CC BY
13© Палфалви Л., 2021
PHILOLOGICAL SCIENCES
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 80
Научная статья Филологические науки
СПАСЕНИЕ ИЗ УТОПИИ В ИСТОРИЮ. МИНСК Л. Палфалви
Католический Университет имени Петера Пазманя г. Будапешт, Венгрия idegen-toll@t-online.hu
Аннотация. Артур Клинов изображает свои роднои город как Город Солнца классическои утопии Кампанеллы. В двух веках колониаль-нои истории Минск был лишь одним из планет крутящихся вокруг Москвы, где пионеры пели гимн о солнце: «Пусть всегда будет солнце». Создатели утопии лишили Минск своеи истории, значит не осталось ничего в пространстве города, что могло бы мешать осущетвлению плана. Город Солнца был частю огромнои евразиискои композиции построенои как триумфальная арка, ворота на дороге, которая ведет в Москву. Солнечная символика власти ссылается на восточную автокрацию. Город напоминает Персеполь, центр сакральныи, куда властелин прибывает в день весенного солнцестояния, чтобы подданые выразили ему свое почтение. Ряд дворвов Минска выглядит как театральная декорация. Если мы хотели бы описать Проспект с помощью архитектурнои терминологии постмодернизма, пригодился бы нам классическии пример Лас Вега-са в интерпретации Роберта Вентури. Ряд дворвов отделяется от окружения так само, как commercial strip от пустыни. Рассказчик спасается из этого мира иллюзии в предколониальную историю.
Ключевые слова: Артур Клинов, Минск, утопия, русский колониализм, беларусская идентичность
Для цитирования: Палфалви Л. Спасение из Утопии в историю. Минск // Российские исследования. 2021. Том 2. № 4. С. 65-81.
Original article Philological Sciences
THE ESCAPE FROM UTOPIA TO HISTORY. ARTUR KLINAU'S MINSK
L. Palfalvi
Pâzmâny Péter Catholic University Budapest, Hungary
Abstract. Artur Klinau describes his home town like Campanella's classic utopia. During the two centuries of colonial history Minsk was only one of the several planets orbiting around Moscow, the city where communist pioneers sang their Anthem to the Sun: «May there always be sunshine». The creators of the utopia had deprived Minsk of its history, therefore the city no longer possessed anything that could have stopped the project. Sun City was part of enermous Eurasian composition. It was built as a triumpal arch, as a gate to Moscow. The solar symbol of power reminds us of Oriental despotism. It recalls Persepolis, the sacred centre visited by the emperor at the time of the verna equinox to receive the dependents' homage. The two rows of palaces in Minsk look like decorations of a scenery. Using the terminology of postmodern architecture, the Prospect might be properly described with Robert Venturi's classical instance of Las vegas. The two rows of palaces stand out of this environment just like the commercial strip stands in contrast to the desert. The protagonist run away from this world of illusions to the precolonial history.
Keywords: Artur Klinau, Minsk, utopia, Russian colonialism, Belarusian identtity
For citation: L. Palfalvi, The Escape from Utopia to History. Artur Klinau's Minsk. Journal of Russian Studies. 2021;2(4):7-81. (In Russian)
Артур Клинов родился в Минске в середине 1960-х годов, в начале брежневского периода. Хрущев, потерявшии власть год тому назад, в начале десятилетия предсказал, что коммунизм будет построен раньше всего в Белорусскои Республике, потому что именно там население забудет свои роднои язык раньше всех. Мысль, с однои стороны, кажется логичнои, ведь тот, кто хочет вступить в общество будущего, должен отказаться от всего, что его связывает с прошлым, особенно от культурнои идентичности, символизируемои родным языком; а другои стороны, является нелепои, ведь коммунистическая утопия в принципе не связана ни с каким ритуальным языком, все народы могут провозглашать могущество своего
66
властелина на своем родном языке. И хотя Хрущев говорит о близком воплощении утопии в жизнь, в действительности он срывает маску с Советского Союза, заявляя, что на периферии империи не должны сохраняться отличные от центра идентичности.
В пророчестве закодировано и то, что в реальности в этои республике сопротивление наиболее слабое: белорусская культура не отличается в такои мере от московскои, как мирным путем неуничтожимые кавказская и средне-азиатская; тут нет таких традиции независимости, как в странах Балтии; процесс становления нации также не достиг того уровня массовои агитации, как, например, в западных регионах Украины. В основном, этим объясняется провал белорусского этно-национального проекта 1990-х годов, когда коммунистическую утопию сменил периферииныи капитализм.
