CC BY
55
AumepamypoßedeHue
УДК 820
В. К. Чернин, Д. Н. Жаткин
СТИХОТВОРЕНИЕ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА «РИЦПА» В РУССКИХ ПЕРЕВОДАХ 1880-х гг.
В статье осуществлен сопоставительный анализ интерпретаций стихотворения Альфреда Теннисона «Rizpah» («Рицпа»), созданных в 1880-е гг. Ф. Ф. Тютчевым (сыном великого поэта) и профессиональной переводчицей О. Н. Чюминой. Ф. Ф. Тютчев не стремился в полной мере к раскрытию теннисоновского замысла, в существенной мере сокращал и изменял форму английского подлинника, что в конечном итоге привело его к созданию оригинального произведения на мотив Теннисона. О. Н. Чюмина, утрачивая или переосмысливая отдельные художественные детали, значимые для оригинала образы, все же смогла сохранить как общую сюжетно-тематическую линию, так и идейную направленность переводимого текста.
The article presents a comparative analysis of Alfred Tennyson's poem "Rizpah" interpretations, created by F. F. Tyutchev (the son of the great poet) and a professional interpreter O. N. Chumina in the 1880-s. F. F. Tyutchev didn't try to reveal Tennyson's idea fully, reduced and changed the form of the English origin al greatly, what in the end brought him to the creation of the original work on Tennyson's motive. O. N. Chumina, lacking or reconsidering some literary details, images significant for the original, was able to preserve the general plot-thematic line as well as the idea tendency of the text translated.
Ключевые слова: Альфред Теннисон, русско-английские литературные связи, английский романтизм, художественный перевод, реминисценция, традиция.
Keywords: Alfred Tennyson, Russian-English literary relations, English Romanticism, literary translation, reminiscence, tradition.
Теннисоновское стихотворение «Rizpah» («Рицпа», 1870-е - начало 1880-х гг.) получило свое название благодаря схожести судьбы героини с библейской историей женщины по имени Рицпа. Известно, что в самом начале правления библейского царя Давида в Иерусалиме случился голод, ниспосланный свыше за убийство прежним царем Саулом и его родственниками гаваонитян, ставшее для израильтян, обещавших не истреблять этих людей, клятвопреступлением. Желая загладить вину перед гаваонитянами, которые не были сынами Израилевыми, Давид отдал им семерых наследников прежнего царя - двух сыновей Рицпы, наложницы Саула, и пять сыновей Мелхолы, его дочери. Предав смерти наследников Саула, гаваонитяне повесили их тела пред Богом на горе Гиве; Рицпа в течение пяти месяцев находилась рядом с телами своих детей и не
© Чернин В. К., Жаткин Д. H., 2009 182
подпускала к ним диких зверей и птиц до тех пор, пока Давид не снял и не захоронил их. Героиню Теннисона, во многом повторившую судьбу библейской Pицпы, мучил голос ее сына, повешенного за ограбление почты, причем это продолжалось до тех пор, пока она, согласно божественной заповеди («Dust to dust - low down -let us hide!..» [1] [Прах праху - глубоко вниз -дайте нам спрятаться!..]), не захоронила его кости у церкви. Символично, что в 1875 г. в Париже была выставлена картина Джорджа Беккера «Rizpah Protecting the Bodies of Her Sons from Birds of Prey» («^ицпа, защищающая тела своих сыновей от хищных птиц»), основанная на том же самом библейском сюжете и тематически взаимосвязанная с произведением английского поэта.
Первый перевод теннисоновского произведения принадлежал Ф. Ф. Тютчеву и увидел свет под названием «Мать» в № 44 журнала «Живописное обозрение» за 1885 г. Ф. Ф. Тютчев, сын великого русского поэта Ф. И. Тютчева, не считал себя литератором, во многом оставался в тени славы своего отца, а потому очень долго шел хотя бы к относительной популярности. И. С. Аксаков, будучи опекуном Ф. Ф. Тютчева, проницательно замечал, что «из него выйдет поэт, сочинитель, но разочарованный» [2]. Первые стихотворения Ф. Ф. Тютчева, появившиеся в газете «Свет» в 1883 г., носили в основном подражательный характер, причем в них ощущалось не только влияние Ф. И. Тютчева, но и воздействие творчества его друзей Я. П. Полонского и А. H. Майкова. Общественная ситуация в Poccии, государственная политика, ужесточившаяся после убийства в 1881 г. императора Александра II, вызывали в среде русской интеллигенции кризис идей, отчаяние и пессимизм, отчетливо прозвучавшие и в первых произведениях молодого Ф. Ф. Тютчева, особенно в его стихотворениях и переводах. Унаследовав от своего отца «безупречный русский язык, беспретенциозность, красоту, пластичность изображения и редкую простоту замысла, рассказа», Ф. Ф. Тютчев со временем стал «крупной величиной в <...> безвременье среди русской беллетристики», «оставил видный, талантливый след» [3].
