CC BY
18
УДК 338.22(091)(470)"192" ББК Т3(2)613-2
М.А. ХОЛОДНЫЙ
СПЕЦИФИКА ОТНОШЕНИЙ СОБСТВЕННОСТИ В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРНОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1917-1920-х ГОДОВ
Ключевые слова: Советская Россия, нэп, новая экономическая политика, культурная революция, отношения собственности, крестьянство, кулачество.
В статье исследуется эволюция массовых представлений о собственности под влиянием большевистской политики огосударствления. Показано, что в ситуации масштабного огосударствления экономической жизни главным мерилом успеха человека все более становилась не собственность, а власть. И уже на ее основе выстраивались притязания на реальное использование общественного богатства. При этом в сознание массы населения власть активно внедряла модернизированные идеи греховности собственности. Свое наиболее последовательное отражение данный курс, осуществлявшийся в рамках культурной революции, стал для власти по-настоящему приоритетным лишь с переходом к осуществлению программы коллективизации крестьянства.
Обращаясь к социокультурным доминантам поведения людей, объясняющим особенности модернизационных процессов, инициированных революционными событиями 1917 г. и продолженных в эпоху нэпа, следует признать, что к числу наиболее важных в их массиве следует отнести изменения общественного восприятия отношений собственности. Для большевиков, исходивших из того, что социализм означает не только новую социально-экономическую, но и культурную формацию, а потому стремившихся создать «нового человека», принципиальное значение имела не только трансформация самих отношений собственности, но и создание в массовом общественном сознании новой системы связанных с ними ценностей. Новые жизненные приоритеты людей, в основе которых лежали бы представления о ликвидации частной и развитии общественных форм собственности, должны были перевернуть мир.
Подчеркнем, эти изменения мыслились как всеобъемлющие. Идеи обобществления изначально увязывались с проповедью коллективизма, становились основой не только политического, но и цивилизационного переворота. Здесь мы имеем одну из основных политических аксиом большевизма, многократно повторенных его адептами.
К примеру, в самый разгар гражданской войны в редакционной статье «Наша задача» журнал воронежских просвещенцев объявлял: «Старый, ныне повергнутый в прах, мир заботился главным образом о развитии личности, приспосабливая для этого всю свою культуру. В его цели не входило приобщение народных масс к духовной жизни страны, как коллектива...». И лишь теперь, в Советской России: «Диктатура пролетариата в корне изменила положение вещей. На первый план ею выдвинуто ближайшее участив народа в создании новых форм жизни, ближайшее участие народа в собственном духовном раскрепощении» [12. С. 2].
Духовно раскрепощая человека, революция с неизбежностью отрицала один из главных инструментов его «закрепощения» - собственность. Поэтому с первых дней революции обнаружилась, а в годы гражданской войны окрепла и традиция крайне негативного восприятия частной собственности, и практика систематического ее изъятия. Незащищенными сразу оказались практически все. Само слово «собственник» превратилось в своеобразное ругательство, стало синонимом слов «эксплуататор», «контрреволюционер» и т.д.
Отмеченные общественные практики быстро обрели вид своего рода культурного стандарта. Так, к примеру, в том же журнале при обсуждении,
казалось бы, нейтральных проблем ликвидации неграмотности, параллельно выносился непременный приговор собственности и собственникам. Да и как иначе?! «При самом упорном противодействии со стороны собственников и их явных и тайных сторонников установил рабочий свою пролетарскую диктатуру - констатировал автор. И поскольку «темнота и невежество еще застилают его глаза...», мешают видеть перспективы развития, требовалось срочно поднимать «самосознание» масс» [13. С. 1].
