CC BY
27ощутить, что у него будто меняется лицо, с главным сюжетным мотивом его повести.
С.Р.Федякин
ТАГОР (Тхакур) Рабиндранат (1861-1941)
В Европе Т. стал известен сначала как поэт (1910-е), а потом -как романист и публицист (1920-е). Русское зарубежье знакомилось с его творчеством преимущественно по французским переводам, сделанным с авторизованных английских (романы "Гора", "Квартет (В четыре голоса)"). На русском в переводе с английского появились роман "Дом и мир" (Берлин, 1920, пер. З.Журавской) и сборник статей "Национализм" (Берлин, 1921, пер. А.Шклявер). В основе русского восприятия Т. лежало впечатление, произведенное его поэтическим сборником "Ги-танджали" ("Жертвенные песни"), вышедшим в 1914 в Москве и Петербурге сразу в нескольких переводах (Ю.Балтрушайтиса, С.Татариновой, А.Слудского, Н.Пушешникова под ред. И.Бунина). Н.Рерих в 1937 вспоминал, как тогда в России "сразу полюбили Тагора": ""Гитанджа-ли" явилось целым откровением. Поэмы читались на вечерах и на внутренних беседах" (Рерих Н.К. Тагор и Толстой // Рерих Н.К. Избранное. М., 1979. С. 366-367). Обсуждая роман "Дом и мир", Б.Шлецер отметил, что в прозе, выступая "как эпик, как реалист и точный наблюдатель", Т. остается "самим собою, тем же поэтом-мистиком, которого мы знали и любили" (СЗ. 1921. № 5. С. 365).
Мысль Т. о том, что цивилизация ждет великого завершения выражения своей души в красоте (ее приводит Н.Рерих в статье "Тагор и Толстой"), в сознании русского зарубежья была неразрывно связана с личностью самого писателя. "Из-за прекрасных произведений выступала столь же прекрасная душа автора, сказывавшаяся во всех его поступках, - описывал свои впечатления о Т. С.Карцев-ский в очерке "Седой мудрец. У Рабиндраната Тагора" (ПН. 1921. 19 мая). - И в каждом его движении, и в каждом звуке его голоса сказывается долгая аристократическая культура, и сам он не столько "мост к будущему", по выражению Ницше, сколько завершение многих поколений". Н.Рерих видел в лице Т. замечательный синтез мыслителя, поэта, барда, художника и учителя жизни, а подвиг Т. - в том, что он неустанно обходит мир "с повелительным зовом о красоте": "Разве далеки от жизни эти зовы? Разве они лишь мечты поэта? Ничуть не бывало... Какая же утопия в том, что нужно жить красиво? Какая же утопия в том, что не нужно убивать и разрушать? Какая же утопия в том, что нужно знать и напитывать все
окружающее просвещением?.. Без этих законов о прекрасном жизнь превратится в такое озверение и безобразие, что упущено будет каждое живое дыхание" (Рерих Н.К. Тагор и Толстой. С. 368).
Для русского зарубежья была традиционно актуальна проблема сосуществования отечественного и западного, привлекшая внимание и в произведениях Т. В рецензии на "Дом и мир" (СЗ. 1921. № 5) Б.Шлецер писал: "Роман Рабиндранат Тагора ... должен вызвать в нас, мне кажется, повышенный к себе интерес. Действительно, и мы также для Европы - чужаки: мы пришли к ней как бы извне, со стороны; мы вовсе не принимали участия в выработке ее культуры или, во всяком случае, очень мало и получили от нее культуру эту в готовом, так сказать, виде, приспособляя ее затем более или менее удачно к своим потребностям, к своим особенностям. Но все же, частью своего существа, а также исторически (через Византию) мы - европейцы, западные люди. С европейской семьей народов сближает нас и религия, несмотря на внутренние отличия православия от католичества и протестантизма. К тому же, Западу мы можем противопоставить слишком мало в смысле культурных, объективных ценностей, ибо все, что мы создали в этой области - иконопись, напр., церковная архитектура - идет отчасти от того же Запада и восходит почти всегда в конечном итоге к эллинизму. Но Индия имеет свою собственную культуру, древнюю, своеобразную, богатую; во многих отношениях полярную европейской, равную ей в своем роде, кое в чем превосходящую ее. Здесь ныне Восток действительно сталкивается с Западом, и борьба их, и взаимное проникновение протекают в современной Индии с исключительной силой и напряженностью. Здесь мы, русские, находим потому поставленными в наиболее резкой, до предела обостренной форме некоторые из тех вопросов, которыми болеем и мы" (с. 366367).