В 1889 г. к теннисоновскому произведению обратилась профессиональная переводчица О. H. Чю-мина, результат работы которой увидел свет в № 8 «Вестника Европы» за тот же год под названием «Мать преступника». Это было первое обращение Чюминой к творчеству Теннисона. Впоследствии, на протяжении 1889-1904 гг., ею также были переведены теннисоновские стихотворения «Mariana» («Мариана») и «Mariana in the South» («Мариана на юге»), «Morte d'Arthur» («Смерть Артура»), «Break, break, break.» («Бей,
бей, бей...»), «The Sisters» («Сестры»), «The Poet's Song» («Песнь поэта»), «The Lady of Shalott» («Леди из Шалотта»), «Lady Clara Vere de Vere» («Леди Клара Вир де Вир»), «A Farewell» («Прощание»), «Edward Gray» («Эдвард Грей»), «The Poet» («Поэт»), «Locksley Hall» («Локсли Холл»), «The Dying Swan» («Умирающая лебедь»), «Come not, when I am dead.» («Не приходи, когда я умру.»), «A Dirge» («Погребальная песнь»), а также четыре фрагмента «In Memoriam» («В память») (V, XXI, XLIX, L) и сборник «The Idylls of the King» («Королевские идиллии»). Также Чю-миной создано значительное число оригинальных произведений, в основу которых положены как мотивы отдельных стихотворений Теннисо-на, так и в целом настроения, характерные для его творчества.
Параллель между непрекращающимся воем ветра и доносящимся до героини вместе с ветром голосом ее сына Вилли, предваряющая в «Рицпе» Теннисона дальнейшее сюжетное действие («Wailing, wailing, wailing, the wind over land and sea - / And Willy's voice in the wind, «O mother, come out to me» [4] [Воет, воет, воет ветер над землей и морем - / И Вилли голос в ветре: «О, мать, приди ко мне»]), сохранена в обоих русских переводах, причем Чюмина более следует здесь за творческими находками Ф. Ф. Тютчева, нежели за английским оригиналом: «Стонет ветер, воет ветер в окнах у меня, / В ветре слышу голос Вилли: - мать, я жду тебя!» (Ф. Ф. Тютчев) [5] - «Стонет ветер, воет ветер у меня в окне. / В ветре слышу зов Уилли: -Мать, приди ко мне!» (О. Н. Чюмина) [6].
Матери Вилли странно слышать голос сына в ясную ночь, поскольку она привыкла приходить к нему в непогоду, во мраке, опасаясь быть замеченной и недопущенной («Why should he call me to-night, when he knows that I cannot go? / For the downs are as bright as day, and the full moon stares at the snow. / We should be seen, my dear; they would spy us out of the town» » [7] [Почему он зовет меня сегодня вечером, когда он знает, что я не могу идти? / Ибо низы такие яркие, как день, и полная луна глядит на снег. / Нас увидят, мой дорогой; они выследят нас за городом]), однако при этом ничто не говорит ей о том, что Вилли повешен, пожалуй, только «скрип цепи» («creak of chain») отдаленно наводит на мысль о преступлении: «The loud black nights for us, and the storm rushing over the down, / When I cannot see my own hand, but am led by the creak of the chain, / And grovel and grope for my son till I find myself drench'd with the rain» [8] [Шумные черные ночи для нас, и буря, несущаяся над низами, / Когда я не вижу своей собственной руки, но ведома скрипом цепи, / И падаю ниц и иду на ощупь к моему сыну, пока я не промокну на-
сквозь под дождем]. В переводе Тютчева описание предстает более подробным, в частности, упомянуты «прозмеившаяся» молния, сторож, который «ходит <...> бодро на часах»; глядящая на снег полная луна («the full moon stares at the snow») заменена «месяцем в небесах», «буря» («storm») - «буйным вихрем», а обращение «мой дорогой» («my dear») - обращением «мой милый», употребляемым трижды: «Не могу идти, мой милый, месяц в небесах / Светит ярко; ходит сторож бодро на часах. / Но когда, насупясь грозно, туча небо скроет, / И бушуя, на просторе буйный вихрь завоет, / Грянет гром и прозме-ится молния, сверкая, / На свиданье, сын мой милый, прибреду тогда я. / И под лязг проклятой цепи в тьме ненастной ночи / На тебя, мой милый Вилли, подыму я очи» [9]. Интерпретация Чюминой существенно ближе оригиналу, однако и здесь можно видеть переводческие находки, придававшие описанию не только оригинальность, но и, в ряде случаев, определенную разговорность и близость российскому сознанию («недругов глаза», «мгла безлунной ночи», «промокнув <...> до костей», «дотащусь» и др.): «Не могу прийти сегодня, сын мой, не могу: / Ночь светла... луны сиянье блещет на снегу. / Нас увидели бы, милый, недругов глаза. / Лучше - мгла безлунной ночи, буря и гроза! / В самый ливень, вся промокнув ночью до костей, / Дотащусь к тебе во мраке я на зов цепей.» [10].
