CC BY
341
СТИХОТВОРЕНИЕ ЕТИМА ЭМИНА «ДРУЗЬЯМ» В СВЕТЕ ДИАЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ ЛИРИКИ
®2010 Ахмедов А.Х.
Дагестанский государственный педагогический университет
В настоящей статье впервые в дагестанском литературоведении лирическое произведение исследуется с методологических позиций исторической поэтики. В субъектной и речевой структуре стихотворения классика лезгинской литературы Етима Эмина «Друзьям» автор статьи выявляет диалог двух сознаний - «я» и «друзей». Отношения между названными субъектами, согласно проведенному исследованию, складываются по основному для поэтики художественной модальности принципу -нераздельности и неслиянности.
For the first time in the Dagestan literary criticism the author of the article researches the lyrical work from the methodological positions of the historical poetics. He reveals the dialogue of two consciousnesses, "me" and "friends", in the subject and speech structure of “To Friends" poem by Etim Emin, the classic of the Lezghin literature. According to his research, the relations between the given subjects develop according the core for the poetics of the art modality principle, the principle of the indivisibility and the nonconfluence.
Ключевые слова: поэтика, лирика, субъектная структура, диалогизм, Етим Эмин, стихотворение «Друзьям».
Keywords: poetics, lyrics, subject structure, dialogism, Etim Emin, "To Friends" poem.
Актуальность проблемы, решаемой в настоящей статье, связана с тем, что представления о диалогической природе лирики не стали еще общепризнанными в современной науке о литературе. Большинство литературоведов, несмотря на убедительные результаты
исследований М. М. Бахтина, О. М. Фрейденберг, С. С. Аверинцева, В. А. Грехнева, С. Н. Бройтмана и др., выявивших в лирической поэзии феномен интерсубъектности,
продолжают придерживаться
монологической концепции сущности лирического рода. Методологической основой для представителей монологизма служат постулаты теоретиков романтизма, в которых
утверждается: «Лирика всегда
изображает лишь само по себе определенное состояние, например, порыв удивления, вспышку гнева, воли, радости и т.д. Здесь необходимо единство чувства» [6. С. 62].
Автор вузовского учебника по теории литературы В. Е. Хализев, оспаривая бахтинские взгляды на словесное искусство, отмечает: «От традиционного представления о слитности, нерасторжимости,
тождественности носителя
лирической речи и автора, восходящего к Аристотелю и, на наш взгляд, имеющего серьезные резоны, заметно отличаются суждения ряда ученых XX века, в частности М. М. Бахтина, который усматривал в
лирике сложную систему отношений между автором и героем, «я» и «другим». Эти научные новации, однако, не колеблют привычного представления об открытости авторского присутствия в лирическом произведении как его важнейшем свойстве, которое традиционно обозначается термином
«субъективность» [5. С. 139]. В. Е. Хализев, как и многие другие представители монологизма,
опирается на гегелевское понимание существа лирики: «Он (лирический поэт - А.А.) может внутри себя самого искать побуждения к творчеству и содержания, останавливаясь на внутренних ситуациях, состояниях,
переживаниях и страстях своего сердца и духа. Здесь сам человек в его субъективной внутренней жизни становится художественным
произведением...» [3. С. 501].
Бахтинская традиция строится на ином методологическом постулате: «. эстетическое творчество не может быть объяснено и осмыслено имманентно одному единому сознанию, эстетическое событие не может иметь лишь одного участника» [1. С. 77].
Развивая идеи М. М. Бахтина, С. Н. Бройтман [2] убедительно обосновывает субъектную и речевую диаструктурность лирики и исторически сформировавшийся конструктивный принцип лирического высказывания - нераздельность и неслиянность. Трудность выявления диалога в лирике связана, по мнению ученого, с тем, что он долгое время существовал как возможность,
действительностью же становится достаточно поздно - в русской
литературе, например, только в зрелой лирике А. С. Пушкина.
Етим Эмин, сыгравший
пушкинскую роль в лезгинской литературе, по нашему мнению, первый из тех, кто создал
диалогическую культуру в лезгинской лирике. Его стихотворение
«Друзьям» особенно
репрезентативно в этом плане.
Приводим текст стихотворения и его подстрочный перевод.
