CC BY
61
Вопросы теории и истории государства и права
УДК 340:2(470)
специфика государственного регулирования этноконфессиональной сферы общественных отношений восточной сибири имперского периода. ламаизм. часть 2*
© Арзуманов И. А., 2014
Иркутский государственный университет, г. Иркутск
В статье проводится историко-правовой анализ специфики государственного регулирования этноконфессиональной сферы общественных отношений Восточной Сибири рубежа Х1Х—ХХ вв. За основу взяты документы и нормативные правовые акты, характеризующие трансформацию принципов государственного управления религиозной сферы.
Ключевые слова: государственное управление; государственное регулирование; буржуазные рефор-
мы; свобода совести; ламаизм; империя; Восточная
Целью данной части статьи является анализ специфики процессов правотворчества в период буржу-азно-лиоеральных реформ в области этно-конфессиональных отношений Восточной Сибири имперского периода. Вопросы регуляции этноконфессиональной сферы общественных отношений в Российской империи преимущественно решались в рамках национальной политики. В качестве ее идеологической основы выступали институты Русской православной церкви (РПЦ), функционирующие в специфических условиях имперского правового режима веротерпимости. Социально-политическая стратификация национального пространства империи осуществлялась по признаку религиозно-конфессиональной принадлежности.
На современном этапе данная функциональная взаимосвязь религиозно-конфессионального и национального выражается в термине «этноконфессиональное». В рамках правового режима веротерпимости (сложившегося в течении XVIII в. и закрепленного в Своде законов Российской империи (СЗРИ) 1832 г.), конфессиональный фактор рассматривался в качестве основного маркера государственного регулирования национально-религиозной сферы. Этнокон-
* Окончание. Нач. см.: Сиб. юрид. вестн. 2013. № 4.
Сибирь; этноконфессиональные отношения.
фессиональные институты являлись основным инструментом идеолого-интеграцион-ной функции государства, реализуемой в рамках национальной политики.
Специфической чертой государственного управления этноконфессиональной сферой общественных отношений в имперской России (вплоть до начала XX в.) являлось отсутствие как специальных органов государственной власти по реализации национальной политики, так и представительнозаконодательного органа, выражающего интересы многочисленных этноконфессио-нальных групп населения. В условиях российского самодержавия высшим юридическим источником права в сфере национальной и религиозной политики являлся император. В 11-м томе Свода Законов Российской империи (издания 1857 г.) в «Уставах духовных дел иностранных исповеданий» определялся перечень основных религиозно-конфессиональных институтов среди которых, в том числе, ламаистское (буддийское) исповедание [1] калмыков и бурят [2], а также язычников (шаманистов) [3]).
Государственное регулирование этнокон-фессиональной сферы буддизма (так же как и иных страт — мусульманского, иуда-истского, протестантского, католического,
армяно-григорианского и греко-униатского вероучений) осуществлялось Департаментом духовных дел иностранных вероисповеданий (1832—1917 гг.) Министерства внутренних дел. Религиозная политика имперской администрации в Восточной Сибири конца XIX — начала XX в. проходила в условиях начавшихся процессов общей модернизации страны и обусловленных ими грядущих трансформаций базовых принципов государственно-конфессиональных отношений.
