О НОВЫХ ТРАКТОВКАХ КЛЮЧЕВЫХ ПРОБЛЕМ ИСТОРИИ РАННЕГО РИМА: Т.ДЖ. КОРНЕЛЛ. НАЧАЛА РИМА: ИТАЛИЯ И РИМ ОТ БРОНЗОВОГО ВЕКА ДО ПУНИЧЕСКИХ ВОЙН (ок. 1000-264 гг. до н.э.) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

О НОВЫХ ТРАКТОВКАХ КЛЮЧЕВЫХ ПРОБЛЕМ

ИСТОРИИ РАННЕГО РИМА: Т.ДЖ. КОРНЕЛЛ. НАЧАЛА РИМА: ИТАЛИЯ И РИМ ОТ БРОНЗОВОГО ВЕКА ДО ПУНИЧЕСКИХ ВОЙН (ок. 1000-264 гг. до н.э.) CORNELL T.J. The beginnings of Rome: Italy and Rome from the Bronze age to the Punic wars (c. 1000-264 BC). - L.; N.Y.: Routledge, 1995.- XX, 507 p.- (Routledge history of ancient world). - Bibliogr.: p.492-507.

Тема раннего Рима имеет, казалось бы, достаточно локальный для историографии античности характер. Однако, даже в чисто хронологическом плане это, по крайней мере, 500-летний период римской истории, в течение которого небольшая община на берегу Тибра превратилась в одну из великих держав Средиземноморья. Более того, изучаемый в рамках истории раннего Рима комплекс проблем имеет прямое отношение к центральной в современном антиковедении теме полиса - античного города-государства, т.е. того самого феномена греко-римской цивилизации, который, по существу, определял всю специфику последней.

В свете сказанного несомненный интерес представляет фундаментальный труд профессора университета в Манчестере Т.Дж.Корнелла, содержащий всеобъемлющую реконструкцию истории и культуры Рима периода становления римского государства, его политических, социальных, военных и религиозных институтов, а также предпосылок и основ римского империализма. Отсюда и название книги: "The beginnings..." (именно во множ. числе), подчеркивающее множественность процессов и явно перекликающееся с названием другого, весьма известного в древности, хотя и не дошедшего до нас,

сочинения знаменитого римского сенатора Марка Порция Катона (Цензора) (234-149 гг. до н.э.) "Origines" ("Начала"), в котором впервые по-латыни была изложена история древнейшего Рима.

Глубоко символична, по признанию самого автора, и выбранная им крайняя верхняя дата исследования - 264 г. до н.э. С одной стороны, к этому моменту завершается объединение Италии под властью Рима и кристаллизация наиболее типичных черт классической Римской республики. С другой стороны, это дата начала войны с Карфагеном и первого выхода римских армий за пределы Италии. Таким образом, пишет Т.Дж.Корнелл, для Рима она является своеобразным знаком конца "начала", тогда как для Карфагена и остальных держав Средиземноморья это было началом конца (с. XIV).

В монографии обобщены результаты новейших археологических исследований, анализа античной литературной традиции, эпиграфических и лингвистических материалов. Критически рассмотрены существующие в науке XX столетия концепции и подходы к изучению практически всего комплекса дискуссионных вопросов истории Рима царского и раннереспубликанского времени. Таким образом, подводится итог всего предшествующего этапа научных исследований в данной области и, вместе с тем, предпринимается очередная попытка еще раз с новых методологических позиций рационалистически осмыслить сообщения литературных источников, сопоставив их со всеми другими имеющимися в настоящее время материалами.

Характеризуя источниковую базу исследования (глава 1), автор подчеркивает ведущую роль античной литературной традиции -сочинений греческих и римских писателей главным образом анналистского и антикварного типов. При этом более глубокое изучение вопросов о первоисточниках и методах работы анналистов и антикваров позволяет достаточно объективно (и в целом высоко) оценить достоверность этой традиции. Для ее верификации все больше привлекаются археологические материалы. Раскопки, проведенные за последние 25 лет на территории города и в его окрестностях (в Ардее, Лавинии, Сатрикуме и др.) с применением современных подходов и технологий, радикально изменили представления о Риме и Лации эпохи раннего железного века, урбанизации и формирования городов-государств. Вместе с тем, автор призывает осторожно подходить к "подтверждению" литературной традиции археологическими фактами, поскольку сами эти "факты", как правило, являются результатом интерпретации материальных остатков с помощью все той же

литературной традиции (характерный пример - так называемые "сабинские" погребения на Римском форуме, "подтверждающие" легенду о присутствии сабинов в ромуловом Риме) (с. 29-30).

Глава 2 посвящена истории доримской Италии и содержит краткий обзор археологических культур и этнических групп Апеннинского полуострова в эпоху поздней бронзы и раннего железного века. На основе сообщений античных писателей и результатов современных лингвистических исследований рассматриваются вопросы происхождения различных италийских народов. Особое внимание, естественно, уделяется этрусской проблеме. Отмечается отсутствие каких-либо археологически уловимых признаков разрыва преемственности между этрусской культурой и предшествующей ей культурой вилланова. "Ситуация, - пишет автор, - выглядит так, как если бы этрусская цивилизация непосредственно возникла из виллановы, а население, которое явилось носителем культуры виллановы в Этрурии периода раннего железного века, было, фактически, этрусками" (с. 46). Таким образом, принятая большинством ученых в середине XX столетия теория восточного происхождения этрусков в настоящее время не может считаться обоснованной, тем более что до сих пор не удалось выявить связи этрусского языка с Малой Азией или каким-либо другим регионом Ближнего Востока, а распространение в VIII в. до н.э. так называемого "ориентализирующего стиля" сейчас объясняется иными, чем миграция этрусков, причинами.

В главе 3 рассматриваются археологические материалы, характеризующие культуру Лация финальной бронзы - раннего железа, а также данные легендарной традиции о возникновении Рима.

Автор отмечает наличие в ней двух противоположных тенденций. Первая из них, условно "модернизирующая", явно несет на себе печать влияния греческих идей об основании (к11Б1в) городов. В ней Ромул фигурирует как герой-основатель, создавший из ничего и сразу монументальное городское поселение и государство с почти полностью оформленной социополитической структурой, а весь современный ему Лаций предстает как урбанизированный мир таких же городов, сходных по облику с эллинистическими полисами.

"Модернизирующей" (или "греческой") версии противостоит "римская" концепция возникновения Рима, согласно которой Ромул только положил начало длительному процессу как политического, так и чисто физического развития города, первоначально представлявшего собой скромное поселение воинственных пастухов, обитавших на

Палатине в примитивных хижинах. Эта римская версия в меньшей степени противоречит археологическим данным, согласно которым фазы I и 11А (ок. 1000-900 и 900-830 гг. до н.э. соответственно) культуры Лация еще полностью принадлежат "догородскому периоду" и представлены небольшими деревнями как на римских холмах, так и в ряде других пунктов Latium Vetus, в том числе и на Альбанских холмах. Фазы 11В (ок. 830-770 гг. до н.э.), III и ^А (ок.770-640/630 гг. до н.э.) относятся уже к "протогородскому периоду", характеризующемуся укрупнением поселений. Но их сельский облик остается при этом неизменным (с. 54-57).

Современные историки, за немногими исключениями (Э.Перуцци), считают, что все центральные элементы легендарной традиции об "основании" Рима, впрочем как и все ее персонажи, лишены исторической достоверности. Нет, например, оснований полагать, что Альба Лонга был самым древним городом Лация и обладал политической гегемонией, перешедшей впоследствии к Риму, что он вообще был городом и, к тому же, метрополией Рима и т.д. Исключение составляет лишь тот факт, что Палатин действительно являлся первона-чальным ядром города. Однако следы обитания на нем датируются временем ок. 1000 г. до н. э. (как и деревни на Альбанских холмах), а не серединой VIII в. до н.э., как настаивает традиция (с. 70-73).

Тем не менее в текстах антикваров имеются описания архаических институтов, которые, возможно, сохранили подлинную информацию о догородском периоде. Одним из них является приводимый Плинием Старшим список 30 "альбанских народов" (populi Albenses), воспроизводящий названия деревень, существовавших в начале раннего железного века на территории Лация и самого Рима, и отражающий, по-видимому, реальную ситуацию, предшествующую не только консолидации Рима как единого центра, но даже интеграции в рамках палатинской общины, "ромулового" Рима. Аналогичная картина предстает и в традиции о Септимонтии (с. 74).

Следующая стадия, характеризующаяся оппозицией montes и colles, Палатина и Квиринала, ясно прослеживается в организации чрезвычайно архаического института жрецов-воинов Салиев, образовывавших две отдельные корпорации: Salii Palatini и Salii Collini. Точно так же и два названия римлян - Romani и Quintes - отражают факт двухчастного на данной стадии разделения раннего Рима, ставшего продуктом союза двух общин - римской и сабинской (с. 75-76).

Глава 4 посвящена проблеме формирования города-государства. Внешним его выражением стали процессы урбанизации и пространст-

венной консолидации, вполне проявившиеся в "ориентализирующем" периоде (фазы IVA - IVB культуры Лация, ок. 730-580 гг. до н.э.) (с. 81). Некрополи этого времени, открытые в ряде мест (на Эсквилине, в Кастель ди Децима, Ла Рустика и др.), включают богатые погребения, инвентарь которых (бронзовые изделия, вооружение, колесницы, фрагменты золотых и серебряных сосудов, импортная коринфская, этрусская и финикийская керамика) свидетельствует о развитии процесса социальной стратификации и выделении аристократии.

Сам феномен "ориентализации" был тесно связан с греческой колонизацией Италии, спровоцировавшей культурную революцию и ускорившей социально-экономическое развитие. Именно эллинизация Этрурии, Лация и Кампании, начавшаяся в VIII в. до н.э., оказала, по мнению автора, огромное влияние на формирование аристократического порядка. Разумеется, пишет он, контакты с греками не явились причиной возникновения италийской аристократии (более того, гентильная структура последней не имеет аналогий у греков), но они привнесли ту культурную модель (специфический аристократический этос и стиль жизни), в которой эта аристократия смогла окончательно самоидентифицироваться (с. 85-87).

