CC BY
58
УДК 81:39
СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ СИНТАКСИСА БЕСПИСЬМЕННЫХ И МЛАДОПИСЬМЕННЫХ ЯЗЫКОВ
Ю.В. Андуганов
На фоне тех достижений, которые известны лингвистической науке по диахронному изучению фонетики, лексики и морфологии, исследование синтаксического строя бесписьменных и младописьменных языков отстает настолько, что его современное состояние можно считать белым пятном в науке. Одной из главных причин создавшегося положения по данной проблематике следует считать отсутствие выработанных методов и приемов исследования синтаксиса бесписьменных и младописьменных языков в сравнительно- историческом аспекте. С тем, чтобы в определенной степени восполнить имеющий место в синтаксической науке пробел, автором была сделана попытка выработать методику исследования исторического изучения синтаксиса языков, не имеющих письменности, а также языков с небольшой традицией письменного экзистирования; кроме того, она (созданная методика) проверена на материале марийского языка, относящегося к финно-угорской/уральской семье языков [1].
Важно отметить, что те трудности, которые возникли при диахронном изучении синтаксиса марийского языка, в целом характерны проведению аналогических исследований других бесписьменных и младописьменных языков, вследствие чего их можно считать универсальными применительно к сфере направления. Таким образом, состояние изученности, а также проблемы, связанные с сравнительно-историческим наблюдением синтаксиса марийского языка, сходны с соответствующими характеризующими параметрами, касающимися других бесписьменных и младописьменных языков.
Весьма показательным нужно считать также ряд моментов, которые создают известные препятствия в проведении сравнительно - исторического изучения синтаксиса марийского языка, равно как и языков рассматриваемого типа, в числе которых нужно назвать:
1. Отсутствие прецедента во всей уралистике, если не считать работы, где в разной степени раскрывается развитие синтаксических структур старописьменных венгерского [2, с.214-231; 3, с. 389-485], финского [4, с.109-119; 5, с.499-508, 518-521, 522-593] или прибалтийско-финских [6; 7] языков, которые не могут служить образцом применительно к марийскому языку, как и к другим бесписьменным и младописьменным языкам, в методологическом отношении по той причине, что они в основном выполнены на базе данных, почерпнутых из богатого арсенала известных письменных памятников по соответствующим языкам.
2. Отсутствие мариязычных памятников письменности хотя бы столетней давности, способных более или менее полно отразить состояние синтаксического строя того времени, знакомство с которыми дало бы возможность проследить ход изменений в построении предложений языка. Отпадает всякая необходимость обращаться к источникам, относящимся к XVIII и XIX векам (или почти его нет в них), по той причине, что они либо содержат в себе весьма скудные мысли по синтаксису, либо достоверность в правильном изложении материала вызывает большие сомнения, так как основная масса представляет из себя переводные тексты с русского, в силу чего их содержание подчас становится непонятным даже носителю языка. Среди языковедов укрепилось мнение, согласно которому язык свои наиболее древние черты сохранил в молитвенных текстах, передаваемых в устном виде из поколения в поколение, которые отличаются заметной обрабо-танностью и в стилистическом, и в грамматическом отношении. В такой стилевой разновидности общенародного языка бросается в глаза незначительность диалектных расхождений.
Молитвенные тексты вполне могут быть привлечены к реконструкции синтаксических архетипов, однако сопоставительный анализ принадлежащих разным диалектам произведений фольклора показывает, что в пределах именных словосочетаний содержащийся в них материал допускает наблюдения хода изменений только лишь в употреблении послеложных конструкций с релятивными словами гыч 'из' и деч 'от'. К тому же, характерным для них является жанровая однородность, что ни в коей мере не может полностью отвечать требованиям исторического анализа синтаксиса и заменять разножанровые письменные памятники, восходящие к древнемарийскому периоду.
3. Полное отсутствие работ, характеризующих специфические черты синтаксиса диалектов марийского языка, не говоря уже о трудах, в которых синтаксис диалектов подвергался бы системному описанию.
4. Отсутствие подробных описаний синтаксических структур разного иерархического уровня по целому ряду родственных финно-угорских языков. Понятно, что без соответствующих данных родственных языков, не имея под рукой необходимых письменных памятников по всем периодам существования конкретного языка, невозможно или почти что невозможно проследить эволюцию как отдельно взятых синтаксических конструкций, так и, естественно, всего его синтаксического строя.
