CC BY
17Литература и источники
1. Salmond J. W. Jurisprudence or the Theory of the Law. L., 1902.
2. Markby W. Elements of law, considered with reference to principles of general jurisprudence. Oxford, 1871.
3. Гоббс Т. Левиафан. М., 2001.
4. Харт Г. Понятие права. СПб., 2007.
5. Austin J. The Province of Jurisprudence Determined, Being the First Part of a Series Lectures on Jurisprudence, or the Philosophy of Positive law. L., 1861.
6. Frame A. Salmond. Southern Jurist. Wellington, 1995.
7. Amos Sh. A systematic view of the science of jurisprudence. L., 1872.
8. Грязин И. Текст права. Таллин, 1983.
References and Sources
1. Salmond J. W. Jurisprudence or the Theory of the Law. L., 1902.
2. Markby W. Elements of law, considered with reference to principles of general jurisprudence. Oxford, 1871.
3. Gobbs T. Leviafan. M., 2001.
4. Hart G. Ponyatie prava. SPb., 2007.
5. Austin J. The Province of Jurisprudence Determined, Being the First Part of a Series Lectures on Jurisprudence, or the Philosophy of Positive law. L., 1861.
6. Frame A. Salmond. Southern Jurist. Wellington, 1995.
7. Amos Sh. A systematic view of the science of jurisprudence. L., 1872.
8. Gryazin I. Tekst prava. Tallin, 1983.
МИХАИЛОВ АНТОН МИХАИЛОВИЧ - кандидат юридических наук, доцент кафедры теории права и сравнительного правоведения Московского государственного института международных отношений ([email protected]) MIKHAILOV, ANTON M. - Ph.D. in Law, Associate Professor of the Department of Theory of Law and Comparative Law of the Moscow State Institute of International Relations ([email protected]).
УДК 342.3 DOI: 10.24412/2411-2275-2021-4-13-20
МАМЫЧЕВ А.Ю., МОРДОВЦЕВ А.Ю., АПОЛЬСКИЙ Е.А. СТРАТЕГИЯ ВЛАСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В «ДОЦИФРОВОМ» ФОРМАТЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО МАНИПУЛИРОВАНИЯ2
Ключевые слова: государственная власть, политическое манипулирование, политическое сознание, правосознание, политическое поведение, массы, властные отношения, властные элиты, методология, «доцифровое» политическое пространство, политические идеи, политические процессы.
В статье рассмотрены сущностные и функциональные аспекты стратегии властных отношений в контексте эволюции институтов политического манипулирования в условиях традиционного (доцифрового) пространства. Авторы обращают внимание на различные модели политического моделирования и их влияние на конструирование властных отношений, которые рассмотрены в единстве теоретического, исторического и программно-технологического измерений. В работе показана тесная сопряженность исследования политического манипулирования с развитием идей в области правового, философского, политологического осмысления социальной сферы. Особое внимание уделено специфики и технологиям политического манипулирования в «доцифровом» социально-политическом и правовом поле, что важно в плане определения вектора дальнейших («цифровых») стратегических изменений взаимодействия власти и гражданского общества, государства и личности.
MAMYCHEV, A.Yu., MORDOVTSEV, A.Yu., APOLSKI, E.A.
STRATEGY OF POWER RELATIONS IN THE «PRE-DIGITAL» FORMAT OF POLITICAL MANIPULATION
Key words: state power, political manipulation, political consciousness, legal consciousness, political behavior, masses, power relations, power elites, methodology, "pre-digital" political space, political ideas, political processes.
The article considers the essential and functional aspects of the strategy of power relations in the context of the evolution of the institutions of political manipulation in the conditions of the traditional (pre-digital) space. The authors draw attention to various models of political modeling and their influence on the construction of power relations, which are considered in the unity of theoretical, historical and program-technological dimensions. The work shows a close connection between the study of political manipulation and the development of ideas in the field of legal, philosophical, political science understanding of the social sphere. Particular attention is paid to the specifics and technologies of political manipulation in the "pre-digital" socio-political and legal field, which is important in terms of defining the vector of further ("digital") strategic changes in the interaction between government and civil society, the state and the individual.
Конечно, в современной гуманитарии сложно найти категорию, в отношении содержания и смысла которой сложилось бы некая единая, универсальная трактовка. Теоретический, методологический и, в определенной мере, идеологический монизм, свойственный советскому периоду развития науки ушел в прошлое, хотя, следует признать, что в его рамках и были получены весьма солидные наработки, используемые (возможно, с определенными оговорками) исследователями и сегодня. Более того, стоит отметить и то обстоятельство, что в рамках
2 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31175 «Цифровизация властной коммуникации и политических отношений в современной России: основные траектории, акторы и модели».