Основу социальной организации рассматриваемого периода образовывали расширенные патриархальные семьи или роды (gentes), представлявшие собой патрилинейные группы, члены которых (gentiles) считались происходящими от общего предка, реального или фиктивного. Отсюда особая система номенклатуры, при которой каждый член gens имел два имени: личное имя (praenomen) и родовое имя, nomen gentilicium, иногда в форме патронимикона.

Значение gens в структуре общества древней Италии является предметом острых дискуссий. Не вдаваясь в обсуждение всех существующих по данной проблеме теорий, автор считает необходимым подчеркнуть три наиболее существенных момента. Во-первых, институт gens не был специфически римским или латинским, но был присущ практически всем италийским народам, включая этрусков, о чем свидетельствует, судя по надписям, широкое распространение по всему полуострову системы двух имен. Во-вторых, gentes были присущи всем классам свободного римского населения, а не только патрициям, как это представлялось Б.Г.Нибуру и последователям его концепции. И, в-третьих, что самое главное, gens становится базовым элементом социальной структуры вместе с образованием городов-государств, т.е. в течение VII в. до н.э., о чем, по-видимому, свидетельствует тот факт, что

характерная для gentes система номенклатуры, судя по эпиграфическим материалам, распространяется вместе с процессом урбанизации. Примечательно, что и в литературной традиции, повествующей о событиях до Ромула включительно, все ведущие персонажи имеют только одно имя, в то время как после "основания" города утверждается система двух имен. Эта черта традиции, отмечает Т.Дж.Корнелл, видимо, отражает подлинный исторический процесс в отличие от сложившейся в XIX в. концепции gens как "дополитической" организации, отодвинутой в тень с возникновением города-государства. Фактические данные, заключает он, скорее говорят об обратном (с.84-85).

Формирование городов-государств в Лации во второй половине VII в. до н.э. археологически фиксируется в изменении физического облика поселений - появлении монументальной архитектуры и городской планировки. Лучше всего этот процесс документируется в Риме, где временем около 625 г. до н.э. датируется первое мощение Форума - центра политической и деловой активности. По мнению Т.Дж.Корнелла, это, несомненно, следует считать переломным моментом в развитии римского комплекса поселений, символизирующим возникновение политической общины, т. е. типичной для греко-римского мира модели города-государства (polis или civitas). Для описания реорганизации Рима в последние десятилетия VII в. до н.э., суть которой, по-видимому, состояла в объединении поселений на римских холмах, с точки зрения автора, вполне подходит греческий термин synoikismos (т.е. "объединение", если переводить его не буквально, а по сути), отражающий главным образом создание единого политического сообщества, поскольку, как и в случае с греческим полисом, чисто физическое (топографическое) единство было вторичным моментом (характерен пример Спарты). По мнению Т.Дж.Корнелла, нет никаких препятствий видеть в данном явлении подлинное "основание Рима" (с. 102-103).

Автор, таким образом, реабилитирует подход к этому вопросу шведского археолога Э.Гьерстада (не разделяя, впрочем, его хронологических выкладок), который представлял возникновение Рима как единовременный и сознательный акт объединения ("синойкизма") независимых поселков ряда холмов. Его концепция, однако, была отвергнута большинством ученых как романтическая иллюзия, заслуживающая не больше доверия, чем античные легенды об основании. Гораздо популярней оказалась теория немецкого археолога Х.Мюллер-Карпе, рассматривавшего "становление города" (Stadtwerdung) как длительный процесс расширения первоначального обитаемого ядра на

Палатине и постепенного поглощения им соседних холмов, любая из фаз которого, в зависимости от выбора критериев, могла претендовать на роль решающего этапа в трансформации догородского общества в городское.

Реакцией против крайностей этого эволюционистского подхода, пишет Т.Дж.Корнелл, стала наметившаяся в последнее время в науке тенденция использовать для анализа римского материала методологию, разработанную В.Гордоном Чайлдом при изучении процесса урбанизации на древнем Ближнем Востоке. Если, отмечает автор, принять именно метод Чайлда, а не его конкретные постулаты (отнюдь не универсальные), то тогда следует направить усилия на поиск археологических проявлений ведущих признаков совершенно определенной в социокультурном отношении модели - античного полиса.

По этому пути как раз и пошел в свое время Э.Гьерстад, выделив мощение Форума и Комиция в качестве границы, разделяющей догородскую и городскую эпохи, справедливо рассматривая данный факт как надежный археологический признак образования политического сообщества - полиса (с.97-102).

Структуру нового города-государства определяли три трибы ("племени") и 30 курий (curia от co-viria - объединение или содружество мужей). В новейших исследованиях, отмечает автор, вполне оправдано скептическое отношение к попыткам интерпретировать эти архаические социальные подразделения как "естественные", изначальные группы кровно-родственного или этнического, или, тем более, функционального характера, сложившиеся задолго до возникновения города. Напротив, пишет он, есть все основания видеть в них искусственно созданные вместе с образованием города-государства административно-территориальные и, вместе с тем, военные подразделения народа. В целом римская система триб и курий не имеет явных параллелей в древней Италии, но зато точно воспроизводит структуру греческих полисных общин, явившуюся продуктом "архаической рационализации". Таким образом, заключает Т.Дж.Корнелл, в VII в. до н.э. Рим, вероятно, был единственной из аборигенных общин центральной Италии, которая начала приобретать черты полиса (с.118).

Далее, в главе 5, автор предлагает свою версию хронологии и истории царского периода. Все традиционные даты, относящиеся к этой эпохе, по его мнению, недостоверны и являются продуктом чисто механических "вычислений" антикваров, которые отталкивались от даты основания республики (509 г. до н.э.), установленной с помощью

консульских Фаст. Краеугольным камнем созданной Т.Дж.Корнеллом хронологической конструкции является археологическая дата возникновения города-государства - ок. 625 г. до н.э., понимаемого как фактическое "основание Рима". Исходя из нее автор дает свой вариант "рационализации" списка римских царей, помещая их самих и все события царского периода в отрезок времени между примерно 625 и 500 гг. до н.э. Для обоснования предложенной ревизии, помимо ряда археологических фактов, он ссылается также на принятую рядом историков более позднюю в сравнении с традиционной дату установления тирании Кипсела в Коринфе: 620 (по Ю.Белоху) или даже 610 (по Э.Вилю) г. до н.э., что позволяет датировать правление первого царя "этрусской" династии Тарквиния Приска, сына коринфского аристократа-эмигранта, временем между примерно 570 и 550 гг. до н.э. (с. 121-126).

В современной науке, пишет Т.Дж.Корнелл, преобладает тенденция в целом принимать традиционную хронологию и считать время правления Тарквиния Приска (традиционная дата: 616-578 гг. до н.э.) поворотным моментом в истории царского периода, отделяющим примитивную "догородскую" фазу (время первых четырех царей) от развитой городской цивилизации "великого Рима Тарквиниев", или (в ряде исследований) "латино-сабинскую" фазу от так называемого этрусского периода. Между тем, отмечает британский ученый, события и инновации, ассоциируемые с первыми, латино-сабинскими, царями (создание упорядоченной системы религиозных, социально-политических и военных институтов), вне зависимости от историчности того или иного конкретного персонажа, вполне реальны и находятся в тесной связи с возникновением Рима как организованного города-государства. Они, следовательно, как и "этрусские" цари, полностью принадлежат городской эпохе (с. 126).

Значительное внимание автор уделяет критике созданного, как он считает, современной наукой мифа об "этрусском Риме", предполагающего существование особой "этрусской фазы" в истории царского периода, наступившей с воцарением Тарквиния Приска (глава 6). С ним связывают утверждение в Риме политического господства этрусков, под влиянием которых, как представителей более высокой цивилизации, происходит трансформация поселений на римских холмах в подлинный город, преимущественно этрусский по своей культуре. Таким образом, сам процесс урбанизации рассматривается как "этрускинизация" Рима.

На самом деле, отмечает Т.Дж.Корнелл, источники всех видов показывают, что связи Рима с Этрурией, как и присутствие в городе

этрусков, восходят ко времени задолго до прихода к власти Тарквиния (к тому же грека по происхождению, а не этруска!), при котором ситуация не изменилась сколько-нибудь радикально. Для обоснования теории об "этрусском Риме" ее сторонники обычно приводят список этрусских заимствований, который, впрочем, не очень велик и ограничивается главным образом внешними аксессуарами ряда римских государственных и религиозных институтов, но не распространяется на сами эти институты (включая ту же концепцию высшей власти - imperium). Сравнительно невелико и число этрусских слов в латинском языке.

В целом, разумеется, культура архаического Рима действительно сходна с культурой соседних этрусских городов, но это сходство, как подчеркивает автор, было обусловлено формированием обширного культурного koine, охватывавшего всю притирренскую Италию, включая Этрурию, Лаций и Кампанию. Эта унификация материальной культуры и ее символических проявлений у различных в этническом отношении народов явилась продуктом, с одной стороны, развития межобщинных контактов и мощного греческого влияния (отсюда ее эллинизованный в целом облик), а с другой, - процессов урбанизации и государствообразо-вания, которые приобрели всеобщий для данного региона характер (с.163-164).

Однако, отмечает автор, если в архаическую эпоху в силу указанных причин Рим мало отличался от этрусских городов по материальной культуре, социальной структуре, системе политических институтов, то в дальнейшем их пути разошлись. Римское общество и культура заметно трансформировались благодаря уникальной для древнего мира открытости и способности легко абсорбировать внешние этнокультурные элементы, сохраняя в то же время собственную идентичность. Этрусские города, напротив, оставались сравнительно изолированными, замкнутыми и статичными общинами, которые вплоть до Союзнической войны 91-88 гг. до н.э. сохраняли архаическую культуру и окостеневшую социальную систему, близкую той, которая существовала в Риме до эмансипации плебса. Не случайно поэтому, что в эпоху поздней республики этрусская цивилизация казалась римлянам чуждой, загадочной и даже варварской, а само слово "этрусский" стало синонимом слова "древний". Именно в этот период, когда глубокие различия между более продвинутой римской культурой и более консервативной культурой этрусков уже действительно существовали, все архаическое, что сохранялось в культуре самого Рима, как раз и получило статус этрусского наследия, заключает Т.Дж.Корнелл (с. 169-172).