5. Существование противоречивых толкований в вопросах установления происхождения морфологических опор структурных компонентов синтаксических конструкций.
6. Отсутствие четко выработанных методов и приемов исследования сравнительноисторического синтаксиса уральских языков, о чем было отмечено выше.
7. Изменчивость лексического состава моделей синтаксических структур. В результате марийско-иранских, марийско-тюркских и марийско-русских языковых контактов марийский язык претерпел существенные изменения в области лексики: зачастую одному слову определенного диалекта соответствует в другом наречии совершенно другое по происхождению слово, что создает дополнительные сложности в установлении архетипа.
При таком положении вещей было бы чистой иллюзией рассчитывать на одинаковый успех в историческом объяснении происхождения синтаксических единиц, так что при всем желании во всех случаях дойти до истины по понятным причинам не представляется возможности. Например, если даже удастся верно реконструировать древний облик синтаксической модели, то весьма нелегким делом может оказаться установление ее первичного общего грамматического значения, что вплотную связано со сложившимся семантическим отношением между членами структур. Выводы в рамках исторического развития нельзя принимать в качестве окончательной истины. Как верно подметила А.-Р. Хаузенберг, «при анализе развития значения всегда необходимо исходить из примарного значения, которое нелегко установить с абсолютной уверенностью. Глубинная структура значений по сути своей экст-ралингвистична, скорее обусловлена психологически, и определенные связи значений -универсальны» [8, с.151]. Близок к данному высказыванию Д. Лайонз, когда отмечает, что обычно с помощью одних и тех же средств передаются удаление и причина; удаление, отделение и объект сравнения; приближение и цель, логический объект и направленность движения и т. д. [9, с.302]. Нечто подобное имеет место и в марийском языке, оно хорошо просматривается также при диахронном прослеживании формантов в родственных языках.
Наряду с перечисленными трудностями, объективно встречаемыми в историческом освещении синтаксических структур, следует отметить то облегчающее обстоятельство, которое сопровождало процесс наблюдений. Здесь имеются в виду наличие в марийском языкознании фундаментального труда видного компаративиста И. С. Галкина по исторической морфологии марийского языка [10; 11; 12], а также достаточно высокий уровень изученности морфологии родственных финно-угорских языков в историческом плане. В ходе работы принимались во внимание труды Л.П. Васиковой, А. Алхониеми, Э. Кангасмаа-Минн, Р. Бартенс, Г. Берецкий, С.С. Сибатровой, которые внесли и продолжают вносить в дело изучения синтаксического строя современного марийского языка существенный вклад, уч-
тены достигнутые на этом поприще (точнее, в разработке некоторых частных вопросов строения предложения) успехи ученых Н.Т. Пенгитова, М.П. Чхаидзе, Н.И. Исанбаева,
3.В. Учаева, В.Т. Тимофеевой, Г.Н. Валитова, 3.К. Ивановой, Л.А. Петуховой, Л.А. Абу-
каевой и др. Автор опирался на результаты научных поисков в сфере исторического синтаксиса различных уральских языков, в частности, на работы И. Шебештьен, Н. М. Терещенко, Э. Вертеш, И. Паппа, П. Равилы, Л. Хакулинена, О. Иколы, В. Таули, П. Алвре, Б.А. Серебренникова, К.Е. Майтинской, П. Хайду, В. Шлахтера, В. Феенкера, И. Батори, В.К. Кельмакова, А.Ф. Шутова, А. А. Ким и др. Историческое изучение синтаксических структур предполагает строгий учет данных исторической морфологии родственных языков, поэтому обязательным условием в подобных случаях нужно считать опору на имеющиеся труды многочисленных историков родственных языков, которые прямо или косвенно касались реконструкции форм структурных компонентов синтаксических единиц.
Следует признать, что те общие представления о синтаксическом облике прауральско-го языка, которые сложились в результате знакомства с предположениями уралистов на этот счет, оказывают несомненную помощь для ориентации в вопросах установления происхождения синтаксических структур.