К концу XIX — началу XX в. государственное регулирование этноконфессиональ-ной сферы общественных отношений в Восточно-Сибирском регионе проходило в рамках следующих взаимообусловленных методологических принципов вероисповедной политики России:
1) социополитической и социокультурной унификации полиэтно-конфессиональ-ного пространства (принцип «политической русификации»), определяемого фактором межцивилизационного трансграничья Центрально-Азиатского региона (Россия, Монголия, Тибет, Китай) в контексте интеграции идеологического поля. Достаточно показательны в этом отношении, например, материалы фондов Национального архива Республики Бурятия (НАРБ), посвященные вопросам кадровой политики губернской администрации в Забайкалье. Официально иерархическая и должностная структура формировалась дацанами преимущественно из кандидатов, изучивших русский язык [4];
2) политической лояльности, опосредованной необходимостью включения в социокультурное пространство России религиозных и этнических новаций (Китай, мигранты). Так, еще в начальный, «петровский» период была установлена присяга, которую должны были приносить члены Духовной коллегии — Синода, где, между прочим, говорилось: «Исповедую же с клятвою крайняго судию Духовных сея Коллегии бытии самого Всероссийского Монарха, Государя нашего всемилостивей-шего. Клянусь и еще Всевидящим Богом, что вся сия мною обещанная — не елико толкую в уме моем, яко провещеваю устами моими» [5]. В региональной составляющей вероисповедной политики имперского периода интересны в данном отношении тексты «клятв» лам и «присяг» казаков-ламаистов (несших службу в пограничных с Китаем районах Забайкалья) [6];
3) государственного этатизма и административного императива, выработанных в имперский период и определивших социокультурные и социополитические характеристики традиционализма российского религиозного пространства, правовой и политической культуры;
4) религиозной толерантности, нормативно-правовая фиксация которой производилась как с учетом религиозно-институциональной дифференциации, так и этноконфес-сиональных реалий Байкальской Сибири (ламаизм, старообрядчество, шаманизм, укореняющиеся религиозные инновации).
В этой связи Н. С. Суворов дал четкую характеристику методологического прецедента государственного управления религиозной сферы общественных отношений (сформировавшегося в германских государствах Западной Европы). Он пишет, что в сообществах, где фактически господствует синкретизм естественно-правовых и протестантских представлений о должном в государственном устройстве, «...допускается существование религиозных обществ, причем не делается различия между церковью и всякими другими религиозными обществами, но делается различие между самими религиозными обществами: одни признаются за корпорации с юридической личностью и в таком случае рассматриваются как часть государственного устройства, другие не признаются корпорациями и в таком случае не имеют никакого публичного значения, оставаясь частными ферейнами» [7].
В контексте либерально-модернизацион-ных процессов рубежа XIX—XX вв. в идеологической страте социального бытия возникали вопросы, связанные не только с вероисповедной политикой государства, но и с отношением к ней религиозных организаций и собственно российского общества. В начале XX в., в ходе процессов либерализации идеологической сферы, активно обсуждались концепции христианского и светского государства, проблемы содержания понятий свободы совести, свободы вероисповеданий и веротерпимости. Прежде всего в условиях обостряющегося социально-политического кризиса, императором Николаем II в 1902—1904 гг. производились попытки реформирования религиозного законодательства, вопрос о смене которого объективно увязывался с проблемами национальной политики.
Системный характер вставших проблем государственного управления и регулирования этноконфессиональной сферы предопределялся также сменой онтологических основ правотворчества. Набирающая силу естественно-правовая доктрина определила дальнейшую трансформацию как принципов государственно-церковных отношений, так и вероисповедной политики, сложившихся в имперский период истории России. В основе модернизации религиозного законодательства лежал пересмотр модели государственно-церковных отношений. Реализацию либеральных принципов свободы совести в условиях имперской России ряд государственных и общественных деятелей видели в отделении православной церкви от государства, а также во внутренних реформах самой церкви, без данного отделения невозможных [8].
Вопросы, связанные с регламентацией деятельности религиозных институтов Восточно-Сибирского региона Центральной Азии, требовали «Высочайшего утверждения». Базовыми актами, определившими специфику последующей правотворческой и правоприменительной практики в этнокон-фессиональной сфере России начала XX в., стали Указ «Об укреплении начал веротерпимости» (1905 г.) и Манифест 17 октября 1905 г. об утверждении в России начал свободы совести.
Понятие государственного регулирования, включающего в свой состав нормотворчество — деятельность государства, связанную с созданием, а также изменением и отменой норм позитивного права [9], наполнилось в рассматриваемый период реформ конкретным либеральным содержанием. В процессе разработки законов о Государственной думе и Государственном совете (1905—1906 гг.) учитывались результаты анализа общественного мнения России о религиозных свободах в стране и обсуждались возможные формы участия в их работе представителей религиозных организаций. Региональный ракурс трансформации принципов вероисповедной политики как одной из функций государственного регулирования религиозной сферы прежде всего касался изменений Положения о ламайском духовенстве в Восточной Сибири 1853 г.