Подлинно новый этап в истории царского Рима автор связывает с именем Сервия Туллия - наиболее загадочной и сложной фигурой данного периода. Проблематичен также и характер осуществленных им преобразований. Ясно лишь, что в отличие от своего предшественника Тарквиния Древнего, Сервий Туллий, как и его преемник, Тарквиний Гордый, был узурпатором. Их власть, отмечает Т.Дж.Корнелл, находит явные параллели в ранних тираниях греческого мира той же эпохи и, по-видимому, является продуктом сходных исторических условий. Заметными фигурами на политической сцене притирренской Италии становятся аристократические лидеры частных военных формирований. Опираяясь на вооруженные банды своих "друзей" и клиентов (sodales et clientes), подобных гомеровским hetairoi, воинственные аристократы временами выступают в роли своего рода "авантюристов-кондотьеров", временами захватывают власть в формирующихся городах-государствах. Таковы этрусские аристократы, братья Авл и Целий Вибенны и их сподвижник Мастарна, Ларс Порсенна и др.

Если Мастарна и Сервий Туллий действительно одно лицо, на чем настаивал первый "ученый-этрусколог" император Клавдий и как считают многие современные историки, то не исключена правомерность гипотезы о том, что предпоследний римский rex ("царь") на самом деле носил титул magister (этрусск.: macstrna), в республиканскую эпоху обозначавший военного предводителя с неограниченными полномочиями -диктатора (magister populi), помощник которого назывался magister equitum ("начальник конницы"). Возможно поэтому в этрусской версии традиции Сервий Туллий фигурирует как Мастарна, а в римской - под своим настоящим именем (с. 139-145).

Традиция приписывает Сервию Туллию разделение народа на новые территориальные трибы взамен старой трехчастной структуры, введение центуриатной организации и института census, посредством которого гражданское население было исчислено и распределено по рангам ("классам") в соответствии с размерами собственности. "Конституция" Сервия детально описана у Цицерона, Ливия и Дионисия, но все это версии системы, которая существовала в эпоху классической (средней) республики и была продуктом длительного развития. Поэтому в главе 7 автор пытается реконструировать самую раннюю ее стадию, которая действительно может восходить к царствованию Сервия Туллия.

Отправным пунктом реконструкции, по мнению Т.Дж.Корнелла, должно служить сообщение Ливия о том, что в 495 г. до н.э. имелась 21 триба (Liv., 2.21.7). Поскольку две из них были образованы в начале

республики, то 19 остальных (4 "городских" и 15 "сельских") должны, следовательно, относиться к эпохе царей, т.е., по-видимому, ко времени Сервия Туллия. Попытки ряда историков доказать, что все ранние сельские трибы, либо большая их часть, были созданы в начале или даже в течение V в. до н.э., с точки зрения автора, нельзя признать удачными. В частности, нельзя датировать их появление исходя из характера названий ("географических" или по именам патрицианских родов), как это делает А.Альфельди (с.176-178).

В принципе, пишет исследователь, нет сомнений во взаимосвязи "сервиевых триб" с институтом ценза. Поэтому их создание следует рассматривать как часть того же пакета реформ, которые ввели центуриатную организацию римского гражданства, что, собственно, и следует из сообщений традиции.

Большинство историков (немногие исключения - П.Фраккаро и Э.Гьерстад) справедливо полагают, что в полном своем объеме центуриатная система, как она представлена у античных писателей, относится к сравнительно позднему времени, к IV-III вв. до н.э., когда она уже утратила непосредственную связь с военной организацией римской общины. Однако, полагает автор, исходная модель, скорее всего, такую связь имела и должна была, по его мнению, воспроизводить структуру римского легиона, который во все периоды римской истории состоял из 60 центурий тяжеловооруженной пехоты именно в силу того, что как раз столько центурий (т.е. 6000 граждан-гоплитов) оказалось в наличии в момент проведения первого ценза. Они и составили первоначальный и единственный тогда legio римского государства (с.182-183).

Реформатор, таким образом, выделил из общей массы боеспособных граждан лиц, имущественное положение которых позволяло приобретать тяжелое вооружение. Совокупность их образовала classis (т.е. группу людей, обязанных собираться по сигналу военной трубы - classicum), тогда как все остальные оказались infra classem (т.е. ниже или вне "класса") и либо вообще освобождались от службы, либо выполняли вспомогательные военные функции (легковооруженных). На этом основании большинство ученых считает, что реформа носила преимущественно военный характер и имела целью создание фаланги гоплитов. Однако, пишет Т.Дж.Корнелл, новейшие археологические исследования показывают, что повсеместное распространение гоплитской паноплии и фаланговой тактики в притирренской Италии происходит еще на рубеже VII-VI вв. до н.э., т.е. предшествует времени Сервия Туллия. Первоначальная организационная структура фаланги

могла основываться на куриях, каждая из которых, согласно Дионисию, выставляла lochos - "лох" (т.е. центурию) гоплитов. Следовательно, реформа означала реорганизацию и, скорее всего, как считает автор, преследовала политические цели, учитывая тиранический и антиаристократический характер политики шестого римского царя.

Ключом к пониманию цели Сервиевой реформы, с точки зрения Т.Дж.Корнелла, должно стать решение проблемы взаимоотношения триб и центурий - одной из наиболее дискуссионных в историографии раннего Рима. Попытки найти между ними числовую координацию, неоднократно предпринимавшиеся в литературе, не дали положительных результатов и, по мнению автора, вообще бесперспективны. Механизм интеграции триб и центурий помогает раскрыть процедура ценза, который представлял собой регулярную (раз в пять лет) и полную ревизию гражданского коллектива, заново определявшую его композицию с учетом изменений численности и имущественного положения граждан. Поскольку ценз проводился по трибам, по порядку -одна за другой, то, как доказывает автор, в рамках каждой трибы граждане, скорее всего, всякий раз заново распределялись между всеми наличными центуриями classis. Тем самым постоянно поддерживалось примерное равенство последних по численности и составу вне зависимости от изменения количества триб и общего числа граждан. Именно это и делало центурии пригодными не только в качестве единиц рекрутирования аналогичных по названию подразделений фаланги, но и в качестве голосующих объединений в новом политическом собрании граждан - comitia centuriata, оттеснившем на второй план собрание по куриям (comitia curiata), в которых заправляли патриции.

Таким образом, согласно теории Т.Дж.Корнелла, какая-либо координация между количеством триб и центурий попросту отсутствовала, что, собственно, и придавало военно-политической структуре Рима способность легко адаптироваться к переменам террриториального, демографического и социального характера. Причем центурии являлись ее центральным звеном, соединяющим горизонтальное деление народа, основанное на местожительстве (трибах), с вертикальным делением, основанным на имущественном положении (classis/infra classem). В политическом плане особенно важным моментом следует считать формирование каждой центурии из представителей всех существующих в данное время территориальных подразделений - триб, что исключало возможность раскола армии и comitia centuriata в соответствии с региональными или клановыми привязанностями. Это

обстоятельство, пишет автор, делает понятной главную цель Сервиевой реформы - усиление центральной власти города-государства и ослабление влияния доминировавших на местах аристократических gentes. Ближайшей аналогией ей в греческом мире является реорганизация аттических фил Клисфеном, использовавшего тот же механизм смешения граждан в новых административных единицах для преодоления регионализма и сплочения полисного коллектива (с.192-195).

В целом, отмечает Т.Дж.Корнелл, введение центуриатной системы, новых триб и института ценза как нельзя лучше ассоциируется с личностью Сервия Туллия - узурпатора, опиравшегося на поддержку гоплитской армии, и противоречит духу олигархического режима patres эпохи ранней республики, что подтверждает традиционную датировку реформы (с.196-197).

Совершившие в 509 г. до н.э. антимонархический переворот "отцы-основатели" республики уже не могли ни отменить центуриатную "конституцию", ни даже урезать полномочия центуриатных комиций, не вызвав противодействия вооруженного народа. Более того, в конце V в. до н.э., как считает Т.Дж.Корнелл, она получила дальнейшее развитие. Была введена более сложная структура пяти "классов" с разным имущественным рейтингом и внутренним делением на центурии iuniores ("младших") и seniores ("старших"), которая и нашла отражение в сочинениях античных писателей. В пользу указанной даты свидетельствует ряд тесно связанных между собой инноваций, отнесенных Ливием к 406 г. до н.э. Одновременное установление жалования солдатам (stipendium) и военного налога, обеспечивающего его выплату (tributum), по мнению автора, является вполне подходящим контекстом для введения ранжированной системы, которая распределяла налоговое бремя в соответствии с имущественным положением людей, компенсируя более сильное его давление на состоятельных граждан привилегиями в политической сфере. В новых центуриатных комициях центурии распределялись между классами и возрастными группами таким образом, чтобы обеспечить решительное преимущество при голосовании старых над молодыми и богатых над бедными (с.186-188).

Реформированная центуриатная система, по мнению Т.Дж. Корнелла, утратила связь с рекрутированием и организацией полевой армии, которая теперь стала комплектоваться на основе триб способом, описанным Полибием. Однако, если армия уже и не была своего рода вооруженной версией comitia centuriata, собрание граждан по центуриям на протяжении всей своей истории сохраняло черты,

отражающие тот факт, что оно было, по существу, собранием вооруженного народа, заключает автор (с.195).

Степень могущества Рима в поздний царский период, его место среди других городов Лация и в более широком средиземноморском контексте позволяют оценить количественные данные о размерах самого города, подчиненной ему территории (ager Romanus) и численности населения, публикуемые автором в главе 8.