Основными причинами, побудившими Вилли встать на преступную тропу, Ф. Ф. Тютчев в полном соответствии с общественными настроениями своего времени называл нищету и голод («Помнишь, Вилли, эти ночи, этот ужас, холод; / День и ночь к нам в дверь стучали Нищета и Голод. / От тоски и от заботы голова кружилась, / Днем я слепла над работой - ночью я молилась, / Время шло, но не на радость вырос ты, мой милый; / Ты не вынес жизни нашей, горькой и постылой, / Ты ушел в богатый город»
[11]), тогда как у Теннисона преступление героя обусловливалось его сумасбродным характером, праздностью, влиянием приятелей, а также склонностью к воровству, проявившейся еще в детстве, когда из шалости он залез в сад, принадлежавший фермеру: «I whipp'd him for robbing an orchard once when he was but a child - / «The farmer dar'd me to do it», he said; he was always so wild - / And idle <.> / <.> he liv'd with a lot of wild mates, and they never would let him be good; / They swore that he dare not rob the mail, and he swore that he would; / And he took no life, but he took one purse, and when all was done / He flung it among his fellows - I'll none of it, said my son»
[12] [Я выпорола его за воровство из фруктового сада однажды, когда он был всего лишь ребенком - / «Фермер подбил меня сделать это», -
Литературоведение
он сказал; он был всегда таким сумасбродным -/ И праздным <...> / <...> он жил со множеством необузданных товарищей, и они никогда не позволили бы ему быть хорошим; / Они поклялись, что он не посмеет ограбить почту, а он поклялся, что сделает; / И он не убил, но он взял один кошелек, а когда все было сделано, / Он бросил его своим приятелям - мне не надо этого, сказал мой сын]. В переводе Чюминой образ своевольного, упрямого и бесшабашного Вилли воссоздан с максимальной полнотой, однако некоторые значимые для английского оригинала детали утрачены (например, опущено упоминание о воровстве из фруктового сада), а сам монолог матери потерял удачно переданную Тен-нисоном при помощи лексических и синтаксических средств эмоциональную напряженность и трагичность, превратившись в незатейливый рассказ о давно пережитом и перечувствованном: «Своевольным да упрямым был он с детских лет, / Подзадорит кто бывало - не удержишь, нет! / Бесшабашной головою рос Уилли мой, / <...> / <...> к беспутным негодяям он попал во власть, / Подзадорившим на почту у холмов напасть. / Не убил он и не ранил, взял лишь кошелек, / Да и тот друзьям он бросил, бедный мой сынок!» [13].