По степени сохранения синтаксического облика прауральской эпохи академик Б. А. Серебренников ставит марийский язык вместе с удмуртским после самодийских и обско-угорских языков, которые, по его мнению, «подверглись влиянию индоевропейских языков в наименьшей степени» [13, с. 82]. Поскольку нет ни одного письменного памятника, отражающего структуру прауральского языка-основы, невозможно реконструировать его синтаксический облик со всеми деталями. Тем не менее венгерский академик П. Хайду писал: «Данные родственных языков дают основания для некоторых осторожных выводов общего характера в том случае, если появление совпадающих синтаксических особенностей в отдельных языках конвергентным путем не представляется вероятным» [14, с.252].
На основе сравнительно-исторического анализа структуры уральских языков выявлен ряд характерных черт, присущих языку-основе. Здесь достаточно назвать основные из них:
1. В уральском праязыке превалировали простые предложения. Употреблялись в нем и сложные предложения, но предикативные единицы в них соединялись без помощи союзов, на что указывает отсутствие в современных языках-потомках союзов прауральского происхождения. Надо отметить, что отсутствие сложноподчиненных предложений не создавало неудобств: содержание, передаваемое посредством современных сложноподчиненных предложений, можно было высказать более компактно - с использованием конструкций с нефинитными формами глагола; таким образом, отсутствие придаточных предикативных единиц успешно компенсировалось глагольными конструкциями. В составе простых предложений марийского и удмуртского языков простые предложения с такими конструкциями встречаются очень часто, и примеры на них можно приводить до бесконечности, например: мар. Кок ий эртымек, Седыкын эргыже шочын. 'Когда прошло два года, у Седыка родился сын', удм. Кык ар отчыса, Сэдыклэн пиез вордскиз 'Тж'.
2. Уральскому праязыку было свойственно употребление подлежащего и его распространителей по отношению к сказуемому в препозиции, ср. мар. Катя самоварым устел умбак шындыш 'Катя поставила самовар на стол' и удм. Катя самоварез жок вылэ пуктиз 'Тж'.
3. В уральском праязыке зависимое слово предшествовало основному и, как следствие, определение находилось в препозиции по отношению к определяемому, управляемое слово перед управляющим, ср. мар. Сад велыш лекше окна-влак почылтыныт 'Окна, выходящие в сторону сада, открыты' и удм. Сад пала потись укноос усьтэмын 'Тж'. В этих предложениях марийское и удмуртское послеложные сочетания сад велыш и сад пала 'в сторону сада' являются управляемыми компонентами и находятся перед причастиями, требующими от зависимых частей определенной грамматиче-
ской формы. Выполняя роль организующих центров причастных конструкций, причастия почылтшо и потись в предложении одновременно с этим определяют подлежащие окна-влак и укноос, выраженные именами существительными. В данном случае линейные отношения между компонентами структурных единиц состава подлежащего совпадают с их грамматическими отношениями, порядок расположения слов соответствует обратному направлению их грамматической зависимости. Расположение слов в предложении по такой схеме сковывало образование сложных предложений, основанных на гипотаксисе.
4. Большинство уральских языков до сих пор сохранило в себе habeo- конструкции без специального глагола со значением 'иметь', явно унаследованные от языка-основы.
Кроме того, современные уральские языки содержат в себе достаточно большое количество черт, которые были характерны языку-основе, как на уровне предложения, так и на уровне формы слова. Например, сказуемое могло выражаться не только глаголом, но и именем, нефинитной формой глагола, амбивалентным словом, имеющим свойство в зависимости от занимаемой им позиции выступать в предложении или в значении имени, или в значении глагола. Между главными членами двусоставного предложения конгруэнция могла быть и смысловой (типа мар. Ушкал толыт 'Коровы идут', букв. 'Корова идут'), и грамматической (Ушкал-влак толыт 'Коровы идут'). Существовала оппозиция по признаку определенности/неопределенности объекта [15, с.396; 14, с.252-257; 16; 17, с.195-213; 18, с.247-251; 19, с. 5-10; 20, с. 38-39].
Б. А. Серебренников считал, что по своему структурному типу синтаксис прауральского языка-основы был одинаков с синтаксисом тюркского типа [13]. Говоря об этом, он, по всей видимости, исходил прежде всего из того, что тип синтаксиса тюркских языков определить легче, так как первые письменные памятники по ним относятся к V в., которым датируется возникновение орхоно-енисейской письменности. Типологическое сходство уральских и тюркских языков совершенно очевидно. Более того, изучение языков в историкотипологическом плане привело исследователей к мысли о том, что некогда могла существовать урало-алтайская языковая общность. Под влиянием этой теории Д.Р. Фокош-Фукс написал монографию, посвященную синтаксической стороне проблемы. Интересно отметить, что синтаксические параллели в уральских и алтайских языках он объединяет в довольно внушительное количество групп - в 22 [21, с.53-122].
