CC BY
9УДК 821.133.1 - 32 Дютур.09
Фель Е. Л.,
старший преподаватель кафедры украиноведения и латинского языка Национального фармацевтического университета
Специфика интерпретации традиционных сюжетов в новеллистике Жана Дютура
Недавно ушедший из жизни известный французский писатель Жан Дютур (Jean Dutourd, 14.01.1920 - 17.01.2011), книги которого, по утверждению академика Французской академии Э. Каррер д'Анкос (Helene Carrere d'Encosse) «все были бестселлерами» и который являл собою «не только писателя, но и человека, благословленного всеми добрыми феями» [4], оставил после себя обширное литературное наследие. Заметное место в нем занимают малые прозаические формы типа эссе, памфлетов, сатирико-юмористических трактатов, наставлений, басен и новелл, которые до сих пор не осмыслены ни во французском, ни в отечественном литературоведении.
Надо сказать, что творчество Ж. Дютура в целом, к сожалению, мало известно русскоязычному, а тем более украиноязычному читателю. Если на русском языке издан сборник избранных произведений писателя в переводах А. Д. Михилева, включающий два его романа («Мемуары Мэри Ватсон» - «Memoires de Mary Watson», 1980; «Седьмой день» - «Le Septieme Jour», 1995) [2] и несколько новелл, то украинских переводов Ж. Дютура вообще не существует, как практически и нет работ о его творчестве, за исключением обстоятельного вступления переводчика. В советской критике творчество Ж. Дютура в начале было воспринято позитивно, о его первых произведениях появлялись благосклонные рецензии, он был далее гостем Союза писателей, но после его язвительных выступлений против «левых» и майских событий 1968 года в Париже, после нелестных высказываний о нарушении демократических принципов советским руководством он стал неугодным писателем для Советского Союза и книги его были отправлены в спецхранилище. Что касается французской критики, она живо откликалась на появление любого нового произведения писателя, откликалась, за редким исключением, резко полемически, нападая на писателя с двух сторон. Левая, как правило, обвиняла его в консерватизме и реакционных убеждениях (в чем особенно усердствовали левые
критики М. Галей, Ж. Мордийа, Л. Трамбле).[7,10] Правая же критика, в свою очередь, не щадила его за приверженность к язвительной и саркастической насмешке над глупостью современной эпохи и духовным убожеством политической и финансовой элиты (П. де Буадефр, Р Пуле, ставя ему в упрек как раз его приверженность к юмору, который-де является уделом второстепенных писателей. Лишь Ф. Нурисье, известный критик правого толка и не менее известный писатель, с сожалением вынужден был констатировать, что Дютур -все же «стоющий писатель» [цит. по: 8, р. 33].
О том, что «для подавляющей части французской критики комическое является плохим жанром» и наносит вред многим причастным к нему писателям, даже таким, как Марсель Эме [11, р. 114] отмечает и исследователь жизни и творчества Дютура А. Покар в своей книге «Неисправимый Дютур» (1997).
Взвешенная и объективная критика, которая представлена такими именами, как А. Боске, Ф. Сенерт, М. Жеорис, Б. Леконт, А. Покар и др., представляет совершенно иной облик писателя -«нонконформиста» и человека, не приемлющего убожество современной эпохи, «моралиста», пропитанного тем французским остроумием, которое присуще Монтеню и Мольеру, Вольтеру и Дидро, а также Риваролю, способного к созданию той «огромадной сатиры» (роман «Свежее масло». - Е. Ф.), которая исторгла бы крики и слезы радости у Леона Доде [8, р. 34, 35, 36]. Иронистом, сквозь мрачное настроение которого всегда просвечивает смешное, стилю которого присуща забавная снисходительность и пророческий дар - предвестник беды и безусловно «великим писателем» [9, р. 37, 87] считает Ж. Дютура и Б. Леконт, автор книги «Несколько штрихов к статуе Дютура» (1997).
«Крупнейшим представителем французской художественной культуры второй половины ХХ века» [2, с. 7] называет Ж. Дютура и отечественный исследователь его творчества А. Михилев, который видит предвзятость отношения значительной части французской критики к писателю в «пронизывающем все его творчестве духе нонконформизма, духе несогласия с ментально-идеологическим климатом нынешней эпохи, которую он последовательно не приемлет и аргументированно критикует» [2, с. 7-8].
