CC BY
127
УДК 82.091
раздел ФИЛОЛОГИЯ и ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
СПОР ДОСТОЕВСКОГО С КАЛЬДЕРОНОМ О ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕКА
© Р. Г. Назиров
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел./факс: +7 (347) 273 68 74.
Email: [email protected]
В статье рассматривается дискуссия о природе человека в европейской философии и литературе Нового времени, а также ее преломление в творчестве Ф. М. Достоевского. Сопоставляя «Жизнь есть сон» с произведениями и набросками Достоевского, автор подчеркивает сознательный спор русского писателя с Кальдероном. История Каспара Хаузера (человека, воспитанного в неведении жизни) послужила писателю реально-исторической моделью романа «Идиот»: реакция цивилизованного общества на христоподобного человека. Достоевский решительно встал на сторону неискаженной человеческой природы в ее конфликте с эгоистической, безумной цивилизацией.
Ключевые слова: фабула, «естественный
Предисловие к публикации
Ромэн Гафанович Назиров (1934-2004) рассматривал спор, пародию и травестию как формы взаимодействия и сотрудничества, как естественную жизнь культуры. Полемически заостренными, ярко индивидуальными, «эпатирующими» были высказывания и самого исследователя, но в этих репликах особенно отчетливо проявляется безупречный вкус и элегантность Р. Г. Назирова.
Предлагаемый ниже текст доклада «Спор Достоевского с Кальдероном» был, по-видимому, прочитан в Ленинграде в 70-е годы ХХ в. и готовился к публикации, которая по каким -то причинам не состоялась. Об этом свидетельствует письмо Р. Г. Назирова к К. А. Баршту, на тот момент сотруднику Литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского. Публикаторы выражают глубокую признательность Б. Н. Тихомирову, заместителю директора по науке Литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского в Санкт-Петербурге, за возможность ознакомиться с полным текстом доклада и письмом Ромэна Гафановича Назирова. Приводим текст письма полностью:
«Дорогой Костя!
Посылаю статью, она не очень велика, 17 стр., считая все сноски. Я их отнес в конец, не знаю, может быть, Вы предпочтете разбросать по страницам?
Еще одно примечание забыл сделать; возможно, оно должно предшествовать всем статьям: «В доклад внесены некоторые поправки и дополнения уточняющего характера».
Очень прошу известить меня о получении этого пакета. И еще: можно ли будет рассчитывать на получение корректуры? Когда предполагается публикация сборника?
Мои дела - очень пестрые, я бы сказал - «по-лоцательные», но всего не изложить на бумаге.
человек», Кальдерон, Ф. М. Достоевский.
Надеюсь снова побывать в Ленинграде летом, тогда бы и смогли поговорить.
Мой самый сердечный привет Наташе Черновой, а также всем друзьям и подругам в Музее.
Желаю удачи, жду весточки. Привет Вашей очаровательной супруге.
Ваш Р. Г. Назиров»
В архиве ученого сохранились подготовительные материалы, отражающие этапы работы над текстом статьи: план, написанный на отдельном листке, затем детализированный в рабочей тетради «Кальдерон и Достоевский. Фабула о невинном человеке. Каспар Хаузер. Антропология и проблема свободы». К тетради прилагаются дополнительные материалы: «La vida es sueño», «Проблема свободы воли», «Отражение истории Каспара Хаузера в литературе, особенно в мелодраме», «Еще детали о Каспаре Хаузере». В тетрадь вложены листы-вставки («Одна из проблем религии у Достоевского»). Две черновых редакции доклада записаны на листах того же формата фиолетовыми чернилами, текст их не завершен. Однако в подготовительных материалах «Кальдерон и Достоевский. Фабула о невинном человеке. Каспар Хаузер. Антропология и проблема свободы» обозначены все пункты первоначального замысла.
Нижней хронологической границей доклада, вероятнее всего, следует считать середину 70-х гг., не ранее 1974 г., когда вышел 9-й том Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского. Верхняя граница определяется лишь косвенными данными. Вероятно, не позднее 1979 г., поскольку в ней не упоминается монография Г. М. Фридлендера «Достоевский и мировая литература».
В статье «Равноправие автора и героя в творчестве Достоевского (к концепции полифонического романа)» Р. Г. Назиров касается онирического сюжета в европейской литературе и включает небольшой фрагмент, посвященной драме Кальдеро-на (См. : Назиров Р. Г. Равноправие автора и героя в
творчестве Достоевского (к концепции полифонического романа) // Проблемы научного наследия М. М. Бахтина. Саранск, 1985. С. 24-41, переиздана в сборнике: Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: Сборник статей. Уфа: РИО БашГУ, 2005. С. 136-137). В подобных случаях ученый давал ссылки на опубликованные работы или подготовленные к печати материалы, но в указанной публикации никакой автоцитаты нет.
