CC BY
44
Книжное обозрение
УДК 531,537
СПОСОБ БЫТИЯ СУБЪЕКТА? -«ПОИСК ТРУДНОЙ ПРОСТОТЫ»
Б.Н. Пойзнер
Понимание как целое слагается из трёх начал: познающего, познавания и познаваемого.
В.В. Розанов, 1886
Мчится мгновенный век...
А. Блок, 1912
Человек, и это правда, не владеет миром. Разве что властвует над тем, что ему близко; и господство над тем, что ему ближе всего, - в пространстве, открываемом наукой, - обычно даёт ему чувство, что он у себя дома.
Ж. Батай, 1957
Редакция журнала «Известия вузов. Прикладная нелинейная динамика» преподнесла студентам и сотрудникам Саратовского государственного университета -к столетию рождения alma mater - оригинальный и ценный подарок. Это сборник «...И поиск трудной простоты» [1], составленный из статей журнала 1995-2008 гг. На наш взгляд, подарок выражает роль Саратовской нелинейно-физической школы, а также дальновидность лидеров СГУ, проявившуюся в ряде пионерских начинаний в конце минувшего века.
Выход в свет книги видится нам вовсе не «внутривузовским» лишь событием. Работы в [1] вызывают далеко не только академический интерес. Они либо непосредственно, либо логикой читательского восприятия ориентируются на те цели, которым в основном подчинено существование науки и образования. Пересмотр этих целей и условий существования идёт на фоне осознания нестационарности, переходности нашей эпохи. Показательны центральные образы теорий, в которых исследователи описывают и объясняют наше турбулентное сегодня: философия разрыва [2,3], концепции «trans» [4,5], феноменология «пере» [б], идея растождествления [7]. А человека нашей поры квалифицируют неологизмом Homo zwischens (от нем. zwischen -
между) [S, с. 464]. Ситуация в отечественном университете отягощена тем, что после экзекуций в советские десятилетия, а потом «под натиском ширпотреба» (И. Бродский) alma mater во многом утратила способность облагораживать духовно своих питомцев [9].
Даже беглая оценка многих сторон содержания [1] (объём 212 с.) предполагает обращение к различным контекстам. Поэтому рецензия не получилась лаконичной.
Жанр и актуальность. Нет, презент к вековому юбилею СГУ - отнюдь не «творческий отчёт» ex officio, не парадный «рапорт». Я сравнил бы сборник с многогранником, поскольку книга отвечает требованиям к полидисциплинарным работам. Тематические вершины этой фигуры далеко отстоят друг от друга. Скажем, на одном полюсе находятся обзоры P.P. Мухина по теории Колмогорова-Арнольда-Мозера, по проблеме неинтегрируемости и детерминированного хаоса в гамильтоновых системах. Они рисуют панораму становления этого фундаментального направления исследований, в котором достойное место занимают работы наших соотечественников.
В противоположной точке - два эссе М.И. Рабиновича, делающие сборник привлекательным и для филологов, и вообще для любителей сложной поэзии XX века. В эссе речь идёт о материях, насущных, вероятно, для каждого автора, печатающегося в «ПНД». Опираясь на собственный опыт поэта и обращаясь к шедеврам предшественников, М.И. Рабинович толкует творчество как реакцию на «нехватку средств». Тонко переживая «время внутри нас», он помогает читателю воспринимать, осознавать, декодировать этот феномен в классических стихах. И тем самым он повышает в читателе его «субъектный потенциал» [10, с. 561]. Очевидно, он требуется для успешной творческой деятельности. Более того, если человек начинает задумываться над механизмами субъектного самоосуществления (а оно идёт во времени), то его жизненные смыслы обогащаются. И это способно повлечь отказ от рутины. Например, в таком временном явлении социального бытия, как любовь. Философ культуры В.М. Розин, исходя из понятия внутреннего времени человека, выдвигает концепцию креативной любви субъекта, осознающего себя личностью [10, с. 446451]. Его подход и другие толкования феномена времени в человеческом измерении, развёрнутые в [10], свидетельствуют, что рецензируемый сборник [1] соответствует вектору движения теории социального времени. Уверен, что она небезынтересна читателям «ПНД»: ведь изучение динамических систем незаметно обостряет то, что хочется назвать нашим темпоральным инстинктом (от лат. temporarius - сообразный со временем; temporis - зависящий от времени, чувствительный к времени).
Смысловой лейтмотив. По-моему, Leitmotiv [1] передаёт розановская триада: познающий, познание, познаваемое (см. эпиграф). Именно в таком порядке: на первом месте - человек. Названия доброй половины статей несут чью-то фамилию либо несколько, спаянных аббревиатурой в одно коллективное имя, вроде КАМ, ФПУ или КДВ. Заглавие одного из разделов (давно присутствующего в «ПНД») точно передаёт эту установку на субъект научного творчества: «Нелинейная динамика в лицах. История. Personalia».
Рискну сказать (перефразируя тему монографии [11]), что сборник утверждает персонализм как средство воспитания профессиональной культуры в физико-математических науках. Что это значит? Немало математических абстракций носят «фирменные» имена Буссинеска, де Вриза, Гамильтона, Колмогорова, Кортевега,
Петровского, Пискунова, Фишера, Эйнштейна. Насколько могу судить, для большинства студентов (и, подозреваю, для некоторых преподавателей) далеко не все из эпонимов (от др.-гр. ель - после + '6vt>p,a - имя), то есть тех, чьё имя носит закон физики либо модель, воспринимаются как конкретные личности. И вот читатель сборника [1] (благодаря усилиям Б.С. Дмитриева, Ю.И. Лёвина, Р.Р. Мухина, Д.И. Трубецкова, Ю.П. Шараевского) неожиданно обнаруживает за слишком привычными фамилиями концентрированную полноту человеческого существования. А в ней - риски, драматизм, сильные страсти, духовные высоты, горькие прозрения... Некоторые поворотные пункты нашей точной науки в XX, XIX вв. не только восстанавливаются. Их оживляет обращение к судьбам обитателей мира науки. Примечательно, что мир этот нередко показан через их видение, порой несоразмерное с современным.
