CC BY
134
СПЕЦИФИЧЕСКИЕ МЕСТНЫЕ АСПЕКТЫ «ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА»
В КЫРГЫЗСТАНЕ:
ВЗГЛЯД С СОЦИАЛЬНОЙ И ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ПЕРИФЕРИИ
Бакыт БАЙМАТОВ
доктор философии, научный сотрудник Института политических и социальных наук Венского университета (Вена, Австрия)
В в е д е н и е
Настоящая статья — первая попытка заполнить существенный пробел в современной литературе по неформальным моделям самоорганизующихся объединений в периферийных районах Кыргызстана. Обсуждаются точки зрения, способные пролить свет на эту проблему, и возможные толкования понятия «гражданское общество» применительно к данной стране. Мы попытаемся показать, что заимствованное извне понятие «гражданское общество» может иметь абсолютно разный
смысл и по-разному проявляться — в зависимости от местных условий и контекстов. Это утверждение имеет принципиальное значение для формирования политики и стратегии поддержки гражданского общества. Из наших рассуждений следует, что «стандартное» для зарубежных доноров стремление смотреть сквозь призму широкого и не слишком четко определенного понятия «гражданское общество» в попытках понять реалии общества, где социальные и политические отношения основаны глав-
ным образом на кровном родстве, — подход, весьма близорукий.
Если встать на нашу точку зрения, то окажется, что реалии традиционных для Кыргызстана форм защиты прав и интересов, как они видятся с места событий, отнюдь не подтверждают тезис Роя: «Гражданское общество» с точки зрения западной системы категорий, основанной на идеях политической и экономической свободы (свободные выборы, свободный рынок), в Центральной Азии нужно строить с нуля. С одной стороны, не осталось никаких положительных ценностей и образцов, на которых можно основываться, — все наследие советской эпохи отброшено как негативные ценности; с другой — после погрома, учиненного советской системой всем предшествующим социальным структурам, традиционное общество прекратило свое существование»1.
Далее мы попытаемся выявить те сложные скрепы, которыми в Кыргызстане прошито внутренне весьма разнообразное и разнородное общество, особенно общинная организация. Для этого мы подробно рассмотрим племенные, родовые и родственные связи, а также центры влияния местных сообществ — «джамааты». Они и составляют неформальный фундамент индивидуальных, социальных и политических действий в кыргызском обществе.
До сравнительно недавнего времени из всех государств Центральной Азии Кыргызстан казался наиболее приверженным «западному» политическому и экономическому курсу, в том числе развитию демократии и открытому обществу. Однако в последние несколько лет правивший режим обнаруживал все большую склонность к авторитаризму, в результате чего в стране начали жестко ограничивать политические свободы и гражданские права.
Постепенный отход от демократического курса наглядно проявился в прямом
1 Roy O. B kh.: Civil Society in Central Asia / Ed. by M.H. Ruffin and D. Waugh. US: Centre for Civil Society International, 1999.
вмешательстве правительства в ход парламентских выборов 2004 года, повсеместно признанных недемократическими и манипулируемыми. Параллельно преследовали оппозиционных политиков, закрывали оппозиционные СМИ. Кульминацией этого процесса стали хорошо известные убийства участников демонстрации в Южном Кыргызстане в 2002 году.
К тому же ситуацию обостряла ожесточенная борьба за власть между конкурирующими племенными элитами, разгорающаяся на фоне экономических трудностей, повальной коррупции и кризиса в верхних сферах управления республики. Государство оказалось не в состоянии исполнять свои функции по предоставлению общественных благ, защиты и гарантий и поддерживать социально-экономическую стабильность. По общему мнению, оно продемонстрировало свою абсолютную неспособность справиться с важнейшей в условиях кланового корпоративного общества задачей — выступать арбитром между влиятельными региональными кланами, поддерживать статус-кво и баланс сил.
Так называемое «гражданское общество» не сумело выполнить свою классическую, по западным стандартам, задачу — защитить публичную и частную жизнь населения страны от вмешательства государства. Более того, оно оказалось неспособным создать эффективные каналы для диалога между государством и жителями республики. Упомянутые выше беспорядки и убийство демонстрантов в Южном Кыргызстане в 2002 году в полной мере продемонстрировали очевидный провал политики зарубежных доноров, направленной на «укрепление гражданского общества». Представляющие его группы — избыточно финансировавшиеся, строящиеся по вертикали, сверху вниз, к тому же ориентирующиеся на узкий круг штатных сотрудников и постоянного актива, — не сумели навести мосты между массой протестующих и местными властями. Иными словами, национальные группы «гражданского общества», которые, по их же
1S
утверждениям, имеют мандат от широких слоев граждан, не сумели заставить этот мандат реально работать, то есть не смогли послужить преградой для экспансии государства.
В ходе недавних политических беспорядков в стране лозунг гражданского общества оказался, по существу, узурпирован: им искусно манипулировали и использовали его в сугубо межклановом противостоянии. А происходившая в республике революция со всей очевидностью продемонстрировала: межклановые антагонизмы, до поры до времени не выходившие на поверхность политической жизни, выдвинулись на передний план, так что конфликт кланов вырос до уровня общенациональной проблемы. Искусно сдабривая свои действия демократической риторикой, южные кланы сумели мобилизовать в свою поддержку гражданские группы, благодаря чему получили возможность стать в позу политической оппозиции. Но подлинным мотором политических перемен был кризис клановой политики, а источником — не «гражданское общество», а борьба кланов в высших эшелонах власти.