В ноябре 1909 г. иркутским генерал-губернатором А. Н. Селивановым было созвано совещание по обсуждению составленного
в Министерстве внутренних дел нового проекта Положения об управлении делами верослужения буддистов-ламаистов. Члены совещания представляли группы административно-исполнительной власти различных уровней, научной общественности, религиозных структур, в том числе представителей от РПЦ.
Данный проект был составлен на основании решений общего съезда бурят, состоявшегося в г. Чите в 1905 г., отзыва Бандидо-Хамбо-Ламы и результатов работы особого вневедомственного совещания, учрежденного комитетом министров. Положение о ламайском духовенстве в Восточной Сибири 1853 г. в свое время не было внесено в Свод законов Российской империи, сохраняя, таким образом, возможность тактического изменения пунктов Положения в зависимости с обстоятельств. Это было достаточно прагматичным решением, поскольку, несмотря на более чем двухвековую историю бытования российского ламаизма, многие стороны его вероучения и практики не были уяснены до конца (до конца не уяснены они и на современном этапе. Особенно это касается специфики государственного контроля механизмов политизации ламаистских тантрических культов в геополитических условиях АТР). В связи с этим новому проекту Положения предполагалось впоследствии (по обсуждению в Государственной думе и Государственном совете) придать статус закона. При проработке нового проекта Положения иркутским генерал-губернатором принималась во внимание духовная зависимость ламаистов от структур тибетской и монгольской иерархии. В свое время данный факт не был зафиксирован в старом Положении 1853 г., не был он зафиксирован и в проекте нового. В своей сопроводительной записке к протоколу совещания на имя министра внутренних дел иркутский генерал-губернатор отмечал, выказывая озабоченность возможными негативными последствиями: «Бандидо-Хамбо-Лама, помимо высочайшей грамоты об утверждении в своем звании, непременно получает еще особое благословение на грамоту на это звание от Тибетского Далай-Ламы» [10].
Данное обстоятельство изначально определяло специфику государственного регулирования религиозно-идеологической сферы в Забайкалье. Так, еще в самом начале формирования механизмов государственного
регулирования «ламаистского вопроса» — в 1728 г. сибирская политика Посольского приказа получила свое конкретное выражение в «Инструкции пограничным дозорщикам» С. В. Рагузинского. Данная инструкция сыграла основополагающую роль в определении официального статуса ламаистской религии в Забайкалье: «Фактически царское правительство выполнило ту законодательную функцию, которая принадлежала в Тибете Монголии правящей верхушке национального государства, проводившей объединение гражданского и духовного управления, т. е. официально утверждая ламаизм в статусе государственной религии» [11].
Необходимо отметить, что в 11-м томе Свода Законов Российской империи издания 1857 г., в «Уставах духовных дел иностранных исповеданий» имеется особый отдел «Об управлении духовных дел бурят» (ст. 1285 и 1286) [12]. Статья 1285 отдела «Об управлении духовных дел бурят» отражала позиции законодателя, касающиеся штатного количества лам: «Ламайское духовенство в Восточной Сибири состоит по штату из бандидо-хамбы, или первенствующего ламы, и из тридцати четырех ширету-ев, или настоятелей дацанов, двухсот шестнадцати лам (как лам-гелонгов, так и лам-гецулов) и тридцати четырех банди и хувараков. Примечание. При народных переписях все сии лица не вносятся в ревизские сказки» [13]. Статья 1286 содержала ссылку на Положение 1853 г., определяемое в качестве «особого устава»: «Права и обязанности всех сих духовных чинов, равно и содержание их, определяется особым уставом» [14].
За отделом «О управлении духовных дел бурят» следует глава вторая — «О язычниках из инородцев Сибирских и Архангельских» (ст. 1287—1291). Статьи второй главы Положения об инородцах 1822 г., по сути, определяют национальный аспект внутренний политики империи в его непосредственной связи с религиозным. Так, согласно ст. 221 («О богослужении») главы второй данного Положения, правила о богослужении и управлении духовных дел сибирских инородцев «ламаистов и язычников изложены в Уставе духовных Иностранных Исповеданий» (ст. 1259 и прим., ст. 1287-1291) [15].