Персоналистский аспект ряда статей в [1] восполняет в какой-то степени многолетнюю нехватку работ по психологии творчества представителей естествознания и математики. Дефицит усугубляется отсутствием системно построенного полидисциплинарного ответвления когнитивистики, какое можно было бы назвать: эстетика физико-математического творчества. Комбинируя материалы из [1], из трудов историков науки Д.С. Данина, Ю.А. Данилова, философа культуры К.А. Свасьяна и других источников со способами анализа творческого «я», которые практикуют искусствоведы (допустим, в [12]), вероятно, удалось бы продвинуться к такой эстетике. В частности, Б.С. Дмитриев, Ю.И. Лёвин, Ю.П. Шараевский в [1] обращают внимание на нетривиальность проблемы возникновения новой модели в теоретической физике. Здесь каждый раз по-своему проявляются коллизии двух мощных начал: дерзкой авторской инициативы и императивов научной культуры, творческого «я» и корпоративного «мы» (что составляет аналогии с темами в [12, с. 177, 278]).
Синергия рубрик. Мне кажется, сведение под обложкой [1] текстов различных типов, сгруппированных в пять разделов, дало синергетический эффект. Во-первых, обозначился новый смысл последовательности событий в истории физико-математического знания, в развитии связанного с ними университетского образования. Что само по себе весьма ценно. (Скажем, несколько статей, как я теперь вижу, мне надо обязательно использовать в лекциях по современным проблемам физики.)
Во-вторых, продуманное разнообразие позиций, с которых в [1] освещается исторический и сугубо научный материал, помогает читателю увидеть учёного не только как одарённого деятеля, своевременно разрешившего ту или иную трудную проблему, но и в роли созидателя сложного, многоаспектного, эволюционирующего мира науки. Причём это не только интеллектуальный труд (неважно - за адекватное вознаграждение или нет), но и главным образом борьба с самим собой, саморазвитие, самопревышение в ходе преодоления барьеров и тягот творческой деятельности. Мне приходит на память двойная формула В.М. Розина (изучающего отношение «личность - культура» [13, с. 42]). Чуть изменив её, можно сказать, что сборник очерчивает силуэт такого креативного индивида, в котором «учредитель и менеджер "себя"» слит с субъектом физико-математической культуры. Естественно, этот процесс нелинейный: исследователя - в периоды учения и творческого дебюта - формирует сложившаяся научная культура. Далее в её движение он - наряду со своими современниками - вносит некую лепту. А новое состояние научной культуры, в свою очередь, воздействует на личность исследователя. Etc. по циклу.
В-третьих, чтение первых четырёх разделов [1] убеждает в том, что наука Нового времени (равно как и вся человеческая культура) существует в форме «кума-тоидов» (от др.-гр. кг)^а - волна + еьбод - вид), то есть волнообразных объектов, и «социальных эстафет».
Эти понятия выдвинул московский (а в 1960-1970-е гг. - новосибирский) философ М.А. Розов, объясняя способ бытия научного знания и других семиотических (то есть имеющих знаковую природу) объектов. Развивая параллель между социальными явлениями и волнами (предложенную французским социологом Г. Тардом в 1890 г.), обобщая факты из истории многих наук и выделяя инварианты их эволюции, М.А. Розов распространил волновую модель на функционирование социума в целом. Действительно, общество подобно волне в том смысле, что оно (и любой социальный организм) постоянно воспроизводит себя - в каждом очередном поколении - в форме разветвлённой программы человеческих действий. Но воспроизводит - на всё новом и новом «человеческом материале». М.А. Розов называет социальным куматоидом реализацию некоторой социальной программы поведения на постоянно сменяющем друг друга материале. В этом плане куматоид ведёт себя, словно одиночная волна на поверхности водоёма: она в ходе своего распространения заставляет колебаться всё новые и новые частицы воды. Примеры социальных куматоидов: университет, город, образ жизни, слово, знание [14, с. 38-47].
Социальная эстафета, по М.А. Розову, есть базовый механизм существования упомянутых выше социальных программ, то есть воспроизведение тех или иных форм человеческой активности в соответствии с уже имеющимися культурными образцами деятельности. Автор уподобляет социальные эстафеты «элементарным частицам», из которых состоит общество и культура. В этом контексте он цитирует Дж. Уилера, подчёркивающего, что теория элементарных частиц относится ко всему пространству сразу, то есть к тому целому, каким является Вселенная [14, с. 48-53].
Но, вероятно, впервые дискретный аспект человеческой культуры и скрытая принудительность её образцов ясно выразил в эссе «Антиномия культуры» (1928) [15] русский мыслитель Н.М. Бахтин (1894-1950), живший в эмиграции. Социальные ку-матоиды и эстафеты, удобные для описания «устройства» механизмов получения знания в науке, представляют собой разновидности репликаторов. Так называют информационные (либо материальные) структуры, способные самовоспроизводиться в подходящей среде и служить инициатором процесса самоорганизации в неравновесных системах [16].