Что же касается собственно «гражданского общества», — оно, прежде всего в лице молодежных групп, помогло привлечь внимание к нарушениям, выявленным в ходе парламентских выборов. Однако в реальности, «гражданским обществом» манипулировали: региональные
группы, стремившиеся дестабилизировать ситуацию и прийти к власти, использовали его, чтобы придать себе «гражданственности». Этнорегиональные кланы вырвались на авансцену и потребовали для себя существенную нишу на публичной арене, местной и национальной. И теперь этих сугубо местных игроков нужно как-то включать в «словарь и репертуар» кыргызского гражданского общества. Это необходимо, чтобы как-то приблизить представления о гражданском обществе к специфике Кыргызстана.
Если взглянуть на ситуацию с учетом реалий местного полуфеодального и патриархального общества, то можно уви-
деть, как зарубежные доноры и творцы политики «построения гражданского общества» поспешно пытаются «вколотить» заграничные идеи и ценности добровольных ассоциаций в кыргызский контекст. Но недавние беспорядки, как и сохраняющаяся нестабильность и неопределенность ситуации, ясно показывают, насколько кыргызские представления о гражданских добродетелях и идеалах расходятся с западными. И все внешние попытки искусственно изменить траекторию эволюции незападных обществ с их глубоко укоренившимся коллективистским мировоззрением обречены на контрпродуктивность. В частности, представляется весьма ограниченным подход, при котором статус подлинного «гражданского общества» признают лишь за «инструментальными» объединениями и НПО, создаваемыми для достижения каких-то конкретных целей. Такие ассоциации неразрывно связаны с урбанизированными обществами и не имеют особого отношения к жизни беднейших слоев географической и социальной периферии. Любые дискуссии и рассуждения о «гражданском обществе» так или иначе связаны с обсуждением организационных проблем. Но при этом они практически оставляют без внимания жизненно важную роль конкретных условий, в которых возникают и развиваются специфически местные организационные формы. Вполне возможно, что на сельской территории такие специфические местные формы социальной организации и защиты интересов, как «джамааты», клановые связи, сельские советы старейшин и связь в рамках исламских религиозных сетей, имеют больше возможностей для улучшения условий жизни.
К подобным группам самопомощи относятся и многочисленные неформальные сети, пользующиеся большим авторитетом и влиянием в местных сообществах. Это расширенные семьи, кланы, этнические группы, группы стариков, патерналистские отношения, сети, формирующиеся вокруг мечетей. Мало что известно об этих уникальных местных организационных формах и об их роли в развитии на местах.
Мы попытаемся прояснить этот вопрос, взглянув на джамааты и иные сети самопомощи в этих сообществах как на потенциальный катализатор социальной мобилизации, обеспечения массовой поддержки и политических перемен на местном уровне.
Предмет настоящей статьи в самом общем виде — само понятие «гражданское общество», его толкование и распростра-
ненные заблуждения на сей счет. Наша цель — преодолеть нынешнюю концептуальную путаницу и поверхностные представления.
Ниже мы попытаемся осветить жизненно важную роль таких общинных инициативных групп, как джамааты, а также их социальное воздействие на местный дискурс развития.
Как идея «гражданского общества» воспринимается и искажается при столкновении с местной реальностью
Настойчиво внедряемое Западом представление о «гражданском обществе» в Кыргызстане в частности и в странах Центральной Азии в целом воплотилось в многочисленных проектах, принимающих разные организационные формы и направленных на демократизацию, борьбу с бедностью и обретение более широких гражданских возможностей. При этом удалось создать дополнительные условия для формирования более открытого — хотя и не обязательно собственно гражданского — общества. Тем не менее политический дискурс и вся повестка дня «укрепления гражданского общества» в Кыргызстане формировались под слишком сильным идеологическим воздействием Запада и определялись специфически западным пониманием того, что именно следует считать «гражданским обществом».
Грантодатели ориентировались в основном на высокоинституциализированные статусные группы, владеющие английским языком, к тому же действующие лишь в городах и городском обществе. Такой подход поощрял замкнутость и элитарность. Широко распространились «порочные практики» и фаворитизм, известные как «эффект зеркала». По мнению Хауэлла, «Повестка дня грантодателей в Центральной Азии предполагала преимущественную поддержку групп по охране окружающей среды, защите прав человека и демократии. Такие группы действуют в основном в столицах. А поскольку донорам легче работать с профессиональными лидерами и активистами, владеющими английским и русским языком, не испытывающими трудностей при общении с европейцами и североамериканцами, то активность грантодателей автоматически закрепляла в гражданском обществе элитарные тенденции»2. Для таких групп подготовка формальных отчетов обычно важнее, чем реальная оценка воздействия того или иного полевого проекта или выход на беднейшие слои населения.
Сегодня в сельских районах Кыргызстана и в регионе в целом легко увидеть долгосрочные отрицательные последствия подобной политики: усиливающийся разрыв между центром и периферией, отсутствие надежных массовых групп поддержки, дефицит средств, слабость сетей и связей, бессилие, снижение легитимности и ответственности перед кем бы то ни было.