Анализируя сборник "Национализм", куда вошли статьи "Национализм на Западе", "Национализм в Японии" и "Национализм в Индии", а также поэма "Закат столетия", Б.Шлецер (СЗ. 1921. № 8) рассматривал особенности понимания Т. мировых социально-политических реалий, чреватых катастрофой. Для Т. ""нация" - это общественная форма, типичная для Западной Европы, и организованный эгоизм" (с. 389). Он "не верит в прочность современного мирового строя, где властвует национализм, где организацией придавлена человеческая личность" (с. 391), и противополагает западной "нации" восточное "общество" как форму, в которой естественным образом происходит "регулирование человеческих отношений, дающее людям возможность общими
усилиями развивать свои жизненные идеалы". Перед Востоком стоит труднейшая задача согласовать дух его народов с "духом времени, пропитать свою культуру современностью" (с. 392). "Рабиндранат Тагор соглашается принять в индусские мастерские европейские машины, но не хочет раскрыть перед ними двери храмов и домов, протестует против заражения машинизмом всей индусской жизни. Но возможно ли одно без другого? В этом и заключается весь вопрос. Негодующий пафос индусского писателя нам близок и понятен. И нами ощутимы язвы современной западной культуры. И нас подавляет ее строй, но чужд нам моральный оптимизм Тагора, его вера в Восток. Слишком много схематизма в этом противопоставлении Запада и Востока; не следовало ли бы тщательно пересмотреть эти термины, вскрыть содержание их! Не оперируем ли мы здесь призраками?.. Тот факт, что Япония с такой легкостью, с такой быстротой восприняла именно те стороны европеизма, которые ужасают Тагора, и заразилась национализмом, это болезненное перерождение не свидетельствует ли, что здесь нет ничего специфически западного, европейского, но что мы имеем дело с явлением общечеловеческим?" (с. 393).
Другой рецензент сборника, Р.Заблудовская, подчеркивает: с позиции Т., истинная свобода - это свобода духа. Упования на то, что политическая свобода гарантирует подлинную свободу, иллюзорны. Она разделяет идеализм Т., считая, что шансы на преодоление машинизации есть: "Небо и земля на стороне поэтов и идеалистов, а не черни с ее грубым презрением ко всему, что есть чувство" (ПН. 1921. 5 июля). Путь достижения подлинной свободы духа для Индии, по Т., лежит через просвещение народа и реформирование ряда застывших индуистских традиций. Эти темы развиты в романе "Гора". Семейно-бытовые реалии в книге напрямую связаны с событиями 1870-х-80-х и дискуссией между неоиндуистами и брахмаистами. Семья самого Т. стояла у истоков религиозно-реформаторского просветительского общества "Брахмо Самадж" (Общество Брахмы) в Бенгалии - его дед, а потом и отец были одними из лидеров брахмаистов. М.Слоним в своей рецензии (Воля России. 1924. № 16/17) отмечал: "Русскому читателю этот роман, являющийся, в сущности, проповедью высокого национального чувства, облагороженного стремлением к благу и справедливости, в отличие от слепого шовинизма, может показаться несколько растянутым (в нем 432 стр.). Но помимо отдельных мест, тонко разрабатывающих душевные конфликты действующих лиц, или чудесных лирических страниц, роман Тагора имеет еще особый интерес как своеобразное свидетельство тех обществен-
ных и умственных движений, которые недавно волновали Индию. Он раскрывает перед нами огромный и незнакомый европейцу мир, в котором началось сейчас крупное брожение и искание новых форм жизни" (с. 232-233). Герой романа, молодой вождь индуистов, принимая идеи брахмаизма, "отказывается от своей кастовой узости, от своего слепого поклонения пред застывшими формами быта: он становится сыном Индии, и для него нет разницы между индуистом, мусульманином или христианином" (с. 232).