Относительно же места творчества в процессах, формируемых социальными эстафетами (что составляет фабулу большинства статей в [1]), М.А. Розов полагает: творчески мыслить - значит осуществлять прошлый опыт в новых условиях, воспроизводить Прошлое в Настоящем. По-видимому, авторы и читатели [1] признают наличие нелинейного подхода в розовском рассуждении о соотношении Прошлого / Настоящего в науке. Реализуя образцы деятельности, - пишет философ, - мы тем самым изменяем контекст их существования. Хотя современная наука (и культура в целом) есть продукт реализации прошлых образцов, но они в контексте сегодняшнего знания получают новый смысл, новое содержание. «Мы смотрим в Прошлое из Настоящего, и это означает изменение контекста его существования. Именно в силу этого мы способны находить в Прошлом всё новое содержание, а реализуя его, снова обогащаем и видоизменяем контекст восприятия прошлых образцов. <...> Итак,
сохранить - значит видоизменить» [14, с. 54-56]. Предполагаю, что такая позиция склоняет взяться за перо и авторов [1].
В-четвёртых, указанные разделы и Предисловие в [1] выпукло иллюстрируют тезис: наука - это система с рефлексией [14, с. 301]. Иначе говоря, в голове отдельного исследователя (или в его подсознании) и в трудах науковедов не умолкает самокритичный диалог, какой Фауст, обращаясь к студенту Вагнеру, ведёт с самим собой: Что значит знать? Вот, друг мой, в чём вопрос. /На этот счёт у нас не всё в порядке [17, с. 28]. М.А. Розов напоминает, что научные знания постоянно осознаются в свете различных научных задач, и это приводит к рефлексивным преобразованиям. Он подчёркивает: исследование науки надо осуществлять с позиций «внешнего» наблюдателя, «не подменяя самого учёного в его попытках вербализовать те программы, которые он реализует. Основная задача исследования - выделение типов программ и их связей, выявление в конечном итоге эстафетных структур знания и науки» [14, с. 147, 301].
По-моему, М.А. Розов одобрил бы авторов историко-научных статей в [1] за решение этой задачи, пусть формулируемой ими на другом языке, но явно подразумеваемой. Эта сторона содержания [1] многообразно связана со вторым членом триады В.В. Розанова: познаванием. Ad vocem, в сборнике отведено место и третьему началу понимания: познаваемому. Пример - статья Б.С. Дмитриева, Ю.И. Лёви-на, кратко и остроумно озаглавленная: «Юбилей электрона». Первый эпиграф к ней (выбранный из того места мифологического эпоса «Фиваида» римского поэта Публия Папиния Стация (ок. 45-96 гг. н.э.), где речь идёт о благоговейном следовании «божественной» поэме Вергилия (70-19 гг. до н. э.) «Энеида») призывает: vestigia semper adora - Всегда чти следы (прошлого). Он по праву мог быть поставлен и ко всему сборнику.
В-пятых (а отчасти, в-третьих), составитель издания [1] не упускает из виду ещё одну «вечную» проблему. Её можно определить так: соотношение индивидуального и культурного авторства (ссылаясь на доклад известного гуманитария В.С. Биб-лера на семинаре «Архэ» в Москве, в 1999 г. [18, с. 341]). Нередко, чтобы разделить персональную и коллективную долю в получении нового знания, полезно выяснить, как формулируются вопросы и ответы внутри данного профессионального сообщества в те или иные периоды его деятельности и на определённой стадии истории знания.
Так поступает, например, Р.Р. Мухин, восстанавливая картину исследований стохастичности нелинейных динамических систем, проводимых в 1960-1970-е гг. в Новосибирской научной школе. Цитируемые им письма и воспоминания, а также выявленные (и быстро забываемые ныне) детали советского научного быта объясняют, почему первопроходцам, обнаружившим детерминированный хаос в гамильтоновых системах, пришлось «преодолеть немалые трудности» [1, с. 48], прежде чем их идеи получили признание в физическом сообществе СССР. Р.Р. Мухин показывает, что их достижение явилось продолжением богатой физико-математической традиции, созданной усилиями Л. Больцмана, А. Пуанкаре, Дж. Биркгофа, Э. Хопфа, Н.С. Крылова, А.Н. Колмогорова, Я.Г. Синая. В статье раскрыт вклад лидеров этого направления: Б.В. Чирикова, Г.М. Заславского, А.М. Будкера, Р.З. Сагдеева, а также их продуктивных коллег, учеников, коллаборантов. Глубину исторической мизансцене придаёт освещение автором проблемы Ферми-Пасты-Улама (1940) и её трактовки Б.В. Чириковым и Ф.М. Израйлевым.
В-шестых, системно построенный сборник [1] демонстрирует (без фальшивого пафоса и псевдогуманитарного красноречия) значимость ценностного аспекта естествознания. На страницах «ПНД» эта тема недавно звучала в междисциплинарном диалоге Ю.И. Неймарка с А.Я. Левиным по поводу создания первым математической (производительно-потребительно-управленческой) модели социума [19]. Обращение авторов [1] к репрезентативным (и запоминающимся) историческим эпизодам делает понятными роль, механизмы, пределы саморегулирования в научном сообществе. Поэтому рецензируемый сборник de facto отвечает на вопрос современного философа Э. Агацци: почему у науки есть и этические измерения? Как и авторы [19], Э. Агацци настаивает на «ответственном соучастии» научной корпорации в решении проблем всего человеческого сообщества, отвергая (добровольную или организуемую властными и гражданскими структурами) изоляцию учёных от специфических проблем социума. Сегодня от естественника и создателя новых технологий требуется «привычка формулировать правильные моральные суждения» [20, с. 103-104]. И в этом плане книга [1] обладает несомненным педагогическим потенциалом.
