CC BY
189Современный Казахстан: социальные и культурные факторы изменений в положении русского языка
Сергей Панарин
Ключевые слова: глобализация, засилье бюрократии, интернационализация индустрии развлечений, Интернет-сайты, «мягкий» авторитаризм, символическая функция языка, социально-территориальные изменения, этническая структура населения, язык как средство интеграции и сегрегации
Язык — не только инструмент коммуникации и передачи информации, включая межпоколенную трансляцию образцов и норм культуры. Он обладает и иными социальными функциями. В частности, с его помощью может осуществляться как горизонтальная межэтническая интеграция, так и вертикальная внутриэтническая сегрегация. Первая ситуация — общеизвестный случай lingua franca. В качестве примера второй можно привести краму — рафинированную санскритизи-рованную версию яванского языка. Она употреблялась при обращении нижестоящих к вышестоящим, то есть служила для фиксации социальных границ1. Можно вспомнить и о средневековой латыни, которая одновременно объединяла всех образованных европейцев и отделяла их от неграмотного крестьянства. Не менее отчётливо функцию внутриэтнической сегрегации в России первой половины XIX века осуществлял французский язык.
В определённых исторических ситуациях резко актуализируется другая функция языка — символическая. Она может служить цели, не связанной с этничностью или национализмом: в послереволюционной России употребление в повседневной речи аббревиатур, латинизмов и канцеляризмов было таким же признаком принадлежности к новой
Сергей Алексеевич Панарин, заведующий отделом стран СНГ Института востоковедения Российской академии наук, главный редактор журнала «Вестник Евразии», Москва.
власти, как и знаменитые комиссарские кожанки. Но гораздо чаще символическая функция языка служит этнокультурным и этнополитичес-ким целям. Правда, в этом случае символическая функция языка актуализируется по-разному — в зависимости от численности, локализации и особенностей положения его носителей. Диаспорой и/или меньшинствами, подвергающимися ассимиляции, родной язык может восприниматься как sine qua поп самого их сохранения в качестве отдельных исторических акторов. У этнополитического большинства внимание к символической функции языка вызвано другими, более разнообразными причинами. (Назову одну, характерную для стран СНГ: правящие элиты и националистическая оппозиция рассчитывают с помощью символической функции языка укрепить свою социальную базу и так обрести лучшие политические условия для реализации выдвигаемых ими проектов национально-государственного строительства.)
Третий вариант — это когда в части ареала живого высокоразвитого языка статус этого языка резко и внезапно снижается. Тогда, как и в случае с диаспорами и меньшинствами, оценки состояния и перспектив языка, отношения к нему власти и титульных идеологов делаются через призму восприятия языка символом идентичности. Специфика здесь в реакции на несоответствие между унаследованным от прошлого высоким историко-культурным таксоном языка и предписанным ему отныне сниженным статусом: его носители видят в этом несоответствии социальную несправедливость и злонамеренное покушение на их идентичность.
Подобную метаморфозу после распада Австро-Венгрии пережили немецкий и венгерский языки в Чехословакии и в присоединённой к Румынии Трансильвании. То же самое произошло с русским языком во всех, кроме России, государствах, образовавшихся на месте бывших союзных республик. Но, пожалуй, нигде на постсоветском пространстве проблемы, порождённые для него этой метаморфозой, не стоят так остро, как в Казахстане.
Я попытаюсь показать положение русского языка в Казахстане — то, что есть сейчас и чего следует ожидать. И фиксация нынешнего состояния языка, и прогнозирование изменений требуют выявления факторов этих изменений. Я сосредоточусь не на политических факторах, о которых уже много писали2, а на социальных и культурных.
I
В 1989 году3 доля титульного населения в Казахстане была самой
низкойвСССР — 39,7 %. Она лишь незначительно превышала удель-
ный вес во всём населении русских (38,1 %) и уступала совокупному удельному весу русских и других нетюркских этнических групп, для которых русский язык был главным средством коммуникации. В городах одни только русские составляли свыше половины населения —
51,3 %. Для 2,3 % казахов русский язык был родным, ещё 60,5 % признали его вторым языком, и для значительной части этих 60 процентов, прежде всего для казахов-горожан, русский был наделе языком первым, а то и единственным. В пользу этого говорит тот факт, что в 1989 году детей, обучавшихся в русскоязычных школах, было в 2,2 раза больше, чем учеников казахоязычных школ (соответственно
2 021 596 и 923 990 человек4). Столь значительное превышение могло образоваться только потому, что многие казахские дети учились в русских школах. Показательно и то, что в 1988 году Казахская ССР уступала только Белоруссии по доле книг и журналов на русском языке, затребованных читателями в библиотеках: 78 и 88 % соответственно5. В особенности сильными позиции русского языка были тогда на севере и востоке республики, где русских и русскоязычных во всём населении было от 69,6 % в Кокчетавской области до 80,5 % в Северо-Казахстанской6.