Б. А. Серебренников отмечал, что синтаксический строй марийского и удмуртского языков в свое время подвергся сильному влиянию тюркских языков - чувашского и татарского [13, с. 18], но, к сожалению, он при этом не стал приводить примеров. Остается лишь полагать, что, вероятно, он имел в виду те изыскания по тюркским заимствованиям в синтаксисе финно-угорских языков, которые принадлежат перу венгерского академика Э. Беке [22, с.177]. Заметим, что выявление тюркских заимствований в марийском и удмуртском языках дело не из простых. Сложность обусловлена главным образом тем обстоятельством, что в этих языках, как уже было сказано, отчетливо видны черты, типологически сходные между собой, и по этой причине на пути установления происхождения синтаксических образований закономерно возникают трудности методологического порядка. Например, при этом не всегда надежным аргументом может служить принадлежность морфологических опор синтаксических конструкций определенному источнику и т. д. Причем Э. Беке, выделяя тюркские заимствования в синтаксисе финноугорских языков, не счел нужным обратиться к данным самодийских языков (что вообще было характерно для финно-угроведения тех времен), принятие во внимание которых непременно заставило бы отказаться от трактовки некоторых «заимствований» в финноугорских языках как тюркских. Это касается, например, притяжательных конструкций [22, с.21-29]. Э. Беке полагал, что поскольку посессивные конструкции, построенные по модели «имя в генитиве + имя без притяжательного суффикса», не во всех финно-угорских языках имеют одинаковое распространение, они являются тюркскими заимствованиями. Однако знание материала самодийских языков [23] допускает возведение их к активу прау-
ральского языка-основы [24;25;26;]. Таким образом, утверждение, что синтаксис марийского и удмуртского языков подвергся сильному влиянию со стороны контактирующих с ними языков, по нашему мнению, не имеет под собой достаточных оснований.
Вместе с тем нужно согласиться с Б.А. Серебренниковым, когда он говорит о консервирующем влиянии тюркских языков на тип синтаксиса марийского и удмуртского языков, которые лучше всего сохранили на этом уровне языковой системы черты уральского праязыка. Б. А. Серебренников высказал эту мысль лишь вскользь в предисловии к коллективной монографии «Финно-волжская языковая общность» [27, с.4], но в правоте данного его замечания сомневаться не приходится, поэтому первой и основной причиной сохранения прауральского облика в синтаксисе марийского и удмуртского языков следует безоговорочно признать именно их контактирование в течение длительного времени с типологически сходными чувашским и татарским языками. Последние, несомненно, благоприятствовали сохранению древнего облика синтаксиса марийского и удмуртского языков.
Немаловажную и не последнюю роль в консервации древних черт синтаксиса марийского и удмуртского языков сыграли интенсивные связи между самими носителями этих языков. Об их связях однозначно говорят как данные наук исторического цикла, так и общеизвестные факты, установленные учеными-филологами.
Под русское влияние марийский и удмуртский языки попали позже, нежели мордовские. Тем не менее русский язык успел оказать заметное влияние и на синтаксис марийского и удмуртского языков. Особенно это касается системы сложных предложений, а в области простых предложений существенного чужеструктурного влияния не произошло, но тенденция к изменению строя микросинтаксиса налицо. Например, и марийцы, и удмурты вместо сочетания колхоз председатель стали употреблять в своей речи председатель колхоза. Проникают синтаксические кальки. В одних случаях их употребление оправдано, в других нет.