Так, статья Б.С. Дмитриева, Ю.И. Лёвина, Ю.П. Шараевского о постановке физического образования в классическом университете [1] не только напоминает о том, что он издавна противостоял фольклорному сознанию, иррационализму, религиозному и прочему мистицизму (принявшим в плохо образованном, а потому растерявшемся российском обществе комические формы, но угрожающий размах). Статье предпослана глубокая мысль профессора Кембриджского университета А. Пиппарда: поскольку физика воплощает искусство решать проблемы материального мира, то и учиться физике надо как искусству. Мне представляется существенным, что одним из условий формирования молодого физика авторы полагают воспитание «глубокой порядочности, нравственной культуры, собственного достоинства» [1, с. 165]. (Это ли не формула патриотизма?). Уже только потому, что физике следует учиться как искусству, невозможно игнорировать этический императив творческой деятельности.
Чтобы обосновать императив, позвольте привести длинную цитату. Французский прозаик М. Пруст размышляет в начале романа «В сторону Свана» (1913): «В жизни нашей всё происходит так, как если бы мы вступали в неё под бременем обязательств, принятых в некоей прошлой жизни; в обстоятельствах нашей жизни на этой земле нельзя найти никаких оснований, чтобы считать себя обязанным делать добро, быть чутким и даже вежливым, как нет оснований для неверующего художника считать себя обязанным двадцать раз переделывать какой-то фрагмент, дабы вызвать восхищение, которое телу его, изглоданному червями, будет безразлично так же, как куску жёлтой стены, изображённой с таким искусством и изысканностью навеки безвестным художником <...>. Все эти обязанности, здешней жизнью не оправданные, относятся, по-видимому, к иному миру, основанному на доброте, совестливости и жертве и совершенно отличному от нашего, - миру, который мы покидаем, дабы родиться на этой земле».
Кризис науки? Конец науки? Думается, значение републикаций, объединённых в [1], ещё и в том, что почти каждая из них по-своему иллюстрирует идею хрупкости культуры: её высоким результатам часто благоприятствуют случайные стечения событий в жизни и деяниях учёного. Как говорится в Предисловии к [1], по счастью, в этом сборнике нет «страшных» тем. Это верно.
Однако знакомство с историческими сюжетами в [1] менее всего настраивает на благодушное спокойствие. Наоборот, сюжеты эти невольно возбуждают тревогу относительно места института науки в нынешнем российском обществе. Возможно, одно из кардинальных отличий самоощущения исследователя в наши дни - переживание ситуации схлынувшего бума в точных науках. Чаще всего положение обозначают словом «кризис», столь ходким в последний год. Полезно вспомнить его этимологию.
Древнегреческое слово крьогд означало: разбор; суд; приговор; решительный исход; спор, состязание; толкование. Кр ьогд непосредственно связан с глаголом кр -отделять; разбирать, судить. От глагола кр происходит: 1) выражение кртку хе/уп - искусство судить, критика; 2) важное для познания понятие «критерий»: крьх^рюу - средство для решения; признак, по которому можно судить верно; суд [21, с. 732]. Если пытаться понять логос древнего грека, то получается, что в кризисе проявляется состязание различных начал (возможно, до кризиса незаметное). Как подсказывает язык античной Греции, в противовес катастрофе (катастроф^ - ниспровержение, уничтожение, гибель [21, с. 685]) кризис принципиально исправим. Но он требует критического мышления, то есть искусства отделять, разбирать, судить, требует поиска критерия (крьтурюу) - верного средства для вынесения решения. (Ошибочная же реакция на кризис чревата катастрофой: вспомним наш 1917-й.)
Наверное, для многих авторов «ПНД» и древний кр 1огд, и любой кризис имеют своим геометрическим образом, а также синонимом точку бифуркации. Например, таковой представляется социокультурная ситуация в Европе первой четверти XVII в. Тогда в обстановке жестокой конкуренции возникла традиция математического моделирования природных явлений и процессов [22]. Рождение научного естествознания и ускорившееся совершенствование техники то исподволь, то явно изменяли жизнь мира, картину мира, духовные ценности. (Вот и нынче (в который раз!) под впечатлением поразительных научно-технических успехов и из лучших побуждений нам предлагается - в данном случае весьма изобретательным философом культуры и эрудитом М.Н. Эпштейном - древняя, но эффектно аранжированная им модель сверхъестественного существа, то бишь бога [23].) В свою очередь, общественно-политические кризисы (всемирные, региональные, местные) существенно влияли на темп, однородность, вектор развития науки Нового времени. Этой поучительной теме посвящён тысячестраничный фолиант [24]. Некоторые болезненные аспекты состояния российской науки и образования в 2000-е гг. дискутируются Д.И. Тру-бецковым в [1] по ходу комментирования работы Х. Ортеги-и-Гассета «Миссия университета».
В приложении к науке понятие кризиса имеет фундаментальный смысл, не связанный с кадровым, финансовым, материально-техническом, организационным упадком научных учреждений. Это - исчерпанность методов исследования либо сколько-нибудь достойных объектов исследования. Вероятно, в первом случае справедлива сентенция русского поэта-символиста и теоретика культуры Андрея Белого: «Кризис жизни и мира зависит от кризиса мысли: мысль действенна» (цит. по [25, с. 10]). Если оглянуться в прошлое, то ясно, что кризисы мысли случались в тех или иных науках многократно: таково свойство эволюции, идущей через последовательности бифуркаций и запускаемых в этих пунктах процессов самоорганиза-
ции «на новой идейной основе». Иначе говоря, эти кризисы суть механизмы самообновления познавательных средств отдельной дисциплины. Изредка же - целого комплекса наук. Тогда говорят о смене познавательной модели, или парадигмы (от др.-гр. ларабеьу^а - пример, образец). Парадигма есть исходная модель постановки и решения проблем, способ упорядочения и истолкования конкретного материала, практикуемый учёными различных специальностей и убеждений [26, с. 71]. Понять, насколько велика власть парадигмы, помогают, например, «Этюды об Эйнштейне» Б.С. Дмитриева, Ю.И. Лёвина, Ю.П. Шараевского [1]. Многочисленные прецеденты описаны также в [14]. Пожалуй, эпиграфом к этим работам мог бы служить тезис (1927) германского мыслителя М. Хайдеггера: «Уровень науки определяется тем, насколько она способна на кризис своих основопонятий» [27, с. 9], то есть и на суд (крьогд) над ними.
