CC BY
61
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2009. № 1
ТЕКСТ
М. Оукшотт
СОВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ПОЛИТИЧЕСКОМ
ГОСПОДСТВЕ
Данная работа британского политического философа Майкла Оукшотта (1901—1990) посвящена анализу понятия "политическое господство" и ин-туиций понимания, лежащих в основе различных интерпретаций данного понятия. Эта небольшая статья, написанная предположительно в 1959 г., служит иллюстрацией практической эффективности оукшоттианской методологии исследования политической реальности. Размышление о выщеленном мире человеческого опыта сопрягается у М. Оукшотта с постоянным поиском оснований конкурирующих моделей и альтернативных представлений, с исследованием контекстов и обнажением собственный предпосылок. Подход М. Оукшотта к анализу политической реальности не только был новаторским для своего времени, но и на сегодняшний день остается актуальным и применимым. Данная работа в переводе на русский язык публикуется впервые.
Ключевые слова: моделирование политической реальности, управление, национализм, демократия, суверенитет, государственная власть, методология политической науки, политическая философия.
"Current Ideas About Government", an article by the British political philosopher Michael Oakeshott (1901—1990), analyses the concepts of "government" and "the power of state" by looking through a variety of interpretations to survey basic intuitions of understanding inside them. This small article, presumably written in 1959, illustrates the practical efficiency of Oakeshott's methodology applied to the research of political reality. His reflection upon modal worlds of human experience is combined with immediate deconstruction of competitive ideas and own models, contewtual research and revealing the author's premises. Oakeshot-tian approach to analysing political reality was innovative for the political science and philosophy of his time, and it still remains attractive and applicable nowadays. This is the first publication of the article in Russian.
Key words: modelling of political reality, government, nationalism, democracy, sovereignty, power of state, methodology of political science, philosophy of politics.
Управление — привыиная нам деятельность; быггь управляемыми — привыиныш нам опыт. Но, как это бывает с большинством привы-чныгх вещей, наше представление о том, что значит управлять и быть управляемым, составлено из пестрого собрания идей, плохо согласованный: друг с другом. Эти идеи формируются из туманных отражений наших собственных размышлений и полузабытой памяти об опыте предков. Представление об управлении составлено из нечет-
ких образов, надежд и ожиданий, обладающих властью над нами, причем властью тем более жесткой, чем меньше мы знаем о ее происхождении. Другими словами, мы таскаем с собой тяжелый мешок, наполненный образами и собранный не своими руками; время от времени, по мере необходимости, мы извлекаем из него какой-нибудь предмет умственной одежды — воротничок, галстук или пару ботинок — и напяливаем его на себя, но не потому, что он нам подходит или "хорошо сидит", а оттого лишь, что он попался под руку, когда мы перетряхивали наши интеллектуальные сбережения.
Сегодня, этим вечером, я не буду рассуждать о том, что было бы, если бы мы избавились разом от этого мешка и попробовали подобрать себе новый наряд. Я не предлагаю также расправиться с самим мешком, высыпав его содержимое на пол и отпуская едкие замечания по поводу облика и качества разбросанных вещей. Пусть даже старый наряд наводит на нас скуку или кажется подозрительным: такого места, где мы могли бы приобрести другой, абсолютно новый, попросту нет. И хотя это довольно занимательное занятие — частично обновить гардероб, расставшись с кое-чем из старого тряпья, — едва ли оно принесет большую пользу. Поэтому я предлагаю с осторожностью (и нежностью, ведь, по сути, больше у нас ничего нет) вытащить из мешка то, что в нем находится, и немного поразмышлять о самых важных из обнаруженных идей. Иначе говоря, я призываю вас подумать о сложном образе, который приходит нам в голову, когда мы пытаемся представить, что значит управлять и быть управляемым. Я не стремлюсь убедить вас, что его следует заменить чем-то лучшим. Я лишь хочу показать, что сам образ станет более удобным в применении и интересным, если мы как следует разберемся, что он из себя представляет. [...]
Поверьте, я ни в малейшей степени не призываю вас взглянуть на все это свысока. Я буду рассуждать о политическом господстве, обращаясь к тем странным образам, надеждам и ожиданиям, которые обнаруживаю в собственной голове, и имею основания предполагать, что они водятся и в вашем сознании ничуть не в меньшей степени. [... ]
Все мы имеем представление о том, каковы источники политического господства и откуда берется присущий ему авторитет. Например, мы часто думаем, что система политической власти в государстве должна представлять собой правление его граждан. [...] Это убеждение отражено в двух влиятельных ныне точках зрения...
