CC BY
72
Вопросы теории и истории государства и права
УДК 340:2(470)
СПЕЦИФИКА ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНОЙ СФЕРЫ ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ ИМПЕРСКОГО ПЕРИОДА. ЛАМАИЗМ. ЧАСТЬ 1
© Арзуманов И. А., 2013
Иркутский государственный университет, г. Иркутск
В статье проводится историко-правовой анализ специфики государственного регулирования этно-конфессиональной сферы Восточной Сибири имперского периода. За основу взяты нормативные правовые акты, регулирующие процесс формирования институтов ламаизма.
Ключевые слова: государственно-правовое регулирование; индивидуально-правовое регулирование; ламаизм; империя; Восточная Сибирь; этноконфессиональные отношения.
Проблемы государственного регулирования общественных отношений занимают одно из ключевых мест в общих теоретико-правовых, государство-ведческих и прикладных исследованиях российской и мировой юриспруденции прежде всего в связи с фрустрацией ряда государственных функций в свете глобальных макроэкономических трансформаций и глокальных тенденций в странах с сильной традицией политической и правовой культуры. В традиционных формах политикоправовых механизмов адаптации интеграционных процессов все большую роль начинают играть идеологические компоненты правового сознания. В их основе (в условиях, например, стран АТР) лежат метатрадиции культур-религиозных форм общественного сознания. Задачи, стоящие перед такими странами региона, как Россия или Китай, в социоинтеграционной области функционально во многом схожи. Полиэтничный фактор, сопряженный с поликонфессиональностью, в случае экономической или политической дестабилизации всегда имеет тенденцию к сепаратизации, сводящей «на нет» исторические итоги социоинтеграционной функции государства. Как правило, такие процессы, в первую очередь, сопряжены и с распадом единых идеологических скреп. Такими скрепами
как в имперский, так и в современный период, например в Китае, являются традиции государственного патернализма и конфуцианство. Государственно-управленческие идеологемы конфуцианско-этического комплекса на современном этапе являются базовыми в процессах формирования общенациональных идеологических «скреп» в рамках, к примеру, проекта «гражданской религии». В России на современном этапе, в отличие от ушедшей в былое имперской традиции моноконфессионального приоритета православия, отсутствует четко политически артикулированная идеологема социокультурного единства. Идеологический вакуум сам по себе заставляет задуматься над принципами и спецификой интеграционных процессов. В историко- и политико-правовой ретроспективе процессы, связанные с формированием правовых основ государственного регулирования этнокон-фессиональных отношений, представляют безусловный методологический интерес. Они в целом характеризуют принципы вероисповедной политики в Байкальском регионе — геополитическом подбрюшье России в Северо-Восточной Азии. В данном случае, проводя параллели с китайской (безусловно, по природе своей имперской) традицией, необходимо отметить, что поиски путей решения этой проблемы в
имперский период базировались на китайском прецеденте принципов государственного регулирования вероисповедной сферы общественных отношений, а также на геополитических интересах России. Последние детерминировали формирование общественных институтов и государственных структур, способных обеспечить безопасность и стабильность в условиях геополитического транзита Восточно-Сибирский регион — Монголия — Тибет — Китай — страны Юго-Восточной Азии.
Проблема методологии государственного регулирования этноконфессиональных отношений на современном этапе, безусловно, носит и теоретико-правовой характер, имея ряд особенностей, связанных, в первую очередь, с процессами правообразова-ния и правотворчества. Не последнюю роль в этом играет социально адекватный мониторинг общественных отношений, подлежащих регулированию.
В данном исследовании автор ограничится преимущественным анализом позитивноправового регулирования, осуществив в отношении специфики процессов правооб-разования, правотворчества и индивидуального регулирования лишь постановку вопроса.
