CC BY
58
СОЦИОКУЛЬТУРНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ИСТОРИИ: РЕВОЛЮЦИИ 1918-1919 ГОДОВ В ВЕНГРИИ В ВОСПРИЯТИИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
А.Г. Айрапетов
Airapetov A.G. A sociocultural dimension of history: The revolutions of 1918-19 in Hungary as perceived by the national intellectuals. The article analyses the Hungarian intellectuals’ varied views of the sociocultural meaning of the revolutions of 1918-19.
Венгерская демократическая интеллигенция первой трети XX века была многоликой, но к ее наиболее ярким представителям бесспорно следует отнести Эндре Ад и, Эрвина Сабо, Оскара Яси, Жигмонда Кунфи, Дьердя Лукача. Различаясь по профессиональным интересам, участию в практической политике, они тем не менее преломляли в своем сознании события революционного периода через призму социокультурных перемен. Экономические и социально-политические вопросы при всей их важности не заслоняли в их мировосприятии проблем свободы личности, приоритета духовных ценностей, нравственных аспектов политики.
Как свидетельствуют источники, в период Первой мировой войны венгерская демократическая интеллигенция связывала начало социокультурных перемен в европейском обществе с российской Февральской революцией 1917 года. Свержение авторитарного царского режима расценивалось как событие, влекущее за собой многие последствия. Война с Россией, которую в широких общественных кругах Венгрии воспринимали как «защиту европейской культуры от русского варварства», представлялась теперь как противоборство демократических государств Антанты с авторитарными режимами Четверного союза [1]. «Русская революция, -отмечал Эрвин Сабо, - вновь поставила вопрос о европейской демократии» [2]. Падение российского самодержавия актуализировало проблему выбора модели демократического переустройства Австро-Венгрии. «Русский опыт», так же как предшествующий ему опыт революции 4 сентября 1870 года во Франции, доказывали, по мнению Сабо, что «завоевание и углубление демократии невозможны путем плавной, постепенной, в рамках законности протекающей эволюции государственных форм» [2, 3]. Ожиданием венгерской революции продиктована его статья «1848-1917», написанная в июне 1917
года В ней много исторических параллелей с французскими революциями 1789, 1848 годов и венгерской революцией 1848 года. Сабо отводит буржуазно-демократической революции 1917 года в России, по аналогии с французской революцией 1848 года, роль детонатора европейских революций.
Несомненно, что революционная доминанта остается определяющим вектором социально-политических взглядов Сабо. В условиях затянувшейся, изнурительной войны революция видится абсолютно неизбежной. Однако демократическое содержание революций осмысляется по-новому. Назревшие институциональные преобразования преломляются во взглядах Сабо прежде всего через призму личностного, человеческого фактора, придавленного войной. Комментируя проект избирательной реформы в Венгрии, Сабо предложил распространить принцип всеобщего избирательного права на формирование всех органов власти и самоуправления, а не одного только парламента. Он исходил из того, что демократическое сознание и политическая культура населения лучшим образом складываются в ходе избирательных кампаний на местном уровне. С обновлением общинных и областных самоуправленческих и властных структур, этих, по словам Сабо, «бастионов консерватизма», связывались его надежды на последующую демократизацию депутатского состава венгерского парламента, превращение его в современный европейский представительный орган [4].
Ориентация на модернизацию политической культуры венгерского общества снизу, слабо обоснованная, отражала; тем не менее, глубокий демократизм Сабо. Это видно и по выдвинутым им критериям оценки политической элиты. Ее отличительные свойства -прагматизм и тактическая гибкость - уже недостаточны в революционную эпоху, считал Сабо. Воспринимая революцию как социокультурный перелом, Сабо писал в марте
1918 года, что «для социалистов мотивы и действия должны быть тождественны целям их политики. Предвыборная тактика СДПВ в том случае нравственна и верна, если ее побудительным мотивом на каждом этапе служит выполнение социалистической программы» [5]. Сабо еще в 1904-1905 годы объявил войну олигархизации социал-демократической партии Венгрии и накануне венгерской революции 1918 года вновь остро поставил вопрос о внутрипартийной демократии. В сопряжении политической будничной работы с общественным идеалом видится главная задача революции, воспринимаемой Сабо не как кратковременное событие, а как историческая эпоха. Об этом он пишет в 1918 году в своих последних работах «Социал-демократия и политическая мораль», «Образование и культура», «Консервативный и прогрессивный идеализм». Не в таком ли восприятии революции истоки социального романтизма интеллигенции? В этой связи обращают на себя внимание и работы Дьердя Лукача, написанные в 1918-1920 годы - «Большевизм как моральная проблема», «Нравственная основа коммунизма», «Старая и новая культура», «Роль морали в коммунистическом строительстве», «Моральное призвание коммунистической партии», свидетельствующие о его мессианско-утопическом восприятии марксизма и романтическом антикапитализме.