Причем критика эта осуществляется Дютуром в присущей ему манере модуса комического в его преимущественно ироническом и язвительно-саркастическом вариантах, о чем свидетельствует не только его сатирический роман «Свежее масло» или саркастически-насмешливые оригинальные жанры вроде трактата о журналистике
(с ироническим рекламным слоганом «Лучше, чем учебник, это Библия») «Распродажа готового платья идет полным ходом» («Ca bouge dans le pret-a-porter», 1989) и «малого наставления» для составителей анонимных писем «Друг, который желает вам добра» («Un ami qui vous veut du bien», 1981), но и его пристрастие к таким назидательно-сатирическим жанрам, продолжающим традицию вольтеровского философского рассказа, как философская сказка, басня и моралите.
Одной из характерных особенностей этого типа дютуровских произведений является использование в них традиционных сюжетов, но с обязательной привязкой их к социально-политическим, философско-этическим или духовным реалиям современной действительности. Это касается и рассматриевых нами двух басен писателя - «Не усердствуйте» и «Закат волков», хотя жанр данных произведений требует уточнения.
В обеих произведениях Дютур перерабатывает традиционные сюжеты, восходящие к эзоповским басням и Лафонтену. В основу первой басни положен сюжет басни Эзопа под названием «Лев и мышь» (у Лафонтена она - «Лев и крыса»). Вот ее эзоповская версия: «У спящего льва по телу пробежала мышь. Лев проснулся, схватил ее и готов был сожрать, но она умоляла отпустить ее, уверяя, что еще отплатит добром за свое спасение, и, лев, расхохотавшись, отпустил ее. Но случилось так, что немного спустя мышь и в самом деле отблагодарила льва, спасши ему жизнь. Попался лев к охотникам, и они привязали его веревкой к дереву, а мышь, заслышав его стоны, тотчас прибежала, перегрызла канат и освободила его, сказав так: „Тогда ты надо мною смеялся, словно не верил, что я смогу отплатить тебе за услугу, а теперь будешь знать, что и мышь умеет быть благодарной". Басня показывает, что порой при переменах судьбы даже самые сильные нуждаются в самых слабых» [3, с. 211].
Лафонтен, хотя и переводит басню Эзопа в стихотворный модус, тем не менее сохраняет, за исключением небольших изменений, ее смысловую и жанровую структуру. Так, вместо мыши он вводит крысу (le rat), которая, в отличие от эзоповской мыши, не пробегает по телу льва, а легкомысленно выскакивает из своей норы между лапами льва. Перегрызает она не канат, а узел сети, в которую попал лев. Мораль у Лафонтена перенесена в начало басни, от чего смысл ее нисколько не меняется.
Дютуровская же рецепция коренным образом отличается и в структурном, и в смысловом плане от обоих предшествующих
вариантов. Уже само название «Не усердствуйте» таит в себе совершенно иную сентенцию, смысл которой раскрывается в самом конце рассказа. Повествование обрастает многими художественными деталями, включающими оценку появления крысы, выскочившей достаточно необдуманно» (assez a l'etourdie) [5, p. 29], охватившего ее страха перед чудовищными когтями и неподвижным, пугающим взглядом льва, робостью перед «золотой короной короля зверей» [5, p. 29].
Обстоятельно передается диалог между львом и оробевшей от потрясения крысой, впервые увидевшей царя зверей. Откровенный страх крысы настолько умиляет льва (хитрый и услужливый лис называет этот страх совершеннейшим страхом, страхом, превосходящим страх всех других животных), что он не только милует ее, но и делает ее своей фавориткой, чем вызывает зависть и недоброжелательство других придворных, в частности волка и лиса - персонажей, которых нет ни у Эзопа, ни у Лафонтена. Крыса привязывается ко льву, усердно служит ему, живет мечтой отблагодарить своего благодетеля и терзается мыслью о том, что же она, такая хилая, может сделать для столь могучего существа как лев.
И вот однажды - и только здесь рассказ возвращается к прасюжету - лев, прогуливаясь со своей любимицей и беззаботно болтая, попадает в расставленные охотниками сети (лафонтеновский вариант). Прибежавшие на рев попавшего в сети льва волк и лис, равно как и другие придворные пребывают в полной растерянности и панике, но ничего не предпринимают. «И вот тут, - пишет Дютур, -„пробил час крысы. Ее доброе маленькое сердце благородной крысы лихорадочно стучало. Впервые она не бормотала". - „Я здесь, мой король! - вскричала она. - Сейчас я вас освобожу"» [5, p. 32]. И она действительно освобождает льва, перегрызши связующий узел сети.
