CC BY
71
22 тыс. ссыльных. Впоследствии многие из них погибли в годы Большого террора и на фронтах Отечественной войны. «Полное восстановление всех спецпереселенцев в политических правах, -отмечается в книге, - произошло в Магнитогорске в марте 1948 г., т.е. общий срок магнитогорской ссылки оказался равным 18 годам» (с. 109).
М.М. Минц
2018.02.022. ДУНАЕВА Ю.В. СТАЛИНСКИЕ РЕПРЕССИВНЫЕ КАМПАНИИ КАК ПРЕДМЕТ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ. (Обзор).
Ключевые слова: СССР; политика репрессий; процесс «Промпартии» 1930 г.; политические кампании; идеологические кампании.
Репрессии, проводимые советской властью в годы сталинизма, с историографической точки зрения представляют собой отдельное исследовательское поле со своей источниковой базой, подходами и ракурсами. В настоящее время это поле активно формируется и развивается. Кроме описания и анализа значительного массива неизученных и неопубликованных материалов разрабатывается и уточняется терминология, реконструируется «внутренняя логика» процессов, анализируются их причины и следствия. Репрессии изучаются в разных масштабах и, если можно так выразиться, на разных фонах и уровнях.
По-прежнему большую роль в заполнении белых пятен в истории сталинизма играют публикации архивных документов и материалов. Поэтому обзор начинается с источниковой публикации, точнее сказать, со статьи, предваряющей книгу «Судебный процесс "Промпартии" 1930 г.: Подготовка, проведение, итоги» (2). В статье дело «Промпартии» рассматривается как один из эпизодов в репрессивных кампаниях «раннего сталинизма», также показано, как это дело использовалось правительством во внутренней и внешней политике. Другое исследование - книга В.В. Тихонова (3) -представляет собой анализ идеологических и научных кампаний и дискуссий периода «позднего сталинизма». И завершается обзор работой А. Кимерлинг (1), в которой автор показывает, что «кампания» как явление была неотъемлемой частью жизни общества в
сталинский период, проявлялась она в самых разных видах, от репрессивных до избирательных. Таким образом, эти три книги, отобранные из обширного массива изданий, посвященных репрессиям, демонстрируют вариативность изучения темы.
В обзоре основное внимание будет уделяться не ходу и участникам процессов и кампаний, а тому, как историки освещают их, в каком ракурсе и на каком фоне, с помощью каких подходов анализируется материал, какую терминологию используют авторы.
В серии «Архивы Кремля» подготовлена двухтомная работа «Судебный процесс "Промпартии" 1930 г.: Подготовка, проведение, итоги». Первый том вышел в 2016 г., а второй готовится к печати. В первый том вошли «документы и материалы, делопроизводства Политбюро, отразившие стратегические решения по руководству подготовкой и проведением процесса. Во вторую книгу войдут источники, отразившие технологию реализации директив Политбюро государственными (судебными и специальными) органами» (2, с. 5).
В первой книге публикуются документы и материалы из РГАСПИ, фонда Политбюро ЦК ВКП (б), хранящиеся в Архиве Президента РФ. Основной массив документов составляют протоколы допросов, рассылавшиеся высшему партийному руководству, с июня 1929 г. по 23 ноября 1930 г. В том числе лиц, не выведенных на процесс. Еще одна группа документов - «протестные» письма и обращения в Политбюро и лично к И. В. Сталину; ряд документов, показывающих работу органов ОГПУ по выявлению на местах «специалистов-вредителей»; Постановления Политбюро ЦК ВКП(б). Издание снабжено комментариями, биографическими справками.
В предисловии - статье С.А. Красильникова «"Вредительские" судебные политические процессы в СССР 1928-1931 гг.: Природа, формы, смыслы» дело «Промпартии» тщательно и подробно рассматривается на общем фоне сталинской политики и борьбы за власть среди высшего руководства партии. Автор показывает предысторию, причины, цели, задачи и итоги процесса.
В советской историографии открытые / показательные судебные процессы («Шахтинское дело», дело «Промпартии» и т.п.) оценивали как направленные на разгром и обезвреживание антисоветских, контрреволюционных групп и их лидеров. Альтернатив-
ная точка зрения, представленная в среде «инакомыслящей» интеллигенции, рассматривала их как проявление охранительно-репрессивной политики большевиков, направленной против реальных, потенциальных или даже виртуальных противников, отмечается в статье.