В российской Октябрьской революции
1917 года Сабо видел пролог социалистических революций в Европе, открывающий, в его представлении, дорог)' в общество свободы и равенства. Между тем рабочая масса в Венгрии, поверившая в иллюзии либеральной демократизации, но быстро в ней разочаровавшаяся, проявляла живой интерес к опыту возникавших по русскому примеру Советов как органов народоправства. Сабо и венгерские «революционные социалисты», разделявшие синдикалистские идеи «прямого действия», требовали легитимизации Советов, через которые, как они надеялись, легче было бы подвести массы к социалистической революции [6]. В течение 1918 года во взглядах Сабо можно отметить соединение внешне полярных характеристик парламент-ско-представительной демократии. С одной стороны, он видит в ней необходимую стадию общественно-политического развития Венгрии. С другой - нравственный максимализм Сабо «прорывается» в заявлениях, граничащих с политическим нигилизмом. «Моя
политическая мораль диктует мне, - пишет он в марте 1918 года, - что лучше никакого избирательного права, чем демократизация по Вильмошу Важоньи» [5, 425.о]. Что стоит за этой амплитудой настроений и оценок? Как политический мыслитель Сабо верно нащупал «болевую точку» в эволюции европейской парламентско-представительной демократии, отразив в своих взглядах состояние перехода от уже, по его оценке, «недостаточной» политической демократии к демократии социальной [5, 423, 411.0.]. Вместе с тем не свободное от романтистского утопизма сознание Сабо «моделировало» грядущие перемены в обществе как конец века насилия, достигшего кульминации в первой мировой войне, и возрождение эгалитарного духа мирного соревнования людей [7].
Если взгляды Эрвина Сабо - это мысли интеллигента, отошедшего после 1906 года от активной политической деятельности, скончавшегося в канун революционных событий 1918 года, то идейное наследие доктора Жигмонда Кунфи - свидетельство очевидца революционного двухлетия в Венгрии, к тому же активного политика, члена Руководства СДПВ и Объединенной социалистической партии, министра труда, социального обеспечения, образования в правительствах Каройи и Беринкеи, народного уполномоченного по делам образования в период Венгерской советской республики.
Европейский социально-политический кризис 1918 - начала 1920-х годов становится предметом анато0'’ первоначально в докладе Ж. Кунфи на чрезвычайном съезде СДПВ в октябре 1918 года. Ключевые слова этого доклада, образующие стержень социокультурных представлений Кунфи, - крах системы господства и подчинения. С ними ассоциируется образ старого мира, олицетворением которого были венгерские политики граф Д. Андраши, граф А. Апоньи и другие. Они, по мнению Кунфи, типичные представители той части венгерской нации, которая выступает как контрреволюционная сила не только у себя в стране, но и во всей Европе [4,. 463-464, 467.о]. Хлесткие оценки общественно-политической ситуации в Венгрии вписываются в традицию социал-демократической публицистики. Еще с 90-х годов XIX века её лейтмотивом становится подчеркивание отсталости Венгрии, плету-щейся-де в арьергарде европейской модернизации. Несомненно, ощущение историческо-
го перелома, разрыва с прошлым составляет субъективно-психологическую основу общественно-политических взглядов Кунфи. Характерно также, что он мыслит новый мир не в категориях господства и подчинения, а свободы и равноправия. Этим определяются его идейно-политические, национально-госу-дарствоведческие и внешнеполитические приоритеты.
Кунфи считает насущными политическими задачами предоставление всем народам права на самоопределение, установление строя политической и социальной демократии, образование независимого венгерского государства [4, 466-470.о.]. Признание права наций на самоопределение означало корректировку прежней идеологической установки венгерской социал-демократии. Принцип пролетарского интернационализма XIX -начала XX века дополнялся теперь формулой «мир суверенных наций и государств». Суверенитет наций не противоречил, по мнению Кунфи, сохранению единой, многонациональной, демократической, федеративной Венгрии, которая в идеале виделась «восточной Швейцарией» [4, 471.о.].