Актуальность публикации «Спора Достоевского с Кальдероном», на наш взгляд, обусловлена как интереснейшими материалами и наблюдениями Р. Г. Назирова, не утратившими научной ценности по сей день, так и перспективами дальнейших исследований.
М. С. Рыбина
СПОР ДОСТОЕВСКОГО С КАЛЬДЕРОНОМ О ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕКА
Философская трагедия Кальдерона «Жизнь -это сон» (1636) в генетическом плане представляет собой комбинацию двух восточных фабул, давно занесенных в Европу. Первая из них - это фабула о «халифе на час», представленная арабской «Сказкой о пробуждении спящего» из книги «Тысяча и одна ночь»; вторая - фабула о человеке, воспитанном в неведении жизни, т.е. знаменитое житие Вар-лаама и Иоасафа, которое католический исследователь Анри де Любак называл «настоящей интернациональной легендой» [1, с. 28], хотя на деле оно представляет собой христианскую версию одного эпизода из жизнеописания Будды. Во всяком случае, таково мнение большинства специалистов, хотя советский тибетолог Б. И. Кузнецов считает и эпизод из биографии Будды, и «Повесть о Варлааме и Иоасафе» самодостаточными разветвлениями от древневосточного (добуддийского) источника [2, с. 27].
В XVI в. благодаря известному эрудиту кардиналу Баронию святые Варлаам и Иосафат (Ио-асаф) вошли в «Martyшlogшm Romanum» (1611). Русский вариант жития пользовался широкой популярностью на Руси, вошел в Пролог и имел особый успех среди раскольников как прославление пустынножительства.
Кальдерон использовал арабскую сказку о багдадском купце, которого шутки ради споил и усыпил халиф Харун ар-Рашид, для внешней конструкции сюжета; основной для испанского драматурга мотив - это воспитание принца в изоляции от мира. Но Кальдерон произвел смысловую конверсию мотива: в его драме принц Сехизмундо растет с самого рождения в башне, под крепкой стражей, не ведая своего происхождения, не потому, что отец желает уберечь его от мира, как индийский царь пытался уберечь Иоасафа, а напротив - потому что Басилио, испуганный страшным гороскопом принца, желает уберечь мир от своего сына. Ин-
дийский царевич Иоасаф возрастал в роскоши и райском блаженстве неведения, а принц Сехисмун-до томится в цепях и звериных шкурах.
Но кальдероновский король-астролог пытается проверить справедливость гороскопа, и вот восемнадцатилетнего дикаря, усыпив, перевозят во дворец. Он просыпается среди роскоши, ему открывают тайну его рождения, он разом познает жизнь, власть, любовь и тотчас обнаруживает своеволие и врожденную свирепость, соединенные с мстительностью угнетенного. Убедившись, что гороскоп был верен, король Басилио велит вновь усыпить сына и перенести его обратно в башню. Сехизмун-до просыпается снова в цепях, он сбит с толку; ему внушают, что все случившееся он увидел во сне. В знаменитом монологе, завершающем II акт, принц выражает свое глубокое разочарование: «Жизнь только снится людям, Пока не проснутся от сна» [3, с. 539].
Эту пессимистическую концепцию «жизни-сна», скорее платоническую, чем христианскую, Кальдерон в III акте смягчает рядом поправок. Принц Сехизмундо, внезапно вырванный из заточения мятежниками, оказывается победителем собственного отца, однако щадит его и решает смирять свои страсти; он не знает теперь, снится ему все это или свершается наяву. Именно благодаря этой неуверенности Сехисмундо становится «идеальным правителем». По сути дела, он преодолел предначертанную ему судьбу.
Кальдерон утверждает идею свободы воли и явно разделяет мнение своего короля Басилио: «Человек сильнее, чем звезды». Но свобода достигается верой и смирением. Только обуздав свою греховную природу, человек может стать истинно свободным. Видимо, Кальдерон был близок к «мо-линизму» - богословской теории иезуита Луиса Молины, который заявил, что каждый человек получает от Бога при своем рождении «достаточную благодать» и что в принципе никто не обречен на погибель заранее. Молинизм стремился согласовать свободную волю человека с Божественной благодатью и всезнанием Божиим. Подобная ориентированность в этом вопросе - одновременно против крайнего августинства (янсенизма) и против фатализма Лютера - характерна для доктрины иезуитов, а Кальдерон в зрелые годы стал членом Общества Иисуса.
В своей драме он создает как бы компромисс между мрачно-фаталистическими настроениями, типичными для начавшегося упадка Испании, и официальным учением Церкви о свободе воли. Сехисмундо - это человек, не затронутый цивилизацией. Неожиданно брошенный в жизнь, он обнаруживает буйный эгоизм, не терпящий сопротивления. Своею драмой Кальдерон включается в длительную философскую дискуссию и опровергает миф о «добром дикаре», утвержденный в европейском сознании Монтенем.