Первая из них — "национализм": вера в то, что человечество состоит из групп населения разной численности, причем каждая группа обладает уникальными свойствами, или "национальностью" (что бы это ни значило), и правом на собственное правительство. Истоки возникновения этой веры проследить непросто: в своем развитии она прошла сложный и противоречивый путь. Дело не только в том, что по всему миру обнаруживаются группы населения, не
имеющие возможности наслаждаться собственным правительством, но и в том, что во многих частях света подобных групп нет вовсе. Мне кажется, что всеобщая вера в то, что каждый народ имеет право на собственное правительство, — это сугубо европейская выдумка, навязанная всему человечеству, хотя в реальном мире ей мало что соответствует. [... ]
Вторая распространенная точка зрения на происхождение политического господства связана с тем, что мы по-прежнему склонны видеть в нем систему "представления" всего многообразия социальных слоев, интересов, ценностей и мнений граждан. Такое правление часто называют "демократией", описывая этим словом определенный способ формирования, утверждения и функционирования власти... [... ]
В нашем сознании есть множество других образов, дающих почву для развития мысли в иных направлениях, что не мешает всем им уживаться рядом. Например, идея федерализма — прямое отрицание универсальности национального принципа, по которому у каждого народа должно быть собственное правительство. Согласно другому распространенному мнению, у руля политической власти должны стоять люди, обладающие определенным видом знания, — своего рода "элита", а правители — это "эксперты", а не просто представители интересов граждан. [...]
Лишь с недавних пор мы стали позволять себе задаваться вопросом, что именно и каким образом должно делать правительство? На протяжении многих веков действия правящей власти целиком определялись обычаями, причем, как правило, у правителей не хватало власти, чтобы в полной мере следовать предписаниям обычая. [...] Однако есть два обстоятельства, позволяющих нам рассуждать о том, какие действия современному правительству следует предпринимать.
Государство, о котором мы говорим, — это суверенное государство. Суверенитет означает наличие единственной верховной власти, выше или рядом с которой нет ни других властей, ни внешних предписаний. Закрепление суверенитета за некоторой структурой предполагает, что нормы и отношения в рамках этой структуры полностью контролируются изнутри. Ни одна из норм не является священной и неприкосновенной; любая из них может быть пересмотрена, упразднена или заменена. Другими словами, в государстве, обладающем суверенитетом, деятельность власти не связана никакими внешними ограничениями, а принятые решения не могут быть оспорены до тех пор, пока ее деятельность осуществляется в манере, признанной легитимной (конституционной).
Современная государственная власть, образ которой мы анализируем, — это также исключительно сильная власть. Дело не только в том, что она не подчиняется никаким легальным запретам. Нынешние правительства распоряжаются огромными властными ресурсами, которые позволяют им по собственному желанию прибегать к средст-
вам, многократно превосходящим возможности самых могущественных правителей прошлого.
Принимая во внимание рассмотренные обстоятельства, мы задаемся рядом вопросов. Следует ли моему правительству действовать так, как оно действует? Почему, обладая властью и авторитетом, правительство пренебрегает определенными видами деятельности? Все эти вопросы не пришли бы нам в голову, если бы мы в своем сознании не наделяли государство огромной силой и суверенитетом. [...]
Порой в ход подобных размышлений вмешиваются сравнительно несущественные детали, однако зачастую именно они возвращают нас к самым острым политическим проблемам, а в пределе — и к самому важному вопросу: каким должно быть устройство государственной власти? Даже если мы всего лишь выражаем недовольство установлением государственного контроля цен на бекон или минимальной ставкой оплаты труда, в глубине наших претензий и ожиданий уже кроется представление о том, как должна быть устроена власть и каким принципам следует подчинить ее действия. [... ]
Обычно, чтобы понять нечто новое, мы сначала сравниваем его с чем-то знакомым; столкнувшись с загадкой, первым делом пробуем уже испытанный способ решения. [...] Размышляя над политическим господством, мы пытаемся понять его сущность по аналогии с другими формами деятельности, смысл которых кажется нам очевидным. Процесс поиска метафор для определения этого понятия длится уже много веков. Из всего их множества я хотел бы выбрать четыре, поскольку именно они, как я полагаю, оказали наибольшее влияние на наши нынешние представления о политическом господстве:
1) ведение хозяйства и управление недвижимостью и промышленными предприятиями (последнее стало в современном мире все более распространенным);
2) деятельность главнокомандующего на войне;
3) воспитательная деятельность, особенно воспитание моральных качеств;
4) деятельность спортивного арбитра.