Русский язык мог бы оказать влияние на синтаксис марийского и удмуртского языков еще в большей степени, если бы не техническое совершенство последних как агглютинирующих. По поводу этого ученый с мировым именем Н.С. Трубецкой писал: «До технического совершенства агглютинирующих ... языков индоевропейским языкам еще далеко. О том, что, вопреки утверждениям индоевропейских лингвистов, агглютинирующий строй по сравнению не только с гипертрофированно-флектирующим, но и с умеренно-флек-тирующими представляется некоторым идеалом, об этом свидетельствуют опыты создания искусственных языков. Шарль Балли совершенно верно заметил, что эсперанто, который состоит исключительно из индоевропейских лексем, тем не менее является языком чисто агглютинативным. Таким образом, когда индоевропейцы хотят «исправить природу» и создать более совершенный искусственный язык, они невольно упраздняют флективность и прибегают к агглютинации. Между тем обратное явление было бы немыслимо: нельзя себе представить финна, эстонца, венгра, турка или японца (в их числе, конечно, и марийца - Ю.А.), который, желая создать более искусственный язык, стал бы упразднять принцип агглютинации и вводить принцип флексии» [28, с.58-59]. Отсюда
можно заключить, что исключительное удобство синтаксического строя марийского и удмуртского языков в выражении мысли, точнее техническое совершенство их синтаксического строя наряду с исторически сложившимися реалиями, также обеспечивало сохранение своих древних черт, унаследованных от уральского языка-основы.
Выявляя происхождение синтаксических структур, исследователь ясно должен себе представить порядок и приемы синтаксической реконструкции .
Как уже было сказано выше, уральским языкознанием не выработана общая теоретическая концепция реконструкции синтаксических структур. Однако это не говорит о том, что мировое языкознание не располагает подобным прецедентом. На наш взгляд, выдающиеся успехи достигнуты в данном направлении учеными-тюркологами [см., например, 29, 30,31].
Н.3. Гаджиева и Б. А. Серебренников на основе своеобразного понимания синтаксического
архетипа как типовой модели, имеющей определенную морфологическую опору, дальше развивают идею немецкого синтаксиста Б. Дельбрюка [32]. Они следуют единой концепции исторического синтаксиса, заключающейся в тесной увязке исторического синтаксиса с исторической морфологией. Твердо осознавая то положение, что историческое движение и изменение синтаксических единиц нельзя понять без знания истории их морфологических опор, они считают совершенно неправомерным разрыв этих двух дисциплин. Авторами сравнительно-исторического синтаксиса тюркских языков сделана попытка выработать понятие синтаксического архетипа и определить пути его исторического изменения, разработать приемы сравнительно-исторического анализа на синтаксическом уровне.
Что касается определения термина «синтаксический архетип», Н.3. Гаджиева и Б.А. Серебренников пишут: «Первая попытка найти в синтаксическом архетипе определенную опору принадлежит Б. Дельбрюку. Рассматривая историю относительного придаточного предложения в индоевропейских языках, Дельбрюк пришел к выводу, что в индоевропейском праязыке местоименная основа ю уже могла употребляться в роли относительного местоимения, и это было единственное относительное местоимение того периода. Б. Дельбрюк наглядно показал, что синтаксический архетип может быть только общей типовой моделью синтаксической единицы, а не целостным архетипом. Кроме того, он установил, что сама типовая модель может иметь характеризующую формальную опору» [Гаджиева, Серебренников, 1986; 17]. Далее они заключают: «синтаксический архетип может быть только моделью, но не простой моделью, а моделью, имеющей вполне определенную морфологическую опору» [Там же; 17].
Однако целостная концепция Н.3. Гаджиевой и Б. А. Серебренникова ориентирована на историческое изучение синтаксиса группы родственных языков. Она большей частью применима также в диахронном изучении одного конкретного языка, но не полностью. В отличие от сравнительно-исторического синтаксиса родственных языков, основной задачей которого является создание синтаксического архетипа для праязыкового состояния и выявление путей его дальнейшего развития, исторический синтаксис отдельно взятого языка, по нашему мнению, должен преследовать цель установить формально выраженный вид архетипа, возводимого к древнему периоду его существования или к определенному периоду праязыкового состояния, а также выяснить историю происхождения и развития синтаксических конструкций языка. Применительно к марийскому языку это выглядит следующим образом: во-первых, изучая его синтаксические структуры с исторической точки зрения, необходимо стремиться к их видению в древнемарйском периоде, т. е. установить вероятность их экзистирования в указанной эпохе,
и, во-вторых, только убедившись в состоятельности исследуемой первичной идеи, возможно произвести последующие сопоставления (делать попытки возвести выбранную модель к волжской, финно-волжской, в финно-пермской, финно-угорской и уральской эпохам). В случае, если рассматриваемая модель по разным причинам не может быть возведена к древнемарийской эпохе, задачей исследователя является выяснение характера ее происхождения: либо она является собственно марийской конструкцией, либо появилась вследствие заимствования, причем модели собственно марийского происхождения могут иметь идентичный вид как по причине возникновения в древнемарийский период, так и на почве конвергентного развития наречий. В качестве следующей отличительной особенности между историческими синтаксисами группы родственных языков и одного конкретного языка нужно признать разницу в подвергаемом анализу материале, на котором они строятся. Для первых таковым служат данные родственных языков, а вторые в основном базируются на фактах диалектов, хотя и в этом случае возможно привлечение материала родственных языков, но опять-таки не в такой мере, как того требует исследование сравнительно-исторического синтаксиса генетически родственных языков.