Как показывают документы, от начала и до конца процесс был задуман И.В. Сталиным и поддержан высшим партийным руководством и проходил под их непосредственным контролем. Этот процесс задумывался не только как показательный репрессивный, но и как фактор, который должен был в свое время сыграть определенную роль во внешнеполитическом курсе страны. И.В. Сталин не просто уделял внимание процессу, он расставлял фигуры на сцене, продумывал мизансцены и руководил им от начала до конца. «Отталкиваясь от переписки внутри высшего партийного руководства летом-осенью 1930 г. (прежде всего, переписки Сталина и Моло-това), можно установить, что к середине 1930 г. масштабы и интенсивность арестов органами ОГПУ по различным "линиям", "вредительским", прежде всего, достигли такого уровня, который требовал политического решения: расставить приоритеты в дальнейших шагах по прагматическому использованию потенциала арестованных в интересах сталинского руководства. Общий формат задавался установкой на то, что в стране будто бы существовала целая сеть антисоветских групп и организаций, опиравшихся на государственные учреждения и предприятия. Модель "вредительского центра", апробированная на "Шахтинском деле", в первой половине 1928 г., была отчасти ограничена тем, что "вредительство" будто бы было "разгромлено" до того, как сложилась мощная и разветвленная централизованная организация. Заказ сталинского руководства для ОГПУ состоял в том, чтобы "вскрыть" более "мощные", надведомственные структуры, много опаснее "отраслевых". В реализации подобной установки Сталин принял весьма деятельное участие. Его письма Молотову и Менжинскому свидетельствуют о том, что Сталин непрерывно вел поиск ключевых звеньев для конвертирования "контрреволюционных угроз" в политический капитал» (2, с. 26). Тезис о том, что Сталин играл ключевую роль в фабрикации процесса, поддерживается авторитетным исследователем сталинизма историком О.В. Хлевнюком, подчеркивает автор.
Процесс «Промпартии» в отличие от «Шахтинского дела» и процесса «меньшевиков» не получил должного освещения в советской и российской историографии. Процесс оценивался просто как контрреволюционный, что обусловливалось основными тенденциями историографии.
С.А. Красильников рассматривает процесс «Промпартии» с точки зрения смыслов, или целеполагания «вредительских» процессов 1920-1930-х годов, и в двух измерениях - внешне- и внутриполитическом. В деле «Промпартии» использовался «французский след» - сталинское руководство отводило французской стороне роль организатора вероятной интервенции, назначенной на 1930 или 1931 г. В ходе судебных заседаний весьма обтекаемо шла речь о французских правительственных и дипломатических кругах, якобы контактировавших с руководством мифической «Промпар-тии», дававшей ей средства и прямые указания для антисоветской деятельности. Согласно советской пропаганде, интервенцию планировали Р. Пуанкаре (бывший премьер-министр Франции) и
A. Бриан (министр иностранных дел), а торгпред посольства Л. Кифер был координатором связей французов и «промпартий-цев». С.А. Красильников предполагает, что выбор Франции «лидером интервенции» обусловлен осложнениями в дипломатических отношениях двух стран в 1930-1931 гг. Свою роль сыграло то, что в октябре 1930 г. французское правительство приняло декрет о фактическом запрете значительной части советского экспорта. Несмотря на требования советской стороны, до марта 1931 г. французы отказывались отозвать своего торгового представителя. Более того, французский посол Ж. Эрбетт демонстративно приходил на судебные заседания процесса вместе с Л. Кифером.
Процесс «Промпартии» использовался в политической борьбе в верхних эшелонах власти. С. А. Красильников объясняет это следующим образом. «Шахтинское дело» было одним из факторов, расколовших Политбюро на сталинскую группировку и умеренную часть, позже обозначенную как «правые уклонисты» (А.И. Рыков,
B.В. Куйбышев, Н.И. Бухарин и др.). Во время этого процесса для членов ЦК и ЦКК стали рассылаться протоколы допросов обвиняемых - крупных специалистов и управленцев. В этих показаниях встречались фамилии партийных деятелей, которые были вынуждены как-то оправдываться и писать «покаянные» письма. Среди
архивных документов по делу «Промпартии» есть письма В. Ксандрова, П. Мостовенко и других лиц, утверждавших свою непричастность к «Промпартии». Но в показаниях «лидера Промпартии» профессора Л.К. Рамзина с конца сентября 1930 г. подчеркивалась близость взглядов «правых коммунистов» и «вредителей». В это же время (сентябрь - октябрь 1930 г.) Л.К. Рамзин давал собственноручно написанные показания, в которых описал структуру организации, в которую были включены к тому же террористические группы, ставившие своей целью покушение на Сталина и руководителей государства.