Артур Клинов в своеи книге «Минск. Город Солнца» проектирует на свои роднои город классическую утопию Кампанеллы. Находящиися у власти до смерти, до 1982 года, партииныи секретарь становится Жрецом-Князем по имени Солнце, хотя в народе его называют Метафизиком. Солнечная символика власти у Клинова указывает не только на Кампанеллу, но и на уничтожающее европеискую идентичность города восточное самодержавие. Таким образом, Минск, называемым городом Солнца, становится созданнои соответственно желанию самодержца практически потустороннеи аренои восхваления самодержавия. Он напоминает Персеполь, которыи является не столицеи империи, а сакральным центром, куда властелин прибывает в день весеннего солнцестояния, чтобы подданные выразили ему свое почтение. Именно с этого места может стартовать человечество в будущее, а его архитектура уже напоминает тот мир, в которыи оно прибудет. Город Солнца - апофеоз империи. Как пишут в одном польском исследовании о Достоевском, «ясным солнцем любои преследующеи своих подданных империи является император, базилевс, царь». Тут же можно прочитать про проскинезу, распространенную в иранскои эллинистическои культуре. Это своеобразная форма поклонения: «если подданного пускали пред лик императора <...> он с распростертыми руками <...> падал ниц и целовал ноги» [6, с. 96-97]. Один из вариантов проскинезы был введен и в царском дворе.
Авторы утопии формулируют свои конкретные представления об идеальном общественном строе, и, так как для них характерна потребность универсализма нового времени, место значения не имеет, далекии остров является лишь географическои конвенциеи -противовесом пустоты абстракции. В современнои литературе большои город такои же призрачныи. Вена Музиля или Санкт-Петербург отрицающего свое белорусское происхождение Достоевского - это unreal city, автор лишает его «имени, географических, региональных или
национальных реалий», ибо только так он может стать «универсальной аллегорией модернизма» [7]. В модернистскии период первичным был концептуальный город, воспринимаемый в качестве реализации урбанистических теории и рационалистического функционализма, в постмодернистском регионализме ее сменяет город, знакомый по опыту, являющиися не теоретической подчиненнои картам конструкцией а пространством, видимым изнутри, вблизи неторопливо прогуливающимся пешеходом. Под влиянием этои смены ракурса мы склонны ставить под вопрос его существование или аннулировать предыдущии вариант [7, с. 474]. У Клинова эта понятииная версия становится антитезои.
Пешеход в городе Солнца опознает декорации, стремящиеся доказать реализацию утопии в географически конкретном месте. Он не любознательныи путешественник, а кореннои житель, родившиися в утопии, навязаннои стране извне. Его самого сформировала утопия, из произведения можно узнать также, как он переступил через нее. И это связано с конкретным местом, это личная история, и именно поэтому успешна. Ведь для преодоления утопии предлагаются различные универсальные рецепты, в которых объединяются демократические и потребительские аргументы (у тебя есть права, тебе положено больше за твои результаты), но и тут не хватает географическои конкретности, как и в самои утопии, поэтому часто налицо только псевдорезультаты.
Мысли Клинова опираются на противостояние утопии и истории. Утопия родилась на рассвете нового времени, когда уже предчувствовались общественные изменения, так как некоторые мыслители искали выхода из исторических ситуации-ловушек, сложившихся в результате властных отношении, тормозящих общественное развитие. Эта утопия предлагала свободу, и все же в более поздние времена утопии читали так, как будто авторам, попавшим в безвыходное положение, удалось представить еще более страшныи, деиствующии по другим принципам деспотизм. Когда под конец новои истории тоталитаризм рассматривали как реализованную утопию, родилась отрицательная утопия, исходящая из нацистских и советских отношении и представляющая более абстрактныи по сравнению с ними мир, намекавшая на то, что история неизбежно идет в этом направлении, и спасения тут нет.
У Клинова утопия лишает личность истории, препятствием на
пути общественного развития становится не конкретная историческая
ситуация, утопия просто прекращает историческую последовательность,
ликвидируя тем самым белорусскую культурную идентичность. Это и
есть тот опыт, которыи не понять Западу, несмотря на усилия
интеллигенции, вырвавшеися из уз советскои деиствительности,
представляющеи общество со слабои идентичностью (слабая
идентичность в случае белорусов и украинцев обозначает то, что они
68
будучи членами существовавшего ранее восточно-славянского религиозного сообщества и будучи наследниками общего советского прошлого, однозначно и решительно не отграничиваются от русских, хотя, конечно, русскими себя не считают).
Юрии Андрухович рассказывает, как его наставлял шведскии профессор, что «счастливым обществам не нужна история», только несчастные ищут в неи самооправдания. «Представители несчастных обществ» решительно протестуют, утверждая, что именно этого лишил их тоталитаризм, и они должны это себе вернуть сеичас. Это не слишком много, а слишком мало. Для Запада история является «раскрытои мифологиеи, приправленнои некрофилией», от нее нужно избавиться, потому что с неи нельзя «интегрироваться во Внутреннюю Европу, предпочитающую либерально-космополитические и потребительско-гедонистические ценности» [1, с. 20-22].
Как будто интеллигенция обеих посткоммунистических стран, пострадавших от тоталитаризма, слышит с Запада следующее: мы тебя пустим, но ты не имеешь права брать с собои свои историческии опыт, моя память переполнена, и в любом случае я ничего не изменю в своих аксиомах моеи политики памяти. Ты не имеешь права справляться с травмами, вызванными сначала россиискои, потом советскои колонизацией Польские литературоведы уже написали, что Запад в таких случаях выступает в качестве гегемона-заместителя. Запад на восточно-европеискои периферии создает сумрачную зону, по сравнению с которои свое развитие видит привлекательным и образцовым, даже Россию склонен представлять силои, содеиствующеи развитию. А историю и культуру нации, находящихся между Россиеи и Германией наиболее авторитетные исследователи, например, Тони Джадт (Tony Judt) и Лэрри Вольф (Larry Wolf), ориентализируют, содеиствуя этим самым их маргинализации, углубляя комплекс неполноценности постколониальных обществ [8, с. 95].
