CC BY
2
УДК 130.2
Куксо К. А., к.филос.н.
доцент
кафедра истории и теории дизайна и медиакоммуникаций Санкт-Петербургский Государственный Университет промышленных технологий и дизайна Россия, г. Санкт-Петербург Kuxo K., PhD
Associate Professor, Department of Design's History and Theory and
Media Communications, St. Petersburg State University of Industrial Technology and Design
Russia, St. Petersburg СТИГМАТИЗИРОВАННОЕ БЫТИЕ: ТЕЛЕСНАЯ УЩЕРБНОСТЬ КАК ЭТИЧЕСКИЙ ПОСЫЛ СОВРЕМЕННОСТИ115
В статье рассматривается механизм экзистенциальной дискриминации носителей телесных патологий, связанный с устойчивой в современности стигматизированной формой их присутствия. В качестве действенной этической альтернативы отношения к больным приводятся подходы персоналистической медицины. Анализируется их взаимосвязь с онтологией человека.
Ключевые слова: дефектность, опыт болезни, стигматизация, жизненная форма, инаковость.
STIGMATIZED BEING: BODILY LAMENESS AS THE ETHICAL
MESSAGE OF PRESENT
The mechanism of existential discrimination of carriers of corporal pathologies connected with their stigmatization is analyzed in the article. The models of personal medicine are treated as effective ethical alternative of the attitude towards patients. Its interrelations with human ontology are explained.
Keywords: defect, experience of disease, stigmatization, form of life, otherness.
В современности, в физиогномике которой сквозит катастрофичность, связанная с болезнями сторона человеческого существования выступает обязательным предметом мышления. Но на уровне повседневного схватывания в отношении физиологических дисфункций устанавливается поражающая собственным догматизмом понятийность. Различные формы телесных расстройств перекраивают экзистенцию их носителей по лекалу «стигматизации». Независимо от степени пораженности болезнью - от непосредственно явленной инвалидности до малоприметных соматических неполадок - болеющему приписывается жесткая, практически не допускающая деформаций идентичность: физические болезни отправляют своих носителей в социальный ландшафт «неполноценных», «дефектных»,
115Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №16-03-50210.
«слабых» индивидов.
Такая обескураживающая степень самопонятности с состоянием болезненности в современной культуре отчетливо определена в работе И. Гофмана «Стигма: заметки об управлении испорченной идентичностью». Хрестоматийность предъявленной здесь сугубо социологической рефлексии, мотивация ей колоссального числа психологических, социологических, педагогических, урбанистических исследований, тематизирующих необходимость развития машин (коллективных ритуалов, толерантных форм социальной рецепции, объективированных инструментов инклюзии и т. д.) адаптации больных в культуре, указывает на меткость ее попадания в социальные очевидности, плотно окутывающие современных больных. Данная социальная оптика отрезает отличные от дефектности, связанные с органической хрупкостью и гнетом болезни экзистенциальные измерения. Ее плоский характер с наглядностью высвечивается ключевыми тезисами Гофмана.
Так довольно мрачную картину обрисовывает Гофман, характеризуя способ бытия современных носителей телесной дефектности. Обнаруживается, что самосознание последних всецело определено социальными очевидностями их радикальной ущербности, которые не оставляют их ни на шаг. Даже несерьезный дефект тела переводит его носителя в группу маргиналов, изгоев человеческой общности, тела представителей которой свободны от знаков физических поломок.