В показаниях других участников процесса упоминались связи и контакты «промпартийцев» с некоторыми известными членами партии и представителями «правых». Например, в показаниях Е.Ф. Евреинова прямо говорилось, что члены «Промпартии» вместе с правым блоком внутри ВКП (б) и с «Трудовой крестьянской партией» ставили одной из своих целей создание коалиционного правительства из представителей вышеупомянутых организаций. Возглавить его должен был А.И. Рыков, в состав правительства вошли бы Л.К. Рамзин, Н.И. Бухарин, М.П. Томский и др. Это подтверждалось и «показаниями» Л.К. Рамзина. На этой основе И.В. Сталин начал выстраивать свою интригу против Н.И. Бухарина, предполагает С. А. Красильников. Показания Л.К. Рамзина были разосланы членам и кандидатам ЦК и ЦКК в количестве 500 экз. «Судя по гигантской рассылке рамзинских "показаний", Сталин не только перевел подготовку будущего процесса "Промпартии" на новый уровень, окончательно отведя Рамзину в нем главную роль, но и провел "блестящую" аппаратную интригу по политической дискредитации лидеров "правых", Бухарина и Рыкова» (2, с. 22).
Каждый из судебных политических процессов раннего сталинизма имел свою специфику, обусловленную временем, определенными целями. С.А. Красильников считает, что общей «первопричиной» этого и других процессов («шахтинского», дела «меньшевиков» и т.п.) «выступал глубокий системный кризис институтов власти в их взаимоотношениях с социумом. Будучи порождением кризисных явлений, судебные политические процессы (СПП) имели четко очерченное функциональное предназначение -выступать инструментами перенацеливания социального недовольства с институтов власти на другие объекты, в частности на "спе-
цов-вредителей" (охранительная функция), и поддержания мобилизационного состояния общества и его консолидирования в контексте наличия реальных или потенциальных / мнимых внутренних и внешних угроз» (2, с. 33-34). 1930 г., продолжает автор, был кризисным: «Кризис доверия основных групп социума к власти; внут-риэлитный кризис ("правоуклонисты"); государственный террор в отношении крестьянства; кризис в экономике, затрагивавший сферы производства и потребления населения; внешнеторговые коллизии (введение эмбарго в ряде стран на советский экспорт) и т.п.» (2, с. 34). Одновременно шли поиски моделей для будущих процессов, в ходе которых внутреннее вредительство выводилось на новый уровень - политическая борьба за власть в стране вместе с борьбой с потенциальной иностранной вооруженной агрессией. В разное время такими странами-агрессорами выступали Англия, Франция, Германия, Польша, Румыния.
Процесс «Промпартии» отличается максимальной оперативностью (восемь подсудимых, 13 дней суда) и широтой освещения: газеты буквально на следующий день публиковали стенограммы заседаний, из зала суда велась трансляция по радио; кроме традиционных выпусков короткой кинохроники для показов в кинотеатрах страны был снят первый документальный звуковой фильм. Материалы дела быстро переводились на иностранные языки и публиковались в прессе. На заседаниях суда присутствовали журналисты, в том числе иностранные, представители дипломатических кругов.
Лично И.В. Сталин и высшее руководство страны принимали самое активное и деятельное участие за кулисами процесса. Это сказалось на решении суда и на приговоре. Государственный обвинитель Н. В. Крыленко потребовал вынесения смертного приговора для пяти из восьмерых заключенных. Данное предложение было утверждено судом 7 декабря 1930 г. в 23 ч. 33 мин. (2, с. 38). Но днем ранее, на расширенном заседании Политбюро с участием руководства ЦК и ЦКК, было принято решение, фактически определившее помилование. Красильников ссылается на рукописную запись шифротелеграммы, адресованной партийному руководству республик и регионов, отправленной 7 декабря в 21 ч. 40 мин. (2, там же).
«О мотивах смягчения вынесенного судом приговора можно судить из переписки Сталина с Горьким, которому тот писал (письмо не датировано, но очевидно, что написано после 8 декабря): "Процесс группы Рамзина окончился. Решили заменить расстрел заключением на 10 и меньше лет. Мы хотели этим подчеркнуть три вещи: а) главные виновники не рамзиновцы, а их хозяева в Париже - французские интервенты с их охвостьем "Торгпро-мом"; б) людей раскаявшихся и разоружившихся советская власть не прочь помиловать, ибо она руководствуется не чувством мести, а интересами советского государства; в) советская власть не боится ни врагов за рубежом, ни их агентуры в СССР"» (2, с. 39).