Дустариз
Хабар кьурта зи гьалдикай дустари,
Шукур Аллагь, хъсан я, лагь дустариз.
Талабирди чпивай зи къастари Хийир-дуьа, игьсан я, лагь дустариз.
Хажалатар, хифетар зи дерин я, Заз алахьай гуьлуьшан югъ серин
я,
Вил атудач дуьньядихъай -ширин я,
Айиб мийир, инсан я, лагь дустариз.
Жув хьайила эвел халкьар арада, Гила хелвет хажалатдик кьурада, Дердерикай хабар кьадач чарада, Дуьньядин гъам гьижран я, лагь дустариз.
Бенде авач гьал гьикі ята аквадай,
Дердиникай хабар кьуна рахадай, Фугъарадин гьакъикъатда
акьадай,
Бей-адалат дуван я, лагь дустариз.
Дустариз лагь: гъафил тахьуй
ахвара,
Эхир нефес жезава, лагь, мукьвара. Етим Эмин амач, - лугьуз, -
фугъара,
Квез жериди са ван я, лагь дустариз
[4. С. 181].
Подстрочник Если спросят о моем состоянии друзья,
Слава Богу, хорошо, передай друзьям.
И попросил бы я у них лишь одного Молитву и ихсан [т.е.
пожертвования в честь памяти об умершем], передай друзьям.
Горести, печали мои глубоки,
Мне ясный солнечный день тенист
(темен),
Не насытиться миром, так сладок он,
Не стыдите, ведь я человек, передай друзьям.
Привыкший жить среди людей, Теперь, одинокий, обречен
сохнуть
в печали,
О горестях твоих не спросит чужой человек,
Такое бремя есть невыносимое горе,
передай
друзьям.
Нет никого, кто состоянием (моим) поинтересовался бы,
О беде расспросив, заговорил бы (со мной), Посочувствовал бы истинному положению несчастного, Несправедливый это суд, передай друзьям.
Друзьям передай: пусть не забудутся во сне,
Последнее дыханье (мое)
наступает,
передай, скоро.
Етим Эмин скончался, передаваясь, -
несчастный,
До вас дойдет лишь слух, передай друзьям.
Субъектная структура
стихотворения Е. Эмина при поверхностном рассмотрении
создает видимость его
моносубъектности, т.е. присутствия в ней только одного сознания и одного голоса, принадлежащего субъекту речи. Это ощущение находит как будто и фактическое подтверждение: действительно, носителем речи в стихотворении выступает одно лицо
- «я». Однако необычный характер лирического переживания,
своеобразие функционирующего здесь поэтического слова опровергают впечатление
монологичности рассматриваемого произведения. Слово Эмина звучит как бы с оглядкой, как реакция на предполагаемую реакцию «другого», присутствующего в сознании субъекта речи. Этим «другим» в художественном мире стихотворения выступает некий обобщенный субъект, обозначенный словом «друзья». Слово «друзей» не получает самостоятельного
языкового оформления, не эксплицируется, но зато существенно влияет на слово субъекта речи, делая его двухголосым:
одновременно совпадающим и не совпадающим с голосом «друзей».
Стихотворение по жанру представляет собой послание, т.е. по своему существу предполагает адресата, что как будто неизбежно превращает его в диалог. Однако анализ речевой структуры стихотворения говорит о том, что диалог здесь создается не автоматически, а благодаря диалогическому мышлению автора.
Об этом свидетельствует ряд наших наблюдений. Первое, что обращает внимание, это многократно повторяющаяся формула «передай друзьям». О том, что это не только формально-структурный элемент, говорит существенная
трансформация данного выражения в финальной строфе, где, вопреки канону, оно повторяется 4 раза. В результате сознание субъекта речи не воспринимается читателем как самодовлеющее, читатель ощущает, как оно постоянно «корректируется» иным сознанием, обладающим несколько отличающимся
ценностным кругозором.
Диалогическая ситуация
возникает уже в зачине стихотворения. Из трех возможных форм обращения, а именно: 1) Когда спросят о моем состоянии друзья; 2) Нет, не спросят о моем состоянии друзья и 3) Если спросят о моем состоянии друзья - поэт выбирает последнюю неслучайно.
