CC BY
157
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ: ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И ВОПРОСЫ ПРАКТИКИ
УДК 316.722
СТРУКТУРЫ «ЛИШНИХ ВОПРОСОВ» В СОЦИАЛЬНОЙ МИФОЛОГИИ И ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
Н.И. Шестов
СГУ им. Н.Г. Чернышевского кафедра политических наук e-mail: [email protected]
В статье обосновывается авторский подход к проблеме структурирования исторической памяти современных социумов. С позиции данного теоретического подхода дается объяснение девиациям в «политике памяти» на постсоветском пространстве.
Ключевые слова: историческая память, политика памяти, политический миф.
THE STRUCTURE OF «SUPERFLUOUS QUESTIONS» IN SOCIAL MYTHOLOGY AND HISTORICAL MEMORY
N.I. Shestov
(Saratov, Russia)
The article explains the authofs approach to the problem of structuring the historical memory of modern societies. From the position of this theoretical approach, the author explains the deviations in the "politics of memory" in the post-Soviet space.
Key words: historical memory, politics of memory, political myth.
В современных научных и публицистических дискуссиях, посвященных проблемам исторической памяти современных людей и обществ, отечественные исследователи нередко оперируют упрощенным (бинарным) представлением о том, как структурирована историческая память современных людей и обществ и как работают механизмы воспроизводства этих структур, воспроизводства состояния исторической памяти, в целом. «Историческую память» представляют процедурой обращения современного человека к сохраненному и накопленному им самим и обществом, к которому он принадлежит, включающей две операции - воспо-
11
минание прошлого и забывание прошлого. Эти два механизма, действительно, играют определяющую роль в структурировании процесса движения исторической памяти, определяют специфику ее количественных и качественных характеристик у разных людей и обществ в разное время и в разном месте. Они задают начало и конец, общий формат нормально функционирующей исторической памяти.
В этом смысле, сосредоточение внимания исследователей на этих двух структурных элементах вполне оправдано. Оправдано оно и с точки зрения тех вопросов, которые перед экспертным сообществом гуманитариев ставит современная политическая практика. Деление участников современного политического процесса на тех, кто помнит прошлое «как оно было на самом деле», и тех, кто его помнить не желает (по политическим, прежде всего, причинам), позволяет дать научное, но вполне доступное пониманию далекого от науки рядового гражданина, объяснение инверсии, случившейся с исторической памятью многих народов и элит в Европе и России при переходе от советского времени к постсоветскому. С такой теоретической позиции даже далекому от науки и тонкостей политики человеку легко представить и понять, как и куда исчезла из пространства политических и культурных коммуникаций существовавшая более двух столетий в сознании ученых, политиков и в массовом сознании подданных/граждан «отечественная» история. История общая для народов, населявших Российскую империю, СССР, страны Социалистического Содружества. И откуда и как ее место заняло множество конкурирующих между собой суррогатных «историй». Таких, в которых, порой, с трудом опознаются корневые связи с прежним опытом рефлексии европейской и отечественной исторической науки и массового сознания на тему прошлого России и Европы, остального мира, и которые придают, порой, исторической памяти современных обществ и их интеллектуальных и политических элит на постсоветском пространстве откровенно фэн-тезийный оттенок.
Все просто: в современной политике есть силы, заинтересованные в том, чтобы «настоящее прошлое» забыть, тем самым направить развитие исторической памяти в русло всевозможных манипуляций с нею. Но, есть и другие силы, заинтересованные в «правильном» знании и понимании прошлого. Заинтересованные в стабильном функционировании исторической памяти, как
стратегического ресурса прогресса современной политики. Такой подход оставляет открытым вопрос: а как, собственно, этим «силам» на практике так легко удается растаскивать историческую память на части, подлежащие воспроизводству и подлежащие уничтожению?
