. Представляется результативным предложение опираться в изучении драматургического текста на «очевидные и скрытые формы выражения авторского присутствия, авторского самосознания» [5, с. 3]. Обратимся к «прямому авторскому слову (заглавию, <...> семантике имён персонажей, системе ремарок); проявлению автора в диалогах и монологах героев (упоминанию внесценических персонажей, <...> разного рода исторических, историко-культурных, социальных, бытовых и других реалий, вложенных в уста персонажей)» [5, с. 10].
Каковы содержательные приметы «авторских устремлений» в комедии, помимо выступления «против традиционного классицизма и сентиментализма» [2, с. 413 - 414]? Содержание её не сводится к такой аттестации: наряду с полемической доминантой автор всем комплексом средств высказывается о главенствующих нравственно-этических вопросах времени, по сути дела - о вечных вопросах человеческого бытия. Герой комедии - провинциальный студент, прибывший в Петербург, в дом «его превосходительства Александра Петровича Звёздова». Он «возрастал <...> в Минервином храме» - «казанском рассаднике просвещения» [2, с. 190] и после смерти отца «поскакал» в столицу, «чтоб воспользоваться приглашением» влиятельного вельможи. Уверенность студента в том, что он найдёт в нём «друга, отца, покровителя, одним словом всё» [2, с. 190], покоилась на «клятве в дружбе неизменной». Ей скрепили свои отношения Звёздов и Беневольский-старший, который, в бытность столичного господина в Казани, «предложил ему свои услуги, имел хождение по его делам» [2, с. 190]. «Блуждалище, которое называют большим светом» [2, с. 191], встречает студента неприветливо. Намечается разительное несоответствие между «сыном волжских берегов» [2, с. 196] и обитателями предполагаемой «желанной пристани» [2, с. 191]. Юноша, не искушённый в житейской премудрости, витающий в эмпиреях, нелепый среди дельцов и «подлецов», мнит себя «артистом» [2, с. 191], столкнувшимся с «прозаиками» [2, с. 193]. В доме Звёздова студент потерпит «кораблекрушение» [2, с. 245].
Неизбежность конфликта между миром и героем предвосхищается семантикой полного его имени: «по-латыни "беневоленс" - проявляющий добрую волю», «собственную волю», действующий «не по настоянию родителей» [10, с. 31]; «Евлампий» - «благосветлый», начальный слог «ев» в греческих именах означает «добрый, хороший» [10, с. 68]; «Аристарх» переводится как «лучший начальник», у отчества - «колоссальная мужественная энергетика», оно «предполагает твёрдость, решительность» в «стремлении к лидерству» [3, с. 60]. В подборке значений всех трёх составляющих имени как оптимально выразительной формы для передачи авторского отношения к герою вырисовывается некий сюжет: чистый, лучезарный герой, проявляя добрую волю, пробивая себе дорогу праведными трудами, становится лучшим из власть имущих. Провозглашённое содержание характера студента поистине утопично и заведомо комедийно. Устремления героя не согласуются с предначертанием, даже противоречат ему. Они определяются как раз воздействиями извне: университетским и поэтическим, воспринятыми поверхностно, и отцовским, очерченным в предсмертной заботе о сыне (тот словно передал отпрыска с рук на руки «значительному лицу» в надежде получить
тройную для наследника выгоду: Звёздов обещал «пристроить» юношу «к месту», «дать приют» в своём доме и «обещал Вариньку», свою воспитанницу) [2, с. 208] .
