CC BY
10
об одном из аспектов исторической поэтики: генезис и эволюция авторского начала в ранней литературе
Н.В. ПОКАТИЛОВА
ON ONE OF THE AspEds OF HIsTORIcAL pOETIcs: ORIGm And
evolution of authorship in the early literature
N.V POKATILOVA
На материале творчества первого якутского поэта - А.Е. Кулаковского прослеживается становление индивидуального, авторского начала, тесно связанного с осмыслением понятий «слово» и «поэтическое слово». При этом ранняя литература рассматривается как модель формирования кардинально нового типа авторства, по сравнению с устной традицией, что приобретает типологическую значимость при разработке определенных аспектов исторической поэтики.
Ключевые слова: устная традиция, поэтический язык, авторство, лирическое начало, историческая поэтика.
The creative work of A.Ye. Kulakovsky, the first Yakut poet, serves as a material to trace back the formation of authorship, which is closely connected with understanding the notions of “a word” and “a poetic word”. The early literature is considered a model of establishing an absolutely new type of authorship, in comparison with the oral tradition, which becomes typologically significant when developing certain aspects of historical poetics.
Keywords: oral tradition, poetic diction, authorship, lyrics tradition, historical poetics.
Одним из аспектов разработки исторической поэтики является проблема генезиса поэтических форм. Особая роль среди поэтических форм древней словесности отводится зарождению лирического начала, становлению собственно авторской лирики, в корне отличающейся от архаических форм словесности. Возникновение лирического начала, синонимически понимаемого как авторское, индивидуальное начало, напрямую связано с формированием категории авторства. Принципиальное отличие устной традиции от позднейшей письменной (литературной, в частности) традиции как раз упирается в сложный, неоднозначный процесс становления индивидуального, авторского начала, или «осознанного типа» авторства, по определению М.И. Стеблин-Каменского [1: 128].
Теоретические результаты исследований в этой области исторической поэтики, представленные в работах А.Н. Веселовского, Е.М. Мелетинского, П.А. Гринцера, А.В. Михайлова [2], позволяют вплотную приблизиться к постановке этой проблемы фактически на любом материале. О предпочтении «частного материала, по тем или иным соображениям, наиболее подходящего для выведения общих закономерностей», - писал в свое время М.И. Стеблин-Каменский [1:128-129]. Сознательное ограничение в этом случае рамками одной национальной традиции имеет определенный методологический смысл. Только в пределах одной, имманентно обозначенной традиции, представляется возможным проследить конкретный путь становления данной литературы, тем более, если учесть, что генезис, в отличие от общего характера эволюции, является, по определению Ю.Н. Тынянова, «изучением индивидуальной изменчивости» [3: 526].
В разработке проблемы генезиса поэтических форм особую значимость приобретает материал литератур, имеющих сравнительно недавнюю хронологию развития. Генезис так называемых «младописьменных» литератур, возникших в ХХ веке
и не имевших предшествующего опыта формирования книжных традиций, - это особая исследовательская плоскость, недостаточно изученная и вместе с тем вполне научно обоснованная. Особенность и общность младописьменных литератур, основана, по крайней мере, на двух моментах. Во-первых, в силу «ускоренного» (по Г.Д. Гачеву) развития многие фазы эволюции оказываются редуцированными, что позволяет более отчетливо проследить общие закономерности перехода от фольклора к литературе и становления собственно литературы. Во-вторых, установлено, что в младописьменных литературах даже в результате обретения письменности устная традиция не теряет своей актуальности и сохраняет свою продуктивность как в период их становления, так и в процессе последующей эволюции. В этом случае понятие «ранней литературы» или «раннелитературной» традиции применительно к младописьменным литературам приобретает типологический смысл и подключается к представлению об общей типологии литературного процесса, о стадиальном различии его этапов, а также служит основанием для широкой типологии в соотношении устной и письменной традиций.