К концу VI в. до н.э. Рим по своей площади (285 га) уступал лишь немногим центрам "Великой Греции" и Восточного Средиземноморья, был больше самых крупных городов Этрурии, таких как Вейи (194 га), Цере (148 га) или Тарквинии (121 га), и намного превосходил наиболее значительные города Лация, такие как Ардея (40 га) или Лавиний (30 га) (см.: табл.3, с.204). В это же время ager Romanus превышал 800 кв. км, что составляло более трети всей территории Latium Vetus (2344 кв. км), тогда как на остальные 14 городов-государств приходилось менее двух третей. Эти цифровые данные, отмечает автор, лучше всего показывают реальный баланс сил в данном регионе (с.206-207).

Современные оценки численности населения Рима в конце царского периода колеблются в пределах от 20-25 тыс. (Ю.Белох) до 4050 тыс. человек (Ф.Де Мартино). Все они, таким образом, радикально отличаются от прямых показаний источников, утверждающих, что число одних только боеспособных мужчин, выявленных первым цензом Сервия Туллия, достигало 80 тыс. человек (Liv., I.44.2). Эта цифра, как и последующие цифры цензов ранней республики, признается ошибочной практически всеми историками. Однако, по мнению автора, их нельзя просто отвергнуть как сфабрикованные, поскольку они хотя и кажутся слишком высокими, тем не менее регистрируют вполне реальную динамику гражданского коллектива, которую ни один римский анналист или антиквар не мог не знать. В конце концов и теория Б.Г.Нибура о том, что цифры ранних цензов включают население союзных с Римом латинских общин, не совсем уж абсурдна, хотя и не может быть обоснована источниками.

Все же более приемлема, с точки зрения автора, цифра порядка 35 тыс. человек обоего пола, всех возрастов и статусов, полученная с помощью современных методов исторической демографии. Эта цифра, характеризующая население римской территории к концу VI в. до н.э., хотя и уступает официальным цифрам цензов, тем не менее, в совокупности со всеми остальными данными, выводит Рим в разряд

крупнейших городов-государств по масштабам античного Средиземноморья архаического периода (с.208).

Таким образом, заключает автор, давний спор между сторонниками идеи о "великом Риме Тарквиниев" (la grande Rome dei Tarquinii), выдвинутой еще в 1936 г. Г.Паскали, и теми, кто вслед за А.Альфельди считал Рим VI в. до н.э. этрусским вассалом, незначительным местечком, весьма далеким от того, чтобы стать лидирующим городом Лация, теперь окончательно решен в пользу первых.

Важным аргументом, подтверждающим тезис о могуществе царского Рима, по мнению Т.Дж.Корнелла, служит первый его договор с Карфагеном, подлинность которого подтверждает наличие в нем исторических реалий именно VI столетия (с.210-211).

Конец римской монархии и начало республики (глава 9) предстают в источниках как эпизод династийной саги о семье Тарквиниев, что, естественно, вызывет у многих историков большие сомнения по поводу исторической достоверности традиционной версии событий и их хронологии, стимулируя в то же время создание различных собственных теорий.

Сами римляне начало республики вычисляли на основе консульских Фаст - списка ежегодно сменяющихся пар эпонимных магистратов-консулов, резонно полагая, что начало этого списка отмечает год, когда первые консулы вступили в должность, открыв тем самым республиканскую эпоху. По Fasti Capitolini это событие датируется 509 г. до н.э. (расхождения с другими источниками очень незначительны и колеблются в пределах от 508/7 до 502/1 г. до н.э.) и, согласно традиции, совпадает с освящением храма Юпитера Капитолийского.

За редким исключением (Р.Вагнер) большинство современных историков считают Fasti в целом достоверным источником, что, однако, не предотвратило попыток ревизии традиционной даты начала республики. Весьма заметным явлением в историографии раннего Рима стала теория шведского ученого К.Ханелля, согласно которой введение эпонимной магистратуры относится еще к царской эпохе. Аналоги подобной ситуации известны в древности, например, в Ассирии и Спарте, где limmu и эфоры существовали при царях, а также в ряде греческих полисов с их архонтами-эпонимами при тиранах. Следовательно, 509 г. до н. э., отмеченный первой парой консулов, скорее всего никак не связан с установлением республики, переход к которой, по мнению К.Ханелля, произошел постепенно в течение V в. до н.э. по мере ослабления власти

царей и присвоения их политических функций эпоним-ными магистратами.

Дальнейшее развитие эта теория получила в трудах Э.Гьерстада, который обнаружил в археологических материалах раннего Рима разрыв культурного континуитета, приходящийся на середину V в. до н.э., и ассоциировал его с концом этрусского влияния, последовавшим за изгнанием из Рима этрусских царей и этрусков вообще. Другим важным, по его мнению, доказательством падения монархии вскоре после 450 г. до н.э. является присутствие в Фастах этрусских имен вплоть до 448 г.

В настоящее время теория Ханелля-Гьерстада практически не имеет сторонников, но представление о том, что восстание против Тарквиниев было частью более широкого "межэтнического" (латино-этрусского) конфликта, закончившегося освобождением Рима от этрусской оккупации, пользуется поддержкой многих исследователей. С точки зрения Т.Дж.Корнелла, подобная трактовка событий конца VI в. до н.э. неправомерна в силу недоказанности самого факта политического господства этрусков в Риме, хотя они, несомненно, составляли один из важнейших компонентов римского населения, что и подтверждается, в частности, наличием этрусских имен в консульских Фастах. Но это же обстоятельство, как считает автор, свидетельствует о том, что свержение Тарквиниев на самом деле не означало изгнания этрусков или ущемления их прав, а лишь удаление из города именно gens Tarquinia, агнатического рода Тарквиниев, как это и представлено в античной литературной традиции. Изложенная в ней версия исторически гораздо более достоверна, чем предполагаемое некоторыми учеными антиэтрусское движение. Точно так же и рассказ Ливия о переселении в Рим Тарквиния Приска со своей семьей и приверженцами в значительно большей степени соответствует реалиям аристократического общества эпохи архаики, чем современные теории этрусского завоевания (с.224).

Что касается установленного Э.Гьерстадом разрыва культурного континуитета в середине V в. до н.э. и явных признаков упадка культурных связей и зарубежной торговли Рима, в том числе и с Этрурией, то, как отмечает автор, нет никаких оснований связывать эти явления с каким-то римско-этрусским конфликтом. "Кризис V в." (внешне проявившийся в сокращении импорта аттической керамики, стагнации ремесленного производства, прекращении строительства общественных зданий, снижении качества художественных изделий и т.д.), согласно новейшим данным, носил более или менее "всеобщий" характер и затронул не только Рим, но и всю тирренскую Италию, а также ряд

других центров Западного Средиземноморья, включая Карфаген. Этот феномен еще ждет своего объяснения, но очевидно, что он не мог быть следствием локальных неурядиц (с.225-226).

Понять суть совершившегося в 509 г. до н.э. переворота, по мнению Т.Дж.Корнелла, помогает институт rex sacrorum ("царь священнодействий"), созданный, согласно Ливию, якобы в начале республики для осуществления ритуальных функций прежних царей. Есть, однако, пишет автор, серьезные основания полагать, что rex sacrorum отнюдь не был суррогатом царя, но реальным царем, лишенным своих политических полномочий и превратившимся в номинального церемониального главу государства задолго до падения монархии. Об этом, с его точки зрения, говорит тот факт, что с установлением республики важнейшие в политическом отношении религиозные функции (совершение жертвоприношений и произнесение обетов от имени государства, проведение ауспиций и освящение храмов) стал выполнять не "царь-жрец", что было бы логично предположить, следуя указанию Ливия, а консулы (преторы), унаследовавшие эти функции вместе с политическими и военными полномочиями от прежнего единоличного правителя. Таковым, однако, фактически был уже не царь (rex), а пожизненный магистрат - magister populi, власть которого по характеру соответствовала власти тирана и который оттеснил на второй план традиционного царя. Роль последнего была сведена ad sacra, причем менее значимым, и в этом качестве он перешел в республиканскую эпоху, тогда как должность magister populi (=dictator) стала экстраординарной магистратурой - кратковременным восстановлением при чрезвычайных обстоятельствах неограниченной ("тиранической") формы правления. Точно так же и двойной консулат, с точки зрения Т.Дж.Корнелла, не был изобретением отцов-основателей республики, а достался им от предшествующего периода. Первоначально двое praetores были подчиненными "царю" старшими армейскими командирами (как это можно заключить из сообщения Дионисия Галикарнасского). Они же, вероятно, и возглавили аристократический заговор 509 г. до н.э., а после устранения своего начальника естественным образом оказались во главе государства (с.228-238).

Внутренняя история Рима первых двух столетий республики определялась конфликтом между патрициями и плебеями, известным также как "борьба сословий" (глава 10). Этот конфликт достаточно подробно освещен в сочинениях античных писателей. Однако, отмечает автор, их сообщения не в состоянии объяснить его подлинный смысл,

поскольку интерпретировался данный конфликт анналистами в политических понятиях своего, гораздо более позднего времени (с.242).

С позиций современного уровня знаний по этой проблеме несомненно ошибочным представляется утверждение античных историков о том, что разделение римского народа на две различные группы было перманентным и изначальным явлением, восходящим ко времени Ромула. Между тем, подобный подход с различными модификациями бытовал в науке вплоть до сравнительно недавнего времени.

В XIX в. усилиями таких ученых, как Б.Г.Нибур, Т.Моммзен, Н.Д.Фюстель де Куланж, утвердился взгляд, согласно которому только патриции были первоначально гражданами Рима, тогда как плебеи не имели политических прав, либо вообще являлись аутсайдерами по отношению к римской общине. Во второй половине XIX - первой половине XX в. по мере развития исследований в области лингвистики, археологии и физической антропологии распространение получают теории этнической противоположности патрициев и плебеев, иногда приобретающие откровенно расистский характер. Их общей методологической ошибкой, отмечает Т.Дж.Корнелл, была вера в то, что лингвистические или археологические данные могут быть использованы для верификации исторических теорий, тогда как на самом деле, наоборот, историческая теория или гипотеза служит для интерпретации археологических или лингвистических материалов (с.243).