Уподобление государственного управления ведению хозяйства — одна из самых древних метафор политического господства. [... ] Общество здесь рассматривают не только как совокупность хозяйствующих субъектов, но и как целостную хозяйственную систему более высокого порядка. Государственное управление подобно распоряжению недвижимостью, только масштаб владений более крупный. Правительство выступает в роли "государственной экономки"; его главные заботы — производство и распределение благ, а также защита имущества от врагов и захватчиков. Как и в случае с ведением хозяйства, характер политической деятельности может быть консервативным (призванным сохранить неизменным все то, что имело
место ранее) или прогрессивным (enterprising), нацеленным на неуклонное повышение уровня жизни... [...]
В представлении о политическом управлении как о ведении хозяйства... отражена одна из сторон деятельности средневекового монарха.
В Средневековье монарх, — скажем, английский король, — был господином своих владений. Но в не меньшей степени он был и управляющим этих земель, даривших ему богатство, на которое опиралась королевская власть. Хозяйственное управление и политическое господство были неразделимы, причем это касалось не только самого короля, но и его подданных, которые так же, как и он, владели землями, где было налажено производство благ, отправлялось правосудие и т. д. Таким образом, на каждой ступени общественной иерархии хозяйство и политическое господство оказывались связаны самым тесным образом. [... ]
Три обстоятельства способствовали сохранению этого представления о политическом господстве в последующие столетия. Во-первых, войны, требующие сосредоточения всех национальных богатств в руках правителя... [...] Во-вторых, колониальная система, при которой колонии рассматривались в качестве хозяйственных единиц и источников дополнительных ресурсов для метрополий. И, в-третьих, восходящее к XVI в. убеждение, что ресурсы страны будут использованы более разумно с экономической точки зрения, если отдать их в руки правительства... [... ]
Разумеется, изменение облика современного хозяйства не могло не сказаться на соответствующем представлении о политическом господстве. Земли перестали быть основной хозяйственной единицей, их место заняли фабрики, и задача поступательного роста производительности пришла на смену более или менее статичному стилю традиционной жизни. Неудивительно, что такие правители, как Ленин, стали уподоблять политическое господство руководству фабричным производством, ставя во главу угла способность правильно "распорядиться вещами", т. е. производственными ресурсами, а не управлять людьми. [... ]
Представление о политическом господстве как о деятельности главнокомандующего на войне настолько глубоко укоренено в сознании и очевидно, что почти не требует пояснений. [...] Все народы в тот или иной период своей истории участвовали в войнах, и когда угроза войны была особенно острой или военные действия длились слишком долго, общество начинало воспринимать правящую власть как военное командование. [... ]
Правительству в этом случае приписываются функции лидера, мобилизующего все человеческие и материальные ресурсы страны и ведущего народ к известной конечной цели, а именно — к победе. [...] Организовать управление по образцу военного командования в течение долгого срока можно только в том случае, если обществу
будут последовательно навязаны все новые и новые задачи, например серия пятилетних планов, и о реализации каждого этапа будут говорить как об очередной победе над врагом. Когда управление выстроено по образу военного командования, а реальной войны нет, правительство испытывает затруднения с постановкой общезначимых целей. Объявив какую-нибудь цель приоритетной, оно вынуждено подогревать всеобщий энтузиазм, мобилизовать ресурсы для ее достижения, воодушевлять население и призывать его к единству, короче говоря, следовать классической модели поведения лидера. [... ]
Политическое господство как воспитательная деятельность — третья из рассматриваемых нами метафор, и хотя она, возможно, уступает другим по древности корней, ее влияние на наше восприятие власти и представление об управлении не подлежит сомнению. Править — значит учить, наставлять. Сразу возникает вопрос: чему правители учат своих подданных? На этот вопрос есть множество ответов, самый распространенный из них гласит: править — значит прививать нравственность и учить добродетельной жизни. Такое представление о власти может показаться странным и не имеющим отношения к повседневным делам правителей. Избавиться от недоумения поможет обращение к истории — к тем временам, когда происходило становление современной Европы, освобождавшейся от условий жизни и образа мысли Средневековья. [... ]