различных гуманитарных дисциплин уже в постсоветскую эпоху имеет место дискуссия о концептуально допустимых пределах теоретико-методологического многообразия в познании различных социальных (правовых, исторических и др.) феноменов.
Например, можно вспомнить имеющую место в современном правоведении дискуссию относительно эвристической целесообразности и, вообще, концептуальной «корректности» вовлечения в юридические исследования методологических конструкций герменевтики, феноменологии, структурализма и постструктурализма и т.п. Ряд авторов весьма скептически относятся к такого рода теоретическим «изыскам», считают их крайне сомнительными и малопродуктивными «нетрадиционными» методами, которые только порождают своего рода «юридические химеры», уводят от адекватного понимания предметной области и никак не способствуют решению тех задач, которые имеют место в конкретной науке [1, с. 31].
В целом, конечно, вряд ли стоит соглашаться с подобного рода позициями, хотя, можно все же признать некоторое увлечение стремительно «ворвавшимися» в отечественное научно-исследовательское пространство философскими учениями и соответствующими им методологемами, которые, при их не всегда добросовестном использовании, действительно, приводят к отвлеченным теоретическим и практическим «пустышкам», правда, хорошо «прикрытым» новыми или по крайней мере еще малоизвестными широкому научному сообществу терминами (в силу их относительно недавнего заимствования чаще всего из западного философского и научного дискурса).
В этом плане, не является исключением и понятие «манипулирования», в отношении которого имеют место и привычные (традиционные или классические) наработки и новые подходы, широко используемые методологию в той или иной мере востребованных и оправдавших себя зарубежных философских (антропологических, юридических и иных) школ. В целом же, можно согласиться с теми исследователями, которые считают, что несмотря на имеющуюся традицию в понимании манипулирования и манипуляции, на сегодняшний день преждевременно говорить о некоем концептуально оформленном решении проблемы манипулирования [2, с. 87].
Поэтому, различные этимологически концептуальные интерпретации этого понятия не только существуют, но и наращиваются: в сферу юридической, социально-философской и психологической рефлексии попадают все новые и новые «пласты» манипулирования поведением человека и общества, что, разумеется, влечет и использование разнообразных по своему содержанию и разновекторных познавательных методик. Последнее, конечно же, обусловлено сложной и далеко неоднозначной социально ситуацией в России первой четверти XXI, теми процессами, которые возникают в системе властных отношений, элитогенезе, государственном управлении и местном самоуправлении, электоральном поле и др. и требуют многомерного понимания и соответствующих оценок.
Справедливо в этом плане отмечает Н.О. Королев, говоря, что диалог общества и власти в настоящее время осложняется на фоне протестных движений, неприятия значимых реформ (пенсионная, медицинская и др.), снижения рейтингов доверия к представителям элиты [2, с. 87].
Именно в рамках социальной конфликтогенности и рискогенности актуализируются вопросы, связанные с манипулированием, его методами и способами противодействия, результатами. Кроме этого, сложно спорить и с тем, что расширение цифровой среды, появление новых форм «цифровизации» разных областей общественной жизни, вовлечение в нее населения всей России и иных государств, новая волна информационной глобализации, широкие, практически неограниченные (несмотря даже на только формирующуюся систему законодательного регулирования в этой сфере) возможности контроля частной жизни человека (вынужденно живущего в информационно-цифровом поле), ее различных проявлений со стороны как государственных, так и других структур все более и более обостряют проблему манипулирования, которая уже давно перестала иметь исключительно научно-познавательное или философское (т.к. речь здесь все же идет о «сознании» человека или «массовом сознании», что, как известно, всегда привлекало внимание философов, а позже психологов и психиатров) значение и в национальной и международной системе отношений приобрело ярко выраженное практическое «прочтение».
Если же суммировать и несколько обобщить взгляды на процесс сближения общей категории «манипуляции» и ее разновидности - управленческих манипуляций, то можно определить две основные позиции. В рамках первой из них в процессе эволюции понятия «манипуляция» возникали новые формы и способы манипулирования массами. С этих позиций показывается, что общефилософские истоки возникновения этой категории восходят еще к временам европейской античности, когда мыслители (Платон, Аристотель, Цицерон), правда, еще на интуитивном (возможно, даже созерцательном) уровне выделяли и описывали сложные процессы манипулирования (естественно, еще не используя этот термин), определяли их значение при осуществлении властных отношений, для формирования и развития идеологий.
