CC BY
0
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ФОЛЬКЛОРИСТИКА / LITERARY STUDIES AND FOLKLORE STUDIES
DOI: 10.25693/SVGV.2024.47.2.011 УДК 821.512.157
Становление литературной поэтики в творчестве А.Е. Кулаковского 1910-х гг.*
Н.В. Покатилова ■■ '
Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН;
г. Якутск, Российская Федерация, pnv_ysu@mail.ru
Аннотация. В статье специально исследуется один из ранних, недостаточно изученных текстуально этапов в творческой эволюции первого якутского поэта А.Е. Кулаковского. В этой связи предпринят целостный анализ самой известной поэмы «Сон Шамана» и ряда стихотворений поэта, написанных в начале 1910-х годов, в аспекте их индивидуальной поэтики и становления в целом литературной поэтики самого автора. Методологическим основанием предпринятого анализа стало развивающееся в современной филологии представление о поэтике (от Р.О. Якобсона до С.Ю. Неклюдова) как «формы структурирования» текста, связанной с механизмами порождения того или иного типа текста, прежде всего в аспекте различий литературного и фольклорного текстов. Методология рассмотрения поэтики отдельного произведения в указанных аспектах позволяет приблизиться к пониманию как диахронических процессов перехода от фольклора к литературе, так и связанных с этим изменений в формирующейся литературной поэтике на раннем этапе ее становления. Анализ текстов показывает, что рассматриваемый период в творчестве А.Е. Кулаковского представляет собой целостность особого, поэтического, плана, обозначая собой своего рода «поэтический ренессанс» поэта, ознаменовавшийся созданием произведений, определивших собственно литературную поэтику в якутской словесности и становление индивидуальной повествовательной манеры автора, принципиально отличающегося в этом случае от традиционного певца.
Ключевые слова: поэтика; литературный текст; устная традиция; ранняя литература; поэтический язык; поэтическая функция; авторство; поэтологические представления
Для цитирования: Покатилова Н.В. Становление литературной поэтики в творчестве А.Е. Кулаковского 1910-х гг. // Северо-Восточный гуманитарный вестник. 2024. № 2 (47). С. 129-141. DOI: 10.25693/ SVGV.2024.47.2.011
The Literary Poetics Formation in the A.E. Kulakovsky's Works 1910s
N.V. Pokatilova
Institute for Humanities Research and Indigenous Studies of the North, Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences, Yakutsk, Russian Federation,
____________________pny_ysu@mail.ru____________________
Abstract. It is known that with the name A.E. Kulakovsky is associated with the origin and formation of Yakut literature. Despite all the previous studies and general assessments of the initial stage of the formation of a national literature, what remain insufficiently studied are the internal patterns of the establishment of the literary type of text
'Исследование выполнено с использованием научного оборудования ЦКП ФИЦ «Якутский научный центр СО РАН».
© Покатилова Н.В., 2024
within the works of the poet. The process of formation of poetics of a literary text that unfolded in his works in the 1910's has not yet been a subject of a special study, in particular in the aspect of modern methodological approaches to what is known as "poetics". Meanwhile, the understanding of "poetics" as a framework of analysis of the holistic form of text structure allows us to reappraise the evolutionary and, particularly, poetological changes within the text itself, both literary and folklore, which has been developed in a number of works on the typology of literature and folklore. (R.O. Jacobson, V.N. Toporov, S.Yu. Neklyudov and others). The purpose of the study is to analyze the corpus of A.E. Kulakovsky's works within the 1910's, which determined the formation of his narrative poetics which characterize a literary text. The objectives of the study include reviewing the specified range of works by A.E. Kulakovsky in the aspect of the formation of poetic principle within and in the context of the formation of the literary text itself in Yakut literature as a whole. As a result of the study it was ascertained that this particular period of poet's growth, where works such as the poem "Shaman's Dream" and its adjacent corpus of poems were created, should be considered as the "Renaissance" period of his work. For the first time, we have identified and described the narrative strategies and the poet's creative ideas that dictated them, which determine the aspects and his holistic at that time vision of the characteristics of literature as opposed to folklore. The narrative style of A.E. Kulakovsky developed by this period, is analyzed here in the aspect of internal patterns of authorial creation of a literary text. The "poetic principle" found at different layers of works of this period indicates that awareness of the literary specificity of text and the associated novel style of authorship predetermined the formation of A.E. Kulakovsky's individual narrative style and the patterns of his literary growth during his creative prime of the early 10's of the 20th century.
Keywords: poetics; literary text; oral tradition; early literature; poetic language; poetic function; authorship; views of poetology
For citation: Pokatilova N.V The literary poetics formation in the A.E. Kulakovsky's works 1910s. In: NorthEastern Journal of Humanities. 2024. № 2 (47). Pp. 129-141. DOI: 10.25693/SVGV2024.47.2.011 (In Russian)
Введение
При всем общепринятом признании А.Е. Кулаковского основоположником якутской литературы, до сих пор недостаточно исследованными остаются внутренние закономерности эволюции на определенных этапах его поэтического становления. В этой связи недостаточно изучены как проблема периодизации его творчества, так и процесс становления литературного типа текста в его поэзии. Развернувшийся уже в ранних (опубликованных) произведениях А.Е. Кулаковского процесс формирования собственно литературного текста получает в 1910-е гг. - после первой русской революции - новые импульсы, обусловленные относительной свободой слова и печати, сложением в окончательном виде повествовательной основы его произведений, не связанных с песенным началом традиции, формированием собственно литературной поэтики в жанре поэмы и хосоон (хоhоон в узком значении как стихотворения).
Выбор этого периода творческой эволюции Кулаковского-поэта неслучаен и обуслов-
лен тем, что именно в это время были созданы такие его произведения, как поэма «Сон Шамана» и близкие ей по повествовательным особенностям стихотворения начала 1910-х гг. Еще одним определяющим фактором в обращении к этому этапу поэтической эволюции А.Е. Кулаковского стало то, что именно в эти годы начинают появляться первые переводы на русский язык порой еще не опубликованных произведений поэта, получивших распространение «в списках», а также в рукописных сборниках, «песенниках» того времени, отмечаются факты устойчивого читательского восприятия и моменты рецепции этих произведений.