В качестве объекта исследования рассматривается одна из «младописьменных» традиций - якутская литература, возникшая в первые два десятилетия ХХ века. Выбор этого материала обусловлен тем, что процесс генезиса прослеживается на конкретных текстах. Достаточная степень документированности материала «младописьменной» литературы, причем ее раннелитературного этапа, позволяет проследить, как конкретно происходит переход, по определению А.Н. Веселовского, «от певца к поэту», от предания к личному творчеству, по своей насыщенности составляющий целую эпоху в истории словесности. Этот этап типологически осмысляется как синхронный аспект перехода от устной традиции к письменной, от одного типа трансляции культуры к другому. Однако типологически в ранней литературе «осознание авторства» могло проявиться совершенно неожиданным образом, а именно: как вариант, генетически связанный со становлением индивидуального, ярко выраженного поэтического языка.
Формирование индивидуального поэтического языка в якутской традиции связано с именем первого поэта - А.Е. Кулаковского. Уже первые критики (К. Леонтьев, Н.М. Заболоцкий) отмечали присущее поэзии А.Е. Кулаковского стилевое единство, наличие определенного стилевого качества, характерного только для него и ведущего к понятию индивидуального поэтического языка. Своеобразная типология авторского повествования в поэзии А.Е. Кулаковского связана с формированием в его творчестве собственно литературных представлений о слове, а также индивидуального поэтического языка. В этой связи следует выявить разные этапы художественного осмысления поэтом «слова» вообще (тыл в значении «язык, речь») и «поэтического слова» (уус тыл) в особенности.
В самых ранних сочинениях поэта «слово» предстает нерасчлененным, не выделенным из общих ритуально-мифологических представлений, оно еще сохраняет многозначность породившего его магического и мифологического контекста. Именно с такой моделью мифопоэтического слова сталкиваемся мы в переработках и имитациях фольклорных текстов («Алгыс Байанаю», «Клятва-андагар древнего якута»), а также в песнях, восходящих к традиционному фольклору. Слово здесь - творящее, как бы одушевленное, приобретающее иногда даже черты живого существа. Не случайно к нему обычно применяется выражение айа-кэрдэ («творя-созидая», букв.: «делая»). На этом этапе происходит своего рода онтологизация слова как творческого, изначального, созидающего, первотворящего начала.
На следующем этапе в поэзии Кулаковского происходит своего рода спецификация слова, оно становится чьим-то, принадлежащим кому-то. Связано это было со стремлением автора охватить в своем поэтическом творчестве разнородный материал действительности, отраженный в языке. Отсюда возникает момент осознания условности языка вообще и слова, в частности. Процесс этого осознания прослеживается как в интерпретации Кулаковским фольклорного материала («Песня столетней старухи», «Скупой богач», «Портреты якутских женщин» и др.), так и в творческой переработке заимствованного литературного материала, в том числе материала русской литературы («Клятва Демона», «Дары Реки»). Этот тип осмысления слова характеризуется его выделенностью из общего ритуально-мифологического контекста и соответствующей функции текста. Осознание принадлежности слова позволяет вводить в текст чужую речь, хотя на первых порах это может осуществляться лишь в виде включения в речь героя малых жанров (паремий, загадок, элементов чабыргаха-скороговорки), причем соответствующим образом акцентированных ироническим или сатирическим отношением к слову героя. Тем самым для этого этапа в целом показательно переключение внимания на «слово героя». Героем может стать и своего рода «повествователь», тот, от лица которого ведется рассказ («Танец по-вилюйски»). Именно в этом случае уделяется особое внимание различным вариациям и комбинациям слова как такового: сплетению слов, игре словами, обыгрыванию метафорического и прямого значения слова, синонимическому, иногда омонимическому варьированию подбираемых слов, основанному в большинстве случаев на их аллитерационном созвучии.