И здесь, за благополучной лафонтеновской концовкой, которую воспроизводит Дютур: «Видите, Сир, - вскрикнула вне себя от радости крыса, - можно нуждаться в ком-то меньшем, чем сам!» [5, p. 32], следует совершенно неожиданное, парадоксальное развитие событий. Разъяренный лев рычит, что он ни в ком не нуждается, что только он имеет право оказывать услуги, а любая попытка оказать услугу ему, тем более в присутствии всего двора, является преступлением против Его Величества. Поэтому крыса должна быть наказана, дабы послужить примером другим, - и лев раздавил ее своей лапой.
За этим эпизодом следует еще один. Лис, извлекая мораль из данной истории, обращается ко льву:
- Не считаете ли вы, Сир, что пора бы возвести в пэры господина Волка и меня самого?
Момент был выбран очень удачно. Волк и лис тут же были возведены в герцоги и пэры. В число награжденных включили даже обезьяну [5, p. 33].
Так меняется смысловая структура басни и проясняется смысл ее названия. В присущей ему насмешливо-саркастической манере Дютур осовременивает традиционный сюжет, переводит рассказ в жанр, близкий новелле, хотя сам именует его то басней, то моралите. В результате подобной интерпретации традиционный смысл обогащается новыми коннотациями.
Что касается второй басни, то в первой своей публикации в сборнике «Закат волков» (1971) это заглавное произведение, наравне с другими, было обозначено как моралите. В то же время в авторском послесловии на задней обложке сборника «Жемчужины и свиньи» -«Les perles et les cochons », 2006, помещенные в нем произведения названы «баснями в прозе». Однако по объему и сюжетно-композиционной структуре данное произведение больше тяготеет к короткой новелле, поскольку в отличие от басни имеет ярко выраженный парадоксальный сюжет, достаточно развернутые характеристики персонажей и размытый моральный вывод.
«Закат волков» представляет собой переосмысление сюжета известной басни Эзопа - Лафонтена - Крылова «Волк и ягненок». Для более полного анализа вспомним эзоповский протосюжет: «Волк увидел ягненка, который пил воду из речки, и захотелось ему под благовидным предлогом ягненка сожрать. Встал он выше по течению и начал попрекать ягненка, что тот мутит ему воду и не дает пить. Ответил ягненок, что воды он едва губами касается, да и не может мутить ему воду, потому что стоит ниже по течению. Видя, что не удалось обвинение, сказал волк: „Но в прошлом году ты бранными словами поносил моего отца!" Ответил ягненок, что его тогда еще и на свете не было. Сказал на это волк: „Хоть ты и ловок оправдываться, а все-таки я тебя съем!" Басня показывает: кто заранее решился на злое дело, того и самое честное оправдание не остановит» [3, р. 214].
Здесь, как мы видим, налицо классическая жанровая матрица басни в прозе: короткий прозаический рассказ аллегорического характера; сжатый событийный ряд, лишенный всякой детализации и описательности; четко сформулированный в конце рассказа моральный вывод. Вариант этой басни у Л. Н. Толстого практически сохраняет эзоповскую структуру; меняется только слегка мотивация последней реплики волка, которая звучит следующим образом: «Тебя
не переговоришь. Так я натощак зато и съем тебя» [3, р. 383]. Однако в толстовском варианте полностью снят такой важный элемент басни, как мораль.
В отличие от эзоповского варианта басни, ее лафонтеновская и крыловская версии (которые очень близки в структурно-содержательном плане) являются баснями стихотворными и творчески переработанными. Так, мораль, традиционно завершающая поучительную историю и располагающаяся в самом ее конце, в басне Лафонтена и Крылова помещена в начало рассказа: У сильного всегда бессильный виноват: Тому мы тьму в Истории примеров слышим; Но мы Истории не пишем; А вот о том как в баснях говорят [1, с. 20].