Размежевание формирующейся литературы с устной традицией именно в это время начинает приобретать в творчестве поэта целенаправленный и системный характер [Покатилова, 2010: 124-126], когда от отдельных случаев переработки («Алгыс Байанаю», 1900) и «доведения» почти до инвариантной полноты фольклорных вариантов («Танец по-вилюйски», 1905) А.Е. Кулаковский фактически переходит к созданию целостных имитаций фольклорных жан-
ров на литературной основе («Чабыргах», 1912; «Алгыс-благословение среднему поколению» - «Оттоку олук алгьйа», 1912 и др.).
В то же время тексты А.Е. Кулаковского на этом этапе эволюции начинают отделяться от начального корпуса первых журнальных публикаций, хотя и сохраняют с ним свою преемственность и обретают черты сходства и определенного единства типологического плана, что не было до сих пор предметом специального рассмотрения.
Целью исследования является анализ совокупности произведений А.Е. Кулаковского 1910-х гг., определивших становление его повествовательной поэтики, характерной для литературного типа текста. В задачи исследования входит рассмотрение указанного круга произведений А.Е. Кулаковского в аспекте формирования в них поэтического начала и в контексте сложения целостной поэтики собственно литературного текста в якутской словесности в целом.
Теоретическая значимость исследования связана со специальным анализом становления повествовательной поэтики в поэзии А.Е. Кулаковского 1910-х гг. с использованием современных методологических подходов к «поэтике», позволяющих подойти к разграничению литературного и фольклорного типов текста с позиций изучения целостных механизмов порождения того или иного текста.
Практическая значимость работы определяется задачами конкретного анализа литературных и фольклорных текстов с учетом типологических различий их функционирования (устного и письменного), что определяет прикладные аспекты применения результатов исследования.
Материалы и методы
Материалом исследования является корпус произведений А.Е. Кулаковского, относимых к периоду их создания в начале 1910-х гг. (19101913 гг.). Объектом специального анализа стал круг произведений 1910-х гг., отчетливо отмеченных самим поэтом по авторской принадлежности и датировке. Этот круг может быть значи-
тельно расширен за счет произведений с неустановленной датировкой или традиционно относимых к позднему этапу творчества поэта, периода подготовки им прижизненого издания своих произведений («Певец», «Хомус», «Биль-бит-кёрбют» и др.). В этой связи следует отметить сложность в якутской раннелитературной традиции проблемы авторства и иных вопросов атрибуции текстов, обусловленных «переходностью», промежуточностью функционирования «устных», «письменных» и даже собственно «литературных» текстов.
В статье использованы также результаты достаточно широкого сопоставления фольклорных вариантов устной традиции с текстами А.Е. Кулаковского, предпринятого автором статьи в ряде предшествующих работ. Они приводятся в виде отсылок или к этим работам, или непосредственно к архивным источникам Рукописного фонда АЯНЦ СО РАН1.
Методология исследования. В методологических подходах к поэтике современной филологии особое значение приобретает, на наш взгляд, то направление в изучении поэтики, которое связано с пониманием поэтики как целостных механизмов «воссоздания» / создания разных типов текста, обусловленных в большинстве своем типологическим различием фольклорного и литературного типов текста, «устного» и «письменного» текстов и их промежуточных вариаций в современной культуре.
Между тем представление о «поэтике» в качестве инструментария анализа форм структурирования текста в целом позволяет по-новому взглянуть на эволюционные и собственно поэ-тологические изменения в тексте, причем как в литературном, так и в фольклорном, что получило развитие в ряде концептуальных работ по типологии «устного» и «письменного» видов текста [Якобсон, 1987: 23-68], [Иванов, 2004: 133], [Топоров, 2012], [Мелетинский, 2004: 15-20], [Неклюдов, 2015: 15] и др. Исходной в исследованиях подобного типологического плана стала теория «устной традиции» Пэрри -Лорда [1994]. В этой перспективе методологического использования отдельных аспектов современной теоретической поэтики творчество
'Архив Якутского научного центра Сибирского отделения Российской академии наук (АЯНЦ СО РАН). Ф. 5. Оп. 10. Ед. хр. 90; Ф. 5. Оп. 2. Ед. хр. 162. Л. 1-5; Ф. 5. Оп. 2. Ед. хр. 41.
А.Е. Кулаковского предоставляет уникальный материал по своей эволюционной и типологической значимости.
Методы исследования. В работе использованы приемы текстологического, историко-литературного и типологического анализа произведений А.Е. Кулаковского как текста, структурный и типологический методы анализа. В отдельных случаях, в том числе при полном отсутствии черновых и беловых рукописей поэта, частично используется метод внутренней реконструкции.
Результаты и обсуждение
Рассмотрение диахронической динамики этапов эволюции А.Е. Кулаковского следует начать с первых, ставших широко известными читающей публике опубликованных произведений поэта.
Уже первую поэму А.Е. Кулаковского «Клятва Абаасы» (1908), имеющую сложный генезис на стыке русской литературы и якутской устной традиции, следует рассматривать в качестве первого литературного текста традиции, символизирующего собой начало становления литературы как нового типа текста, отличного от фольклора. Анализ поэмы подтверждает, что с самого начала литература, в отличие от фольклора, направлена на создание автором собственно поэтического начала, пронизывающего текст на всех его уровнях. При этом первая поэма уже отличается отчетливо и тщательно разработанной автором собственно повествовательной структурой, которая выстраивается в качестве доминирующей над событийной последовательностью повествования.
Показательно в этой связи то, что сгущение общей поэтической формы, характерной для этой поэмы в целом, строится на сочетании прозаической и стихотворной структур в повествовании и состоит из «прозаического» изложения сюжетной канвы лермонтовского прототипа, в котором в основном заимствуется только эпизод «клятвы Демона», и из собственно клятвенной части, имеющей в тексте Кулаковского строгую разбивку на строки, рефренные повторы, что позволяет считать ее «стихотворной». При этом сама клятвенная часть поэмы восходит у якут-
ского поэта к традиционному жанру андагар-«клятва» [Покатилова, 2010: 69].
