CC BY
115
Бутенина Евгения Михайловна,
канд. филол. наук, доцент кафедры лингвистики и межкультурной коммуникации Восточного института -Школы региональных и международных исследований ДВФУ (г. Владивосток). Электронная почта: [email protected].
УДК 820(73)
«Реинкарнации» русских классиков в современном романе США
Ключевые слова: русская классика, современная литература США, литературная модернизация, претекст, «намерение текста»
В современной зарубежной литературе всё заметнее становится тенденция игрового взаимодействия с русской классикой, что позволяет говорить о ней как об одной из современных мировых мифологий. В литературе США к числу таких экспериментов относятся «реинкарнации» русских классиков в романах Джумпы Лахири «Тёзка» (2003) и Элис Рэндалл «Пушкин и Пиковая дама» (2004). В статье рассматривается значение имён русских классиков в транскультурном пространстве современного текста.
Статья подготовлена на основе доклада на Региональной научной конференции с международным участием «Диалог культур Тихоокеанской России: межэтнические, межгрупповые, межличностные коммуникации», проведённой центром истории культуры и межкультурных коммуникаций ИИАЭ ДВО РАН 17 ноября 2015 г.
В современной зарубежной литературе всё заметнее становится тенденция игрового взаимодействия с русской классикой, что позволяет говорить о ней как об одной из «современных мировых мифологий» [7, с. 239]. В литературе США отражением этой мифологии стали модернизации произведений Гоголя, Достоевского, Толстого [см. 4, 5], а также «реинкарнации» русских классиков в бестселлерах афроаме-риканки Элис Рэндалл «Пушкин и Пиковая дама» (2004) и индианки Джумпы Лахири «Тёзка» (2003). Героя первого романа зовут Пушкин Икс, а второго - Гоголь Гангули. В статье рассматривается значение русских литературных антропонимов в транскультурном пространстве современного текста.
Для афроамериканцев Пушкин - «Великий чёрный русский». Название биографического романа Джона Оливера Килленса (1989) может послужить формулой афроамериканского пушкинского мифа, существующего уже более полутора веков. К числу наиболее ранних афроамериканских работ о Пушкине относят эссе 11 января 1847 года поэта-аболициониста Джона Гринлифа Уитьера (1807-1892), где он выражает надежду на то, что пример русского поэта вдохновит чернокожих братьев на борьбу за свои права и реализацию творческого потенциала [1].
Роман Элис Рэндалл, известной тем, что она переписала «Унесённые ветром» с точки зрения темнокожей героини, - это страстный монолог афроамериканки Виндзор Армстронг, которая подростком узнала, что «русский Шекспир» был чёрным, и это перевернуло её мир [16, с. 184-185]. По честолюбивому настоянию матери героиня
поступает не куда-нибудь, а в Гарвард, но выбор специальности делает сама - конечно же, русская литература. Во время учёбы от случайной связи у неё родился сын, и она назвала его Пушкиным.
Среди многочисленных причин заворожённости Виндзор именем «Пушкин» есть та, что это не только антропоним, но и топоним, как и её собственное имя, данное ей отцом. Отец сознавал при этом, что имя дочери будет «значительной частью её приданого, или даже заменит его» [16, с. 103]. Как матери нового Пушкина, Виндзор доставляет необыкновенное удовольствие выстраивать ряд «Пушкин, поэт; Пушкин, город; Пушкин, мой сын» и постоянно уточнять, о каком Пушкине она ведёт речь. Уже будучи профессором «афрорусской» литературы, Виндзор отправляется в Ленинград со своим четырёхлетним сыном и там находит недостающий элемент для своей игры в имена - русского любовника Александра (родом, конечно, из города Пушкина), что позволяет ей создать в своём воображении «старинную аристократическую семью», отвечающую её мечтам читательни-цы-творительницы: «Александр, Пушкин и я» [16, с. 121].
Александр остаётся в России, а в Америке Виндзор дополняет свою с сыном семью белой пуделихой, которую называет Таней, и пытается воспитать из сына «чёрного интеллектуала». Сын с детства сопротивляется этому книжному сценарию матери и, к её ужасу, становится футболистом, а потом наносит ещё более сокрушительный удар по её стройному замыслу: объявляет, что собирается жениться на русской танцовщице Тане, к которой Виндзор сразу испытывает неистовую ревность по многим причинам. Среди них непринуждённое замечание Тани о том, что Пушкину наверняка понравился бы рэп. Виндзор «достаточно знает о рэпе, чтобы смутно стыдиться его»: для неё это «низкая чёрная культура», от которой она всегда хотела дистанцировать и себя, и своего сына [16, с. 23].
