CC BY
99
УДК 82.091 Б01 10.17238^^998-5320.2017.29.35
А. В. Биякаева,
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
СОВРЕМЕННЫЙ МАГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ: ВАРИАЦИЯ ВИДОВ КОНФЛИКТА И ВОЗМОЖНОСТЬ ЕГО ГЕНЕРАЛИЗАЦИИ. НОВАТОРСТВО «ФЛОРЕНТИЙСКОЙ ЧАРОДЕЙКИ» САЛМАНА РУШДИ И «КУБИНСКИХ СНОВИДЕНИЙ» КРИСТИНЫ ГАРСИА
Статья рассматривает изменения в области конфликта литературы магического реализма. Для автора представляется интересным соблюдающийся в этом жанре баланс новаторства и традиции: свобода от исторической и географической специфики, в транснациональной фазе выражающаяся в разнообразии сталкивающихся сторон, существует в рамках неизменной антитезы унифицирующей реалистической культуры и уникальной магической.
Ключевые слова: магический реализм, конфликт, трайбализм, Салман Рушди, Кристина Гарсиа, натальные узы, экзотизм, европоцентризм.
Введение. С течением времени литературное направление начинает меняться с тем, чтобы не прийти в упадок, довольствуясь лишь потугами эпигонов. Базовые, неопровержимые принципы получают новое, но всё ещё адекватное обрамление - и для этого общего закона истории мировой литературы магический реализм не составляет исключения. Специфика магического реализма претерпела довольно ощутимые, интересные вариации в период создания Г. Г. Маркесом «Ста лет одиночества», популяризации этого романа и, впоследствии, адаптации этого жанра различными, нелатиноамериканскими, национальными литературами. За последние двадцать лет некоторые элементы художественной формы (в первую очередь, отличительные характеристики персонажей, временная организация реалистической части художественной реальности) естественным образом варьировались от текста к тексту, от автора к автору, от языка к языку.
Но, невзирая на новшества, подчёркнуто интенсивная вещественность, фантастический тип сверхъестественного, дуальность художественной реальности, идея и проблематика, принцип классификации системы персонажей и тип конфликта оставались неизменными в каждой новой инкарнации жанра.
В каждом художественном тексте, написанном после 1970-х гг., узнаётся характерная магико-вещественная двухкодовость со скрытым в «племенном» конфликте космополитическим утопизом мира, где человек - единственная и высшая ценность. Большие писатели магического реализма (к примеру, такие как Салман Рушди и Кристина Гарсиа) теперь немногим отличаются от больших писателей магического реализма, работавших прежде; магический реализм, вне зависимости от времён, когда пишутся его тексты, заботится об одних и тех же материях: изначальной магической вещественности мироздания (где, по большому счёту, всё органически возможно), разноцветном меланже человечества, неприятии насилия, угнетения и ненависти.
Постановка проблемы. С проходящими десятилетиями в магическом реализме сохраняется необходимое для успешной жизнедеятельности и сохранения аутентичности этого жанра равновесие новаторства и постоянства. Одной из областей магического реализма, в которой со временем произошло неоспоримое новаторство, является конфликт. Исторически конфликт магического реализма был уровнем художественного текста, испытывавшем на себе наибольшее влияние трайбалистских1 тенденций латиноамериканской фазы в эволюции жанра. В магическом реализме того периода трайбалистские тенденции были выражены в обращении писателей к тому давнему племенному прошлому, которое лежит в основе любой национальной культуры, а также в исторической документальности проблематики, тематики, конфликта, системы персонажей; латиноамериканский магический реализм поднимал экзистенциальные проблемы (человеческого зла, разницы менталитетов и образов жизни разных людей, единства человеческой расы), выстраивал гуманистический пафос и т. п. исключительно через призму архаических культур и натальных уз. Но можем ли мы утверждать, что общежанровый конфликт - несомненно трайбалистский? Мы полагаем, что трайбализм в его точном значении присущ исключительно латиноамериканской фазе; на сегодняшний день магический реализм свободен от оперирования концептом племени в его антропологическом и этнографическом
значениях. Система персонажей более не обязана делиться на соответствующие реально существующим племена, национальности и расы. Сторона конфликта, принадлежащая к сверхъестественной части художественной реальности, является уже не племенем как таковым, но племенем условным -любой группой так называемых «своих», объединённых одним взглядом на мир (и одной идентификацией индивидуума: меньшей, чем человечество, но большей, чем семья).
