CC BY
35
УНИВЕРСИТЕТ: ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Б. ПОЙЗНЕР, профессор Э. СОСНИН, докторант Томский государственный университет
Классический университет, «натиск ширпотреба» и гигиена сознания
Триада функций классического университета. Как известно, немецкое слово Universitйt происходит от латинского ипювт$иа$ - целость, совокупность. Первоначально любое сообщество, объединённое горизонтальными коммуникациями, называлось ипюег5^а5 [1]. С позиций социальной синергетики и информатики университет - саморазвивающаяся организация, которой свойственны три взаимосвязанные генеральные функции:
а) образовательно-воспитательная, формирующая человека, способного воспроизводить комплексы сложных культурных образцов и творить новые;
б) исследовательская, создающая новое знание и методы его получения;
в) функция поддержания, репродукции, развития кадрового состава, организационной структуры, материально-технической базы, педагогических методик, исследовательских методологий и технологий [1, 2].
Классический университет (как организация, обеспечивающая указанные функции) возникал минимум трижды. Впервые
- во второй половине V в. до н.э. как школа софистов в Афинах [3]. Позднее, в 533 г.,
- в форме Академии Гондишапура (на юге Ирана) [4]. И вновь - в конце XII в. - из старых образовательных центров: в Болонье (1158), Париже (1200), Оксфорде, Монпелье [5]. Значит, университет - весьма совершенное социальное изобретение, которое устойчиво воспроизводится в самом разном социокультурном окружении. Оно преодолевает даже террор и стеснения оккупационного и тоталитарного режимов: вспомним деятельность подпольных университетов в Польше 1939—1950-х гг. и существование в СССР некоторых научных
школ под прикрытием идеологической лояльности.
О границах между университетом и обществом. С дискуссией о критериях «классичности » университета связан вопрос о роли границ между университетом и его социокультурным окружением. Мы рассматриваем университет как самоорганизующуюся систему, эволюционирующую в изменчивой среде. Подчеркнём: открытая система воспроизводит себя, если у неё есть границы, которые отделяют её от среды.
Ясно, что успешность образовательновоспитательной деятельности - один из критериев «классичности» университета. По этому критерию расцвет отечественного университета пришёлся на финал русского культурного ренессанса, т.е. на рубеж Х1Х-ХХ вв. (обычно называемый неоднозначным термином «Серебряный век» [6]). Этот период возрождения стал стимулом - и кульминацией - развития отечественного классического университета, который, в свою очередь, укреплял социальную базу ренессанса. Хотя сфера влияния университета на российское общество и расширялась на волне возрождения, она всё же не успела достичь должного размаха в ситуации социокультурной раздробленности и «пустотелости» нашей монархии.
Нам кажется, что русское возрождение и классический университет решали общую сверхзадачу, вероятно, тогда никем не артикулированную. Сверхзадача эта - консолидация «пойкилокультурной» империи (от др.-греч. тсошЛо; - пёстрый, разнообразный, запутанный, хитросплетённый). В огромной стране то потаённо, то явно проявлялась тенденция к дезинтеграции, к мя-
тежной дезорганизации. Бесспорно, среди двигателей этой тенденции - разношёрстные культуры субкультур. Вот некоторые из них:
• этнические, например украинская, белорусская, татарская, немецкая, еврейская, цыганская, грузинская;
• религиозные, социальные, профессиональные, маргинальные, скажем, субкультура старообрядцев, сектантов, среднеазиатских мусульман, военных, мастеровых, торговцев, богемы, прислуги, уголовников;
• территориальные и локальные субкультуры: поморская, казацкая, одесская, переселенческая, сибирская, забайкальская и т.п.
В идеале это - «цветущая сложность» (К.Н. Леонтьев), очарование империи. Но в действительности - предпосылка к разобщению, к разлому социальной конструкции по субкультурным членениям и «швам».
Официально интеграция разнородных субкультур была возложена на Русскую православную церковь. Междутем Первая мировая война означала фиаско, которое потерпела интеграционная миссия христианства в Европе. Аналогично ожесточённая гражданская война в России и последующие события в ней знаменовали провал консолидирующей стратегии русского православия. Выявляя причины слабости (дореволюционного общества, Ф.А. Степун утверждал: победа большевиков «доказывает немаловажное - что ещё в двадцатом столетии мифы являются силой, образующей историю» [7].