Первые две формы дали бы монологическую, т.е. субъект-объектную ситуацию, так как в них утверждается воля только одного сознания, отнимающая у другого право на свободный акт. В третьей же форме отношения лирического героя и «друзей» оказываются субъект-субъектными: лирический
герой не знает априори, как поступят «друзья», его дальнейшие действия зависят от реакции «друзей», свободных от воли лирического героя.
Диалогична также фраза «Шукур Аллагь, хъсан я» («Благодаря
Аллаху, хорошо»), которая имеет подтекст: лирический герой готов и к тому, что «друзья» еще помнят о нем, и к тому, что уже забыли. Если еще помнят, то он может доверять им и слова его прозвучат как жалоба на плохое состояние (мол, жив только благодаря милости Всевышнего); а если забыли, то для героя стихотворения они уже чужие и те же слова скроют правду о плохом состоянии и будут означать: мол, выздоровел благодаря милости Всевышнего. Г ибкая семантика использованного поэтом устойчивого выражения допускает оба варианта одновременно.
Иначе выражаясь, диалогичность первых двух строк анализируемого стихотворения проявляется в том, что в первой строке предоставлена свобода выбора «друзьям» (они
могут спросить, а могут и не спросить о состоянии лирического героя), а во второй строке - лирическому герою (он может сообщить, а может и не сообщить об истинном своем состоянии). На речевом уровне созданию этой диалогичности способствует неопределенная
модальность синтаксических
конструкций: конструкция условия в первой строке и с вводным оборотом «шукур Аллагь» - во второй.
Следующие две строки первой строфы также построены по логике интерсубъектности. Выраженный в
просьбе лирического героя оттенок условности:
Талабирди чпивай зи къастари...
(И попросил бы у них я лишь одного...)
снова говорит о том, что лирический герой допускает в действиях «друзей» свободу -проявление или непроявление участия в его жизни. Для героя стихотворения равно возможны как предложение, так и непредложение со стороны «друзей» определенной помощи. Именно эта неуверенность в отзывчивости «друзей» толкает его на фразу неопределенной модальности, т.е. оставляет за ним также свободу выбора между принятием и непринятием ее. Альтернативой использованному в тексте глаголу талабирди (попросил бы) может быть употребление его в изъявительном наклонении -талабзава (прошу), что означало бы уверенность лирического героя в отзывчивости друзей.
Начало второй строфы создает, на первый взгляд, впечатление монологичности: лирический герой безоговорочно, без оглядки на возможную реакцию «друзей», жалуется на свою тяжелую участь. В третьей строке (Не насытиться миром, - так сладок он) эта свобода одного сознания достигает, казалось бы, апогея в контрастном эмоциональном взрыве - жажде жить несмотря ни на что. Однако в последней строке строфы лирический герой неожиданно апеллирует к великодушию друзей, прося их простить ему этот «бунт»:
Не стыдите, ведь я человек.
Об исключительной обращенности субъекта речи к другому сознанию говорит здесь и то, что косвенная форма заменяется прямой: если
следовать логике предыдущих конструкций, то должно было бы сказано: айиб тавурай (пусть не стыдят). Поэт как бы забывает о том, что он решил обращаться к друзьям опосредованно.
На эту строфу стихотворения Эмина хотим обратить особое внимание. Можно сказать, что здесь рельефно выступает конструктивный принцип лирического высказывания поэтики художественной
модальности - нераздельность и неслиянность субъектов лирической ситуации. Занимая солидарную (т.е. нераздельную) позицию с «друзьями», когда речь идет об обязательствах перед Богом, лирический герой Эмина отстаивает право автономно (т.е. неслиянно) переживать свою причастность миру и Богу. Голос его звучит примерно так: несмотря на то, что мне сейчас очень плохо и я обязан смиренно принять приближающуюся смерть, я не могу вести себя пассивно, так как полон жажды жить. В таком отношении к миру герой Эмина чувствует свою неслиянность с «друзьями» и поэтому просит их «не стыдить» его.
Подытоживая анализ 2-й строфы, можно утверждать: в произведении Етима Эмина сталкиваются две модели человеческого поведения. Согласно одной, нормы поведения заданы человеку извне, реализуются как его судьба, а согласно другой -они складываются во внутреннем бытии личности. В обоих случаях содержанием человеческой жизни является достижение гармонии с Богом и миром, однако в одном случае это происходит по правилам общеобязательным, а в другом -путем автономным, по правилам, выработанным самой личностью. В рассматриваемом нами
произведении выявленные модели не отвергают друг друга, а вступают в сложные диалогические отношения, обнаруживая свою неабсолютность и взаимную дополнительность в шкале человеческих ценностей.