Монтень в «Опытах», опираясь на известную книгу Бартоломео Лас Казаса, «Отца индейцев», создал идеализированный образ естественного человека - краснокожего Адама, которого губят цивилизация и торговля. Когда Колумб открыл устье Ориноко, он думал, что добрался до одной из рек Земного Рая. В идеализации американских индейцев заключалась мысль о том, что эти дети природы не знали грехопадения. Монтень критикует мораль цивилизованного общества, по сравнению с которым примитивный мир индейцев и отношения, основанные на «естественной нравственности», воплощают более разумный и нравственно более человечный образ жизни.
С самого начала этот миф о «естественном человеке», один из важнейших мифов европейской культуры нового времени, встретился с пессимистическим отрицанием. Опровергая Монтеня, Кальдерон в драме «Жизнь - это сон» ставит как бы психологический эксперимент - сталкивает своего принца, не знающего ни жизни, ни культуры, с жестокостью мира. Эксперимент приносит горькие результаты: человеческая натура - источник зла и жестокости, а единственное средство примирения с жизнью - это католическая религия, обуздывающая греховную природу человека.
Сходные представления о природе человека развивали и мыслители совсем иного направления. Шекспир, читавший Монтеня, в «Буре» (1612) противопоставил «доброму дикарю» своего отвратительного Калибана. Томас Гоббс, враг всех религий, через шесть лет поле постановки драмы «Жизнь - это сон» заявил в своем трактате «Элементы права естественного и гражданского» (1642): «Несомненно, что война была естественным состоянием человека, пока не образовалось общество, и притом не просто война, а война всех против всех». Гоббс заимствовал у Плавта изречение «Человек человеку волк»: он утверждал, что для естественного человека характерны беспредельный эгоизм и злоба, что спасение только в государстве-Левиафане, которое одно способно обуздать злую природу человека и власть которого должна быть абсолютной.
Гоббс был теоретиком неограниченной власти, причем ему было все равно, находится ли она в руках грубого диктатора Кромвеля, вышедшего из революции, или короля «божьей милостью» из династии Стюартов. Поэтому Карл II повесил портрет Гоббса в своем кабинете и защищал философа от яростных преследований англиканских епископов.
Но уже в конце того же XVII в. либеральный Джон Локк, апостол терпимости, заявил, что душа ребенка есть tabula rasa; его продолжатели, французские сенсуалисты XVIII в., ставят человека в полную зависимость от среды, по природе же своей он - ни зол, ни добр: «Человек - весь воспитание» (Гельвеций). Если согласовать интерес личности с
интересами всего общества, добродетель явится сама собой.
В отличие от этих философов спиритуалистический сенсуализм Руссо допускает врожденные нравственные идеи. Именно Жан-Жак заново оформил миф о счастливом человечестве до собственности и государства; «изобретение» частной собственности служит у него эквивалентом грехопадения. Человек по природе добр и лишь испорчен собственнической цивилизацией; в естественном состоянии между людьми господствовали дружба и гармония, отношения идиллической свободы и естественного равенства. С Жан-Жака начинается романтический культ ребенка, основанный на представлении, что в естественности детей повторяется золотой век первобытной невинности.
Английские историки литературы самонадеянно определяют точную дату рождения европейского романтизма: 1798 год, когда были опубликованы «Лирические баллады» Вордсворта и Колри-джа. Одним из важнейших стихотворений считается «The Idiot Boy» с его идеализацией наивного сознания. Для Вордсворта ребенок - «лучший философ». Но в том же 1798 вышел и роман Людвига Тика «Странствия Франца Штернбальда», где сказано: «Дети стоят среди нас, как великие пророки». Несколько позже Новалис признавал «превосходство ребенка в самых высоких предметах» («Генрих фон Офтердинген», 1802).
Иммануил Кант, гуманизм которого причудливо сочетался со скептицизмом, создал учение о радикально злом начале в человеческой природе: эту доктрину сравнивали с догматом о первородном грехе, и Гете заявил, что Кант учением о радикальном зле замарал свою чистую философскую мантию. Так спор перешел в XIX в., когда Шарль Фурье, во многом ученик Руссо, вновь провозгласил, что человек по природе добр: Бог создал человека для счастья и наделил его свободной волей; целью разума должно стать сотрудничество с Богом в управлении миром. Согласно Фурье, человек обладает свободой выбора, при котором руководствуется «природным импульсом», толкающим его к добру, а не ко злу.
Известно, как сильно повлиял фурьеризм на молодого Достоевского. Но можно предполагать по целому ряду данных, что Достоевский был суммарно знаком и со всею вышеописанной философской дискуссией о природе человека, в особенности с идеями Руссо, Канта и писателей-романтиков. Обладая страстным философским темпераментом и удивительным даром схватывать суть различных идей и систем, русский гений вмешался в этот многовековой спор.