В 1999 году в Казахстане была проведена первая национальная перепись населения. Она зафиксировала следующие изменения7. Доля казахов во всём населении поднялась до 53,4 %, доля русских снизилась до 30,0 %, а суммарный удельный вес русских и наиболее русифицированных меньшинств — до 40,2 %. Увеличилась доля казахов в городском населении — 45,1 %, тот же показатель для русских сократился до 41,1 %. Если в 1989 году доля этнических русских в северных областях составляла 45,7 % населения, а в восточных — 51,7, то за десять лет она сократилась до 43,1 % в первом регионе и до 48,5 % — во втором. Доля же казахов выросла на севере с 24,6 до 34,1 %, на востоке — с 38,9 до 48,5 %. А спустя восемь лет, на 1 января 2007 года, казахи, поданным Национального комитета по статистике, составляли во всём населении РК уже 59,1 %, в то время как удельный вес русскоязычных упал до 33,7 %, а собственно русских —до 25,6 %8.
Нельзя не признать эти сдвиги потенциально неблагоприятными для русского языка. То же можно сказать и о языковой политике молодого государства. Уже в 1989 году казахский язык был объявлен государственным, русский же получил лишь утешительный приз — статус языка межнационального общения9. В принятом в 1997 году и до сих пор действующем «Законе о языках в Республике Казахстан»10 нет каких-либо ограничений на использование русского языка в сфере текущего регулирования11. Зато в сфере целеполагания Закон под-
чёркивает приоритетное положение казахского языка и декларирует поэтапный перевод на него всего делопроизводства (ст. 23). Казахский язык наделён статусом государственного языка, чётко очерченным в законе и специально (ст. 4), и по контексту употребления. У русского языка — статус официального, однако он никак не определён в тексте. Это различие усугубляется другим: пределы и случаи употребления казахского языка определяются в законе нормативным образом; определение же пределов и случаев употребления русского языка в ст. 9, 13, 14, 16 оставлено на усмотрение («при необходимости») местного начальства. В действительности в таком централизованном государстве, каким является Казахстан, всё, что связано с языком, решается в Астане, а отсылка на право местной инициативы по этому вопросу — не более чем отговорка, позволяющая обелить языковую политику перед лицом критиков. В последние годы в Казахстане ускоряются перевод делопроизводства и обучения на казахский язык, лично президентом поднят вопрос о замене кириллицы латиницей12. Русскоязычными это воспринимается как новый этап наступления на русский язык13.
Вместе с тем языковые практики некоторых стран14 позволяют предположить, что изменения в статусе, потенциально ухудшающие положение языка, не обязательно на деле приводят к утрате им исторически завоеванных позиций. Возможны четыре варианта «ответа» русского языка, которые я определяю в военных терминах. Вариант первый — «поражение»: полная замена русского по всему фронту коммуникационных задач. Вариант второй — «ничья»: полное сохранение русским языком всех позиций, кроме формального статуса. Вариант третий — «отступление»: теряя в одних областях, русский сохраняет свою значимость в других. И четвёртый — «передислокация и наступление», когда при ослаблении позиций в одних областях, русский завоевывает новые, прежде ему не принадлежавшие позиции в других или, как минимум, захватывает плацдармы, с которых в будущем могло бы осуществиться такое завоевание. С первым вариантом в перспективе связаны маргинализация аудитории и деградация языка, со вторым — воспроизводство аудитории и языка фактически в неизменных параметрах, с третьим — сужение аудитории, функциональное, а, возможно, и стилистическое обеднение языка, с четвёртым — смена аудитории и стилей.
Первый и второй варианты можно смело исключить как не соответствующие реальности современного Казахстана. Но и любой из двух оставшихся вариантов вряд ли может быть выявлен в чистом виде. Значит, надо установить, какая тенденция доминирует — к «отступ-
лению» или к «передислокации с наступлением», и может ли она быть переломлена при данном соотношении долговременных по воздействию факторов?