В вышеизложенном содержались некоторые намеки на целесообразность установления определенного порядка процедур перечня и приемов, предусматривающих их использование в синтаксической реконструкции структур конкретного языка. Остановимся на них в общих чертах.
Итак, для синтаксической реконструкции перво-наперво необходимо определить семантический тип выбранной структуры. В отношении словосочетаний семантический тип определяется, исходя из семантики составляющих компонентов, выраженных определенными частями речи. Отдельные семантические типы составляют, например, конструкции, построенные по моделям: «существительное+существительное», «прилагательное-существительное», «числительное+существительное», «местоимение+существительное»,
«причастие+существительное», «глагол+существительное», «имя в дательном паде-же+существительное», «имя в винительном падеже+глагол» и т. д. Такие семантические типы могут быть одинаковыми не только для большинства наречий, родственных языков, но и многих структурно-типологически несходных языков, по причине чего определение семантического типа ничего еще не решает, а по существу своему является лишь подступом к основной процедуре.
В следующем этапе определяется конкретная структурная модель отобранного семантического типа, что производится на основе учета характера морфологической опоры данной модели, ср., например, в марийском языке: «причастие с суффиксом -ше (-ше, -шо)+ существительное» (толшо ен 'шедший, пришедший человек'}, «причастие с суффиксом -ме (-мо, -мо) существительное» (лудмо книга 'прочитанная книга, читаемая книга'), «причастие с суффиксом -дыме (-дымо, -дымо) + существительное» (луддымо книга 'непрочитанная книга'), «причастие с суффиксом -шаш+существительное» (лудшаш книга 'книга для чтения; книга, подлежащая чтению'). Конкретная структурная модель представляет собой морфологическую реализацию (или морфологическое наполнение) общей модели, т. е. той модели, которая выделяется на основе учета семантики входящих в нее частей речи и которая составляет семантический тип конструкции.
Даже определив конкретную структурную модель, невозможно еще говорить об истории синтаксической структуры. С целью прослеживания истории отобранной модели нужно выявить возможность возведения ее к древнеязыковому состоянию, созданию архетипа, а также установить отношение данной модели к синтаксическому архетипу . Для того, чтобы убедиться в том, является ли сама эта модель архетипом или только плодом диахронного изменения последнего, необходимо произвести незамысловатую следующую операцию.
Эта операция включает в себя определение степени локального распространения модели в языке и возможности ее существования в плоскостях праязыков. Тотальный характер распространения модели во всех наречиях является в большинстве случаев признаком того, что она точку отсчета своего существования берет по меньшей мере с древнеязыковой эпохи, а ареальное употребление выбранной модели чаще всего свидетельствует о ее более позднем возникновении.
Об использовании данных наречий и родственных языков. Инфинитив долженствования не во всех наречиях марийского языка имеет один и тот же формант. Так, в восточном наречии и в большинстве говоров лугового наречия он имеет показатель -ман, а в волжском говоре лугового наречия, в горном и северо-западном наречиях выступает с суффиксом -мыла (-мыла). Полное функциональное их сходство, естественно, не может быть показателем того, что они образованы в недрах древнемарийского языка. Составные элементы обоих суффиксов принадлежат финно-угорскому источнику, но их образование произошло после разделения марийского языка на луговое и горное наречия [10, с.160-162], что подтверждается составом входящих в них элементов, а также их четким зональным распространением. Происхождение составных элементов, из чего сложились форманты инфинитива долженствования, доказывается данными родственных языков. Зная соответствующие данные наречий и родственных языков, легко объяснить историю форманта, а на этой основе
- историю синтаксической структуры, где морфологической опорой является этот формант. Данные родственных языков в обязательном порядке используются при возведении синтаксической модели к определенной праязыковой общности.