Согласно ст. 1287 второй главы книги шестой «Устава духовных дел иностранных исповеданий» для сибирских инородцев
устанавливается свобода отправления богослужения по сложившимся обрядам и обычаям. Данной статьей подтверждается свобода вероисповедания для шаманистов [16]. Последующая статья 1288, определяя зависимость «иноверческого духовенства» от местной полиции наравне с прочими инородцами, фактически дифференцирует последних от первых, имеющих в отличие от шаманистов «иноверческое духовенство» [17].
В связи с этим необходимо отметить ряд аспектов, отраженных в проекте нового Положения 1909 г., имеющих отношение к проблемам реализации интеграционной функции государства в религиозном секторе политической системы ВосточноСибирского региона. Дело в том, что взятое за основу название раздела второго отделения книги шестой «Устава духовных дел иностранных исповеданий» - «О управлении духовных дел бурят» - по смыслу ст. 1285 и 1286 определяло всех бурят в качестве приверженцев ламаистского вероисповедания. Данные положения были включены и в новый проект Положения 1853 г., став предметом обсуждения на совещании при иркутском генерал-губернаторе в 1909 г. Необходимо при этом также отметить и технико-юридические аспекты, касающиеся понятийно-смыслового уточнения юридических терминов, используемых законодателем как в Положении 1853 г., так и в ряде других нормативно-правовых актов. Например, в новом проекте Положения 1909 г. термин «духовенство», употреблявшийся в прежних актах как по отношению к ламам, так и к христианским священникам, заменен на термин «верослужи-тели». Последнее И. М. Платонников обосновывал тем, что «духовенство имеется только в христианских вероисповеданиях, признающих таинство священства. В прочих же вероисповеданиях представители их называются верослужителями» [18].
Имперский принцип дифференциации всего конфессионального спектра на терпимые и нетерпимые вероисповедания, особое положение веры «Христианской православной кафолической восточного исповедания» в лице Русской православной церкви [19] обусловили не только аналогичные посылы в процессе обсуждения параграфов со стороны участников Совещания, но и участие в его работе трех представителей РПЦ: священников Флорен-сова, Затопляева и Подгорбунского.
Роль РПЦ как государственной конфессии, являвшейся в имперский период
частью государственного механизма регулирования идеологической сферы общественных отношений в Восточной Сибири, была достаточно значимой. Прежде всего потому, что с процессами христианизации связывалась реализация проекта смены автохтонным населением способов хозяйственной деятельности и производства — с кочевого на земледельческое. В конечном счете данные процессы должны были ознаменоваться перевод коренных этносов в общую систему территориально-административного обустройства региона. Необходимо отметить, что при всех издержках процесса христианизации, напрямую связанных с укоренением оседлости у бурят Прибайкалья (иркутских бурят), ее результаты, безусловно, сказались и на характере проведения в регионе волостной реформы 1901—1904 г. Данная реформа базировалась на Временном положении «Об устройстве общественного управления и суда кочевых инородцев Забайкальской области» [20], отменившей систему органов местного самоуправления, основанную на положениях норм Устава об управлении инородцев 1822 г. В результате данной реформы принцип родового деления, лежащий в основе стратификации родовых управлений, инородных управ и степных дум инородцев, заменялся волостными правлениями и институтом крестьянских начальников. Реформу не приняли в основном представители забайкальских бурятских родов, ведущих кочевой образ жизни и хозяйствования, исповедующих в большинстве своем ламаизм, чья система родового управления была сопряжена с приходской (дацанской) структурой [21].