В средневековые времена жизнью человека управляли две силы: светская власть и авторитет церкви. Важно помнить, что обе эти силы считались правящими: император и папа Римский, король и епископ, граф и святой отец — за каждым было признано право на господство. И те и другие правили, подчиняя жизнь обывателей своей власти. Но поскольку наставление в праведности было привилегией церкви, светское правление (хоть и включало множество разных задач) не было нацелено на нравственное воспитание и поощрение в подданных добродетели, а насаждало порядок в их поведении. В XVI в. в суматохе резких перемен церковь утратила свой авторитет, и к светским правителям по наследству перешла особая власть, которой они не имели раньше, а вместе с ней и штат праведников-учителей. [...] "Богоподобный государь" — это великое изобретение политики XVI в. — был не просто светским правителем, несущим на плечах святое дело Реформации, но и "посланником истины" для своих подданных. Примером режима, где управление было связано прежде всего с воспитанием добродетели, служит Женева времен Кальвина... Когда два века спустя религиозные страсти несколько поутихли, эта доктрина проявилась в секуляризованном виде: на место религиозной праведности пришла добродетель светской жизни, что и по сей день сохраняется в наших представлениях о верховенстве закона и принципах формирования политики. Как частная, так и публичная жизнь человека оказалась подчинена общественным целям, долг каждого перед обществом стал управлять как
чувством личной ответственности, так и устройством общественного порядка. И этот рудимент истории XVI в. сохраняется в нашем представлении о политике по сей день.
Итак, все три образа политического господства, которые я описал выше, имеют нечто общее, а именно: в каждом из них деятельность правительства связана с навязыванием гражданам определенного образа жизни. Вполне возможно, этот более или менее разумный образ жизни окажется подданным по душе, и все они стремятся к обретению достатка и благополучия под управлением менеджера-хозяйственника, жаждут побед под руководством лидера-военачальника и высоко ценят общественно-политические добродетели, взращенные нравственным воспитанием. Тем не менее, я считаю правильным называть соответствующую деятельность правительства навязыванием по двум причинам. Прежде всего, обязанности по ведению хозяйства, движению к победе и нравственному воспитанию можно возложить на других исполнителей помимо государства. Если все это сосредоточить в руках правительства, никто не сможет избежать единого образа жизни: единство и всеобщая обязательность являются отличительной особенностью государственной власти. Кроме того, даже если навязанный образ жизни будет соответствовать желаниям большинства, в современном европейском государстве потребности всех никогда не будут единообразными. [... ]
В этом отношении последняя из рассмотренных мною метафор — представление о правителе как о судье или спортивном арбитре — существенно отличается от прочих. Можно подумать, что, подобно крикету в ряду спортивных игр, эта метафора — самая современная из всех. На самом деле она столь же стара, как и остальные; не исключено, что ее корни уходят и в более глубокую древность. Деятельность правителя сравнивают с работой судей, а ведь именно они были первыми правителями, а суды — первыми законодателями. Когда правление понимают подобным образом, правителя наделяют такими качествами, как независимость и незаинтересованность третейского судьи, призванного разрешить спор двух несогласных друг с другом людей. Арбитр — "непроницаемая" фигура, стоящая на уровень выше, чем стороны конфликта, и безразличная к предмету, который они не поделили.
Правитель при таком понимании политического господства — это не тот, кто разжигает энтузиазм и вдохновляет граждан на какие-то действия. Напротив, он призван гасить их чрезмерное возбуждение, чтобы избежать перегрева системы. Такой правитель выполняет стабилизирующую функцию, функцию миротворца, который не имеет другой цели, кроме урегулирования противоречащих интересов граждан... Короче говоря, основной задачей управления в этом случае будет примирение противоборствующих сторон.
Реализовать поставленную задачу можно несколькими способами. В обществе, где инновации не играют существенной роли, а
изменения в структуре интересов граждан происходят редко и формирование нового образа мысли и действия будет скорее исключением из правила, чем нормой, деятельность правителя-арбитра будет едва заметна. Напротив, его роль будет исключительно велика в обществе, подобном нашему, где мнения, потребности и интересы не только дышат страстью, но и часто меняются. Далее, арбитр может иметь в своем распоряжении кодекс законов и принимать решения в зависимости от их интерпретации. В то же время вполне возможно его участие в конфликте, не имеющем пока легального механизма урегулирования, и тогда арбитр примет соответствующий закон, который станет прецедентом для разрешения целого класса аналогичных споров. Сравнение управления с арбитражной деятельностью удобно еще и потому, что позволяет понять не только случай с применением уже существующей нормы (например, в спортивном состязании), но и ситуацию, когда ее еще только предстоит выработать. Право — это система взаимодействия интересов, и принять адекватное решение о том, как применять то или иное правило, не может ни одна из заинтересованных сторон.