Студент не без самомнения чувствует в себе готовности для продвижения к высотам, подобающим его уму и сердцу. Они вырисовываются в его фантазиях и благодаря успешным, в глазах провинциала, опытам стихотворчества (его «безделицы, <...> часто счастливые, удачные», печатались в столичных журналах) [2, с. 196], и благодаря занятиям науками, что тоже поднимает студента в собственных глазах и придаёт уверенности в затее «вступить в новый» для него «свет»: «Я его знаю, очень хорошо знаю: я прилежал особенно к наблюдениям практической философии» [2, с. 191]. Герой ведом отвлечённой наукой и берёт за образец литературных героев, «зеркалом света» мнит «комедию» и ориентируется на выставленные в ней «положения» [2, с. 205] в своём стремлении очаровать Вариньку. Искусство и науки расцениваются студентом как входной билет в мир избранных. На отсутствие самостоятельности в выборе им приоритетов указывает и то, что он находится во власти вчерашней моды - на «Мармонтеля, Жанлиса, пленительные повести новых наших журналов»: «Они будут водители мои» [2, с. 191]. Фамилии героя назначено создать эффект пародийности, она дана словно в насмешку. Юноша умудряется профанировать свои ценности. Собственный его голос прорывается в мечтаниях о благах земных: увидеть «блестящие собрания, где вкус дружится с роскошью», найти там «любительниц талантов», получить «пенсию», которая будет сулить «бесподобную» жизнь («я наживусь, разбогатею») [2, с. 191 - 192].
Имя студента гармонирует с привлекательным исходным значением фамилии и диссонирует с конкретно-комедийным. Именем мотивируется неслучайность первого впечатления о герое как о человеке, симпатичном своим простодушием, верой в подлинность чувств. С самого начала понятно, что такому «несдобровать» [2, с. 246] рядом со столичными «хватами» [2, с. 238]. Единственное его «богатство» - «бумаги» со стихами [2, с. 243]. Ими герой «вознесён ввыспрь», но ему недостаёт духовных запасов, чтобы действительно стать лучом света в «среде обыкновенности» [2, с. 243]. Раскрыться нравственному потенциалу, обещанному именем, мешают бездумное подражательство, соблазн накатанных путей, корыстные страстишки, «дворянска амбиць» [2, с. 246]. Имя героя созвучно его фамилии не только на идеальном уровне, но и на комедийно переиначенном. Вопреки классицистическому канону, «говорящее» имя вкупе с фамилией опровергают себя, приближая нас к явленному существу характера.
Как и вывернутая наизнанку фамилия, как и гипотетическое, по большому счёту, имя, беспощадно к студенту и отчество. Учитывая замаячившие в его мечтах высшие «чины», его можно расценить как намёк на идеал, который подспудно не был чужд герою, принадлежащему, по идее, к разряду людей мыслящих и возвышенно чувствующих. Но он остаётся сыном своего отца, чиновника небольшой руки, не скопившего состояния, привыкшего угождать. Студент унаследовал привычку прогибаться перед сильными мира сего (в ремарках: «подкрадывается униженно» [2, с. 207], «всё время кланяется» [2, с. 209]). Не следствие ли это того, что сотворило с отцом героя имя, которому свойственно программировать* безвозвратные потери? Отголосок этого в том, что студент тоже «не сумеет быть первым», переживёт крах иллюзий: «Я всеми отвержен, душа моя подавлена под гнётом огорчений» [2, с. 246 - 247]. Удел его - «прозаическая, неблагодарная» [2, с. 248] корректорская должность. «Мечты моей юности! мечты, сопровождав-
*«Если Аристарх не сумеет реализовать свои стремления быть первым, то мощная энергетика имени может поменять знак на противоположный, создавая у его носителя иллюзию неполноценности. Тогда мужественное имя начинает звучать как насмешка» [3, с. 61].
шие меня из Казани сюда! сопутницы неизменные! куда вы исчезли, заманчивые?..» [2, с. 249] - прощально и печально восклицает герой. Ему остаётся смириться, чтобы «не влачить за собою котомку нищеты» [2, с. 248]. Надежды студента обернутся тщетами, наивно-идеалистическая вера в людскую доброту - вынужденным приспособленчеством. История выдворения студента из дома Звёздовых обыкновенна, но мы слышим в финале нешуточную ноту сочувствия поверженному.