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. разговоры о кризисе науки отличаются, на наш взгляд, радикализмом, переходящим в саморекламу. Так, изобилующее различными мнениями сочинение (1996) американского журналиста Дж. Хоргана вносит похоронный тон самим заголовком: «Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки» [28]. (Было бы поучительно сопоставить его вердикты науке с прогнозами астрофизика Ст. Хокинга [29].) Подобные мегамасштабные прогнозы не раз звучали. Скажем, в 1989 г. американский обществовед японского происхождения Фр. Фуку-яма выступил со статьёй «Конец истории?», которую в 1992 г. переработал в книгу «Конец истории и последний человек». Фр. Фукуяма полагал, что из-за исчезновения у США воинственного противника, каким был СССР, исторический процесс становится предсказуемым, даже скучным. Увы, реальный ход событий вскоре опроверг его предсказание... (Может быть, не зря философ и востоковед А.М. Пятигорский неполиткорректно аттестует Фр. Фукуяму как «последнего шарлатана» [30, с. 38]?)
Какое отношение имеет юбилейный сборник к незатихающему спору о кризисе / конце науки? Самое прямое: большинство анализируемых в [1] научных проблем - это повествования без эпилога. Пока нет признаков истощения «золотой жилы», то есть объекта исследований, который мы называем Природой (первозданной либо рукотворной). Однако было бы наивностью провозглашать, что так будет вечно. Значит, поднимается дискуссия об эволюционных перспективах человеческой культуры. В частности - о статусе познающего разума, о науке как одном из способов осуществления функции познания, о сингулярности Дьяконова, преодолев которую, наша цивилизация сможет (если сможет) вступить в принципиально иную фазу, и т.д. [31,32].
От физика, стремящегося осмыслить столь непривычные материи, бесспорно, требуется очень напряжённый «поиск трудной простоты» и «ответственное соучастие». Готовят ли авторы [1] к подобной стезе читателя - особенно молодого? Да. Они укрепляют его навыки нелинейного и эволюционистского мышления. По моим ощущениям, сильная сторона текстов в [1] - присутствие познавательной установки, которую, видимо, первым у нас выразил П.Я. Чаадаев. В I «Философическом письме» он призывает: «Пора сознать, что человеческий разум не ограничен той силой, которую он черпает в узком настоящем, что в нём есть и другая сила, которая, сочетая в одну мысль и времена протекшие, и времена обетованные, образует его подлинную сущность и возносит его в истинную сферу его деятельности».
Историзм как «выбор себя». Рецензируемый сборник поддерживает традицию выпуска в СГУ изданий, посвященных личностям и творческому наследию классиков XVIII-XX вв., а также наших соотечественников конца XX в., e.g. А.А. Андронова, Ю.А. Данилова, Ю.Л. Климонтовича. Традиция эта есть не только искренняя дань уважения замечательным предшественникам. Думаю, она отвечает индивидуальной и коллективной потребности в самопонимании.
В масштабе отдельной личности для самопонимания необходимы определённые условия и градиенты развития профессиональных интересов. В свою очередь, это стимулирует тот экзистенциальный труд, какой Ф.М. Достоевский метко называет: «сочинение себя человеком» (цит. по [13, с. 99]).
Коллективная же потребность создаёт обширный, разнообразный, многомерный «фонд» свидетельств, документов, наблюдений, обобщений и т.д. В итоге формируется более или менее полное самоописание научной корпорации, невольно выдающее её отношение к своему прошлому, настоящему, отчасти же - к будущему. И в этом пункте мы встречаемся с предпосылкой самоорганизации, какая имеет вероятность произойти в дальнейшем.
Модель общества как динамической системы с самоописанием разрабатывает в 1980-е гг. германский социолог Н. Луман. В частности, он раскрывает особенности современного типа осознания времени. Толкуя новый историзм, Н. Луман пишет: «речь должна идти об общественной системе, в которой доминирует горизонт будущего, об общественной системе, для которой селективность будущего важнее селективности прошлого». Здесь просматривается некий диагностический принцип, который, наверное, законно и полезно применить к сообществу физиков. Если считать тексты в [1] более или менее репрезентативными тестами на упомянутую селективность, то, мне кажется, содержание [1] удовлетворяет критерию Н. Лумана (доминирование горизонта будущего).
В его теории общество есть система, и она изменяет себя благодаря эволюционирующему самоописанию. Приблизительно та же социальная картина мира, типичная для физика. «Настоящее - доказывает Н. Луман - понимает себя как прошедшее в отношении вероятностно-случайных будущих настоящих и предварительно выбирает себя в рамках будущей случайности». Видимо, чем точнее самопонимание научного сообщества, тем обоснованней этот предварительный «выбор себя». Причём цели толкуются Н. Луманом «не как кульминация какого-то процесса развития, имеющая место в настоящем, а как селекция вероятностно-случайного будущего, производимая в настоящем». Стало быть, оценка целей «зависит от вердикта о шансах на реальность будущих вероятностей» [33, с. 157]. А это, заметим, сюжет из разряда тех, что предполагают владение «искусством решать проблемы материального мира» [1, с. 161]. Например, для описания и предсказания ситуаций в экономике Д.И. Трубецков предлагает привлечь канонические модели нелинейной динамики [1, с. 131].