Пережившие предреволюционные и революционные годы в России читатели русского зарубежья пристально вглядывались в описания Т., находя в них параллели с идеями, бродившими в начале века в их собственной стране. Эти аллюзии возникали, очевидно, и у Б.Шлецера (СЗ. 1921. № 5) при обсуждении расстановки героев в романе "Дом и мир". В основе сюжета - треугольник: владетельный князь, промышленник и последователь брахмаизма Никхил, революционер Сандип, лидер движения Свадеши, выступавшего за развитие национальной промышленности против засилья английских товаров, и жена Никхила Бимала, увлеченная "бурной проповедью патриота-революционера, за которым бегут толпы учеников" (с. 367). Характерен подбор цитат, который делает Б.Шлецер. Размышления Никхила на тему исторической ответственности - герой уверен: нельзя считать нормой, что история делается за счет попрания Истины. "Когда Рим оплачивал свои грехи, никто этого не знал. Его благоденствие казалось беспредельным. Но разве вы не видите, что эти политические мешки, которые народы носят за своими спинами, трещат от обманов и предательств и тяжестью своей ломают их хребты?" (с. 368). В рецензии Б.Шлецера есть и прямые аналогии с российскими идеологемами: "Мы сказали бы, что Никхил, к которому автор чувствует, по-видимому, особую нежность, что Никхил - толстовец, если бы мы не знали, как многим обязано толстовское учение индуизму и, в частности, буддизму. Сандипа можно было бы назвать ницшеанцем, в самом популярном смысле этого слова. Он во всяком случае - типичный аморалист... Иногда кажется, что Сандип прочел нашего Санина" (с. 369). Б.Шлецеру представляется, что болезнь индийской интеллигенции (в дневнике Сандипа: "Мы жаждем одновременно и религии, и патриотизма, и "Бхагават Гиты", и "Банда Матарам") сродни той раздвоенности, которой страдала интеллигенция российская: "Не болеем ли мы тем же раздвоением? Не слышны ли его отголоски и в Диалогах С.Булгакова? Но для Рабиндранат Тагора ответ, по-видимому, ясен; идеал его - нравственный, религиозный. Никхил для поэта - прообраз
нового человека, представитель той новой культуры, которую породит оплодотворенный Западом Восток" (с. 371).
Название романа Т. "Квартет" может быть соотнесено с образом Брахмы, четыре лика которого охватывают мир во всей его полноте. Условно говоря, судьбы четырех героев книги (Иагамогана, Сатиша, Да-мини и Сривила) - это четыре пути к познанию Истины (культура, вера, любовь, верность). А.Даманская (ПН. 1925. 22 янв.) характеризует проблематику романа как "конфликт статической религии и динамической веры". Она рассматривает Т. прежде всего как "мастера художественного слова, тонкого психолога, лирика и юмориста, обладающего тем высоким чувством меры, которое включило этого художника-философа в созвездие величайших мировых имен", и видит в четырех главных героях книги перекличку культур. Атеист Иагамоган - "почитатель Милля и Бентама, скептичен, как Вольтер, остроумен, как Бомарше, и доверчив, бескорыстен и великодушен, как Шелли"; в нем - "утонченность, изысканность, грация нескольких европейских культур". Воспитанник Иагамогана племянник Сатиш, "от безверия перешедший к пламенной, бездумной вере", сопоставим, по мнению рецензентки, со "слишком известным русскому читателю литературным образцом" - отцом Сергием. Особенно это проявляется в его взаимоотношениях с Дамини, которую Сатиш "любит и которой избегает как помехи на пути к духовному совершенству, к безусловной святости". Наконец, герой, от лица которого ведется повествование, друг Сатиша Сривил, за которого выходит замуж Дамини, - честный, преданный, один "из тех неизменных спутников духовных светил, которые, светясь отраженным светом, однако, озаряют и пригревают бедное человечество".