Можно вспомнить хотя бы известные предложения Платона по внедрению в общественное сознания населения его «идеального государства» необходимых для существования этой, тогда еще умозрительной модели власти ценностей, мировоззренческих установок, связанных с легитимностью, по сути своей, «кастового» деления социума, позже Цицерон отмечал важность «привития» населению Римской империи идеи о «вечности» и «величии» Рима, о единственной в мире «идеальной» (но уже реализованной в механизме государства) гармонии трех властных центров (монархического, аристократического и народного) и т.п. В настоящее время сформировалось такое понимание манипуляции, когда под ней принято считать различные акты влияния или управления массами людей либо отдельными индивидами [3, с. 132-138] (западная трактовка), а также управления людьми в качестве объектов [4]. Выделим также и такой аспект, в рамках которого манипулировать - значит подделывать, подтасовывать факты с определенной целью [5, с. 176].
Представляется, таким образом, что манипуляция является атрибутом любой системы властных отношений, отличаясь при этом способами и результатами. Поэтому утверждается, что история понятийного наполнения термина «манипуляция» уходит в глубокую древность, ибо манипулирование «старо», как человек и общество, более того, по мнению ряда авторов, оно даже является «выражением инстинктивной потребности человека» [6, с. 17].
И как некая инстинктивная потребность, манипулирование есть своего рода технология «обманного видения», алгоритм создания механизмов давления на поведение отдельных лиц, социальных (возрастных, профессиональных и др.) групп, страт и т.д. Такой в целом негативный образ, однако, нельзя понимать однозначно, но следует воспринимать диалектически, поскольку кроме отрицательных аспектов можно видеть и положительные (например, управление влиянием на систему общества, создание условий для предсказуемости поведения основных элементов этой системы и пр.). При этом важно понимать, что граница между позитивным и негативным манипулированием весьма условна и часто неуловима [7, с. 22-23].
Действительно, было бы некорректно приписывать манипулированию исключительно негативный контекст его толкования, такой подход, очевидно, обедняет научные представления об этом явлении, уводит от ряда его важных аксиологических и практических аспектов, да в историческом измерении манипулирования подобная «однобокость» вряд ли может быть верифицирована (как в российском, так и зарубежном цивилизационных пространствах).
Обращаясь же к наиболее часто встречающимся в специальной литературе позициям российских исследователей по этому вопросу, можно увидеть очевидный оценочный «перекос»: властные элиты не могут существовать без в той или иной степени развитого механизма манипулирования, т.е. оно всегда тотально, неизбежно и в нем задействованы (кроме непосредственно властных структур) в определенном плане гуманитарное научное познание (философия, правоведение, история и иные отрасли) и религиозные институты (например, РПЦ, чья роль в определенные исторические периоды была весьма и весьма ощутима в отечественном манипулятивном поле), искусство (здесь, в частности, стоит, согласиться с В.И. Лениным об особой роли кино в период «социалистического строительства, да и отношение И.В. Сталина к театральному искусству в контексте усиления, оптимизации манипулятивного механизма в общественной жизни СССР также хорошо известно), а в конце Х1Х-начале ХХ вв. на первое место выходят СМИ, в конце ХХ в. - цифровые технологии, роботизированные системы, при этом, чаще всего, утверждается, что манипуляции имеют исключительно негативный характер [8, 9, 10], а потому требуют дополнительных правовых оценок.
Вторая парадигма понимания наоборот, считает, что институт манипулирования сравнительно молодой, связан с процессами усложнения общественных отношений к двадцатому столетию [11]. Действительно, управление уже в ХХ в. окончательно становится одной из самых действенных и наглядных областей жизни социума, поэтому в ней достаточно явно и ярко проявился феномен «массовости», «толпы» (вспомним, здесь античный термин «охлократия»). Именно сложные и далеко не всегда линейные процессы актуализировали роль и важность феномена «манипулирования» в социальной организации (весомую роль в обосновании данной позиции сыграли труды Х. Ортега-и-Гассета) [12]. В таком эвристическом контексте известный в дискурсе вопрос о соотношении двух близких, но не идентичных понятий - «политическое манипулирование» и «манипулирование сознанием», - конечно, не снимается, но его теоретико-методологическая острота заметно уменьшается.