Над чем же смеётся автор незатейливой истории со студентом в главной роли? Над тем, что в нем с чужого плеча, модно и безвкусно, что нарушает чувство меры, выбивается из почитаемой автором нормы: герой смешон в отвлечённо-книжном и псевдопоэтическом антураже. Особый объект комедийного внимания - мечты студента, в которых он «по-хлестаковски» примеривается к «завидному» положению не только «министра», но и «воина-поэта», «вождя полмиллиона героев», «законодателя-полководца и стихотворца» [2, с. 201]. Здесь есть точки пересечения авторской оценки безудержного мечтателя и оценки тех, с кем свела того судьба, однако столично-доморощенный взгляд на вещи и авторский не идентичны.
В итоге, у всех элементов полного имени героя есть оборотная сторона, раскрываемая ситуативно, являющаяся квинтэссенцией его комедийной рекомендации. Самоопровержения обусловлены и внутренними, и внешними причинами. Саркастическая поза автора закономерна, поскольку герой окарикатуривает идеал, но вместе с тем автора тревожит разрушение нравственно-этического эталона, заповеданного именем. Так, по Грибоедову, от противного утверждается насущный смысл человеческой жизни. Много позже Чехов, изображая футлярного Беликова, подскажет читателю собственное представление об идеально прекрасном: стоит только стереть с подписи под ученической карикатурой - «влюблённый антропос» - её конкретно-сокрушительное значение.
Для постижения «искреннего вмешательства души автора» [8, с. 58] в чеховском «Студенте» обратимся к тем же вербально выраженным компонентам. Имя сына заштатного дьячка вовсе не экзотично, оно - из самых распространённых. Индивидуально-судьбоносное в нем стушевывается, но в нашем соотношении типичное и «далеко не так однозначное» имя показательно. Оно является «русской формой древнееврейского Иоанн - милость Божия», на русской почве впитавшего представления народа «о себе самом, со всеми противоречиями, исканиями и мечтами» [3, с. 173]. Энергетика и карма имени указывают на то, что обладателя его «тянет не командовать, а просто занимать высокое положение в обществе, к чему он и будет идти с завидным упорством» как «вполне самостоятельная личность» [3, с. 173]. Чеховский Иван, судя по тому, чего он достиг, всеми силами выбивается из нищеты. Его «не хотелось домой» [12, с. 306] имеет не только узкое значение, но и - с учётом редкой для молодого человека способности охватывать мыслью и душой многовековые пласты человеческой жизни - расширительное. Упорство в преодолении каждодневных препятствий разжигается не честолюбивым стремлением «просто занимать высокое положение», а желанием самоотверженно служить таким же, как он сам, потребностью вызволять их из вековечных «ужасов» жизни.
За плечами героя, как подсказывает «внетекстовая» ситуация, - гнетущая казарменно-тюремная атмосфера и отупляющая «долбня» духовной школы первых двух уровней - училища и семинарии [6, с. 254]. Однако Иван устоял, не потерял себя, сохранил жажду осмысленной, праведной, достойной человека жизни. Душа его не слепа и не глуха: неизбывное людское горе нагнетает чувство беспросветности. Нутром, через самые что ни на есть будничные впечатления, за которыми далеко ходить не надо, - они от промозглой весенней сырости, от сирости и убогости родительского дома с его нехваткой тепла, - студентом постигается безрадостное течение жизни общей, связь времён: «Пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой
же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнёта, - все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдёт ещё тысяча лет, жизнь не станет лучше» [12, с. 306]. Кажется, и угнетённое сердце студента сжимается от «мрака», несправедливости, беспомощности. Он подавлен неодолимостью «ужасов» жизни, недосягаемостью того, что сделало бы её «лучше». Что означает для него это «лучше»?
Тягостные бытовые и исторические реалии, Чеховым «вложенные в уста» героя, высекают искру в памяти, сознании Ивана, пропускаются через его сердце, потому и вызывают созвучный сострадательный отклик, который ведёт ещё дальше вглубь истории, а она, как оказывается, ближе всего, перед «духовными глазами» студента: стоило увидеть огонь костра - воскрешается евангелическая трагедия. На наших глазах «божьей милостью» рождается чудо сердечного взаимопонимания, духовного взаимообогащения: история Петра, предавшего Иисуса, которую студент рассказывает на огородах, у костра, в студёный предпасхальный вечер двум крестьянским вдовам, настолько их трогает, что в ответ на «глухие рыдания» девятнадцативековой давности они тоже не могут сдержать «сильной боли», смущения, «изобильных» слёз [12, с. 308].