Поэтический парадокс этой поэмы заключается как раз в том, что в ней «прозаическая» повествовательная часть, композиционно обрамляющая клятвенную часть с двух сторон, оказывается не менее ритмически организованной, чем полностью, казалось бы, «стихотворная» основа клятвы. «Слово повествователя» (в бах-тинском смысле [Бахтин, 1979: 231]), прозаически излагающее фабульную последовательность, не менее формульна, чем собственно клятва с обилием повторов, тропов и синтаксических фигур речи, которые приходятся на синтагматическую единицу текста. В нем использован почти весь арсенал мифопоэтических средств культовой речи, начиная от архаических звуковых повторов и заканчивая синтаксическими инверсиями, эллипсами и др. В свою очередь анализ клятвенной части текста говорит о его сложной, не до конца еще проясненной, синтезируемой поэтом «прозопоэтической» форме. Сопоставительный анализ сохранившихся записей архаической клятвы-андагар свидетельствует о преобладании «говорных», не поющих-ся, регистров речи в этом жанре, что в свою очередь говорит о его принципиально нестиховой форме, характерной для архаической «ритмической прозы» [Жирмунский, 1974: 667, 675].
Все первые опубликованные произведения Кулаковского уже в журнальных вариантах продемонстрировали новый, неизвестный устной традиции литературный тип текста, являющийся результатом авторского творческого процесса по его созданию. Отсюда и многообразие форм «рассказывания» в них, являющееся, как показывает анализ, результатом синтеза разных истоков: заимствований «образцов» из русской прозы и из жанрового арсенала «своей» традиции, прежде всего ее эпических, песенных, говорных форм, с которыми можно соотнести каждое из опубликованных произведений поэта. Это разнообразие поэтической формы в качестве самостоятельной повествовательной структуры определяет степень наличия поэтического в этих текстах.
«Сон шамана» как поэтический текст
Несмотря на пристальное внимание в советское время к произведению А.Е. Кулаковского «Сон Шамана», сосредоточенного в основном
вокруг идейно-мировоззренческой, политической позиции автора [Очерк истории..., 1955], поэма не была объектом изучения в аспекте повествовательных особенностей и поэтической позиции автора.
Две поэмы А.Е. Кулаковского - «Клятва Аба-асы» (1908) и «Сон Шамана» (1910) - преемственны между собой прежде всего в разработке определенного типа героя. В первом произведении герой из заимствованной сюжетики подменяется героем «своей» традиции, но героем, связанным с традиционными представлениями об абаасы как представителях Нижнего мира.
Особое развитие образы абаасы получили в эпическом жанре олонхо. Тем не менее в процессе эволюционных изменений жанра эти персонажи трансформируются от традиционного антагониста главного эпического героя к абаа-сы, который может стать по ходу повествования «помощником» этого героя [Емельянов: 2000, 180]. Различного рода расподобления имени абаасы (изменение имени в процессе сказыва-ния) и своего рода «раздвоение» этого персонажа, когда второе имя дает начало его действиям в качестве нового абаасы с новым же именем, свидетельствуют о различных модификациях внутри эпической традиции даже такого типа персонажа.
Однако абаасы в созданном поэтическим воображением Кулаковского произведении, хотя и не имеет имени собственного, как героиня Тамара, но наделяется по ходу сюжетного развития ярко выраженными индивидуальными чертами, напоминающими Демона Лермонтова. «Дух сомнения», присущий лермонтовскому герою, в поэтической интерпретации Кулаков-ского приобретает новую смысловую трактовку, не менее равнозначную исходному прототипу, но, по сравнению с ним, более сгущенную по силе словесного выражения в авторском повествовании. Впервые описание сюжетных действий героя дается в объективированной манере, где отмечается подвижность точки зрения скрытого повествователя. Одна система представлений (Демон в поэме и в стихотворении М.Ю. Лермонтова) наслаивается на другую (абаасы в якутском эпосе олонхо и в традиционной культуре в целом), на пересечении которых создаются новые смыслы и символические ассоциации, характерные для искусства вообще.
В второй из рассматриваемых поэме А.Е. Ку-лаковского героем становится Шаман - центральная фигура традиционной сакральной культуры. Между Абаасы и Шаманом в этих поэмах есть сходства типологического плана, связанные с масштабом личности героя, потенциалом его символизации в тексте и уровнем повествовательной разработки позиции героя в произведении.
Повествовательная структура поэмы «Сон шамана» во многом была подготовлена первой поэмой «Клятва Абаасы». По сравнению с ней подвижной оказывается не столько точка зрения повествователя, сколько самого героя. Однако авторское повествование в «Сне Шамана» включает в себя достаточно широкий принцип повествовательного «все-видения», охватывающий в то же время точку зрения самого героя. Цементирующим все повествование началом становится «я» героя, его монологическое по своей структуре высказывание в тексте. Постепенно, в силу особого статуса героя-шамана, она перерастает в особую «зрительную позицию» героя, которая оказывается совмещенной с позицией повествователя в тексте. Отсюда - возможность взаимозамещения «я» повествователя и «я» героя. Динамичность точки зрения героя, вначале сфокусированной в исходном «взгляде», впоследствии то сужающемся до субъективно выраженной позиции («Бэйэм санаабын эт-тэхпинэ, //Миэнэ маннык//» - «Если говорить о моем мнении, // то оно таково//» [Кулаковский, 1978: 131]), то расширяющемся до вселенского масштаба шаманского предвидения, создает «отчужденный» от автора образ героя. Пророческое видение Шамана, его «сно-видение» становится той литературной условностью, через которую создается пространство текста и осуществляется авторское постижение мира.
Сюжетной основой поэмы является имитация шаманского камлания на вербальном уровне. Повествование об этом камлании строится как рассказ самого шамана о своем сне. «Сон» мотивирует сюжетное развертывание текста и одновременно моделирует тот символический подтекст, который стоит за словами камлающего героя. Символический план повествования вводится в поэме через систему мотивов («сна», «пробуждения», «одиночества», «дороги-пути страданий» как судьбы человека), восходящих к
традиционным представлениям от шамана к певцу, но актуализирующих устойчивый пласт мифологической семантики в литературном тексте как целостности несколько иного порядка.