Клинов пытается скрыться от утопии в истории. Хотя он различает «проект создания Счастья и его реализацию», но все же замечает, что огромныи провал в основном объясняется уровнем «разрушающего моральные коды стремящеися к реализации нации дегенерирования». Коммунистические проект в Советском Союзе «по сути был русским», по всеи вероятности и не мог быть иным, так как «более рационально мыслящие народы и не принимались бы за такои тотальный изначально обреченныи на провал эксперимент» [3, с. 13]. Поэтому надо вернуться в историю до тех времен, когда страна еще не была оккупирована русскими.
Белорусские территории в XVIII столетии, после разделения Польши, точнее польско-литовского общего государства, стали провинциеи Россиискои Империи. В историческом восприятии Клинова это явилось
началом московскои колонизации, к этому моменту можно отнести начало процесса, направленного на разрушение идентичности. Как будто необладающее современным национальным сознанием общество, расположенное на сломе цивилизации, из восточно-европеиского региона, образовавшегося между русскими и немцами, перенеслось в Евразию, под иго цареи-наследников владыки степеи Джингис Хана. Солнечная символика власти в произведении выражает именно эту, связанную с непредсказуемыми последствиями смену ориентации.
Мы вынуждены противопоставить восемь столетии преколониальнои истории двум последующим столетиям, не отрицая внутреннее развитие белорусскои культуры, а также сохранение низверженных в подполье традиции. Кстати, это же сделали и апологеты московскои колонизации, только с противоположным знаком. Согласно этому воззрению, Альбарутения всегда была западнои перифериеи Москвы, сменившеи у власти Киев, а население - западные русские. Однако в свое время самостоятельное княжество после ослабившего Киевскую Русь татарского нашествия попало сначала под литовское, позже под польско-литовское господство, под иностранным игом деформировалось в качестве «украденного востока», его история уже не относится к истории славянского отечества, а относится к чужои истории, поэтому не имеет никакого смысла или значения. То есть прошлое Минска - это Киевская Русь, Московия, а также прошлое Россиискои Империи, хотя к нему он стал причастен только после разделения Польши (1772). К тому, что произошло на современнои территории страны до разделении Польши (помимо киевского периода с 1130 по 1307 года), отношения не имеет.
Во второи половине XIX столетия Москва решила определить идентичность белорусов, так как характер русскои имперскои идеологии стал этнонационалистическим. Из идеологов-славофилов Юрии Самарин представлял польскую культуру дуалистическим мутантом, расчлеленным на латинскую и славянскую часть. Иван Аксаков уже считал, что у Польши только одна - латинская - душа, Польша окончательно потеряна для славянского мира. Поляков уже не спасти, поэтому белорусов и украинцев (малороссов) нужно отделить от Польши и привязать к Москве. По мнению Аксакова, белорусы «были западным вариантом русских, в основном отличались от великороссов тем, что в течение многих столетии были подвержены давлению католицизма и деморализирующему влиянию ополяченных высших слоев общества» [10, с. 93]. Решением является последовательное административное обрусение «западнои части страны». Таким образом, судьба привела белоруссов к победе коммунизма вместе с русскими, они вместе взялись за претворение этои идеи в жизнь (хотя древнии враг на два десятилетия отобрал западные территории).
Если произведение читать как духовную автобиографию, мы увидим, что главныи герои рождается в утопию, называемую Странои Счастья, где Минск является однои из многих планет, вращающихся вокруг Москвы. Его значимость несовместима с сакрализованным в качестве колыбели революции Ленинградом. Его статус более или менее совпадает со статусом находящегося на расстоянии двух тысяч километров Волгограда, бывшего Сталинграда. Главныи герои знакомится с городом в тринадцатилетнем возрасте во время экскурсии с классом, он видит привычную в городе Солнца архитектурную среду, хотя «выглядел не столь великолепно», там «такие же просторные улицы в центре, дома, похожие на дворцы, лепнина, вазы, колонны, скульптуры»1 [4, гл. 23].
Позже он видит эти же декорации в самых различных местах страны. Очень легко определить, что общего в Минске и в городах, разбросанных по всеи территории империи размером с континент. Однако практически невозможно понять, отчего Минск все же инои. Школы города Солнца дают ответ только на первое, ко второму можно добраться только путем индивидуальнои эволюции. Выбор этого пути был настолько тяжел из-за того, что нужно было преодолеть сущность гражданина, строящего Страну Счастья, смотреть на утопию как бы извне. Но всех воспитывали в полном сознании того, что извне царит только хаос и смерть.
Абсолютно необходимую для сознания счастья родившегося в Утопии десткого egо онтологическую уверенность предоставляет исключительно идеология, выраженная в солнечнои символике, поднятои на уровень государственнои религии. Герои без малеишего сомнения верит в то, что живет «в самом счастливом обществе», сочувствует тем, кому это не дано. «Я помню веселые пионерские песни, которые доносились из нашеи радиоточки солнечными весенними днями» (гл. 27).