Процесс «Промпартии», как утверждает С.А. Красильников, в чем-то предварил будущие Большие московские процессы, когда судили представителей научно-технической интеллигенции, старой и красной профессуры, и самих творцов вредительских процессов -высокопоставленных чекистов и представителей старой ленинской гвардии.
В исследовании В.В. Тихонова рассматривается, как организовывались и проходили идеологические кампании и дискуссии «позднего сталинизма» в московских и ленинградских научных и учебных заведениях (3). Книга состоит из аналитических и нарративных глав, в которых описывается сам ход кампаний1. В связи с тем, что в рамках обзора не рассматривается нарративная часть, перечислим те процессы, кампании и дискуссии, которым автор уделил внимание: Постановление по идеологическим вопросам 1946 г.; Постановление «Об идеологическом фронте»; борьба с буржуазным объективизмом; борьба с «безродным космополитизмом»; языковедческая дискуссия; дискуссия по политэкономии и др. Подробно излагая предысторию, ход и последствия идеологических кампаний, автор активно использует источники, приводя подробные и обильные цитаты, давая источникам «возможность говорить».
Прежде всего, историк представляет собственную характеристику советского общества и научного сообщества, выделяя те чер-
1 Реферат книги: Тихонов В.В. Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х - 1953 г.). - М.; СПб.: Нестор-История, 2016. - 424 с. - см.: РЖ История. - 2018. - № 2, 2018.02.023. -Прим. реф.
ты и особенности, которые сделали возможными идеологические чистки и проработки: централизованное^; сильная связь с государством; установка на изоляцию от мировой науки; идеологизи-рованность; на смену дореволюционным ученым-энциклопедистам пришли поколения ученых, знакомые только с марксистско-ленинской методологией.
В 1940-1950-е годы научное сообщество и бюрократия сращивались, выпускники вузов, иногда имеющие научные степени, охотно шли в чиновники, а некоторые чиновники, наоборот, возвращались в науку. Таким образом появилась группа «партийной интеллигенции» или «околонаучной бюрократии» (3, с. 13, 14). «Появление "партийной интеллигенции" привело к тому, что, с одной стороны, контроль над наукой усилился, хотя и смягчился внешне: теперь ее курировали чиновники, тоньше понимающие особенности работы и среды ученых. С другой стороны, они стали действенным каналом коммуникации научного сообщества и властных структур» (там же)
Историк дает определение, подробно рассматривает содержание, виды, формы, сходства и различия кампаний и дискуссий, предписанные им задачи. «Под идеологическими кампаниями понимается интенсивная серия мероприятий советской власти, нацеленных на утверждение нужных идеологических постулатов. Особенностью советской системы являлось то, что такие кампании стали нормой жизни и активно использовались в качестве элемента социальной мобилизации и проверки граждан на политическую лояльность» (3, с. 43). Кампании были одним из способов политизировать как частную, так и профессиональную жизнь граждан, «втянуть» их в сферу политической культуры, поясняет историк.
Некоторые исследователи используют уточняющие определения: «идеологические», «политико-идеологические», «идеолого-пропагандистские» и др. кампании. В.В. Тихонов пишет, что условно кампании можно разделить на кампании высокой и малой степени формализации. Автор разделяет кампании на проходящие «по известным правилам» и кампании «без правил». Например, чистки 1937 г. проходили без определенных внутренних правил, что привело к большому количеству арестованных и репрессированных. Но иногда, пишет историк, чистки проходили по определенным стандартам, и знающие эти стандарты люди могли избежать
худшей участи. «Существование правил поведения, следование которым позволяло минимизировать репрессии, заметно снижало количество жертв» (3, с. 44). Идеологические кампании «позднего сталинизма» проходили по неким правилам, что смягчало ситуацию и участь прорабатываемых.
Наряду с идеологическими кампаниями проводились «идеологические дискуссии». Обозначить точную границу между ними довольно трудно, подчеркивает В.В. Тихонов. Но можно отметить, что дискуссии имели наукообразный характер, в ходе дискуссии можно было высказывать разные точки зрения. Иногда дискуссии перерастали в полномасштабные кампании: «Дискуссионная поначалу сессия ВАСХНИЛ стала прологом кампании борьбы с объективизмом» (3, с. 44). Пусть и формально, но дискуссии были посвящены научным вопросам и имели более ограниченный эффект, в то время как кампания отличается тотальностью. Поэтому «борьба с объективизмом и космополитизмом - это кампании, а обсуждение вопросов языкознания и политэкономии - это дискуссия» (там же).