Сюжетное действие в поэме, включая сюжетные повороты, различные взаимопереходы событийного, развертывается на уровне слова героя, монологической речи героя-шамана, в которой, однако, сложно переплавлены скрытые авторские интенции. Речь героя предстает двупла-новой: с одной стороны, она имеет высокий статус и восходит к освященности шаманского действия и слова, а с другой стороны, в ней появляется сниженный, разговорный план, позволяющий инсценировать ситуацию «говорения», как происходящую в настоящий, сиюминутный момент и принципиально ориентированную на «слушание», слуховое восприятие этой речи, что эстетически воздействует на читателя и приводит к неоднозначности толкования как самой речи, так и ее содержания (пророчество Шамана), если вспомнить критические отклики на эту поэму [Кулаковский, 1978: 134-138], вплоть до ее исключения из состава избранных произведений автора [Кулаковский, 1957].
В самом начале повествования повествователем развертывается эпическая формула сотворения мира, выполняющая функцию, аналогичную эпическому зачину. Однако в изложении героем мифологической картины мира намечаются сложно переплавленные и скрытые авторские интенции, точнее, интенции повествователя в тексте. Именно он осуществляет в тексте незримую точку зрения «стороннего наблюдателя», в поле внимания которого оказывается не только весь формульно конструируемый мир, но и сам герой и его позиция, акцентированная в его прямой речи как определенный «взгляд», тоже осуществляемый «со стороны», как по отношению к себе («Мин бэйэлээх», «Хомпоруун хотой кыыл буоламмын»), так и по отношению к собственным действиям, «совершаемым» только на уровне его речи («кэтэhэн олордум», «одуулаан олордум», «вквйвн олордум», «Си-дьэйэн ситэн кврдYм»), представляющей синонимическую вариацию «видения», «взгляда», «точки наблюдения», «взора» и др.
Если в начале поэмы «слово героя» (в бах-тинском значении [Бахтин, 1979: 210]) строилось как устное слово с обращениями героя к
слушателям, с фоническими и поэтическими эффектами «украшенности» речи, рассчитанными на устную аудиторию, то впоследствии, когда «такое введение» в произведение состоялось, автор переходит к несколько иным (литературным) принципам развертывания повествования. Текст строится как сновидение героя-шамана, что уже двойная художественная условность, позволяющая иначе, амбивалентно конструировать как повествование в целом, так и собственно речь героя и его состояние между явью и сном, аналогичное процессу самого камлания. Ядром последующего повествования становятся пророчества Шамана, моделирование мирового пространства в соответствии с ними. Философские размышления героя о судьбах мира и месте в этом мире «малых» народов содержат в себе авторские раздумья, перекликающиеся с идеями А.Е. Кулаковского, высказанными впоследствии в «Письме якутской интеллигенции» (1912). Однако эти раздумья автора впервые были воплощены в доступной для читателя поэтической форме, нашедшей выражение как в поэме «Сон Шамана» (1910), так и в ряде некоторых произведений этого («Чабыр-гах», 1912) и более позднего периода («Ручей», «Певец», «Бильбит-кёрбют» и др.).
Тем самым предельно уплотненное пространство поэмы позволяет совмещать в себе различные повествовательные плоскости: концентрированное выражение «Я»-героя поэмы; совпадение «Я»-героя с оценивающей позицией автора; «Я»-автора как «героя» повествования в местах прямого включения «слова повествователя»; наконец, в эпилоге прямое высказывание автора - создателя текста (биографического автора) и связанное с этим различное соотношение в поэме в целом автора внутритекстового и автора внетекстового, что, разумеется, не было характерным для фольклора. Одновременно с этим все повествовательные плоскости достаточно сложно переплетены между собой в самом тексте, образуя целостное повествовательное единство, обозначаемое Б.В. Томашевским понятием «композиция рассказывания» [2002: 247].
При этом в поэме «Сон Шамана», как и в поэме «Клятва Абаасы», выстраивается целостная и далеко неоднозначная система различных повествовательных сцеплений текста и мотивиро-
вок. Эта, по сути, системная особенность повествования требует специального изучения в широком ракурсе формирования литературного типа текста и его поэтики. В данном случае ограничимся только указанием на один из моментов этой системы. Мотивировки сюжетной организации в поэме действительно восходят к каузальным связям, характерным для эпоса олонхо. Сюжетные повороты «в рассказе» Шамана, в его монологическом по своей структуре высказывании даются почти так же, как в традиционном устном эпосе и в ряде других наиболее архаических фольклорных жанров (например, в такой разновидности чабыргах, как бильбит-кёрбют («узнал-увидел») и др.). Из всех этих жанровых форм именно в эпическом жанре получили широкое распространение развернутые мотивировки перехода от поющихся фрагментов («пение») к непоющимся («рассказывание»), что следует рассматривать как своего рода размежевание одной (стихотворной) формы исполнения от другой (прозаической) в фольклоре [Емельянов, 2000: 31, 84-85] и отличия в принципе поэзии от не поэзии [Поливанов, 1991: 465-468]. Показателем в этой связи позднейших трансформаций эпоса становится преобладание только «прозаической» формы исполнения олонхо, а вместе с этим исчезновение соответствующих мотивировок устного эпического текста. Как правило, мотивировки эпических переходов от одной формы к другой имели в устной традиции клишированный характер, но их функциональность в эпическом тексте определялась принципиальной важностью для исполнителя (олонхосута) границ размежевания пения и речитатива в момент исполнения [Жирмунский, 1974: 675].
В поэмах А.Е. Кулаковского к эпическим по своему происхождению мотивировкам следует отнести повторяющиеся «связки» текста, которые сфокусированы вокруг отчетливо фиксируемой «точки зрения» повествователя, в тексте никак не обнаруживаемого, но всегда сохраняющего свою позицию наблюдателя. В первой поэме «Клятва Абаасы» связки текста большей частью были связаны с прозаической ее частью, представляющей переложение стихотворной поэмы из русской литературы, что вело к сложному соотношению «стихотворных» и «прозаических» параметров и способов их ритмизации в произведении якутского поэта.