С первых шагов русского ренессанса, символом которого являлся Пушкин и его творчество, соперником церкви на поприще духовного объединения народов России становится наша классическая литература и - шире - русский язык. Так, у Андрея Белого главное действующее лицо «Серебряного голубя» (1909) наделяет «крепкие, смольные русские слова» чуть ли не харизмой, определяя их значение ёмким неологизмом духомётные. Герой
убеждён: «если ты русский, будет у тебя красная на душе тайна, и что липкая смола твоё духомётное слово; виду у него нет, а привязывается, и дух от слова идёт благодатный, приятный» [8].
В ренессансно-интеграционном контексте миссию университета естественно связать с феноменом петербургского аполли-низма. Этот термин образован от имени Аполлона - древнегреческого бога света и водителя муз. По выражению В.Н. Топорова, аполлинизм - начавшаяся в XVIII в. мотивация в развитии духовной культуры России. Он воплощается в принципе наиболее совершенной организации, чувстве меры, гармонии, в жанрах художественного, в ratio, в (само)познании, самоопределении, самоконтроле [9]. Но в мифе у Аполлона есть противник - дракон Пифон (Пибюу) - олицетворение тьмы, хтоничес-ких сил (от др.-греч. хвотос, - земной, туземный, подземный). И вот что важно для нашей темы: как установил В.Н. Топоров, уже в начале 1918 г. Александр Блок распознал наступление «пифонической» эпохи [9]. Пожалуй, нынче её «бренд» - антиинтеллектуализм.
Насколько можно судить, между дореволюционным университетом и пойкило-культурным обществом лежала граница, подобная очищающему фильтру либо биологической мембране: она была почти непроницаема для культурного воздействия полу- и необразованной массы, находившейся снаружи. Наоборот, выходцы из простого народа, попадая в орбиту университетской жизни и принимая дотоле неизвестные им нормы, изменялись в ценностном, мировоззренческом и других отношениях. Из мемуаров известно, что стимулом такой метаморфозы были импозантные фигуры профессоров и университетская атмосфера, определяемая их присутствием. Недаром в те годы в аристократических и образованных кругах бытовала дефиниция: интеллигент - это сын сапожника, окончивший университет. Здесь сословное высокомерие парадоксально сочетается с
Университет: вчера и сегодня
119
пиететом перед университетом. Значит, университет обладал метаболическим потенциалом (от др.-греч. ЦЕтаРоХ'п - перемена; изменчивость), что позволяло «переварить » и облагородить простолюдина, а не только обучить его профессии.
Среди ярких деятелей русского ренессанса доля таких фигур показательно велика. Так, Питирим Сорокин, родившийся в крестьянской семье в 1889 г. (как он писал, «среди народа коми, или зырян» [10]), блестяще завершил обучение в Петербургском университете, был оставлен при нём для «приготовления к профессорскому званию». В качестве магистерской диссертации он написал труд «Преступление и кара, подвиг и награда» (1913), до сих пор остающийся классическим. Закономерно, что позднее в «Системе социологии » П.А. Сорокин разработал положение: образование есть социальный лифт, поднимающий индивида в более высокую страту.
Надо подчеркнуть: заслуга той профессуры - критика и неприятие побочных продуктов ускорявшейся социальной эволюции. Тем самым воздвигалась незримая «санитарная» граница. Она изолировала университет от общества, насыщавшегося цивилизационными отходами и культурными отбросами (часть их исследовал П. Слотердайкв труде «Критика цинического разума » [11]). Потому-то университет мог развить из человека массы полноценную и плодотворную личность. Классический университет реализовал гуманистический императив русского возрождения: повышать «акции личности в истории». Экономическую метафору человеческой ценности мы заимствуем у О. Мандельштама. В статье «Конец романа» (1922) он подводит итоги русской революции, мировой и гражданской войны. И - вслед за А. Блоком - констатирует смену ценностной парадигмы: «когда мы вступили в полосу могучих социальныхдвижений, массовых организованных действий... акции личности в истории падают» [12].