Наиболее явно эта дискриминация проявляется в нерефлексивности изгойства увечных: «Наше (т.е. нормальное) восприятие человека со стигмой, равно как и действия по отношению к нему, хорошо известны, ибо эта реакция являет собой то, что благожелательное социальное действие призвано смягчить и сгладить. Конечно, по определению мы полагаем, что человек со стигмой - не вполне человек. На основании этого предположения мы применяем различные виды дискриминации, посредством которых существенно - причем порою не задумываясь - уменьшаем его жизненные шансы. Мы конструируем теорию стигмы - идеологию, призванную обосновать его неполноценность и объяснить опасность, которую он представляет, иногда - оправдать враждебность по отношению к нему, которая возникает на основании других его отличий... Мы склонны приписывать человеку длинный ряд несовершенств на основе какого-то одного исходного несовершенства; мы приписываем также и некоторые желательные для нас, но нежеланные для него свойства.» [2, с. 4-5]. В данном культурном сценарии явно выраженная физическая патология - это обреченность на весьма урезанную и, говоря по существу, присутствующую только номинально интерсубъективность. Возможность признания страдающего от увечья плотно замыкается в кругу ему подобных. Это констатирует Гофман, парадоксально не обмолвившись о пародийности данной процедуры «признания»: «К первой категории дружелюбно
настроенных других относятся, конечно же, люди с такой же стигмой. На собственном опыте зная, что это значит - иметь такую стигму, некоторые из них могут помочь данному индивиду советом, научить каким-то особым приемам, выслушать его жалобы - в результате он обретет моральную поддержку, ему станет легче, он почувствует, что он дома, что он принят другими людьми, как и всякий нормальный человек» [2, с. 15].
Главной болевой точкой данной ситуации выступает очевидно присутствующая в ней редукция инаковости. Сквозная детерминация бытия больных параметром дефектности обнаруживает, что онтологическая весомость другого здесь сведена к нулю. Так другой перестает быть границей персональности или вызовом, а присутствует в качестве тени. И как подобает последней - постоянно свидетельствует о своей вторичности и неполноценности, и пугает непроясненностью своей темной материи.
Для раскрытия этой лицемерной ситуации - присущности медикализированной культуре онтологической дисквалификации больных, отказа последним в возможности полноты бытия - продуктивна весьма далекая аналогия. Если в злободневных урбанистических теориях (нового урбанизма и Д. Джекобс, концепции права на город и А. Лефевра, возрожденных ситуационистских приемах преодоления функциональной одномерности городской среды) постоянно звучит призыв к перекройке городского пространства под его гетерогенный состав, то положение современных увечных взывает к более радикальной и масштабной ревизии. Их бытийная инаковость, нередуцируемая особость их экзистенциальных форм обязывает культуру к созданию ниш для удержания, выражений, присутствия последней. Речь идет о высвобождении способов бытия больных из-под гнета перспективы и ценностного порядка современного культа наслаждения жизнью.
Ущемление больных в современной культуре имеет и еще одно выражение. Ценностная логика последней с ее идеалом витальной свободы, раскрываемом в ценностном аксиоматизме здоровья, долголетия, сексуальности, эмпирически выраженного благополучия, отрезает последних от возможности самосознания. Вместо спонтанности и персоналистичности броска самосознания страдающему предлагается набор нерушимых очевидностей. Так активность самосознания больного предельно притупляется социальной очевидностью тождества экзистенциальной состоятельности и непосредственно явленной витальности. Больной в данной ситуации обрекается на рессентиментальную субъективность. М. Шелер точно определяет одну ее черту - профанацию «благородной позиции» роста бытия из собственного места, отсутствие личного самоотчета и вечную изменчивость действий в результате сравнения с кем-то другим: «Чувство собственного достоинства, свойственное "благородному человеку", не "складываются" из особых чувств, основанных на ценности его отдельных качеств, способностей, дарований; оно составляет скорее его сущность и
