CC BY
16РИЧ ДЖ.
СТРАХ, АЛЧНОСТЬ И СЛАВА: ПРИЧИНЫ РИМСКОЙ АГРЕССИИ В ЭПОХУ СРЕДНЕЙ РЕСПУБЛИКИ
RICH J.
Fear, greed and glory: The causes of Roman war-making in the middle Republic // War and society in the Roman world / Ed. by Rich J., Shipley G. — L.; N.Y., 1993. -
P. 38-68.
Статья Джона Рича посвящена анализу существующих в историографии теорий римского империализма. Автором рассматриваются тенденции и факторы развития римской войны и экспансии в классический период республики (III-II вв. до н.э.).
До недавнего времени, пишет он, в науке господствовала доктрина, обязанная своим происхождением известному немецкому антиковеду XIX столетия Т.Моммзену, который доказывал, что римс-кий империализм был, по существу, оборонительным. Согласно его теории, главным фактором, побуждавшим римлян предпринимать свои войны, был страх перед могущественными соседями, который в некоторых случаях был обоснованным, а в других — ошибочным. Перспектива экономической выгоды не играла важной роли в развязывании войн, а римская территориальная экспансия была в основном непреднамеренной (с. 39).
Впервые основательная критика этой теории была предпринята в работе Уильяма Харриса в 1979 г. . У.Харрис полагал, что наиболее важным фактором, толкавшим римлян к войне, было их стремление к
1 Harris W.V. War and imperialism in Republican Rome, 327—70. — Oxford, 1979. — XI. 293 p.
славе и экономическим выгодам, которые давали успешные войны. Соображения обороны, хотя и играли определенную роль в некоторых конфликтах, тем не менее имели второстепенное значение.Экспансия, доказывал он, была главной целью римлян, и они, как правило, не упускали возможность аннексировать чужую территорию, за исключением тех случаев, когда особые обстоятельства заставляли их поступать иначе (с. 40).
Взгляды У.Харриса на природу римских войн и империализма, пишет автор, вызвали широкий отклик среди ученых уже в силу того, что доктрина «оборонительного империализма» была слишком парадоксальна по своей сути. Однако его позиция, в свою очередь, также вызвала ряд критических замечаний. В наиболее концентрированном виде они были изложены Дж.Нортом с точки зрения которого, Харрис слишком много внимания уделил анализу процесса принятия решений и недостаточно остановился на тех структурах римского общества, которые толкали его к войне и экспансии. По мнению самого Норта, поскольку Хар-рис убедительно продемонстрировал агрессивный характер римских войн, фокус дебатов теперь должен быть смещен в сторону изучения более глубокой проблемы происхождения, значения и неизбежного исчезновения экспансионистских структур в римском обществе и государственной организации (с. 43).
Действительно, отмечает Дж.Рич, оценка Харрисом структурной роли римской войны не является исчерпывающей. В частности, он мало уделяет внимания проблеме взаимосвязи войны и рабства и полностью упускает из виду функции италийских союзников Рима. Между тем война генерировала поступление рабов, доступность которых трансформировала италийское сельское хозяйство таким образом, что еще больше увеличивала спрос на них, удовлетворить который могли только новые войны. Участие в войнах италийских союзников было единственной формой их эксплуатации со стороны римлян. И если Рим собирался извлекать какую-то пользу из созданного им союза, он должен был постоянно находить применение италийским воинам. Разумеется, пишет автор, нет оснований утверждать, что необходимость поддерживать на должном уровне поступление рабов или держать всегда при деле италийских союзников непосредственно влияла на решения римского прави-
1 North J.A. The development of Roman imperialism // Journal of Roman studies. — L.; N.Y., 1981. - N 71. - P. 1-9.
тельства относительно войн. Тем не менее факторы такого рода, осознавали это римляне или нет, играли свою роль в ограничении рамок их выбора и помогают объяснить их постоянную склонность к ведению войн.
Упрекая Харриса в слишком упрощенном подходе к проблеме римского империализма, отмечает автор, Норт, в свою очередь, пытается доказать, что все основополагающие структуры римского общества работали в одном направлении — непрерывной войны и экспансии. Такое представление, по мнению Дж.Рича (которое он в дальнейшем старается обосновать), не верно. В целом, пишет он, Харрис и Норт, несмотря на кое-какие различия в их позициях, по существу, едины в одностороннем взгляде на римскую войну и империализм, который представляется автору в основе своей столь же ошибочным, сколь и старая концепция «оборонительного империализма». Римс-кая экспансия, отмечает Дж.Рич, не была непрерывным процессом, протекающим в одном и том же ритме. И на уровне сознательного принятия решений, и на уровне основных социально -политических структур определяющие факторы и тенденции ее развития были многочисленны и сложны и не всегда действовали в одном направлении (с. 44).