Дело в том, что даже в первом приближении становится понятно, что категория «политическое манипулирование» заметно шире по своему логическому объему, т.к. включает в себя не только «манипулирование сознанием» (прежде всего, конечно, «массовым», т.к. индивидуальное сознание в этой области общественных отношений далеко не так важно и интересно для властных элит), но и поведением, что, в целом, и следует признать неким искомым результатом манипулирования. Однако разные философские (от Канта, Гегеля, Маркса и далее) и сложившиеся на их основе социально-психологические и даже медицинские подходы к феномену «сознания» содержат вывод о том, что сознание само по себе «неуловимо» и может быть «сообщено» во вне исключительно через поведенческие акты, т.е. действия субъектов - носителей этого сознания, если, разумеется, не входить в многообразие религиозно-мистических учений и признавать, например, «созерцание» в качестве особого проявления «чистого» сознания индивида. В этом плане, для некоторых познавательных операций следует различать два эти понятия, но в большинстве случаев никакие отдельные скрупулезные изучения здесь не имеют ни теоретического, ни практического смысла.
Интересна в этом плане мысль Х. Ортега-и-Гассета, который подчеркивал, что необходимость манипуляций возрастает в эпоху широкого развития демократических институтов (западное пространство ХХ в.), когда именно массы претендуют на (непосредственное или опосредованное) руководство государством, стремятся к установлению действенного правого механизма контроля за властвующими элитами (здесь явный конфликт желаний и отсутствия надлежащего опыта их реализации [12, с. 27]. Похожую мысль высказал и К. Шмитт. По его мнению, манипуляция в современном социуме неизбежна в принципе, она вытекает из закономерностей прогрессивного развития современного общества [13, с. 215].
Как видим, в этой парадигме важным моментом выступает не только то, что манипулирование как объект научного и философского осмысления - это явление сравнительно недавнее, но и внимание здесь уже акцентируется не на внешних эффектах манипуляции -технологиях, способах создания иллюзий, неких искаженных представлений, в отношение тех или иных реалий, а на внутреннем состоянии и мышлении самого объекта манипулирования, его когнитивной составляющей, деятельностной и эмоциональной сферах. В этом контексте неслучайно появился, например, предложенный Р. Борецким тезис о том, что управление именно иррациональной областью необходимо считать манипуляцией. Как следствие, - этот институт направлен на снижение конфликтогенности в обществе [14, с. 32]. Сюда же отнесем и высказывание Г. Франка о том, что манипулирование есть тайное психическое воздействие на массовое народное сознание [8, с. 127]. Здесь вряд ли стоит соглашаться с такого рода «иррационализацией» манипулирования. Однако по своей направленности и содержанию эти выводы в полной мере укладываются в выделенную нами вторую позицию.
Обобщающим же для этих подходов и мнений является понимание манипулирования, предложенная В. Бессоновым, согласного которому манипулирование суть не «внешние эффекты манипуляции», технологии, направленные на создание этих самых иллюзий или искаженных представлений в отношение каких-либо процессов, событий, явлений, но особое внутреннее состояние и мышление объекта манипулирования, осуществляемого ненасильственным образом [6, с. 98].
В настоящее время имеет место и иная тенденция в осмыслении манипулирования, а именно, когда любое идеологическое противоборство трактуется в качестве своеобразной формы
«манипулятивной игры». В этом контексте, например, П. Лайнбарджер отмечает, что в современной действительности манипуляции в сфере управления фактически заменяют собой некоторые известные ранее институты (войны, легитимное насилие и т.д.), маскируясь под традиционные символы и ценности («Церковь», «Родина», «Отчизна» и др.).
Наконец, отметим и важность разграничения манипулирования и информационного экстремизма. Если первое явление часто трудно зафиксировать (квалифицировать), то второе -явление более явное, с которым государство борется с помощью уголовно-правовых механизмов [15, с. 65-66]. Очевидно, поэтому, что противодействие и защита от манипулирования должны основываться на каких-либо иных (духовных, образовательных) элементах.
Конкретизируя указанные здесь позиции, проводя их теоретико-методологическую деконструкцию следует выделить три (диалектически связанных) основных измерения исследования сущности и проявлений манипулирования в современном дискурсе:
1) теоретическое (концептуальное), в рамках которой и в одной, и в иной позиции идет поиск сущностных аспектов манипулятивной деятельности, возникают вопросы и дискуссии в отношении признаков и принципов этого явления;
2) историческое, предполагающее изучение традиционных и модернизационных форм и способов воздействия на сознание масс, отдельных социальных групп, страт и т.п. в ходе исторической эволюции, трансформации разных национальных систем управления, а также мирового пространства. Здесь еще крайне мало исследований, хотя, например, в отношении специфики манипулирования сложившейся в России в период правления Ивана IV, патриарха Никона, Петра I, В.И. Ленина, И.В. Сталина, представителей постсоветских (либеральных и иных) властных элит необходимы отдельные, возможно, и междисциплинарные исследования;
3) технологическое (практико-прикладное), в котором выделяют и оценивают с позиции эффективности способы манипулирования сознанием и поведением населения государства (от Н. Макиавелли до современных «цифровых» и «роботезированных» манипулятивных конструкций). В частности, здесь имеет смысл вернуться к осмыслению природы, значимости и организации института цензуры, которую, конечно, не следует, сводить исключительно к «жесткой», идеологической цензуре, но стоит обратиться к различным ее видам, вариантам ее осуществления.