В. В. Тихонов уделяет внимание обстановке, сложившейся в советской науке, отмечает и подчеркивает ту степень готовности и инициативности, с которой ученые прорабатывали друг друга. Он поддерживает мнение историка науки А.Б. Кожевникова «о том, что послевоенные идеологические кампании и дискуссии отличались заметным разнообразием, как идейным, так и содержательным... Ученые ответили на такое "приглашение" власти многообразием конфликтов, преследуя разнообразные собственные цели, изобретательно комбинируя наличные культурные и риторические ресурсы, вступая в диалог с политиками на их языке и апеллируя к ним как арбитрам. При этом правила публичного поведения и языкового дискурса были в определенной степени заданными, но сохраняли достаточное пространство для импровизации, что приводило к тому, что исход разыгрываемого "поединка" был непредсказуем, а события становились совершенно непохожими друг на друга» (цит. по: 3, с. 45).
Кампании и публичные дискуссии являлись одним из способов контроля над советской наукой, который, по мнению автора, имел как институциональные (управление университетами, академическими институтами, финансирование), так и внеинституцио-
нальные формы: идеологическое давление, репрессии, поощрение, неформальный контроль за сообществом. Идеологические кампании, хотя и не были зафиксированы законом, являлись неотъемлемой частью работы научных учреждений. В.В. Тихонов неоднократно подчеркивает, что потенциально научные сотрудники всегда были готовы к проведению чисток и процессов. «Более того, и само научное сообщество, пройдя репрессии Гражданской войны и 1930-х годов, было психологически готово к репрессивным кампаниям, воспринимая их как ужасающую, но неотъемлемую и потому привычную часть действительности» (3, с. 45).
Если рассматривать кампании с точки зрения системы управления, то заметно, что они носили неофициальный характер, но последствия и результаты были официальными. Процессы проводились нерегулярно, и невозможно было предугадать, что будет объявлено неправильным и враждебным: «Ещё вчера можно было что-то говорить, а уже завтра это считалось преступлением» (3, с. 45). Кампании были массовыми, в них в той или иной степени принимало участие все научное сообщество. При этом роли иногда менялись - гонители могли стать преследуемыми. Ни одна идеологическая позиция не гарантировала безопасности. Обязательным элементом кампании было формирование образа врага, который морально, а иногда и физически уничтожался. Так же как и С.А. Красильников в предыдущей работе, В.В. Тихонов уделяет внимание формированию образа врага, подчеркивая, что в идеологических кампаниях использовались как враги внешние, так и внутренние. Особое значение образу внешнего врага стало уделяться с началом холодной войны.
Интересным элементом у В.В. Тихонова является представленная им трактовка фактора личности в проведении репрессий. В частности, он особо подчеркивает роль «маленького человека» (этому посвящена отдельная глава). Историк еще раз показывает, что хотя идеологические и репрессивные кампании задумывались сверху, они встречали активную поддержку снизу, со стороны «важных винтиков» сталинского механизма репрессий.
«"Маленький человек" - фигура в сталинской политической культуре чрезвычайно важная, а главное - эффектная и эффективная. "Маленький человек" - это человек, стучащий громко и самоотверженно. Даже если он и не всегда прав: что-то додумывает, о
чем-то сочиняет, сообщает непроверенные слухи, тем не менее, к нему следует прислушиваться и оберегать от притеснений местных, или ведомственных начальников» (цит. по: 3, с. 313). Автор приводит конкретные имена и примеры, как с подачи «маленького человека» могла начаться большая репрессивная кампания. Классическим можно назвать пример языковеда А.С. Чикобавы, чье выступление, с одобрения И.В. Сталина, стало началом кампании против марризма в 1950 г.
Многочисленные разоблачители «из народа», с «самых низов» давали ценную и необходимую информацию карательным органам, играли свою роль в партийных играх и борьбе номенклатурных кланов. Среди «маленьких людей» были и те, кто писал из лучших побуждений, борясь с реальными или вымышленными недостатками, или проблемами, но были и карьеристы, стремящиеся выслужиться, встречались и просто психически неуравновешенные люди. В среде науки и культуры роль «маленького человека» играли сотрудники и преподаватели провинциальных вузов, молодые специалисты, вспомогательный персонал академических институтов: «Они противопоставлялись авторитетным ученым, представителям столичной интеллектуальной элиты, обросшим званиями, материальными благами, и, как следствие, потерявшим бдительность и запутавшимся в паутине личных пристрастий» (3, с. 314). Научное сообщество выстраивалось по своеобразной клановой системе, вокруг маститого ученого возникала своего рода сеть из учеников, помощников, зависимых сотрудников и т.п. По мнению В.В. Тихонова, формирование подобных «сетей влияния» не могло не беспокоить вышестоящих начальников. Во-первых, нарушалась структурная однородность науки. Во-вторых, усложнялось управление из-за межклановых войн и дрязг. Положительным моментом было наличие явных лидеров, которые транслировали необходимые власти идеологические требования и сами же контролировали инакомыслящих. Но периодически власть напоминала о себе, чтобы показать и лидерам и менее значимым фигурам силу системы. Для этого задействовались разные механизмы, в том числе и «сигналы снизу», от «маленьких людей».