II
В нашем распоряжении имеются примерно сопоставимые показатели ситуации в языковой области, позволяющие, хотя и не в полной мере, проследить динамику происходивших и происходящих здесь изменений. В 1996 году Комиссия по вопросам языка определила свободное владение казахским языком как умение читать, писать и бегло говорить на нём. Тогда этому критерию отвечала языковая компетенция 74,7 % казахов15. Правда, при этом 45,8 % казахских детей в семьях, обследованных в том же году социологами Информационно-аналитического центра при казахстанском парламенте, разговаривали в семье только на русском языке, а из опрошенных родителей-казахов 57,4 % когда-то сами ходили в русскую школу и
66.4 % из них отдали в неё своих детей16. Результаты двух более поздних опросов, проведённых Институтом сравнительных социальных исследований (ЦеССИ — Казахстан) по единой методике (выборка — 1500 респондентов), таковы17: в 2000 году 40,9 % всех вообще опрошенных разговаривали с членами своих семей на казахском, 54,7 % — на русском языке, а среди казахов свободно владели казахским языком 64,9 %; в 2004 году 41,0 % всех участвовавших в опросе заявили, что они разговаривают в семье преимущественно по-казахски,
51.4 % — что в семье они чаще говорят по-русски, а на свободное владение казахским языком претендовали 71,3% респондентов-казахов.
В 1995/96 учебном году численность учеников русских школ всё ещё превышала численность учеников школ казахских — почти в 1,2 раза (1 585 и 1 358 тыс. соответственно)18, русский был языком обучения примерно М учащихся средних специальных учебных заведений, а в вузах — 69,1 % студентов19. Через 10 лет в школах на казахском обучались в полтора раза больше учеников, чем на русском (1 572 и 1 041 тыс.), среднее профессиональное образование получали на русском 54,2 % учащихся этой категории, а в вузах студентов с обучением на русском было 56,5 %20.
По оценкам середины 1990-х годов, делопроизводство в масштабах страны на 60 % велось на русском языке21. В следующем десятилетии в ходе опросов ЦеССИ выяснилось, что по месту работы респондентов оно наполовину оставалось русскоязычным, и за четыре
года, прошедшие между двумя опросами, продвижение казахского языка в этой области было незначительным22. В мае 2006 года государственный секретарь Оралбай Абдыкаримов признал, что даже в таких областях с преимущественно казахским населением, как Аты-рауская, Жамбылская и Кызылординская, где делопроизводство считается полностью переведенным на государственный язык, реально на нём ведётся лишь около половины документооборота23.
Как видим, наиболее заметные сдвиги фиксируются в сфере языка обучения: в средней школе русский язык отступил на второе место, а в средних специальных и высших учебных заведениях его преобладание выглядит уже не столь убедительным, как на начальном этапе казахизации образования. С другой стороны, удельный вес казахов, свободно владеющих казахским языком, сократился, а в такой важнейшей, можно сказать, символической, области функционирования государственного языка, как делопроизводство, русский, несмотря на директивы властей и инвективы казахских националистов, упорно сохраняет свои позиции. Добавим к этому ещё два штриха. Во-первых, в 2002 году на рабочих местах по-прежнему преобладал русский язык — на нём разговаривали с коллегами 81,6 % респонден-тов-неказахов, и даже среди казахов им пользовалось несколько больше работающих, чем казахским (47,4 и 45,6 % соответственно). Во-вторых, в 2005/06 учебном году 362 тыс. детей с русским языком обучения были детьми казахов; это почти 20 % от общей численности школьников-казахов и 34,8 % — от всего контингента учащихся русских школ24.
Какова результирующая этих противоречивых изменений и какая судьба в свете их ожидает русский язык в Казахстане? Как я уже говорил, чтобы ответить на эти вопросы, надо выделить факторы изменений. Но прежде надо отметить, что динамику этнолингвистических предпочтений сильно искажают, во-первых, давление чиновников и казахских националистов, во-вторых, сдвиги в этнической структуре населения.