В силу данных обстоятельств представители РПЦ инициировали на совещании вопрос о необходимости редакции параграфов 1 и 3 проекта нового Положения, по смыслу которых последователем ламаизма определялся весь бурятский народ. Например, параграф 1 среди прочего содержал следующее положение: «Буддийско-ламайскую веру исповедуют в России: 1) буряты Забайкальской области и Иркутской губернии...» [22]. В общем контексте параграфа 3 (в целом касающегося титуляции Бандидо-Хамбо-Ламы) в качестве последователя ламаизма также определялся весь бурятский народ: «Высшую степень в иерархии буддийско-ламайского исповедания составляют в России два
Первенствующих Ламы бурятского и калмыцкого народов» [23]. В связи с этим участники дискуссии высказались за необходимость внесения такой формулировки параграфа, которая бы четко указывала лишь на лиц, исповедующих данную религию, а не на весь бурятский народ (военный губернатор Забайкальской области генерал-майор В. И Марков). Представители РПЦ обосновывали свою позицию о необходимости изменения формулировки данного параграфа статистическими данными, согласно которым в Иркутской губернии буддизм исповедует незначительная часть бурят, а основная масса является шаманистами [24]. Данные высказывания объясняются и положением РПЦ, имеющей исключительное право миссионерской работы в России имперского периода. Так, согласно ст. 4 Свода учреждений и уставов Управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных (ч. 1 т. 11 СЗРИ), в пределах государства устанавливается право РПЦ убеждать «последователей иных христианских исповеданий и иноверцев» к принятию ее учения о вере. Все прочие конфессиональные институты (как инославные, так и иноверные) такого права были лишены под страхом уголовного преследования [25]. В свою очередь, согласно ст. 5 Свода учреждений и уставов управления (ч. 1 т. 11), запрещалось кому бы то ни было из исповедующих иную религию препятствовать переходу в православие [26].
С изданием указа о веротерпимости 17 апреля 1905 г. ситуация фактически изменилась, и, в рамках совещания, нормы проекта нового Положения рассматривались уже с учетом данного указа. Прежде всего, это касалось регламентации внутренней жизни ламаистских общин. В этой связи ключевыми из данных позиций иркутский генерал-губернатор признал пункты, изложенные в параграфах 17 и 45 проекта 1909 г. Так, окончательная редакция параграфа 17 проекта содержала в себе положения, касающиеся лиц (мирян), проживающих в монастырях (дацанах) по собственному желанию и на своем иждивении с целью изучения монголо-тибетского языка, принятия при этом религиозных обетов и участия в богослужениях [27].
Особенность принятия данной редакции параграфа 17 заключается в том, что несмотря на возможность изъятия его из
проекта (в силу продекларированного Высочайшим Указом 1905 г. принципа невмешательства государства в процессы регулирования внутренней жизни религиозных общин), он был принят по настоянию Хамбо-Ламы. Цель — легализация сложившегося порядка, вызванного духовной практикой бурят-ламаистов. До издания Указа 1905 г. вопреки нормам Положения 1853 г. лица, проживающие в ламаистских монастырях (дацанах) за свой собственный счет, давшие религиозные обеты, фактически не учитывались при правительственных административных инспекциях, избегая контактов с официальными представителями губернской администрации на территории монастыря [28].
Члены совещания нашли не только необходимым сохранить этот параграф, но и изменить его редакцию в пользу данного круга проживающих в дацанах мирян: «Названные лица избавляются от несения всех обязанностей и повинностей общественных и государственных» [29]. Параграф 45 также носит инновационный характер, поскольку отменял нормы Положения 1853 г., касающиеся ограничения прав дацанов печатать богослужебную и дидактическую литературу без предварительного разрешения имперской администрации. Включение в текст нормы упоминания о необходимости соблюдения ст. 72 Устава о цензуре печати и «представлении потребного количества отпечатанных книг в указанные в этой статье учреждения» не меняло общего положения, поскольку, как отмечал И. М. Платонников, «предварительной цензуры в настоящее время нет, а ответственность за напечатанное можно возложить на ширетуя или Хамбо-Ламу» [30].