При всех очевидных научных и идеологических преимуществах такого подхода к объяснению того, как функционирует историческая память современных людей и обществ и что с ней происходит, есть у него определенный недостаток. Причем, недостаток как аналитического, так и идеологического свойства. В обсуждении проблем исторической памяти, заметим, сегодня невозможно дистанцироваться от идеологических аспектов, как бы ни хотелось. В качестве одного из базовых культурных ресурсов современных обществ и элит историческая память повсеместно оказывается на острие всевозможных политических конфликтов и дискуссий о будущем политики. Недостаток данного подхода состоит в том, что он упрощает картину исторической памяти, игнорирует существование других ее структурных элементов, представленных другими механизмами взаимодействия индивидуального и массового человеческого сознания с потенциально доступной ему на данный момент информацией о прошлом. Исследование этих механизмов позволяет понять, каким образом переориентация массового сознания и сознания политической и интеллектуальной элит с воспоминания об одном на воспоминание о другом, с забвения одного на забвение другого приобретает свойство новой нормы формата и качества исторической памяти, как историческая память приобретает новую специфику и новые свойства ресурса современной политики. Это касается, в частности, тех структур исторической памяти, для выделения которых в самостоятельный предмет теоретического и прикладного исследований уместно их обозначить понятием «структуры отсутствующих вопросов».
Представить себе, почему некоторые вопросы к своему прошлому люди в определенной ситуации считают «лишними» и как функционирует этот структурный элемент исторической памяти можно на примере конкретного политического конфликта, разворачивающегося на наших глазах.
По всему западному сегменту постсоветского пространства происходит разрушение и осквернение исторических мест памяти. Советских, конечно. То, что прежде, в период существования
13
СССР и Социалистического Содружества было для граждан «новоевропейских стран» святыней, становится предметом ненависти и агрессии. Понятно, что такого рода масштабные социально -мифологические инверсии в массовом сознании и поведении граждан «теперь совсем европейских» (после вступления в Евросоюз) стран в относительно короткое историческое время сами по себе не происходят. Их, в данном случае, актуализирует и активизирует «политика памяти», целенаправленно проводимая властными и культурными элитами этих стран. Понимание, что речь идет о целенаправленной политике, побуждает российских политиков, публицистов и ученых ставить вопрос об организованном противодействии ей. Такое противодействие, вероятно, возможно в рамках возможного в современной политике. Но, только в том случае, если понимать логику, которой руководствуются элиты и общества этих стран, когда они историческое знание, прежде значимое для них, переводят в формат «лишних вопросов». Если понимать суть тех технологий, посредством которых властные и культурные элиты приводят массовое сознание в состояние мифологических инверсий и готовности к оправданию того, что со стороны выглядит обыкновенным вандализмом.
Внешне это, действительно, выглядит как череда спонтанных вспышек бытового вандализма, на который русофобски настроенные властные и культурные элиты не реагируют, по причине того, что они непривычны к такому повороту событий, не знают, как на все это реагировать в силу своей исконной европейской культурности и толерантности. Действительно, места исторической памяти разрушают представители тех народов, которые трудно заподозрить в незнании собственного прошлого и неуважении к нему. Более того, все происходит на фоне растущего интереса этих народов к своему национально-государственному прошлому, в котором история Второй мировой войны и освобождения стран Восточной Европы советскими войсками занимает далеко не самое незаметное место. Все знают, все помнят, но систематически, где с подачи государства, где по решению муниципалитетов, а где по личной патриотической инициативе, оскверняют захоронения советских солдат и другие памятники советской эпохи. Ключевое значение здесь имеет, как представляется, именно советская атрибуция этих мест исторической памяти. Разрушению подвергаются не вообще места исторической памяти. Некоторые из них, связанные, например, с борьбой местных
14
националистов с «советской оккупацией», даже конструируются вновь. Уничтожаются именно места советской исторической памяти.
Такая избирательность, как представляется, имеет рациональное объяснение. Это технология, смысл которой в изменении в массовом сознании баланса между процедурами вспоминания и забывания прошлого за счет активизации такого структурного элемента исторической памяти, каким являются «лишние вопросы». Мы исходим из представления, что если есть человек и у этого человека есть прошлое, то он, будучи существом социальным, не может не обращать к этому прошлому своих вопросов и не ожидать на них ответов. Это так, но из этого не следует, что социализированный человек должен обращать свои вопросы ко всему потенциально доступному ему знанию о прошлом. Образование, условия места и времени проживания, разного рода культурные идентичности, личный жизненный опыт, наконец, все это побуждает человека вести себя избирательно при обращении к прошлому с вопросами. Человек не всегда и не всему прошлому задает свои вопросы, потому, что не всегда уверен, что полученные ответы помогут, а не навредят его социальному самочувствию, индивидуальным и коллективным практикам, не осложнят его взаимоотношения с государством. В вопросе, обращенном к прошлому, и в ответе на этот вопрос всегда заключен риск дискредитации настоящего и будущего, как пространств активности человека.