Косвенным свидетельством искажений первого рода являются возвратные колебания численности казахов, свободно владеющих своим языком: то их больше, то меньше. Видимо, как только власть и националистическое казахское лобби активизируются, численность эта вырастает, а стоит кампании по казахизации поутихнуть — и количество казахов, заявляющих себя искушёнными в родном языке, падает. В действительности ихдоля вряд ли ощутимо меняется, такчто Мухтар Шаха-нов и его сторонники скорее всего правы, когда кричат о двух миллионах казахов-манкуртов25, что даёт нам знакомые ещё по началу 1990-х годов
цифры: примерно 70 % казахов, свободно владеющих языком, и примерно 30 % владеющих им плохо или вообще никак. Что касается искажений второго рода, то доля русскоговорящих может сокращаться как из-за перехода какой-то части их на казахский язык, так и из-за уменьшения их общей численности. А образовательная статистика отражает не только подвижки в удельном весе разных этнических групп во всём населении, но ещё и различия в их возрастной структуре. Мало того что и абсолютная численность, и процент русских и русскоязычных в РК с1996по2006 год уменьшались (чему, кстати, языковая каза-хизация немало поспособствовала), — вдобавок к этому, как справедливо было замечено26, миграция вымывала из их состава прежде всего людей в детородном возрасте. В результате преимущество по числу детей школьного возраста более молодого и многодетного казахского населения с каждым годом увеличивалось. Иначе говоря, изменения в соотношении между языками образования были результатом не только плановой государственной политики поддержки казахского языка, но и стихийных миграционных процессов. В пользу этого вывода говорят данные о положении русского языка там, где он менее подвержен давлению извне: в 2005/06 учебном году из 123 частных школ около 90 % составляли школы с обучением на русском языке — при том, что 70 % учившихся в них детей были казахами!27
III
Среди социальных и культурных факторов, определяющих положение русского языка, прежде всего должна быть названа сама этническая структура населения. В том виде, в каком она сложилась к моменту обретения Казахстаном независимости, она существенным образом повлияла на формулировки Закона о языках и на темпы достижения заявленных в нём целей. Законодатель, каковым в конечной инстанции всегда выступал Президент, учитывал раскол казахстанского общества по признаку языковых ориентаций — и намеренно избегал точных, однозначных определений статуса русского языка28. Как следствие, положение русского языка осталось двусмысленным: с одной стороны, он вроде бы и защищён законом, с другой — защита эта настолько декларативна, что нарушения чиновниками языковых прав носителей русского языка практически невозможно пресечь в судебном порядке29. Вместе с тем следует признать, что такая двусмысленность до последнего времени отчасти и защищала русский язык от «неистовых ревнителей»30 казахского.
Но поскольку этническая структура меняется в пользу казахов, её значение как фактора, побуждавшего проводить осторожную языковую политику, падает — о чём, собственно, и свидетельствует ужесточение давления на русский язык со стороны чиновников и националистов. Да и по отношению к предшествующему периоду языковой политики амортизирующую роль этого фактора не стоит преувеличивать. Правящий режим в Казахстане — яркий образец «мягкого» авторитаризма31, и это означает, что во всех сферах управления господствует принцип: на словах одно, на деле — другое, лучшее же действие в любой области, кроме удержания власти, — бездействие. То есть можно сказать, что засилье бюрократии — ещё один фактор постоянного воздействия на положение русского языка, не менее двусмысленный по своему значению, чем законодательное определение этого положения.
При оценках настоящего и в особенности будущего положения русского языка невозможно игнорировать воздействие на казахстанское общество процессов глобализации, интернационализации экономической жизни в целом и индустрии развлечений в частности. Правда, по-настоящему глубоко они пока захватили в Казахстане лишь несколько плацдармов — Астану, Алматы, нефтедобывающие районы. В особенности они выражены в южной столице, где сильнее всего ощущается эффект trickle clown: сюда стекаются нефтяные деньги и значительная часть сельско-городских мигрантов, здесь быстрыми темпами развивается сектор услуг, растут престижное и показное потребление, превратившие город в столицу развлечений всей Центральной Азии. И здесь же формируется зародышевое пространство интенсивной англоязычной коммуникации. Вопрос в том, показывает ли нам Алматы будущий облик всего Казахстана или же она вкупе с несколькими другими «продвинутыми» городами так и останется анклавом глобализма. Вопрос принципиальный, так как от ответа на него во многом зависит и языковой выбор молодёжи Казахстана. Пока её часть, сконцентрированная в анклаве, в тех видах деятельности и формах досуга, предпочтение которым связывают с воздействием глобализации, распространяющим по миру единые или близкие образцы массовой культуры, креативной занятости32 и отклоняющегося поведения, на всех этих направлениях предпочитает пользоваться русским языком, а не английским и уж тем более не казахским. Русский язык, таким образом, не только сохраняет за собой аудиторию будущего, но и мало-помалу осваивает новые функции.