Однако, как выясняется в финале книги, в тот самый день первой встречи с Таней Виндзор начала грандиозный труд, который станет её свадебным подарком: она решила переписать пушкинского «Арапа Петра Великого» в стиле рэп и добавить благополучный финал. Это был первый прочитанный ею пушкинский текст, и он стал для неё «откровением»: прочитав о том, как африканец попадает в высшее парижское общество и становится предметом влечения знатной дамы, Виндзор почувствовала, «как расширяются её собственные возможности» [16, с. 186].
Рэп-поэма занимает тридцать шесть страниц и, пожалуй, не вполне воспринимается в печатном виде; один из рецензентов романа даже посетовал, что писательница не приложила к своей книге диск. Тем не менее, главная идея - возможность счастливого межрасового брака, - ясно передана, а в своём прозаическом монологе Виндзор формулирует её и в виде риторического силлогизма: «Если французская пуделиха Таня - негритянская собака, потому что её любит негритянка, то может ли русская девушка Таня считаться негритянкой, если её любит негритянский мужчина?» [16, с. 126].
Как явствует уже из заглавия монолога Виндзор, вторым ключевым пушкинским текстом для неё стала повесть «Пиковая дама», и потому её исповедь пронизана символикой игральных карт. Эпиграф к пушкинской повести («Пиковая дама означает тайную недоброжелательность») кажется Виндзор «аннотацией к собственной жиз-
ни»: она считает, что её собственная мать была Пиковой дамой, «под видом помощи насылающей проклятие» [16, с. 190]. На протяжении всей жизни читательница Виндзор мифологизирует и собственную биографию, и биографию сына. Виндзор говорит сыну, что преподнесла ему «дар вымысла и дар правды. Поэма - вымысел, а имя твоего отца - правда. И абсолютно то же самое наоборот» [16, с. 267]. И хотя в конце своей истории Виндзор заключает, что пиковую даму победили червонные козыри [16, с. 277], её рэп-песня претендует на роль метатекста, задающего траекторию дальнейшей судьбы её сына.
Если афроамериканцы воспринимают Пушкина как потомка чернокожего, ставшего национальным поэтом России и создавшего модель творческой самореализации в чужой стране, то для индийского этноса подобным культурным героем стал Гоголь, что можно рассмотреть на примере романа индийско-американской писательницы Джумпы Лахири «Тёзка». Героя романа зовут Гоголь Гангули, и, как и в романе Рэндалл, эта «реинкарнация» русского классика порождает неожиданные культурные параллели.
Тема Индии как мифологического пространства в русском сознании заслуживает отдельного внимания [см., например, 11]. В творчестве Гоголя интересен факт существования индийского прототипа для образа ростовщика в повести «Портрет» [2]. Не менее важна и тема русской классики для индийской литературы ХХ века. Известно, как высоко ценил Достоевского Рабиндранат Тагор, говоривший, что все русские писатели «больше, чем романисты» [8, с. 105; см. также 6], как важен диалог Льва Толстого и Махатмы Ганди [3; 15].
Вторя великим индийским мыслителям, герой Джумпы Лахири, профессор литературы в Калькуттском университете, учил внука Ашока: «Читай всех русских, а потом перечитывай, они никогда тебя не подведут» [14, с. 12]. Ашок с детства был читателем-странником: он читал по дороге в школу, поднимаясь или спускаясь по лестницам родительского дома, и рано научился переноситься в другую реальность. Мать Ашока жила в постоянном страхе, что старший сын будет читать и в момент своей смерти, и её предчувствие едва не сбылось. Однажды в поезде Ашок перечитывал любимую «Шинель» из подаренного дедом и зачитанного до дыр сборника Гоголя. При этом ему казалось, что «призрак Акакия, захвативший последние страницы повести, захватил и уголок в его душе, проливая свет на всё иррациональное и неизбежное в мире» [14, с. 14]. Созвучие имён Ашока и Акакия, конечно, не случайно, и герою Лахири представлялось, что и он «потерялся на снежных, ветреных улицах Санкт-Петербурга, не зная, что однажды ему будет суждено жить в заснеженном месте» [14, с. 17]. В ту ночь книга спасла ему жизнь: он продолжал читать, когда ночью поезд сошёл с рельсов, и, благодаря тому что скомканная страница выпала из его вскинутой руки, спасатели заметили его среди погибших.