Крушение системы дуализма и союзнических отношений Австро-Венгрии с Германией, эйфория, порожденная в общественном мнении, включая социал-демократические круги, внешнеполитическими инициативами Д. Ллойд-Джорджа и В. Вильсона - все это находило преломление в сознании Кунфи через призму все тех же категорий господства и подчинения. Опасением реставрации старой модели мира угнетения продиктовано замечание Кунфи, высказанное в метафорической форме: «Я боюсь, что американский бог еще недостаточно хорошо знает нас» [4, 469.0.].
Уверенный в том, что консервативные силы в Венгрии с удвоенной энергией будут бороться против сил прогресса, Кунфи высказывал серьезное сомнение в возможностях цивилизованного, мирного решения назревших общественных проблем. «С трудом верится, - писал он еще в 1910 году, - что новая Венгрия появится на свет без крови и насилия... Таков закон запаздывающих стран» [8]. «День, когда закончится война, станет днем не мира, а гражданских войн...» - вновь заявил он в октябре 1918 года [4, 474.0.].
В сокрушительном распаде авторитарных Российской и Австро-Венгерской монархий Кунфи находил объяснение стремительного развития в них революций [9]. За
этой общей чертой кризиса в двух странах он видел и весьма существенное различие, указывая, что в России государственное насилие было более бесчеловечным, чем в Венгрии [9, 359-360.о.]. Не есть ли это попытка приложения нравственного критерия к типоло-гизации политических режимов? Социокультурное значение центральноевропейских революций 1918-1919 годов заключалось, в понимании Кунфи, в ломке общественно-политических стереотипов и формировании новой демократической политической культуры. «Революционная работа, - писал он в ноябре 1918 года, - не заканчивается с созданием новых демократических институтов. Она с необходимостью должна перестроить сознание людей» [10]. Кунфи приводил факты, по его мнению, зримо свидетельствовавшие о такой психологической перестройке. Не без преувеличения и некоторого упрощения он замечал, что в условиях распада Австро-Венгерской империи «ни один австрийский немец не относился к потере Лемберга (Львова) или Черновиц как к национальной катастрофе, воспрепятствовать которой следует посредством войны» [9, 364-365.0.]. Причины этого социально-психологического феномена корснились, как считал Кунфи, в особенностях исторического развития Австрии после 1866 года.
Революции 1918-1919 годов оставили, по наблюдениям Кунфи, «демократические борозды и на венгерской земле», в особенности в регионах, преимущественно населенных крестьянами-кальвинистами [9, 366-367.0.].
Социалистические преобразования Венгерской советской республики интерпретировались Кунфи как проявление закономерной тенденции «забегания» революций вперед. Раскрывая объективно-исторический смысл советских реформ, он полагал, что, не будь военного поражения советской республики, в Венгрии мог бы установиться, с учетом реального соотношения социально-политических сил, строй крестьянской демократии, типологически близкий режиму в соседней Болгарии [9, 361.0.].
Выступления, речи, статьи Кунфи периода Венгерской советской республики -это не только источник по событийной истории, но и документ интеллигентского сознания, заметным образом «сотканного» из идеологем. Ключевые слова и фразы в них, имеющие сакральную окраску: истинные социалисты, единство борющегося пролетариа-
та, в рядах которого не должно быть малодушных и ренегатов, одержимость и готовность к самопожертвованию [11].
Вместе с тем, обращаясь к историческому опыту венгерской революции 1919 года, Кунфи стремится раскрыть реальные тенденции общественного развития. В октябре 1921 года он пишет, что венгерские рабочие, многому научившись, «увидели» границы своего влияния на общественную жизнь. Надежды на образование социалистического государства, планомерно управляющего всем обществом, оказались не подкрепленными соответствующим уровнем политической и культурной зрелости пролетариата. Опыт пролетарской диктатуры, не сумевшей даже ценой титанических усилий кардинально изменить соотношение противоборствующих сторон в обществе, убеждал Кунфи в том, что магистральная линия исторического развития среднеевропейских стран лежит не в немедленном переходе к тотальному государственному регулированию, а в постепенном, поэтапном развертывании в них демократии [12].