Замечательно, что параллельно с экстралитературным расширением своей территории (современный магический реализм транснационален) внутрилитературно магический реализм после Маркеса начинает сужать масштаб конфликта. Противостоящие друг другу стороны начинают варьировать свою природу, уменьшая свой объём: от рас и национальностей к меньшим человеческим объединениям - и, аналогично им, территория той пограничной области (лежащей у онтологической границы), где сталкиваются уровни художественной реальности, предстаёт значительно более компактной, чем прежде. Конфликт «Флорентийской чародейки» Рушди по большей части разворачивается в пределах одного-единственного дворца, конфликт «Кубинских сновидений» Гарсиа - в пределах од-ной-единственной семьи.
Возможное преодоление проблемы. На наш взгляд, умножение конкретных версий общежанрового конфликта - верный признак того, что версии сами по себе не имеют особенного значения. Существование множества различных инкарнаций конфликта связано с сюжетной плодовитостью магического реализма; но художественный метод и не должен зависеть от своих сюжетов, а последние должны быть многочисленными. Важно заметить, что разнообразные конфликты магического реализма возможно свести к одной общей формуле, которая будет адекватна и для обобщённого описания латиноамериканских произведений магического реализма середины ХХ века, и для разнонациональных примеров последних двадцати лет. Формула эта представляет собой оппозицию унифицирующего мировоззрения (присущего культуре рациональных скептиков и эмпириков) и уникального мировоззрения (присущего культуре предрасположенных к сверхъестественному). Суть подобного конфликта - угнетение против сопротивления, чья форма может быть как активной, так и пассивной. При этом конфликт магического реализма не есть заурядный конфликт власти и подвластных, но конфликт независимых мировоззрений, представляющих разные уровни художественной реальности.
И конфликт «Флорентийской чародейки» Рушди, и конфликт «Кубинских сновидений» Гарсиа встраиваются в означенную нами модель. Унифицирующая сила в романе Рушди - империя Акбара -стремится поглотить представителя дальних земель, где иметь святого покровителя в городе считается нормой и даже первой необходимостью, а также (что важнее) уничтожить магию его истории, тем самым разрушив самое представление о мире, свойственное для земель чужестранца, - по аналогии, через частное - целое. Унифицирующая сила в романе Гарсиа - кубинские коммунисты, режим Кастро, который криминализирует сантерию как «вредных элементов», тунеядцев, распространяющих предрассудки, опасные для революции своей эфемерностью, и посылает жрицу на военные учения.
Традиционная организация системы персонажей в романах Рушди и Гарсиа уравновешена смелым новаторством в области конфликта. Новаторство Рушди заключается в перемене «слагаемых» (частей художественной реальностей) местами, взаимном обмене их статусами «цивилизованной» и «нецивилизованной» сторон; новаторство Гарсиа - в обесценивании роли натальных уз в процессе дифференциации персонажей.
Конфликт «Флорентийской чародейки» Салмана Рушди - классический конфликт магического реализма, «вывернутый наизнанку». В этом романе Рушди впервые в истории магического реализма отказывается от европоцентризма, радикализируя изначально свойственный этому жанру космополитизм. Традиционно в области миров, из которых состоит дуальная художественная реальность магического реализма, литературоведение полагало маркеры нормальности и экзотики - и их распределение между этими мирами - не только раз навсегда установленными, но и априорными, само собой разумеющимися. Европейский мир считался «нормальным», неевропейский - экзотическим, и эта точка зрения поддерживалась и самими писателями: Карпентьер даже целиком построил на этом своё понимание жанра - но во «Флорентийской чародейке» Рушди впервые отказывается от подобного распределения. Он меняет географическое расположение как цивилизованной, скептической, рационально-эмпирической части мира с её унифицирующей культурой, так и нецивилизованной, суеверной, магической части с её уникальной культурой и переносит обеих, соответственно, с Запада на Восток и с Востока на Запад.