бытие. Именно поэтому сравнивая, он может спокойно констатировать, что другой "превосходит" его в том или ином "качестве", в той или иной "способности", да и вообще - во всех способностях. ... "Благородному человеку" ценности даны в переживании до сравнения; подлый переживает их впервые лишь в сравнении и через его посредство. Таким образом, у "подлого" структура "соотношения собственной ценности с ценностью другого" становится своего рода селективным условием его ценностного познания вообще. Он не может постичь ценность другого человека, не увидев в нем чего-то "более высокого" или "более низкого" ... по сравнению с собственной ценностью, т.е. не измеряя других самим собой и самого себя другими» [9, с. 28-29]. Так гибкость современного медико-технологического комплекса, устойчивость роста его возможностей и синтеза технологий, связывает больного с поиском и применением к себе все новых моделей оздоровления. Но данная ситуация имеет парадоксальное разрешение. Вслед за усилением медикализации жизненной формы, все более и более закрепляется «испорченность» идентичности больного. Посредством производства новых знаков своего нездоровья больной делает выразительней для социальной рецепции собственную «неполноценность». Размножение знаков медикализации жизни запускает механизм родственный институализированной экспертизе болезненного состояния: «... существует порог терпимости обозначенный попаданием в психиатрическую клинику. Если человек никогда не покидал общество и не оказывался в подобном маргинальном состоянии, окружающие спокойно терпят любые его эксцентрические выходки. Поведение, которое психиатр классифицировал бы как патологическое, обычно никого не смущает и вызывает реакцию типа "хорошенькие причуды", "во дает" или "чего только не бывает на свете". Но как только пациент помещается в психиатрическую клинику, терпимости больше нет. Поведение, которое прежде рассматривалось как нормальное настолько, что все предположения, высказываемые психиатром, воспринимались чрезвычайно враждебно, теперь уже рассматривается как ненормальное» [4, с. 148]. Отсюда - позорные клейма на жизни телесно увечных, окружение тяжело больных нерационализируемом ореолом опасности, сопровождающий их фон коллективной тревожности.
Данную черту отношения к тяжело больным детально раскрыла С. Сонтаг. В ее работе «Болезнь как метафора» на материале социальной рецепции онкологически больных показывается, как онкологический диагноз обращается навешиванием на больного деморализующих ярлыков проклятия: «Всякая болезнь, если она таинственна и порождает страх, всегда будет восприниматься как заразная, пусть не в буквальном, но в нравственном смысле. Так, на удивление много раковых больных обнаруживает, что их избегают родственники и друзья, и нередко подвергаются "обеззараживанию" со стороны собственных домочадцев.. . По той причине, что заболевание может быть воспринято как нечто постыдное и, следовательно, стать угрозой
для интимной жизни человека, для его продвижения по службе и даже для его работы, пациенты, знающие о своем диагнозе, стараются говорить о нем очень сдержанно, а то и вовсе скрывают факт болезни. . Раковым больным лгут не только потому, что их болезнь с большей или меньшей вероятностью смертельна, но потому что в ней присутствует нечто "нечистое" - в первоначальном смысле слова, то есть зловещее, оскорбительное, мерзкое, отвратительное для чувств» [7, с. 8-11].
Мы уже довольно долго слышим об эмансипации тела в современной культуре. Ситуация представляется таким образом, что наконец телесная воплощенность преодолела свою вторичность в отношении сознания, души, экзистенции. Но вся преисподняя социальных очевидностей, роящихся вокруг увечных тел, открывает симулятивный характер этого освобождения. Догматичность последних обнаруживает присутствующий в них скрытый ужас перед материальностью тела, который родственен гностическому отвращению к сумраку отягощающей телесности. Так развивая аналогию между современной формой демократизации и передачи субъектности самому телу, Ж. Липовецки совершенно корректно акцентирует присущий современности редкуционизм тела к его функциональным моделям: «Поскольку тело обрело свое достоинство, его следует почитать, то есть неизменно следить за его надлежащим функционированием, противиться его одряхлению, бороться с признаками его деградации, постоянно стараться обновлять его посредством хирургии, занятий спортом, диеты и т.д.: "физическое" уродство стало чем-то мерзким» [5, с. 95]. Так современным фиксациям тела как автономной ценности постоянно сопутствует ряд его мистификаций - в образах здоровья, сексуальности, эмпирически наглядного благополучия. Постольку сегодняшний ренессанс тела развивает систему этих ценностей и нейтрализует темноты телесной материальности -особенности телесного присутствия неизлечимо больных, увечных. Во всей современной истории эмансипации тела как раз явственно сжатие многообразия его данностей. Неслучайно она сопровождается активизацией борьбы за права уже самих тел. Здесь совершенно точен тезис Бодрийяра о тождестве правовой выраженности феномена его отсутствию. Так увечное тело не принимается социальной оптикой действительно всерьез, рассматриваясь всего лишь как безнадежная поломка циркулирующих в культуре идеальных моделей телесности: «Мы даже не рассматриваем увечного человека в качестве такового, до такой степени мы боимся Зла, до такой степени мы битком набиты эвфемизмами, дабы избежать обозначения Другого, несчастья, неизбежности» [1, с. 123].