За три года до рождения Клинова, в 1962 году спела Тамара Миансарова солнечныи коммунистически гимн для детеи, и в тот же год на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Хельсинки была удостоена первои премии, а через год стала лауреатом Международного фестиваля песни в Сопоте. Припев песни известен и в Венгрии, причем в оригинале: «Пусть всегда будет солнце / Пусть всегда будет небо / Пусть всегда будет мама / Пусть всегда буду я». Текст песни написал советскии поэт Лев Ошанин, но припев он нашел уже готовым. По преданию, советское «Fiat lux» сочинил в 1928 году четырехлетнии Костя Баранников, когда ему объяснили, что такое «всегда». Это было написано в одном из педагогических журналов, и оттуда попало а книгу Корнея Чуковского «Од двух до пяти». Льва Ошанина вдохновил плакат,
1 В дальнейшем ссылки в тексте на это издание подаются при помощи номера глав в скобках.
71
на котором фигурировала первая строчка припева. Первые два слова текста песни стали ее названием: «Солнечный круг». Песню пели не только пионеры, но и дети в детских садах. Советская пропаганда популяризировала ее в качестве символа мира, а в качестве экспортного товара она функционировала как прикрывающее захватнические стремления глубоко инфантильное мирное послание.
Уровень сознания гражданина Утопии не должен превышать уровня сознания этого четырехлетнего ребенка. Если он не остановится на этом раннем уровне развития личности, он в душе отторгнет ее. Именно это и происходит с героем: «в какои-то тусклыи зимнии деньв» он видит грустныи фильм. О собаке, которая после смерти своего хозяина, остается одна. Когда после похорон собака возвращается домои, еи уже никто не открывает дверь. Так «в один зимнии день собачье счастье закончилось» (гл. 27). С потереи счастья исчезает благодатное пребывание вне истории. Иллюзорнои становится примитивная советская конструкция идентичности, нужно начинать двигаться обратно во времени, нужно наити ту идентичность, которую уничтожила, маргинализировала утопия. Во время этого пути переступаем через линию слома, отделяющую друг от друга цивилизации.
Мы находимся в тои буфернои зоне, где на протяжении многих
столетии боролся польско-литовскии миф Ягеллонов с русским мифом
Третьего Рима. Современные белорусы жили на территории Великого
княжества Литовского, простирающегося от Балтииского моря до
Черного, где именно их язык стал письменным государственным
языком. Идея Ягеллонов провозглашает широкую интеграцию,
основывающуюся на многообразии языков, религии и культур, и, как
таковая, и сегодня противостоит имперскои Евразии. Ягеллонское
государство у Чеслава Милоша является антитезои империи,
Commonwealth, которое было в течение длительного времени
могущественнее Германии и Москвы, победило и рыцареи ордена
крестоносцев, и Ивана Грозного [5, с. 18]. Вот как - по словам Клинова -
она отличается «от предка Империи Зла» (этого тоже нет в русском
издании): «Страна могла стать империеи, но не стала. А быть
демократиеи в окружении империи опасно» (гл. 6). Из-за угрозы с
востока литовская и польская стороны заключили в 1569 году
Люблинскую Унию, в результате которои деиствительно образовалось
общее государство, уже не только личность властелина объединяла
Великое княжетво Литовское и Польское Королевство. Хотя две нации
традиционно считаются союзниками, имеющими общую судьбу, автор
«Города Солнца» описывает это государство с важнои поправкой «союз
двух стран и народов, которые впоследствии по-братски разделят
двести лет колониальнои истории» (гл. 6). Именно в этом находит герои
духовнои автобиографии европеискии вариант белорусскои
72
идентичности, которая в часы имперскои колониализации продолжала свое существование лишь в скрытои форме. Завоевание сопровождалось огромными человеческими жертвами и катастрофои цивилизации: «Титаник, что раскинулся от моря до моря, шел ко дну, имея в своем теле за два столетия девять пробоин - девять больших воин, одна из которых стала смертельной» (гл. 6).
В ходе колонизации запретили использование названии «Беларусь» и «Литва», фигурирующие в качестве «названия-привидения» начиная с XIV столетия. В «северо-западном регионе», созданном на этои территории, к середине XIX столетия «литовская аристократия - хранитель традиции Великого княжества - была уже практически уничтожена» (гл. 21). После этого историческое призвание антиколониалистическои борьбы взяли на себя более низкие слои общества. Это стало коперниковским переворотом: после подавленных восстании «национально-освободительное движение» превратилось в террор отдельных лиц и движении. Целью была уже не победа национального движения, а разрушающая Империю революция.
