CC BY
147
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ: ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И ВОПРОСЫ ПРАКТИКИ
УДК 316.722
ПОЛИТИКО-МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕТЕРМИНАЦИЯ «ГЛУБИНЫ» ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
Н.И. Шестов
Саратовский государственный университет, кафедра политических наук E-mail: [email protected]
В публикации анализируются основные политические, культурные и психологические факторы изменений в динамике исторической памяти современных обществ, механизмы выстраивания баланса между памятью о прошлом и забыванием прошлого.
Ключевые слова: историческая память; кризис исторической памяти; политическая мифология.
POLITICAL AND MYTHOLOGICAL DETERMINATION «DEPTH» OF HISTORICAL MEMORY
N.I. Shestov
The article analyzes the main political, cultural and psychological factors are changes in the dynamics of the historical memory of modern societies, mechanisms of building a balance between the memory of the past and forgetting the past.
Key words: historical memory; crisis of historical memory; political mythology.
Сегодня, как и в прошлом, многие политические конфликты между государствами и обществами, конфликты внутри самих обществ и внутри государственных элит, возникают на почве их воспоминаний о прошлом, или на почве забывания уроков истории. В современной мировой политике, касается ли это переговоров по иранской ядерной программе, либо российско-украинских отношений, можно постоянно наблюдать, как конфликтующие стороны обвиняют друг друга в намеренном историческом беспамятстве, либо, напротив, в излишней злопамятности при решении насущных текущих проблем и задач. С одной стороны, природа
этой конфликтности понятна: память о прошлом или забвение прошлого, конвертированные в легитимность государственных и общественных институтов, есть важнейший ресурс любой политики, будь она традиционалистской или же модернизационной. И политические субъекты конкурируют между собой за этот ресурс, как за любой другой ресурс, материальный или не материальный. С другой стороны, проблемой остается понимание тех свойств исторической памяти, которые делают такие конфликты возможными и устойчивыми.
Сегодня ученые и публицисты, общественные и государственные деятели по разным поводам и в разных контекстах выказывают озабоченность состоянием исторической памяти современного российского общества. В ряду претензий, обычно предъявляемых к состоянию массового сознания молодого поколения российских граждан (недостаток патриотичности, сосредоточенность на ценностях материального порядка и т. д.), часто в более или менее выраженной форме присутствует упрек: новое поколение не обладает той полнотой исторической памяти, какой обладали поколения предшествующие. И настойчиво звучит мысль об угрозах будущему нашей страны, которые неизбежно станут реальностью, если государство и общество не предпримут соответствующих солидарных усилий в направлении исторического просвещения и патриотического воспитания своих граждан. С таким подходом можно согласиться. Действительно, в том, что и в каком объеме человек может и должен помнить о прошлом своей страны и всего мира, обладает ли эта память положительным, либо негативным настроем, тут многое зависит от воспитательной и просветительной работы соответствующих государственных и общественных институтов. Но необходима и оговорка. Еесли работа по воспроизводству системы исторической памяти ведется с некоторыми элементами организованности (время от времени появляются разного рода программы и концепции патриотического воспитания российских граждан, разрабатываются некие государственные стандарты исторического просвещения молодого поколения), то контроль общества и государства за стиранием в массовом сознании памяти о прошлом отпущен на самотек. Не потому, что в забвении прошлого нет политической проблемы. Потому, что не совсем понятно, насколько естественно связаны между собой позитивные и негативные тенденции в развитии исторической памяти, есть ли естественные пределы для забывания обще-
ством своего прошлого и, соответственно, для угроз, проистекающих из такого забвения.