Осенью 1867 г. Достоевский набросал в черновой тетради план «поэмы» под названием «Император», тематически связанный с романом «Идиот», над которым он тогда же начал работать. Биография русского императора-младенца Иоанна VI
по своему трагическому смыслу близка романной биографии князя Мышкина. Замысел «поэмы» подробно прокомментировал Г. М. Фридлендер в т. IX академического Полного собрания сочинений Достоевского [5, с. 489]. Несколько ранее о том же писал А. Л. Григорьев [4]. Этими двумя учеными доказана связь между замыслом Достоевского об императоре Иване Антоновиче и драмой Кальдеро-на «Жизнь - это сон». Ее русский перевод вышел в 1861 г., а в 1866-1867 гг. драма с большим успехом шла в Москве.
Думается, знакомство Достоевского с творчеством славного испанского драматурга было более ранним: ведь романтизм создал подлинный культ Кальдерона. Наукой давно отмечено, что восприятие жизни как сновидения, выраженное в ряде произведений Достоевского, сравнимо с кальдеронов-ской концепцией «жизни-сна». А. Л. Григорьев и Г. М. Фридлендер достаточно полно показали, в чем выразилось с х о д с т в о замысла «Император» с драмой «Жизнь - это сон». Однако не менее важным представляется и р а з л и ч и е между этими двумя текстами.
Во II акте драмы есть эпизод, когда взбешенный принц Сехисмундо выбрасывает в море слугу, т.е. совершает у б и й с т в о , а затем обнажает меч против Астольфо, герцога Московии. Напротив, в наброске Достоевского Иван Антонович, подобно царевичу Иоасафу из легенды, не только бесконечно добр, но даже не знает, что такое смерть. Вот фрагмент диалога Мировича с царственным узником, которого злосчастный заговорщик пытается увлечь широким миром свободы и власти:
«Нельзя; при неудаче - смерть, что такое смерть?.. Он убивает кошку, чтобы показать ему кровь.
На того страшное впечатление: «Я не хочу жить» [5, с. 114].
Если кальдероновский принц проявляет неукротимую гордыню и жажду повелевать, то Иван Антонович у Достоевского настроен противоположным образом. Он так полюбил Мировича, что говорит ему: «Если ты мне не равен, я не хочу быть императором» [5, а 113]. Этого юношу, выросшего в заточении и не видевшего жизни, Достоевский наделил врожденным чувством равенства и показал е с т е с т ве н но - г у м анн ы м с у щ е с тв о м , что диаметрально противоположно концепции Кальдерона. Противоположную позицию при освещении аналогичного материала следует определить как спор писателя со своим предшественником.
В названных комментариях Г. М. Фридленде-ра указано, что из поэмы «Император» перешло в роман «Идиот» и в образ князя Мышкина. Я хочу добавить, что роман продолжил и развил наметившийся в поэме спор с Кальдероном о природе человека.
Несомненно, Достоевский хорошо знал духовную литературу, в частности Пролог. Он без труда мог распознать в драме Кальдерона одно из ее «слагаемых» - житие Варлаама и Иоасафа. Индийского царевича в легенде оберегают от встреч с болезнью, старостью и смертью, но Иоасаф, увидев больного человека, старца и покойника, начинает прозревать правду о мире и становится на путь, ведущий к христианской вере. Конечно, князь Мышкин вырос в иных условиях и знает о страданиях и болезни больше других людей, но в сюжете романа его сильно задевают т р и в с т р е ч и - с болезнью Ипполита, с жалкой старостью генерала Иволгина и со смертью Настасьи Филипповны. Три встречи, как в древней легенде.
Но Достоевский стремился воплощать вечные идеи в историческом быту. Кроме образа Христа, неоспоримо присутствующего в романе «Идиот», и кроме возможного житийного прототипа (Иоаса-фа), Достоевский искал опоры в подлинных фактах. Не случайно он описывает казнь петрашевцев, казнь Глебова, казнь мадам Дюбарри; в основном это примеры, иллюстрации идей, которые не касаются непосредственно судьбы князя Мышкина, человека, выросшего в изоляции от действительности, подобно царевичу Иоасафу, принцу Сехисмун-до и Ивану Антоновичу.
Достоевский чувствовал себя реалистом, и художническая совесть требовала от него, чтобы сюжет был основан на подлинных фактах: разумеется, на фактах резко выразительных, порою даже единичных (та самая типизация исключительного, которою был вызван спор с И. А. Гончаровым). Случай Ивана Антоновича был неприменим к современному сюжету. Но в споре о природе человека автор «Идиота» нашел сильный исторический аргумент. Повторяю, этот аргумент нужен был Достоевскому прежде всего д л я с е б я , для поддержки собственной фантазии в процессе сюжето-сложения, для уверенности в собственной правоте. Романист использует этот аргумент не в форме прямого цитирования, вроде «минуточки» мадам Дюбарри, а в н у т р и сюжета: главный исторический аргумент Достоевского в «Идиоте» прямо не заявлен. Однако он поддается расшифровке. Речь идет о реальном человеке, который, подобно вымышленному принцу Сехисмундо, с детства содержался в заточении и абсолютно не знал окружающей действительности.