Здесь мораль не только вынесена вперед, но она приобретает совершенно иной, в сравнении с эзоповским, смысл. Речь в данном случае идет не об индивидуально-личностной склонности человека довести до конца задуманное недоброе дело, а поднимается на уровень социально значимого и экзистенциального явления. Кроме того, значительно обогащается художественный мир повествования за счет детализации самого события: дается характеристика погоды («Ягненок в жаркий день пришел к ручью напиться»), состояния Волка («голодный рыскал Волк»; Волк «кричит», гневается). Усиливает эффект рассказа и комически звучащая мотивировка вины Ягненка: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» [1, с. 21].
Однако, несмотря на указанные различия, во всех этих вариантах схема и последовательность событий эзоповского протосюжета, равно как и типы персонажей и их взаимоотношения изменений не претерпевают. Совершенно иную структуру сюжета мы наблюдаем в дютуровском варианте, характер переосмысления в котором определяется модусом комического, обусловленным прежде всего домыслом писателя (о чем говорит само название: «Закат волков» вместо «Волк и Ягненок») и переводом в комическую ипостась образа ягненка. В свою очередь это ведет к перевернутости сюжета и вытекающим из этого комическим ситуациям. Перевернутость традиционного сюжета заявляется уже в первой фразе дютуровской версии эзоповской басни. В ней не волк видит пьющего из реки воду ягненка, а, наоборот, жажду утоляет сам волк. Причем сообщение об этом сопровождается достаточно развернутым описанием персонажа: «Это был старый с белой шерстью волк, на счету которого числилось множество славных деяний. Возраст слегка утомил его, слегка отяжелил, но он по-прежнему был красив, с
благородной осанкой, задумчивыми глазами и еще со всеми своими зубами» [6, р. 143] (Здесь и далее перевод наш - Е. Ф.).
Только после этой фразы на сцене появляется ягненок, описание которого дается в явно комическом плане, в котором подчеркнуто краткая контрастная характеристика внешнего портрета персонажа сопровождается насмешливым перечислением его достоинств: «Он был весь черный, поскольку происходил от черного барана и черной овцы (напомним, что волк -белый. - Е. Ф.). Он состоял членом „Революционной ассоциации баранов" (РАБ), „Лиги прав овец" (ЛПО), „Объединенной партии баранов" (ОПБ). Это было юное животное с самым великим будущим. Он выступал на всех собраниях в овчарнях, расположенных в восьмидесятикилометровой окрестности и объяснял баранам данного края, что пришло время баранов. Он обладал исключительным ораторским даром. Его речи электризовали овчарни. Его мстительные разглагольствования вызывали энтузиастические „блеяния". Благодаря ему и нескольким баранам его закалки, народ баранов начинал осознавать свои силы» [6, р. 143-144].
Трансформация традиционно жертвенного персонажа в персонаж явно комический коренным образом меняет каноническую ситуацию. Возникает эффект парадокса. Уже не волк предъявляет нелепые обвинения дрожащему ягненку, а с обвинениями на мирно настроенного волка обрушивается юный ягненок - пламенный борец за бараньи права. Его страстные обвинения смешны, поскольку в сущности абсурдны. Уже с первой невинной фразы миролюбиво настроенного волка ягненком овладевает гнев, усиливающий комизм его обвинений. На удивление волка, выразившееся в осторожном возгласе: «О, черный баран!» ягненок разражается (буквально: «Он взревел») обличительным поучением: «Вы должны были бы сказать, невежа, „цветной баран!"» [6, р. 144] (аллюзия писателя на пресловутую проблему политкорректности, характерную для политической жизни Запада во второй половине ХХ века.
Агрессивность ягненка по мере развертывания пространного диалога (что не характерно для басни) между ним и волком нарастает, несмотря на примирительную позицию последнего. Волк все время извиняется, просит прощения (за свою устаревшую манеру выражаться - по поводу «черного барана», обещает на будущее исправиться), обращается к логике разумных доводов, пытаясь дать понять ягненку, что единственный в округе ручей, из которого пили всегда все его предки, является общественным достоянием и должен принадлежать всем. Но воинственный ягненок категорически
запрещает волку прикасаться «своим грязным рылом» [6, р. 144] к водам реки, поскольку прошли времена «когда на земле господствовали волки, а бедные бараны подвергались всевозможной эксплуатации» [6, р. 144]. Теперь же река, с гордостью заявляет ягненок, национализирована «прославленным народом баранов, освободившимся от рабства и уверенно идущим к блеющему будущему» [6, р. 144-145], а бараны, получив политическое образование, больше не боятся баранов, поскольку обрели равенство с волками. Ягненок в дерзкой манере делает последнее предупреждение волку и, в случае отказа волка убраться, угрожает ему обращением в «Организацию объединенных животных» (комическое переосмысление Организации Объединенных Наций) с жалобой «на нарушение территориальных вод, явный акт разбойного нападения и открытия враждебных действий» [6, р. 145-146].