Основной целью данной статьи является выявление специфики становления государственно-правового регулирования этноконфес-сиональной сферы в Восточной Сибири имперского периода на примере теоретико- и историко-правового анализа «Положения о ламайском духовенстве 1853 г.» (далее — «Положение 1853 г.»). Методологическим и источниковым базисом являются доктринальные наработки по вопросу теоретических проблем понимания сущности государственного регулирования, его видов и классификационных основ. При всем многообразии подходов в данном исследовании принято за основу рабочее понятие государственного регулирования, данное Н. А. Пьяновым, понимающим под государственным регулированием «деятельность государства и других субъектов, направленную на упорядочение общественных отношений с помощью норм позитивного права и других юридических средств, а также сам процесс упорядочивающего воздействия данных средств на общественные отношения. Оно включает в свой состав нормотворчество — деятельность государства, связанную с созданием, а
также изменением и отменой норм позитивного права и позитивно-правового регулирования, связанное с фактическим упорядочением общественных отношений» [1—3]. Определение, приведенное Н. А. Пьяно-вым, в свою очередь, базируется на наработках ведущих отечественных теоретиков права, и, на наш взгляд, макрометодологически наиболее адекватно задачам анализа специфики государственного регулирования в целом и этноконфессиональной сферы в частности.
Одними из основных сформированных в течение XVII — нач. XIX в. социальных институтов, обеспечивающих в рамках государственного регулирования социокультурную стабилизацию Восточно-Сибирского региона, являются институты православия и ламаизма. При этом общественные отношения, связанные с процессами формирования и структурирования институтов православия в Восточной Сибири, изначально упорядочивались преимущественно в рамках позитивно-правового регулирования. Оно осуществлялось государством посредством законодательства, обеспечивающим фактическое действие и реализацию правовых норм в масштабах всего государственного организма. При этом необходимо учитывать, что вследствие этатистского принципа государственной внутренней политики всего имперского периода жесткая регламентация миссионерской деятельности институтов православия была определена их ролью в общегосударственных процессах социокультурной унификации. Автохтонное население Восточно-Сибирского региона до начала колонизационных процессов преимущественно придерживалось номадного (кочевого) способа производства и соответствующего данному цивилизационному типу общественных отношений мифорелигиозного комплекса шаманизма. Последнее обстоятельство предопределяло и специфику государственного регулирования процессов формирования институтов региональной формы буддизма — ламаизма, проникновение которого в Забайкалье по временным рамкам (начало XVII в.) фактически совпало с приходом в регион первых русских колонистов, исповедующих православие.
Объектом миссионерских усилий православного и ламаистского духовенства стали мировоззренческие комплексы восточносибирских этносов, исповедующих и практи-
кующих родоплеменные культы в системе шаманизма. В этой связи необходимо учитывать, что именно в рамках мифорелигиозного сознания и культово-обрядовой практики шаманизма сформировались социально-нормативные механизмы регулирования внутри- и межродового общения, легшие в основу структурирования административного управления краем в течение XVII-XIX вв.
При рассмотрении специфики государственного регулирования этноконфессиональ-ной сферы общественных отношений в Восточно-Сибирском регионе необходимо учитывать также и то, что между православием и ламаизмом имеется существенная разница в способах и формах ассимиляции мировоззренческих автохтонных доминант. Православие требовало коренной ломки всей мировоззренческой системы шаманизма, лежащей в основе социально-нормативного регулирования, связанного с раннерелигиозным комплексом табуирования и родовой морали. Ламаизм за сотни лет миссионерской работы среди автохтонного населения Монголии и Тибета выработал культово-обрядовые механизмы инкорпорации основных социальных регуляторов региональных родоплеменных сообществ. Данные механизмы преимущественно связаны с культами предков и священных территорий [4; 5], и это обстоятельство явилось ключевым при последующем формировании принципов вероисповедной политики и государственного регулирования процессов ламаизации населения региона. Данная специфика миссионерских методов ламаизма обусловливает и причины его стремительного (в исторической перспективе) укоренения среди автохтонного населения Восточно-Сибирского региона в течение XVII — нач. XX в. На обыденном уровне религиозного сознания у рядового верующего не происходило коренной ломки традиций, сформированных на стадии ранних форм религии и шаманизма как их итога и квинтэссенции. Данное обстоятельство явилось основным при понимании не только механизмов укоренения региональных институтов ламаизма, но и динамики формирования позитивно-правовой страты и видов государственного регулирования этих процессов в рамках этноконфессиональной политики России имперского периода.