Власть дискурса и преодоление идентичности со «своим временем». Выше отмечались некоторые отличительные черты сборника: 1) его содержание проникнуто идеей темпоральности; 2) первенствует установка на персонализм, на воспитание и поощрение субъектной позиции. Завершая рецензию, попытаемся показать, что сочетание этих аспектов тоже способно произвести системный эффект. Он благотворен для читателя, в особенности для того, кто начинает сознавать проблему соотнесения себя со временем.
Напомним значение термина «дискурс» (фр. discours, англ. discourse < лат. discursus - рассуждение). Согласно разъяснению Н.С. Автономовой, дискурс имеет два разных смысла. 1) Логико-лингвистическое развёртывание, то есть «последовательное выражение мыслей посредством слов и предложений» (Словарь А. Ла-ланда). Отсюда прилагательное «дискурсивный», то есть выводимый логически - в противоположность знанию, получаемому интуитивно. 2) Социально-регламентированное высказывание, не имеющее отношения ни к логике, ни к лингвистике. То есть дискурс - это «совокупность социальных и идеологических ограничений, определяющих, кто, что, кому, каким образом и при каких обстоятельствах может или не может говорить. Как ни парадоксально этот социально-идеологический дискурс как раз «недискурсивен»: во всяком случае, он противоположен «дискурсивности» в логико-лингвистическом смысле слова» [34, с. 378]. Для различения двух омонимов Н.С. Автономова предлагает ко второму термину применять прилагательное «дис-курсный».
Термин «дискурс» во втором смысле близок по своему значению к понятию стиля речи (письменной или устной). Так, принято говорить о «научном дискурсе» [35, с. 76], о «русском дискурсе» [36] и т.п. Молодой учёный обычно открывает существование дискурса как социально-регламентированных ограничений на высказывание, когда садится писать диссертацию и испытывает «муки слова». В какой-то мере они напоминают усилия, какие предпринимает ребёнок, осваивая мир слов. Наряду с правилами поведения, слова позволяют ему наладить диалог, общение с людьми и очеловечиться, то есть войти в общество, стать соучастником истории культуры, начавшейся задолго до него. Французский философ XX в. Ж. Лакан утверждает: роль языка «является определяющей, основной в истории субъекта» (цит. по [10, с. 460]). Аналогично, магистрант или аспирант - через освоение норм дискурса и профессионального поведения - способен стать полноправным членом цеха учёных. В результате его возможность саморазвития, его субъектный потенциал (как и у малыша, овладевшего речью) возрастает.
Полезны ли для его роста материалы в [1]? Безусловно. Молодой человек нуждается в том, чтобы видеть в наличном состоянии науки не просто данность, к которой он обязан приспособиться, но стадию эволюции, в которой он может и должен проявить свой дар, свою индивидуальность. Однако положение, в каком оказывается человек, неизбежно двойственное.
С одной стороны, личность связана с минувшей историей и со своим астрономическим временем через (не)осознанное воспроизведение колоссального массива культурных образцов, то есть структур восприятия, мышления, поведения, воображения [16]. Выше говорилось, что на репрессивную, принуждающую функцию этих структур указывал Н.М. Бахтин [15]. Дело в том, что культурные образцы, которым обязан следовать каждый, благодаря чему он отождествляет, идентифицирует себя со своей семьёй, коллегами, современниками, соотечественниками etc., изначально -и правомерно! - воспринимаются им как «внешние», «чужие». Философ М.М. Бахтин (брат Н.М. Бахтина, оставшийся в СССР и долгие годы проведший в ссылке, в г. Кустанае) напоминает, что всякий из нас живёт «в мире чужих слов. <...> распадение для каждого человека всего выраженного в слове на маленький мирок своих слов (ощущаемых как свои) и огромный безграничный мир чужих слов - первичный факт человеческого сознания и человеческой жизни <...> » [37, с. 406].
С другой же стороны, человек, буквально, - self-made man. Он не может не самоутверждаться, преодолевая заслоны вне себя, но ещё больше - стереотипы внутри
себя. (Верно, о своей судьбе думал Б. Пастернак (1936), когда писал о творческой натуре: «С кем протекли его боренья? / С самим собой, с самим собой».) Факты из [1] предоставляют начинающему исследователю достаточно прецедентов для подражания. Самоутверждение требует осознания того обстоятельства, что человек мыслит и действует «в мире чужих слов», то есть культурных образцов, созданных задолго до его появления на свет. Не исключено, что они возникли в ином контексте, для разрешения несколько иных противоречий.
Поэтому распадение культурных форм на «свои» и «чужие», «готовые» имеет, согласно М.М. Бахтину, огромное значение «для личности, для «я» человека (в его неповторимости)» [37, с. 406]. В науке неповторимость личности ассоциируется с её способностью нестандартного видения проблемы, что обычно служит залогом её оригинального (и успешного) разрешения. По М.М. Бахтину, неповторимость означает незаменимость личности. Действительно, заменимость её - особенно в науке, в искусстве - есть тревожный признак. « <...> один человек может стать на место другого, <...> человек вполне заменим <...> только в таких ситуациях и при решении таких вопросов, где целая и неповторимая личность человека не требуется, там, где человек, так сказать, специализируется, выражая лишь оторванную от целого часть своей личности, где он выступает не как "я сам", а "как инженер", "как физик" и т.п.» [37, с. 406]. Специализация, ущербляющая целостную личность, пожалуй, - главная опасность для физика. Защиту от неё даёт самообразование, удерживающее человека в сфере художественной культуры (естественно, высокой, а не массовой!). Мне представляется, что материалы, любовно собранные в [1], пригодны для профилактики данного «профзаболевания». Истоки конкретных достижений в науке и, конечно, яркие фигуры легендарных учёных демонстрируют вдумчивому читателю [1] ценность гуманитарного самообразования как жизненной стратегии.
