CC BY
33сверстников, его кумиром стал брат матери — блестящий светский молодой человек. Обожание этого человека возрастало оттого, что отец Анри считал его легкомысленным. Критик пишет о суровой жизни мальчика в доме отца, о неудачном воспитателе — аббате Ральене, с которым у Анри были плохие отношения, что отвратило его от учебы, от латыни и Расина. Первой книгой, которая его потрясла, был "Дон-Кихот", прочитанный тайком от отца. Позже, когда мальчик прочел Мольера и Шекспира, он решил стать комедиографом. Ю.Мандельштам останавливается на ранних политических взглядах юного С., обнаруживая, что тот мало знал о революции, о терроре до 1793, когда это дошло до Гренобля. Но в провинции террор был мягче и меньше, чем в столице. Правда, отец Анри был занесен в списки подозрительных и потом посажен на некоторое время в тюрьму, однако это-то и дало возможность будущему писателю почувствовать себя республиканцем — назло отцу и тетке. Когда же после выхода отца из тюрьмы тот отдает сына в училище, Анри со сверстниками решают расстрелять стоящий на площади революционный памятник — "древо братства" — и едва спасаются от преследований. Ю.Мандельштам замечает, что в училище у юноши постепенно пробуждается интерес к учебе, он даже берет частные уроки, чтобы восполнить пробелы, достигает успехов. Его увлечение театром связано, по мнению критика, с двойным удовольствием — и от игры актеров, и от влюбленности в одну из актрис, Кюбли. Вместе с тем эта влюбленность не мешала юноше влюбиться и в сестру своего товарища Божильона — Викторину. Но отец Анри, возмущенный знакомством сына с "деревенскими детьми", велел ему прекратить всякое общение с ними. Это окончательно укрепило юного Бейля в желании уехать из Гренобля. Он даже специально занялся математикой, чтобы получить возможность непременно уехать в Париж поступать в Высшую Нормальную Школу. Через пять лет мечта его исполнилась. В 17 лет Анри открылась столичная жизнь и возможность стать писателем. "Но об этой своей мечте, — завершает статью Ю.Мандельштам" — он временно позабыл".
Н. Т.Пахсарьян
СТИВЕНСОН (Stevenson) Роберт Луис (1850-1894)
В литературе эмиграции первой волны имя С. упоминалось крайне редко. Наиболее серьезной публикацией о С. приходится назвать статью "Жизнь автора "Острова сокровищ"" Р.Словцова (Н.В.Калишевича) (ПН. 1929. 20 июня). Как и большинство работ Словцова в "Последних Новостях", представлявших краткое изложение вышедших в недавнее
время публикаций, данная статья пересказывает книгу "Жизнь Роберта Луи Стивенсона" Ж.-М.Карре (1929). В статье рассказано о рождении замысла романа "Остров сокровищ" при рассматривании рисунка пасынка, о возникновении идеи повести "Странная история доктора Дже-кила и мистера Хайда" из приснившегося писателю кошмара. В статье обозначены отношения С. с его отцом, женой, а также туземцами Микронезии, бок о бок с которыми жил С. в последние годы жизни. Другое серьезное обращение к творчеству С. было осуществлено В.Набоковым в его "Лекциях по зарубежной литературе" (1980). Набоков разбирает произведение "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда", совмещая анализ прозы с пересказом повести. Из наиболее существенных замечаний Набокова следует упомянуть решительное возражение против мнения, что повесть есть некоторая приключенческая история или детектив, а также мнение, что это произведение стоит ближе к поэзии, нежели к прозе, как, например, роман Флобера "Мадам Бовари" или поэма Гоголя "Мертвые души". Набоков отмечает особый "винный" колорит произведения, сопоставляя вино, которое выпивается по ходу действия, и "леденящее кровь" питье, изготовленное доктором Джеки-лом. При анализе соотношения "Джекил — Хайд" Набоков приходит к