В мае 1828 г. на рыночной площади города Нюрнберга появился 17-летний подросток, назвавшийся Каспаром Хаузером; впрочем он еле умел говорить и передвигался с трудом, так как кто-то неизвестный всю жизнь держал его в темном подземелье. Впервые увидев свечу, Каспар Хаузер схватил пальцами огонь; любая пища, кроме хлеба и воды, вызывала у него отвращение. При нем оказались письма, объясняющие его происхождение явно ложным образом.
Появление загадочного подкидыша вызвало сенсацию. Нюрнбергский профессор Даумер добился разрешения властей временно взять на воспитание этого странного пришельца. Человек весьма религиозный, Даумер сказал: «Я дам отупевшему миру зеркало неомраченной человечности, если только мне удастся взрастить из этих корней новые побеги. Я продемонстрирую несомненные доказательства существования души».
Даумер рекламировал способности Каспара и его успехи в учении, но, видимо, преувеличивал их, ибо юноша отличался апатичностью. В 1829 г. на Каспара было произведено загадочное покушение, и он был ранен. После этого его перевезли в Анс-бах и устроили писцом в канцелярию суда, так как у него оказался хороший почерк. Юрист Ансельм Фейербах (один из его сыновей станет прославленным философом-материалистом), занимавшийся расследованием загадки, внушил Каспару, что он сын знатных родителей и будет очень богатым человеком, если удастся доказать его права.
Многие из окружающих склонялись к мысли, что этот юноша - вовсе не жертва преступления, а просто ленивый и хитрый обманщик. Но Каспар Хаузер явно кому-то мешал, ибо в декабре 1833 г. неизвестные заманили его в глухой парк и нанесли ему удар стилетом в грудь. Придя домой, Каспар рассказал своим ансбахским опекунам об этом втором покушении, но ему не поверили и даже выбранили за лживость. На груди виднелось красное пятнышко, словно расчес. У Каспара поднялась горячка, и через три дня он умер от внутреннего кровоизлияния. Ему был 21 год.
Вокруг этой загадки выросла огромная литература. Любители сенсаций подгоняли судьбу ребенка-узника под литературные штампы «заточенного принца» (ср. историю Железной Маски в освещении Вольтера и А. Дюма). В числе предполагаемых родителей Каспара называли и самого Наполеона, и великого герцога баденского, и каких-то аббата с монахиней, причем последнюю якобы заживо замуровали после рождения ребенка. Вдова Карла Баденского, Стефания Богарнэ, считала до самой смерти (1860), что Каспар Хаузер был не кто иной, как ее украденный сын, которого ба-денская камарилья в октябре 1812 г. объявила умершим, ибо не желала, чтобы в Бадене правили «наполеониды» (мать новорожденного, герцогиня Стефания, лежала тогда тяжело больная, и ей не показали тело умершего сына, равно как и придворному хирургу). Загадка Каспара Хаузера не решена по сей день. Г. М. Фридлендер, видимо, первым в нашем литературоведении связал эту историю с генезисом образа Мышкина: «Воспоминания о руссоистском идеале "естественного человека", история Каспара Гаузера, с которой Достоевский познакомился, вероятно, еще в России, личные впечатления швейцарской жизни повлияли на отдельные детали биографии Мышкина до приезда
в Россию» [6, с. 245]. Думаю, что это слишком лапидарное указание нуждается в некоторых дополнениях. В шумихе вокруг Каспара Хаузера публику привлекли две мелодрамы, поставленные в Париже в 1838 г. Анисе-Буржуа и Деннери написали драму «Gaspard Hauser», а Фонтан и Дюпети - драму «Бедный идиот, или Гейдельбергское подземелье». Благодаря игре актера Лаферьера особый успех выпал на долю «Бедного идиота».
Русская публика сначала познакомилась с драмой Анисе-Буржуа и Деннери, которая в переводе П. Валберха была поставлена в Петербурге уже в 1839 г. [7]. Через 20 лет, 9 ноября 1859 г., в бенефис Жулевой, на александринской сцене ставится драма «Идиот». В комментариях Н. Н. Соломиной к академическому изданию Достоевского она названа «мелодрамой неизвестного автора» [5, с. 394]. Но это и есть мелодрама Луи-Мари Фонтана и Дезире-Шарля Дюпети, довольно популярных парижских драмоделов эпохи Бальзака. В комментарии отсутствует указание на связь мелодрамы «Идиот» с историей Каспара Хаузера.