Рушди маркирует восточную, индийскую (а стало быть, экзотическую по европейским меркам) часть художественной реальности своего романа как рациональную, эмпирическую и организованную логически. Государство Акбара является империей в расцвете своих сил, колонизирующей
некоторые всё ещё свободные соседние народы и уже соединившей под деспотией Акбара многие племена; в стране установлена официальная монотеистическая религия (ислам), которая нимало не сосредоточена на осязаемых чудесах и используется в качестве морального кодекса; при дворе процветают науки, искусство, ремёсла, торговля, остроумие. Чудеса считаются априори сомнительными (недоверие к способности чародейки оставаться молодой и прекрасной по меньшей мере половину века: как указывают Гюльбадан, Хамида и Бирбал, в достоверность протяжённости истории Веспуч-чи-Могора слишком трудно поверить), фокусами или совпадениями (дела Веспуччи-Могора при дворе, к примеру, то, как он избёг верной смерти от дикого слона), пустыми выдумками или признаками сумасшествия (случай придуманной Акбаром Джодхи). Магия, политеизм и шаманизм не в чести в Могольской империи. Акбар высмеивает нерешительность Веспуччи-Могора в рекламировании гелиоцентрической системы мира, говоря, что эта теория давно не нова, и Запад, без сомнения, погряз в варварстве, если учение Коперника считается опасным и еретическим. Падшая женщина Мохини-Скелетина обеспечивает тому же Веспуччи-Могору доступ во дворец своим парфюмерным искусством, а не колдовством, и пользуется ради достижения нужного (ошеломляющего, выглядящего почти что волшебным) эффекта не чарами, но химическим трактатом одного из главных учёных мужей императорского двора. Внутренние размышления, которым предаётся Акбар у Рушди, мало чем отличаются от воззрений французских колониалистов Карпентьера в своём откровенном скептицизме: «...колдовство совсем не обязательно осуществляется посредством таинственных снадобий, известных настоек или магических побрякушек. С помощью хорошо подвешенного языка можно добиться не меньшего эффекта» [2]. А Кара-Кёз и Зеркальце, выходцы из Востока, в довольно комической сцене вырывая мандрагору из земли итальянского леса, демонстрируют с детства одержимым волшебными свойствами корня мандрагоры флорентийцам, что та - всего лишь растение семейства пасленовых:
«- Стойте, они сейчас заплачут! - взвизгнул Аго, неловко размахивая руками. - Мы все сейчас оглохнем, или сойдём с ума, или. - Он собирался сказать "умрём", но женщины <...> держали в каждой руке по корню, но никаких воплей никто не услышал.
- Конечно, в больших дозах им можно отравиться, - спокойно сказала Кара-Кёз, - а так он совершенно безвреден» [2].
Напротив, западная, итальянская часть художественной реальности изображена Рушди как предрасположенная к чудесам и магии (что неудивительно, учитывая, что события романа происходят в период Возрождения, когда Италия всё ещё управлялась почти полностью Папой, но при этом популярность колдовства была высока как никогда), где никто не сомневается в достоверности сверхъестественного. Флорентийцы верят в такое устройство Вселенной, при котором у города непременно должен быть святой покровитель, одаряющий чудесами жителей, и пришедшая на смену боттичеллиевской рыжеволосой Симонетте чародейка Кара-Кёз не разочаровывает их: исцеляет слепых, поражает слепотой хулителей, заставляет окружающих ощущать любовь к ближнему. К тому же, не имеющая ничего общего с суевериями рядовых итальянцев римско-католическая церковь, с её искренней охотой на ведьм и чистосердечным доверием к мощам, заметно вносит свою лепту в подтверждение статуса средневековой Италии как магической части художественной реальности романа. Даже тот факт, что церковь управляет страной, не только будучи официальной религией, но и обладая прямой законодательной и военной силой, показывает, что Запад в романе Рушди управляется иррациональным; итальянская доктрина, объясняющая мироздание, - такая же сверхъестественная, как и доктрина гватемальцев в «Урагане» Астуриаса; итальянский режим у Рушди полностью аналогичен режиму Анри Кристофа у Карпентьера, приносившего богам в жертву быков при строительстве столицы-крепости.