Однако даже в ситуации фактического отрицания собственности она продолжала существовать, объективно определяя суть происходивших процессов и, в принципе, оставаясь основой повседневной жизни. Изменились лишь некоторые базовые приоритеты. Прежде всего, основой нового режима были объявлены различные формы обобществления (социализация, национализация, контрибуция и т.д.). Эти приоритеты сохранились даже после перехода к новой экономической политике, в рамках которой, несмотря на частичную легализацию собственности частной и личной, государственная собственность была признана наиважнейшей. Принципы ее защиты были закреплены законодательно. Причем особое значение, уже в условиях нэпа, имело «введение явочным порядком понятия "экономическая контрреволюция" весною 1923 г., внесенного затем на сессии ВЦИК (пост. 10.07.23 г.) в УК с изменением ст.ст. 57 и 68» [14. С. 162].
Естественно, что в условиях глобального революционного кризиса, когда заниматься традиционным просветительством было в общем-то некогда, основная ставка властями делалась на мощное эмоциональное воздействие. При этом трансформация привычных архетипов, связанных с дискредитацией прежнего понимания собственности, изначально обеспечивалась массовостью. Как следствие, «народ широкой волной хлынул на улицу» [9. С. 15]. По общему замыслу: «Народ должен на улицах и площадях воочию видеть разницу между прошлым и настоящим» [9. С. 18].
Безусловно, в этом мощном преобразующем движении было немало ценного. Само внимание к массе, народу являлось чрезвычайно ценным, мобилизующим его потенциал (в том числе, культурный). Благодаря этому были пробуждены ранее дремавшие творческие силы, появилось много интересного в различных областях материальной и, особенно, духовной культуры. К примеру, как отмечалось в одном из региональных изданий: «В Историческом музее в Москве открылась выставка крестьянского искусства. Это огромный, неожиданный для многих праздник» [4. С. 17].
Однако то, что «новое» не означало только позитив (особенно в базовых основах общественного устройства), убедительно доказали именно перемены в отношениях собственности. В ситуации масштабного огосударствления экономической жизни вскоре выяснилось, что главным мерилом успеха человека в новом социуме становилась не собственность, а власть. И уже на ее основе выстраивались притязания на реальное использование общественного богатства.
В итоге, и на практике, и в массовом сознании власть все более рассматривалась как основной источник собственности (пусть и в более ограниченных масштабах). Крупные партийные и советские чиновники и, особенно, члены их семей, родственники, зачастую были также не менее видными нэпманами. Образно говоря: «Внешне это выражалось в том, что на смену человеку в каракуле и в шубе пришел человек в кожаной куртке, на смену тонкому верхнему слою, впитавшему в себя буржуазную культуру, пришли зачастую некультурные , необразованные массы из подвалов и чердаков . « Мир хижи -нам - война дворцам», - было написано на наших знаменах. Гражданская война, потребовавшая от пролетариата величайшего напряжения и героических жертв, опустошила и без того крайне низкую материальную базу. Про-
стой и строгий стиль военного коммунизма вычерчивался на примитивной культурно-материальной установке» [3. С. 21]. Данный примитивизм «культурно-материальных установок» большевистского режима, на наш взгляд, с несущественной коррекцией был лишь закреплен в эпоху нэпа.
Поскольку в основу новой идейной конструкции были положены весьма сомнительные установки, требовалось преодолеть «отсталость» собственников, прежде всего крестьян. Известно, что основным инструментом здесь стало политическое просвещение, в свою очередь требовавшее ликвидации элементарной безграмотности. Постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О ликвидации неграмотности» от 14 августа 1923 г. даже установило конкретные сроки выполнения этой задачи - к 10-летию Октября [5. С. 125]. Программа была рассчитана на 4 года. А так как за это время только в деревне требовалось обучить 13,4 млн человек, по всей стране стали создаваться так называемые «ликпункты». Важную роль в рамках программы получило также развертывание сетей «домов крестьянина», «изб-читален». Большое значение имело учреждение осенью 1923 г. общества «Долой неграмотность» с последующим созданием в 1924-1925 гг. его региональных отделений.