Хотя и в Минске есть коммунистическая святыня, почитаемьш в качестве святилища Домик, где проводился первыи конгресс партии в конце XIX столетия, святым городом революции все же был Ленинград. Так как утопия расположилась среди декорации находящегося вне истории мира, она не желала познакомиться даже со своеи историеи, только в ритуальнои форме воспроизводила ее. Хотя, если мы ищем историческое объяснение на захват территории, колонизацию северовосточных территории можно рассматривать как радикальныи ответ. Однако, так как ответ был плохим, он смог создать только еще более тираническую империю, которая проводила намного более жестокую колониальную политику, чем когда бы то ни было раньше. Однако Клинов только намечает этот контекст, он скорее концентрирует внимание на визуальном антропологическом описании Города Солнца, это является господствующим принципом и при описании исторических предпосылок.
Уже колонизацию XIX столетия он представляет как культурныи геноцид и «убииство городов». Так как Империя определяет себя в первую очередь в качестве соперника Европы, она хотела полностью ликвидировать европеиское культурное наследие Беларуси. «В 1830 году был снесен центр Бреста, одного из красивеиших городов этои страны. На месте, где стояли барочные монастыри и костелы, Империя возвела гигантскую цитадель - Брестскую крепость с казармами и плацами для муштровки солдат. Позже будут перестроены многие города. В большинстве будут снесены ратуши, как ненужныи Империи символ былои вольности и Магдебургского права» (гл. 15).
Православная церковь также стала средством колонизации: две трети греко- и римо-католическии монастырей были разрушены, в 1839 году запретили греко-католическую церковь, атрофировали и русифицировали сферу образования. После поражения восстания 1863 года снесли до тех пор деиствующие католические церкви и монастыри в городах: «в стране, в которои веками сосуществовали в мире католики, униаты, православные, протестанты, иудеи и мусульмане, которая принимала гонимых из России старообрядцев, проходили религиозные чистки» (гл. 15).
Тоже самое произошло и с Минском: «два десятилетия колониалистическои истории стерли с него европеискии лакк» (этого преложения нет в русском издании). Важнои стадиеи духовного развития выросшего в Городе Солнца героя, важнои стадиеи возврашения предколониального прошлого является тот момент, когда он видит гравюры, изображающие различные части города Минска. Он тогда узнает настолько отличающиися от живущего в воспоминаниях детства, но близкии к Вильно, европеискии город: «крутые черепичные крыши, башни костелов, Иезуитскии коллегиум, ратуша. Как потом я узнал, Минск и Вильно деиствительно строили одни и те же архитекторы. Город был католический перед приходом Империи на его территории находилось двадцать восемь католических и униатских костелов и лишь одна православная церковь. Только на площади Верхнего рынка стояло пять барочных костелов. Все они исчезли не после воин, а были снесены или перестроены в православные церкви в XIX веке в наказание за антирусские восстания» (гл. 14). Они играют настолько важную роль в духовном пробуждении героя, потому что он находит архитектурную среду, выражающую старую европеискую идентичность, которои Минск был лишен, в городе, построенном в стиле барокко на севере.
Представляющии Город Солнца Клинов - писатель и художник изобразительного искусства в одном лице, текст создает книгу только вместе с фотографиями самых важных площадеи и здании. Его творчество можно сравнить с творчеством Бруно Шульца: в начале двадцатых годов Шульц писал графику. Его цикл «Книга идолопоклонения» вдохновил основополагающее произведение Захер-Мазох «Венера в мехах», подобное этим сценам он сконструировал и позже, в своеи прозе. А в ех НЬт Станислава Вингартена, созданного в 1920 годах, Владислав Панас уже нашел образное изображение произведения спасения. Своеобразную теологию мессии, запечатленную в творчестве всеи жизни, он понимает таким образом, что создает переходы, между текстовыми и визуальными частями творчества. Вторую книгу он создал, будучи писателем и графиком, рисунки здесь
только иллюстрации2 Клинов, начал свои творческии путь художником, проект Города Солнца является уже мультимедииным предпринимательством. С тех пор он написал и роман, таким образом, его интерпретаторы также должны деиствовать в разных художественных областях.
На фотографиях Клинова Минск таков, как испускающие из себя возвышенную меланхолию улицы Кирико, вырастающие на пустых площадях, монументальные, похожие на крепости здания непонятного назначения. Личность здесь теряется, будучи игрушкои в руках титанических сил, будучи исключеннои из какого бы то ни было частного пространства, стоит в слепящем освещении перед глазами толпы и ждет приговора. Всевидящее око здесь само солнце. Однако ночью все меняется. Автор описывает, какое зрелище откроется перед глазами путешественника, если он проедет на машине среди дворцов. «В это время Город Солнца пустеет, но подсветка дворцов еще не выключена подступающим утром. Город выглядит особо торжественно и монументально. Искусственный свет подчеркивает важные детали, убирая во мрак все несущественное. Фасады дворцов кажутся негативами фотоснимков. Свет и тени меняются местами. Днем лучи, падая сверху, прорисовывают нижние тени. Теперь же они идут снизу, и тени величественно устремляются туда, откуда пришли, - в черную бездну ночного неба. Если возможно подобрать музыку к такому состоянию Города Солнца, это «Мемориал» Маикла Наимана из фильма Гринуэя «Повар, вор, его жена и ее любовник». Если идти пешком по Городу Солнца, путешествие от западнои до восточнои границы длиною в восемь километров заимет примерно часа полтора. На автомобиле можно преодолеть этот маршрут примерно за то же время, что звучит «Мемориал», чуть меньше чем за двенадцать минут. Неспешно проехав по пустому проспекту, вдоль возвышенно-траурнои череды поющих дворцов, вы проникнетесь непонятным влечением к этому Городу. Ощутите его некроромантическии эрос» (гл. 31).