Интервенция массовой культуры и университет. А каков в наши дни университет
на Западе? Обратимся, например, к американскому лингвисту Н. Хомскому. Его лекция в Университете Сиены (1999) посвящена субъектам «сознательного и хитроумного манипулирования организованными привычками и мнениями масс». Он критикует образовательно-воспитательную функцию университета: «Манипулирование мнением
- это обязанность СМИ, профессиональных журналов, школ, университетов и вообще образованных классов. Задача манипулирования привычками и поведенческими установками выпадает на долю популярного искусства, рекламы и огромной индустрии пиара. Её цель, пишут лидеры бизнеса, - “упразднить вековые обычаи”». Тем самым простодушных людей принуждают сосредоточивать внимание на «поверхностных вещах, которые составляют большую часть потребительской моды». В итоге люди принимают «свою обессмысленную и подчинённую жизнь». Отказываясь от самостоятельности, они доверяют свою судьбу «умным меньшинствам, секулярному священству, которые служат власти и реализуют власть» [13].
Справедлива ли оценка роли университета, данная Н. Хомским, для современной ситуации в России? Допустим, что нет. Это значит, что имеется труднопреодолимый барьер между сферой, где производят, пропагандируют, транслируют всевозможные продукты массовой культуры, где в человеке поощряют, закрепляют, тиражируют плебейское начало, и пространством, в котором строится работа университета, возвышающая плебс. Если констатация
Н. Хомского к нам не относится, это значит, что сегодня университет есть некое антитело в общественном организме, которое эффективно вырабатывает иммунитет против деятельности любых корпораций, нацеленной на манипулирование сознанием и поведением [14]. Это значит, что в нашем не очень здоровом обществе университет действует подобно лечебно-профилактическому учреждению, противостоя социальной патологии [15].
Увы, в реальном университете иная картина. Слишком мал культурный градиент между контингентом преподавателей и носителями массового сознания, сплавленного из фрагментов всяческих мифологий, недостоверной истории, низкопробной публицистики, рекламируемых стилей жизни и ценностей в эпоху глобализации, эталонов искусства и эстетических норм, рассчитанных на простонародный вкус, и т.д. Идущая капитализация образования придаёт отношениям педагога со студентом клиентальный характер. А по законам рыночной конкуренции клиенту надо угождать...
В чём стратегический просчёт современного российского университета, объявляющего себя классическим? Возможно, в том, что он не обращается на деле к традиции петербургского аполлинизма, не выступает в обществе как воинствующий и квалифицированный оппонент массовой культуры, не критикует её производителей, распространителей, потребителей.
Стоит ли удивляться, что в российском университете «пифоническое» начало преобладает над культом Аполлона? Вспомним, какое поражение русскому возрождению, а заодно и петербургскому аполли-низму нанесла Октябрьская революция. Она повлекла сеть социокультурных катастроф. 1922 год, когда большевики наладили экспорт отечественных учёных (пароходами в Германию), видится временной границей. Старые кадры стали вытесняться теми, кого Андрей Белый в статье «Штемпелёванная культура» (вышла в 1909 г., но словно бы написана в эпоху глобализации и сети Интернет!) нарёк «интеллигентным плебсом всего мира» [16]. А там пошли в университет любые фигуры, угодные партийной власти. Самовоспроизвод-ство доброкачественной профессуры расстроилось. Охлос занял студенческие скамьи. В вечном поединке Пифон стал теснить Аполлона. У остатков профессуры нашлись ученики, обеспечившие успехи науки в 1940—1950-е гг. Но ученики учени-
ков утратили дореволюционную традицию, и университет превратился в суррогатную alma mater.
С конца 1950-х гг. ощутимым признаком (и фактором) потери метаболического потенциала стало разрушение лингвистической границы между университетом и улицей. Конечно, это явление носило весьма масштабный и необратимый характер. На его истоки указывает М.О. Чудакова: «Давно состоявшаяся у миллионов выходцев из деревни замена исконной речи тем, что Зощенко назвал в середине 20-х годов «обезьяним языком », стала сказываться и на речевом поведении других слоёв населения» [17].