Аналогично решался вопрос и о государственном контроле за правом дацанов приобретать необходимую для культовой практики литературу и утварь «без цензурного просмотра с соблюдением лишь общих таможенных правил относительно оплаты пошлинами ввозимых в страну предметов иностранного производства» [31]. Тем не менее, с учетом геополитической ситуации в регионе, чиновник особых поручений при иркутском генерал-губернаторе (секретарь совещания) А. П. Церерин высказывал соображения о необходимости проведения цензуры приобретаемой из-за границы литературы. Цель — избежание влияния Японии, распространяющей «среди монго-
лов тенденциозные произведения печати, цель которых — привлечение к ней симпатий азиатских народностей и призыв к борьбе с представителями белой расы» [32] (справедливость высказанных А. П. Церериным опасений по поводу панбуддистских и панмонго-листских региональных проектов Японии подтвердилась уже в годы Первой мировой и Гражданской войн. Не снимается их актуализация и на современном этапе).
Таким образом, специфика государственного регулирования этноконфессионально-го спектра идеологической сферы в Восточной Сибири начала XX в. детерминирована общероссийскими процессами либерализации социально-политической жизни. Либерализация религиозного законодательства, с одной стороны, ознаменовала ослабление контроля государства за ламаистскими институтами по части роста количества штатных лам и свободы книгопечатания, а с другой, государство в процессе регуляции этноконфессиональной сферы общественных отношений оставляло за собой право регламентации процессов институционализации ламаистской конфессии с учетом геополитических реалий начала XX в. в регионе Центральной Азии. ^
1. Свод Учреждений и Уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных. Кн. 6 // СЗРИ. СПб., 1857. Ч. 1: Уставы духовных дел иностранных исповеданий. Об управлении духовных дел ламаитов и язычников. Ст. 1260-1284.
2. Там же. Ст. 1285, 1286.
3. Там же. Ст. 1287-1291.
4. НАРБ. Ф. 517. Оп. 1. Д. 37. Л. 1-3; Ф. 454. Оп. 1. Д. 8. Л. 63.
5. Цит. по кн.: Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений). М., 1997. 430 с.
6. НАРБ. Ф. 517. Оп. 1. Д. 37. Л. 53; НАРБ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 470. Л. 6-6 об.
7. Суворов Н. С. Учебник церковного права. М., 2004. 478 с.
8. Лебедев М. Взаимные отношения церкви и государства по воззрениям славянофилов (опыт оправдания системы отделения церкви от государства). Казань, 1907. 572 с.
9. Пьянов Н. А. О государственном регулировании общественных отношений // Ленингр. юрид. журн. 2011. № 2 (24). С. 36; Чефранова Е. А. Теоретические основы механизма правового регулирования общественных отношений // Вестн. Рос. правовой акад. 2005. № 2. С. 11-18.
10. Протокол заседания по вопросу об изменении Положения по управлению вероисповедными делами бурят-ламаитов, состоявшегося в Иркутске 25 сентября 1909 г. [Электронный ресурс]. URL: http://imbtarchive.ru/ index.php?id=71&topic=10 Л. 2.
11. Ламаизм в Бурятии в XVIII — начале XX в. Структура и социальная роль культовой системы / Г. Р. Галданова [и др.]. Новосибирск, 1983. 233 с.
12. Свод Учреждений и Уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных. Кн. 1 // СЗРИ. СПб., 1857. Т. 11, ч. 1 : Уставы духовных дел иностранных исповеданий. Ст. 1285, 1286.
13. Там же. Ст. 1285.
14. Там же. Ст. 1286.
15. Положение об инородцах // СЗРИ. СПб., 1897. Т. 2. Ст. 221.
16. Там же. Ст. 1287.
17. Там же. Ст. 1288.
18. Протокол заседания по вопросу ... Л. 7.
19. Свод Учреждений и Уставов ... Кн. 1. Ст. 1, 4.
20. ПСЗРИ. Собр. 3. СПб., 1901. Т. XXI, № 19984. С. 253—260.
21. См., напр.: Обращение военного губернатора
Забайкальской области И. П. Надарова к бурятам о необходимости принятия реформы от 24 января 1904 г. // НАРБ. Ф. 129. Оп. 1. Д. 3366. Л. 35; Жалсанова Б. Ц. Реформы проводятся бесповоротно: документы национального архива Республики Бурятия о волостной реформе в Забайкальской области 1901—1904 гг. // Отеч. арх. 2008. № 1. С. 87—99.