Тихонов указывает на провокационную роль «маленького человека» и умелое манипулирование им со стороны власти. «В условиях нестабильности идеологической системы "маленькие
люди" должны были нарушить привычные связи, своими выступлениями против авторитетов внести свежие мысли, спровоцировав их бурное обсуждение. Они выступали в роли провокаторов, зачастую даже противореча устоявшимся догмам, в чем-то опережая партийных идеологов. Их идеи должны были провоцировать полемику, показывающую внимательным наблюдателям со стороны настроения интеллигенции» (3, с. 314-315). Сыграв свою роль, «маленький человек» благополучно (или не благополучно) исчезал, подчеркивает его временную роль автор.
«Сигналы снизу», от «маленьких людей» в годы идеологических кампаний стали обыденным явлением. «Маленьким человеком» двигали разные мотивы, иногда благородные, но гораздо чаще карьеризм и тщеславие. Они подавали сигнал, который мог запустить или не запустить реакцию. «Дело могли по указке самого верха раскрутить, но могли и поставить на тормоза. В случае если идеологи, местная администрация или кто-то еще считали нужным, делу давался публичный ход, вырастающий в небольшую (большие имел право начинать только И. В. Сталин) идеологическую кампанию или дискуссию. Примечательно, что "маленькие люди" быстро исчезали из поля зрения, как отработанный материал. Теперь трудно определить, кто из них действовал на свой страх и риск, а кто являлся пешкой в сложной многоходовой игре. Их действия нарушали привычную академическую жизнь, а в случаях, когда научное сообщество инертно выполняло директивы партии, они добавляли динамики и остроты в дискуссии и собрания» (3, с. 327).
Конечно, в научной среде были те, кто явно или скрытно осуждал «маленьких людей», сторонился их, отторгал провокационные идеи. Но для идеологических органов они были важны. Ведь «борцы за правду» играли важную роль в контроле и руководстве наукой, иногда их использовали, чтобы спровоцировать нужное событие. Но если нарушалось сложившееся равновесие между партией и наукой, тогда их деятельность приглушали, подводит итог В.В. Тихонов.
В работе А.С. Кимерлинг показана многозначность слова «кампания» в сталинский период: «Им маркировались разные явления: от уборки урожая и выборов в Верховный Совет СССР до разоблачения скрытых "врагов" и "предателей"» (1, с. 2). Разного рода кампании широко освещались в прессе, обсуждались на пар-
тийных собраниях и в трудовых коллективах. В сознании людей кампании были значимым явлением, обозначавшим важные стороны властных отношений.
Предметом исследования А.С. Кимерлинг являются репрессивные идеологические процессы - кампании против художественной интеллигенции (так называемая «ждановщина»), «дело врачей» -и мобилизационные кампании - избирательные кампании (выборы в советы разных уровней). А территорией исследования стал город Молотов (Пермь) и область. Историк активно использует и подробно цитирует разные архивные источники. Особую роль в ее работе играют местные, региональные газеты разного уровня.
Город Молотов в послевоенные годы был крупным индустриальным центром, по данным переписи 1959 г., в нем проживало 629 тысяч человек. В жизни города и области важнейшую роль играли заводы, в послевоенные годы насчитывалось 832 действующих предприятия. «Люди работали на предприятии, жили в домах или бараках, им построенных, отдыхали здесь же в домах культу -ры. Связь с другими районами города была довольно слабой. У горожан отсутствовала необходимость часто перемещаться из одного района в другой. Аналогичная ситуация складывалась в небольших городах Молотовской области» (1, с. 36).