Для государственного и общественного контроля за этими процессами, а, тем более, для хотя бы минимального управления ими, важным является понимание того, что такого рода усилия государственных и общественных институтов не самодостаточны. Они имеют смысл постольку, поскольку соотнесены с пониманием участниками всей этой работы ее объективных условий и пределов. Тех, которые задаются естественной динамикой структур массового сознания вообще, и естественной динамикой исторической памяти, в частности. Метафора: «Никто не забыт, ничто не забыто!» больше характеризует общий для сознания властных элит и части гражданских обществ оптимистический настрой относительно их способности управлять движениями массового сознания, нежели реальное состояние исторической памяти современных социумов. Реальность такова, что современные общества, как и общества прежние, многое помнят, но многое и забывают из своего прошлого и прошлого своих соседей. Европейские народы и государства никогда не образовали бы нынешний Евросоюз и не определили себя как «европейскую семью народов», если бы «помнили все, как оно было на самом деле» в их исторически длительном совместном проживании в общеевропейском доме. Не было бы, вероятно, ни современной России, ни ее евразийской интеграции с другими странами континента, если бы каждый раз в решение политических исторических и культурных проблем, возникающих между странами и народами на просторах Евразии вклинивалось бы это «как оно было на самом деле» и воспоминания о былых претензиях и обидах.
На самом деле, более-менее равновесное состояние массового сознания современных цивилизованных обществ в той его части, которая имеет отношение к осмысленному опыту прежнего их существования и сосуществования, обеспечивается балансом двух процессов: процесса припоминания прошлого и процесса забывания прошлого. Историческая память на определенном отрезке исторического времени выглядит относительно устойчивой в силу того, что общественное сознание одновременно припоминает что-то из прошлого и что-то забывает точно так же, как это имело место на предшествующих отрезках, и будет иметь место на отрезках последующих.
Этот естественный баланс имеет достаточно сложную структуру. Формальная сторона этой структуры более-менее понятна. На определение массовым сознанием того, что из прошлого государства и общества можно забыть, а что забывать нельзя, влияет много факторов, поддающихся политическому, историческому и правовому анализу. Это фактор смены поколений. То, что для старшего поколения составляло его жизненный опыт, от которого, в принципе, никуда не уйти, для новых поколений выглядит уже как опыт исторический, подлежащий критическому разбору на предмет того, что в нем для этих новых поколений полезно, а что нет. Это фактор политической (идеологической, прежде всего) коньюнктуры. Течение политического процесса, например, в Украине с середины 2014 г. и по настоящее время может послужить наглядным примером того, как политические интересы элитарных и социальных групп, борющихся между собой за контроль за ресурсами государства и гражданского общества, идеологические и экономические интересы зарубежных союзников этих групп, до неузнаваемости деформируют структуры массового сознания вообще, и в особенности в части исторической памяти. Те, кто в советское и даже, отчасти, постсоветское время были пособниками германских нацистов и предателями интересов своего народа, в современной в одночасье стали народными героями и борцами за государственную самостийность. Всегда прежде украинцы рассматривали себя и рассматривались во всем мире, как одна из исторически значимых ветвей восточного славянства. Однако, интерес к евроинтеграции и к отмежеванию от российской политики евразийской интеграции побуждает сегодня политическую элиту и значительную часть патриотически настроенного украинского общества ассоциировать себя с никому в мире современной науки не ведомым супердревним племенем «укров». Многое в том, как формально складывается баланс исторической памяти и забвения, зависит от свойств каналов передачи исторической информации, от приверженности участников информационной политики традиционным, либо модернизированным стратегиям поведения.
Важным фактором всегда является состояние предметного поля научных и публицистических исследований исторического процесса. Наука и публицистика откликаются на интерес к определенным историческим сюжетам, возникающим в сознании общества и элиты под влиянием разных условий их политической
коммуникации. Сегодня в России, на первом плане в структурах массового и элитарного сознаний устойчиво находятся сюжеты, связанные с подвигом советского народа в Великой Отечественной войне. Потребность расширить исторический формат восприятия массовым сознанием этого всенародного воинского и трудового подвига побуждает отечественных исследователей и публицистов предлагать массовой аудитории, активно потребляющей историческую и политическую информацию, больше информации о подвиге народов Российской Империи в период Первой мировой войны. А вот актуализации в массовом сознании сюжетов, связанных с историей Гражданской войны 1917-1921 гг., с политической жизнью советских общества и государства в предвоенные годы (история сталинских репрессий против командного состава РККА, коллективизации) современная наука и публицистика уделяют заметно меньше внимания, чем это, например, имело место в 90-е гг. прошлого столетия. Эти сюжеты не работают сегодня на укрепление властно-общественного политического консенсуса так, как они работали на него в первой половине 90-х гг., когда мыслями и действиями элиты и рядовых граждан руководило накопившееся за годы советской власти недовольство ее политикой у политической элиты и активных граждан. В ту пору, в условиях социально-политического кризиса, наука и публицистика, фактически, авральным порядком сконструировали для постсоветского общества ту историческую память, которая обеспечивала ему в условиях либеральных реформ если не безболезненное, то максимально быстрое расставание с советским форматом исторической памяти и основанными на ней советскими патриотизмом и гражданственностью.