22. Протокол заседания по вопросу об изменении ... Л. 7 об.
23. Там же. Л. 7 об.
24. Там же. Л. 5.
25. Свод Учреждений и Уставов ... Кн. 1. Ст. 4.
26. Там же. Ст. 5.
27. Протокол заседания по вопросу ... Л. 28.
28. Там же. Л. 28.
29. Там же. Л. 29.
30. Там же. Л. 45.
31. Там же. Л. 46.
32. Там же.
список литературы
Национальный архив Республики Бурятия (НАРБ). Ф. 84. Оп. 1. Д. 470. Л. 6—6 об. 517. Оп. 1. Д. 37. Л. 1—3; 53; Ф. 454. Оп. 1. Д. 8. Л. 63.
Обращение военного губернатора Забайкальской области И. П. Надарова к бурятам о необходимости принятия реформы от 24 января 1904 г. // НАРБ. Ф. 129. Оп. 1. Д. 3366. Л. 35.
Полное Собрание Законов Российской империи (ПСЗРИ). Собр. 3. — СПб. : Тип. Его Имп. Величества Канцелярии, 1901. — Т. 21, № 19984. — С. 253—260.
Положение об инородцах // Свод законов Российской империи (СЗРИ). — СПб., 1897. — Т. 2. — Ст. 221.
Протокол заседания по вопросу об изменении Положения по управлению вероисповедными делами бурят-ламаитов, состоявшегося в Иркутске 25 сентября 1909 г. [Электронный ресурс]. — URL: http://im-btarchive.ru/i ndex.php?id=71&topic=10 (дата обращения: 1.12.2013).
Свод Учреждений и Уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных. Кн. 1 // Свод законов Российской империи. — СПб., 1857. — Т. 11, ч. 1 : Уставы духовных дел иностранных исповеданий. — Ст. 1, 4, 1285, 1286.
Свод Учреждений и Уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных. Кн. 6 // Свод законов Российской империи. — СПб., 1857. — Т. 11, ч. 1 : Уставы духовных
дел иностранных исповеданий. Об управлении духовных дел ламаитов и язычников. — Ст. 1260—1284.
Жалсанова Б. Ц. Реформы проводятся бесповоротно : документы национального архива Республики Бурятия о волостной реформе в Забайкальской области 1901—1904 гг. // Отеч. арх. — 2008. — № 1. — С. 87—99.
Ламаизм в Бурятии в XVIII — начале XX в. Структура и социальная роль культовой системы / Г. Р. Галданова [и др.]. — Новосибирск : Наука, 1983. — 233 с.
Лебедев М. Взаимные отношения церкви и государства по воззрениям славянофилов (опыт оправдания системы отделения церкви от государства) / М. Лебедев. — Казань : Центр. тип., 1907. — 572 с.
Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений) / А. Николин. — М. : Сретен. монастырь, 1997. — 430 с.
Пьянов Н. А. О государственном регулировании общественных отношений // Ленингр. юрид. журн. — 2011. — № 2 (24). — С. 36—38.
Суворов Н. С. Учебник церковного права / Н. С. Суворов ; под ред. и с предисл. В. А. Том-синова. М. : Зерцало, 2004. — 478 с. — (Русское юридическое наследие).
Чефранова Е. А. Теоретические основы механизма правового регулирования общественных отношений // Вестн. Рос. правовой акад. — 2005. — № 2. — С. 11—18.
The Specifics of State Regulation of the Ethnoconfessional Sphere of Social Relations in Eastern Siberia in the Imperial Period. Lamaism. Part 2
© Arzumanov I., 2014
The paper provides historical and legal analysis of the specifics of state regulation of the ethnoconfessional sphere of social relations in Eastern Siberia in the late XIX - early XXth century. The research is based on the documents and regulations which characterize the transformation of the principles of public administration in the sphere of religion.
Key words: public administration; state regulation; the Bourgeois Reforms; freedom of conscience; Lamaism; empire; Eastern Siberia; ethnoconfessional relations.