Важнейший прорыв в современном изучении данного предмета наступил вместе с осознанием того факта, что "патрицианско-плебейский дуализм" римского общества явился продуктом длительного исторического развития в течение по крайней мере всего архаического периода. Однако авторы и разработчики этой концепции (Г.Де Санктис, Х.Ласт, Р.Палмер, А.Момильяно, Ж.-Кл. Ришар) не пошли в своих выводах так далеко, как это позволяют данные источников, считает Т.Дж.Корнелл. С его точки зрения, поляризированная ситуация в римском обществе, когда все римляне принадлежали либо к патрициям, либо к плебеям, относится ко времени не ранее IV в. до н.э. (с.244).

Разумеется, пишет автор, нет оснований подвергать сомнению тот факт, что патриции были древнейшей аристократией Рима. Патрицианский статус являлся исключительной принадлежностью определенных родов - patriciae gentes, называвшихся так именно потому, что из них происходили patres. Последних, как правило, отождествляют с сенаторами, рассматривая, таким образом, сенат как оплот политического могущества патрициата. Своим происхождением эта теория обязана

анналистской традиции, склонной описывать "конфликт сословий" как борьбу между сенатом и плебсом, что, с точки зрения автора, является анахронизмом: переносом в прошлое современной анналистам ситуации эпохи средней и поздней республики, когда сенат действительно был самым могущественным и авторитетным органом власти, занимающим центральное место в римской политической системе. Нет, однако, свидетельств, что он когда-либо был исключительно патрицианским по составу (с.246-247).

В раннюю эпоху, до закона Овиния (ок. 339 г. до н.э.), сенат, как следует из описания Феста, представлял собой не более чем совещательный орган (consilium) при царе, а затем - при консулах, созываемый ad hoc для консультации по тому или иному вопросу. Причем выбор участников обсуждения определялся исключительно личной волей того, кто в данный момент имел imperium. Таким образом, ранний сенат был собранием с постоянно меняющимся членством, а не постоянной корпорацией пожизненных членов как в позднейший период. Отсюда, пишет Т.Дж.Корнелл, неизбежно заключение о том, что patres, которые контролировали interregnum, давали (или не давали) свое одобрение решениям комиций (auctoritas patrum), обладали правом ауспиций в междуцарствие, не могут быть адекватно определены как сенаторы или даже патрицианские сенаторы. Членство в сенате, если он и состоял в какой-то момент исключительно из патрициев, было, вероятно, только случайной чертой патрицианского статуса, а не определяющим его критерием. Примечательно и то, что в латиноязычных источниках слово patres часто употребляется в значении patricii, т.е. выступает как более общий термин, обозначающий патрицианское сословие в целом (с.249-250).

Согласно традиции, патрициат сформировался в течение царского периода. Некоторые историки (Х.Ласт, П.Де Франчиши) считают, однако, что он возник только в начале республики, поскольку все римские цари не принадлежали к кругу patres. Против этого говорит институт interregnum, когда патриции выступали в роли "скипетродер-жателей" во время междуцарствия, фактически контролируя назначение царя. То, что выбор всегда падал на аутсайдера, свидетельствует лишь о стремлении предотвратить соперничество внутри самой группы patres. Исключительные привилегии, связанные с interregnum, а также с auctoritas patrum, предполагают, что патрициат был уже четко оформленной группой в царский период, отмечает Т.Дж.Корнелл.

Не менее (если не более) важен и религиозный аспект патрицианских привилегий. Так, право ауспиций в некотором смысле

"принадлежало" патрициям и возвращалось к ним после смерти царя, которому они его вручали на время царствования. За патрициями были закреплены и главные государственные жречества, включая членство в коллегиях понтификов, авгуров, duumviri sacris faciundis, фециалов и салиев, а также посты rex sacrorum и главных flamines (Юпитера, Марса и Квирина). Почти все они возникли в ранний царский период. Можно, следовательно, заключить, пишет автор, что при монархии определенные gentes присвоили себе право контролировать религиозную жизнь государства и что именно сакральная связь с богами являлась основой могущества патрициев и источником их права на ауспиции и interregnum. Все это, по его мнению, позволяет рассматривать патрициат как класс, определяемый в первую очередь религиозными прерогативами (с.251-252).

Гораздо более проблематично существование патрицианской монополии на консулат. Как бы ни интерпретировать наличие 16 "плебейских" имен в консульских Фастах в период с 509 по 445 г. до н.э. (позднейшими интерполяциями; процедурами transitio ad plebem или manumissio, в результате чего могли параллельно существовать одноименные патрицианские и плебейские линиджи), с точки зрения автора более примечателен факт неуклонного снижения их числа от одного периода к другому. Так, процентное соотношение между консулами-патрициями и консулами-"плебеями" в 509-483 гг. до н.э. составляло 79 к 21, а в 482-456 гг. - уже 93 к 7 (с.254). Этот процесс, в ходе которого патриции обратили свое преимущество в замещении высшей магистратуры в монополию, в научной литературе известен как "замыкание патрициата". Своей кульминации он достиг в середине V в. до н.э. введением децемвиральным законодательством правовой нормы, запрещающей браки между patres и plebs, что означало бы превращение патрициата в наследственную касту, если бы эта норма не была вскоре отменена законом Канулея 445 г. до н.э. (с.255-256).

В дуалистических теориях plebs отождествляется со всей массой непатрицианских римских граждан и рассматривается как изначальная общность, противостоящая patres, что, как показывает в дальнейшем автор, является анахронизмом применительно к царскому и большей части раннереспубликанского периода.

Само слово plebs соответствует греч. plethos ("множество", "массы") и в классической латыни использовалось для обозначения низших классов. Вряд ли, отмечает Т.Дж.Корнелл, на ранней стадии плебейское движение включало состоятельных крестьян-гоплитов, формировавших фалангу (как считает К.Раальфлауб). Скорее прав

А.Момильяно, идентифицировавший ранний плебс как группу, в основном совпадающую с infra classem, т.е. с теми, кто выполнял вспомогательные военные функции легковооруженных. Это проясняет реальное значение первой сецессии 494 г. до н.э.: уход плебса из Рима был серьезным обстоятельством, но не мог поставить государство на колени. Становится понятным и противопоставление в источниках plebs и populus. Если первоначально populus, как установлено, означал "армию", т.е. собственно classis (отсюда: magister populi), то plebs как infra classem неизбежно оказывается за рамками организованной гоплитской фаланги. Из этого, однако, не следует, что populus был исключительно патрицианским по составу (с.257-258).

В науке все больше утверждается понимание того, пишет Т.Дж.Корнелл, что социальная структура раннего Рима представляла собой целый комплекс статусов (в источниках они выражены в терминах бинарных оппозиций, например: патроны - клиенты, classis - infra classem, adsidui - proletarii, populus - plebs и т.д.), которые отчасти перекрывали друг друга, что абсолютно не укладывается в рамки концепции патрицианско-плебейского дуализма. В этой сложной социальной иерархии patres и plebs, скорее всего, были только крайними полюсами, разделенными целым рядом промежуточных групп, не относившихся ни к патрициям, ни к плебеям (с.258).

Имеющиеся данные, пишет автор, кажется позволяют думать, что plebs возникает как специфическая группа с позитивной и самоосознанной идентичностью в течение первых десятилетий ранней республики, т.е. позднее патрициата и независимо от него. При этом в качестве точки отсчета он берет первую сецессию 494 г. до н.э., когда удалившаяся на Священную гору (или, по другой версии, - на Авентин) часть населения, угнетаемая долгами и деспотическим обращением, образовала отдельное собрание, известное как consilium plebis, и выбрала собственных должностных лиц - tribuni plebis, которых поначалу было двое (вероятно, в противовес двум консулам), а также двух aediles в качестве их помощников. Так возникло своего рода альтернативное государство, культовым центром которого стал освященный в то же время храм Цереры, Либера и Либеры на Авентине (с.256).

Власть трибунов основывалась на так называемом lex sacrata -постановлении consilium plebis, скрепленном торжественной клятвой (sacramentum), обязывающей всех плебеев защищать трибунов любым способом. Причинивший им ущерб объявлялся "проклятым" (sacer) и мог быть безнаказанно убит. Таким образом, трибуны становились

sacrosancti, т.е. "неприкосновенными", что и позволяло им, в свою очередь, защищать плебеев (индивидуально) от произвола богатых людей и магистратов. "Это, - пишет автор, - была форма организованной взаимопомощи плебса, который подкреплял свои действия линчевым правом, замаскированным под божественное правосудие" (с.260).

Античные писатели уверяют, что плебейская организация была создана по соглашению (pactio) с патрициатом. Все данные, однако, свидетельствуют о том, что она получила юридическое признание только в 449 г. до н.э., когда по закону Валерия - Горация трибуны получили право интерцессии (intercessio) или "veto" (хотя и не столь всеобъемлющее, как в поздней республике), а резолюции плебса (plebiscita) приобрели законную силу. Следовательно, отмечает автор, можно с полным основанием полагать, что плебисциты первой половины V в. до н.э. были односторонними решениями плебса, подкрепленными клятвами (т.е. были теми же leges sacratae), и их эффективность зависела только от степени плебейской солидарности (с.260-262).

Таким образом, пишет Т.Дж.Корнелл, на ранней стадии своего существования плебейская организация была внезаконной и революционной, по крайней мере потенциально, ассоциацией, созданной для защиты, если необходимо - силой, от силы государства. Самым очевидным знаком этого являются leges sacratae, которые позволяли плебсу и его чиновникам вмешиваться в политическую жизнь и навязывать свою волю с помощью системы линчевого права. Лишь с середины V столетия начинается постепенная интеграция плебейских институтов в "конституцию" государства.

Во многих отношениях плебейская организация оказалась более продвинутой, чем само государство. Как теперь доказано (А.Момильяно), плебейское движение широко использовало греческие идеи и модели. Именно плебеи первыми учредили архив, имитируя, вероятно, греческую практику, и достигли понимания необходимости систематической записи и сохранения официальных решений. С 449 г. до н.э. на хранение плебейским эдилам в храм Цереры передаются постановления сената (senatus consulta), что должно было ограничить произвол консулов, имевших обыкновение скрывать или изменять сенатские декреты. Отсюда становятся понятными склонность плебеев к идее писанного права и превращение требования кодификации законов в одну из основных целей плебейского движения (с.265).