Таким образом, донорская поддержка воспитывает специфическое мышление. Его ключевая проблема — неспособность понять, что создание на местах многочисленных
2 Howell J. Making Civil Society from the Outside — Challenges for Donors // European Journal of Development Research, 2000, No. 12/1. P. 3—22.
формальных организаций не обязательно ведет к строительству демократии — и наоборот. «В конце ХХ века различные общества, правительства и партии приняли на вооружение риторику гражданского общества и утверждают, что стоят на позициях подлинной, народной демократии. Однако с точки зрения как истории, так и современного опыта такая их самооценка основывается не столько на фактах, сколько на концепциях и теориях»3.
А вот специфически местные, исторически сложившиеся общинные саморегулирующиеся организации, отношения кровного родства, внутриплеменные связи, борьба за власть на микроуровне, неформальные сети, клановые иерархии и религиозные институты по большей части игнорируются и не признаются игроками на «гражданском» поле — на том основании, что они не взаимодействуют напрямую с государством, а функционируют в неофициальной сфере.
«Никаких других форм «гражданского общества» вообще не видят. В Центральной Азии, как и во множестве других регионов, развитие гражданского общества смещено в сторону юридически зарегистрированных НПО. Такое развитие является неполным и односторонним»4. Фаулер аналогичным образом утверждает, что «сознательно игнорировать неформальные структуры и не обращать внимания на систематические действия, осуществляемые без всяких контактов и отношений с государством, — значит закрывать глаза на самую суть того, как функционируют многие общества, как люди выживают, сотрудничают и отстаивают свои интересы»5.
Можно утверждать, что в Кыргызстане, как и в других республиках Центральной Азии, подобный подход тормозит рост живого, подлинно массового гражданского общества, пренебрегая громадным множеством неформальных отношений и действий, социальных институтов, практик и ценностей. А между тем поведение простых людей наглядно демонстрирует, что все это — специфическая местная, исторически сформировавшаяся и «подпочвенная» институциональная структура, основывающаяся на религии, возрасте, солидарности, отношениях покровительства, и эта структура пользуется на местах куда более высокой легитимностью и авторитетом, а простые люди представлены в ней куда шире, чем в формальных институтах.
«Спустя более чем 10 лет после получения независимости демократические реформы почти не продвинулись», — утверждает Ламберт в обзоре состояния демократии в Центральной Азии6. Аналогичным образом Стар отмечает, что «пять новых государств данного региона — не слишком благодатная почва для насаждения добровольных общественных объединений или усиления гражданского общества»7.
Дальнейшее игнорирование исторически сложившихся культурных парадигм, специфических местных форм и способов выражения гражданской активности было бы контрпродуктивно как для социальной и политической трансформации, так и для процессов развития в Кыргызстане. В этой связи Роупер-Реншоу из Оксфам [международная сеть НПО по борьбе с голодом и бедностью] предупреждает, в частности, что «из-за сложности и многомерности процесса развития организационная концепция вроде гражданского общества выглядит чрезвычайно привлекательно... Однако упрощения ведут к искажению, ошибочным результатам анализа и неудачам»8.
3 Roniger L. Civil Society, Patronage and Democracy // International Journal of Comparative Sociology, Sep.-Dec. 1994, Vol. 35, No. 3/4.
4 Heap S. Civil Society and External Donors in Central Asia, paper presented at «The Geopolitical and Economic Transitions in Eurasia — International Conference». Istanbul, Turkey: Fatih University, 2001.
5 Fowler A. Strengthening Civil Society in Transition Economies. B kh.: NGOs, Civil Society and the State: Building Democracy in Transitional Countries / Ed. by. Clayton. Oxford: INTRAC, 1996.
6 Lambert C. At the Crossroads. A Survey of Central Asia // The Economist, 26 July 2003.
7 Starr S.F. B kh.: Civil Society in Central Asia / Ed. by M.H. Ruffin and D. Waugh. US: Centre for Civil Society International, 1999.
8 Roper R.L. Strengthening Civil Society: the Role of NGOs // Journal of SID, 1994, No. 4.
И действительно, существующие сложнейшие традиционные формы выражения и поведения, культурные идиосинкразии и неформальные практики дают сверхдостаточно оснований предположить, что «гражданское общество» в Кыргызстане активнее, чем можно судить по легко доступным для наблюдения типам НПО, а также по другим формальным и профессиональным группам.
В стратегиях и реформах, предусмотренных в различных программах и проектах по «построению демократии», все ярче видна тенденция к «перекраске фасадов». Это обстоятельство заставляет пересмотреть весь прежний опыт и принять новые концепции общества, положив в основу исторически сложившиеся у местных жителей ценности, идеи, представления и механизмы саморегулирования.
Сегодня возникла необходимость изучить «неотрадиционные», «архаические» модели общинной жизни в Кыргызстане, модели, которые хорошо сочетаются с коллективным мышлением на местах. Если мы хотим как-то продвинуться в нашем понимании ситуации на местах и сформировать работающую теоретическую основу для понимания кыргызского «гражданского общества», в качестве отправной точки придется принять, даже с важными оговорками, семью-домохозяйство, системы родства и клан.