Поэтому определенного рода вопросы приобретают в сознании современного «человека политического» статус «лишних вопросов». Тех, которые потенциально человек и общество могли бы задать своему прошлому. Но, они, обладая значительным опытом «вопрошания прошлого», способны заранее предугадать варианты ответа на такие вопросы. И ожидаемый ответ может не согласовываться с их намерением использовать знание о прошлом в качестве инструмента для легитимации своих нынешних политических, правовых и культурных практик, а также для легитимации образа своего политического будущего. Для властных элит восточноевропейских государств будущее немыслимо иначе, чем в составе «объединенной Европы».
Под этот проект политического будущего приспосабливается настоящее, формируется матрица гражданской культуры и корпоративная этика властных элит. Сегодняшняя жизнь государст-
15
ва, общества и даже отдельного человека имеет смысл школы политического воспитания. Любой политический субъект, пройдя соответствующий курс гражданской социализации и либеральной политизации, и не должен, в идеале, видеть для себя иного политического и культурного выбора, кроме «европейского выбора». При условии, что в повседневной жизни у него не будет поводов усомниться, что выбор, сделанный им, является единственно возможным. Если ничто не напомнит ему в определенный момент (а советские «места памяти» предназначены именно для такого напоминания), что у него, у его государства и общества в относительно недалеком прошлом был иной политический выбор. При условии, конечно, что ничто не напомнит ему о причинах такого выбора, главной среди которых были исторические последствия Второй Мировой войны. А памятники советским воинам-освободителям, воинские кладбища и мемориалы постоянно подталкивают правоверно-либерального и почти уже совсем «европейского» гражданина Польши, Литвы, Латвии или Эстонии к тому, чтобы задавать политикам, ученым, друзьям и родственникам, себе самому, наконец, неудобные для современной либерально-демократической политики на постсоветском пространстве и ее «европейского выбора» вопросы: кто затеял мировую бойню, кто с кем и за что воевал, кто пострадал от войны, а кто на ней нажился, кто проиграл войну, а кто вышел из войны победителем? А, значит, иной политический выбор возможен сегодня, а также в будущем.
Над определением спектра таких «лишних» вопросов, которые в дальнейшем изменили бы всю динамику, структуру и содержание исторической памяти постсоветских обществ и элит сейчас и трудятся те государственные и общественные институты, отдельные энтузиасты, которые инициируют и осуществляют ликвидацию памятников советской истории самыми варварскими способами. В их энтузиазме присутствует логика приведения структуры и содержания национальной исторической памяти в соответствие с тем, как они видят свое будущее «с Европой и против России». Если у рядового гражданина Польши, Литвы или Латвии не будет повода задать вопрос «Что это за памятник и кому?», то он не задаст и вопроса о том, при каких обстоятельствах в советскую эпоху появились сами эти государства, как так получилось, что именно советской России пришлось освобождать их от германской оккупации. Не задав этих вопросов, среднестатисти-
ческий гражданин, участвующий в процессе «евроинтеграции», избавит свое патриотическое сознание от когнитивного диссонанса и будет послушным участником либерально-демократических процедур.
Именно потребностью элит и обществ в укреплении этих структур и повышении их значимости можно объяснить всю эту войну с памятниками, а, отчасти, и общий русофобский настрой внутренней и внешней политики.
Они не хотят, чтобы советское прошлое забывалось вообще и навсегда, чтобы оно отсутствовало в истории человечества. Тогда надо было бы в одной могиле с советским наследством похоронить и наследство антисоветское и оставить нации и национальные государства без целого века истории. Они хотят, чтобы задавались вопросы только относительно антисоветского прошлого, а насчет советского прошлого не задавались бы, и на эти вопросы граждане получали бы полноценные ответы, а по поводу советского прошлого таких ответов ни от кого не требовали бы. Нужно, чтобы для одних вопросов поводы были, а для других вопросов не было бы ни формальных, ни неформальных поводов.