Но зато Н. Н. Соломина, хотя и с понятной осторожностью, указывает на связь заглавия романа с названием переводной мелодрамы. Я полностью поддерживаю это предположение: и заглавие «Идиот», и некоторые черты героя Достоевского связаны с мелодрамой Фонтана и Дюпети. Достоевский возвратился в Санкт-Петербург в конце 1859 г., через полтора месяца после бенефиса Жу-левой. С юности любивший театр, он поспешил ознакомиться с его новостями. Мелодрама «Идиот» ставилась и в 60-е гг. Хотя русская критика встретила ее общим презрением, публика Александрин-ского театра оценила этот фейерверк ужасов: страшные крики в подземелье замка Гейдельберг, появление Эдгара наподобие призрака (Эдгаром назван Каспар Хаузер), убийство Эдгаром злодея Тони, смерть героя от чрезмерной дозы опиума и иступленное отчаяние его матери. «Театральный и музыкальный вестник» Стелловского опубликовал уничтожающую рецензию на спектакль, но был вынужден сквозь зубы признать успех любимца публики Василия Васильевича Самойлова: «В роли Эдгара, имеющей одно лишь фантастически-физиологическое значение, г. Самойлов выразил полудикое состояние идиота с тем впечатлением на зрителя, которое естественно при созерцании человеческого существа, лишенного всякого развития человеческих способностей. Кроме того, тоскливое состояние человека, привыкшего употреблять опиум, и момент смерти, бывшей следствием того же яда, были переданы г. Самойловым физиологически верно» [8, с. 440]. Эта сдержанная похвала строгого рецензента, презирающего выбор бенефициантки, означает уступку вкусам публики. Самойлов явно имел успех в этой роли, и Достоевский не мог не знать об этом. Мы еще мало знаем о личных контактах Достоевского с актерским миром Петер-
бурга по возвращении писателя из Сибири и Твери. В первые же дни по возвращении он познакомился с актрисой Александринского театра Александрой Ивановной Шуберт. В конце жизни Достоевский обменивался письмами с Василием Васильевичем Самойловым. В своем письме от 17 декабря 1879 г. Достоевский называл Самойлова «великим психологом» и выражал свой давний восторг перед его «гениальным талантом» [9, с. 135].
Роман «Идиот» он писал за границей, причем отчасти в Германии, где загадка Каспара Хаузера продолжала занимать умы (и продолжает занимать по сей день). Особенно эта загадка волновала Баварию и Баден; именно в Бадене Достоевский начал «Идиота» (1867). Видимо, Достоевский ознакомился с более солидными источниками информации о Каспаре Хаузере, чем нелепые парижские мелодрамы. Во всяком случае, в его романе встречаются любопытные совпадения с подлинной историей Каспара. Вот некоторые из них:
1) Профессор Нюрнбергской гимназии Георг-Фидрих Даумер (1800-1875) играл в отношении Каспара ту же роль, какую в романе «Идиот» играет доктор Шнейдер. Даумер добился того, что Каспара временно отдали ему на воспитание, и был его первым наставником. В мелодраме «Идиот» Даумер изображен под именем Атанасиуса.
2) Типическое отношение к князю Мышкину как ловкому хитрецу в сцене визита нигилистов соотносится с аналогичным отношением к Каспару Хаузеру, и даже памфлет нигилистов против князя - отражение памфлета «Каспар Хаузер, предполагаемый обманщик. Штудиум шефа берлинский полиции Меркера» (Берлин, 1829).
3) Сам мотив покушения на князя Мышкина не имеет прецедентов в литературных источниках романа; зато на Каспара Хаузера было совершено два покушения, из которых второе закончилось его гибелью.
4) Каллиграфический почерк князя Мышкина, ищущего места у Епанчина, соответствует красивому почерку Каспара Хаузера; этот почерк доставил ему место писца. Мотив наследства князя напоминает о надежде, которую внушал Каспару юрист Ансельм Фейербах, искавший родителей юноши; благородный Павлищев, обеспечивший князю Мышкину его наследство, соответствует по сюжетной функции Фейербаху.
5) Атмосфера ажиотажа, интриг и слухов, окружающая князя Мышкина, напоминает аналогичную обстановку вокруг Каспара Хаузера. В истории последнего не было никакой любви, но без этого элемента не обошлись указанные мелодрамы.
Судьбу Каспара Хаузера, невинного человека, затравленного обществом, Достоевский использовал как исторический документ в споре о природе человека. В одной из записных тетрадей Достоевского мы читаем: «В о с п и т а т е л ь н ы й дом. Известно, что приобретаются ужасно сложные идеи у
младенцев, и процесс этот неуловим, так что нам нечего гордиться нашим умом. К а с п а р Г а у -зер» [10, с. 540]. Здесь имя Каспара поставлено как знак истории, могущей служить примером самостоятельного душевного развития детей: следовательно, Достоевский высоко оценивал личность Каспара Хаузера и сочувствовал ему. В «Идиоте» показано, как князь Мышкин в своем затянувшемся детстве «неуловимым процессом» самостоятельного развития выработал сложнейшие нравственные идеи.