Нужно признать, что благодаря принятым мерам некоторое ускорение в деле ликвидации неграмотности было обеспечено. Однако поскольку на деле и в указанной сфере доминировал остаточный принцип финансирования, работа шла трудно, еще более осложняясь очевидной пассивностью немалой части населения. Для ее преодоления в середине 1920-х гг. власти довольно активно применяли различные меры принуждения - доставку на учебу силами милиции, штрафы для уклонистов и даже принудительные работы. Тем не менее к октябрьскому юбилею 1927 г. задача не была выполнена.
В этих условиях новый толчок кампании дали масштабные программы индустриализации и, особенно, коллективизации. Передовая декабрьского номера журнала «Революция и культура» - «XV съезд ВКП(б) и вопросы культурного строительства» - четко объясняла политическое значение ликвидации безграмотности на новом этапе развития: «Если в качестве основной задачи в деревне в настоящий период ставится «задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы (резолюция XV съезда по докладу т. Молотова), если намечается необходимость и возможность проникновения с.-хоз. и кустарно-промысловой кооперации из области операций по сбыту и снабжению в область производства, то совершенно ясно, что успешное развитие в этом направлении немыслимо без одновременного широчайшего культурного подъема деревни. Стена деревенской темноты и косности, которую расшатала и местами повалила Октябрьская революция, должна быть сокрушена до основания; обломки старого должны быть убраны в сторону...» [11. С. 7].
Полагаем, что это была настоящая сверхзадача. Ведь повседневная жизнь, текущая практика учили куда убедительнее, нежели школа или курсы ликбеза. В частности, на фоне господства цензуры это ярко показывают сатирические и юмористические журналы, «имевшие наибольшие тиражи» в СССР. Как коммунистические, так и альтернативные издания при этом нередко предлагали читателю «материалы, находившиеся на грани идейного криминала» [14. С. 135].
Как ни парадоксально, но действительность нэпа убедительно подтверждала, что едва ли не основной источник формирования собственности в это время являлся откровенный криминал. «Безхозная» госсобственность стала объектом масштабного разграбления, примеров которого печать приводила во множестве.
К примеру, повествуя о специфике «восстановительного» периода, популярный крестьянский сатирический журнал «Лапоть» сообщал: «Слыхал, у нас кирпичный завод восстановлен? ... На этом заводе кто ни наживается: и предсельсовета, и пред. комитета взаимопомощи, и спец Гусаков, от кого завод был отобран, словом, кому не лень...» [8. С. 6]. Фиксируя такие типичные для российской деревни и породившие массу анекдотов явления, как растрата и бегство председателей кооперативов, комментарий к помещенной на обложке журнала карикатуре «На охоте» не менее красочен: «Стреляй, а то заяц убежит. - Не убежит! Это, братец мой, не председатель нашего кооператива, не скроется! Собаки найдут!» [7].
Ломка базовых архетипов «собственности» на бытовом уровне хорошо отразилась в сфере семейно-брачных отношений, в частности, в процедуре заключения брака. Здесь в 1920-е гг. мы видим существование зачастую противоположных, но однозначно разрушительных тенденций.
С одной стороны, в условиях всеобщей бедности, традиционно обостренное внимание крестьяне проявляли к имущественному положению кандидатов. Нередко это порождало различного рода мошенничества. К примеру, один из фельетонов красочно описывал шок «богатой» невесты от никудышнего хозяйства мужа-бедняка, вскоре сменившийся неподдельным изумлением последнего от скудости 3-х сундуков приданного «добра» и ее аргумента: «Чай ты на мне не из-за приданого женился?» [2. С. 4-5]. С другой стороны, наблюдатели точно подметили определенную девальвацию традиционных понятий «выгоды» от женитьбы. Так, описывая, видимо, вполне конкретный случай (дер. Немирово Московской губернии), фельетонист изобразил историю сватовства сына весьма зажиточных крестьян: «Дом у Михей Кондратьича по деревне первеющий - три лошади езжалых, пятеро коров дойных, - по такому дому в наших краях не скоро невесту сыщешь». Однако «чаепитие» и последующие «смотрины» родителями потенциальной невесты столь «завидного» хозяйства весьма неожиданно окончились отказом. - Хозяйство оказалось чересчур большим: «Нашей Маришке и вшей вычесать неколи будет. Не отдадим дочку на мученье!» [10. С. 15].