Человечность, безыскусность этой взволнованности согревают студента, душа его начинает оттаивать, и он боится спугнуть новое ощущение («опять подумал, <...> очевидно», «вероятно», «по-видимому»). Перед нами человек, знающий цену страданию, изведавший одиночество, безысходность, обделённый заботой и участием, умеющий этим дорожить. Студент чувствует связующую нить: сердечный отклик женщин близок его душе, как герой евангельского сказания «близок» хлебнувшим лиха деревенским бабам, особенно - старшей из них, которая «всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра» [12, с. 309]. Ему хочется верить в то, что случившееся в достопамятные времена «имеет отношение к настоящему - к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям» [12, с. 309]. Автор не торопит его душевных движений, не форсирует осмысления возникшего состояния, не подвёрстывает к его раздумьям готовый ответ.
Чеховский студент - ищущая, цельная личность, наделённая талантом человечности и потому - запасом прочности, чтобы быть кому-то опорой. Эти качества делают героя необходимым здесь и сейчас и включают его в протяжённую общечеловеческую жизнь. Студент, как прирождённый поэт и мыслитель, пронзительно чувствует её токи: «Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой» [12, с. 309]. «Нечаянная радость» встречи на огородах стала подлинным событием в жизни студента, благодатно соединяя его с хронотопически близкими и дальними. Для того чтобы ощутить себя частью огромного жизнетворящего мира, ему не понадобился свод фундаментальных дисциплин, дающих системное знание об истории человечества, вооружающих пониманием «настоящего», культивирующих дух свободы.
Герой рассказа, как и герой комедии, оказывается на пороге новой жизни, только для него это не отцом уготованный случай занять выгодное место и не плачевная неизбежность отправиться в жизненный путь с чёрного хода, а не от парадного крыльца. Иван Великопольский, с которым, казалось бы, ничего особенного не происходит, за короткий промежуток времени внутренне преодолевает колоссальное расстояние и открывает для себя «главное в человеческой жизни и вообще на земле» [12, с. 309]. Студент постигает «правду и красоту, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника», и то, что они «продолжались непрерывно до сего дня и,
по-видимому, всегда составляли» это «главное»*. Значит, «правда и красота» не исчезали из мира, когда герой был в отчаянии от его скудости и бесприютности. Открытие «настоящей правды», связующей века, переворачивает его сознание, просветляет душу, но исключительное событие духовной жизни студента - не счастливая случайность. Оно состоялось, потому что душа его была чуткой и взыскующей. «Правда и красота» добра были заложены в ней, потому и оказались узнанными вовне. Катализатором того, что жизнь стала «лучше», повернувшись к студенту вдохновляющей стороной, разбивая все его печали, соединяя его с миром уже на иных основаниях, явилась простая человеческая отзывчивость, которой так недоставало ему прежде.
Героем «мало-помалу» начинает овладевать «чувство молодости, здоровья, силы <...> и невыразимо сладкое ожидание счастья» [12, с. 309]. «Правда и красота» осиливают безнадёжность и наполняют его ощущением «восхитительной, чудесной и полной высокого смысла» жизни. Получается, что имя чеховского героя тоже ко многому обязывает, но, в отличие от Евлампия, Иван с честью его оправдывает и в финале этой неброской, на поверхностный взгляд, истории обретает крылья. Его внутренний свет пробивается через толщу удручающего мира, отражается в таких же сиротливых и тянущихся к «правде и красоте» сердцах и возносит его над обыденным, страшным, приоткрывая одухотворяющую сторону бытия. Как не схоже это тяготение к осмысленной, вдохновенной жизни с картонными мечтами грибоедовского героя!