Кроме этого, очевидно, настало время четко различать два временных и, одновременно, принципиально отличающихся по своему технологическому содержанию этапа манипулирования: «доцифровой» и «цифровой» (хотя, возможно, в ближайшем будущем возникнет и третий -«постцифровой»).
Отдельно следует обратить внимание и на то, что все приведенные выше измерения манипулирования являются весьма показательными критериями оценки разных государственно-правовых режимов, параметрами их различения и основаниями для функционирования в их рамках идеологических институтов [16]. По большому счету, изучение манипулирования, его специфики в демократическом, авторитарном и тоталитарном режимах выводит на проблему правового сознания и правовой ментальности в контексте отличающихся друг от друга систем властных отношений. В частности, в условиях демократического режима, одним из признаков которого является, как известно, «идеологический плюрализм» правовой механизм манипулирования - это система допустимых законодательством средств и методов воздействия на правовое и даже экономическое сознание граждан со стороны разных (легальных) субъектов («акторов» - термин германского и римского классического права), с целью придать их активности нужное этим «силам» направление.
Здесь, в условиях часто весьма острой конкуренции, имеющей место между разными «властными авантюристами» (термин М. Фуко), манипулирование, разумеется, всегда стремиться выйти за рамки законодательно дозволенного, что свойственно и его природе, да и сущности самой демократии, институты которой далеко не всегда можно уложить в «прокрустово ложе» национальной правовой системы, которая, все же должна включать весьма строгие ограничения для разного рода «манипуляторных» деструкций, а именно, воздействия на правовое сознание с помощью откровенно ложных или популистских заявлений, угроз, причем, как мнимых, так и реальных (ухудшения жизни большинства населения, сохранения и воспроизводства этноса, нации и т.п.). Однако парадокс здесь состоит в том, что безмерное расширение демократических прав и свобод (свободы слова, собраний, идеологического многообразия, многопартийности и т.п.)
может привести к хаосу, потере управляемости и в итоге - свертыванию самой демократии. История знает много тому примеров, причем, как в духовной, так и в государственно-правовой сферах.
Например, своего рода мутация известных реформ М. Лютера, в ходе которых своего рода «демократизация» или «либерализация» религиозной жизни, в частности, в сфере межличностных (пропаганда свободных любовных отношений и т.п.) и семейных правоотношений (допущение расторжения брака и др.) уже через несколько десятилетий привели к режиму пуританизма, системе жестких ограничений (Ж. Кальвин - «женевский Папа» и др.), получивших свое отражение, естественно, и в законодательстве протестантских государств. Манипулирование в них, соответственно, было направлено на «привитие» пуританских ценностей и институтов на уровне массового, корпоративного и личного правового сознания, правовой культуры, на формирование, постепенно, но целенаправленно устойчивой пуританской правовой ментальности, иные же варианты религиозных практик, а именно воля, стремление к ним граждан или подданных должно быть подавлено, в этом и есть главная цель воздействия властных элит на населения.
Относительно государственно-правовых, властных отношений уместно вспомнить ситуацию в Германии, когда одна из самых демократических и либеральных европейских конституций - Веймарская, принятая в 1919 г. позволила прийти к власти (опять же законным и весьма демократическим путем) Адольфу Гитлеру и его партии, т.е. в этом конституционно-правовом пространстве разные, в том числе и радикальные (например, фашистские, коммунистические и др.) манипулятивные практики являлись легальными, несмотря на их разрушительное для постмонархической (демократической) Германии содержание и направленность. Дело все в том, что стремящиеся к власти противоположные по своему идеологическому содержанию, но совпадающие по своим целям (уничтожение либерально-демократической Германии) силы - фашисты и коммунисты - «оседлали» два разных вида социальной ненависти - национальную и классовую.