Фактически, в силу специфики именно инкорпорационных механизмов миссиоло-
гии ламаизма, его институты в результате легализации и формализации их положения в общероссийском конфессиональном поле частично выполняли административные функции государственных регуляторов общинно-родовой жизни, отчасти заменив собой родоплеменные структуры управления (в рамках функциональных модификаций приходской системы при степных думах). Все вышеозначенное предопределило и достаточно осторожное отношение законодателя к динамике позитивации механизмов регуляции общественных отношений, связанных с формирующимися институтами ламаизма. Основные направления государственно-правового регулирования зависели и от взгляда на ламаизм как на геополитический фактор, определяемый трансграничьем с Монголией, находящейся под протекторатом Китая, и вероятностью откочевки части бурятских родов в случае недовольства ламаистским духовенством действиями российской имперской администрации. Эти факторы с начала XVII в. почти на два столетия определили выжидательный характер регуляции динамики процессов становления ламаистских институтов и практически бесконтрольный их рост в течение этого периода. Развитие буддизма на территории Восточной Сибири можно проследить по официальным данным НАРБ о росте численности ламаистского духовенства в Забайкалье. Источники указывают, что среди выходцев из Монголии, перекочевавших в Забайкалье в XVIII в., было 100 монгольских, 50 тибетских лам, бежавших в Забайкалье от военных беспорядков в Монголии и активно распространявших буддийское учение. Вандан Юмсунов сообщает, что 150 лам «соединились с селенгинским и хоринским народом и были прописаны к каждому в отдельности роду», а в летописи хоринских бурят указано, что до размежевания границы в 1727 г. в вере наставляли ламы из Монголии и ламы селенгинских родов [6].
По материалам комиссии Куломзина, в 1744 г. в Забайкалье насчитывалось 617 лам. В 1822 г. их числилось 2502, а в 1831 г. — уже 4637. По данным хоринской летописи Вандана Юмсунова, в 1846 г. в Бурятии было 34 дацана, в них 144 сумэ; лам, количество которых было подсчитано по этническим группам и по ведомствам, — 3173. Эти цифры свидетельствуют о степени распространения буддизма среди бурят-
ского народа к середине XIX в. [7]. Бесконтрольное увеличение числа дацанов и лам на территории Забайкалья, появление мощного буддийского центра, успешное миссионерское конкурирование ламаизма с православной церковью, распространение буддизма в соседних с Забайкальем регионах в дальнейшем вызвали меры по ужесточению контроля над духовными делами ламаистов. Сибирская административная реформа М. М. Сперанского 1822 г. положила начало новому периоду в вероисповедной политике России в Восточной Сибири. Это было связано прежде всего с социально-экономическим положением региона, определявшим во многом концепты вероисповедной политики. Вхождение бурят в систему товарно-денежных отношений привело к распространению и развитию ремесел. Необходимость приобретения ремесленных и заводских изделий для хозяйственного и домашнего обихода, замена натурального ясака денежным способствовали вхождению бурятского хозяйства в рынок и требовали перестройки системы управления [8].
Крупная перестройка управления Сибирью началась в 1822 г. с принятия ряда законодательных актов: «Учреждение для управления Сибирских губерний», «Устав об управлении инородцев», «Устав о ссыльных», «Положения и правила о земских повинностях», «Положение и правила о вольном переселении казенных крестьян в Сибирь». При этом генерал-губернаторы сохраняли широчайшие полномочия, касающиеся всех сторон жизни Сибири, в том числе и практики вероисповедной политики. Геополитический фактор центрально-азиатского внутреннего и внешнего политического курса России обусловил поэтапное становление позитивно-правового комплекса государственного регулирования этноконфес-сиональной сферы Восточной Сибири.
На первом этапе укреплению власти имперской администрации способствовали ограничительные правила для ламского духовенства Забайкалья, проект которых был составлен в 1826 г. по распоряжению генерал-губернатора Лавинского. Второй этап ознаменовался тем, что в 1831 г. Министерство иностранных дел отправило в Восточную Сибирь своего чиновника Шиллинга фон Канштадта для изучения административного устройства буддийской церкви, проверки данных Лавинского, а
также составления нового проекта законоположения о буддийской конфессии [9]. Этот проект, как и предыдущий, также не был утвержден.