Менее очевидна неформальная, содержательная сторона этого баланса. А именно, то обстоятельство, что современные цивилизованные общества в разные моменты своего существования помнят о своем прошлом на разную, так сказать, глубину, и забывают его по мере культурной и политической необходимости тоже на разную глубину. Понятием «глубина», в данном случае, обозначена детализация фактической стороны исторических процессов и явлений, структурирование и систематизация отдельных фрагментов истории, осуществляемая массовым сознанием и придающая специфические характеристики социальной исторической памяти в разное время и в разных местах. Детализация, которая, обычно, различным образом сочетается со способно-
стью массового сознания наделить исторический процесс, или отдельное событие прошлого, неким внутренним смыслом. Таким смыслом, который переводил бы этот процесс или событие из разряда исторических случайностей в разряд исторических закономерностей.
Факторы, упомянутые выше, и определяющие формальную конфигурацию того, что общество помнит о себе и своем государстве в прошлом или не помнит, задают глубины исторической памяти и исторического беспамятства лишь отчасти. Идеологии, научные исследования, активность публицистов и медиаструктур могут пробудить в сознании человека с позитивной, по отношению к окружающей его жизни, либо негативной гражданской позицией интерес к определенным историческим сюжетам. Они способны в некоторых случаях сконцентрировать его внимание даже на отдельных «знаковых» деталях и сделать из него приверженца определенных трактовок исторических событий и процессов. В 90-е гг. в нашей стране вряд ли кто-либо стал бы издавать, например, книги вроде «Ледокола» В. Суворова, если бы в ту пору у значительной части советских граждан (благодаря усилиям науки и публицистики узнавшим много нового для себя о репрессивной политике сталинского режима, об интригах и сговорах внутри советской и партийной властной элиты, об интригах самого «отца народов») не было потребности подкрепить свое достаточно внезапно возникшее разочарование в советской политике и свои надежды на успех либеральных реформ в нашей стране новыми конкретными историческими аргументами, новыми деталями и оценками.
Но у политики, науки, публицистики, как базовых культурных практик в современных цивилизованных обществах, нет средств заставить гражданина углубиться в исторические детали, в исторические факты и их теоретические оценки настолько, чтобы в результате сформировать в своем сознании некую принципиально новую трактовку смысла прошлого, выходящую за границы устоявшихся в массовом сознании дихотомий. Например: «советская власть народная власть» / «советская власть преступная власть», «Сталин - великий политик и полководец» / «Сталин - диктатов и преступник», «Трудности начального периода Великой Отечественной войны - результат интриг геополитических соперников Советского Союза (Англии, Франции, Германии)» / «Трудности начального периода Великой Отечественной войны - результат ре-
прессивной внутренней и недальновидной внешней политики советского руководства». Иначе говоря, сколько бы ни погружалось сознание гражданина в детали исторического прошлого общества и государства, к которым он принадлежит, для этого погружения всегда есть некий предел. Как есть предел и для его попыток игнорировать, либо просто забыть те детали прошлого и те его оценки, которые не соответствуют его политическому мировоззрению и его политической идентичности. Его историческая память совершает подвижки «в глубину», либо, наоборот «мелеет» в достаточно устойчивых фактических и смысловых границах.
Динамику позитивных (вспоминание прошлого) и негативных (забывание прошлого) изменений в исторической памяти социума можно представить, если воспользоваться образной аналогией, как «приготовление горячих и холодных блюд» по определенному достаточно традиционному для данного социума и подходящему к политическому моменту сборнику рецептов из ограниченного обстоятельствами набора ингредиентов. Как бы не менялась историческая память данного социума, как бы ни взаимодействовала она с исторической памятью других социумов в современном информационном пространстве, она постоянно сохраняет некие только ей присущие структурные свойства и «глубинные» измерения, которые позволяют исследователям этой памяти говорить о ней как о конкретном научном предмете: памяти этнической, либо национальной.