Дорожная катастрофа искалечила Ашока и перевернула его мир: гоголевская книга, которой он был обязан своим мистическим спасением, породила желание «уйти прочь как можно дальше от места, где он родился и чуть не погиб» [14, с. 20]. Пока срастались переломы, он лежал почти неподвижно, но отказывался читать русские книги, принесённые дедом. Вместо романов Ашок погрузился в учебники по инженерному делу, а когда снова начал ходить, подал заявку на сти-
пендию для продолжения учёбы в США и отправился в путь, несмотря на слёзы шокированной семьи.
Возвращение к классику-спасителю произойдёт в Америке несколько лет спустя, когда у Ашока родится мальчик и счастливый отец выберет для него «идеальное домашнее имя», «словно он всегда знал его» [14, с. 28]. Писательница поясняет традицию бенгальцев давать два имени: домашнее и «настоящее», которое тщательно выбирают старейшие представители семьи. Имя «Гоголь» должно было стать домашним именем, но и настоящее имя родителям пришлось выбрать самостоятельно, поскольку письмо из Индии потерялось, пересекая океан. Они остановились на санскритском «Никхил», означающем «цельный, всеохватный» и созвучном Николаю; так два имени мальчика «искусно соединялись» [14, с. 56]. Определение «цельный» звучало как насмешка по отношению к пятилетнему Гоголю Гангули, которому сообщили, что отныне в детском саду его будут звать Никхил и только дома - Гоголь. Однако воспитательница в стране, где свято чтится свобода выбора, замечает нежелание юного американца реагировать на имя Никхил, и Гоголь остаётся Гоголем ещё на несколько лет.
Когда Ашок впервые называет этим именем своего новорождённого сына, тот «отворачивается с выражением полного изумления и зевает» [14, с. 28]. Постепенно он осознаёт всю тяжесть своего уникального имени и возненавидит его «абсурдность и туманность» и бесконечную необходимость пояснять, что оно ничего не означает «по-индийски». На четырнадцатилетие отец дарит сыну сборник повестей Гоголя, которого тот никогда прежде не читал и не собирался читать. Впервые увидев портрет своего «тёзки», Гоголь Гангули с облегчением отмечает отсутствие сходства с «лисьим» лицом классика. Отец пытается объяснить ему, что всегда испытывал «особенное родство» с русским Гоголем, но, заметив нетерпение сына, решает оставить объяснения его имени при себе и лишь произносит знаменитые слова Достоевского о «Шинели», обещая, что однажды они приобретут смысл [14, с. 78]. Это произойдёт нескоро, а пока, взяв в руки подаренную книгу, чтобы засунуть её на верхнюю полку, мальчик вдруг испытал острое чувство одиночества, впервые осознав, что Гоголь -не имя, а фамилия писателя, и имени «Гоголь» нет ни у кого в мире, ни в России, ни в Индии, ни в Америке.
Школьное знакомство с русским классиком оказалось для Гоголя Гангули довольно болезненным, хотя учитель литературы оказался первым человеком, не спросившим, что означает его имя, но выразившим к нему молчаливое уважение. На уроке, посвящённом «Шинели», учитель держит в руках книгу Анри Труайя «Разделённая душа: Жизнь Гоголя», которую, наряду с набоковским эссе, писательница с благодарностью упоминает в конце своего романа как источник сведений о русском классике. Во французском оригинале книга Труайя называлась просто «Гоголь», и в английском названии акцентируется одна из ключевых мыслей этой биографии, воспринятая Лахири: когда Гоголь приехал в Петербург, особенно поначалу ему всё казалось чужим и странным, однако он смог найти себя в этом новом мире.
Для Гоголя Гангули урок о «Шинели» - одно из самых мучительных испытаний в жизни. Он краснеет и морщится от каждого слова учителя. Повесть он не читал; книгу, подаренную отцом, не открывал,
а школьную антологию засунул в шкафчик для одежды, чтобы даже не приносить домой. Ему кажется, что прочитать эту повесть - значит «отдать дань своему тёзке, как-то его принять». В то же время, когда одноклассники критикуют её, он чувствуют странную ответственность, словно «нападают на его труд» [14, с. 92]. Однако отношения младшего Гангули с книгой Гоголя начались задолго до того, как он открыл её и начал читать; он сопротивлялся её притяжению, но не мог отстраниться от него.