В поэме «Сон Шамана» точка зрения повествователя регулярно может совпадать с «я» героя («Ол олорон оруоллуу // Олордохпуна, о§оло-ор, - // Одун Хаан окоhуута // Улаатан эрэр эбит//»). Повествовательный же ракурс всей поэмы определяется как «непрямое» изложение событий, преломленное во «взгляде» и «видении» поэмного героя, необычного в своей са-кральности. Ближе к концу произведения усиливается тенденция к выражению «я» повествователя, появлению однонаправленного, эмоционально окрашенного его слова, в котором пересекаются обе плоскости: авторского «я» и «я» героя. Однако авторское слово в конце поэмы (в добавлениях 1917 г.) оказывается однонаправленным только по структуре, но не всегда по сути, что и вызывает не утихающие до сих пор споры вокруг этой поэмы.
Таким образом, в тексте поэмы «Сон Шамана» создается особая форма литературного дискурса, творчески имитирующего структуры, с помощью которых в устной традиции воссоздается мифологическая целостность мира. Впервые в якутской словесности становится возможным создание литературного целого, в котором синтезированы повествовательные элементы и формы разных традиций, целостная поэтическая форма повествования отличается эстетической завершенностью текста, способной повлиять не только на читателя, но и на все последующие новации литературного плана.
Влияние поэмы «Сон Шамана» на творчество поэта в контексте становления его литературной поэтики
Поэма «Сон Шамана» оказала существенное влияние на все последующее творчество А.Е. Кулаковского. Последствия этого влияния обнаруживаются, во-первых, в ближайших по времени создания произведениях 1910-1914 гг. в которых были продолжены начатые еще в 1910-е годы поиски новых форм авторского повествования; во-вторых, в появлении нового типа осмысления фольклорного текста в позднейших стилизациях и имитациях поэтом фольклорных жанров; в-третьих, в поздних произведениях поэта формируется особая «объективная» манера повествования, насколько это возможно в лирическом тексте, что нашло выражение в поэме «Наступление лета» (1924) и в ряде поздних стихотворений поэта.
Общим для всех этих инноваций становится то, что во всех случаях намечается полный отход от «песенной» основы фольклорного текста, ознаменовавшийся «иссушением» мелодического начала и преобладанием стихотворных форм. Именно после поэмы «Сон Шамана» и ряда связанных с ним произведений 1910-1912 гг. впервые следует выделить собственно стиховую (стихотворную) организацию всех без исключения произведений писателя.
В критике и в словоупотреблении 1920-х гг. появляется понятие хоhоон (в русском правописании - хосоон), терминологически имевшее несколько значений: во-первых, хоhоон в широком значении, как обозначение мерной, в этом смысле метризованной (от «метрика»), стихотворной речи вообще, в отличие от прозы; во-вторых, слово хо^он в рукописной традиции «песенников», рукописных сборников употреблялось в паре со словом ырыа: сочетание ырыа-хо^он часто употреблялось в виде названия указанных рукописных сборников, под этим же двойным названием вышли первые издания сочинений А.Е. Кулаковского, его старшего брата Ивана Кулаковского и др. В-третьих, хо^он в узком значении стал обозначением собственно стихотворения и стиха вообще.
По отношению к поэзии А.Е. Кулаковского рассматриваемый период 1910-х гг. оказался рубежом в разграничении широкого и узкого значений этого понятия. Для творчества поэта именно этот период стал поворотным в терминологическом обозначении хоhоон (хосоон) в узком значении как стихотворения. Впоследствии у Кулаковского появится другое понимание хоhоон - в узком значении как стиха, в качестве обозначения метрической единицы стиха (короткий стих, длинный стих) - в его «Правилах якутского стихосложения» (1925) [1979: 454].
Словоупотребление хосоон в узком значении (как стих, стихотворение) вошло в широкий оборот только в 1920-х гг. - в докладах и статьях участников дискуссии о якутском стихосложении и о стихе, как фольклорном, так и литературном, развернувшейся в 1928-1929 гг. (П.А. Ойунского [1962], Г.В. Баишева-Алтан Сарына [Там же: 124-125], С.Р. Кулачикова-Элляя [1928] и др.). Поводом для этой дискуссии стала работа А.Е. Кулаковского «Правила якутского
стихосложения» [1925], ставшая известной только после смерти поэта.
К ближайшему кругу произведений, возникших под сильным влиянием поэмы «Сон Шамана», следует отнести стихотворение «Пароход» («Борокуот аал»), написанное поэтом в том же 1910 г. Согласно авторской датировке 1924 г., оно было создано в 1910 г., хотя издано в числе первых публикаций в 1913 г., но в 1924 г. подверглось серьезной авторской доработке. Считается, что авторская воля полнее выражена в издании собрания сочинений поэта 1924-1925 гг. Мы не обладаем вариантом 1910 г., но сопоставительный анализ журнального и прижизненного изданий этого произведения говорит в пользу того, что по отточенности поэтической формы, упорядоченности формульных выражений вариант прижизненного издания предпочтительнее, чем журнальный. Кроме того, доработанность поэтической формы этого стихотворения намного больше сближает его с поэмой «Сон Шамана» и со стихотворением «Чабыргах», также идейно близким к определенным мотивам этой поэмы. Все это позволяет рассматривать эти произведения в том окончательном авторском виде, которое характеризует данный этап творческой эволюции поэта, и как определенную совокупность текстов одного времени, обладающих при всем том единством поэтического плана. Стихотворение относится к числу текстов, созданных поэтом одновременно с поэмой «Сон Шамана» (1910-е гг.), а потому стилистически и содержательно примыкает к тому кругу текстов, которые находились под ее непосредственным влиянием. В связи с этим наиболее показателен в нем тот тип и уровень авторского повествования, который определяет поэму «Сон шамана».
Стихотворение «Пароход» (1910) становится поворотным в творческой эволюции поэта и по своей значимости в этой связи не уступает поэме «Сон шамана», а в некоторых повествовательных моментах даже превосходит ее. Именно здесь явление «эпизации» как особой тенденции усиления повествовательности получает свое логическое завершение, а приемы эпической связанности текста, известные по поэмам, начинают претворяться здесь в рамках уже новой жанровой формы - хосоон.