В силу конкуренции различных манипулятивных технологий, к началу 30-х годов ХХ в. национальная (нацистская) идея стала очевидно преобладать: она в большей мере, чем марксистско-классовая соответствовала ожиданиям масс, а по большому счету - государственно-правовой ментальности населения Германии. Учтем, здесь, конечно, множество факторов (объективных и субъективных), но все же выделим в первую очередь то обстоятельство, что возникшая еще в рамках немецкой классической философии этнокультурная модель нации в первой четверти ХХ в., не просто вступила в противоречие с «французской» (этатистской) моделью (отождествление нации с гражданской общностью, которая была представлена и гарантирована государством), но несколько позже, к началу 30-х годов, стала тяготеть к искомому нацистскими элитами расово-антропологическому дискурсу.
В конечном счете, нацистские манипуляции (облеченные в форму закона) весьма неплохо «легли» на «этнические» ожидания и «почву» германской нации, в рамках правовой культуры которой не «прижились» классовые тренды (что и сорвало стратегию «мировой революции» советских вождей), они оказались «отторгнутыми» массами.
Весьма интересна природа и вектор манипуляций в авторитарных режимах. Ясно, что в них, по сути своей, исчезает полисубъектность манипуляций: единственным легальным и «полновесным» манипулятором, оказывающим воздействие, прежде всего, на массовое правовое сознание, а, соответственно, и поведение большинства граждан выступают властные элиты, среди которых, как правило, выделяется фигура авторитетного (возможно, претендующего на роль национального) лидера, иные же, оппозиционные субъекты манипулирования либо вовсе «исчезают», сами, или под известным давлением со стороны властных институтов уходят с публичной сцены, либо функционируют за рамками правового поля, т.е. переходят на нелегальное существование и в таком статусе пытаются оказывать информационно-идеологическое влияние на массы, однако, чаще всего, в условиях «нелегальности» последнее не приобретает действительно массового масштаба и в целом мало ощутимы в национальной политико-правовой жизни.
Здесь можно вспомнить, например, стремление РСДРП (б) воздействовать «на умы» подданных российской империи с 1903 г. по 1917 г., когда еще только что созданная партия после революции 1905 г. была, в общем, разгромлена имперской властью (лидеры находились или в эмиграции, или в ссылках и тюрьмах), ее деятельность была поставлена вне закона и, в итоге,
манипулятивное (революционное) воздействие на массы оказалось приближенным к «нулю», чем объясняется, в частности, неучастие большевиков в февральской революции 1917 г., и полное отсутствие поддержки этой организации со стороны широких слоев населения вплоть до апреля 1917 г., когда вернувшийся в Петроград В.И. Ленин обозначил свою государственно-правовую стратегию в «Апрельских тезисах» и партия начала будировать в массах тезис о «незавершенности» революции в России.
В тоталитарном государственно-правовом режиме, как хорошо известно, может быть только один центр и источник манипулирования - государственная власть. Здесь в принципе нет никакой «манипулятивной» конкуренции. При «единственно верной» идеологии имеет место четко отлаженный механизм воздействия на массы, основная цель которого постоянная поддержка неограниченного ничем господства властных элит или вождя. Здесь весьма часто манипулятивные практики направлены на поддержание особой харизмы национального или партийного (что здесь одно и тоже) лидера, что безусловно важно и плане поддержания высокого уровня легитимности его власти. В общем, тотальный характер государства, которое прочно заняло все социальные ниши и не без помощи созданной им правовой системы сумело «растворить» в себе даже частную жизнь требует такой же тотальности в отношении манипуляций: все виды искусства (литература, театр, кино, живопись и др.) должны быть инструментом воздействия на сознание населения, различные детские организации также заняты в этом идеологическом механизме, СМИ, даже церковь, так или иначе, оказывается в этом манипулятивном «хороводе».
Отдельного изучения требует важная для теории права типизация манипулирования как в цифровую, так и в «доцифровую» эпоху. Так, следует различать, причем, по различным критериям «революционное манипулирование» (в период «смут», «переворотов», «переходных состояний» и иных моментов нестабильности властных отношений) и механизм манипулирования в периоды относительной стабильности (например, с конца 6Q-K до середины BQ-х гг. ХХ в. в СССР и т.п.).
Литература и источники
1. Козлихин И.Ю. О нетрадиционных подходах к праву // Правоведение. 2QQ6. №1. С. 31-40.
2. Королев И.О. Политическое манипулирование в системе научного знания о политических процессах // Вестник РУДЫ. Серия Политология. 2Q12. № 4. С. 87-94.