Об использовании материалов письменных памятников. В тех случаях, когда исследователь имеет в своем распоряжении добротные письменные памятники по изучаемому языку, опора на них не только правомерна, но и необходима. К сожалению, приходится констатировать, что марийский язык не располагает ни одним подходящим подобным надежным источником, на материал которого можно было бы положиться, о чем, кстати, было уже сказано выше.
Об использовании фольклорных текстов. Фольклорные тексты молитв, песен (особенно обрядовых), заклинаний, а также некоторых других жанров могут сохранить в себе наиболее архаичные черты в силу их использования в обрядах в неизменном виде. Тексты частушек создаются обычно постоянно, поэтому эти произведения чаще всего отражают современное состояние языка, именно по этой причине с точки зрения исторического изучения синтаксиса языка по сравнению с другими жанрами устного поэтического творчества они представляют наименьший интерес.
Об использовании типологических особенностей языка исследования, а также языков родственных. Определенные типологические особенности могут быть унаследованы от древнего состояния языка, например, от древнемарийского языка. Если углубление в историю языка не дает никаких свидетельств о том, что в древности морфологический тип был иным, то эти особенности можно приписать древнему (древнемарийскому) [ср.30,с.22] языку, который, очевидно, был языком агглютинативного типа. Древнемарийский язык, надо думать, был языком агглютинативного типа, на что указывают данные как самого марийского языка, так и материалы родственных ему языков. Свойственные марийскому языку типологические черты связывают его с другими уральскими языками. Изученные характерные особенности родственных языков позволили составить схему структуры прауральского языка. Понятно, что знание ее может оказать существенную помощь в реконструкции синтаксической структуры.
Об использовании данных контактирующих языков. До сих пор считалось, что притяжательная конструкция, имеющая модель «имя в генитиве+имя» возникла в марийском языке под влиянием тюркских языков. Однако проверка данных тюркских языков однозначно говорит о несостоятельности этой версии, ибо такими синтаксическими построениями они не располагают вовсе. На истинную историю таких притяжательных конструкций проливают свет лишь данные других родственных языков.
В реконструкции синтаксических конструкций несомненную помощь оказывает с о в о -купное использование различных данных . Обнаружив в языке модель «имя в дистрибутиве+имя», прежде всего необходимо проверить его наличие во всех наречиях, и после того, как выяснится его зонально ограниченное употребление лишь в рамках маргинальных говоров восточного наречия (к слову сказать, с явным признаком исчезновения в ближайшем будущем, т.к. она практически не используется в речи молодого поколения), непременно следует обратиться к данным родственных и контактирующих неродственных языков. Именно совокупное использование данных в подобных случаях нужно считать единственно оправданным приемом синтаксической реконструкции, именно такой подход позволит придти к правильным выводам.
Процесс реконструкции может усугубить отсутствие некоторых необходимых данных. В марийском языке имена прилагательные типа ошо 'белый', у 'новый' не имеют специального показателя, обозначающего их принадлежность к лексикограмматическому классу адъективов. Однако не возникает сомнений относительно их употребления в древнемарийский период в функции определения, ср. эрз. ашо 'белый", эст. uus, фин. uusi, венг. ui; новый.
Встречаются случаи, когда реконструкция оказывается невозможной или ограниченной. Показательными в этом отношении являются именные словосочетания, в которых в роли зависимых частей употребляется инфинитив долженствования. Как известно, данный инфинитив в диалектах имеет разный показатель, и его суффиксы историче-
ски сложились из разных элементов, в силу чего возвести инфинитив долженствования в древнемарийскую плоскость языка не представляется возможным. В то же время его суффиксы -ман и -мыла объединяет -м-овый элемент, восходящий к причастию, имени действия.
Приведенные выше порядок и приемы синтаксической реконструкции, на наш взгляд, окажут существенную помощь в сравнительно-историческом изучении синтаксиса бесписьменных и младописьменных языков.
ЛИТЕРАТУРА
1. Андуганов Ю.В. Историческая грамматика марийского языка. Синтаксис. Часть I. Введе-
ние. Субстантивные словосочетания. - Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 1991. -196 с.
2. Papp I. Unkarin kielen historia. Helsinki, 1968. -236 s.
3. Berrar J.Magyar torteneti mondattan. Budapest. 1957. 1911.
4. Ravila P.Johdatus kielihistoriaan. Forssa, 1975. -128 s.
5. Hakulinen L.Suomen kielen rakenne ja kehitys.Helsinki, 1979. -633 s.
6. Saukkonen P. Itamerensuomalaisten kielten tulosijainfinitiivirakenteiden historiaa I// SUST. Hel-
sinki, 1965. №137. -275 s.