Новшество в области конфликта в «Кубинских сновидениях» Кристины Гарсиа заключается в обесценивании кровного родства. Традиционно в делении системы персонажей на «своих» и «чужих» и, как следствие, в организации их конфликта подход магического реализма был трайбалистским и основывался на натальных узах индивидуума: кровная принадлежность персонажа обусловливала его мировоззрение и принадлежность к определённой части этого мира. Во «Флорентийской чародейке» Рушди во внутреннем монологе одного из итальянцев, Никколо Макиа, этот принцип выражен прямо: «Макиа видел в поступке Аргальи преступление против основы основ человечества - против древнейшего принципа верности своему роду. <...> Аргалья пошёл против своих, а ни род, ни племя этого никогда не прощали» [2].
Важность романа Гарсиа для магического реализма заключается в уже упоминавшейся нами выше радикальности её новаторства: несмотря на то, что Маркес первым уменьшил территорию
столкновения двух миров до дома одной семьи, а Изабель Альенде в «Доме духов» обручила беспробудного скептика с сиреной, затем женив его на обладающей магическими способностями девушке, Гарсиа первая нарушает принцип крови. Главные персонажи «Кубинских сновидений» - четыре женщины, представляющие три поколения одной семьи: бабушка Селия дель Пино, её дочери Лурдес и Фелисия и ее внучка Пилар - и двое из них, Селия и Фелисия, заключены в традиционный конфликт магического и ординарного. Фелисия - персонаж, безусловно принадлежащий к уровню сверхъестественного: она стала святой сантерии. Фелисия олицетворяет классический подход к персонажам с ирреальным мировоззрением: она читает знаки, гадает на ракушках, говорит по-зеленому и всячески выражает свою причастность к миру, управляемому божествами, - что весьма раздражает фиделистку Селию.
Несмотря на неравное количество второстепенных участников в конфликте коммунизма и сан-терии (число коммунистического населения не сравнимо с числом поклоняющихся богам йоруба), последняя является достойным соперником первого в состязании за право называться истинным мировоззрением Кубы, и в конфликте уровней художественной реальности сверхъестественный мир получает более чем убедительное представление. Чудеса, происходящие с младшей из дочерей дель Пино, говорят громче любых слов о способности сантерии быть достоверным мировоззрением. «Потом она узнала, что бродила бесцельно по комнате, одержимая Обатала. Жрецы сделали бритвенным лезвием восемь надрезов у неё на языке для того, чтобы бог мог говорить через неё, но Фелисия не смогла передать его слова. Когда Обатала покинул наконец её тело, она открыла глаза и вышла из пустоты» [3].
В конфликте Селии и Фелисии мы находим классический для магического реализма конфликт двух миров, экстраординарного и ординарного, но он лишён обычного расово-национального, племенного, кровного характера (поскольку и раса, и национальность, и кровь у противопоставленных друг другу персонажей одни и те же) и более явно переведён в ментальную плоскость. «Племя» приверженцев сантерии и «племя» коммунистов были сформированы, опираясь на сходство мыслей, на коллективные формулу мироздания и кодекс поведения; так, родные дочери Фелисии, Лус и Милаг-ро, в момент, когда Пилар приглашает всех задать вопрос «И-Цзин», «обмениваются взглядами, которые говорят: "Только не это, ещё одна ненормальная в семье!" - и отказываются спрашивать» [3].
В случае конфликта матери и дочери (коммунизма и сантерии) Гарсиа, кроме уже отвергнутых натальных уз, отказывается также от присущего магическому реализму единству территории и реальности/ирреальности мировоззрения: в одном и том же пространстве Кубы функционируют и коммунизм, и сантерия - институты, объясняющие миропорядок диаметрально противоположными доктринами. Не помышляющая об эмиграции уроженка Кубы, «Фелисия <...> не видит ничего другого, кроме страны, живущей среди лозунгов и агитации, народ которой постоянно находится в ожидании войны. Она презирает воинственные лозунги, кричащие с развешанных повсюду плакатов» [3].