3. Доценко Е.Л. Манипуляция: психологическое определение понятия / Е. Л. Доценко // Психологический журнал. 1993. Т. 14. № 4. С. 132-138.
4. Манипуляция // Электронный словарь. URL: http://www.new-articles.ru/manipulation/manipulation-essense.html.
5. Краткий политический словарь / Сост. и общ. ред. Л.А. Оникова, КВ. Шишлина. 3-е изд., доп. М., 1983.
6. Бессопов Б.К Идеология духовного подавления. М., 1978.
7. Цуладзе А. Политические манипуляции или покорение толпы. М., 1999.
8. Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М.: Эксмо, Алгоритм, 2QQ6. 83Q с.
9. Колесников Е.А. Механизмы легитимации технологий политического манипулирования: Автореф. дисс... капд. полит. паук. Ростов-па-Дону, 2Q11.
1Q. Моисеев А.К Средства массовой информации и общественное сознание. Чебоксары, 2QQ9.
11. Московичи С. Век толп: ист. трактат по психологии масс / Пер. с фр. Емельяновой Т.П. М.: Центр психологии и психотерапии, 1996. 478 с.
12. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М., 2QQ3.
13. Шмитт К. Политическая теология. Сборник. М.: «КAHОH-пресс-Ц», 2QQQ. 336 с.
14. Борецкий Р. В бермудском треугольнике ТВ. М., 1998. 2Q2 с.
15. Воронцов С.А., Упорников Р.В. Информационный экстремизм и экстремистская деятельность в политико-правовом процессе современной России. Ростов н/Д, 2QQ8.
16. Апольский Е.А., Мордовцев А.Ю., Хоменко С.М. Политико-правовой режим в сущностном и национальном измерении. М., 2021. 160 с.
References and Sources
1. Kozlihin I.Yu. O netradicionnyh podhodah k pravu // Pravovedenie. 2QQ6. №1. S. 31-40.
2. Korolev N.O. Politicheskoe manipulirovanie v sisteme nauchnogo znaniya o politicheskih processah // Vestnik RUDN. Seriya Politologiya. 2012. № 4. S. 87-94.
3. Docenko E.L. Manipulyaciya: psihologicheskoe opredelenie ponyatiya / E. L. Docenko // Psihologicheskij zhurnal. 1993. T. 14. № 4. S. 132-138.
4. Manipulyaciya // Elektronnyj slovar'. URL: http://www.new-articles.ru/manipulation/manipulation-essense.html.
5. Kratkij politicheskij slovar' / Sost. i obshch. red. L.A. Onikova, N.V. SHishlina. 3-e izd., dop. M., 1983.
6. Bessonov B.N. Ideologiya duhovnogo podavleniya. M., 1978.
7. Culadze A. Politicheskie manipulyacii ili pokorenie tolpy. M., 1999.
8. Kara-Murza S.G. Manipulyaciya soznaniem. M.: Eksmo, Algoritm, 2006. 830 s.
9. Kolesnikov E.A. Mekhanizmy legitimacii tekhnologij politicheskogo manipulirovaniya: Avtoref. diss... kand. polit. nauk. Rostov-na-Donu, 2011.
10. Moiseev A.N. Sredstva massovoj informacii i obshchestvennoe soznanie. CHeboksary, 2009.
11. Moskovichi S. Vek tolp: ist. traktat po psihologii mass / Per. s fr. Emel'yanovoj T.P. M.: Centr psihologii i psihoterapii, 1996. 478 s.
12. Ortega-i-Gasset H. Vosstanie mass. M., 2003.
13. Shmitt K. Politicheskaya teologiya. Sbornik. M.: «KANON-press-C», 2000. 336 s.
14. Boreckij R. V bermudskom treugol'nike TV. M., 1998. 202 s.
15. Voroncov S.A., Upornikov R.V. Informacionnyj ekstremizm i ekstremistskaya deyatel'nost' v politiko-pravovom processe sovremennoj Rossii. Rostov n/D, 2008.
16. Apol'skij E.A., Mordovcev A.Yu., Homenko S.M. Politiko-pravovoj rezhim v sushchnostnom i nacional'nom izmerenii. M., 2021. 160 s.
МАМЫЧЕВ АЛЕКСЕЙ ЮРЬЕВИЧ - доктор политических наук, кандидат юридических наук, доцент, заведующий лабораторией политико-правовых исследований Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. МОРДОВЦЕВ АНДРЕЙ ЮРЬЕВИЧ - доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры теории и истории государства и права Ростовского института (филиала) Всероссийского государственного университета юстиции (РПА Минюста России); профессор кафедры теории и истории права и государства Ростовского филиала Российского государственного университета правосудия ([email protected]).