О значительном изменении, эрозии традиционных представлений крестьян, связанных с отношениями собственности, ярко свидетельствовали и радикальные перемены в сфере половых отношений. Если прежде в деревне следили как бы девушка не принесла «в подоле», то теперь - как бы не обзавелся «алиментами» парень. В итоге, как показывает помещенный в журнале комментарий к картинке «Польза от посиделок», советская деревня в короткий срок обрела новый тип социального и полового поведения: «- Пойдем с нами на посиделки, Анюта. - Чего я там потеряла? Я и так с двоих алименты получаю - на мой век хватит» [6. С. 4].
Но, конечно, главным в новых условиях оставалась борьба с «собственником» - эксплуататором. В частности, как показывают исследования, после некоторого смягчения курса в 1925 г., уже с рубежа 1926-1927 гг. она вновь приобрела доминирующее значение в освещении прессой кампаний перевыборов в Советы. В сражении с кулацким засильем «главным лозунгом ее публикаций стал призыв к разгрому кулачества, рвущегося к административным постам».
Так актуализация вопроса о власти вновь бумерангом ударила по собственникам. И если в деревне в прицеле печати оказался кулак, а в городе - нэпман, то в принципиальном плане «главным врагом» близящегося коммунизма было объявлено «мещанство». Именно оно стало объектом универсальной долговременной кампании большевистского государства по дискредитации самой идеи обладания собственностью. Любое стремление к обладанию материальными благами, сам стиль жизни, в которой им уделялось повышенное внимание, опре-
делялся как стяжательство, как мещанство. Как емко определял известный комсомольский вожак: «Что такое мещанство? Это идеология мелкого товарного производителя, отражающая противоречие между частно-собственническими, кустарно-ремесленными условиями его производства и общественным характером его труда. Мелкий буржуа знает свое предприятие, где он затрачивает свой труд при помощи своих средств производства. Здесь в четырех стенах его мастерской или лавочки «все понятно, все известно, все проверено». Аршин и фунтовая гиря помогают ему внести порядок и закономерность в окружающий его мирок вещей. Но за стенами предприятия начинается хаос и неизвестность -общество противостоит ему, как слепая стихия рынка» [3. C. 23].
Более того, в условиях, когда ВКП(б) взяла курс на индустриализацию, а затем и коллективизацию, угроза «собственнику» со стороны «общества» оказалась многократно сильнее «стихии рынка». При этом глобальные социально-экономические проекты вновь были тесно увязаны с задачами культурной революции. Не случайно, взявший курс на коллективизацию XV съезд правящей партии одновременно вновь остро поставил вопрос о решении ранее проваленной задачи ликвидации безграмотности, особенно применимо к бедняцкой и середняцкой массе. Собственно, именно с этого времени курс на осуществление культурной революции стал для власти по-настоящему приоритетным.
Литература
1. Государственный архив Российской Федерации. Ф. А-2312. Оп. 7. Д. 794. Л. 60.
2. Карпов Н.А. Приданое // Лапоть. 1926. № 2(50).
3. Костров Т. Культура и мещанство // Революция и культура. 1927. № 1, 15 нояб.; № 3-4.
4. Культура. Саратов. 1922. № 1, янв.
5. Культурное строительство в РСФСР. 1917-1927. М.: Советская Россия, 1984. Т. 1.
6. Лапоть. 1926. № 1(49).
7. Лапоть. 1926. № 2(50).
8. Милль-Полярный К. Качество // Лапоть. 1926. № 1(49).
9. Народные празднества // Революция и просвещение. 1919. № 2.
10. Немиров А. Сватовство // Лапоть. 1926. № 9(33).
11. Революция и культура. 1927. № 3-4.
12. Революция и просвещение. 1919. № 1, 28 апр.