Безусловно, вверх по ступеням духовно-нравственного мужания ведёт студента автор. Он оказался абсолютно точен в выборе героя: именно такого склада юноше, с его окружением и корнями, можно было доверить неподъёмный для другого путь. В крепко очерченном характере Ивана Велико-польского «конечные устремления ищущего творческого духа», исходящие от автора, прописаны органично**. Однако то, что «кругозор героя подчинён логике развёртывания авторской мысли», - «очевидное, но не всегда учитываемое обстоятельство» [4, с. 273]. Автор и герой в качестве ведущего и ведомого сосуществуют в контексте рассматриваемого сочинения, понятие же «логики развёртывания авторской мысли» может распространяться не только на отдельное произведение писателя, но и на периоды его творчества или на всё творчество в целом. Важные для Чехова настроения и мысли до «Студента» разными гранями поворачивались и с нарастающей явственностью звучали в «Степи», «Скучной истории», «Дуэли», «Палате №6», они отзовутся потом в «Моей жизни», в трилогии, «Даме с собачкой». Потрясающе рифмуется с нравственной философией «Студента» то, что Чехов вкладывает в души Липочки и её матери из повести «В овраге» (1900): «И как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная и все на земле только ждёт, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью» [13, с. 165 - 166]. В «Студенте» узнаваем и притягателен чеховский почерк: характерная наполненность «авторских устремлений» и форма их выражения.
*Известный критик А. Горнфельд определил «преобладающую тему» рассказа как «день итога» и выделил его среди родственных [12, с. 505]. Аналогично интерпретирует этот момент И. Сухих: «В нескольких повестях и рассказах Чехова повторяется сходный эпизод: ничем не примечательный день, встреча оказываются полными красоты, гармонии, счастья. Такой день есть в "Студенте"» [9, с. 323].
**Сошлёмся на известное высказывание Чехова - его аргумент против непонимания («нытик», «"хмурый человек"», «"холодная кровь"», «"пессимист"»): «Из моих вещей самый любимый мой рассказ - "Студент"» [1, с. 195]. И. Чехов, отвечая на вопрос анкеты «Какую свою вещь Чехов ценил больше других?», назвал «любимый» самим автором рассказ и мотивировал ответ тем, что эту «вещь» художник «считал наиболее отделанной» [11, с. 184]. Надо полагать, под «отделанностью» подразумевается не только совершенство формы, сколько «совершенство» мысли. По мнению В. Альбова, порадовавшему писателя («Два момента в развитии творчества А.П. Чехова», 1903), в «Студенте», «кажется, впервые сказались» переломные черты чеховского творчества: «что-то новое, бодрое, жизнерадостное, глубоко волнующее читателя и порой необыкновенно смелое» [12, с. 505].
В работах чеховедов избирательность писателя, предпочтение вопросов ответам как фирменная примета его художественного мира давно стали общим местом*. С самого начала наметилась и другая тенденция: видеть автора не за героем, а в герое, подчёркивая их слиянность. Для В. Альбова «не может быть сомнения» в том, что студент Великопольский «высказывает мысли самого г. Чехова или близкие и дорогие ему мысли» [12, с. 505]. Критик «отождествляет автора с его персонажем», которому, «первому из персонажей г. Чехова», жизнь показалась "полною высокого смысла"» [12, с. 505]. В тонкой и проницательной статье В. Альбова - формула чеховской «философии в зародыше». Она предстаёт порождением студента, поскольку нарастает в его душе и выливается из его сознания: «Правда и красота оказывается не за горами и не за веками в будущем, и не на небе, а здесь, на этой грязной и скучной земле. На ней, или на вере в неё, как на стержне, держится жизнь народа; она от седой древности до наших дней непрерывно направляла и направляет человеческую жизнь <...>; она делает жизнь восхитительною, чудесною и полною высокого смысла. И эти устои жизни <...> в трезвом сознании серого люда, в сердце старухи-огородницы, в душе жизнерадостного студента. Итак, правда, справедливость, красота как элементы самой жизни и притом основные, главные - вот, наконец, ответ на вопрос: в чем смысл жизни, чем люди живы» [9, с. 385]. Одновременно с критическим очерком В. Альбова появилась статья Ф. Батюшкова « О Чехове», где тоже говорится о перемене миросозерцания писателя, отразившейся в «Студенте», и отмечается органичность нового чеховского слова. Новизна его объясняется «потребностью духовной организации» художника, «стремлением личности выразить своё непосредственное отношение к действительности» [12, с. 505]. Критик полагает, что Чехов «передаёт герою мысли о правде и красоте», которые сам он «"смутно ощущал давно"» [12, с. 506].