Показатель детрадиционализма и антиинтеллектуализма в университете наших дней - его «отлучение от слова», «отлучение от истории ». Эти образы мы находим в эссе О. Мандельштама «О природе слова» (1920-1922), полагавшего, что такое отлучение есть срыв в нигилизм [18]. За полвека лексика и дискурс преподавателя вплотную приблизились к бытовому просторечию, клише, размножаемым СМИ, сленгу микроцефалов, арго уголовников. И это отнюдь не вкусовой плюрализм: ведь отсутствует полюс высокой нормы.
О (не)восстановимой «классичности». На наш взгляд, сегодня вернуть метаболические возможности университету мешает неблагоприятный культурно-исторический фон, который «играет на понижение» акций человека. Во-первых, очередная смена доминанты картины мира, знаменательная тем, что осуществилось самовыдвижение человека в центр картины мира или даже вторжение его туда [19]. Во-вторых, почти одновременно идёт дрейф в сторону «предельных антропологических проявлений». Согласно С.С. Хоружему, оно взаимно усугубляется свободной активностью «человека, са-моразвёртывающегося и самореализующегося» [20]. В-третьих, прогресс в области коммуникаций и технологий суггестии делает молодого человека уязвимым
Университет: вчера и сегодня
121
перед интервенцией информационных систем (см.: [14]). В -четвёртых, как это демонстрируют работы Д.М. Сегала [21], К. Свасьяна [22], остро проявляются диверсификация форм и самоускорение социокультурной эволюции. Значит, растёт влияние её побочных продуктов. Духовное оскудение России углублено отступлением книжной культуры «под натиском ширпотреба» (И. Бродский), засильем кича в литературе и искусстве, нигилизмом демоса.
Но надо ли реставрировать «классичность» университета, восстанавливать дело аполлинизма? Да - если желаем затормозить одичание народа, податливого в области морали. Правда, успех маловероятен. Фактически от членов ипюег5^а5 требуется испытать эпистрофический порыв (от др.-греч. етсштро^п - обращение, поворот), т.е. стремление к изначальной целостности, к тому, что называют плерома (др.-греч. тсХ'прюца - полнота, обилие, множество). Категория етсштроф'п (по Ю.А. Шичалину) раскрывает способ бытия по отношению к более высокому началу [23]. Возможно, тогда возник бы импульс к самоочищению университета. Мы имеем в виду гипотезу М.Н. Эпштейна: в основе жизни и культуры лежит самоочищение [24].
А первый шаг, наверное, «дезидентификация», или растождествление, по К. Свасьяну: «Растождествление - это тяжёлая работа сознания, отдирающего от себя всё, что к нему прилипло; вахта негативного среди праздника простодушия и поддакивания; если телега жизни рано или поздно начинает буксовать в налаженности форм и способов понимания жизни, выражаемых коротким сигналом «о’кей», то приходится, чтобы не потерять в себе человека, впрягать в неё волов, смогших бы вытянуть её из дерьма общезначимостей». Философский манифест К. Свасьяна заслуживает внимания. В частности, он призывает растождеств-ляться «со всем, что есть общего в ассор-
тименте привычек ума и воли, а главное, со всеми теми словами и представлениями, с которыми современному человеку приходится как раз отождествлять себя, чтобы иметь шанс на культурную и социальную прописку». Аполлинизму соответствует медицинская семантика: «рас-тождествление - дезинфекция, дезинсекция, дезактивация сознания, запрограммированного автоматизмами, всё равно какими» [22].
Приучить человека к такой гигиене сознания всегда было творческим идеалом самоотверженных тружеников классического университета.
Выводы. Конкуренты классическому университету (в борьбе за людской ресурс)
- структуры, предоставляющие образовательные услуги (не претендуя на метаболическое действие), и субкультуры, вербующие себе сторонников. Пусть сегодня пресловутый сын сапожника (или генерала
- неважно, если оба отштампованы массовой культурой) поступил в университет. Для антропологического (а не только карьерного) успеха студента необходимы два условия.
1. Под влиянием предъявленных университетом культурных образцов,репрезентирующих мир, он в состоянии изменить свой личный способ переживания жизни и методы деятельности.