Теперь, когда мы показали, что подход к пониманию «гражданского общества» не есть нечто само собой разумеющееся, пора взглянуть на сложный институциональный контекст, в котором существует данный феномен, и оценить воздействие этого контекста на добровольные объединения на самом низовом уровне. « Ситуацию необходимо рассматривать, исходя из опыта местного населения, а не из евроцентричных моделей социальных перемен»9.
Джамааты (сети самомобилизации)
Поскольку западный термин «гражданское общество» в его инструментальном смысле мало чем может помочь при описании и анализе патриархальных социальных структур Кыргызстана, целесообразно поискать на месте какое-то понятие, которое работало бы лучше. Ведь существуют же многочисленные, создаваемые и действующие в самих общинах институты, функции и отношения, вырастающие из традиционной социальной структуры, хотя институты эти и не имеют официального юридического статуса. В сельской местности все объединения в значительной мере основаны на расширенной семье, отношениях родства и клановых связях.
Ассоциативные формы самоорганизации и взаимодействия весьма разнообразны. Они способны обходиться без каких-либо формальных структур, но тем не менее составлять важный элемент социальной среды. Так бывает при обычной повседневной социализации на уровне семьи, в ходе празднеств и ритуалов, в которых исламская герменевтика смешана с полуязыческими верованиями, в том числе во время свадебных церемоний с их сложными действиями, где собираются все родичи. Межличностные коммуникации и сети особенно тесно связаны с такими неформальными социальными мероприятиями, как коллективные моления, примирительные встречи для разрешения конфликтов, похороны, регулярные сельские собрания, совместные чаепития стариков. Социальные связи и процессы саморегулирования основаны на отно-
9 Kaufman M. Community Power and Grassroots Democracy. International Development Research Centre, Ottawa, Canada: Zed Books, 1997.
шениях родства. Однако обычно они проявляются в форме тесно переплетающихся друг с другом общинных действий, религиозных связей и отношений, основанных на возрасте.
В этих условиях «джамааты» (слово арабского происхождения со значением «община верных» и «группа»), выступающие с проектами по созданию рабочих мест и увеличению дохода, все чаще оказываются эффективным инструментом для проведения в жизнь политики борьбы с бедностью и безработицей в общине.
Джамааты — это сети самопомощи для улучшения положения дел, а их роль как ключевых субъектов и катализатора процессов трансформации общества стремительно растет. Они превращаются в институт мобилизации сил и ресурсов семей и членов общины для восстановления объектов инфраструктуры. Правда, эти сугубо местные, ценностно нагруженные [в отличие от чисто инструментальных практик западных добровольных объединений] сети выглядят настолько «туземными», что международные доноры часто не воспринимают их как форму гражданской активности и даже видят в них институциональный барьер [для развития «передовых» форм]. Но попытка доноров перестроить на формальных началах те традиционные, исторически сложившиеся источники и механизмы легитимности, на которых держатся местные структуры, способна лишь разрушить весь традиционный образ жизни и организацию общества. Детрайбализация ускорит распад родственных связей, раскол между родичами и размывание коллективных идентичностей, низведя родоплеменную принадлежность до ранга пережитка, удерживающегося на географической и социальной периферии.
Пренебрежение этими специфическими формами самоорганизации в пользу урбанистических по своей природе формальных объединений приведет к тому, что последние узурпируют и монополизируют саму идею «гражданского общества» (тот самый «зеркальный эффект»). Более того, экспансия подобных формальных структур может подорвать местные сети и тем самым способствовать распространению конфликтов на низовом уровне. В результате дискредитируются традиционные источники и неформальные механизмы «гражданской активности» в том ее виде, в каком она только и имеет смысл для местных жителей.
Коллективные ценности, добровольная (неоплачиваемая) работа, родственные отношения — все это задается и определяется не извне, а в самой общине, где члены групп связаны друг с другом родством и соседством.
С 2003 года местное общественное объединение «Айбек» выбрало в качестве модельной целевой группы местное сообщество-джамаат «Ырыс алды ынтамак». После опустошительных наводнений и оползней в городе Кербен и в селе Чон-Таш Аксыйского района руководящий комитет «Ырыс алды ынтамак» созвал чрезвычайное собрание общины, на котором было решено построить дамбу на реке Авлетим. Учитывая чрезвычайность ситуации и отсутствие ресурсов, местный совет старейшин предложил прибегнуть к методу «ашар». Не дожидаясь санкции властей, жители единодушно приняли это предложение. И уже 28 марта они, распределив между всеми участниками роли, обязанности и объем работы, приступили к выполнению проекта. Совет старейшин предложил свои услуги в качестве консультанта в том, что касалось организации и технических решений. Рабочей силой была местная молодежь, пользовавшаяся консультациями и рекомендациями стариков, так как строительство требовало специальных знаний, навыков и опыта, которыми обладали только пожилые жители села. Женщины-активистки помогали разгружать перевозивший камни трактор и готовили строителям еду. В реализации проекта участвовали 16 добровольцев, были задействованы и другие местные ресурсы: районный лесхоз предоставил строительную древесину.
Еще один фактор, поощряющий совместные общинные работы, — невозможность получить в случае стихийных бедствий сколько-нибудь значительную помощь от Ми-
нистерства по охране окружающей среды из-за бюджетных ограничений. В такой ситуации подобные работы — единственное средство, имеющееся в распоряжении местных общин.