Возможно, конечно, указать на некоторые подвижки данной матрицы идеализированной телесности: увечное тело мотивирует ревизии медицинских норм - в той или иной степени они допускают изменения процедур оздоровления в зависимости от личного решения пациента [6, с. 2729]. Но действительно весомая альтернатива отношения к носителям
телесных патологий развивается в рамках врачебного подхода персоналистического направления медицины.
На вымывание автономии больного современной системой биомедицины сторонники ее персоналистической реформы резко отреагировали требованием восстановления практик субъективации для любой категории носителей физиологических дисфункций. Так К. Дернер, противопоставляя врачебное участие, основанное на принципе абсолютности достоинства другого, его современным формам, приводит выразительное сравнение. Это различные опыты взгляда. Один из них развертывается всецело овеществляющим взглядом нацистского офицера на узника Освенцима: его крайняя выразительность связана с запечатленным в нем вопрошанием о возможностях «утилизации» каких-либо не использованных способностей человека перед его последующим уничтожением. Антиподом предстает взгляд находящегося в состоянии бодрствующей комы, дарящий медику ответственность, правдивость в отношении другого, признание увечного как всегда решающего существа [3, с. 76]. Врачебная ответственность определяется в этом контексте ответом медика на друговость больного как страдающего существа. Ее аутентичным выражением выступает отправляемое врачом служение больному, подразумевающее и полноту использования врачебных навыков («функциональную ответственность» медика), и открытость медика к инаковости экзистенциального выбора больного (неснимаемое различие «эгологик больного и врача»), но основополагающей процедурой здесь является совместный поиск больного и врача новой жизненной формы увечного. В предельно сложной картине, набрасываемой Дернером в ходе описания различных сторон врачебной ответственности, суть терапевтического участия определяется главным образом пассивным сопутствованием врача извлечению нового баланса жизненных сил больного: «Я буду до тех пор изменять свои действия, то есть меня, пока Ты не создашь новый порядок вместо восстановления прежнего, что и будет Твоим исцелением. ... Чем тяжелее болезнь, тем больше мои врачебные действия должны иметь продуктивный, а не репродуктивный прядок. Здесь речь идет о создании новых границ старого порядка, о противопоставлении себя чуждости неупорядоченного и о поисках нового порядка, что само по себе не является поиском, так как я не знаю, что ищу. Только после того, как произойдет какое-то событие или будет достигнут результат, я смогу задним числом отнести их к новому порядку» [3, с. 138-143]. Данную размерность врачебного участия можно сравнить с присутствием медика в роли проводника заботы о себе больного. Так Дернер акцентирует, что даже при необратимых заболеваниях медицинская помощь предполагает созидание по-новому оснащенной жизненной формы больного. Здесь со стороны медика явственна парадоксально пассивная провокация к персональному извлечению смысла переносимых страданий, который способен мотивировать и пересборку
жизненной формы.
Некоторые аспекты данного сценария врачебного участия намечены и В. Франклом: согласно ему, душепопечительство является обязанностью любого медика. Вне заботы о душевном тонусе, хорошо сбалансированной развертки душевных сил пациента медицинская практика приближается к практике ветеринара: «Конечно, врач может лечить пациентов, не обращая внимания на их душевное состояние. Но такого врача, как остроумно заметил Поль Дюбуа, можно отличить от ветеринара разве что по клиентуре» [8, с. 76]. Франкл с однозначностью показывает, что продуктивность врачебной помощи связана с умением медика мотивировать больного к персональному смыслогенезу переносимых страданий, который несколько «разгружает» их тяжесть: «. врач и сам не должен забывать о том, что человек не только стремится к смыслу, но и может раскрыть смысл страданий. О чём врачу нужно прежде всего помнить и напоминать пациенту в минуты отчаяния, так это о том, что даже жизнь страдающего человека не лишена смысла» [8, с. 80].