Параллели с русской культурой и с русской философией в творчестве и личности Т. обсуждал и С.Карцевский в очерке "Седой мудрец": "Он близко понимает Россию, хорошо знает ее литературу и музыку. Он недавно познакомился с художником Рерихом и в его архаизирующих композициях ощущает индо-русскую духовную близость. Из всех наших писателей ему особенно дорог Достоевский, которого он считает самым большим писателем XIX века. В нем он ценит именно ту борьбу духовно -го человека за личность, выбивающуюся из хаоса, которая есть в то же время и основное стремление самого Тагора, хотя бы в его Personality. "Но что думаете вы о той стороне в Достоевском, которую можно охарактеризовать как зло?" - "В нем есть и зло. Ибо весь мир болен злом. И в каждом человеке есть доля мирового зла. Достоевский не боится смотреть прямо на зло и противопоставляет ему не теории, как другие, а
личность, духовную сущность человека. Достоевский больше, чем литератор. Впрочем, все ваши писатели больше, чем романисты". Что касается Толстого, то он, как оказалось, гораздо менее близок поэту, несмотря на то, что тот высоко ценит его художественность, а также близость к природе" (ПН. 1921. 19 мая).
Знакомство Т. с Н.Рерихом состоялось в 1921 в Лондоне, где художник работал над серией декораций и костюмов к дягилевским оперным постановкам в Ковент-Гарден. В статье "Тагор и Толстой" Н.Рерих вспоминал: "Тагор услышал о русских картинах и захотел встретиться. А в это самое время писалась индусская серия панно "Сны Востока". Помню удивление поэта при виде такого совпадения. Помню, как прекрасно вошел он, и духовный облик его заставил затрепетать наши сердца . Незабываемым для нас осталось это явление Тагора, со всеми проникновенными речами и суждениями об искусстве. Незабываемым осталось и его письмо, насыщенное впечатлениями нашей встречи" (Рерих Н.К. Избранное. С. 367). Т. поддержал художника в его намерениях посетить Индию. Именно при содействии Т. с 1921 в индийской прессе стали появляться публикации о Рерихе, а во время визита в США Т. выступил с высокой оценкой искусства русского художника в американской печати. В том же 1921 в Берлине была издана книга стихов Рериха "Цветы Мо-рии", в предисловии к которой отмечалось: "Рабиндранат Тагор видит в творчестве Рериха особое духовное сродство с Индией" (Рерих Н.К. Цветы Мории. Минск, 1997. С. XII). Контакты Рериха и Т. стали постоянными, переросли в дружбу семей, а позже - в родственные связи (в 1945 С.Н.Рерих женился на внучатой племяннице Т., его воспитаннице, актрисе и предпринимательнице Девике Рани). Н.Рерих ценил Т. не только как поэта, философа, но и как просветителя, чью практическую деятельность он сравнивал с деятельностью Л.Толстого. В приветствии "Виджая, Тагор! (К семидесятилетию Рабиндраната Тагора, 8 мая 1931 г.)", вошедшем в книгу Рериха "Держава Света" (Нью-Йорк, 1931), Рерих говорит о "победе" Шантиникетана - школы, которую Т. организовал в 1901 в своем семейном поместье под Калькуттой. Об этой философской школе Т. рассказал корреспондентам в 1930 во время своего пребывания на французской Ривьере: "Ученики школы принадлежат к самым различным религиям. Мы воспитываем их дух, учим их постигать Истину - единственную реальность вселенной. Кроме того, у нас преподаются и практические науки: гигиена умственная и телесная, сельское хозяйство на основе последних данных западной науки, но в
применении к условиям нашей жизни, иностранные языки" (Рабиндра-нат Тагор во Франции // ПН. 1930. 4 апр.).
И.Северянин сказал о Т.: "Он - простота, а в ней - душа вселенной" (Северянин И. Тагор (1927) // Северянин И. Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах. Белград, 1934). Одну из встреч Т. с университетской аудиторией в Страсбурге описал С.Карцевский: "Он прочел в университете лекцию "Послание из леса" ("Message of the Forest"), всю посвященную ... сближению человека с природой. Говорил он нараспев. В английскую речь вплетались стихи Магабгараты, Сакунталы и собственных произведений Тагора на языке бенгали. И когда в конце речи он незаметно перешел с речитатива на пение и закончил музыкальной импровизацией на одну из своих бенгальских поэм (Тагор не только поэт, но и музыкант), - тысячная толпа замерла, словно завороженная. Когда Тагор покидал университет, по его пути стояли сотни людей, и все обнажали головы, когда он равнялся с ними" (ПН. 1921. 19 мая).