Поскольку дискурс (во втором смысле) обусловлен социокультурными факторами, он изменяется с ходом истории. Иногда весьма заметно. Скажем, лет 30 назад в некоторой доле монографий физико-математического профиля первый абзац предисловия содержал ссылку на «исторические решения» съезда КПСС с таким-то порядковым номером, предначертавшие развитие в СССР области науки, к которой относится тема монографии. Совсем не обязательно, что автор книги свято верил в чудодейственную силу решений. Он мог написать такой абзац машинально, подражая сотням подобных предисловий. Такой абзац в текст мог вписать (не считаясь с волей автора) редактор издательства, олицетворявший диктат советского дискурса. А нынче ссылка в предисловии к книге физика на резолюцию последнего съезда ЛДПР, ЕР или СР будет воспринята со смехом или даже недоумением.
Чтобы подчеркнуть историзм дискурса, психолог Е.В. Улыбина вводит понятие актуального временного дискурса, под властью которого нам приходится быть [10, с. 462]. (К.А. Свасьяну принадлежит сильнодействующее определение: терроризм дискурса [7, с. 80].) Смысл его достаточно ясен в свете приведённого примера. Власть эта возникает, когда человек идентифицирует себя с определённой социальной группой, принимая её нормы и другие культурные образцы. Отождествление себя со временем проходит ряд этапов [10, с. 473].
Вначале принадлежность к «своему времени» не осознаётся. Тогда проблема идентичности решается извне: человек без всякой критики принимает те готовые способы бытия (от профессионального жаргона до метода формирования предмета исследования), которыми располагает данная субкультура. На второй стадии просыпается рефлексия. Принадлежность к «своей» социальной общности и заимствован-
ный у неё набор образцов, включая дискурс, оценивается как лучший, самый актуальный. (Вспомним слова из песенки дореволюционных студентов: «Только физика -соль! / Остальное всё - ноль».) Но границы «своего времени» ещё не становятся объектом внимания. На третьем этапе время оценивается личностью как не (вполне) соответствующее её запросам, ценностям и т.п. Рождается чувство «несовпадения себя и времени». Человек ищет себе место в том периоде истории, который представляется ему эталонным и потому «своим». Пример: с 1990-х гг. едва ли не каждый второй из молодых литераторов позиционирует себя как «человека Серебряного века». (Увы, почти все они не могут толком объяснить ни смысла, ни происхождения «металлургической метафоры» [39].) Для наивного литератора отождествление себя с этим промежутком истории может стать не стимулом роста субъектности, а штампом, тормозящим реализацию своей неповторимости в творчестве.
Однако ощущение темпорального несовпадения благотворно. Оно-то и побуждает личность сопротивляться границам «своего времени», а тем самым - границам своего «я», задаваемым идентичностью со средой. Преодолевая идентичность со «своим временем» (будь то XIX в. или XXI в.), человек восстанавливает своё целое. Он перестаёт оценивать прошлое и будущее лишь через систему временного актуального дискурса. И тогда личность в состоянии воспринимать, а далее преодолевать элементы иного, то есть «чужого», не её персонального времени [10, с. 462, 468-474]. Персональное - сфера, где человек «у себя дома» (см. эпиграф), где нет помех его саморазвитию. «ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ в нас и начинается с растождествлений», - убеждён К.А. Свасьян [7, с. 9]. Чтобы овладеть трудным искусством растождествления, нужны своего рода мастер-классы. По-моему, их функцию - на материале истории точных наук - выполняют многие тексты в [1]. А эссе М.И. Рабиновича обучают читателя, как сделать красоту словесного творчества союзником самопознания.
Субъективное resume. Пожалуй, в России нынче ни один университет, кроме Саратовского, не печатает регулярно трудов по мировой и отечественной истории естественных и точных наук, включая новейшую её стадию. Здесь особенно выделяются циклы статей Д.И. Трубецкова, время от времени издаваемые в виде приложений к «ПНД». Они заслуживают самых хвалебных оценок на страницах научных журналов, но я таковых не встречал... Преемственность по отношению к этим приложениям тактично подчёркнута дизайном обложки [1] (художник Д.В. Соколов), цвет её выбран сдержанный, благородный. Формат издания не громоздок, но солиден. Стиль «ПНД» сохранён и узнаваем. Техническое редактирование (И.Я. Сидорова, Л.А. Сидорова) выполнено тщательно.
В целом же «...И поиск трудной простоты» внушает читателю идею ценности ничем не заменимой свободы: научного поиска, университетского образования. По моей догадке, здесь сказывается дореволюционный - пусть и краткий - период жизни СГУ. Такое допущение не противоречит комментарию Д.И. Трубецкова к книге Х. Ортеги-и-Гассета «Миссия университета». Сохранить университетский дух свободы (если он жив), вероятно, важно, чтобы послужить образцом современному российскому населению с его пёстрыми рудиментами и рецидивами рабской психологии «закрытого общества» [39]. Приходится пока ещё говорить о населении или даже популяции, а не о социуме, используя критерий И.Г. Фихте, который можно назвать нелинейно-динамическим. В лекциях о назначении учёного, читанных в Йенском университете (1794), немецкий философ заявляет: «Взаимодействие посредством свободы (Wechselwirkung durch Freiheit) - положительный признак общества» [40, с. 25]. Приложим ли его KpiT^piov ко всем нашим университетам?
Библиографический список
1. «...И поиск трудной простоты»: Сб. избр. ст. журнала «Изв. вузов. Прикладная нелинейная динамика» / Сост. и автор предисл. Д.И. Трубецков. Саратов: ИЦ «РАТА», 2009.