выводу, что чудодейственный напиток не столько превращает Джекила в Хайда, сколько "выделяет" из доктора злую сторону его личности, поэтому над Хайдом заметно присутствие того, что осталось от Джекила после его превращения и чему присуще доброе начало. Этот "остаток" играет важную роль в развитии сюжета, из него понятно, почему Джекил стремится вернуть свой облик. Особое внимание Набоков обращает на детали повести, замечая "символичность" описания дома Джекила, чем-то созвучного его душе, умелое использование С. аллитераций и других стилистических приемов. Обращаясь к сложности той задачи, которую поставил себе Стивенсон, Набоков замечает, что для правдоподобия фантастического сюжета С. приходится его передавать через восприятие весьма прозаических натур — Аттерсона и Энфилда. Но эти далекие от художественного видения мира персонажи не могут примечать детали, которые замечает С., а потому сами по себе не способны вызвать в читателе отвращение к Хайду. Разрешение этого противоречия Набоков находит в том, что Хайд вызывает в прозаических персонажах не только отвращение, но он заставляет пробудиться "дремлющего" в них художника, чем и пользуется С. Анализ завершается замечанием, что часто судьбы авторов повторяют судьбы их персонажей, и сравнением последних минут жизни С., умершего от кровоизлияния в мозг и успевшего
ощутить, что у него будто меняется лицо, с главным сюжетным мотивом его повести.
С.Р.Федякин
ТАГОР (Тхакур) Рабиндранат (1861-1941)
В Европе Т. стал известен сначала как поэт (1910-е), а потом -как романист и публицист (1920-е). Русское зарубежье знакомилось с его творчеством преимущественно по французским переводам, сделанным с авторизованных английских (романы "Гора", "Квартет (В четыре голоса)"). На русском в переводе с английского появились роман "Дом и мир" (Берлин, 1920, пер. З.Журавской) и сборник статей "Национализм" (Берлин, 1921, пер. А.Шклявер). В основе русского восприятия Т. лежало впечатление, произведенное его поэтическим сборником "Ги-танджали" ("Жертвенные песни"), вышедшим в 1914 в Москве и Петербурге сразу в нескольких переводах (Ю.Балтрушайтиса, С.Татариновой, А.Слудского, Н.Пушешникова под ред. И.Бунина). Н.Рерих в 1937 вспоминал, как тогда в России "сразу полюбили Тагора": ""Гитанджа-ли" явилось целым откровением. Поэмы читались на вечерах и на внутренних беседах" (Рерих Н.К. Тагор и Толстой // Рерих Н.К. Избранное. М., 1979. С. 366-367). Обсуждая роман "Дом и мир", Б.Шлецер отметил, что в прозе, выступая "как эпик, как реалист и точный наблюдатель", Т. остается "самим собою, тем же поэтом-мистиком, которого мы знали и любили" (СЗ. 1921. № 5. С. 365).
Мысль Т. о том, что цивилизация ждет великого завершения выражения своей души в красоте (ее приводит Н.Рерих в статье "Тагор и Толстой"), в сознании русского зарубежья была неразрывно связана с личностью самого писателя. "Из-за прекрасных произведений выступала столь же прекрасная душа автора, сказывавшаяся во всех его поступках, - описывал свои впечатления о Т. С.Карцев-ский в очерке "Седой мудрец. У Рабиндраната Тагора" (ПН. 1921. 19 мая). - И в каждом его движении, и в каждом звуке его голоса сказывается долгая аристократическая культура, и сам он не столько "мост к будущему", по выражению Ницше, сколько завершение многих поколений". Н.Рерих видел в лице Т. замечательный синтез мыслителя, поэта, барда, художника и учителя жизни, а подвиг Т. - в том, что он неустанно обходит мир "с повелительным зовом о красоте": "Разве далеки от жизни эти зовы? Разве они лишь мечты поэта? Ничуть не бывало... Какая же утопия в том, что нужно жить красиво? Какая же утопия в том, что не нужно убивать и разрушать? Какая же утопия в том, что нужно знать и напитывать все