Отношение русского зарубежья к Т. было неизменно благожелательным. Симпатии Т. к СССР, в котором он видел "утреннюю звезду", освещающую начало новой эры, будущее всего человечества (об этом см. в его сборнике "Письма о России", вышедшем после визита в СССР в 1931), болезненной общественной реакции не вызвали. Среди отзывов о творчестве Т. самой полемичной оказалась рецензия А.Даманской на роман "Мукта-Дхара" (ПН. 1929. 21 нояб.). Но и здесь стрелы полемики направлены не на индийского писателя, а на его западных интерпретаторов. По существу этот несколько сумбурный отзыв можно рассматривать как протест против недооценки "комментаторами великого индуса" глубины проблем, которые ставит "Мукта-Дхара". Издание 1929 сопровождали два предисловия: одно, небольшое, - самого Т., в котором он назвал свой роман иллюстрацией к одному явлению, другое, развернутое, - переводчиков. А.Даманская не приемлет того, что западные интерпретаторы свели проблематику книги к традиционной для Т. теме машинизации. Это сужение проявилось и в неоправданной смене заглавия (""Мукта-Дхара". Это по-бенгальски. Означает "вольный поток". Так озаглавил новое свое произведение Рабиндранат Тагор. Переводчики Бенуа и Сукравати заглавие подлинника заменили словом "машина"") и в умолчании наиболее важной, по мнению А.Даманской, темы "власть и толпа". Рецензентка пересказывает сюжет книги. Главный герой, наследный принц Абхиджит, "поэт и любимец бродячих певцов", внезапно узнает, что он не родной сын короля. Его младенцем нашли
возле водопада Мукта-Дхара. Открывшаяся тайна укрепляет в наследнике трона чувство: существует мистическая связь между его судьбой и судьбой водопада, этой "бурной, светлой стремнины, дающей жителям страны чудесную питьевую воду и оплодотворяющей их маисовые поля". И вот поток преграждает исполинская запруда, Машина. Ее, "огромную, безобразную, заслоняющую лазурь неба своими безобразными колесами и шатунами", построил инженер Бибхути. Назначение Машины - в том, чтобы показать превосходство человеческого разума и воли "над слепыми силами природы", "над вольной стихией". Машина лишила жителей питьевой воды, поглотила тысячи человеческих жизней. Но когда принц, нарушая королевскую волю, делает "освободительный жест" - открывает проход через запруду, власти "без большого труда поднимают против него накануне возносившую его толпу". Заключенный в тюрьму принц осознает, что Машина - лишь инструмент власти и что, в сущности, "настоящая запруда не "машина" - а трон, который он должен унаследовать". В изложении А.Даманской очевидно проглядывают аллюзии с реалиями СССР: "Машина должна служить каким-то важным политическим целям, чуть ли не утверждению мирового могущества царства Утаррокут, и уже вышколенные школьники младшего и старшего возраста, пионеры и комсомольцы, поют на празднике в честь машины, в присутствии короля, песенку о том, что "мы всех лучше, всех шапками закидаем, и что люди других племен негодные и ненужные - у них носы не такие, как у нас"." Финал статьи - откровенный памфлет, обличающий западноевропейское сознание, не замечающее опасности, которую несут в себе обезличенные массы. Т. бросает своего героя в водопад: "Поток, понятно, опять зашумел, "дух восторжествовал над машиной" - трон Утаррокута остался без заместителя, а комментаторы великого индуса, ссылаясь на авторитетных европейских писателей, экономистов, политических деятелей, горячо, трогательно взывают к читателю о печальном положении рабочего класса. Не освобожденного "машиной", а лишь порабощенного, обезличенного ею.".
Т.В.Воронцова
ТИХОНОВ Николай Семенович (1896-1979)
Творчество Т. на протяжении 1920-1930-х было предметом внимания критиков, поэтов русского зарубежья. Независимо от оценок, к Т. обращались как к одной из наиболее заметных фигур новой русской литературы, возникающей и развивающейся на родине. При этом и оценки бывали весьма высокими: в публикациях ряда критиков речь шла об от-