Отмеченная тенденция приобретает в этом произведении несколько «персонифицирован-
ный» характер, подчиняя всю повествовательную структуру все более отчетливому выражению перволичной формы рассказывающего, при этом «точка зрения» героя и автора еще не разведены в достаточно мере и представляют собой совмещение того и другого. Текст начинается со вступления, в котором впервые в стихотворной форме хосоон прорисовывается ситуация «человека перед дорогой». Изначально мифологизировано само понятие «дороги», так как оно дается в ракурсе мифологически высокого слова, а в мотиве «пути-дороги» путешествующего человека находится место поискам утраченного (утопического) идеала, что соответственно становится движущей силой всего сюжетного развертывания текста. Близкое к лирическому «рассказывание» здесь предстает как самостоятельно значимое и композиционно упорядоченное изложение событий.
В то же время акцент с самих событий переносится на рассказ о себе. Позиция «я» рассказывающего (мин барахсан), акцентируемая в начале и в конце текста, оказывается намного сильнее собственно повествовательной части произведения. Исходная ситуация «человека путешествующего» - со всеми вытекающими отсюда последствиями поэтической саморефлексии - определяет и композиционное построение текста. «Перволичная» песенная форма здесь полностью сменяется повествовательной формой от 1-го лица, обрастающей типично повествовательными, а не песенными мотивировками, и в этом смысле приближается к эпической структуре, основой синтезирования которой становятся законы литературного построения текста.
Композиционно стихотворение распадается на три части: основную (повествовательную) и обрамляющую (начальную и конечную). Во многих случаях «стыковок» этих частей используется автором «эпическая» (или создающая подобие эпической) мотивировка в основной части повествования. При этом начальная и конечная части существенно отличаются от основной тем, что подчиняются не фабульной логике текста, а изложению сугубо субъективной точки зрения «рассказывающего» героя, обладающего вместе с тем не только определенным «взглядом», но и вполне осознанной оценочной позицией, через призму которой пропускается все увиденное.
Одним из существенных показателей типологической соотнесенности поэмы и рассматриваемого стихотворения является то, что в обоих текстах и в разных жанровых образованиях одного и того же времени появляется один и тот же повествовательный прием. Это прием ретардации - своеобразного замедления повествования, - встречающийся и в поэме, и в стихотворении 1910-х гг. Эпическая по своему происхождению ретардация, согласно А.Н. Веселовско-му [2007: 97, 124] включается в литературных условиях в разные жанровые контексты [Тома-шевский, 2002: 253]. Если в поэме ретардация включается в систему авторских повествовательных приемов, эпически объективирующих как «слово героя», так и повествование в целом, то в стихотворной форме хосоон ретардация связана с тенденцией усиления «я» лирического героя, с акцентированием субъективного характера его речи, но в том и другом случае, безусловно, восходит по своему происхождению к устной эпической традиции, к древнему приему «задержки» повествования.
То, что в разных жанровых формах реализуется одна и та же система повествовательных приемов, свидетельствует об общем уровне и типе авторской позиции, символизирующей собой определенный этап в эволюции авторского самосознания и в формировании поэтики автора. Ретардационные растяжения повествования в позднейшей литературе вряд ли следует каждый раз связывать непосредственно с эпическим жанром. Однако у А.Е. Кулаковского и в поэме, и в данном стихотворении речь идет, на наш взгляд, о ретардации исконно эпического происхождения, восходящей к эпическому жанру олонхо.
Еще одним произведением, близким к поэме А.Е. Кулаковского «Сон Шамана», причем как в повествовательном, так и идейном плане является его текст «Чабыргах» (1912). В свое время специально был проведен анализ именно этого произведения [Покатилова, 2023]. В данном случае необходимо добавить, что переосмысление формульного и повествовательного арсенала устной традиции получает в этом произведении Кулаковского свое логическое завершение -создание авторского литературного текста, ставшего поэтическим прорывом в осмыслении, в том числе тех ценностных представлений и
идей автора «Сна Шамана», которые нашли новое поэтическое выражение в относительно небольшом по объему «малом» жанре чабыргах. При этом идеи автора «Сна» (мотив вынужденного «переселения к Ледовитому Морю») приобретают в контексте его творческих поисков 1910-х гг. новое «повествовательное» решение в литературной поэтике этого произведения, где представлена неожиданная для читателя проекция авторских идей на формульный язык традиции.
Рассмотренные здесь и другие произведения А.Е. Кулаковского начала 1910-х годов («Спор разума и сердца», 1912, «Алгыс среднему поколению», 1912, отчасти «Ручей», 1914) позволяют говорить об определенном единстве этого этапа эволюции поэта, которое находит выражение в композиционной цельности, в развернутой повествовательной структуре, в стилистической отточенности создаваемого поэтического языка во всех без исключения текстах этого времени, символизирующих собой расцвет новой целостной поэтической системы индивидуального автора, в которой определяющим становится «поэтическое начало», доведенное до эстетического совершенства поэтической формы литературного произведения.
Заключение
Анализ произведений А.Е. Кулаковского начала 1910-х гг. позволяет выделить этот этап как один из наиболее значимых, «ренессансных» периодов расцвета его творчества, обозначившего решительный переход автора от переосмысления фольклорных жанров к созданию литературных текстов, в основе которых - совершенно другой, авторский принцип целостного структурирования, неизвестный устной традиции. Впервые в ранней литературе А.Е. Кулаковским осмысляется и придается самостоятельный статус поэтической форме как таковой. Она формируется уже в раннем его творчестве в результате переосмысления языкового (в широком понимании) материала собственной автохтонной традиции и преломления разных составляющих инонациональных литературных и книжных традиций, сложного синтеза всего этого в собственном поэтическом творчестве, что определило истоки литературной поэтики А.Е. Кулаковского.
В зарождающейся литературе формировалось такое отношение к поэтическому слову, при котором ощутимее становилась его условность. В определенной степени «отчужденность» слова от автора, пользующегося этим словом, предопределяла дистанцию между «текстом» и «автором». Степень дистанциро-ванности автора от создаваемого им текста не в последнюю очередь определялась тем, какой «языковой» (в широком значении) материал был положен в основу текста. Кулаковский как автор не был ограничен в своих возможностях, он мог использовать элементы поэтического слова и «своей», и «чужой» традиции. В этой плоскости проанализированы поэма «Сон Шамана», в ее соотнесенности с первой его поэмой «Клятва Абаасы», а также определенный круг произведений поэта этого времени, так или иначе близких к поэме «Сон Шамана» в эволюционном и повествовательном плане («Пароход», «Чабыргах» и др.), что позволяет говорить о влиянии этой поэмы на ближайшее и последующее творчество поэта. Однако этим не исчерпывается этапность центральной поэмы поэта для его творческой эволюции.