Границы, в которых складывается устойчивая динамика исторической памяти социума (когда при всех переменах политической, научной и информационной коньюнктуры историческая память не заглубляется в детали и смыслы исторического процесса ниже обычного для данной социальнополитической системы уровня и не «мелеет», не обращается в историческое беспамятство выше некоторого относительно безопасного для этой системы уровня) более других факторов определяет социальная, особенно социально политическая мифология. Ее роль «пограничника» отчасти объясняет, почему разннобразие политических культур граждан и гражданских групп в социуме сегодня, как и прежде, при всех возможных поворотах политического процесса относительно редко выплескивается за границы культурного пространства нации и национального государства. Относительно редко политический процесс доходит до состояния гражданской войны за историю как источник легитимности современных политиче-
ских идей и ценностей. Чаще постоянные конфликты идей и ценностей на уровне исторической памяти развиваются, будучи локализованными в границах исторически сложившегося культурного пространства нации и национального государства.
В данном случае исходным для такого рода оценок является понимание социального мифа, как сложившейся и устойчиво существующей в массовом сознании совокупности стереотипных представлений и эмоционально переживаемых суждений о прошлом настоящем и будущем социальной структуры, о ее внешнем социальном окружении и исходящих из него угрозах. Качество этих суждений, рациональное, либо иррациональное, подчиненное логике рациональности, либо логике абсурда - это вопрос философской квалификации проблемы и в данном случае он существенным не представляется. В данном случае более важной представляется структурная и функциональная сторона социального мифотворчества и мифопользования. Важно то, что современные общества, по рациональным ли, или иррациональным побуждениям, но ценят свою мифологию, активно ею пользуются для повседневных практических нужд, совершенствуют ее и продолжают мыслить мифами. Содержательная и оценочно-смысловая инвер-сивность социального мифа, как одно из базовых его качеств (когда у массового сознания есть возможность представить «черным» то, что вчера выглядело «белым», не прибегая к фактическому переформатированию структуры самого знания) позволяет людям с очень разными идеологическими и культурными подходами к знанию о прошлом, с очень разными взглядами на ценность того или иного в прошлом государства и общества, оставаться, участвуя в политическом процессе, в границах единого пространства исторической памяти и, в целом, единого для данной социально-политической системы культурного пространства.
Включенность людей, имеющих разный взгляд на прошлое, в единое пространство социально-политической мифологии компенсирует вероятные деструктивные последствия для пространства политической культуры социума от конфликтов разных вариантов их исторической памяти. И сторонники советской власти и памяти о достижениях советских государства и общества, и их принципиальные противники, считающие, что без советской власти России жилось бы лучше, в своей информационной, политической и научной борьбе не выходят, тем не менее, за пределы, например, общей для массового сознания советской поры и унас-
ледованной современным российским обществом установки массового сознания - Великая Отечественная война была великой трагедией для советских общества и государства, а также для всех цивилизованных народов мира. Она остается трагедией для современных поколений российских граждан, так же, как и для других народов на постсоветском пространстве, ею затронутых. И нынешние праздничные воспоминания о Великой Победе должны оставаться в любом случае воспоминаниями «со слезами на глазах» и для последующих поколений. А о том, каковы конкретные и детальные причины и поводы этой трагедии, какие научные и публицистические оценки лучше передают трагический смысл случившегося семьдесят лет тому назад, историкам, публицистам, отдельным гражданам, стремящимся забыть в деталях о прошлом или, напротив, детализировать свое знание о нем, можно спорить и конфликтовать друг с другом до бесконечности.