Теннисоновский монолог матери по мере роста эмоционального напряжения утрачивает свою связность, наполняясь отрывочностью, призванной показать нервное, неуравновешенное состояние женщины, переживающей большое горе: «Anything fallen again? nay - what was there left to fall? / I have taken them home, I have number'd the bones, I have hidden them all. / What am I saying? and what are you? do you come as a spy? / Falls? what falls? who knows? As the tree falls so must it lie. / Who let you in? how long has she been? you - what have you heard? / Why did you sit so quiet? you never have spoken a word. / O -to pray with me - yes - a lady - none of their spies - / But the night has crept into my heart, and begun to darken my eyes» [14] [Что-то упало снова? нет - чему там осталось падать? / я забрала их домой, я пересчитала кости, я спрятала их все. / Что я говорю? и кто вы? вы приходите как шпион? / Падает? что падает? кто знает? Как дерево падает, так должно оно лежать. / Кто впустил вас? как долго она была? вы - что вы слышали? / Почему вы сидели так тихо? вы не сказали ни слова. / О - молиться со мной - да -леди - ни одного их шпиона - / Но ночь прокралась в мое сердце и начала покрывать мраком мои глаза]. В переводе Ф. Ф. Тютчева несвязный фрагмент, подробно характеризовавший безумие отчаявшейся матери, ее страдания, связанные не только со смертью сына, но и с невозможностью его похоронить, полностью опущен, тогда как Чюмина сохранила этот эпизод, лишив
его важного для Теннисона эффекта «потока сознания» и придав монологу женщины, насколько это было возможным, осознанность и логичность: «Как? Ужели? Быть не может! Кости я взяла, / С места казни окаянной все подобрала! / Что сейчас я говорила?.. Слушают! Шпион?! / Если дуб лесной срубили - уж не встанет он!.. / Кто впустил вас? И давно ли вы пришли сюда? / Вы ни слова не сказали. О, простите!.. да, / Узнаю вас. Вы, миледи, вы пришли помочь, / Но и в сердце мне, и в очи уж закралась ночь» [15].
В восприятии теннисоновской героини тяжесть утраты усиливается тем позором, которому был подвергнут казненный сын, тело которого было вывешено на цепях напоказ так высоко, чтобы «все корабли мира смотрели на него, проходя мимо» («all the ships of the world could stare at him, passing by»): «They hang'd him in chains for a show - he had always borne a good name - / To be hang'd for a thief - and then put away - isn't that enough shame?» [16] [Они повесили его в цепях на показ - он всегда носил доброе имя -/ Чтобы быть повешенным как вор - и затем выброшенным - не достаточно ли позора?]. У Теннисона героиня сокрушается по поводу случившегося, считает наказание слишком жестоким, при этом ее монолог лишен пафосности, обращенности за сочувствием к широкой аудитории, которые, в свою очередь, характеризуют перевод Чюминой, придавая описаниям страданий определенную «деланность», неестественность: «Мой Уилли был повешан, как злодей, как вор! / Незапятнанное имя. О, позор, позор! / <...> / А Уилли труп качался по ветру в цепях.» [17]. Если в английском оригинале тело Вилли терзают «адски-черный ворон» («hell-black raven») и «ужасные птицы воздуха» («horrible fowls of the air»), которым, в отличие от жестокосердного судьи с его «черным сердцем» («black heart of the lawyer»), все же уготовано божественное прощение, то в переводе Чюминой вместо птиц упоминается палач, казнивший героя, в результате чего возникает прямое противопоставление между непосредственным исполнителем приговора и судьями - жестокими вершителями человеческих судеб: «Бог помилует убийцу, правый гнев смягча, / Но не судей кровожадных с сердцем палача!» [18].
Только для матери казненный преступник остается до самого конца единственным и незаменимым сыном, «плотью ее плоти» («flesh of my flesh»), «костями ее костей» («bone of my bone»), и потому столь настойчиво ее стремление захоронить останки Вилли, его кости. Героиня уверена, что, забирая кости сына, она не совершает кражи, поскольку это «кости, что сосали ее, кости, что смеялись и плакали» («the bones that had suck'd me, the bones that had laugh'd and had
cried»). В переводе Чюминой останки сына характеризуются в монологе матери эмоциональнее, пафоснее, с использованием устойчивого оборота «носить под сердцем» («Я под сердцем их носила, и они - мои!» [19]). Осуждая несправедливых судей, мать в английском оригинале дважды обращается за помощью к Всевышнему («Full of compassion and mercy, the Lord» <.> / <.> / «Full of compassion and mercy -long-suffering»» [20] [«Полный сострадания и милосердия, Господь» <.> / <.> / «Полный сострадания и милосердия - многострадальный»]), тогда как в переводе Чюминой образ Христа возникает лишь однажды в качестве своеобразного противопоставления земным вершителям человеческих судеб, считающим себя вправе казнить и миловать («.как страдал Христос, / Как прощение и милость людям Он принес!» [21]). Если теннисоновская героиня принципиально противопоставляет мирскую повседневность, «выборы и суды» («Election and Reprobation») возвышенности материнских чувств, то в интерпретации Чюминой это противопоставление утрачено, равно как и размышления матери о неизбежности встречи с сыном в потустороннем мире: если не в Раю, то хотя бы в Аду, куда она готова попасть вслед за любимым Вилли, не пожалев собственной души.