13. Смирнов А. Задачи внешкольного образования // Революция и просвещение. 1919. № 2.
14. Турицын И.В. Власть и пресса в Советской России: проблема взаимоотношений и взаимовлияния в 20-е годы. М., 1998.
15. Турицын И.В. Кадровая политика РКП(б) и периодическая печать (1921-1925 гг.). Армавир: Издат. центр АГПИ, 1998.
ХОЛОДНЫЙ МАКСИМ АЛЕКСАНДРОВИЧ - кандидат исторических наук, научный сотрудник НИИ истории, экономики и права, Россия, Москва (info@helri.com).
M. HOLODNY
PECULIARITIES OF PROPERTY RELATIONS IN THE CONTEXT OF CULTURAL REVOLUTION OF 1917-1920s
Key words: Soviet Russia, NEP, New Economic Policy, Cultural Revolution, property relations, peasantry, kulaks.
The article examines the evolution of mass views on property under the influence of Bolsheviks' nationalization policy. The author shows that in conditions of large-scale nationalization of economic life a person's main criterion of success was having power rather than property. And having that determined the claims for the actual use of social wealth. At the same time the authorities were brainwashing the people into perceiving any property as something sinful. This policy, being carried out within the Cultural Revolution framework, became the authorities' main priority only with the adoption of the peasantry collectivization program.
References
1. Gosudarstvennyi arkhiv Rossiiskoi Federatsii. F. A-2312. Op. 7. D. 794. L. 60 [State Archives of the Russian Federation. Archive A-2312. Anagraph 7. Document 794].
2. Karpov N.A. Pridanoe [Dowry]. Lapot' [Bast Shoe], 1926, no. 2(50).
3. Kostrov T. Kul'tura i meshchanstvo [Culture and philistinism]. Revolyutsiya i kul'tura [Revolution and Culture], 1927, no. 1, Nov. 15; no. 3-4.
4. Kul'tura. Saratov [Culture. Saratov], 1922, no. 1, Jan.
5. Kul'turnoe stroitel'stvo v RSFSR. 1917-1927 [Cultural Development in the Russian Federation. 1917-1927]. Moscow, 1984, vol. 1.
6. Lapot' [Bast Shoe], 1926, no. 1(49).
7. Lapot' [Bast Shoe], 1926, no. 2(50).
8. Mill'-Polyarnyi K. Kachestvo [Quality]. Lapot' [Bast Shoe], 1926, no. 1(49).
9. Narodnye prazdnenstva [Folk Festivities]. Revolyutsiya i prosveshchenie [Revolution and Enlightenment], 1919, no. 2.
10. Nemirov A. Svatovstvo [Matchmaking]. Lapot' [Bast Shoe], 1926, no. 9(33).
11. Revolyutsiya i kul'tura [Revolution and Culture], 1927, no. 3-4.
12. Revolyutsiya i prosveshchenie [Revolution and Enlightenment], 1919, no. 1, Apr. 28.
13. Smirnov A. Zadachi vneshkol'nogo obrazovaniya [The Goals of out-of-school education]. Revolyutsiya iprosveshchenie [Revolution and Enlightenment], 1919, no. 2.
14. Turitsyn I.V. Vlast'i pressa v Sovetskoi Rossii: problema vzaimootnoshenii i vzaimovliyaniya v 20-e gody [The Power and the Press in Soviet Russia: the Problem of the Relationship and Interaction in 1920s]. Moscow, 1998.
15. Turitsyn I.V. Kadrovaya politika RKP(b) i periodicheskaya pechat' (1921-1925 gg.) [Personnel policy of the RCP (b) and periodicals (1921-1925.)]. Armavir, 1998.
HOLODNY MAKSIM - Candidate of Historical Sciences, Scientific Researcher, History, Economics and Law Research Institute (HELRI), Moscow, Russia.
Ссылка на статью: Холодный М.А. Специфика отношений собственности в контексте культурной революции 19171920-х годов // Вестник Чувашского университета. - 2015. - № 4. - С. 189-194.