Приведу два доказательства этого тезиса. Первое — из области современных коммуникаций. В 2005 году Агентство РК по статистике
провело обследование пользователей сети Интернет в 12 тыс. домашних хозяйств. Согласно его результатам33, удельный вес таких пользователей в Казахстане был низким — около 4 %. Информационное пространство привлекало в основном людей в возрасте от 18 до 30 лет и моложе — 70,4 % регулярных пользователей. Наиболее востребованными из возможностей, предоставляемых глобальной сетью, были электронная почта, включая личную Интернет-страницу (35,6 % пользователей), форумы и тематические конференции (19,1 %), сетевые игры (13,9 %), поисковые службы (13,3 %) и электронные журналы (6,9 %). Языковые предпочтения при выборе сайтов разделялись так: 82,8 % предпочитали казахстанские сайты на русском языке, 11,3 % — зарубежные сайты на русском языке, 4,5 % — казахстанские сайты на казахском языке, 1,1 % — сделанные в Казахстане сайты на английском языке и 0,3 % — зарубежные англоязычные сайты. Другими словами, в том, пока небольшом сегменте населения РК, который образовывали потребители передовых коммуникационных технологий, русский язык доминировал, тогда как доля пользователей, предпочитавших коммуникацию на казахском языке, была ничтожной.
Вторым доказательством служит хит-парад казахстанских исполнителей поп-музыки и хип-хопа на популярном казахстанском музыкальном портале34. 8 ноября 2007 года были сначала просмотрены названия композиций, чьи саундтреки заняли по частоте скачиваний места со второго35 по двадцатое. Всего в суммарной фонотеке выявленных таким образом 19 исполнителей оказалось 135 композиций, из них на английском языке — 11 (8,1 %), на казахском — 9 (6,7 %), на русском — 115 (85,2 %). В двадцатку лидеров вошли и четыре исполнителя, принадлежность которых к этническим казахам не вызывает сомнений; примечательно, однако, что двое из них пели только на русском, а в репертуаре остальных казахские тексты заняли весьма скромное место. В 2009 году, при подготовке доклада к публикации, я решил сделать контрольный revisit на тот же сайт, чтобы посмотреть, не произошли ли в этой области радикальные изменения. По состоянию хит-парада хип-хопа и поп-музыки на 16 марта обрисовалась следующая картина36: первые 20 мест по популярности заняли композиции 12 исполнителей; в суммарной фонотеке этих двенадцати числилось 115 композиций; из них 92 (80 %) были на русском языке, 4(3,5 %) — на английском и 19(16,5 %) —на казахском. Таким образом, по сравнению с ноябрём 2007 года популярность композиций на русском языке, чуть-чуть снизившись, осталась всё равно подавляющей, на английском — упала вдвое, а на казахском — увеличилась в 2,5 раза. Следует, однако, иметь в виду одно существенное
обстоятельство, во многом обесценивающее такой видимый успех казахского языка: если в хит-параде 2007 года в первой двадцатке было только четыре исполнителя, которых можно было с уверенностью отождествить с этническими казахами, остальные же были, образно говоря, «лицами славянской национальности» либо смешанного происхождения, то полтора года спустя всё оказалось наоборот — полное преобладание казахов среди лидеров хит-парада и всего лишь два бесспорных русских исполнителя. Получается, что мы имеем дело не столько с прорывом в хит-парадах казахского языка, сколько — пев-цов-казахов. Но при этом почти все они большинство своих композиций исполняли всё равно на русском!
Таким образом, и здесь, в сфере «молодёжного досуга» русский язык главенствует, казахский же не только далеко отстаёт по востребованности от своего основного соперника, но и ощущает некоторую конкуренцию со стороны английского. Вопрос, почему так происходит, фактически выводит нас на ёще один и, на мой взгляд, важнейший культурный фактор — на состояние казахского языка. И главное при оценке его состояния должно заключаться вовсе не в том, каким статусом он формально наделён и сколько казахов или неказахов им свободно владеют, а в его объективной способности заместить русский во всех основных коммуникативных функциях. Но именно эта способность современного казахского языка пессимистически оценивается критически мыслящими казахами.
Казахский язык отвечает лишь одному из семи основных требований, предъявляемых к литературному языку: обладает и устной (фольклорной), и письменной традицией. В то же время это язык недостаточно обработанный, грамматические правила в нём «в основном неустойчивы, двойственны, иногда противоречивы», то есть плохо обстоит дело с его нормированностью. Не отличается он и стабильностью, так как «многие лексические единицы... применяются или одновременно в нескольких значениях или несколько лексических единиц применяются в одном значении», из-за чего лексика «подвержена грубому искажению как по смыслу, так и по форме». В целом «казахский язык не универсален, вследствие чего и не функционален», не готов для применения в таких сферах общественной жизни, как «парламент или правительство, в управлении производством» и «к универсальному применению на международном уровне, в производственной технологии, законотворчестве. Он никогда не функционировал в названных сферах. В советскую эпоху казахский язык применялся только в десяти из пятидесяти сфер общественной жизни, и это носило не полнокровный, а частичный
характер. В таком состоянии остаётся он и поныне». Соответственно это язык, у которого, несмотря на его официальный статус, «не осуществлена обязательность для всех членов общества», но винить за это надо не русскоязычных, а сам язык и казахских учёных-фи-лологов37.