Более того, тот факт, что в романе атеистический коммунизм правит островом, игнорируя феномены сверхъестественного и запрещая любые институты, отвечающие за связь с экстраординарным, а также железная уверенность Селии дель Пино в том, что коммунизм - истинная мирообъяс-няющая теория, отменяет традиционное представление о латиноамериканских странах как о территории, чья априорная мирообъясняющая доктрина носит сверхъестественный характер, - мнение, которое устанавливал сам магический реализм в своей латиноамериканской фазе. Изображая установленный на Кубе коммунизм и, более того, изображая его ординарную природу как нечто естественное с точки зрения доброй половины острова, Гарсиа нарушает обычные трайбалистские предпосылки и постколониальность магического реализма.
Выводы. Таким образом, в истории магического реализма конфликт оказывается областью, пригодной к тому, чтобы вместить в себя самые разнообразные группы персонажей (меньших, чем человечество), не теряя своей мировоззренческо-культурной сути. Подобная вариативность конфликта освобождает магический реализм от обязанности придерживаться исторической и географической специфики и, как следствие, подтверждает способность успешного функционирования вне пределов Карибского бассейна - что, в свою очередь, может послужить аргументом не только в анализе отношений между эволюционными фазами магического реализма, но и в процессе жанровой атрибуции некоторых современных двухкодовых текстов.
Примечание
1 Трайбализм - племенная организация общества, а также «групповое поведение, характеризуемое внутренней замкнутостью и исключительностью, обычно сопровождаемое враждебностью по отношению к другим группам» [1, с. 530].
Библиографический список
1. Хейвуд Э. Политология. - М.: Юнити-Дана, 2005. - 544 с.
2. Рушди С. Флорентийская чародейка [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.e-reading.club/ book.php?book=1003286
3. Гарсиа К. Кубинские сновидения [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://royallib.com/ read/garsiya_ kristina/kubinskie_snovideniya. html#0
A. V. Biyakaeva, PhD student, e-mail: [email protected] Dostoevsky Omsk State University, 55a Prospekt Mira, Omsk, 644077, Russian Federation
CONTEMPORARY MAGICAL REALISM: VARIATIONS OF THE CONFLICT AND THE POSSIBILITY OF ITS GENERALIZATION. INNOVATIVE NATURE OF SALMAN RUSHDIE'S «THE ENCHANTRESS OF FLORENCE» AND CRISTINA
GARCIA'S «DREAMING IN CUBAN»
The article studies the conflict in magical realist fiction. The subject of author's focus is the balance between innovation and tradition; the first being the freedom from historical and geographical characteristics (magical realism's contemporary phase distinguishes itself with varying the types of the clashing parties), and the latter being a consistent frame of the conflict (the struggle between unifying realist culture and unique magical one).
Keywords: magical realism, conflict, tribalism, Salman Rushdie, Cristina Garcia, natal ties, exoticism, eurocentrism.
References
1. Hejvud Е. Politologija . [Political science]. Moscow, Juniti-Dana Publ., 2005. 544 p
2. Rushdi S. Florentijskaja charodejka. [The Florentine Enchantress.] Available at www.e-reading.club/book.php?book=1003286 (Accessed 10.08.2013).
3. Garsia K. Kubinskie snovidenija. [Cuban Dreams.] Available at http://royallib.com/read/ garsiya_kristina/kubinskie_snovideniya.html#0 (Accessed 10.08.2013)
Поступила в редакцию 25.05.2017 © А. В. Биякаева, 2017
Автор статьи: Алина Викторовна Биякаева, аспирант, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, 644077, Омск, пр. Мира, 55а, e-mail: [email protected]
Рецензенты:
В. И. Хомяков, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики и медиалингвистики, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского.
А. Д. Цветкова, кандидат филологических наук, доцент, профессор кафедры русской филологии, Павлодарский государственный университет им. С. Торайгырова, Республика Казахстан.