Опираясь на историю Каспара Хаузера, Достоевский дал в романе апологию «естественного человека», подчеркнув его невинность и близость к детям. Вправе ли мы считать Достоевского сторонником идеи Руссо о врожденной доброте человека? Некоторые знаменитые «сны» романов Достоевского и картины «Золотого века», т.е. первоначальной идиллии человечества, как будто напоминают теории Руссо, но этому сближению противоречат другие высказывания Достоевского в письмах, в черновых набросках. Он относился к Руссо несколько насмешливо, подчас даже враждебно, а в отзыве об «Анне Карениной» говорит, что «ненормальность и грех» из самой души человеческой. Видимо, он считал человеческую природу а н т и -номичной, находя в ней и доброе, и злое начала. Если же ограничить эту проблему только романом «Идиот», то в нем Достоевский явно противостоит пессимистической трактовке природы человека.
Нужно отметить важный момент идейных исканий Достоевского: его всегда тревожило учение о первородном грехе, о всеобщей греховности людей. В чем в и н а р е б е н к а , погибающего до того, как он познал алчность, жестокость, сластолюбие? В чем виноват его трехлетний сын, убитый первым же приступом эпилепсии? Достоевский мог бы тут признать свою вину (эпилептикам вообще не рекомендуется вступать в брак), но его мальчик ни в чем не был виноват. Личную боль вложил писатель в знаменитые рассказы Ивана Карамазова о мучениях детей. Сам себе отвечал Достоевский устами старца Зосимы, утешающего бабу, которая лишилась сына. Зосима говорит хорошо, и все же трудно его речам заглушить сомнения матери (или отца) в справедливости Божьего решения. Смерть ребенка неискупима.
Мысль об исключительном положении детей в мире всеобщей виновности волновала Достоевского задолго до «Братьев Карамазовых» и до смерти его сына Алеши в 1878 г. Вспомним хотя бы поцелуй Полечки, внезапно озаривший душу Расколь-никова. Мысль эта повлияла и на трактовку образа человека, выросшего в изоляции от мира.
Согласно «ангелическому доктору» Фоме Ак-винскому, ребенок достигает разумного возраста в семь лет: с этого порога он уже понимает, что делает, а потому может быть спасен или осужден на
погибель соответственно своим поступкам. Этот семилетний возраст считается порогом ответственности и в Русской православной церкви. Но ведь ребенок, изолированный от себе подобных, не проходящий обычного пути развития, по своим душевным свойствам должен оставаться ребенком и в двадцать лет: каким же образом кальдероновский принц Сехисмундо успел приобрести свое свирепое женолюбие, сатанинскую заносчивость и жажду господства? Это должно было представляться Достоевскому неестественным.
Его князь Мышкин - это мудрый ребенок. Даже его любовь к Аглае - чисто детская, лишенная телесного пыла. Как всякий ребенок, князь Мыш-кин не несет на себе бремени проклятия и наследственного греха. Его вина в романе - только субъективно-эстетическая: в своем жизнетворчестве он предпринял своего рода мистический роман, бытовое «подражание Христу», и в этом романе-судьбе потерпел «авторскую неудачу», жестокое крушение, которое, однако, оборачивается победой, коль скоро он спас от гибели хоть одного грешника (Рогожина). Сам же «христоподобный человек», принеся себя в жертву, духовно погибает, возвращаясь в мрак безумия. Субъективно-эстетическая неудача контрастирует с нравственной победой князя Мышкина, и только заскорузлые педанты, не понимающие ни искусства, ни жизни, могут говорить о его «поражении».
Князь не менее богат опытом страдания, чем принц Сехисмундо, но не озлобился, а стал человеком, откликающимся на боль мира. Если во II акте драмы Кальдерона все общество, все окружающие оказались жертвами свирепости принца, то в романе «Идиот» мы видим обратное: «естественный человек» сам оказывается жертвой общества. Объективно он ни в чем не виноват. Люди тянут его каждый к себе и разрывают его, как вакханки растерзали Орфея. В его гибели виновны все или почти все окружающие: эту романную концепцию понял и использовал впоследствии австрийский писатель Вассерман в романе «Каспар Хаузер».
В одной статье мною указывалось, что на ранних стадиях работы над романом «Идиот» и при создании его I-й части Достоевский использовал в качестве реального прототипа героя фигуру графа Г. А. Кушелева-Безбородко [11]. Однако между этим прототипом и образом инкарнированного бога остается слишком большая дистанция. Это два полюса романной идеи. С включением всего изложенного мною оба эти полюса усложняются, приобретают переходные звенья, к архетипу Христа примыкает святой царевич Иоасаф, а к житейскому прототипу, больному русскому аристократу, - баварский найденыш Каспар Хаузер, которого семнадцать лет держали в жесточайшем одиночном заключении, потом швырнули в жизнь, а четыре года спустя, словно спохватившись, подло убили при полном равнодушии цивилизованного общества.