И всё же решающее значение, на мой взгляд, имеет и будет иметь социально-территориальный фактор: движение русских и русскоязычных за пределы Казахстана, казахов — из сельской местности в города.
За годы независимости Казахстан покинули свыше 2 млн русских и русскоязычных, большинство из которых были горожанами. Параллельно только до 1999 года в города на постоянное жительство переселились из аулов, по самым осторожным оценкам, около 700 тыс. казахов38; к 2007 году численность казахов, перешедших жить в города, почти наверняка удвоилась. Социологические опросы середины 1990-х годов, когда волна эмиграции поднялась на максимальную высоту, показали, что не последнее место в мотивах выезда занимал дискомфорт от изменений в среде обитания, вызванных наплывом в города сельских казахов39. Его следствием были вторжение в устоявшуюся городскую среду, казалось бы, изжитых ею архаичных нормативов поведения, сужение уличного пространства безопасности для горожан-старожилов в целом и особенно для мо-лодыхженщин, общая маскулинизация городской жизни, её «огрубление», рост в ней элементов насилия и антисанитарии40 — короче, всё то, что в 1970— 1980-е годы применительно к развивающимся странам Азии и Африки определялось понятием «рурализация»41.
В число этих изменений входило и вторжение в русскоязычное пространство языка аула — неотработанного и ненормированного казахского языка. Для русских и русскоязычных оно было дополнительным выталкивающим фактором. Но куда более важно, что наплыв сельских казахов вызывал отторжение и у значительной части городских казахов. Дело тут не столько в их русифицированности, сколько в урбанизированности. Со своей стороны, казахи-горожане вызывали у мигрантов из аула более сильное раздражение, чем русские. Неприязненное отношение к русскому как к Другому могло смягчаться самой его инаковостью: она была ожидаемой, предписанной и потому как бы извиняла русского за то, что он не соответствует вынесенной из аула культурной норме. Городские казахи — совсем другое дело: будучи казахами, чётко выделяемыми чисто по внешности, они в восприятии сельских должны были быть Своими — а оказывались Другими, и эта их «измена» могла провоцировать более жёсткое, непримиримое отношение к ним, чем к русским.
В действительности эта схема взаимоотношений между разными этническим сегментами городского населения и его пополнением из сельской местности реализовывалась во множестве конкретных жизненных ситуаций. Взятые в целом, они смягчали остроту взаимного неприятия. Они вообще могли бы способствовать ускоренной адаптации мигрантов в городскую среду, культурно отчасти им чуждую из-за её «русской» окраски, если бы не вмешались два актора. Это были, с одной стороны, власть с её политикой языковой казахизации и коренизации всей непроизводственной сферы, с другой — традиционная (в грамшианском понимании этого термина42) казахская интеллигенция, периодически нападающая на «засилье» русского языка и на «предателей»-казахов, это засилье якобы обеспечивающих.
IV
Как можно резюмировать всё сказанное выше? Представляется, что в настоящее время положение в Казахстане русского языка — в отличие, как это на первый взгляд ни парадоксально, от положения его носителей-эпонимов — остаётся довольно прочным. Более того, есть основания утверждать, что преобладающей тенденцией является изменение его положения по четвёртому из выделенных мной вариантов— варианту передислокации и частичного наступления. Точнее, видимо, следует сформулировать так: на части языкового пространства Казахстана — и именно на той части, которую можно отождествить с пространством, наиболее модернизированным и глобилизирующимся, русский язык не просто выдерживает конкуренцию со стороны языков государственного (казахского) и мирового (английского), но и завоёвывает аудиторию, гарантирующую ему будущее; на другой же части, периферийной, провинциальной, экономически депрессивной, скорее преобладает третий вариант — вариант частичного отступления русского языка от исторически завоёванных позиций.