В начале третьего этапа, в 1848 г., в Забайкалье из Петербурга был отправлен чиновник Департамента духовных дел Левашев, которому кроме сбора дополнительных сведений о буддизме было поручено выяснить взаимоотношения между православием, ламаизмом (буддизмом) и шаманизмом. В 1849 г. Левашев представил свой «Устав для руководства ламаистскому духовенству Восточной Сибири», который также не был утвержден.
Четвертый этап знаменуется деятельностью Н. Н. Муравьева. В 1852 г. генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев представил очередной проект — «Положение о ламайском духовенстве в Восточной Сибири», который был отредактирован в Сибирском комитете Сената и утвержден императором в 1853 г. [10].
Данное «Положение 1853 г.» определяло основные направления позитивно-правовой регуляции и тщательной регламентации административного контроля над этнокон-фессиональной стратой ламаизма в регионе. К ключевым позициям контроля и регуляции, отраженным в данном нормативном правовом акте, необходимо отнести:
1) иерархическую регламентацию взаимодействия имперской администрации с институтами ламаизма;
2) контроль над численным составом и введение в этих целях штатного расписания и централизации управления всеми существующими дацанами через институт хамбо-лам;
3) ограничение количества официально признанных дацанов и должностей;
4) жесткий контроль над хозяйственной и финансовой деятельностью ламаистского духовенства.
Данные сферы этноконфессиональных отношений в условиях Восточной Сибири имперского периода предполагали различие субъектов, средств, степени централизации и сфер распространения государственного регулирования. Сам термин «этноконфес-сиональные отношения» включает в себя социокультурные аспекты развития конкретного этноса. Социально-нормативные регуляторы в каждом конкретном историкокультурном случае имеют свою специфику и уникальность. Конфессиональное в данном случае — операбельный маркер,
поскольку термин «конфессия» (в отличие от общего понятия «религиозное») включает вероучительное, доктринальное и социально-функциональное своеобразие конкретной страты этнокультурного сообщества. Несмотря на этнокультурные различия, буддизм в качестве одной из мировых религий в его региональной форме — ламаизме — имеет достаточный интеграционный потенциал. Необходимо учитывать, что ламаизм имел (и имеет) свое распространение и укорененные этнокультурные формы в регионах компактного расселения калмыков и тувинцев. Данное обстоятельство послужило причиной того, что законодатель ограничил пространственную сферу государственного регулирования посредством «Положения 1853 г.» Восточной Сибирью.
Этноконфессиональная специфика предполагает и дифференциацию по субъектам регулирования. Основным субъектом регулирования общественных отношений в области функционирования ламаистских институтов в Восточной Сибири имперского периода являлось, безусловно, государство. Как уже отмечалось, до утверждения «Положения 1853 г.» оно, так или иначе, реагировало на сложившуюся ситуацию и тенденции развития ламаизма и в рамках спорадических актов осуществляло попытки их регуляции. Но необходимо отметить, что «Положение 1853 г.» к субъектам регулирования кроме государства, его органов и представителей относит верхушку иерархии ламаистских институтов в Восточной Сибири в лице Бандидо хамбо-ламы, настоятелей дацанов и включенных в административную систему местного управления предводителей родовых сообществ.
Сокращение количества ламаистского духовенства — одно из основных направлений государственного регулирования, осуществляемого в условиях Российской империи нормами «Положения 1853 г.».