2. Жижек С. Устройство разрыва: Параллаксное видение. М.: Европа, 2008.
3. Хренов Н.А. Образы «Великого разрыва»: Кино в контексте смены культурных циклов. М.: Прогресс-Традиция, 2008.
4. Смирнов И.П. Бытие и творчество. СПб.: Канун, 1996.
5. Геллер Л. и др. К определению понятия «трансгрессия» // Семиотика скандала: Сб. ст. / Ред.-сост. Н. Букс. М.: Европа, 2008. С. 56.
6. Лехциер В.Л. Феноменология «пере»: введение в экзистенциальную аналитику переходности. Самара: Самар. ун-т, 2007.
7. Свасьян К. Растождествления. М.: Еу1ёепй8, 2006.
8. Баранцев Р.Г. Имманентные проблемы синергетики // Новое в синергетике: Взгляд в третье тысячелетие. М. Наука, 2002.
9. Пойзнер Б.Н., Соснин Э.А. Наш Ишуегеказ и вторжение низкого // Аналитика культурологии. 2008. № 3 (12). Доступно в сети Интернет по адресу: http://analiculturolog.ru/index.php?module=subjects&fUnc=viewpage&pageid=566
10. Субъект во времени социального бытия: Историческое выполнение пространственно-временного континуума социальной эволюции / А.С. Ахиезер, А.В. Без-дидько, З.Н. Галич, И.В. Кондаков и др.; отв. ред. Э.В. Сайко. М.: Наука, 2006.
11. Меерсон О.А. Персонализм как поэтика: Литературный мир глазами его обитателей. СПб.: Пушкинский дом, 2009.
12. Метаморфозы творческого Я художника / Отв. ред. О.А. Кривцун. М.: Памятники исторической мысли, 2005.
13. Человек как субъект культуры / Отв. ред. Э.В. Сайко. М.: Наука, 2002.
14. Розов М.А. Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии. М.: Новый хронограф, 2008.
15. Бахтин Н.М. Антиномия культуры // Бахтин Н.М. Из жизни идей / Сост., ком-мент., послесл. С.Р. Федякин; ред. А.Е. Махов. М.: Лабиринт, 1995. С. 39.
16. Пойзнер Б.Н. Репликатор - посредник между человеком и историей // Изв. вузов. Прикладная нелинейная динамика. 1999. Т. 7, № 6. С. 83.
17. Гёте И.В. Собр. соч.: В 10 томах. Т. 2: «Фауст». Трагедия / Пер. Б. Пастернака; под ред. А. Аникста и В. Вильмонта; коммент. А. Аникста. М.: Худож. лит., 1976.
18. Библер В.С. Индивидуальное и культурное авторство // АРХЭ: Тр. культурологического семинара / Ред. И.Е. Берлянд. Вып. 5. М.: РГГУ, 2009. С. 341.
19. Неймарк Ю.И., Левин А.Я. Играет ли Бог в кости? Человеческое общество как коллективная игра людей: Опыт ещё одного монистического взгляда на общество // Изв. вузов. Прикладная нелинейная динамика. 2009. Т. 17, № 3. С. 98.
20. Агацци Э. Почему у науки есть и этические измерения // Вопросы философии. 2009. № 10. С. 97.
21. Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. Репринт У-го издания 1899 г. М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1991.
22. Пойзнер Б.Н., Ситникова Д.Л.Big bifurcation: рождение математического моделирования // Изв. вузов. Прикладная нелинейная динамика. 2000. Т. 8, № 5. С. 82.
23. Эпштейн М.Н. Техника - религия - гуманистика // Вопросы философии. 2009. № 12. С. 19.
24. Наука и кризисы: Историко-сравнительные очерки / Ред.-сост. Э.И. Колчин-ский. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.
25. Полянская М. Foxtrot белого рыцаря: Андрей Белый в Берлине. СПб.: Деметра, 2009.
26. Чайковский Ю.В. Познавательные модели, плюрализм и выживание // Путь: Международный философский журнал. 1992. № 1. С. 62.
27. Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. В.В. Бибихин. М.: Ad Marginem, 1997.
28. Хорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. СПб.: Амфора, 2001.
29. Хокинг Ст. Виден ли конец теоретической физики? // Природа. 1982. № 5. С. 54.
30. Пятигорский А.М. Что такое политическая философия: размышления и соображения. Цикл лекций. М.: Европа, 2007.
31. Подлазов А.В. Теоретическая демография. Модели роста народонаселения и глобального демографического перехода // Новое в синергетике: Взгляд в третье тысячелетие. М. Наука, 2002. С. 324.
32. Панов А.Д. Универсальная эволюция, проблема поиска внеземного разума (SETI) / Послесл. Л.М. Гиндилиса. М.: ЛКИ, 2008.
33. Луман Н.Мировое время и история систем // Логос. 2004. № 5 (44). С. 131.
34. Автономова Н.С. Познание и перевод: Опыты философии языка. М.: РОССПЭН, 2008.
35. Ильин И.П.Постмодернизм: Словарь терминов. М.: ИНИОН РАН; Intrada, 2001.
36. Гусейнов Г.Ч. Д.С.П.: Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х. М.: Три квадрата, 2004.
37. Бахтин М.М. Рабочие записи 60-х - начала 70-х годов // Собр. соч. в 7-ми т. Т. 6: «Проблемы поэтики Достоевского». Работы 1960-1970 гг. М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2002. С. 371.
38. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М.: ОГИ, 2000.
39. Новое литературное обозрение. 2009. № 6. Специальный выпуск: Антропология закрытых обществ.
40. Фихте И.Г. Несколько лекций о назначении учёного // Соч. в 2 т. Т. II / Сост. и примечания В. Волжского. СПб.: Мифрил, 1993. С. 7.