Новое обращение к традиции с иных повествовательных позиций, впервые обозначенное в стихотворении «Пароход», а затем синтезированное в поэме «Сон шамана», приводит еще к одному решительному шагу в поэтике Кулаковского - к осознанию условности изображаемого слова и поэтического языка всей традиции в целом. В поэме «Сон шамана» динамичность точки зрения героя, вначале сфокусированной в исходном «взгляде», то сужающемся до субъективно выраженной позиции («Если говорить о моем мнении, то оно таково...»), то расширяющемся до вселенского масштаба шаманского предвидения, создает «отчужденный» от автора образ героя. Точка зрения, видение (как сно-видение) героя становится той литературной условностью, через которую осуществляется авторское постижение мира и создается пространство текста.
На авторские представления о слове проецируется понимание поэтического языка как широких возможностей, так как слову доступно всё, включая возможность охватить любую внетекстовую реальность (тому пример - драматизация повествования от первого лица в «Песне пьяного буржуя»). В этом плане показательны эксперименты Кулаковского 20-х годов. С одной стороны, в произведениях, не связанных с устной традицией, они приводят к условности самой стихотворной техники («Рассказ старика», «Самолет» и др.), с другой, в произведениях, более-менее (иногда только сюжетно или в тематическом плане) связанных с фольклором, на новом уровне обыгрываются мифологические представления о слове.
Быть певцом в устной традиции означало владеть словом, стихотворной формой, уметь слагать слово (тыл хосооно), обладать им (тыл ос мааны), т.е. обладать умением, подобным умению что-либо делать. Певец, у которого есть «язык», «слово», обладает даром, «имеет слово» (тыллаах). Более высокая степень обладания этим даром означала, что у Певца «есть песня» («свой тойук»). Обращения к нему строятся в этом случае не иначе, как «обладающий песней» (в другом варианте -
тойуком) или просто «имеющий песню», «имеющий тойук» (ырыалаах, тойукта-ах) по аналогии с выражением «имеющий слово». Обладавший «своей песней» мог уже воздействовать на окружающее, «очищать песней».
В устной традиции выстраивалась определенная система представлений о божественной предначертанности судьбы Певца. Эта система предстает как принципиально двуплановая: с одной стороны, божественное сотворение Певца было «творением» в высоком значении (сотворил, говорят) по аналогии с созданием всего в мире, а с другой, сам процесс творения отличался «ремесленным» подходом и описывался понятиями «делания», «изготовления». Божественное вмешательство в судьбу Певца проявлялось в том, что в него «вкладывали» тыл («слово», «язык») или даже тыл иччитэ («дух-иччи слова»).
В поэзии же Кулаковского мифологическая семантика предстает в достаточно сложном, опосредованном виде - в сочетании с целой системой переходных форм, промежуточных вариаций, не всегда отчетливо выражающих мифологические мотивы в «чистом» виде.
Новая жанровая форма, появившаяся в литературе, хосоон (стихотворное произведение, полностью отделенное от мелоса, напева), во многом стимулировавшая разработку перволичной формы речи героя и автора-повествователя в качестве лирического героя повествования, дает неизвестный устной традиции тип трансформации мифологической семантики.
В поэтической системе Кулаковского свернутый вариант мифологического мотива первотворения видоизменяется в двух аспектах: (1) в мотив «творения словом» и (2) в мотив творения кем-то («мое», «его» творение). Первая из этих модификаций представляет собой вариацию достаточно устойчивого в устной традиции мотива «творения песней» (творение тойуком). Вторая, пожалуй, самая значительная модификация, представляет собой литературную переакцентуацию традиционного мотива рождения человека. В поэзии Кулаковского он преобразуется в мотив «рождения поэта (певца)» и творения им поэтического мира. Рождение Певца (стихотворение «Певец») традиционно осмысливается как сотворение человека, способного «творить песней», по аналогии с сотворением мира и созданием любой вещи.
В одной из поздних поэм А.Кулаковского «Наступление лета» семантически расширяется мотив «творения словом», в повествовательном плане его углубление связано с мотивом творения не только песней (или ее разновидностью - тойуком), что известно и по устной традиции, но и творения стихом (хосоон), рассказом, историей (кэпсээн, остуоруйа), то есть своего рода нарративным текстом, понятиями, характеризующими уже литературное осознание жанров.