Это довольно типичная механика мифотворческого и идеологического процессов. В нем есть заданные вопросы, и сформулированные в виде мифологем ответы на них. Но миф существует и существует очень устойчиво именно благодаря тому, что его внутреннее информационное пространство извне окружено некоей реальностью и информацией об этой реальности, которые объективно существуют, и по поводу этого существования людьми, пользующимися мифологическим способом познания, в принципе, могли бы быть заданы вопросы и сформулированы ответы, за пределами сложившегося мифа. Но, именно потому, что есть вероятность сложения знания о реальности за пределами мифа, массовое сознание признает такого рода вопросы неуместными в принципе. Оно как бы игнорирует сам факт существования чего-либо иного за пределами мифа. И этим достигается сплочение социальной структуры на почве приверженности мифологическому взгляду на окружающий мир.
«Лишние вопросы», будучи заданными, создают угрозу внутренней органичности пространства мифа и солидарности внутри социальной системы. Это правило соблюдается и идеологическим мышлением, источником для которого социальная мифология является даже в большей степени, чем наука. Поэтому в равной
мере общества, руководствующиеся в своем политическом бытии мифом, и руководствующиеся идеологией, в равной мере нацелены на максимальную ликвидацию, как разных поводов к появлению в сознании людей «лишних вопросов», так и тех, кто с готовностью такими поводами пользуется. То, что мы видим в западном сегменте постсоветского пространства, это не борьба с исторической памятью как таковой (это означало бы борьбу за де-социализацию этих социумов и делегитимацию государственной власти), это не вандализм (последнее означало бы гораздо меньшую избирательность в проявлении социальной агрессии в отношении мест памяти). Это попытка консолидировать общество и его сознание на почве национального политического мифа, обеспечивать стабильную работу которого должно расширяющееся вокруг него пространство «лишних вопросов», не подлежащих задаванию. Всего того, по поводу чего у общества отсутствует интерес как таковой, поскольку интересоваться этим неприлично «настоящему» украинцу, латышу, поляку. Им надо интересоваться другими вещами и поэтому надо, чтобы в структуре сакрального пространства политики отсутствовали те места памяти, которые создавали бы поводы для «лишних вопросов».
Интерес к этим местам памяти и этим вопросам властной элитой и гражданскими активистами, занятыми работой по консолидации нации, переадресовывается узким специалистам, задача которых перевести все, что для нынешнего поколения еще выглядит предметом дискуссий, предметом воспоминания и забывания в разряд «балластного исторического знания», которое время от времени можно вбрасывать в информационное пространство в режиме чего-то подобного «территории заблуждений» и тем удовлетворять потребности гражданина как обывателя, которому не хватает адреналина в его повседневном быте и он пытается получить этот адреналин за счет «прозрения», что его оказывается обманывали «официальная наука» и «официальная политика».
Не исключено, что по прошествии десятка лет на Украине и в Польше, например, популярными станут медийные проекты, авторы которых полушепотом будут сообщать массовой аудитории, что оказывается, вопреки мнению «официальной науки» и «официальной политики», 1-й Украинский фронт, освобождавший Польшу назывался так, не потому, что состоял из украинцев, что прибалтийские республики от германской оккупации освобож-
18
дала Советская Армия, а не подразделения вафен СС. Такого рода эпизодические извлечения из «балластных» структур исторической памяти функционально необходимы для нормального течения национально-государственного политического процесса. Они дают возможность обывателю проникнуться и мыслью и ощущением тех непредсказуемых угроз его стабильному существованию, которые возникнут, если ему вдруг придет в голову мысль задавать себе и другим гражданам, государственной власти «лишние вопросы».
Государству легче в плане идеологического и мифологического воспитания подрастающего поколения своих граждан снести десяток памятников советским воинам-освободителям, чем искать способы, не конфликтующие с логикой их стремления к европеизации, объяснить, по какому поводу эти памятники были поставлены. Можно поверить в искренность тех государственных и общественных деятелей в странах Балтии, на Украине, в Польше, Литве, которые считают сохранение советских мест памяти угрозой своей национально-государственной безопасности. Если граждане будут задаватьсмя разного рода «лишними» вопросами относительно прошлого и настоящего своих национально -государственных систем, если они таким образом будут пытаться мыслить и действовать за пространством мотиваций к политическому участию, очерченным национальными мифологией и идеологией, то это чревато дестабилизацией политического процесса.