Достоевский в романе «Идиот» решительно встал на сторону неискаженной человеческой природы в ее конфликте с эгоистической безумной цивилизацией. Его христианство намного свободнее, чем у Кальдерона, оно таит в себе отклонения в сторону фурьеризма и романтического культа детей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Lubac H. de La rencontre de Bouddhisme et de l'Occident. Coll. "Théologie", n. 24. Paris: Aubier, 1952. 238 p.
2. Повесть о Варлааме и Иоасафе. Л.: Наука, 1985. 296 с.
3. Кальдерон П. Пьесы: в 2 т. М.: Искусство, 1961. Т. 1. 702 с.
4. Григорьев А. Л. Достоевский и Кальдерон (к вопросу о замысле «поэмы» Достоевского «Император») // XXI Гер-ценовские чтения. Филологические науки. Л., 1968. С.130-131.
5. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1974. Т. 9. 528 с.
6. Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. Л.: Наука, 1964. 404 с.
7. Вольф А. И. Хроника петербургских театров: в 3 ч. СПб.: Тип. Р. Голике, 1877-1884.
8. Театральный и музыкальный вестник. 1859. №45. 15 ноября.
9. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1988. Т. 30. Кн. 1. 456 с.
10. Литературное наследство. М.: Наука, 1971. Т. 83. 728 с.
11. Назиров Р. Г. Герои романа «Идиот» и их прототипы // Русская литература. 1970. №2. С. 114-123.
Поступила в редакцию 10.07.2014 г.
DOSTOEVSKY'S DISPUTE WITH CALDERON CONCERNING THE HUMAN NATURE
© R. G. Nazirov
Bashkir State University 32 Zaki Validi St., 450076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Phone: +7 (347) 273 68 74.
Email: [email protected]
The article considers the discussion about the human nature in European philosophy and literature of the New Times as well as its repercussion in Dostoevsky's creations. Comparing Calderon's "Life is a Dream" with Dostoevsky's works and outlines, the author emphasizes the conscious dispute of the Russian writer with Calderon. The story of Kaspar Hauser (the human brought up in a non-acquaintance with life) had served the writer a real historical model for his novel "Idiot": the reaction of the civilized society to a Christlike human. Dostoevsky determinately took the side of an undistorted human nature in its conflict against egoistic mad civilization. The article dates from the second half of the 1970s and marks the Nazirov's transition to increasingly widespread understanding of culture. The relevance of the publication, in our opinion, is due to both interesting materials and observations, as well as prospects for further research of the cultural dialogue between Russia and Europe. In addition, the article is formulated the main idea of the anthropological concept of Dostoevsky. This is the idea of an antinomy of human nature, which was born in controversy with enlightening concept of "natural rights" and "natural human".
Keywords: fabulae, natural human, Calderon, F. M. Dostoevsky.
REFERENCES
1 Lubac H. de La rencontre de Bouddhisme et de l'Occident. Coll. "Théologie", n. 24. Paris: Aubier, 1952.
2 Povest' o Varlaame i Ioasafe [The Story Of Barlaam And Joasaph]. Leningrad: Nauka, 1985.
3 Kal'deron P. P'esy: v 2 t. [Plays: in 2 Volumes] Moscow: Iskusstvo, 1961. Vol. 1.
4 Grigor'ev A. L. XXI Gertsenovskie chteniya. Filologicheskie nauki. L., 1968. Pp. 130-131.
5 Dostoevskii F. M. Polnoe sobranie sochinenii v 30 t. [Complete Works in 30 Volumes] Leningrad: Nauka, 1974. Vol. 9.
6 Fridlender G. M. Realizm Dostoevskogo [Realism of Dostoevsky]. Leningrad: Nauka, 1964.
7 Vol'f A. I. Khronika peterburgskikh teatrov: v 3 ch. [Chronicle of St. Petersburg Theaters: in 3 Parts] Saint Petersburg: Tip. R. Golike, 1877-1884.
8 Teatral'nyi i muzykal'nyi vestnik. 1859. No. 45. 15 noyabrya.
9 Dostoevskii F. M. Polnoe sobranie sochinenii v 30 t. [Complete Works in 30 Volumes] Leningrad: Nauka, 1988. Vol. 30. Kn. 1.
10 Literaturnoe nasledstvo [Literary Heritage]. Moscow: Nauka, 1971. Vol. 83.
11 Nazirov R. G. Russkaya literatura. 1970. No. 2. Pp. 114-123.
Received 10.07.2014.