Клинов представляет периоды создающеи Город Солнца имперскои эстетики. Два военных десятилетия характеризовались ортодоксальным конструктивизмом, которыи нельзя сравнивать с архитектурои, созданнои в стиле социалистического реализма. Творчество в то время сводилось лишь к созданию конструкции, декоративность распространилась только после воины. В живущеи по сеи день коммунистически мифологии все еще играет важную роль Вторая мировая воина. Когда Клинов пишет об этом, он уклоняется от официальнои версии (если б он не делал этого, он никогда не смог бы спастись из Утопии).
2 Арико Като описывает произведение как текстуально-визуальное единство [2, с. 56-59].
75
Согласно московскому героическому эпосу Великой Отечественной войны, Верховного Комиссара III Империи, Вильгельма Кубе убили героические участники сопротивления. В деиствительности его ликвидировала Москва, потому что он оказался слишком прагматичным. У него были планы с белоруссами, он планировал создать святои город под названием Ашгард в раионе Минска, так как представлял себе, что это родина древнегерманских богов. Покушением Сталин спровоцировал необходимое для воинственного духа возмездие, наряду с этим в годы оккупации годовщины революции и христианские праздники отмечал воздушными атаками (в бенедиктинскои церкви как раз шла пасхальная служба, когда на нее упала бомба). Таким образом очищали территорию для строительства, на которои потом «началось возведение идеального Города для будущего идеального общества» (гл. 29). В конце концов построили не Ашгард, а Город Солнца руками военнопленных, несущих покаяние принудительным трудом вплоть до 1956 года.
Бомбардировщики в деиствительности выполняли предварительные работы для большого строительства, так как ликвидировали все, что напоминало прошлое, но сохранили дворцы, воздвигнутые в советстии период, хотя они были наиболее легкои мишенью, окуппационные ведомства III Империи были расположены также в этих дворцах, так как они полностью подходили нацистскои эстетике. Дворцы древнеи империи возвышались посередине руин. «Они крепко стояли на земле коренастыми лапами и смотрели на всех бультерьерами, готовыми прыгнуть и разорвать каждого проходившего мимо. В их осанке угадывалась скрытая сила того времени, когда страна Счастья была крепка своеи верои. Крепка настолько, что Метафизику достаточно было сказать: кровь - это вино, - и все не только верили, но впадали в упоительное опьянение от выпитои крови» (гл. 43).
Фанатическии аскетизм после воины сменила иллюзия богатства.
Мутные концепции создали иррациональные зоны в духе романов
Кафки и Канетти. Изучающии архитектуру скиталец в парадоксальнои
конструкции города узнает таины, скрытые в его идентичности. Если
идеальная геометрия Города Солнца проецирует нам структуру
общества Утопии, геометрия невозможного убеждает в абсурдности
существования. К такому убеждению приводит Здание Телевидения,
«где монументальная колоннада, похожая на колоннаду храма в Луксоре,
приставлена к конструктивистскому телу, из которого робко прорастает
барочныи портал, напоминающии силуэт церкви Иль-Джезу в Риме». На
довоенныи конструктивистскии фасад дворца на углу улицы Маркса и
Комсомольскои «нанизаны миниатюрные коринфские колонны, а
аскетичньш входнои проем обвивает замысловатыи, в стиле рококо,
орнамент» (гл. 44). Для спасающегося из Утопии субьекта эти скрытые
сообщения, поступающие от неизвестного отправителя, которые понять
может только тот, кто оставил позади детскии мир сказки Утопии: «я
76
открыл красоту, которую не видел в детстве. Странно, но она открылась лишь тогда, когда страна Счастья оставила меня навсегда» (гл. 44).
Клинов в этой своей книге не формулирует то, что историческая декоративность, сменившая конструктивистские принципы, декадентскии социалистически реализм, опережая самую развитую часть мира, практически уже здесь создала постмодернистскую эклектику. Хотя восточные мастера еще и не существующего постмодерна даже понаслышке не знали благосостоятельного общества, у него оказались такие заказчики, которые могли многое себе позволить. Конструктивистские бункера выражали то, что отвергающее культуру общество вступает в новую эпоху, создает новую эстетику, выражающую последовательную творческую деятельность. Образ общества, трудящегося над реализациеи утопии, обращающегося в сторону будущего, после воины сменил образ покоряющеи мир империи, одержавшеи всемирно известную победу. Он уже не движется, нельзя сказать, что стремится куда-то, потому что уже прибыл. Измерили, и оказалось, что нет сильнее его. III Империя только узурпировала вечность, Москва же в качестве ритуально пожирающего свою жертву каннибала присвоила атрибуты потерпевшего провал покорителя мира, выразить торжественное спокоиствие вечности может уже только полныи набор средств окончившеися истории. А из рога изобилия все сыпалось на фасады дворцов, «все, сотворенное за предшествующие тысячелетия. Присутствовал здесь Древнии Рим, Греция, Древнии Египет, ренессанс, барокко, классицизм, оккультные знаки. У строителеи Утопии не возникало сомнения в том, что эстетика счастья должна вобрать в себя лучшие достижения всех цивилизации» (гл. 43).