Характер войны и формы ее ведения, пишет автор, претер-певали значительные изменения в течение истории республики. В период до 264 г. до н.э., когда военная активность римлян была ограничена Италией, их война имела ежегодный ритм. Военные действия велись в форме сезонных летних кампаний. Соответст-венно, воины находились под оружием максимум в течение нескольких месяцев в году. Первые серьезные изменения в эту модель внесла Первая Пуническая война (264241 гг. до н.э.), когда римляне оказались вынужденными сохранять свое военное присутствие в Сицилии на постоянной основе круглогодично. Вторая Пуническая война (218-201 гг. до н.э.) велась на различных, удаленных друг от друга театрах одновременно: в Италии, Испании, Сицилии, Иллирии, Греции и Африке. Этот период был для Рима временем беспрецедентного напряжения всех сил. Потери были огромны, особенно в первые годы войны (в 218-215 гг.), когда по самым скромным подсчетам погибло 50 тыс. граждан — 1/6 всех взрослых мужчин. Римом были мобилизованы невиданные прежде силы. С 214 по 206 г. под оружием ежегодно находилось 20 и более легионов (с. 45).
В первой трети II в. до н.э. римские военные усилия, хотя и меньшие, чем в период Второй Пунической войны, оставались более значительными, чем до нее. Среднее число ежегодно задействованных легио-
нов в 200-168 гг. до н.э. достигало цифры 8,75, а в отдельные годы доходило до 10 и более. В дальнейшем, однако, вспышки военной активности чередовались с периодами относительного затишья вплоть до конца II в. до н.э., когда Рим снова оказался втянутым в большие войны на ряде фронтов, из которых наиболее опасным было столкновение с ким-врами и тевтонами. О снижении военного напряжения в период с 167 до 91 г. до н.э. свидетельствует и сокращение среднего числа легионов до 6,5, и только последние семь—восемь лет II столетия отмечены цифрой 10 и более легионов (с. 46-47).
Таким образом, заключает автор, уровень военной активности Рима демонстрирует существенные колебания в степени интенсивности вплоть до наличия относительно мирных периодов, иногда довольно продолжительных (как, например, 167-154 гг.). Реальность, следовательно, выглядит сложнее, чем теоретические схемы Харриса или Норта, которые описывают римскую социальную систему как некую специфическую модель, находящуюся в зависимости от постоянной войны и требующую для своего беспрепятственного функционирования поддержания постоянного потока военной добычи (с. 48).
Точно так же, пишет Дж.Рич, не была постоянной и скорость распространения римской экспансии. На греческом востоке римляне предпочитали сохранять непрямую гегемонию и избегали постоянного военного присутствия там сколь можно долго. Даже на западе их продвижение в целом выглядит удивительно локальным. Так, покорение Северной Италии в основном было завершено около 170 г. до н.э., но Альпы и их предгорья оставались вне римского контроля вплоть до времени Августа, который быстро завершил покорение альпийских племен. Провинциальная граница в Трансальпинской Галлии, установленная после войн конца 120-х годов до н.э., оставалась неизменной до 50-х годов I в. до н.э., когда соперничество с Помпеем заставило Цезаря предпринять завоевание остальной Галлии. Также и в Испании после 133 г. до н.э. экспансия практически прекратилась, и покорение севера Иберийского полуострова было предпринято уже только при Августе, в конце I в. до н.э. Все это, отмечает автор, явно не та ситуация, когда добыча от успешных войн идет непрерывным потоком (с.49).
Наряду с материальными ценностями и рабами, главной выгодой, которую рядовой римский гражданин извлекал из войны, была земля. Начиная с V в. до н.э. римское правительство конфисковывало значительную часть земель у побежденных государств и племен Италии, за
счет которых осуществлялось бесплатное наделение участками безземельных римских плебеев (а$$1§па1ю у1гИ;апа). Эта практика сыграла важную роль в урегулировании социальных конфликтов, потрясавших раннюю республику, и в поддержании политической стабильности впоследствии. Однако с завершением завоевания Италии и прекращением конфискаций около 170 г. до н.э. закончилось и бесплатное распределение земли. Результатом стали рост недовольства плебса и требования передела земли. Всего этого, считает автор, можно было бы избежать, если бы правительство пожелало предпринять выведение колоний в провинции, но оно даже не рассматривало такую возможность, стойко сопротивляясь немногим предложениям подобного рода вплоть до времени диктатуры Цезаря, когда впервые начала осуществляться широкомасштабная программа создания заморских поселений. Таким образом, со второй половины II в. до н.э. в глазах значительной части граждан война должна была потерять значительную долю своей экономической привлекательности.
В качестве факторов, сдерживающих римскую агрессию, пишет автор, часто выделяется также ограниченность людских ресурсов. Способность римлян мобилизовывать огромные гражданские и союзнические контингенты всегда была фактором фундаментальной важности в их военных успехах. Однако, согласно общему убеждению, сохранение цензового принципа комплектования легионов вело к кризису людских ресурсов во второй половине II столетия до н.э. по мере того, как все большее число граждан опускалось ниже предусмотренного цензом имущественного уровня, и это могло сыграть важную роль в снижении уровня военной активности Рима, которая наблюдается в данный период. Впрочем, как считает Дж.Рич, нет достаточных оснований полагать, что численность мужчин с необходимым цензом падала столь катастрофически, что вела к их нехватке, хотя тревога по поводу неблагоприятных демографических тенденций, обусловленных экономическим положением плебса, возможно, оказывала некоторое воздействие на решения о войнах (с. 54).