А.С. Кимерлинг, так же как и В.В. Тихонов, обращает внимание на то, что в исследовательской литературе используются разные термины. Наиболее предпочтительным она считает термин «политическая кампания». «Это, во-первых, даст возможность рассматривать различные кампании в более широком контексте, как набор дискурсов и практик, навязываемых сверху и формирующихся на местах, а во-вторых, позволит концептуализировать кампании, т.е. с помощью единого инструментария описать, сопоставить и проанализировать разные исторические события как проявление единого выработанного и несколько раз повторенного шаблона действий, имеющего единую структуру и последовательность (иными словами, придать изучению политических кампаний теоретическое измерение). Это позволит констатировать, что именно политическая кампания стала основным механизмом управления поздней сталинской эпохи, своеобразным политическим институтом» (1, с. 3). Так же как и другие авторы, А.С. Кимерлинг считает, что в период позднего сталинизма политические кампании
стали инструментом в восстановлении социального порядка, поколебленного войной.
Рассмотрим подробнее авторскую трактовку термина «кампания». Прежде всего историк отмечает, что он имеет военное происхождение. Использование военного языка в политических текстах и действиях не было случайностью. Это объясняется моделью советского тоталитаризма. Подобная точка зрения распространена в науке. А.С. Кимерлинг цитирует Н. Попова и Г. Дробышева: «Идеология тоталитаризма предполагает создание духовной атмосферы войны даже в мирное время» (цит. по: 1, с. 71). Военный язык советской политической жизни, продолжает далее А. С. Кимерлинг, не только дань периоду революции. Это показатель политической культуры власти, которая продолжала оставаться военной по организации и методам осуществления, по риторике и критериям эффективности. В обществе, «находящемся в военном походе», политические кампании были важнейшим элементом стратегии. Роль «поля боя» в разное время играли промышленность, сельское хозяйство, культура и т.п. Таким образом, «политический процесс в обществе существует в виде последовательно сменяющих друг друга кампаний» (1, с. 72).
А. С. Кимерлинг выделяет несколько типов политических кампаний. Например, кампании, мобилизующие на «строительство социализма» - это могло быть стахановское движение или избирательные кампании. Кампании, организующие население на борьбу с врагом, - репрессивные. «Их основной задачей было возложение на определенную группу населения ответственности за экономические и политические просчеты власти и укрепление тоталитарного режима» (1, с. 84). К политическим репрессивным кампаниям относятся борьба с кулачеством, «дело врачей», процессы над интеллигенцией и т.п.
По мнению А. С. Кимерлинг, политические кампании проходят несколько похожих этапов. Первый этап - идеологический посыл через центральную прессу и радио. Так обозначалось начало кампании, объявлялись ее цели и формулировался дискурс. Например, «дело врачей» официально началось со статьи в газете «Правда» - «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров - врачей», в которой была дана установка на поиск и разоблачение врагов, вредителей. Второй этап - организационный, должен был
институционализировать начавшуюся кампанию. Вслед за передовицей появлялись статьи в «Правде», «Известиях», других газетах, приводящие информацию о враге и призывающие усилить бдительность. Статьи из центральных газет выборочно перепечатыва-лись в региональной прессе. Например, по «делу врачей» в моло-товской прессе было перепечатано 12 статьей из центральных газет. «Раз за разом пресса воспроизводила одни и те же формулировки, снабжая текст дополнительными примерами; заложенный с самого начала дискурс закреплялся. Многократные, однообразные повторения давали возможность запрограммировать поведение людей и заставить их действовать не задумываясь» (1, с. 85-86).
Второй этап почти сливался с третьим, считает автор. Происходит мобилизация масс, в этом помогали коллективные читки прессы, митинги, собрания. На следующем этапе кампании определялись и выявлялись конкретные враги. Здесь важную роль играли жалобы (доносы). Всеобъемлющий символ новой лояльности - так автор характеризует донос (1, с. 74). Она также подчеркивает, что, с одной стороны, донос / жалоба выступал как проявление демократического права народного участия в управлении государством (об этом упоминается и в книге В. В. Тихонова). С другой стороны, жалобы использовались властями в нужный момент для задуманной ими политической кампании или процесса. Примером может служить ситуация с письмами Л. Тимашук. Первое письмо в 1948 г. она отправила генералу-лейтенанту Н. Власику - начальнику Главного управления охраны МГБ СССР. В письме Л. Тимашук жаловалась на врачей-профессоров, неправильно поставивших диагноз А. Жданову: «...Ещё на ЭКГ... были указания на инфаркт миокарда. Совершенно непонятно, почему эти данные не были учтены консультантами... Весьма странно, что начальник Лечуправ профессор Егоров настаивал на том, чтобы я в заключении не записала ясный для меня диагноз.» (цит. по: 1, с. 75). С Тимашук провели беседу и понизили в должности. Она написала второе письмо, адресовав его секретарю ЦК ВКП(б) А. Кузнецову, курировавшему деятельность МГБ. Несмотря на то что ответа на письмо не последовало, врач адресовала ему и третье письмо. Но снова не было никакой реакции. Письма Л. Тимашук несколько лет пролежали в архиве, и только в 1953 г. они стали «отправной точкой» процесса над врачами. Кстати, вот еще одно подтверждение роли «маленько-
го человека» в репрессивной политике, о чем подробнее пишет В.В. Тихонов (3). Логично, что во время политических процессов количество жалоб и доносов увеличивалось. В некоторых репрессивных кампаниях доносы не использовались, хватало «показаний арестованных», а публичность была сведена до минимума и ограничивалась секретными приказами, замечает А. С. Кимерлинг.