Студента, как и других чеховских героев подобного плана, нельзя заподозрить в ретрансляторстве авторских идей. Чехов, как известно, принципиально сторонился прямого вторжения в самораскрытие героя, хотя провести грань между словом, принадлежащим автору и присущим персонажу, действительно сложно. Особенно это касается высказываний нравственно-мировоззренческого содержания, переданных несобственно-прямой речью (классический пример - о человеке с молоточком из «Крыжовника»). «Искреннее вмешательство души автора» в «Студенте» преимущественно облекается именно в эту форму опосредования.
Фактически о формах авторского присутствия в прозе Чехова писал в своё время В. Катаев. Он обозначил «неизменный, постоянный <...> круг явлений действительности, на котором Чехов сосредоточил своё творческое внимание, - неисчислимые разновидности ориентирования в окружающем мире, от мнений и поступков отдельного человека до "общих идей", господствующих знаковых систем и духовных исканий человечества в целом» [4, с. 218 - 219]. Изучение этого «всеохватывающего чеховского интереса к проблемам ориентирования человека в действительности, осмысления жизни» [4, с. 272], наряду с выявлением «ориентиров на пути к "настоящей правде"» [4, с. 222], - ключ к «осознанию стремлений автора» в «Студенте». Отмечено и коренное чеховское «устремление», сказавшееся в рассказе: «преодоление разобщённости, нахождение общего и единого понимания вещей и явлений» [4, с. 273].
*Одно из первоначальных суждений об этом принадлежит М. Лаврову, сыну редактора «Русской мысли». 18 марта 1899 года он писал Чехову, восхищаясь его способностью ставить самые острые вопросы, побуждающие всей душой откликаться на художническое высказывание о них: «В Ваших рассказах находят то, что всех мучает, чего многие ещё и не сознают, а только чувствуют и не понимают, почему им так тяжело и скверно <...> И к Вам все прислушиваются, но никто не ждёт ответа. Но как дорог всем Ваш студент, возвращающийся домой с охоты в холодную ночь» [12, с. 505].
«Искренним вмешательством души автора» в чеховском «Студенте» является уже само неравнодушие к проблемам, тревожащим современников. И хотя «однозначного ответа» на исследовательский вопрос, что при этом «показано нам: смена ощущений молодого человека или вечные закономерности бытия», «из рассказа не следует», в конечном счёте гораздо важнее оценить другое: «вопросы о том, как и из чего складывается наше мировосприятие и отношение к жизни, поставлены правильно. В мире есть место не только ужасам и дисгармонии, но и правде и красоте» [11, с. 185]. Носителем авторских жизнеутверждающих стремлений призван быть студент. В его все более укрепляющемся созидательном порыве - энергетика прекрасного, пронизывающая всё земное. И тогда «за простыми бытовыми сценами <...> виден отсвет вечности, искомого идеала, быт перерастает в бытие, хаос - в космос» [9, с. 323].