В душе униженного несправедливостью и выведенного из терпения волка пробуждается забытая гордость и он «ледяным голосом» [6, р. 146] советует ягненку убраться прочь в течение тридцати секунд. Перед традиционной развязкой (волк набрасывается на ягненка) Дютур вводит еще один комический эпизод: в ответ на требование волка убраться ягненок выкрикивает: «Жить свободным или умереть» [6, р. 146].
Таким образом, мы видим, что дютуровский вариант переосмысления традиционного сюжета басни о Волке и Ягненке выполнен в модусе комического. Комическое здесь представлено достаточно широким спектром своих разновидностей. Прежде всего - это комизм одного из персонажей, Ягненка, поведение которого, само являясь комическим, порождает комическую ситуацию в целом и различные ее проявления в частности. Комизм персонажа ведет к парадоксальному построению сюжета, к его комической перевернутости, где на определенное время жертвой несправедливости, обвиняемым, становится традиционный обвинитель - Волк. Это двусмысленное положение персонажа определяет и ироническое название произведения Дютура - «Закат волков», ироническое, поскольку в итоге восстанавливается исконная ситуация: волк поедает ягненка.
Модус комического реализуется также за счет комизма наименований политических партий и объединений («Объединенная партия баранов», «Революционная ассоциация баранов», «Лига прав овец», «Организация объединенных животных»); комизма шаржированной политической лексики («пришло время баранов», «цветной баран» (вместо черный); «национализация реки
прославленным народом баранов»; комических эпитетов («блеющее будущее», «объединенные животные»).
Комический модус повествования повлек за собой и трансформацию финального басенного элемента - морали. У Дютура эта часть достаточно развернута и пространна, она оставляет широкий простор для раздумий и неоднозначных выводов, которые затрагивают широкий спектр современных реалий, как социально-политических, так и философских.
Таким образом, Ж. Дютур, переосмысливая традиционные сюжеты о жертве и насильнике, слабом и сильном в модусе комического, наполняет их современными реалиями социальной действительности и придает им актуализированные смыслы современной истории (массовые движения обездоленных, различные объединения левого толка, мораль и незыблемость права сильных мира сего и т. д.).
Литература
1. Крылов И. С. Сочинения: в 3 т. - Т. 3. Басни. Стихотворения. Письма / И. С. Крылов. - М. : Худож. лит., 1946. - С. 20-21.
2. Михилев А. Д. Жан Дютур: меня начнут обожать после смерти / А. Д. Михилев // Дютур Ж. Воспоминания Мэри Ватсон : Романы, рассказы / Пер. с фр. и вступ. ст. А. Д. Михилева. - Х. : Фолио, 1999. -398 с. - [Вершины : Мастера].
3. Эзоп. Басни / Эзоп. - М. : Изд-во Эксмо, 2004. - 448 с. -[Антология мудрости].
4. Carrere d'Encosse H. Hommage a M. Jean Dutourd [Электронный ресурс] / Helene Carrere d'Encosse. - Режим доступу : http:// www.academie-francaise.fr/immortels/discours_divers/
5. Dutourd J. Les perles et le cochons /Jean Dutourd. - P. : Plon, 2006. - 218 p.
6. Dutourd J. Le crepiscule des loups /Jean Dutourd. - P. : Flammarion, 1971. - 234 p.
7. Galey M. Dutourd : retours aux envoyeurs / M. Galey // Express. -1981. - № 1580 (23 octobre). - P. 25.
8. Georis M. Jean Dutourd / Michel Georis // La Revue de Paris. -1969. - № 9. - P. 33-38.
9. Leconte B. Quelques coups de burin pour la statue de Dutourd / Bernard Leconte. - P. : Plon, 1997. - 137 p.
10. Mordillat J. // Lire. - 1983. - № 89 (janvier). - P. 109-113.
11. Paucard A. Dutourd l?incorrigible / Alain Paucard. - P. : Flammarion, 1997. - 153 p.