Целостная поэтика этой поэмы А.Е. Кулаков-ского определяется тем, что в ней представлен совершенно иной, литературный, тип тексто-образования, связанный, как подтверждает анализ, с доминированием в ней поэтической функции [Якобсон, 1975: 205-206; 1987: 80] на таких его уровнях, как сюжетный, ритмический, стилистический, повествовательный, связываемые Е.Д. Поливановым с понятием «поэтической техники» в литературе в целом [1963; 1973; 1991: 466]. Разработка именно этих уровней создает в поэме А.Е. Кулаковского целостность иного порядка - «литературность» [Якобсон, 1987: 81] этого текста, обусловленную иерархически сложной архитектоникой повествования.
Последовательная разработка в поэмах и стихотворениях поэта 1910-х гг. целостной повествовательной формы, автономной по отношению к другим уровням текста, ведет к сложению именно в этот период литературной поэтики А.Е. Кулаковского и окончательному формированию в его поэзии литературного типа авторства. В поэме «Сон Шамана» и стихотворении «Пароход», написанных в один и тот же 1910 год, находит выражение одна из сложней-
ших повествовательных форм в поэтике А.Е. Кулаковского, которая по-своему продолжает постоянные сближения с эпосом, намеченные еще в первой поэме («Клятва Абаасы»), и приближает именно здесь к разработке эпически объективированного повествователя в тексте, а также целостного авторского видения в стихотворении, в котором переплавлены все вновь возникающие формы повествования. Поэтическое начало в этих произведениях обнаруживает себя не только в ритмически организованных, собственно стихотворных частях произведения, но и в сложнейшей по смысловым наслоениям «прозаизированной» форме описания шаманского камлания и страшных пророчеств героя, в формульно-поэтическом описании железного парохода, в поэтизируемой рефлексии рассказчика по поводу отплытия этого парохода и по поводу «человека путешествующего». Таким образом, сфера «поэтического начала» оказывается задействованной в литературе как в стихотворной форме, так и в прозаической, включая промежуточные и переходные вариации между ними, типа «прозопоэтической» формы или «ритмической прозы» как таковой [Жирмунский, 1974: 679].
Тем самым литературная поэтика начинает строиться на принципиально новом понимании акта творчества в литературе, направленного больше на выявление авторской индивидуальности и отражения этого в тексте, чем на воспроизведение готовых форм и текстов в архаической традиции [Иванов, 2004: 133].
Список литературы:
Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советская Россия, 1979. 318 с.
Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: URSS, 2007. 648 с.
Емельянов Н.В. Сюжеты олонхо о защитниках племени / отв. ред. В.М. Никифоров. Новосибирск: Наука, СИФ РАН. 2000. 192 с.
Жирмунский В.М. Тюркский героический эпос. Ленинград: Наука, 1974. 724 с.
Иванов В.В. Лингвистика третьего тысячелетия. Вопросы к будущему. М.: Языки славянских культур, 2004. 206 с.
Кулаковский А.Е. Правила якутского стихосложения // Сборник трудов исследовательского обще-
ства «Саха кэскилэ». Вып. 1. Якутск, 1925. С. 76-79.
Кулаковский А.Е. Научные труды. Якутск: Кн. изд-во, 1979. 484 с.
Лорд А. Сказитель / перев. с англ. и комм. Ю.А. Клейнера и Г. А. Левинтона. М.: Восточная литература, 1994. 369 с.
Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. Изд. 2-е, исправл. М.: Восточная литература, 2004. 464 с.
Неклюдов С.Ю. Поэтика эпического повествования: пространство и время. М.: РГГУ, 2015. 216 с.
Ойунский П.А. О теории якутского стихосложения // Сочинения. В 7 т. Т. 7. Якутск, 1962. С. 121127.
Очерк истории якутской советской литературы / редкол. З.В. Гоголев [и др.]. М., 1955. 196 с.
Покатилова Н.В. От устной традиции к письменной в ранней литературе. Новосибирск: Наука, 2010. 248 с.
Покатилова Н.В. «Чабыргах» А.Е. Кулаковского. Текст и комментарии автора (О поэтической основе формулообразования) // Северо-Восточный гуманитарный вестник. 2023. № 1 (42). С. 108-119. DOI: 10.25693/SVGV.2023.42.1.010
Поливанов Е.Д. Общий фонетический признак всякой поэтической техники // Вопросы языкознания. 1963. № 1. С. 99-112.
Поливанов Е.Д. О приеме аллитерации в киргизской поэзии в связи с поэтической техникой и языковыми факторами других «алтайских» народностей // Проблемы восточного стихосложения. М., 1973. С. 100-106.
Поливанов Е.Д. Избранные работы: Труды по восточному и общему языкознанию / сост., послесл., ко-мент. и указ. Л.Р. Концевича. М.: Наука, 1991. 624 с.
Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект Пресс, 2002. 336 с.
Топоров В.Н. Пиндар и Ригведа. Гимны Пиндара и ведийские гимны как основа реконструкции индоевропейской гимновой традиции. М.: РГГУ, 2012. 216 с.
Элляй Уранхаев (Кулачиков С.Р.) Звукопись в якутской поэзии // Якутские зарницы. 1928. № 1. Янв.-февр. С. 40-48.
Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975. С. 93230.
Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. 462 с.
Кулаковский А.Е. Ырыалар-хо^оннор = Песни-стихи. Якутск: Кн. изд-во, 1957. 306 с. (На як. яз.)
Кулаковский А.Е. Ырыа-хо^он = Песня-стих. Якутск: Кн. изд-во, 1978. 296 с. (На як. яз.)