Другой целью, казалось бы, должна была стать отмена долгов и упразднение системы долгового рабства (nexum). По всем источникам

долговой кризис явился главной причиной первой сецессии. Но после этого вопрос о долгах и долговом рабстве надолго (вплоть до IV в. до н.э.) исчезает из поля зрения античных писателей, хотя жестокие правила, касающиеся неоплатных должников в законах XII таблиц, подтверждают значение этой проблемы и в V столетии. Очевидное несоответствие между причиной сецессии и ее результатом (плебс восстал из-за долгов, а успокоился, избрав трибунов), с точки зрения Т.Дж.Корнелла, объясняется лишь тем, что подлинным объектом возмущения плебеев была не система долгового рабства как таковая (альтернативой nexum была только голодная смерть или продажа за границу), а конкретные случаи жестокого обращения с должниками, против чего помощь трибунов была вполне эффективным средством (с.267).

Наиболее важным источником недовольства плебеев был аграрный вопрос, особая острота которого определялась характером римской системы землепользования. Согласно имеющимся данным, подавляющее большинство частных земельных наделов отличалось крайне малыми размерами и не могла обеспечить даже скромное существование при тех методах агрокультуры. Собственно это обстоятельство, усугублявшееся разорительными вражескими набегами, и служило, как считает автор, главной причиной массовой задолженности. Наряду с частной землей существовал обширный массив общественной земли (ager publicus), служивший объектом оккупации со стороны частных лиц и фактически перешедший под контроль богатых и влиятельных граждан. Именно этим обстоятельством, а не формальным запретом по сословному принципу, объясняется, с точки зрения автора, утверждение античных писателей о том, что плебеи были отстранены от пользования ager publicus. Отсюда понятно требование плебса, чтобы римская общественная земля, особенно вновь завоеванная, распределялась по жребию (assignatio viritana), т.е. становилась частной собственностью граждан, а не оставалась собственностью государства, открытой для захвата (occupatio) богатыми людьми и их клиентами. В период от 486 до 367 г. до н.э. источники сообщают о 25 попытках плебейских лидеров перераспределить общественные земли и, по мнению Т.Дж.Корнелла, нет оснований отвергать эти данные античной традиции (с.269-270).

Глава 11 посвящена анализу древнейшего памятника римского права - законов XII таблиц, составленных и опубликованных в 451-450 гг. до н.э. специально избранной для этой работы по соглашению между патрициями и плебеями коллегией из десяти человек

(decemviri legibus scribundis), которая временно заменила как патрицианских консулов, так и плебейских трибунов. Эта традиционная версия, как отмечает автор, содержит ряд противоречий, прежде всего в том, что касается целей децемвирата как политического института и характера режима децемвиров. С одной стороны, децемвират предстает как новый вид магистратуры, призванной реинтегрировать плебс в государство (что, с точки зрения автора, и имело место в действительности, поскольку не только вторая, но, видимо, и первая коллегия децемвиров включала и патрициев, и плебеев), с другой, - как временная комиссия, предназначенная выполнить конкретную задачу и закончить свое существование (в этом случае, по-видимому, не было нужды упразднять консулат и трибунат) (с.274).

Дискуссионна также и история с посольством в Афины с целью ознакомления с законодательством Солона. Однако, пишет автор, как бы ни оценивать ее достоверность, сохранившиеся фрагменты XII таблиц обнаруживают многие признаки греческого влияния, что согласуется с новейшими данными о глубокой эллинизованности культурной жизни архаического Рима в целом (с.275).

Содержание децемвиральных законов вместе с данными литературной традиции и другими источниками позволяет реконструировать различные аспекты жизни раннего Рима. Прежде всего, пишет автор, обращает на себя внимание разработанность правовых норм, регулирующих долговые обязательства и процедуры, следующие за установлением факта банкротства. Отмечается четкое разграничение между собственно рабством и так называемым "долговым рабством" (nexum). Состояние nexum возникало в результате добровольного соглашения должника с кредитором и отличалось от продажи в рабство главным образом тем, что nexi ("кабальные") сохраняли свой статус римских граждан до вынесения судебного решения, по которому только кредитор и получал право продать дожника в рабство (в виде более гуманной альтернативы наказанию смертью) trans Tiberim - за Тибр, т.е. "за границу". Тем самым запрещалось держать римского гражданина в рабстве не только в пределах римской территории, но и в границах всего Латинского союза. Внутри же римской общины существовало только рабство иноплеменников (преимущественно женщин и детей, захваченных в грабительских рейдах, а также рожденных в доме господина - vernae), применявшихся главным образом в качестве домашних слуг (с.281).

Отсюда, пишет автор, становится понятным экономическое значение nexum в раннем Риме. Как и в других архаических аграрных обществах целью сделок под залог личности было не столько предоставление "кредита" в надежде на возврат с процентами, сколько установление состояния зависимости. Следовательно, функцией nexum было обеспечение зависимым трудом крупных землевладельцев, использовавших nexi в широких масштабах для обработки своих "поместий" (с.283).

Наиболее примечательными чертами общества, представленного в XII таблицах, являются семья (семейная группа), частная собственность на имущество и абсолютная власть над тем и другим pater familias. Вопреки некоторым современным теориям, пишет автор, римляне не рассматривали фамилию как таковую в качестве собственника имущества, точно так же как и не проводили разграничения между достоянием фамилии и тем, чем pater familias обладал персонально. Сохранившиеся фрагменты XII таблиц не подтверждают также идею о том, что gens был изначальной социальной единицей, поскольку он не участвует ни в регулировании отношений собственности, ни в наследовании имущества (в качестве наследников последней очереди в законах фигирируют gentiles как индивиды, но не gens как группа) (с.286).

Одним из немногих социальных различий между римскими гражданами, отразившимся на их правовом положении в XII таблицах, является базовое деление на adsidui - землевладельцев, подлежащих военному призыву, и proletarii - лишенных земли бедняков, обычно исключавшихся из армии. Однако оно, с точки зрения автора, не равнозначно делению на classis и infra classem. Последние были двумя разными в имущественном отношении группами внутри категории adsidui, тогда как proletarii освобождались от всех общественных обязанностей. Впрочем, полагает Т.Дж.Корнелл, их вряд ли было особенно много в тот период, и основная масса плебса, числившаяся в сельских трибах, относилась к разряду infra classem (с.289).

Вторым важным статусным различием в XII таблицах является деление на патронов и клиентов. Отношения патроната - клиентелы всегда были центральной формой социальных взаимосвязей в Риме во все периоды его истории. Причем эти отношения пронизывали общество на всех уровнях, образуя как бы ряд частично взаимоперекрывающихся систем связей, в результате чего один и тот же индивид мог одновременно быть клиентом более могущественного, чем он сам, человека и, в свою очередь, иметь собственных клиентов. Как считает автор, рост

могущества патрициата в первые десятилетия республики в значительной степени объясняется интегрированностью в эту систему богатых непатрициев, пользовавшихся известными выгодами от ее существования.

Альтернативную систему поддержки и взаимопомощи создавала плебейская организация, открывающая для состоятельных и честолюбивых индивидов более предпочтительную перспективу обрести независимое положение в качестве лидеров плебса, чем играть подчиненную роль клиентов патрициата. Появление в плебейском движении собственной богатой элиты в значительной степени изменило характер и цели этого движения. Новая его фаза, полагает Т.Дж.Корнелл, началась незадолго до 450 г. до н.э. и отмечена претензиями плебейских вождей на право занимать высшую магистратуру - консулат. Ответом патрициев на такое развитие событий, пишет автор, возможно, и явилось запрещение в табл. XI браков между patres и plebs, призванное поубавить стремление богатых непатрициев возглавить плебейское движение. Такой запрет, видимо, отвечал интересам и радикальной части плебса, о чем свидетельствует состав второго децемвирата, установившего эту норму. Последовавшая вскоре отмена ее явилась, по-видимому, результатом компромисса умеренных элементов, возобладавших как среди патрициата, так и среди плебеев (с.291-292).

В главе 12 рассматривается внешняя политика Римской республики в период от 509 до 345 г. до н.э. Одним из главных ее направлений в это время были взаимоотношения с коалицией латинских городов-государств, обычно именуемой современными историками "Латинским союзом", а в латиноязычных текстах фигурирующей чаще всего под названием nomen Latinum, т.е. "латиняне", "латинский народ". Проблематичен сам характер данного объединения и место в нем Рима. С одной стороны, это был культовый союз, проявлявшийся в общелатинских религиозных празднествах, участие в которых служило символом членства в сообществе nomen Latinum. Одним из участников этой культовой ассоциации был Рим, в котором располагалось общее для всех латинов святилище - храм Дианы на Авентине, построенный Сервием Туллием. Важным дополнением сакрального (а также языкового и культурного) единства был комплекс социальных и правовых привилегий, распространявшийся на всех латинов. Он включал ius conubium -право заключения законного брака с партнером из другой латинской общины; ius commercium - право вести дела и заключать законные контракты, а также, что особенно важно, владеть недвижимостью на территории другой латинской общины; и, наконец, ius migrationis - право

на получение гражданства в другом латинском городе-государстве путем поселения там на постоянное жительство (с.295).

С другой стороны, эта ассоциация, основанная на общности религиозных культов и взаимном обмене частными правами, сильно отличалась от военно-политического союза латинских государств, членом которого Рим никогда не был. Более того, Латинская федерация возникла в конце VI в. до н.э. как противовес Риму с целью организовать сопротивление росту его могущества. В 499 г. до н.э. армия латинской коалиции была разгромлена римлянами в битве у Регильского озера. Заключенный после этого (в 493 г.) договор о военном союзе (foedus Cassianum, по имени римского консула Спурия Кассия) был двусторонним соглашением между латинами, с одной стороны, и Римом - с другой. Причем последний становился доминирующим партнером Латинской федерации, но отнюдь не ее членом, как полагают некоторые исследователи вопреки прямым данным античной традиции (с.299-302).