Последний пятый этап не всегда имел место, он, как правило, представлял собой отчет об успехах: враги разоблачены, планы перевыполнены и т.п. И этот же этап, по мнению историка, обеспечивал плавный переход к следующей кампании. Которые, как уже указывалось, рассматриваются автором как составляющие элементы политического управления в стране.
Подводя итог исследованию, А.С. Кимерлинг пишет, что политические кампании как атрибут политической жизни появились в годы военного коммунизма, оформились в 1920-1930-е годы. После войны, продолжает историк, политические кампании были монополизированы центральной властью - раньше их могли инициировать рабочие коллективы, первичные партийные органы и т.п. В период позднего сталинизма кампании приобрели законченный вид, стали проводником воли политического руководства и механизмом проводимой политики. При этом политические кампании стали привычным условием существования, обыденной практикой, рутинизировались, по выражению А.С. Кимерлинг (1, с. 118, 120).
В рассмотренных работах приводятся полемические, но несомненно имеющие право на существование авторские позиции, мнения, оценки по отношению к очень болезненному периоду в истории нашей страны. Эти и другие работы, которых в последние десятилетия издается великое множество, показывают, какой интерес вызывает история периода сталинизма, как разрабатывается это исследовательское поле.
Список литературы
1. Кимерлинг А.С. Выполнять и лукавить. Политические кампании поздней сталинской эпохи. - М.: Высшая школа экономики, 2017. - 121 с.
2. Судебный процесс «Промпартии» 1930 г.: Подготовка, проведение, итоги: В 2 кн. / Отв. ред. Красильников С. А. - М.: РОССПЭН, 2016. - Кн. 1. - 855 с. -(Сер.: Архивы Кремля).
3. Тихонов В.В. Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х - 1953 г.). - М.; СПб.: Нестор-История, 2016. - 424 с.
2018.02.023. ТИХОНОВ В В. ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ КАМПАНИИ «ПОЗДНЕГО СТАЛИНИЗМА» И СОВЕТСКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА (СЕРЕДИНА 1940-х - 1953 г.). - М.; СПб.: Нестор-История, 2016. - 424 с.
Ключевые слова: СССР; политика репрессий; поздний сталинизм; идеологические кампании; советская историческая наука.
Виталий Витальевич Тихонов - канд. ист. наук (ИРИ РАН, РГГУ), специалист по истории исторической науки в России первой половины XX в.
В книге анализируется влияние многочисленных идеологических кампаний периода позднего сталинизма (борьба с «низкопоклонством перед Западом» и с «буржуазным объективизмом», антикосмополитическая кампания, дискуссии в языкознании и политэкономии) на советскую историческую науку. Как отмечается во введении, этот вопрос до сих пор исследован лишь крайне фрагментарно, несмотря на то что сама по себе история советской исторической науки изучается, напротив, довольно активно. Автор предполагает, что большинство исследователей по разным причинам просто недооценивают значение идеологических кампаний, считая их временным и преходящим явлением. В своей работе он попытался восполнить этот пробел и представить более или менее целостную картину того, что происходило по крайней мере в столичной исторической науке в рассматриваемый период.
Рамки исследования ограничены научными и учебными заведениями Москвы и Ленинграда, включая Институт истории АН СССР (в том числе его Ленинградское отделение), МГУ, ЛГУ и Московский государственный историко-архивный институт, а также некоторые другие учреждения. Автор мотивирует это несколькими причинами. Во-первых, архивы столичных вузов и научных институтов гораздо доступнее, чем провинциальные. Во-вторых, наиболее квалифицированная часть сообщества советских историков была сосредоточена именно в столицах, что делало интеллектуальную жизнь соответствующих научных учреждений особенно насыщенной. В-третьих, характер и содержание идеологических