Кланы
Для кыргызского общества характерно глубоко укоренившееся самоотождествле-ние со своим кланом и постоянный обмен услугами между родичами, что самым существенным образом влияет на политические процессы и отношения, на распределение власти и влияния между людьми и группами. Исторически социальная ткань сельской общины всегда включала множество разнообразных субъектов, практик и сетей, «спрятанных» за традиционными типами поведения и структурами, за неформальными механизмами принятия решений. Этнорегиональная солидарность и отношения покровительства, основанные на клановых связях, оказывают сильнейшее воздействие на формирование и поддержание местной идентичности и лояльности. Последняя включает множественную лояльность: такие «группы лояльности», как родственные сети, группы с общей идентичностью, кланы, региональные элиты, клиентелы и внутриплеменные группы. Все они тесно вплетены в социальную ткань сообществ. «В поисках общественной и частной идентичности многие обернулись лицом к своим родоплеменным корням, которые еще 70 лет назад полностью формировали характер этого региона»10. «Исторически жизнь кочевых обществ всегда основывалась на сотрудничестве и индивидуализме, но кочевую традицию кыргызов полностью искоренили, и общество было русифицировано»11.
Именно закрытостью клановых отношений обычно объясняют тот факт, что представительная система правления не дает возможностей для появления альтернативной повестки дня или альтернативных игроков на политической арене. Постоянная борьба между соперничающими группами за возможность монопольно определять правила игры вынуждают максимально изолировать борьбу за власть от внешнего наблюдения и воздействия, перевести ее на неофициальный уровень, не оставив места для внешнего контроля.
Клановость государственной политики в Кыргызстане существенно ограничивает другим гражданским субъектам пространство, на котором они могут играть на равных, что подпитывает общественное недовольство и подрывает доверие к государству в целом. В результате очевидным и надежным механизмом местной и региональной политики в глазах людей становятся традиционные институты: семья, клан, сети родства и родоплеменные связи. Иными словами, в Кыргызстане практически нет институциональных форм самовыражения, которые были бы вполне изолированы и свободны от воздействия родственных связей.
В такого рода структурах действует сложная система внутреннего распределения власти, формирования повестки дня, регулирования властных отношений. Эти структуры закрыты не только для внешнего контроля, но и мониторинга, основываются на ясных и очевидных кровнородственных связях, языковой и географической общности, общем происхождении. Замкнутость и полная бесконтрольность клановой системы порождает разветвленную, закрытую для посторонних систему отношений покровительства, в которой поддержка распространяется лишь на узкие группы друзей и близких.
10 Handrahan L.M. Gender and Ethnicity in the «Transitional Democracy» of Kyrgyzstan // Central Asian Survey, 2001, No. 20 (4).
11 Kolsto P. Nation-Building in the Former USSR // Journal of Democracy, 1996, Vol. 17, No. 1.
Приходится признать, что демократизация и «плюрализация» неофициальной общинной жизни в Кыргызстане не продвинется, «пока не будет раскрыта внутренняя архитектура родоплеменного объединения. Для этого необходимо не только внимательно изучить социальный и моральный кодексы родства и родоплеменного единства, но и, что особенно важно, изучить, как эти кодексы пересекаются и взаимодействуют с гендерными проблемами и проблемами бедности»12.
Кланом управляет группа, в которой обычно представлены наиболее влиятельные и сильные племена, преобладают традиционно почитаемые старики. Окончательные суждения и решения, выносимые старейшинами, пользуются большим авторитетом, имеют немалый вес в местной и субрегиональной политике. Не приходится удивляться, что большинство местных и региональных высших чиновников, а также представителей бизнес-элиты тесно связаны со своими племенами и кланами. Для любого, кто стремится занять политический пост, наличие или отсутствие поддержки клана и родичей равносильно успеху или неудаче.
Важнейшее свойство клановой структуры — ее способность постоянно создаваться и воссоздаваться. При этом ресурсы и влияние сосредотачиваются и перераспределяются внутри племенных и клановых элит, которые от имени соответствующих кланов предъявляют политические и социальные требования к центральной власти. «Не секрет, что наделенные властью чиновники самого высокого ранга по большей части — выходцы из того или иного родового клана. Такова реальность. В Кыргызстане каждый — непременно чей-то человек»13.
Родственные группы играли решающую роль еще в полупатриархальном устройстве Советского Кыргызстана. После крушения СССР полуфеодальная система отношений пустила в обществе глубокие корни, и эта ее роль лишь усилилась. Такие группы, обычно не превышающие нескольких тысяч человек, и самоидентификация на основе происхождения приобретают все большее значение, а принадлежность к подобной группе сегодня воспринимается как неформальный источник социальных гарантий.
Представители того или иного клана, занимающие важные позиции в местной или региональной власти, используют свой статус, чтобы повысить роль и влияние своей родственной группы. Местничество наглядно проявляется в том, что все «хлебные» должности заняты близкими родственниками, а денежные потоки сосредотачиваются в руках доверенных приближенных патрона. Соответственно неудачи и поражения последнего оказываются губительными для положения его/ее клановой группы в общем «микробалансе сил».