Завоеванные союзниками территории осваивались путем выведения так называемых латинских колоний (coloniae Latinae), которые становились суверенными политическими общинами с собственным гражданством и включались в состав Латинского союза. Контингент колонистов формировался из разных государств - членов союза, но около половины его, как правило, составляли римляне. Римские должностные лица выполняли и практические задачи по основанию колонии и распределению в ней земли (с.302-303).

Образование военного союза между Римом и Латинской федерацией (к нему в 486 г. до н.э. присоединились также герники в качестве третьей стороны) было вызвано прежде всего внешней угрозой со стороны горных племен эквов и вольсков, постоянные набеги которых в первой половине V в. имели крайне разрушительные последствия для экономики Рима и всего Лация. Однако к концу столетия, опираясь на военные ресурсы союза, Рим переходит в наступление на своих ближайших соседей, и первой крупной жертвой его агрессии становится этрусский город-государство Вейи, разрушенный в результате войны 406-396 гг. до н.э. Аннексия его территории сразу почти на 75% увеличила ager Romanus и явилась важным фактором дальнейшего усиления римского военного потенциала (с.313-320).

Рост агрессивности Римской республики на какое-то время был прерван нашествием галлов в 390 (по Варрону) или в 387/6 г. до н.э. (по Полибию). Однако последствия этого кельтского рейда, несмотря на всю его разрушительность и взятие самого Рима, на самом деле, полагает

автор, не были столь катастрофичны, как принято считать. Помимо успешных военных кампаний первой половины IV в. до н.э., в годы после похода галлов, могущество Рима в это время символизировало строительство (в 380-378 гг. до н.э.) мощной оборонительной каменной стены (так называемой "стены Сервия Туллия") протяженностью 11 км, которая охватила площадь в 426 га (с.318-320). Имеются свидетельства о росте заморской активности римлян (основание колонии в Сардинии в 386 г., экспедиция на Корсику). Тем же периодом (между 380 и 350 гг. до н.э.) археологи датируют основание укрепленного поселения в Остии, ставшей главной морской базой римлян (с.322).

В целом, заключает Т.Дж.Корнелл, все вместе взятые свидетельства ясно показывают, что Рим сравнительно легко преодолел последствия кельтского погрома и уже к концу 360-х годов оказался способен приступить к завоеванию Италии (с.322).

Внутриполитическая история Рима IV в. до н.э. в значительной степени определялась процессом, получившим в литературе название "эмансипации плебса" (глава 13). В своем подходе к социальным конфликтам этого периода античные писатели справедливо делают акцент на вопросах о земле, о долгах и о политических правах плебеев. Несмотря на наличие анахронистских оценок и попыток моделирования событий того времени на основе опыта более поздней эпохи, имеющиеся источники оставляют мало сомнений по поводу достоверности картины социального конфликта в целом. Более того, процесс уподобления событий казалось бы разных исторических эпох, с точки зрения автора, не мог быть полностью произвольным хотя бы потому, что проблемы, которые доминировали в ^^ вв. до н.э., не были совсем непохожи на проблемы 11-1 вв. до н.э.

Необходимо подчеркнуть, пишет Т.Дж.Корнелл, что могущество правящего класса и угнетение плебса было следствием специфической системы держания на ager риЪИсш, что и придавало своеобразие римской аграрной истории в целом. Соответственно, все движения за аграрную реформу в Римской республике, как было установлено еще в начале XIX в. Б.Г.Нибуром, никогда не имели целью передел земли, находящейся в частной собственности, но касались исключительно способа использования ager риЪИсиБ. Этот всеми признанный фундаментальный тезис столь же применим для периода ранней республики, сколь и для эпохи Гракхов. Недовольство плебеев всегда вызывал тот факт, что общественная земля, от которой зависело их выживание, постоянно захватывалась богатейшими фамилиями и их клиентами (с.327-328).

Самым ранним достоверным законом, ограничивающим размер оккупации общественной земли (lex de modo agrorum), несомненно следует признать закон Лициния - Секстия, принятый в 367 г. до н.э. несмотря на яростное сопротивление знати. Важно отметить, пишет Т.Дж.Корнелл, что в отличие от аграрного закона Тиберия Гракха Lex Licinia не предполагал ассигнаций общественной земли плебсу, и это весьма существенное различие является серьезным аргументом в пользу аутентичности последнего. Нет оснований также считать лимит оккупации на одного pater familias (500 iugera) нормой II в. до н.э., анахронистски перенесенной античными писателями в IV в., но, напротив, нормой именно IV столетия, ставшей архаическим пережитком во II в., когда многие землевладельцы занимали тысячи югеров общественной земли. Этим, скорее всего, по мнению автора, и объясняется истерическая реакция римского правящего класса на законопроект Тиберия Гракха, попытавшегося восстановить древнюю норму оккупации (с.329).

Очевидна взаимосвязь аграрного вопроса с проблемой долгов. Долги являлись главным бременем плебса и прямым следствием земельного голода, порожденного расхищением ager publicus небольшой группой богачей. В результате все большее число крестьян оказывалось на положении nexi, что в конечном счете и вызвало кризис начала IV в., усугубленный кельтским разорением. Как специфическая форма трудового контракта институт nexum просуществовал до его формальной отмены законом Петелия в 326 г. до н.э. Хотя, вероятно, уже к началу Второй Самнитской войны (327-304 гг. до н.э.) отношения типа nexum стали реликтом. Lex Poetelia, таким образом, полагает автор, явился всего лишь знаком окончания длительного процесса социальных перемен. К этому времени земельный голод плебса был в значительной степени удовлетворен за счет колонизации и земельных ассигнаций на завоеванных территориях, что избавило плебеев от необходимости вступать в отношения зависимости (с.330-332).

Однако упадок и окончательная отмена nexum к концу IV в. до н.э. предполагает развитие альтернативного источника рабочей силы. Потребность в ней была, видимо, уже тогда в основном удовлетворена за счет рабов. Возрастающее значение рабства в Риме IV в. подтверждает налог на манумиссии, введенный в 357 г. до н.э., который свидетельствует о частоте подобного рода актов, что, в свою очередь, предполагает наличие большого числа рабов. С началом Самнитских войн источники регулярно сообщают о массовом порабощении военно-

пленных, а это означает, что римская экономика все больше начинает зависеть от рабского труда. Таким образом, пишет Т.Дж.Корнелл, теория о формировании рабовладельческой системы экономики в Риме только после Ганнибаловой войны совершенно не приемлема. Фактически этот процесс весьма продвинулся уже к концу IV в. до н.э. В то же время эмансипация сельского плебса и рост использования рабского труда на земле создавали возможность для римского правительства использовать значительную часть свободного гражданского населения на военной службе, расширяя все больше масштаб завоеваний и усиливая тем самым приток рабов (с.333).

Трансформация социальной и экономической структур Римской республики в IV в. до н.э. сопровождалась "конституционной" реформой и возникновением нового правящего класса. Принципиально важную роль в этом, с точки зрения автора, сыграл другой закон Лициния -Секстия 367 г. до н.э. - о консулате. Причем подлинно революционен он был не потому, что делал высшую магистратуру доступной для плебеев, а потому, что требовал непременного замещения одной из консульских должностей плебеем. Введение этой нормы явилось победой богатой, социально активной и политически амбициозной верхушки плебса, точнее - непатрицианской элиты римского гражданства, использовавшей в своих интересах плебейское движение и его институты. В течение второй половины IV в. до н.э. происходит также разрушение патрицианской монополии на главные государственные жречества. Решающим моментом в этом процессе явился закон Огульния 300 г. до н.э., установивший равное соотношение патрициев и плебеев в коллегиях понтификов и авгуров (с.337-339).

Результатом формального разделения всех важнейших политических и религиозных должностей между двумя сословиями стало формирование единой патрицианско-плебейской аристократии, так называемого нобилитета. Вместе с тем, положив конец всем формам дискриминации плебса, законодательство Лициния - Секстия, пишет Т.Дж. Корнелл, имело следствием ассимиляцию всех непатрицианских римских граждан под общим названием р1еЬБ. Другим следствием были утрата плебейским движением своей революционности и полная инкорпорация его институтов в правительственную машину (с. 340).

Глава 14 посвящена римскому завоеванию Италии в период от 343 до 264 г. до н. э. Основным содержанием этого периода явились римско-самнитские войны, но начало его ознаменовалось восстанием латинских союзников и римско-латинской войной 341-338 гг. до н.э. Ее результаты

и сам способ урегулирования конфликта, с точки зрения автора, можно рассматривать в качестве поворотного пункта римско-италийской истории. Урегулирование, навязанное римлянами латинам после 338 г., заложило основы уникальной "конституционной" структуры, обеспечившей в дальнейшем безудержное развитие римской экспансии. Во-первых, римляне теперь вступали в соглашение с каждой потерпевшей поражение общиной отдельно, а не с их совокупностью как прежде. Во-вторых, все они разделялись по формальным юридическим категориям, определявшимся спецификой прав и обязанностей по отношению к Риму. Таким образом, новая "Римская федерация" основывалась на иерархии статусов различных ее членов (с.348).

Особое значение в "конституционном" плане, пишет Т.Дж.Корнелл, имели три института. Институт самоуправляющегося municipium позволял Римскому государству расширять свою территорию и инкорпорировать новые общины без перемен в центральной администрации. Путем предоставления общинам статуса civitas sine suffraio (т.е. гражданства без права голосования) римляне могли увеличивать численность своих граждан, сохраняя при этом неизменной сущность Рима как города-государства. Наконец, жизненно важное значение имело возрождение института латинской колонии. Правда латинский статус означал теперь не принадлежность к Латинскому союзу (которого уже не существовало), а определенный комплекс прав и обязанностей в отношениях с Римом. Являясь, по существу, военными гарнизонами, эти колонии в равной мере были и романизированными анклавами в отдаленных регионах, служившими важнейшим фактором консолидации и конечной унификации Италии под властью Рима (с.351-352).

Современные исследования римского империализма, отмечает автор, подчеркивают исключительную воинственность римского общества, интенсивность его военной деятельности, в которой регулярно принимала участие значительная часть гражданского населения. Государственные институты Римской республики были военными по характеру и функциям, а ее культура была пропитана воинской этикой. Эти факты, пишет Т.Дж.Корнелл, разумеется важны, но они не объясняют природы римского империализма; скорее они сами являются лишь симптомами феномена.