В заключительной части статьи автор подробно рассматривает вопрос о том, в какой мере сама технология процесса принятия решений в Римской республике стимулировала или ограничивала экспансию. Теоретически, пишет он, война не могла быть начата без постановления народного собрания. Однако на практике этот вопрос сравнительно редко ставился перед центуриатными комициями. Только относительно восьми
войн за период с 264 г. до н.э. (начало Первой Пунической войны) до 30 г. до н.э. (конец Республики) известно, что по ним проводилось голосование народа. Перечень этих войн показывает, что его согласие обычно испрашивалось лишь в тех случаях, когда возникала перспектива столкновения с «великой державой», такой как Карфаген или крупная эллинистическая монархия. Причем постановление о войне, прежде чем быть вынесенным на решение комиций, должно было получить предварительное одобрение сената. Примечательно, что известен только один случай, когда народное собрание поначалу отклонило такое постановле-ние(в 200 г. до н.э. по поводу кампании против македонского царя Филиппа V), тогда как сенат и консулы настаивали на его принятии. Однако обычная готовность римского народа давать свое согласие на войну и не протестовать, когда она начиналась без консультации с комициями, показывает, что в целом он почти всегда был не против того, чтобы повоевать (с. 56).
В большинстве случаев решение о войне принималось либо сенатом, либо полевыми командующими, которые нередко начинали боевые действия с целью завоевания личной славы, а также ради добычи. Впрочем, такие произвольные, часто ничем не спровоцированные акции вызывали моральное осуждение и критику со стороны политических противников полководца, а иногда и штрафные санкции, даже если война велась успешно. Окончательное решение вопросов войны и мира фактически всегда оставалось прерогативой сената. В сенатских дебатах по этим вопросам, как следует из сочинений античных писателей, на первый план всегда выставлялись аргументы морального характера: несправедливые действия врагов в отношении римлян или их союзников, высокомерие противника и т.п. Важным основанием для войны служили также интересы римского народа. Позиция многих сенаторов, несомненно, определялась расчетом на материальные и моральные прибыли от войны для себя и своих друзей. Особенно, если предполагалось их личное участие в ней в ка-честве командиров. Однако большинство сенаторов вряд ли могли ожидать персональных выгод от своего решения в пользу той или иной конкретной войны. А для некоторых она могла означать усиление влияния их политических конкурентов. Следовательно, полагает автор, постановления сената по вопросу о войне, скорее всего, должны были мотивироваться общественной пользой (с. 61-62).
Несомненно, пишет Дж.Рич, агрессивность Рима во многом объясняется структурными особенностями римского общества. Обладание
гигантской военной машиной, привычка к войне, материальные выгоды стимулировали стремление к еще большим приобретениям. Однако римляне не всегда имели успех в боевых действиях. Некоторые их противники — Пирр, Ганнибал, галлы — угрожали самому существованию республики. Память об этих угрозах никогда не исчезала, и, по мнению автора, страх перед могущественными соседями, хотя его и нельзя считать ключом к пониманию природы римского империализма, оставался важным фактором в процессе принятия решений. Именно на него часто ссылается Полибий при объяснении действий римлян. Наиболее показательным примером в этом плане является Третья Пуническая война (149-146 гг. до н.э.), причиной которой, согласно Полибию, современнику этих событий, стала вера римлян в то, что их безопасность требует разрушения Карфагена. Если это действительно так, отмечает автор, римляне явно пребывали в тисках иррационального страха, учитывая военный потенциал Карфагена в то время (с.63).
Все сказанное, пишет автор, позволяет сделать вывод о том, что У.Харрис и его последователи, разгромив старую доктрину «оборонительного империализма» Т.Моммзена, взамен предложили концепцию, которая также выглядит односторонней. Разумеется, отмечает Дж.Рич, нельзя отрицать, что почти каждый год римляне где-нибудь вели войну. Но по крайней мере уже во II столетии до н.э. у них не было необходимости стремиться к развязыванию войн, поскольку контролируемая ими зона Средиземноморья расширилась настолько, что состояние войны в одном или двух регионах одновременно было почти непрерывным.
В целом, заключает автор, модель римской войны и экспансии представляется более сложной, чем предложенная У.Харрисом. Природа римской военной активности сильно менялась со временем, и во многих регионах экспансия могла развиваться с перерывами или вообще останавливаться на длительный период. Богатство и престиж, обретаемые в качестве трофеев войны, в определенной степени объясняют готовность римлян к агрессии. Но имелись и другие факторы, как стимулирующие, так и сдерживающие ее. Поэтому любая попытка анализа феномена римского империализма должна иметь комплексный характер и учитывать различные социально-экономические, политические и психологические аспекты, в том числе и такие, как страх, алчность и стремление к славе (с. 65-66).
А.Е.Медовичев