Содержание норм, касающихся штатного расписания дацанов, отличаются императивным характером в связи с тем, что практически за 200-летний период бесконтрольного увеличения численности ламаистского духовенства его количество и влияние стали сказываться на соотношении сил в конфессиональном поле региона и ставили под угрозу реализацию проектов эффективной русификации автохтонного населения силами православной церкви. И не случайно в
связи с этим 30 параграфов из 61 «Положения 1853 г.» были посвящены контролю за порядком утверждения новых членов корпорации ламаистского духовенства. Так, параграфом 1 «Положения 1853 г.» официально упорядочивалось число дацанов (в количестве 34), находящихся на момент принятия «Положения 1853 г.» в Восточной Сибири, и при них определялось штатное «комплектное» число лам и хувара-ков (послушников) [11]. Второй параграф «Положения 1853 г.» упорядочивал степени духовных званий, которых определялось пять. В параграфе 3 определялось местонахождение главы ламаистской церкви — Бандидо-хамбы — при Гусиноозерском дацане, в параграфе 4 — основные функциональные обязанности «первенствующего ламы», касающиеся заведования и управления ламаистским духовенством и наблюдения за точным исполнением «Положения 1853 г.». Само «Положение 1853 г.» выступало фактически в качестве нормативного правового акта, регулирующего основные направления внутренней конфессиональноорганизационной жизни ламаистских общин. Не случайно в параграфе 4 само положение определялось законодателем в качестве «устава» для ламаистской корпорации. То же мы видим и далее по тексту «Положения 1853 г.» — в параграфах 16, 29, 46, 59, 60 и в заключительном, 61-м.
Параграфы с 6 по 24 включительно посвящены регламентации назначения и выбора должностных лиц в ламаистской иерархии. Причем в ламское достоинство (прежде всего в высшие степени гелонга и гецула) возводились лица по непосредственному представлению Бандидо-хамбы Забайкальскому военному губернатору с его обязательным утверждением (§ 19). Императивным характером отличались и нормы, упорядочивающие документооборот и процессы кадровой ротации, ответственность за которую ложилась опять же на Бандидо хамбо-ламу под непосредственным контролем генерал-губернатора (§ 24—28 «Положения 1853 г.»).
В функциональные обязанности Банди-до-хамбы как одного из субъектов государственно-правового регулирования также входило ведение точных послужных списков каждого из ширетуев, лам, банди и хувараков. Для этого в канцелярии генерал-губернатора должны были быть составлены соответствующие формы отчетности
(§ 25), и данная отчетность предоставлялась в администрации Забайкальского военного губернатора и генерал-губернатора Восточной Сибири.
Законодатель, определяя сферу функциональной ответственности руководства ламаистской организации, подкреплял ее соответствующими санкциями. Так, параграфом 29 строго воспрещалось возводить в ширетуи, ламы, банди и хувараки сверх установленного штата и порядка, заложенного в «Положении 1853 г.».
Параграфом 30 предусматривались санкции за нарушение установленного уставом порядка как для возводящего в сан — он наказывался лишением духовного сана, так и для возводимого — он обращался в прежнее свое состояние.
В рамках позитивно-правовой страты государственного регулирования процессов формирования буддийской общины предусматривалось и участие народа. Так, согласно параграфу 27 имеющий более двух сыновей имел право дозволения одному из них вступать в духовное звание, при условии согласия всего родового сообщества. Только при выполнении этого условия, а также при наличии свободной вакансии в Гусиноозерском дацане Бандидо-хамба имел право принять кандидата в хувараки.
Регулирование численности лам государством было сопряжено с последующим индивидуальным регулированием, носящим, как правило, казуальный характер. Под индивидуальным правовым регулированием понимается «такое правовое воздействие на общественные отношении, которое связано с установлением, изменением или прекращением юридических прав и обязанностей участников в индивидуальном порядке, направлено на урегулирование конкретных ситуаций, требующих юридического разрешения, и осуществляется путем совершения односторонних правомерных юридически значимых действий» [12].
Индивидуальное правовое регулирование было связано с целым рядом вопросов: выбором кандидата; посвящением его в духовное звание; последующим пребыванием его в сане и вытекающими из данного факта функциональными обязанностями и ответственностью; лишением сана и др. Индивидуальное правовое регулирование осуществлялось в рамках государственного — позитивно-правовой регламентации данной сферы с последующим дополнением в пра-
воприменительной практике и изданием индивидуальных правовых актов. Данная специфика отражала объективную необходимость участия народа, осуществлявшего, согласно «Положению 1853 г.», свое право на избрание хуварака. Таким образом, спецификой индивидуального правового регулирования в данном случае являлось совмещение его с государственным правовым регулированием и регулированием, осуществляемым народом. В случае возведения в сан без согласия самого ставленника и согласования данного вопроса с «его обществом» применялись санкции, предусмотренные параграфом 30.