При этом, однако, ни тот, ни другой вариант не может считаться окончательным, необратимым. Нельзя исключать, что при условии резкого повышения коммуникационной эффективности казахского языка он начнёт реально, а не официально теснить русский в модернизированном центре языкового пространства. Равным образом, вполне можно ожидать, что по меньшей мере на севере и востоке Казахстана кампания казахизации окажется по преимуществу формальной, и в этой части языковой периферии возобладает свойственная сей-
час центру тенденция изменений по четвёртому варианту. Но вот что, по моему мнению, точно не изменится ни сейчас, ни в будущем, так это субъекты изменений. Судьба русского языка в Казахстане уже сейчас зависит и будет и далее зависеть не от самих русских и русифицированных этнических меньшинств (и, добавлю, не от политики России в этом вопросе), а от того, как будет складываться баланс сил во взаимодействии трёх чисто казахских акторов: правящей элиты, традиционной казахской интеллигенции и урбанизированных русскоязычных казахов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Peacock J.L. Indonesia: An Anthropological Perspective. Pacific Palisades (C-al.), Goodyear Publishing Company, 1973. P. 42.
2 См., например: Абдыгалиев Б. Языковая политика в Казахстане: состояние и перспективы // Саясат, 1996, № 5. С. 31—38; Fierman W. Language and Identity in Kazakhstan. Formulations in Policy Documents 1987—1997 // Communist and Post-C-om-munist Studies, 1998. Vol. 31, No. 2. P. 171 — 186; Landau /., Kellner-Heineke B. Politics of Language in the ex-Soviet Muslim States: Azerbayjan, Uzbekistan, Kazakhstan, Kyrgyzstan, Turkmenistan and Tajikistan. London, Hurst and Company, 2001.
3 Здесь и далее все относящиеся к 1989 году цифры подсчитаны по результатам прошедшей в этом году последней Всесоюзной переписи населения, первоначально опубликованным в еженедельнике «Союз» (1990, № 32).
4 Khazanov A.M. After the USSR. Ethnicity, Nationalism, and Politics in the Commonwealth of Independent States. Madison — London, The Univ. of Wisconsin Press, 1996. P. 159.
5 Landau /., Kellner-Heineke B. Politics of Language in the ex-Soviet Muslim States... P. 60.
6 Панарин С. Русскоязычные у внешних границ России: вызовы и ответы (на примере Казахстана) // Диаспоры, 1999, № 2—3. С. 145—146.
7 Здесь и далее по: Предварительные итоги переписи населения 1999 года по городам, областям и районам Республики Казахстан. Алматы, 1999; Алексеенко А. О некоторых итогах переписи населения Казахстана // Демоскоп Weekly. Электронная версия бюллетеня «Население и общество». № 57—58, 4—17 марта 2002 года. Доступно на: http://www.demoscope.ru/weekly/2002/057/analit04.php. Последнее посещение 3 ноября 2007 года.
8 Махмудов М. 1 июля государственному статусу казахского языка исполняется
17 лет. Доступно на: http://www.zakon.kz/our/news.asp?id=30109150. Последнее посещение 5 ноября 2007 года.
9 Holm-Hansen, Jem. Political Integration in Kazakhstan // Nation-Building and Ethnic Integration in Post-Soviet Societies, An Investigation of Latvia and Kazakhstan. Ed. by PM Kolsto, Boulder (Colo) & Oxford (UK), Westview Press. P. 178.
10 Текст Закона см.: Казахстанская правда, 1997, 15 июля.
11 Еесли не считать ст. 21, где указывается, что тексты печатей и штампов государственных органов выполняются только на казахском языке.
12 Об этом свидетельствуют дополнения в Государственную программу функционирования развития языков на 2001 — 2010 годы, внесённые Назарбаевым 30 мая 2006 года, и его выступление на XII сессии Ассамблеи народов Казахстана в октябре того же года. См.: Вдовина Н.В. Русский язык в Казахстане: обзор ситуации (рукопись). [Б.м., б .г.]. С. 2—4.
13 См., например, на сайте russians.kz. заметку Игоря Курбатова «Попытки ликвидации официального статуса русского языка в Казахстане, или резервация для русских (26 февраля 2007 года), а также оценку, сделанную там же 16 июня 2007 года главой РСД «Лад» Иваном Климашенко.
14 Видимо, самый яркий пример даёт постколониальная Индия. После завоевания независимости английский язык должен был лишиться в ней своих позиций; предполагалось, что со временем его заменит хинди. В действительности он как был, так и остался языком дипломатии, науки, общенациональных СМИ и межнационального общения, и число говорящих и пишущих на нём граждан Индии не сокращается, а растёт.
15 Олкотт М.Б. Казахстан: непройденный путь / Московский Центр Карнеги. Москва—Вашингтон, Гэндальф, 2003. С. 209.