Когда политические решения не отражают общий баланс интересов и в политических процессах на всех уровнях решающую роль играют кумовство и семейные интересы, тогда в ходе выборов или межклановых конфликтов можно легко использовать родственные связи и таким образом мобилизовывать силы на местах. Беспорядки и поджоги, происходившие сравнительно недавно в северных и южных областях Кыргызстана, наглядно показали, как агенты тех или иных групп, апеллируя к родственным связям, способны мобилизовать свои кланы на насильственные действия.
В принципе на верхних уровнях власть не строится ни в виде четкой вертикали, ни в виде горизонтальной системы управления. Глубоко укоренившаяся система солидарности, сцементированной отношениями покровительства и зависимости, подпитывает в регионах постоянное соперничество между различными «группами лояльности» за то, чтобы перекрыть другим пути к основным финансовым ресурсам и к возможности перерас-
12 Lonsdale J.M., Berman B. Unhappy Valley volumes / Ed. by James Currey. London, 1992.
13 Huskey E. An Economy of Authoritarianism?, 2001 (неопубликованная статья).
пределять их. Группы эти примерно равны по влиянию и доступу к власти, что создает определенное равновесие и не позволяет ни одной из них добиться решительной победы. В результате при формировании политики в расчет принимаются прежде всего индивидуальные, групповые и клановые интересы, что лишает смысла сам принцип «принятия эффективных решений».
В ходе последнего «государственного переворота» в Кыргызстане жестокая борьба между клановыми элитами и группами вышла на поверхность, и стало ясно, что соперничающие кланы скатились в глубокий кризис. Определенные политические круги, преследующие свои узкие интересы, зашли так далеко, что полностью принесли в жертву интересы национальные, поставив под угрозу саму способность правящей элиты в целом управлять ситуацией.
Вообще-то, противостояние между северными и южными кланами, чреватое вспышкой насилия, подспудно тлело с начала 1990-х годов и, не разрешенное вовремя, лишь обострялось. Довольно долго свергнутый режим искусно манипулировал ситуацией и распределял посты в правительстве между представителями противостоящих элит, не позволяя растущим аппетитам региональных игроков вырваться наружу. Похоже, что эта практика исчерпала свои ресурсы и уже не могла сдерживать недовольство борющихся групп. По сути, она лишь усиливала диспропорцию в распределении властных ресурсов в пользу севера.
В качестве главного аргумента в поддержку своих притязаний южные кланы не уставали повторять, что аграрный юг — это больше половины населения Кыргызстана, и что именно на его продукции паразитирует север, испытывающий промышленный спад. Наряду с этим представители юга требовали перевести некоторые ключевые министерства и ведомства из столицы на юг, даже присвоить городу Ош статус второй столицы.
Влиятельные группы юга, этнически тесно связанные с большими узбекскими этническими общинами и располагающиеся в основном вокруг Джалал-Абада и Оша, стали центром кристаллизации сильной региональной идентичности и основой для этнической иерархии, в которой интегрировались культурные и этнические ценности обеих этнических групп. Однако с этой точки зрения южные элиты нельзя в строгом смысле слова считать представителями так называемой «титульной нации». Этническая составляющая конфликта усиливалась и подкреплялась давно нараставшими протестами ошских узбеков: они все настойчивее требовали снять с них официальный статус «национального меньшинства». Эти процессы давали веские основания утверждать, что потенциальный рост этнорегионализма и сепаратизма в страдающей от перенаселения Ферганской долине может стать детонатором взрыва.
Стаус-кво, давно расшатанное хроническими болезнями экономики и деградацией управления, получило еще один удар от вновь обострившихся конфликтов правящей семьи с южными кланами. Когда же последние, вдруг обернувшись демократической оппозицией, устроили заговор, то стремительно нараставший антагонизм перерос в беспорядки и восстание, сбросившие непопулярную северную элиту. Таким образом, неспособность разрешить противоречия между интересами и требованиями кланов за столом переговоров привела к тому, что юг, который долго оттесняли от рычагов власти и влияния, захватил власть, и теперь анархии в стране не видно конца.
Принятие всех внутриполитических и экономических решений последовательно контролировали сперва два северных клана, затем — два южных. Север представлен Чуй-Кеминской и Талас-Нарынской группами (по районам их происхождения). Южные кланы пополняют свои ряды из двух самых влиятельных родоплеменных групп, населяющих Аалайскую и Ошскую долины.
Два главных фактора, которые объединяют рядовых членов кланов, пользующихся покровительством клановой верхушки, и формируют их коллективные взгля-
ды, мнения и ценности (точнее, антиценности) — непотизм и местный патриотизм. Растущие противоречия между независимыми центрами власти неизбежно провоцируют расколы в кланах, тем самым готовя почву для возможных в перспективе конфликтов внутри кланов.
Советы старейшин
Совет старейшин («аксакалов», «седобородых») — патриархальный и вместе с тем полуофициальный общинный орган в сельской местности, состоящий из стариков-муж-чин независимо от их родо-племенной принадлежности. Они носители более высокого социального статуса, знаний и влияния, выполняют важные социальные роли, контролируют исполнение традиционных действий и практик, влияющих на все стороны жизни общины. «Поскольку в трайбалистских сообществах власть передается от родителей к детям, от родичей к родичам и закреплена за потомками мужского пола, трайбализм по самой сути своей патриархален»14.