Перед поступлением в университет Гоголь Гангули решает узаконить своё «настоящее» имя и стать Никхилом, поскольку это имя можно легко сократить до Ника и ассимилироваться, наконец, в американском социуме. Однако «Никхил», созвучный русскому «Николай» и латинскому «nihil», снова обнаруживает связь с Гоголем, который, как известно, иногда подписывался четырьмя нулями. Как заметил Набоков, «выбор пустоты, да ещё и умноженной вчетверо, чтобы скрыть своё «я», очень характерен для Гоголя» [10, с. 176]. Одной из ипостасей этой пустоты стал Акакий Акакиевич, и Никхилу Гангули, не желавшему читать «Шинель», предстояло тем не менее в новой форме повторить некоторые печальные перипетии судьбы главного героя повести.
Фантасмагорическому гоголевскому герою шинель заменила материальную оболочку личности и спутницу жизни, реалистический герой Лахири пытается найти женщину, которая могла бы выполнить эту роль. Сначала он «примеряет» американские оболочки и получает физическое наслаждение от соприкосновения с комфортным «вещным» миром. Символично, что Никхил - архитектор, то есть занимается созданием пространственных материальных оболочек. Он мечтает проектировать дома - личные пространства, - но ему приходится заниматься офисами и другими общественными, безличными, помещениями. Таким же безличным пространством остаётся его съёмная квартира-каморка, которую он с облегчением покидает, чтобы переселиться к очередной «подруге жизни». Ему комфортнее в чужой социальной и материальной среде.
Однако белая американская среда всё же оказывается совершенно чужой и даже неприятной, что Никхил особенно остро ощущает после смерти отца. Поэтому он позволяет матери познакомить его с Мушуми, дочерью их друзей-бенгальцев, и вскоре женится на ней, к удовольствию обеих семей. Но и родственная оболочка Мушуми оказывается очередной иллюзией: девушка тоже ищет свою уникальную идентичность и находит её во французской культуре и литературе. При этом составляющей частью французского «я» ей представляется адюльтер, и она не упускает возможность завести роман с писателем, носящим притягательное космополитичное имя Димитрий Дежардён. Для Мушуми надпись «С любовью, Димитрий» на романе «Красное и чёрное» заменяет первое любовное письмо, а сама книга становится талисманом её романтических мечтаний.
Повестям Гоголя, возможно, суждено приобрести ещё большую значимость для Никхила, чем роману Стендаля для Мушуми, но молодому человеку пришлось пережить смерть отца и предательство жены, чтобы осознать это и наконец раскрыть подаренную книгу. Сначала он впервые прочитает афористичную дарственную надпись: «Гоголю Гангули. Человек, который дал тебе своё имя, от человека,
который дал тебе твоё имя» [14, с. 288]. Для Гангули-старшего книга была сакральным предметом, в котором живёт душа её создателя и, как впервые понял Гангули-младший, душа преданного читателя, такого, как его отец. Задумавшись об этом, Никхил впервые осознаёт, что скоро сочетание «Гоголь Гангули [...] перестанет существовать» [14, с. 289], впервые сопоставляет биографию Гоголя со своей и размышляет, что ждёт его через десять лет, когда он достигнет возраста смерти писателя. Роман заканчивается фразой: «Но пока он начинает читать» [14, с. 291].
Зачем же любящий отец так странно назвал сына, словно создавая для него довольно мучительный жизненный сценарий? Возвращаясь к тому, что призрак Акакия для Ашока «проливал свет на всё иррациональное и неизбежное в мире» [14, с. 14], можно сказать, что перечитанный в ночь катастрофы текст «Шинели» определил неизбежные перемены в жизни этого читателя. Многим, и в том числе его семье, его намерение пересечь океан и начать всё с нуля казалось иррациональным и странным, но он видел свой путь. Имя Ашок означает «без сожаления», и он действительно никогда не выражает сожалений о своём выборе. В уникальном имени сына Ашок шифрует и память о страшной ночи, когда он едва не погиб, но родился заново другим человеком, готовым увидеть многоликий мир, и надежду на продолжение династии страстных читателей рода Гангули, и веру в одарённость своего первенца. Реальность, конечно, нарушила этот идеалистический замысел: ребёнок был придавлен ношей своего имени и лишь испытывал стыд за свою инаковость. Будучи Гоголем, юный Гангули от Гоголя решительно отстранялся. Став Никхилом, он открыл себя творящей пустоте и после мучительных поисков, кажется, нашёл путь к пониманию своего «я», обратившись к книге, сформировавшей личность его отца.