Индивидуальное правовое регулирование в данном случае возможно определить в качестве, во-первых, автономного (поскольку решение принимается собственно ставленником и родовым сообществом в силу их волеизъявления); во-вторых, координационным (поскольку ставленник все-таки согласует свое решение с семьей — родом); и, в-третьих, субординационным, поскольку нарушение порядка выбора кандидата в посвящение предполагает последующее осуществление правоприменения и предусмотренных государственным регулированием санкций.
В этой связи следует согласиться с мнением Н. А. Пьянова и других исследователей, понимающих под собственно государственным регулированием только субординационное регулирование [13; 14].
Таким образом, государственный характер индивидуального правового регулирования определялся не только фактом наличия индивидуальных правовых актов — Высочайше утвержденных свидетельств для Бандидо хамбо-лам, дипломов для настоятелей дацанов — ширетуев, выдаваемых генерал-губернаторами, но и «властной правоприменительной деятельностью уполномоченных субъектов, в процессе которой создаются индивидуальные правовые акты» [15].
Централизованный характер определялся, во-первых, уровнем законодательного органа, принявшего «Положение 1853 г.» (а оно было «Высочайше» утверждено 15 мая 1853 г.); во-вторых, наличием среди контролирующих государственных организаций центральных органов (речь о которых пойдет ниже). Тем не менее, возможно констатировать и наличие элементов децентрализованного регулирования контролирующего характера, поскольку иркутские генерал-
губернаторы в этой сфере общественных отношений наделялись сугубыми полномочиями и широко осуществляли контроль за исполнением устава в рамках предоставленной им компетенции. Так, например, параграфами 31—34 регламентировалось строительство дацанов и монастырских служб. Регуляция была строго централизованной, поскольку нормами данных параграфов выстраивалась иерархическая структура подотчетности дацанов в этой сфере. Централизация регулирования хозяйственной деятельности выстраивалась относительно подотчетности руководства дацанов, во-первых, генерал-губернатору (§ 30); во-вторых, требовалось разрешение министра внутренних дел (§ 31); в-третьих,
Департамента духовных дел иностранных исповеданий (§ 32), а также военного губернатора Забайкальской области (§ 33), дававшего разрешение на исправление уже имеющихся зданий в монастырских комплексах.
Императивность определялась и жесткостью санкций, закрепленных в параграфе 24 «Положения 1853 г.», согласно которым за нарушение норм параграфов 31—34 следовало, во-первых, немедленное уничтожение незаконно возведенных построек, во-вторых, лишение духовного звания с последующим обращением в светское сословие лиц, виновных в нарушении соответствующих положений устава (§ 35).
Императивно централизованным было не только регулирование финансово-хозяйственной деятельности дацанов и штатного ламаистского духовенства, но и нравственного облика представителей ламского сословия. Параграфами 43—45 определялись внешние критерии данного комплекса требования. Так, параграфом 43 всем чинам духовного звания от хамбо-ламы до хуварака воспрещалось впускать в свои дома женщин. Санкцией за нарушение данной нормы было низведение виновного в ламском чине на низшую ступень, а хуварака (послушника) — в светское состояние. При отягчающем обстоятельстве — впадении в блуд или вообще безнравственном поведении — согласно параграфу 44 виновный лишался духовного звания и обращался в светское состояние.
Параграф 45 закреплял данные нормы положением о том, что однажды исключенного из духовного звания обратно принимать воспрещалось, в противном случае и виновный в принятии, и принятый после исключения обращаются в светское состояние.
Таким образом, проведенный анализ позволяет сделать выводы о том, что государственное регулирование этноконфессио-нальной сферы в Восточно-Сибирском регионе имперского периода имело свою специфику, прежде всего в силу геополитического положения региона. Данный фактор определял характер и динамику процессов регуляции, в результате чего основной нормативный правовой акт появился спустя 200 лет после начала процессов укоренения ламаизма в политических границах Российской империи. Субъектами государственного регулирования ламаистской страты конфессионального поля являлись государство, государственные органы, представители государственной власти, высшие иерархи ламаистской церкви и старейшины родовых общин (представители родового самоуправления).