Еще один важный фактор, благодаря которому старики пользуются более высоким статусом в обществе, — большинство из них являются ветеранами Великой Отечественной войны и официально входят в сельские советы ветеранов. Иногда в советы стариков входят и женщины, хотя в целом те представлены крайне непропорционально и играют гораздо меньшую роль в принятии ключевых решений. Социальные функции стариков разнообразны. «Совет аксакалов старается работать с местной молодежью, чтобы содействовать ненасильственному разрешению проблем. В числе других проблем, которые они стараются решать, — семейные проблемы и проблемы школьников, не посещающих занятия. Школа извещает совет о том, кто из учеников не ходит на занятия, и член совета приходит к ним в дом и беседует с самими школьниками и их роди-
телями»15.
Поскольку эти органы официально действуют в поселениях и муниципальных образованиях, они играют в клановых иерархиях важную «теневую» роль. Те старики, которые пользуются более высоким социальным статусом, обычно занимают важные посты в мечетях (мулл и имамов) и выносят суждения по делам религиозной общины.
Так, выезд в селение Шамалды-Сай (на юге республики) показал, что пожилые духовные лица играют главную роль в привлечении материальных ресурсов и рабочей силы для строительства мечети. Значение стариков в самомобилизации общин вообще весьма велико: именно они координируют и поддерживают практику «ашара», предполагающую объединение добровольных и безвозмездных усилий отдельных лиц и групп для осуществления общинных проектов по улучшению условий жизни на местах (например, строительство школы, мечети, ремонт и поддержание в рабочем состоянии ирригационных систем). Это, в свою очередь, подтверждает, что инициативы местных общин, осуществляемые по принципу «махали» — объединения и сотрудничества соседей — все более тесно увязываются с исламским сознанием и соответствующими импе-ративами16.
Джамаат «Ак-Мекит» («Белая Мечеть») был создан в 2003 году для улучшения условий жизни путем реализации коммерческих проектов и создания рабочих мест для членов бедных семей (джамаат объединяет 150 семей). Каждая семья входит в одну из 10 групп,
14 Huskey E. Указ. соч.
15 Help Age International, 2002. Field mission in Jalal-Abad, Southern Kyrgyzstan, UK (HAI).
16 Личные наблюдения автора в ходе поездки в Джалал-Абадскую область в 2004 году для изучения ситуации.
возглавляемых председателем, то есть в так называемое «целевое сообщество». Эти сообщества сами формируют собственные оборотные средства из доходов от работы того или иного совместного коммерческого предприятия и от овцеводства. Ежемесячный доход вносится в соответствующий фонд в качестве взноса той или иной семьи.
Активисты джамаата прошли интенсивную подготовку, организованную в рамках проектов ПРООН, и представили два успешных проекта по ремонту и обновлению в поселке школьных зданий. При этом группа столкнулась с типичной для многих джамаатов в округе организационной проблемой: отсутствием помещения для офиса, где можно было бы проводить общие собрания, хранить наличные средства и документацию. А местная власть — «аил окмоты» — помощи в решении проблемы не оказывала. В качестве временной меры активисты организовали «ашар» и привели в порядок полуразваливше-еся здание общепита советской эпохи, где прежде размещалась чайхана — традиционное место чаепития стариков. После того как добровольным трудом и пожертвованиями здание полностью восстановили и одно из его помещений стали использовать как офис джа-маата, а второе отдали старикам как место отдыха, — аил окмоты предъявил на него права, утверждая, что по закону здание является государственной собственностью.
Эти требования породили конфликт, который обострился, когда аил окмоты начал против группы судебный процесс, с тем чтобы присвоить здание. Тогда инициативу взяли на себя аксакалы, использовавшие одно из помещений для своих чаепитий. Они собрали всех — весьма голосистых — посетителей чайханы, и те пошли к офису аила, чтобы потребовать соблюдения своих прав. «Мера давления» оказалась успешной: власти вынуждены были отступить и отказаться от своих притязаний. Здание до сих пор функционирует как офис и чайхана, обеспечивая одновременно формальную и неформальную составляющую механизма самоорганизации местного сообщества17.
Мусульманское духовенство и пожилые прихожане все активнее берут на себя роль «аварийной команды» по улаживанию конфликтов, выступая в качестве посредников. Их знания, опыт и авторитет помогают найти приемлемые решения. В сельской местности основные конфликты возникают в связи с межэтническими противоречиями, а также вокруг приграничной торговли, раздела земельных и водных ресурсов (их участники — сообщества, как правило занятые приграничной торговлей и земледелием). «Интересный случай разрешения конфликта с помощью посредников, демонстрирующий роль стариков, произошел на базаре, где обосновались кыргызские, узбекские и таджикские торговцы. Проблемы были вызваны несправедливым отношением и неравным подходом местных властей к различным торговцам. В разрешении конфликта участвовали специально подготовленные посредники, и теперь, если чиновник хочет «проверить» какого-то торговца, он должен делать это в присутствии двух человек: представителя поселкового комитета и аксакала»18.