Теннисоновская героиня встречает смерть с чувством выполненного долга: хотя она и не уберегла своего сына от совершения преступления, однако похоронила его останки, дав возможность душе самого близкого ей человека успокоиться, приобщиться к лону церкви: «The snow and the sky so bright - he us'd but to call in the dark, / And he calls to me now from the church and not from the gibbet - for hark! / Nay - you can hear it yourself - it is coming - shaking the walls - / Willy - the moon's in a cloud - Good-night. I am going. He calls» [22] [Снег и небо такие яркие -он привык звать в темноте, / И он зовет меня теперь из церкви, а не с виселицы - чу! / Ну что ж - вы слышите его сами - он приближается -содрогаются стены - / Вилли - луна за тучей -Спокойной ночи. Я иду. Он зовет]. В переводе Чюминой героиня также слышит зов своего умершего сына, однако его приближающийся и усиливающийся голос раздается не из церкви, как у Теннисона, а из могилы: «Снег блестит и небо ясно. Что же он зовет? / И не с виселицы страшной - из могилы?.. Вот! / Вы слыхали? Ближе. громче. Милый сын! я жду. / Месяц скрылся. Доброй ночи. Он зовет. Иду!» [23]. В переводе Ф. Ф. Тютчева нет сюжетного развития, и потому звучит только сожаление матери об ужасной участи ее сына, сближающее концовку с нача-
лом произведения: «Плачет ветер, стонет ветер, дико завывает / И на виселице черный страшный труп качает» [24].
В целом Ф. Ф. Тютчев и не стремился в полном объеме передать замысел теннисоновского оригинала - в его переводе всего двадцать четыре стиха, тогда как у английского поэта - восемьдесят четыре, разделенных на шестнадцать строф (в десятой и шестнадцатой строфах по шесть стихов, в шестой, восьмой и четырнадцатой - по восемь, в тринадцатой - десять, в остальных - по четыре стиха). Чюмина отчасти повторила структуру английского оригинала, создав перевод, состоящий из восьмидесяти восьми стихов, разделенных на двадцать строф (в шестой, двенадцатой, шестнадцатой и двадцатой строфах - по шесть, в остальных - по четыре стиха).
Как видим, Ф. Ф. Тютчев не стремился в полной мере к раскрытию теннисоновского замысла, в существенной мере сокращал и изменял форму английского подлинника, что в конечном итоге привело его к созданию оригинального произведения на мотив Теннисона. О. Н. Чюми-на, утрачивая или переосмысливая отдельные художественные детали, значимые для оригинала образы, все же смогла сохранить как общую сю-жетно-тематическую линию, так и идейную направленность переводимого текста.
Примечания
1. Tennyson A. A Critical Edition of the Major Works. Oxford, 1973. P. 439.
2. Цит. по: Чагин Г., Москаленко С. Русский военный бытописатель Федор Федорович Тютчев // Тютчев Ф. Ф. Кто прав? Беглец. М., 1990. С. 6.
3. Там же. С. 5.
4. Tennyson A. Op. cit. P. 437.
5. Тютчев Ф. Ф. Мать (на мотив Теннисона) // Живописное обозрение. 1885. № 44. С. 275.
6. Чюмина О. Н. Мать преступника (Поэма Теннисона) // Вестник Европы. 1889. № 8. С. 509.
7. Tennyson A. Op. cit. P. 437.
8. Там же.
9. Тютчев Ф. Ф. Указ. соч. С. 275.
10. Чюмина О. Н. Указ. соч. С. 509.
11. Тютчев Ф. Ф. Указ. соч. С. 275.
12. Tennyson A. Op. cit. P. 438.
13. Чюмина О. Н. Указ. соч. С. 510.
14. Tennyson A. Op. cit. P. 437.
15. Чюмина О. Н. Указ. соч. С. 509.
16. Tennyson A. Op. cit. P. 438-439.
17. Чюмина О. Н. Указ. соч. С. 510.
18. Там же.
19. Там же.
20. Tennyson A. Op. cit. P. 440.
21. Чюмина О. Н. Указ. соч. С. 511.
22. Tennyson A. Op. cit. P. 441.
23. Чюмина О. Н. Указ. соч. С. 511.
24. Тютчев Ф. Ф. Указ. соч. С. 275.