Возможен и нередок в наше время вариант, когда участвующий в таком конфликте исследователь (специалист или дилетант, ищуший «исторической правды»), движимый самыми искренними побуждениями изменить глубину личного и общественного исторического знания, ликвидировать в нем «белые пятна и черные дыры», переступает границу, прочерченную мифом в качестве верхней для функционирования исторической памяти в данной социальной системе. Границу, дальше которой не следует пренебрегать устоявшимися в массовом сознании оценками прошлого и предпочитать исторические детали стереотипной целостности исторических фактов и оценок, сложившейся в массовом сознании. В период массированной критики советского исторического опыта в 90-е гг. прошлого века, например, такого рода «нарушения границы» в творчестве ученых и публицистов трактовались как свидетельства прогресса научного знания о прошлом, как торжество науки над социально-политическим мифом. Но результатом такого «прогресса» и «торжества исторической правды» стало заметное общее «обмеление» исторической памяти постсоветских социумов на всем пространстве Евразии, включая Россию, и возрастание в массовом сознании общего недоверия к научному знанию о прошлом.
Другая сторона той же ситуации. Тот, кто начинает претендовать на некое инновационное (внесистемное или иносистем-ное) понимание сути прошедшего за пределами своего пространства социальной мифологии, сталкивается с вероятностью пере-
квалификации оппонентами его представлений о прошлом с научных на политические (идеологические). В этом случае приближение поиска исторического знания к верхней мифологической границе, на которой уже не представляют интереса ни исторические детали, ни обобщенные исторические оценки, а начинает вырисовываться как бы естественная необходимость забывания чего-то, такое приближение может быть трактовано как проявление непатриотичнолсти исследовательской позиции и вызвать неприятие в обществе и его элите. Отсюда возникает тот самый эффект, о котором упоминалось в начале. Эффект повышенного внимания исследователей, общественных и государственных институтов к проблематике «углубления» исторической памяти и невнимания к тому, что и процессы забывания прошлого нуждаются в общественном, властном и научном контроле. Что именно недостаточная осмысленность и управляемость этих процессов забывания со стороны общества и государства позволяет брать эти процессы под свой контроль и эксплуатировать в своих интересах исследователям типа В. Суворова.
Современные общества и государства целенаправленно пытаются противодействовать такой частной эксплуатации исторического знания и «измельчанию» исторической памяти. Они задействуют целый ряд механизмов (семья, система образования и образовательных стандартов, система подготовки научных кадров и определения приоритетных направлений научных исследований, формирование единого для данной социально-политической системы информационного пространства, единой системы общественных и государственных праздников и т. д.), призванных если не ликвидировать различие «глубин» исторической памяти отдельных социальных групп (что само по себе, вероятно, недостижимо в сложно организованных социальных системах поскольку их сложность, в ряду прочих факторов, поддерживается именно различием «глубин» памяти о прошлом социальных групп, их составляющих), то хотя бы минимизировать его и тем обеспечить внутрисоциальную общекультурную и идеологическую консолидацию. Если не предотвратить «измельчение» исторической памяти, то хотя бы удерживать этот процесс на безопасном для государства и общества удалении от критической границы, прочерченной социальной мифологией, после прохождения которой массовым сознанием последнее впадает в исторический нигилизм и становится податливым на разного рода интеллектуальные соблаз-
ны со стороны добросовестных, и не очень, критиков национально-государственного исторического опыта и пропагандистов «магистральных путей развития мировой цивилизации». И тем обеспечить внутреннюю консолидацию данной социально-политической системы перед лицом ее внешнеполитических оппонентов, стремящихся расколоть ее на уровне отношения разных людей и разных социальных групп к своему прошлому.
На фоне этих массированных усилий процедуры забывания остаются областью свободной (добросовестной и не очень) конкуренции за исторические факты и смыслы. Вследствие этого всегда верхняя граница исторической памяти, устанавливаемая мифом, будет представлять собой зону культурного и политического риска для общества и государства. Риска «измельчения» исторической памяти и выхода ее из-под социального и национально-государственного контроля. Или, правильнее было бы сказать, не всегда. До той поры, пока научное сообщество само не проникнется мыслью и не убедит общество и элиту, что, наряду с пониманием внешних факторов, определяющих динамику социальной памяти о прошлом, надо усовершенствовать современное научное и общественное понимание внутренней организации самой исторической памяти. В частности, связей между исторической памятью и социальной мифологией, как фактором, во многом определяющим сбалансированный характер динамики социальных воспоминаний о прошлом и забывания прошлого, риски и перспективы существования исторической памяти современных социумов как таковой.