2. В университете (оснащённом информационными технологиями и ТСО) задают тон живые лица - авторитетные носители и волевые создатели культурных образцов высокого стиля. Первое условие выполнимо хотя бы статистически. А второе? Жертвуя политкорректностью, признаем: оно выполнимо лишь как социокультурное чудо. Ведь по шкале «апол-линичность - пифоничность» эволюция российских поколений давно идёт под знаком системной деградации. Поэтому нередко в университетском (а также общественном) «тексте» профессор 2007 г. и профессор, допустим, 1907-го - лишь омонимы.
Литература
1. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Университет
как социальное изобретение: рождение, эволюция, неустойчивость. - Томск, 2004.
2. Высшая школа России с позиций нелиней-
ной динамики: Проблемы, оценки, модели / М.Н. Стриханов, Д.И. Трубецков, А.А. Короновский, Ю.П. Шараевский, А.Е. Храмов. - М., 2007.
3. Марру А.-И. История воспитания в антич-
ности (Греция). - М., 1998.
4. Свасьян К.А. Становление европейской
науки. - М., 2002.
5. Словарь средневековой культуры / Под ред.
А.Я. Гуревича. - М., 2003.
6. Ронен О. Серебряный век как умысел и вы-
мысел. - М., 2000.
7. Степун Ф.А. Ленин (1930) // Вопросы фи-
лософии. - 2002. - № 8. - С. 93.
8. Белый А. Серебряный голубь // Белый А.
Сочинения: В 2 т. Т. 1. - М., 1990.
9. Топоров В.Н. Из истории петербургского
аполлинизма: его золотые дни и его крушение. - М., 2004.
10. Сорокин П.А. Дальняя дорога: Автобиография. - М., 1992.
11. Слотердайк П. Критика цинического разума. - Екатеринбург, 2001.
12. Мандельштам О.Э. Конец романа // Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. - М., 1993.
13. Хомский Н. Секулярное священство и опасности, которые таит демократия // Хомский Н. О природе и языке. - М., 2005.
14. Соснин Э.А., Нургалеева Л.В., Пойзнер Б.Н. Информационные системы и личность: принципы взаимодействия: Учеб. пособие. - Томск, 2004.
15. Пойзнер Б.Н. Университет против социальной патологии // Высшее образование в России. - 2004. - № 3.- С. 91.
16. Бугаев Б. На перевале. XIV. Штемпелёванная культура // Весы. - 1909. - № 9. -С. 72.
17. Чудакова М.О. О советском языке и словаре советизмов (Тезисы) // Тыняновский сборник. Вып. 12. - М., 2006.
18. Мандельштам О.Э. О природе слова // Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. -М., 1993.
19. Пойзнер Б.Н., Соснин Э.А. Смена доминанты картины мира с точки зрения теории самоорганизации // Порядок и хаос в развитии социально-экономических систем. - Томск, 1998.
20. Хоружий С.С. Очерки синергийной антропологии. - М., 2005.
21. Сегал Д.М. Куда ж нам плыть? // Сегал Д.М. Литература как охранная грамота. - М., 2006.
22. Свасьян К. Растождествления. - М., 2006.
23. Шичалин Ю.А. Бяштроф'п, или Феномен возвращения в первой европейской культуре // Шичалин Ю.А. Античность - Европа - История. - М., 1999.
24. Эпштейн М.Н. Самоочищение. Гипотеза о происхождении культуры // Вопросы философии. - 1997. - № 5. - С. 72.
Е. ИВАХНЕНКО, профессор Российский государственный гуманитарный университет
В рассмотрение темы включаются, с одной стороны, высшая институциональная структура российского образования -университет, с другой - современная «геополитика знания» какинструмент западной мо-дерности, европоцентристской стандартизации и глобального контроля знания. Поскольку речь пойдет об «эпистемологическом принуждении», освещение данной проблемы
Российский университет перед лицом принудительных эпистем неоглобализма
предполагает включение в оборот таких терминов и понятий, как «эпистема», «эпистемологическая матрица», «дискурс», «формат», «формовказнания», «эмиссиязнания», «имперское разделение знания» и др.
Дискурс неоглобализма
Дискурсы глобализма приобрели вполне зримые черты уже во второй половине