По средствам регулирование данной сферы было как нормативным (собственно «Положение 1853 г.»), так и индивидуальным — правовые акты, принимаемые в рамках властной правоприменительной деятельности уполномоченных субъектов имперской и губернской администрации и ответственных лиц в структуре ламаистских институтов.
По степени централизации государственное регулирование было, с одной стороны, централизовано (поскольку осуществлялось в рамках позитивно-правового регулирования основного нормативного правового акта, имеющего «Высочайшее» утверждение), а с другой, наличествовали элементы децентрализованного регулирования (поскольку система приходской организации родовых общин включала в процессы регулирования представителей негосударственных социальных институтов).
По сфере распространения государственное регулирование определялось пределами Восточной Сибири, что диктовалось преимущественно стремлением имперской администрации избежать ухода родоплеменных групп на территорию Китая в случае недовольства имперской политикой по отношению к ламаизму.
В этой связи, в рамках произведенного анализа, необходимо отметить ряд «точек роста» для дальнейших исследований проблем государственного регулирования этно-конфессиональной сферы общественных отношений:
а) адекватность юридико-технического оформления и понятийно-категориального
обеспечения результатов социокультурного мониторинга на этапе правотворчества;
б) природа индивидуального регулирования (являющегося в рамках государственного его специфической неотъемлемой частью), связанная как с нормативным характером государственного регулирования, так и с правоприменительной практикой.
1. Пьянов Н. А. Теоретические проблемы государственного регулирования общественных отношений : монография. Иркутск : Изд-во ИГУ, 2012. С. 77.
2. Пьянов Н. А. Уровни правового регулирования // Актуальные проблемы правотворчества и правоприменительной деятельности в России : материалы науч.-практ. конф. Иркутск, 1998. С. 3—4.
3. Пьянов Н. А. Государственно-правовое регулирование: понятие и стадии // Сиб. юрид. вестн. Иркутск, 1999. № 2. С. 4—7.
4. Ламаизм в Бурятии XVIII — начало XX в. Структура и социальная роль / Г. Р. Галданова [и др.]. Новосибирск : Наука, 1983. С. 119—154.
5. Герасимова К. М. Традиционные верования тибетцев в культовой системе ламаизма. Новосибирск : Наука, Сиб. отд-ние, 1989. С. 186—218.
6. Летописи хоринских бурят. Вып. 1. М. ; Л., 1935. С. 49.
7. Цыбенов Б. Д. Распространение буддизма среди хори-бурят. Улан-Удэ : БГУ, 2001. С. 20—21.
8. Материалы по истории бурят-монголов. Летописи баргузинских бурят. М. ; Л., 1935. С. 11.
9. Материалы комиссии Куломзина для исследования землевладения и землепользования. СПб., 1898. Вып. 6. С. 135.
10. Положение о ламайском духовенстве в Восточной Сибири (высочайше утвержденное 15 мая 1853 г.) // Ермакова Т. Е. Буддийский мир глазами российских исследователей XIX — первой трети XX века (Россия и сопредельные страны). СПб., 1998. С. 57-63.
11. Там же.
12. Минникес И. А. Индивидуальное правовое регулирование: проблемы теории и практики : монография. Иркутск : Ин-т законодательства и правовой информации, 2008. С. 36.
13. Там же.
14. Пьянов Н. А. Теоретические проблемы государственного регулирования общественных отношений. С. 77.
15. Минникес И. А. Индивидуальное правовое регулирование: проблемы теории и практики : монография. Иркутск : Ин-т законодательства и правовой информации, 2008. С. 36.
The Specifics of the State and Legal Regulation of the Ethno-confessional Field of East Siberia of the Imperial Period. Lamaism. Part 1
© Arzumanov I., 2013
The paper conducts historical and legal analysis of the specifics of the state regulation of the ethno-confessional field of East Siberia of the Imperial period. The research is based on the legal acts that regulate the processes of formation of the Lamaist institutions.
Key words: state legal regulation; individual legal regulation; Lamaism; Empire; East Siberia; ethno-confes-sional relations.