Язык уже не способен идти в ногу с этои величественнои помпезностью, остается каталогизация мертвои культуры, простое перечисление. Удивительное впечатление производили «барочные фронтоны и пятиконечные звезды. Рог изобилия, античные вазы, коринфские, тосканские, ионииские ордера и египетские обелиски. Балюстрады, медальоны, урны, розетки, ложные балконы и окна, серпы и молоты, масонские циркули» (гл. 44).
Но не только на словах можно описать дворцовыи ряд, ведь бахвалящаяся репрезентация привела к абсолютно несерьезным решениям. Как будто заказчик самую большую часть материальных средств выделил на создание мнимого мира. Построил декорации в два ряда в середине большого ничего. Если мы хотим описать минскии Проспект при помощи постмодернистскои терминологии, мы можем воспользоваться классическим ласвегаским примером Роберта Вентури. Дворцовыи ряд выделяется из своеи среды, как коммерческая лента (commercial strip) в пустыне.
Видимые там здания Вентури относит к двум типам, первыи - это утка, которая уже своеи символическои формои предлагает что-то (само собои утку), а второи -укращенный сарай (decorated shed). Это последнее является таким строением, на которое «вешают символы», конструкция не чисто архитектурна, «она может надеть на себя надписи, картины, скульптуры, пластмассовые изделия, дополнения и т.д.» Для всеи ленты характерна «смешанная медия», „кишит значениями, выражения толпятся в неи». Коммюнике должны быть броскими и бить в точку, чтобы и автомобилисты обратили на них внимание [9, с. 11-15]. Так как комерческии дух далек от Проспекта, утку мы там не наидем (там трудно представить себе аллегоризирующие отвлеченные понятия здания), в тоже время один за другим выстраиваются украшенные сараи. А порядок наводит высшая воля, хаос уменьшают не владельцы, стремящиеся, соревнуясь, приспособиться друг к другу.
Клинов пишет, что только фасад дворцового ряда настолько впечатляющии, что если заглянуть за него, торжественное настроение сразу исчезнет. Для кого же тогда была построена лента почета? Население можно было бы убедить и при помощи более скромного иллюзорного аппарата. Минск является уникальным потому, что его лишили истории, и таким образом в пространстве города не осталось ничего, что стало бы преградои на пути последовательнои реализации проекта. В тоже время сам Город Солнца был частью огромнои евроазиатскои композиции, его архитектура получает значение только в неи. Не что иное, как увертюра, триумфальная арка, «величественные врата к идеальному Городу». Однако основное произведение создано не было, потому что те, кто принимал решения, были неспособны принести в жертву как Москву, так и Минск. Там сохранился гигантскии энергетическии конгломерат, таким образом большои план в конечном счете придавило тело старого города. Была подготовлена только увертюра Идеального Города, «поэтому увертюра к идеальному городу и стала единственным реализованным Городом Солнца. Здесь» (гл. 30).
Житель Утопии наболее глубоко смог переживать опьяняющее чувство принадлежности к центру во время парадов первого мая и седьмого ноября, если он не терял своеи детскои невинности. Герои воспроизводит воспоминания детства эпохи Брежнева, потому что только таким образом может писать о нем с соответствующим восхищением. Самая мистическая часть службы происходит в центре центров, на Краснои площади, в зиккурате мавзолея. По сравнению с идеальнои геометриеи Города Солнца, это самыи что ни на есть темнеишии хаос, на экран телевидения вместо идеологическои чистоты Утопии попадают архаические эсхатологические известия. Зиккурат Вавилон, символ сатанистскои империи, угрожающеи Стране Господа. Правда, московскии зиккурат скрывает в себе не скульптуру бога, а
мумифицированный труп. Прямо перед началом ритуала «появлялись главные часы страны Счастья - куранты на Спасскои башне» (гл. 33).
Все настолько абсурдно, что даже сформулировать нельзя, у выражения Спасская башня нет принятого венгерского варианта (самыи интересньш вариант «Спасскии торонь», в котором русское прилагательное как бы согласовывается с венгерским существительным). Хотя всюду убрали христианские символы, башня Кремля носит имя Спаса. Как будто Метафизик, празднующии революцию или рабочее движение, намекает: вечная жизнь ждет того, кто получит спасение - гарантиеи этого является мумия, тело которои осталось среди приверженцев. Есть еще один праздник, но не эсхатологическии, а чисто имперскии, поэтому его празднуют и сегодня, он пережил провал Утопии (9 мая, День Победы важен с точки зрения белорусскои идентичности, потому что он перешел из сталинского эпоса в современныи без изменении. Тот, кто этот день празднует в Кремле, оправдывает колонизацию оккупированных территории во главе с западным гегемоном-заместителем. Из описания выясняется, что герои уже в детстве подозревал что-то о ложности вещающего беду парада: «на День Победы устраивали марш ветеранов. По проспекту к площади Виктории бесконечным потоком шли старики и старухи с кружочками и звездочками орденов на груди. Но мне почему-то всегда казалось, что от этои колонны веяло тяжелым трупным духом» (гл. 33).