АПОЛЬСКИЙ ЕВГЕНИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ - кандидат юридических наук, доцент, заведующий кафедрой теории и истории государства и права Ростовского института (филиала) Всероссийского государственного университета юстиции (РПА Минюста России) ([email protected]).
MAMYCHEV, ALEXEY Yu. - Doctor of Political Sciences, Associate Professor, Head of the Laboratory of Political and Legal Research, Moscow State University named after M.V. Lomonosov ([email protected]).
MORDOVTSEV, ANDREY Yu. - Doctor of Law, Professor, Department of Theory and History of State and Law of the Rostov Institute (branch) of the All-Russian State University of Justice (RPA of the Ministry of Justice of Russia); Professor of the Department of Theory and History of Law and State of the Rostov Branch of the Russian State University of Justice ([email protected]). APOLSKY, EVGENY A. - Ph.D. in Law, Associate Professor, Head of the Department of Theory and History of State and Law of the Rostov Institute (branch) of the All-Russian State University of Justice (RPA of the Ministry of Justice of Russia).
УДК 340(091) DOI: 10.24412/2411-2275-2021-4-20-24
КУЗЫЧЕНКО В.С.
ИДЕЯ НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА В ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ КОНЦЕПЦИИ
ИВАНА ИЛЬИНА
Ключевые слова: государственно-правовое устройство, национальное государство, государственная концепция, власть, государство, национальные интересы.
В статье дан анализ государственно-правовой концепции Ивана Ильина с точки зрения идеи построения национального государства в России. Ильин глубоко исследует причины крушения в России монархического строя, определяя, наряду с политическими, экономическими, социальными, в первую очередь, духовные причины, падение правосознания кризисного общества. Являясь идейным противником коммунизма, ученый создает модель будущей России и видит ее как национальное государство. Размышляя о национальном государстве, Ильин говорит о формировании единой нации, о духовном единении народа, любви к своему культурному своеобразию. При этом он исходит из того, что это государство не должно иметь нездоровой идеализации своего опыта, агрессивной идеологии и больного самомнения, но обладать объективным взглядом на свои возможности и недостатки. В своей политико-правовой теории Иван Ильин исследует пути дальнейшего развития Российской государственности, анализирует опыт предыдущих исторических периодов.
KUZYCHENKO, V.S.
THE IDEA OF A NATIONAL STATE IN THE POLITICAL-LEGAL CONCEPT OF IVAN ILYIN Key words: state-legal structure, national state, state concept, power, state, national interests.
The article analyzes the state-legal concept of Ivan Ilyin from the point of view of the idea of building a national state in Russia. Ilyin deeply investigates the reasons for the collapse of the monarchical system in Russia, defining, along with political, economic, social, primarily spiritual reasons, the decline in the legal consciousness of a crisis society. Being an ideological opponent of communism, the scientist creates a model of the future Russia and sees it as a nation state. Reflecting on the national state, Ilyin talks about the formation of a single nation, about the spiritual unity of the people, and love for their cultural identity. At the same time, he proceeds from the fact that this state should not have an unhealthy idealization of its experience, aggressive ideology and sick self-conceit, but have an objective view of its capabilities and shortcomings. In his political and legal theory, Ivan Ilyin explores the ways of further development of the Russian statehood, analyzes the experience of previous historical periods.
Иван Александрович Ильин - российский философ и правовед, выпускник Московского университета, труды которого посвящены России, ее историческим судьбам и что важно, ее будущему. Он родился в г. Москве в 1883 году в семье присяжного поверенного округа Московской судебной палаты, Александра Ивановича Ильина и Екатерины Юльевны Ильиной. Окончил с золотой медалью 1 -ю классическую гимназию Москвы, после чего поступил без экзаменов на юридический факультет Московского университета, где стал учеником известного правоведа Павла Ивановича Новгородцева. В 1906 году его супругой становится Наталья Вокач, в дальнейшем ставшая верной подругой и помощницей в жизни выдающегося ученого, хранительницей его богатого творческого наследия. Яркий талант выдающегося национального мыслителя проявился у Ильина довольно рано. Оставленный в университете для подготовки магистерской диссертации и преподавательской работы, на защите в 1918 г. он получил сразу степени магистра и доктора государственных наук за выдающуюся работу «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» [1, с. 102-105].
Получив признание научного сообщества Москвы, Ильин получает звание профессора и продолжает работу в Московском университете. Однако после Октябрьской революции философ,