Итак, анализ художественного мира в первых двух строфах стихотворения показывает, что изображенное в нем лирическое
переживание не может быть объяснено, если исходить только из одного сознания - сознания субъекта речи, эстетическое событие возникает здесь на основе взаимодействия «я» и «друзей».
Далее, в 3-й и 4-й строфах стихотворения, от
непосредственного изображения диалогических отношений поэт переходит к рефлексии онтологии сосуществования «я» и «другого» (на речевом уровне об этом свидетельствуют, в частности, синтаксические конструкции
обобщающего характера).
В 3-й строфе поэт как бы предупреждает о губительных последствиях для личности, абсолютно оторвавшейся от ее родового начала. Такая личность обречена на полную духовную изоляцию, так как каждый другой человек в этом случае становится для нее чужим:
О горестях твоих не спросит чужой человек.
Подобную ситуацию
экзистенциальной изоляции описал, как известно, и Тютчев:
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Это положение, когда люди обречены на взаимное непонимание, т.е. утратили духовные связи, переживается лирическим героем Эмина как «невыносимое горе».
Настойчивый призыв к диалогу, духовному общению воплощается и в 4-й строфе стихотворения, отсутствие этого общения поэт расценивает как «несправедливый суд». Существенным для
содержания эминовского
произведения является то, что его лирический герой, находящийся на грани между жизнью и смертью, жалуется не на тяжелую физическую болезнь, а на нравственные страдания, связанные с утратой духовной близости с «друзьями».
В финальной строфе желание лирического героя установить с «друзьями» духовный контакт получает особую остроту. С одной стороны, он уверен, что будет услышан и понят: обращается к «друзьям», используя глагол в повелительном наклонении гъафил тахьуй (пусть не забудутся), описывает свое состояние открыто, без применения условных конструкций (Последнее дыхание наступает, передай, скоро). С другой же стороны, проявляет неуверенность в отзывчивости «друзей»: повторяет фразу «передай друзьям» четырежды, инверсируя ее, сокращая и прерывая ею другие фразы.
Отмеченная неуверенность
лирического героя, т.е.
диалогизированность сознания
субъекта речи, предельно нарастает в последних двух строках стихотворения. Уже вторично (первый раз во 2-й строфе) он обращается к «друзьям» не только косвенно, но и прямо (Квез жериди...). О тревожном состоянии героя стихотворения
свидетельствуют также следующие особенности речевой структуры:
- в 3-й строке повелительная форма глагола «передай»
Примечания
трансформируется в деепричастие «передаваясь», создавая анаколуф (у предикатов «передаваясь» и «услышите» разные субъекты);
- из трех возможных форм глагола (жеда, жедач и жериди) в тексте использована последняя, имеющая оттенок модальной неопределенности и в силу этого создающая в данном контексте значение «может быть, услышите»;
- выделительно-ограничительная
частица са (лишь) при существительном ван (слух), усиливая вероятностный характер события, также указывает на обращенность переживания
лирического героя к сознанию «друзей».
Резюмируя вышеизложенное, можно прийти к выводу о явно выраженном диалогическом
характере рассмотренного нами лирического произведения Етима Эмина. Хотим еще раз подчеркнуть, что диалогичность создается в нем не как свойство, заданное жанровой поэтикой, а благодаря
диалогическому мышлению автора, для которого эстетическое событие в данном случае мыслится как встреча двух сознаний - «я» и «другого».
1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1 979. 2. Бройтман С. Н. Русская лирика XIX - начала XX вв. в свете исторической поэтики. Субъектно-образная структура. М., 1997. 3. Гегель Г. В. Ф. Эстетика. В 4 т. М., 1971. Т. 3. 4. Етим Эмин. Избранные стихи (на лезг. яз.) Махачкала : Юпитер, 1998. 5. Хализев В. Е. Лирика // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. Учебное пособие / под ред. Л. В. Чернец. М. : Высшая школа: Издательский центр «Академия», 2000. 6. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2 т. М., 1983.
Статья поступила в редакцию 23.07.2010 г.