7. Saukkonen P. Itamerensuomalaisten kielten tulosijainfinitiivirakenteiden historiaa II// SUST. Helsinki, 1966. №140. -228 s.
8. Хаузенберг А.-Р. [Рецензия] // СФУ. 1988. №2. с. 149-152. Рец.: Г.А. Некрасова, л-овые па-
дежи в коми языке. Дисс. ... канд. филол. наук. Тарту, 1987. -236 с.
9. Lyons J. Introduction to Theoretical Linguistics. Cambridge, 1968. 519 p.
10. Галкин И.С. Историческая грамматика марийского языка. Морфология. - Йошкар-Ола, 1964. Ч. 1. -203 с.
11. Галкин И.С. Историческая грамматика марийского языка. Морфология. - Йошкар-Ола, 1966. Ч. 2. -168 с.
12. Галкин И.С. Марий йылмын исторический грам-матикыже. Морфологии да синтаксис: Тунемме книга. - Йошкар-Ола, 1986. 123 с.
13. Серебренников Б. А. Синтаксис уральского праязыка - синтаксис тюркского типа//СФУ 1987. № 2. С. 81-88.
14. Хайду П. Уральские языки и народы. - М., 1985. 430 с.
15. Майтинская К.Е. Сравнительная морфология финно-угорских языков//Основы финноугорского языкознания (Воирусы происхождения и развития финно-угорских языков). -М., 1974. С. 214-396.
16. Алвре П.Ю. О падежах (прямого дополнения) в финно-угорских языках/ZXVn Всесоюзная финно-угорская конференция. Языкознание: Тез. докл. Устинов, 1987. Ч. 1. С. 3-14.
17. Karelson R. Soome-ugri keelte lausestruktuurist seoses konjugatsiooniga // ESA. Tallininn, 1959. № IV. Lk. 195 -213.
18. Ravila P. Sentence structura // Collinder B. Comparative Grammar of the Uralic Languages. Stockholm, 1960. P. 247-251.
19. Alvre P. Lausestruktuuriarengust uurali keeltes // FU. Tartu, 1980. № 6. Lk. 5-19.
20. Janhunen J. On the structure of Proto-Uralicy/ FUF. Helsinki. 1982. B. XLIV. H. 1-3. S. 23-42.
21. Fokos-Fuchs D. R. Rolle der Sytax in der Frage nach Sprach wissenschaft . Wiesbaden, 1962. 137 s.
22. Beke O. Turkische Einflusse in der Syntax der finisch-ugrisehen Sprachen//KSz. Budapest, 1914/15. S. 1-77.
23. Ким А. А. Способы выражения посессивности в самодийских языках//Языки народов севера Сибири: Сб. научных трудов. Новосибирск, 1986. С. 51-60.
24. Андуганов Ю.В. К эволюции форм зависимых частей субстантивных конструкций в финноугорских языках// CSIFU: Summara dissertationum: Linquistica. Debrecen, 1990. № 2A. С. 17.
25. Андуганов Ю.В. К эволюции форм зависимых частей субстантивных конструкций в финно-угорских языках// CSIFU: Sessiones sectionum. Debrecen, 1990. С. 162-167.
26. Андуганов Ю. В. История одной синтаксической конструкции марийского языка //ТпФУ. Тарту, 1990. С. 47-56.
27. Серебренников Б.А.[Предисловие] //Финно-волжская языковая общность. - М., 1989. С. 3-5.
28. Трубецкой Н.С. Мысли об индоевропейской проблеме;/Избранные труды по филологии.
- М., 1987. С. 44-59.
29. Гаджиева Н.3. Основные пути развития синтаксической структуры тюркских языков. М., 1973. -408 с.
30. Гаджиева Н.3., Серебренников Б. А. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Синтаксис. - М., 1986. -284 с.
31. Баскаков Н. А. Историко-типологическая характеристика структуры тюркских языков. Словосочетание и предложение. - М., 1975. -287 с.
32. Delbruck B. Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen //Brugmann K.. Delbruck B. Grundriss der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen. Strassburg. 1990.
S. 39-228.