Решение проблемы автор видит в характере отношений Рима с его соседями, сложившимися в результате урегулирования 338 г. до н.э. Все различные в правовом отношении категории италийских союзников имели одну общую обязанность - поставлять войска в римскую армию,

что предоставляло в распоряжение Рима огромные резервы военной силы, которые к тому же постоянно возрастали по мере расширения завоеваний и присоединения к федерации все новых общин и выведения все новых колоний (с.365).

Но эта система имела еще более глубокий эффект. Поскольку союзники выполняли исключительно военные функции, их военные обязательства были единственной видимой связью между ними и Римом. Следовательно, война являлась той единственной формой, в которой римско-италийский союз только и мог реализовывать свое существование. Эта функциональная интерпретация Римской федерации, пишет автор, впервые была дана А.Момильяно, который справедливо отмечал, что сохранить систему можно было лишь постоянно поддерживая ее в действующем состоянии, т.е. пребывая в состоянии почти перманентной войны и максимально используя военные силы союзников. В противном случае все здание римской организации Италии потерпело бы крах. Таким образом, римский империализм, с точки зрения Т.Дж.Корнелла, можно рассматривать как результат эффективной эксплуатации людских ресурсов союзников, вынужденных делить с римлянами бремя и риск завоевательных войн (с.366).

Впрочем, италийцы в качестве военных партнеров Рима получали свою долю выгод, причем не только в форме "движимой" добычи, которая делилась поровну между римлянами и союзниками, но и в виде земель, конфискованных у побежденных врагов и используемых для выведения колоний с участием как римлян, так и италиков. Тем самым как бы восполнялись прежние территориальные потери союзных общин, побежденных в свое время Римом и лишенных части собственных земель. Жертвуя своей политической независимостью, италийские союзники Рима обретали безопасность, защиту и прибыль за относительно умеренную плату, поскольку основное бремя войн несли все же римские граждане. Это позволяет понять лояльность союзников Риму и объяснить как динамизм, так и прочность созданной им системы (с.367-368).

В целом, заключает Т.Дж.Корнелл, "римская организация завоеваний может быть сопоставлена с криминальной операцией, которая компенсирует своих жертв путем включения их в банду с перспективой получения доли добычи в последующих грабежах. Однако любая криминальная банда неминуемо вскоре распадется, если ее босс вдруг решит прекратить преступную деятельность и "легитимизироваться". Эта грубая аналогия возвращает нас к уже высказанному положению о том,

что Римское государство постоянно нуждалось в войне просто в целях самосохранения" (с.367).

В эпоху италийских войн окончательно складываются политические, социальные и экономические структуры классической Римской республики (глава 15). В политической сфере, отмечает автор, наиболее примечательным явлением было становление сената как главного правительственного органа, а также нобилитета как элемента, контролирующего сенат.

В ранней республике реальная политическая власть принадлежала высшим магистратам, иногда выступавшим в роли харизматических лидеров, которые и направляли политику государства, взаимодействуя с народным собранием, принимавшим окончательное решение по всем важнейшим вопросам. Таким образом, политическая система IV в. до н.э. заключала в себе существенные элементы демократии, которые почти исчезли в более поздний период (с.370).

Важным симптомом упадка этой "плебисцитарной" (по терминологии автора) системы и наступления олигархического режима стал закон Генуция 342 г. до н.э., резко ограничивший практику повторных переизбраний на государственные должности, что гарантировало более равномерное их распределение среди римской элиты, но вместе с тем значительно понизило влияние угодных народу лидеров. Другим знаковым событием явился закон Овиния (период между 339 и 332 гг. до н.э.), который формально закрепил уже сложившийся к этому времени обычай включения действующими должностными лицами в число своих советников всех живых на тот момент экс-магистратов. Членство в сенате сделалось практически пожизненным, а результатом стало превращение его в мощную правящую корпорацию, которая не только эмансипировалась от власти магистратов, но и ограничила их возможности к осуществлению самостоятельных политических действий (с.369-372).

Перемещение баланса реальной власти в сторону сената неизбежно означало и относительное снижение влияния комиций на процесс принятия решений. Закон диктатора Квинта Гортензия 287 г. до н.э. лишь формально подтвердил принцип суверенитета народа, но не изменил сколько-нибудь радикально римскую политическую систему. Роль народного собрания осталась пассивной, поскольку оно не могло функционировать как автономный институт, подобный афинской экклесии. Комиции полностью зависели от магистратов, которые имели право agere cum populo (т.е. право взаимодействовать с народом).

Следовательно, свои интересы римский народ мог отстаивать только заручившись поддержкой какого-либо магистрата. Но очень немногие должностные лица могли позволить себе пренебречь мнением и волей коллективного органа правящей элиты, членами которой они, как правило, и сами являлись (с.378).

В целом, пишет автор, анализ процесса эволюции римской политической системы в IV - начале III в. до н.э. не позволяет принять существующую в современной историографии теорию о неуклонном продвижении Рима в данный период к демократии. Напротив, около 300 г. до н.э. Римская республика вплотную приблизилась к классическому типу олигархии, т.е. правительственной системы, основанной на ротации должностей внутри сравнительно узкой группы конкурирующей элиты и подавлении этой группой харизматических индивидов, угрожающих ее коллективному господству своими популистскими заигрываниями с народом. Формирование сенатской олигархии, по мнению Т.Дж.Корнелла, несомненно, соответствовало практическим нуждам постоянно расширяющегося Римского государства, все более сложные функции которого мог выполнять только постоянный и достаточно компактный правительственный орган. Таковым в римских условиях естественно оказался сенат, обладающий в силу самого своего состава существенным практическим опытом управления, а не громоздкие по численности и структуре комиции, в которых детальное обсуждение сложных административных, военно-политических или финансовых вопросов было в принципе невозможно (с.373-379).

Таким образом, конечным результатом длительной, но успешной борьбы плебса за свои права и свободу явилось прочное господство нобилитета. Причину этого некоторые исследователи видят в достигнутом высоком уровне экономического процветания Римского государства и, как следствие, смягчении социальных противоречий благодаря успешным завоевательным войнам, что и побудило народ без сожаления предоставить ведение дел сенату. Достигнутый тогда консенсус сохранялся вплоть до времени Гракхов. В этом предположении, с точки зрения автора, есть доля истины.

Действительно, имеющиеся данные говорят о беспрецедентном росте общественного и частного богатства римлян, особенно в том, что касается земельных владений. Так, ager Romanus, который после завершения Латинской войны в 338 г. до н.э. составлял около 5525 кв. км, к 264 г. до н.э. достиг площади в 26 805 кв. км и составил более 20% территории Апеннинского полуострова (с.380). Римская экспансия

сопровождалась радикальным перераспределением земельной собственности на аннексированных территориях, которые заселялись обедневшими римскими гражданами и представителями союзных общин, тогда как первоначальные собственники полностью или частично лишались своих земель, продавались в рабство или депортировались в другие регионы. В результате огромные массы людей оказались вовлеченными в миграционные процессы. По обоснованным оценочным данным около 30 тыс. римских граждан были поселены на новых землях вместе с членами своих семей. В период с 334 по 263 г. до н.э. римляне и их союзники основали 19 латинских колоний. Число поселенцев в них составило более 70 тыс. боеспособных мужчин с их фамилиями (см.: табл. 9, с.381).

Происходит также бурный рост самого Рима, население которого, согласно подсчетам, с середины IV в. до н.э. до 300 г. до н.э. выросло с 30 до 60 тыс. человек, а ко времени войны с Пирром (280-272 гг. до н.э.) достигло 90 тыс., что предполагает очень существенный импорт продовольствия морским путем (по некоторым оценкам - до половины потребляемого зерна) (с.385). Имеющиеся в настоящее время археологические материалы сильно противоречат традиционному взгляду на Рим III в. до н.э. как на достаточно примитивное аграрное общество с натуральной экономикой и слабо развитой торговлей. Теперь есть все основания считать, что уже около 300 г. до н.э. это был крупный ремесленный, торговый и культурный центр Средиземноморья. Высокий уровень его материальной культуры и широкой экспортной торговли документируется продукцией керамических мастерских, находки которой встречаются по всей центральной Италии, в южной Франции, северовосточной Испании, на Корсике, на Сицилии и в Северной Африке. Отмечено также производство терракотовой скульптуры, высокохудожественных изделий из бронзы (в том числе литье бронзовых статуй). За период с 302 по 264 г. до н.э. в городе было построено по крайней мере 14 храмов (с.390).

Развитие крупных рабовладельческих вилл в Италии обычно датируется II в. до н.э., что, по мнению автора, вряд ли оправданно. Их появление он считает возможным отнести уже ко второй половине IV в., исходя из самой логики колонизационно-миграционных процессов. Массовое выселение десятков тысяч бедных крестьянских семей в колонии неизбежно должно было вести к постепенной депопуляции старого ager Romanus (феномен, который фактически вытекает из сообщений источников), что столь же неизбежно предполагает радикальную перемену в организации земельных владений и способе их

эксплуатации. Единственным возможным вариантом изменений, с точки зрения Т.Дж.Корнелла, могла быть только концентрация земли в крупных владельческих комплексах, обрабатываемых рабами, которые, таким образом, заменяли на земле прежних работников - свободных граждан-крестьян. Это позволяло значительно повысить интенсивность труда и создавать больший прибавочный продукт, что, в свою очередь, стимулировало развитие рынка (с.394).

Становление рабовладельческой экономики, по мнению автора, является первым примечательным феноменом рассматриваемого периода. Вторым важным моментом, считает он, стало появление первой римской чеканной монеты. Экономическое значение этого события, пишет Т.Дж. Корнелл, возможно, было минимальным, но оно имело огромное культурное значение. "Это был осознанный шаг со стороны римлян, символизировавший вступление в культурную среду эллинистического мира. И именно растущее влияние эллинизма на все аспекты жизни республиканского Рима может считаться третьим важнейшим феноменом эпохи завоевания Италии" (с.397).

А.Е.Медовичев