Персонажи-читатели Лахири и Рэндалл относятся к разновидности эмпирических читателей, о которых Эко писал, что они «зачастую используют текст как вместилище своих собственных эмоций, зародившихся вне текста или случайно текстом навеянных» [13, с. 19]. Классические тексты были прочитаны ими в контексте собственных сильных впечатлений и обстоятельств жизни, потому их авторы словно перешли в категорию предков, в честь которых надо называть детей, задавая им некие жизненные образцы. В этом наивном решении есть и тщеславие, и честолюбие, но главное всё же - проявление любви, ради которой родители шли на немалый риск, понимая, что реакция детей на имя-бремя, вероятно, будет далека от благодарности, и нежелание читать классика-тёзку будет лишь одной из многих форм протеста.
Антропонимы «Гоголь Гангули» и «Пушкин Икс», безусловно, позволяют глубже осознать значимость Гоголя для индийской культуры, в частности, значение его темы «маленького человека», и Пушкина для культуры афроамериканской. Молодым героям Джумпы Лахири и Элис Рэндалл казалось, что неповторимые имена-фамилии ограничивали их свободу, однако постепенно они пришли к осознанию, что эти имена определили уникальный компонент «продуктивной ги-бридности» [9, с. 194] в их открытой, транскультурной идентичности. Они проделали путь от принципиальных не-читателей к «созданным» читателям, в конце концов откликаясь на свои диалогизированные
имена. Так «намерение текста» (intentio operis) [12] русской классики вновь обнаруживает свою неисчерпаемость, и сама магия имён классиков порождает неожиданные интересные отклики в современной литературе.
Литература
1. Американский поэт о Пушкине // Вопросы литературы. № б. 1979. C. 159-1б4.
2. Белоногова В. Ю. Индийский купец из города Мохтана и образ ростовщика в повести Гоголя «Портрет» (к вопросу об индо-азиат-ском мотиве в русском литературном сознании) // Творчество Гоголя и русская общественная мысль. Тринадцатые Гоголевские чтения: сб. науч. ст. М.-Новосибирск: Новосибирский изд. дом, 2013. С. 100-10б.
3. Битинайте Е. А. К вопросу о взаимоотношениях Махатмы Ганди и Льва Толстого // Казанская наука. 2010. № 3. С. 31-34.
4. Бутенина Е. М. Метаморфозы гоголевских повестей в современной прозе США // Сюжетология / сюжетография. 2014. № 1. С. б8-7б.
5. Бутенина Е. М. Модернизации русской классики в современном русско-американском романе // Сибирский филологический журнал. № 3. 2014. С. 182-189.
6. Бхаттачария Т. Роль и место образования в формировании человеческой личности: Л. Н. Толстой и Р. Тагор: дисс. канд. филол. наук. Нью Дели: Центр русских исследований, Ун-т им. Джавахарлала Неру, 2009. 187 с.
7. Волгин И. Л. Из России - с любовью? Русский след в западной литературе // Иностранная литература. 1999. № 1. С. 231-239.
8. Воронцова Т. В. Тагор (Тхакур) Рабиндранат // Литературная энциклопедия русского Зарубежья (1918-1940). Гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. М.: РоссПЭН, 2003. С. 100-107.
9. Высотская Н. А. Кто ещё вышел из гоголевской «шинели»? // Дружба народов. № 9. 200б. С. 187-194.
10. Набоков В. В. Николай Гоголь // Новый мир. 1987. № 4. С. 174227.
11. Фисковец Е. В. Образ Индии в русской литературе: между реальностью и мечтой: дисс. ... к. филол. н. Петрозаводск, 2011. 208 с.
12. Эко У Сказать почти то же самое: опыты о переводе. - СПб: Симпозиум, 200б. - 574 с.
13. Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах. - СПб: Симпозиум, 2007. - 285 с.
14. Lahiri J. The Namesake. - New York: Mariner Book, 2004. - 291 с.
15. Moore L. From Russia with Love: Tolstoy, Gandhi and Isabella Fyvie Mayo // Текст. Книга. Книгоиздание. 2014. № 2 (б). С. 5б-71.
16. Randall A. Pushkin and the Queen of Spades. - New York: Houghton Mifflin, 2004. - 282 с.