References:
Bakhtin M.M. Problemy poetiki Dostoevskogo [Problems of Dostoevskys poetics]. Moscow: Soviet Russia Publ., 1979. 318 p. (In Russian)
Ellyai Uranchaev (Kulachikov S.R.) Zvukopis' v ya-kutskoy poezii [Sound recording in Yakut poetry]. Ya -kutskie zarnitsy [Yakut lightning].1928. № 1. January -February. Pp. 40-48. (In Russian)
Emel'yanov N.V. Syuzhety olonkho o zashchitnikakh plemeni [Plots of olonkho about the defenders of the tribe]. Edit. V.M. Nikiforov. Novosibirsk: Science Publ., 2000. 192 p. (In Russian)
Ivanov V.V. Lingvistika tret'ego tysiacheletiia. Vo-prosy k budushchemu [Linguistics of the Third Millennium. Questions for the Future]. Moscow: Languages of Slavic Culture Publ., 2004. 206 p. (In Russian)
Kulakovsky A.E. Pravila yakutskogo stikhoslozheni-ya [The Yakut versification rules]. Sbornik trudov issle-dovatel 'skogo obshchestva "Sakha keskile" [Collection of works of the research society "Sakha Keskile"]. Issue 1. Yakutsk, 1925. Pp. 76-79. (In Russian)
Kulakovsky A.E. Pesni-Stikhi [Songs - Poems]. Yakutsk: Yakut Book Publ., 1957. 306 p. (In Yakut)
Kulakovsky A.E. Pesnya-Stikh [Song - Poem]. Yakutsk: Yakut Book Publ., 1978. 296 p. (In Yakut)
Kulakovsky A.E. Nauchnyye Trudy [Scientific works]. Yakutsk: Yakut Book Publ., 1979. 484 p. (In Russian)
Lord A. Skazitel [Storyteller]. Translation from English and comm. Yu.A. Kleiner and G.A. Levinton. Moscow: Eastern Literature Publ., 1994. 369 p. (In Russian) Meletinskiy E.M Proiskhozhdenie geroicheskogo eposa. Rannie formy i arkhaicheskiye pam'iatniki [Origins of heroic epos. Early forms and archaic artifacts]. Ed. 2nd, corrected. Moscow: Eastern Literature Publ., 2004. 463 p. (In Russian)
Neklyudov S.Yu. Poetika epicheskogo povestvovani-ya: prostranstvo i vremya. [The poetics of epic storytelling: space and time]. Moscow: Russian State University for the Humanities Publ., 2015. 216 p. (In Russian)
Ocherk istorii yakutskoy sovetskoy literatury [Essays on the history of Yakut soviet literature]. Moscow: Science Publ., 1955. 360 p. (In Russian)
Oyunskiy P. A. O teorii yakutskogo stihoslozheniya. [On the theory of Yakut versification]. Sochinenija [Works]. In 7 vols. Vol. 7. Yakutsk, 1962. Pp. 121-127. (In Russian)
Pokatilova N.V. Ot ustnoy traditsii k pismennoy v ranney literature [From oral to written tradition in early
literature]. Novosibirsk: Science Publ., 2010. 248 p. (In Russian)
Pokatilova N.V. "Chabyrgakh" Kulakovskogo. Tekst I kommentarii avtora. (O poeticheskoy osnove formu-loobrazovaniya) ["Chabyrgakh" of Kulakovsky. Text and comments by the author. (On the poetic basis of formula formation). Severo-vostochnyy gumanitarnyy vest-nik [North-Eastern Journal of the Humanities]. 2023. № 1 (42). Pp. 108-119. DOI: 10.25693/SVGV.2023.42. 1.010 (In Russian)
Polivanov E.D. Obshchij foneticheskij prinzip vsya-koj poeticheskoj tekhniki. (1937) [The general phonetic principle of all poetic technique]. Voprosy yazykoznani-ya [Questions of linguistics]. 1963. № 1. Pp. 99-112. (In Russian)
Polivanov E.D. O priyome alliteratsii v kirgizskoy pozii v svyazi s poeticheskoy tekhnikoy i yazyko-vymi faktorami drugikh "altayskikh" narodnostey [On the reception of alliteration in Kyrgyz poetry in connection with the poetic technique and linguistic factors of other "Altai" peoples]. Problemy vostoch-nogo stikhoslozheniya [Problems of Eastern versification]. Moscow: Eastern Literature Publ., 1973. Pp. 100-106. (In Russian)
Polivanov E.D. Izbrannye raboty: Trudy po vostoch-nomu i obshchemu yazykoznaniyu [Selected Works: Works on Oriental and General Linguistics]. Comp., afterword, comment. and decree L.R. Kontsevich. Moscow: Eastern Literature Publ., 1991. 624 p. (In Russian) Tomashesky B.V. Teoriya literatury. Poetika [Theory of literature. Poetics]. Moscow: Aspekt Press Publ., 2002. 336 p. (In Russian)
Toporov V.N. Pindar i Rigveda. Gimny Pindara i ve-dijskie gimny kak osnova rekonstrukcii indoevropejskoj gimnovoj tradicii [Pindar and the Rig-Veda: Pindaric and Vedic hymns as base for reconstructing Indo-European hymn tradition]. Moscow: RSUH Publ., 2012. 216 p. (In Russian)
Yakobson R.O. Lingvistika i poetika [Linguistics and poetics]. Strukturalizm "za" i "protiv" [Structuralism "for" and "against"]. Moscow: Progress Publ., 1975. Pp. 93-230. (In Russian)
Yakobson R.O. Raboty po poetike [Works on poetics]. Moscow: Progress Publ., 1987. 462 p. (In Russian) Veselovskij A.N. Istoricheskaya poehtika [Historical poetics]. Moscow: URSS, 2007. 648 p. (In Russian)
Zhirmunsky V.M. Tyurkskiy geroicheskiy epos [Turkic heroic epic]. Leningrad: Science Publ., 1975. 724 p. (In Russian)
Сведения об авторе:
Покатилова Надежда Володаровна - д.ф.н., профессор, г.н.с., зав. отделом фольклористики и литературоведения Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН; г. Якутск, Российская Федерация;
https://orcid.org/0000-0002-2869-1400;
pnv_ysu@mail.ru
Information about the author:
Pokatilova Nadezhda Volodarovna - Dr. Sci. (Philology), Professor, Chief Researcher, the Head of the Department of Folklore and Literary Studies of the Institute for Humanities Research and Indigenous Studies of the North SB RAS; Yakutsk, Russian Federation;
https://orcid.org/0000-0002-2869-1400; pnv_ysu@mail.ru