Более того, в поэзии Кулаковского постепенно формируется несколько иное, по сравнению с традиционным, отношение к Певцу. Прежде всего, подчеркивается мотив избранничества певца, предопределенности его судьбы, что постепенно трансформируется в представление об индивидуальном «пути» в судьбе поэта. Этот комплекс мотивов впервые реализуется в стихотворном послании «В.Ф. Артамонову», как специфически преломленная «точка зрения» особого типа героя - Поэта, имеющего «свою биографию». Биография поэта литературно переосмысляется как особая тема в «мифологической» интерпретации своего поэтического пути, как «дороги страданий, лишений» поэта, в «страннические» мотивы творчества, во включении элементов родословной в литературный текст.
Как закономерный итог всего этого для позднего Кулаковского характерен круг раздумий о Певце традиции. В поэме «Наступление лета» впервые в якутской литературе
появляется образ Певца как творца особой поэтической реальности, а объектом изображения становится процесс творения словом особого мира. Обозначенный семантический слой мотивов стал возможен благодаря разработке в литературном тексте позиции «стороннего наблюдателя». Формирование этой повествовательной позиции связано с появлением у Кулаковского дополнительных авторских интенций в слове героя, с разрастанием системы мотивировок, принимающих характер авторских отступлений, с появлением двуплановой смысловой перспективы в «я»-форме лирического героя.
Возвращение к устной традиции с новых позиций выражения авторского «я» совпадает с началом перехода в якутской поэзии к лирическому типу повествования.
Таким образом, внутрисистемная перестройка существующего поэтического языка традиции в начальный период творчества (1905-1910 гг.) сменяется этапом создания «своего» поэтического языка (1912-1917). Его формирование самым тесным образом было связано с осознанием условности языка поэзии вообще. Если на первом этапе условность поэтического осмысления выражалась преимущественно в специфической организации речи героя («Песня столетней старухи») или лирического «повествователя» («Танец по-вилюйски»), то дальнейшее развитие языка поэта связано с осознанием условности поэтического языка традиции в целом. Результатом этого явились литературные имитации архаических жанров традиции («Алгыс по-старинному», 1916; «Клятва древнего якута», 1921), художественное осмысление синтезирующих возможностей самой поэтической речи («Пароход», поэма «Сон шамана»).
Новый тип авторского повествования был связан с последовательным развитием лирического «я», представлявшего собой такой тип объективации героя, который реализовывался не только через позицию героя, но и через «я»-поэта, как новый тип выражения авторского «я». Это привело к осознанию условности языка самого поэта, который осмысляется как возможность охватить словом любую внелитера-турную реальность («Песня пьяного буржуя» и другие «авторские» стихотворения 1917-1921 годов). Именно к этому времени поэтическую манеру Кулаковского можно считать вполне сложившейся.
Значение Кулаковского в том, что он впервые в ранней литературе придал самостоятельный статус поэтической форме как таковой. В его представлении эта форма ассоциировалась прежде всего с аллитерационным стихом традиции. Примечательно, что осознание авторства в ранней якутской литературе происходит не в прозе, а в поэзии. В унаследованной традиции ранней литературой сознательно отбирается наиболее действенный арсенал поэтических средств. Именно «поэтическая» (т.е. «песенная» - от ырыа-песня) форма в устной традиции, а впоследствии «песенностихотворная» (от ырыа-хосоон, песня-стих) в раннелитературной традиции была намного ощутимее, чем «прозаическая», что восходит к глубинным мифологическим истокам поэтической традиции и основывается на представлении о ритуальномагической действенности поэтического слова. (Статья выполнена в рамках АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы 2009-2011», проект №2.1.3/5451).
Литература
1. Стеблин-КаменскийМ.И. Историческая поэтика. - Л.: Наука, 1978.
2. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. - М.: УРСС, 2007. - 648; Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания / Отв. ред. П.А. Гринцер. - М.: Наследие, 1994. - 511 с.
3. ТыняновЮ.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977.