Итак, авторское присутствие в «Студенте» ощутимо, как ни в каком другом произведении Чехова. Оно объективно проявлено именем, смысл которого запакован, и усилено благодаря несобственно-прямой речи. Её преобладание над остальными способами выражения «авторских устремлений» очевидно. «Цель» этих «устремлений», прибегая к точной формулировке И. Сухих, назовём «главной в мире Чехова»: «пробуждение нравственного сознания, а не обращение читателя-зрителя в свою веру» [9, с. 330. Курсив автора. - Н.Н.]. Только первое, настаивал Чехов, «обязательно для художника». Своеобразным предвестием чеховского «Студента» в этом плане оказывается грибо-едовский, поскольку в абсолюте полное имя героя как действенная форма авторского присутствия содержит указание на «искомые идеалы». Именно таким образом драматург ставит перед студентом зеркало нравственных ценностей, благодаря чему комедийный ракурс не сводит «авторские устремления» к пародированию. Историко-литературная перекличка, скорее всего, не зависящих друг от друга произведений русской классики позволяет увидеть насущность и постоянство такого явления, как духовно-нравственные «устремления» художников, обнаружить приметы индивидуально-авторского содержания этих «устремлений» и специфические элементы их художнического воплощения. Рассмотрение всего комплекса форм авторского присутствия в обоих «Студентах» обогатит наше прочтение этих произведений. Ещё более может насытить его обращение к обширному «студенческому» контексту отечественной литературы, вершинными героями которого являются Евгений Базаров и Родион Раскольников, каждый - в логике своей романной истории, авторской подачи, художнической трактовки магистральных идей современности с их эпохальной притягательностью.
Литература
1. Бунин, И.А. О Чехове [Текст] // Собр. соч. : в 9 т. / И.А. Бунин. - М. : ТЕРРА -Книжный клуб, 2009. - Т. 7. - С. 157 - 445.
2. Грибоедов, А.С. Избранное [Текст] / сост., вступ. ст. и комм. А.Л. Гришу-нина. - М. : Правда, 1986. - 432 с.
3. Зима, Д. Тайна имени: Как назвать вашего ребёнка [Текст] / Д. Зима, Н. Зима. - М. : РИПОЛ классик, 2005. - 640 с.
4. Катаев, В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации [Текст] / В.Б. Катаев. -М. : Изд-во Москов. ун-та, 1979. - 328 с.
5. Копёнкина, У.А. Проблема автора в драматургических текстах Н.В. Гоголя [Текст] : автореф. дис. ... канд. филол. наук / У.А. Копёнкина. - Саратов, 2011. - 24 с.
6. Либан, Н.И. История просвещения в России (Бурсак в общественной жизни России середины XIX века) [Текст] // Избранное: Слово о русской литературе: очерки, воспоминания, этюды / Н.И. Либан. - М. : Прогресс-Плеяда, 2010. - С. 215 - 259.
7. Пинженина, Е.И. Автор и герой в художественном мире И.А. Гончарова (структура текста и типология характеров) [Текст] : автореф. дис. . канд. филол. наук / Е.И. Пинженина. - Красноярск, 2011. - 23 с.
8. Скафтымов, А.П. Тематическая композиция романа «Идиот» [Текст] // Собр. соч. : в 3 т. / А.П. Скафтымов. - Самара : Изд-во «Век # 21», 2008. - Т. 3. -С. 55 - 129.
9. Сухих, И.Н. Проблемы поэтики Чехова [Текст] / И.Н. Сухих. - 2-е изд., доп. -СПб. : Филологический факультет СПбГУ, 2007. - 492 с.
10. Федосюк, Ю.А. Русские фамилии. Популярный этимологический словарь [Текст] / Ю.А. Федосюк. - М. : Дет. лит., 1972. - 224 с.
11. Чехов, А.П. Энциклопедия / сост. и науч. ред. В.Б. Катаев. - М. : Просвещение, 2011. - 696 с.
12. Чехов, А.П. Сочинения [Текст] // Полн. собр. соч. и писем : в 30 т. / А.П. Чехов. - М. : Наука, 1977. - Т. 8. - 528 с.
13. Чехов, А.П. Сочинения [Текст] // Полн. собр. соч. и писем : в 30 т. / А.П. Чехов. - М. : Наука, 1977. - Т. 10. - 496 с.
14. Чехов, А.П. Письма [Текст] // Полн. собр. соч. и писем : в 30 т. / А.П. Чехов. -М. : Наука, 1976. - Т. 3. - 576 с.