Посредников в улаживании конфликтов выбирают на основе их возраста, авторитета в данном населенном пункте, образования и возможностей лоббировать интересы общины в местных органах власти. «В рамках проекта «Предотвращение киргизско-таджикских конфликтов на уровне местных общин», финансируемого Управлением международного развития Швейцарии, эти посредники проходят подготовку по анализу конфликтов, ведению переговоров, овладению эффективными методами общения и убеждения. Таким подготовленным посредникам, как правило, от 40 до 60 лет, и это почти исключительно мужчины (неизвестно, прошла ли такую подготовку хотя бы одна женщина)»19.
17 Из личной беседы автора с членами Кара-дарьинского джамаата. Джалал-Абад, 2004.
18 Там же.
19 Hinchliff P. Older People and Institutional Development in Kyrgyzstan: A Report on a Help Age International Visit to Kyrgyzstan. Field mission in Jalal-Abad, Southern Kyrgyzstan, Help Age International (UK), 2002.
Как показывает растущий массив полевых наблюдений, посредники содействуют разрешению конфликтов в общинах. Они совместно выносят решения, а затем представляют их для публичного одобрения (или неодобрения). Выполнение столь специфической функции привело к формированию судов сельских старейшин, обладающих правом и возможностью не только призывать к исполнению своих решений, но и оказывать социальное давление, даже накладывать неформальные санкции — вплоть до отлучения от общины. Вердикт такого суда рассматривается как окончательное решение еще до разбирательства дела в официальном суде. Таким образом, на низовом уровне группы пожилых членов общины исполняют многообразные функции по регулированию социальных, правовых, духовных отношений, а также по соблюдению обычаев и традиций.
3 а к л ю ч е н и е
Если понятие «гражданское общество» еще сохраняет работоспособность и применимость к ситуациям на местах, то в более широкий национальный и региональный гражданский и политический дискурс следует ввести две важные оговорки.
Во-первых, на гражданское общество необходимо взглянуть под совсем иным углом: отказаться от одностороннего, предвзятого взгляда, способного увидеть проявления гражданского общества лишь в формальных структурах, и определять принадлежность к гражданскому обществу на основе ясно очерченного курса действий. Лишь в этом случае мы сможем разглядеть и проанализировать действия, направленные на мобилизацию местных ресурсов с точки зрения их роли в социальной трансформации. Стихийные протесты, инициированные группами стариков; побуждение людей на местах что-то самостоятельно предпринять в связи с дефицитом средств к существованию; традиционные проекты самопомощи и взаимопомощи — все эти важные гражданские мероприятия разворачиваются на периферии формализованных видов деятельности.
Стратегический подход и направленность на социальный эффект необходимо рассматривать как признак вполне «гражданского» характера любого самодеятельного проекта на низовом уровне. Иначе [те, кто формирует стратегию и философию «гражданского общества»] рискуют вообще не понять их суть и не оценить их значение. Как отмечалось выше, интересы, выражаемые в терминах родственных или возрастных групп, часто не встречают понимания, поскольку их нельзя считать чисто гражданскими в строгом смысле слова.
Тем не менее широкий круг хорошо документированных событий и ситуаций доказывает, что неформальные акции и подходы этих сугубо местных групп, взаимодействующих с тамошними властями, носят, по сути, вполне гражданский характер. Эти действия и подходы жизненно важны для определения всей местной и региональной политики: они придают политическое измерение ключевым процессам принятия решений и действиям основных игроков. «Язык политики объединяет людей вокруг единого общего поля споров. Он дает людям образы, на которых те могут основывать свои идеологии, а идеологии эти, в свою очередь, мобилизуют массовую поддержку в соответствии с тем или иным социальным разделением»20.
Во-вторых, чрезвычайно важно расширить рамки базовой институциональной среды гражданского действия, включив в нее незарегистрированные и полуофициальные сельские сети, самостоятельно зарабатывающие средства для своих, принятых на добровольной основе местных проектов. Эти структуры (сети) включают группы микрокреди-
20 Ibidem.
тования, кооперативы, крестьянские ассоциации, объединения потребителей воды, объединения самопомощи и джамааты.
Джамааты, специфические местные сети, опирающиеся на свои общины, постепенно приобретают решающую роль в местной политике. Как политические игроки, носители социального капитала и держатели общественных активов, потенциальные лоббисты и поставщики услуг, они способны оказывать влияние на политические процессы на местном уровне, заключать союзы с другими игроками и тем самым способствовать расширению возможностей местных сообществ и привлечению ресурсов.
Другими словами, за всеми организационными структурами, неформальным образом участвующими в местных коммерческих проектах по улучшению материального положения тамошних жителей, необходимо признать заслуженный ими статус. Неформальная экономическая самоорганизация часто играет важную роль в ходе конфликтов на уровне центральной власти и местных сообществ: именно она рождает экономически сильные местные элиты, которые все чаще трансформируются в игроков на политической арене, претендуя на власть и влияние не только на специфически местном, но и на официальном уровне.
Пора уже взглянуть на «гражданское общество» сквозь призму реальностей неформального низового уровня, то есть реальностей и ценностей, в контексте которых возрождающиеся джамааты играют все более важную и активную роль как носители социального капитала и посредники между местными политиками и теми, о ком эти политики призваны заботиться. Неформальный контекст, исламские чувства, родоплеменные связи, все это необходимо осознанно принимать во внимание как ключевые организационные ценности при любой попытке рассмотреть модели защиты своих интересов, действующие на кыргызстанской периферии.