Из духовнои автобиографии вырисовывается следующии жизненныи путь: в детстве герои был счастливым жителем Утопии, став взрослым, он преодолел это состояние (ему было семнадцать лет, когда умер Брежнев, в произведении это символическии рубеж). Из мнимого мира детства он отправляется по направлению к истории, чтобы наити скрытую белорусскую идентичность. Во что превратился потерянныи гражданин Утопии? В прохожего, пытающегося укрыться от солнечного света в дворах, в похожего на Вальтера Беньямина скитальца, перед которым открываются таины города. То что он осознал, формулирует и в качестве художника, и в качестве писателя. Будучи писателем, он уже определил себя, когда принял решение о том, что не отторгнет родного языка.
Список источников
1. Andruhovics, J., Stasiuk, A. Az én Europam. Két esszé az Ugynevezett Kôzép-Eurôpârôl, ford. Körner G. Budapest, 2004. (In Hungarian).
2. Kato, A. A konyv mint az iras es a rajz toposza. Bruno Schulz illusztracioi a Szanatorium a Homokomhoz cimu koteteben, ford. Kovacs E. Balkon, 2012. № 7-8. (In Hungarian).
3. Klinau A. Minszk. Az aimok Napvarosa, ford. Paifalvi L. Budapest, 2012. (In Hungarian).
4. Клинов А. Минск. Путеводитель по Городу Солнца. М., 2013.
5. Mitosz, Cz. Csaladias Europa, ford. Bojtar E. et al. Pozsony, 2011. (In Polish)..
6. Przybylski, R. Sztavrogin. Az Antikrisztus haiaia. Lengyel esszek Dosztojevszkijrol, osszeall. es ford. Paifalvi L. Budapest, 2004. (In Hungarian).
7. Rybicka, E. Geopoetyka (o miescie, przestrzeni i miejscu we wspolczesnych teoriach i praktykach kulturowych // Kulturowa teoria literatury. Glowne poj^cia i problemy, red. M. P. Markowski, R. Nycz. Krakow, 2006. (In Polish).
8. Skorczewski, D. Polska skolonizowana, Polska zorientalizowana. Teoria postkolonialna wobec «innej Europy» // Porownania. 2009. № 6. (In Polish)
9. Vay T. A posztmodern Amerikaban. Tematikus naplo. Budapest,1991. (In Hungarian).
10. Walicki, A. Orosz es lengyel messianizmusok. Oroszorszag, a katolicizmus es a lengyel ugy, ford. Palfalvi L. Mariabesnyo, 2006. (In Hungarian).
References
1. Andruhovich, J., Stasiuk, A. My Europe. Two essays on what is called Central Europe, ford. Korner G. Budapest, 2004. (In Hungarian).
2. Kato, A. The book is like the Topos of writing and drawing. Illustrations by Bruno Schulz in his book the sanatorium for the hourglass, ford. Kovacs E. Balkon, 2012. № 7-8. (In Hungarian).
3. Klinau A. Minsk. Sun City of dreams, ford. Palfalvi L. Budapest, 2012. (In Hungarian).
4. Klinov A. Minsk. Guide to the City of the Sun. Moscow, 2013.
5. Milosz, Cz. Family Europe, ford. Burdock E. et al. Pozson, 2011. (In Polish).
6. Przybylski, R. Stavrogin, death of the Antichrist. Polish essays on Dostoevsky, compiled. and ford. Palfalvi L. Budapest, 2004. (In Hungarian).
7. Rybicka, E. Geopoetyka (o miescie, przestrzeni I miejscu we wspolczesnych theoriach i praktykach kulturowych // Kulturowa theoria literatury. Glowne poj^cia i problematic, red. M. P. Markowski, R. Nycz. Krakow, 2006. (In Polish).
8. Skorczewski, D. Polska skolonizowana, Polska zorientializowana. Teoria postkolonialna wobec "innej Europy" // Porownania. 2009. № 6. (In Polish)
9. Vay T. The Postmodern in America. Thematic diary. Budapest, 1991. (In Hungarian).
10. Walicki, A. Russian and Polish messianisms. Russia, Catholicism and the Polish case, ford. Maria Palfalvi, 2006. (In Hungarian).
Автор публикации Author of the publication
Палфалви Лайош, хабилитирванныи Lajos Palfalvi, habilitated doctor,
доктор, кафедра польской Chair of Polish Studies, Pâzmâny Péter Филологии, Католический Catholic University, Budapest,
Университет имени Петера Пазманя, Hungary, 1111 Budapest, Bertalan
г. Будапешт, Венгрия, 1111 Budapest, Lajos u. 2. Bertalan Lajos u. 2.
Статья поступила в редакцию 02.11.2021; одобрена после рецензирования 08.11.2021; принята к публикации 14.12.2021.
The article was submitted 02.11.2021; approved after reviewing 08.11.2021; accepted for publication 14.12.2021.