Данный врачебный сценарий фундирован самой онтологией человека. Человек - это радикально неспециализированное существо. Неустойчивость, ранимость и открытость входят в онтологический строй человеческой формы. И в состоянии несмиряемых болезней эти параметры интенсифицированы. На это можно отвечать безнадежно ближними планами жизнедействия, заклиная обнаруживающиеся здесь глубинные слои инаковости языком нормализации и рессентиментальных переживаний. Но, тем не менее, сквозящая в опыте тяжелых болезней инаковость не перестает напоминать о сущностной неустроенности человека. Развернутость к ней больного способствует возобновлению его бытия в преображенном виде. Именно к этому должны обращаться медицинские практики и система культуры в целом, давая место непроизвольности этического жеста, мотивирующего возрастание жизненных форм болеющих.
Использованные источники:
1. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. - М.: Добросвет, 2000. - 258 с.
2. Гофман И. Стигма: Заметки об управлении испорченной идентичностью. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.hse.ru/data/2011/11/15/1272895702/Goffman stigma.pdf (дата обращения: 08. 06. 2016).
3. Дернер К. Хороший врач. Учебник основной позиции врача. - М.: Алетейа, 2006. - 544 с.
4. Дуглас М. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу. - М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000. - 288 с.
5. Липовецки Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме. - СПб.: «Владимир Даль», 2001. - 331 с.
6. Мулен А. М. Тело с точки зрения медицины // История тела: в 3 т. Под редакцией А. Корбена, Ж.-Ж. Куртина, Ж. Вигарелло. Т. 3: Перемена взгляда: XX век. - М.: Новое литературное обозрение, 2016. - С. 11-62.
7. Сонтаг С. Болезнь как метафора. - М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. - 176 с.
8. Франкль В. Страдания от бессмысленности жизни. Актуальная психотерапия. - Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2011. - 105 с.
9. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. - СПб.: Наука, Университетская книга, 1999. - 231 с.
УДК 130.2
Куксо К. А., к.филос.н.
доцент
кафедра истории и теории дизайна и медиакоммуникаций Санкт-Петербургский Государственный Университет промышленных технологий и дизайна Россия, г. Санкт-Петербург Kuxo K., PhD
Associate Professor, Department of Design's History and Theory and
Media Communications, St. Petersburg State University of Industrial Technology and Design
Russia, St. Petersburg СТИГМАТИЗИРОВАННОЕ БЫТИЕ: ТЕЛЕСНАЯ УЩЕРБНОСТЬ КАК ЭТИЧЕСКИЙ ПОСЫЛ СОВРЕМЕННОСТИ116
В статье рассматривается механизм экзистенциальной дискриминации носителей телесных патологий, связанный с устойчивой в современности стигматизированной формой их присутствия. В качестве действенной этической альтернативы отношения к больным приводятся подходы персоналистической медицины. Анализируется их взаимосвязь с онтологией человека.
Ключевые слова: дефектность, опыт болезни, стигматизация, жизненная форма, инаковость.
STIGMATIZED BEING: BODILY LAMENESS AS THE ETHICAL
MESSAGE OF PRESENT
The mechanism of existential discrimination of carriers of corporal pathologies connected with their stigmatization is analyzed in the article. The models of personal medicine are treated as effective ethical alternative of the attitude towards patients. Its interrelations with human ontology are explained.
Keywords: defect, experience of disease, stigmatization, form of life, otherness.
В современности, в физиогномике которой сквозит катастрофичность, связанная с болезнями сторона человеческого существования выступает обязательным предметом мышления. Но на уровне повседневного схватывания в отношении физиологических дисфункций устанавливается поражающая собственным догматизмом понятийность. Различные формы
116Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №16-03-50210.