16 Hohn-Hansen J. Op. cit. P. 185—186.
17 Шаукенова З.К. Языковая ситуация в Казахстане. Доступно на: http:// www.cessi.su/index.pyp?id=169. Последнее посещение 6 ноября 2007 года.
18 Landau /., KeUner-Heineke В. Op. cit. P. 182.
19 Hohn-Hansen J. Op. cit. P. 186—187.
20 Вдовина Н.В. Указ. соч. С. 9, 12, 13.
21 Hohn-Hansen J. Op. cit. P. 180.
22 Шаукенова З.К. Указ. соч.
23 Не заболтать быязык... // Время, 2006. № 21.
24 См: Вдовина Н.В. Русский язык в Казахстане. Обзор ситуации. Доступно на: http://www.eurasiaiihome.org/xml/t/expert.xmr?lang=ru&nic=expert&pid=1727. Последнее посещение 16 марта 2009 года.
25 См., например, заявление общественного движения «Мемлекетиктиг» («Государственный язык») от 17 июня 2005 года. Доступно на: http://www.zakon.kz/our/news/ news.asp?id=40544. Последнее посещение 5 ноября 2007 года.
26 Ларюэль М., Пейруз С. «Русский вопрос» в независимом Казахстане: история, политика, идентичность. М., Наталис, 2007. С. 68.
27 Вдовина Н.В. Указ. соч.
28 К этому выводу пришли несколько исследователей, но пальма первенства принадлежит, по-видимому, Фиерману. См.: Fiennan W. Op. cit.
29 Вот один из недавних случаев, информация о котором была любезно предоставлена мне А.Ю. Докучаевой: 20 декабря 2006 года председатель «Лада» И.С. Климо-шенко обратился к прокурору города Кокшетау с требованием принять меры по фактам ущемления прав русскоязычных, которым в местных учреждениях отказывались отвечать на их запросы на русском языке. Несмотря на то, что по этому вопросу было специальное Постановление Конституционного Совета от 8 мая 1997 года за № 10/2, определившее, что в госорганизациях и органах местного самоуправления казахский и русский языки должны употребляться в равной степени, прокурор не нашёл в действиях чиновников какого-либо ущемления прав граждан.
30 Метафора заимствована из названия известной работы о РАППе. См.: Шеи/у-ков С. Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов. Изд. 2-е. М., Худож. лит-ра, 1984.
31 Более подробную характеристику, раскрывающую смысл «мягкого» авторитаризма Назарбаева, см. в: Панарин С. Политическое развитие государств Центральной Азии в свете географии и истории региона // Вестник Евразии, 2000. № 1 (8). С. 90-ЮЗ; он же. Россия и Центральная Азия: взаимодополнительность и свободное движение населения // Pro et Contra, 2000. Т. 5, № 3. С. 135.
32 В том её понимании, которое было предложено Ричардом Флоридой. См.: Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. М., Классика, 2007.
33 Шокаманов Ю. Информационные и коммуникационные технологии в Казахстане. Доступно на: http://stat.kz/index.php?lang=rus&uin=1171952757&chapter= 1171222460&l=ru. Последнее посещение 9 ноября 2007 года.
34 См.: http://www.kzmz.region.kz/top_40, 08.11.2007. Последнее посещение
8 ноября 2007 года.
35 Композиции группы, занявшей первое место, выпали, так как данные о них были заблокированными.
36 http://kzmz.region.kz/top_40, 16.03.2009. Последнее посещение 16 марта 2009 года.
37 Жукешеев К. Казахский язык — язык аграрного уклада хозяйствования // Доступно на: http://www.russians.kz/2007/09/18/kazakhskijjjazyk____jazyk_agrarnogo_
uklada_kliozjajjstvovanija.html. См. также: Муканов Г. Некоторые соображения по поводу вопросов Интернет-газеты «Навигатор». Доступно на: http://www.zonakz.net/ articles/13473.
38 См.: Панарин С. Казахстан: города и урбанизация в межпереписной период (1989-1999) // Вестник Евразии, 2005. № 3 (29). С. 65.
39 См., например: Этнополитический мониторинг в Казахстане. Вып. 1—3. Алматы: АРКОР, 1996.
40 См.: Nazpaiy J. Post-Soviet Chaos: Violence and Dispossession in Kazakhstan. London and Sterling (Virg.), Pluto Press, 2002.
41 См., например: Город в формационном развитии стран Востока / Отв. ред. НА. Симония. М., Гл. ред. восточ. лит-ры, 1990. Ч. III.
42 Грамши А. Формирование интеллигенции // Тюремные тетради. Ч. I. М., Изд-во политич. лит-ры, 1991. С. 334.