[...] Там, где политическое господство устроено по примеру деятельности арбитра, не требуется ни направлять интересы общества, ни ускорять его развитие. Правительство здесь осуществляет контроль особого рода, понять суть которого поможет еще одна метафора. Возьмем двигатель: чтобы запустить его, нужны пар, топливо, ветер или поток воды. Но в большинстве подобных устройств, например в паровом двигателе, моторе граммофона или механизме часов, есть еще один важный элемент, задача которого — не запустить двигатель, а контролировать движение его частей; этот элемент называется предохранителем. В самом деле, создается впечатление, что тот, кто дал этой детали двигателя ее название, думал в этот момент о политическом господстве как о деятельности арбитра, предохраняющего от конфликтов, а не разжигающего их.
Далее, я не претендую на то, чтобы этими четырьмя метафорами исчерпать богатство представлений о политическом господстве. Стремясь понять, что для нас значит управлять и быть управляемым, мы в своем сознании обнаружим немало других идей. Среди них следует особо отметить два исключительно важных образа, направляющих ход наших мыслей. Есть две формы человеческой деятельности: мы можем делать вещи (make), то есть создавать предметы и производить блага, а можем просто делать что-то (do), то есть действовать, не имея в виду конечной цели или конкретной вещи. [... ]
Политическое господство, как бы мы его ни трактовали, — это деятельность, сосредоточенная в руках централизованной власти; единым сообществом не могут управлять два независимых друг от друга правительства. Если под этим углом зрения рассмотреть метафоры, о которых шла речь выше, получится, что в государстве
может быть только один менеджер-хозяйственник, один ведущий к победе вождь, один учитель нравственности, один судья-арбитр. И если в отношении последнего это соображение скорее верно, то все другие виды деятельности не требуют такого единства. Можно привести массу сильных доводов в пользу того, что управление и хозяйственная деятельность имеют много общего, но необходимости сосредоточить ведение хозяйства исключительно в руках правительства нет... [...] А вот арбитраж можно осуществлять только централизованно, из единого и единственного центра. И хотя зачастую для разрешения конкретного спора судью выбирают по принципу ad hoc, эту роль не может исполнить тот, кто не обладает властью особого рода и авторитетом, который нельзя доверить кому-то еще. И, повторюсь, если привести в порядок наши представления об управлении как о хозяйственной деятельности, или ведении войны, или нравственном воспитании, станет ясно, что невозможно сочетать любое из этих действий с арбитражной деятельностью. Иначе нам придется иметь дело со спортивным арбитром, который сам норовит ударить по мячу, с посредником на переговорах, подыгрывающим одной из сторон конфликта, с судьей, который выслушал только прокурора, не дав защите слова, другими словами, с арбитром, посредником и судьей, которые плохо справляются со своими обязанностями. Вполне возможно, что ни одна из этих аналогий не удовлетворяет нас полностью; что они не соответствуют нашим реальным представлениям о политическом господстве; что каждую из них можно использовать крайне ограниченно, в определенных обстоятельствах и узком контексте, а при других условиях они окажутся лишенными смысла. Но я полагаю, что из всего изложенного выше можно сделать один вывод: если мы сочтем уместным уподобление политического господства арбитражной деятельности, то другие метафоры придется признать неадекватными реальности, поскольку последние так или иначе согласуются друг с другом и представляют собой вариации на одну и ту же тему, в то время как метафора арбитражной деятельности радикально отличается от всех прочих.
[...] Итак, я не стремился дать вам рекомендации касательно того, какое из представлений о политическом господстве считать лучшим или более уместным. Моей задачей было напомнить вам, что, размышляя о том, что значит править и каково это — быть управляемым, мы неизбежно используем аналогии; их разнообразие делает наше представление о политическом господстве еще более запутанным. Цель размышления — разобраться в этой путанице и четче понять, что же мы думаем на самом деле.
Первая публикация на русском языке, перевод с английского языка и аннотация H.A. Чамаевой
6 ВМУ, политические науки, № 1