Через призму социокультурных проблем венгерского общества оценивал революцию 1918 года лидер Буржуазно-радикальной партии Венгрии Оскар Яси. Его общая философско-историческая интерпретация революций заключалась в том, что в них, с его точки зрения, как правило, доминирует иррациональное начало (страсти и воля людей), неизбежным следствием чего становятся насилие и невозможность добиться исторически достижимых результатов цивилизованными средствами. Однако социокультурный смысл революций не сводился для Яси к насилию и крови. Подлинная революция, в его понимании, означает установление новой духовности и нового общественного устройства. К решению этих задач и приступило революционное правительство Венгрии в октябре 1918 года [13].
Своеобразие венгерской революции «осенней розы» (1918 года. - А. А.) обусловливалось военно-политическим поражением и национально-государственным распадом монархии Габсбургов. «Революция началась, -отмечал Яси, - как антивоенная и национальная, лишь позже она стала социальной и даже коммунистической» [13, 305.О.]. Общественным катаклизмам сопутствовала радикализация массового сознания. Среди ее причин Яси выделял в качестве решающей
дефицит доверия общества к власти и политическим лидерам. В своих воспоминаниях он обращал особое внимание на тот факт, что в ноябре 1918 года в массах преобладали не монархические, а республиканские настроения. Однако новая республиканская власть, установленная с победой революции, не была в глазах населения в достаточной степени легитимной. Ее расшатывали, по словам Яси, «чрезмерный радикализм слева» и «излишний оппортунизм справа» [13, 309-3 Ю.о.]. Революция, в представлениях Яси, должна была пробудить чувство гражданской ответственности за судьбу государства. Инициатива и личная энергия в деле его защиты и укрепления, твердость в отстаивании своих взглядов были такой же частью республиканского этоса гражданина, как определенные формы власти и принципы государственного управления. Увы, действительность не оправдывала ожиданий Яси. В декабре
1918 года, будучи министром по делам национальностей первой Венгерской республики, он с тревогой писал президенту Михаю Каройи, что «в правительстве нет демократической решительности, которая только и может спасти нашу несчастную родину» [14]. Позже он в метафоричной форме раскрыл трагедию венгерской революции, которая, по его выражению, «плыла между Сциллой большевистской фразеологии и Харибдой нерешительного бюрократизма» [14, 348.0.].
Аналитический ум и вкус к исследовательской работе объясняют предпринятую Яси попытку отыскать за опасностями, грозившими революции, их более глубокие социокультурные корни. Весьма низкий, по оценке Яси, уровень политической, гражданской, исполнительской культуры, характерный для Венгрии, препятствовал формированию в венгерском социуме общественно значимой управленческой прослойки, которая бы отвечала императивам индустриальнотехнической модернизации конца XIX - начала XX века. В стране, где, как считал Яси, «не было 2-3 тысяч культурных людей, на которых можно было бы возложить работу по управлению, не удалось предотвратить революционного хаоса» [13, 292.0.].
Новая Венгрия мыслилась Яси как государство социальной демократии, путь к которой пролегал через введение всеобщего избирательного права, радикальную аграрную реформу (парцеллизацию латифундий и кооперирование крестьянских хозяйств), на-
ционализацию или акционирование крупных промышленных предприятий, создание эффективной системы социального страхования трудящихся. Впрочем, реализация этой программы в полном объеме, по признанию Яси, выглядела в сложившихся условиях несбыточной мечтой [14, 349.0.].
Похоже, что отчетливее всего он это осознал на своем «министерском опыте». В ноябре 1918 года Яси выступил с планом культурной и административной автономии национальных меньшинств Венгрии [15]. Но в ходе начавшихся тогда же его переговоров с делегацией Румынского национального комитета последней был отвергнут проект самоуправления и выдвинута формула «региональной исполнительной власти» [16]. Политически честный подход Яси (который лично был сторонником территориально единой Венгрии) - отложить решение вопроса о государственном самоопределении венгерских румын до плебисцита - столкнулся с «демократическим максимализмом» румын. О неготовности к компромиссу и накаленной атмосфере переговоров свидетельствуют резкие взаимные обвинения, от которых не удержались обе стороны. Если румыны «уличали» Яси в его «претензиях на ранжирование народов», то он, в свою очередь, сравнивал румынских политиков, игнорировавших права соседних с румынами малочисленных народов, с венгерскими шовинистами [17].
В суждениях и оценках Яси, относящихся к революционному периоду, и в более поздних, запечатленных в его воспоминаниях, постоянно присутствует мысль о непреодоленном противоречии между идеальной моделью революционной политики и продиктованными обстоятельствами реальными практическими шагами республиканской власти. Как об упущениях правительства Ка-ройи он пишет о непроведенных парламентских выборах, о переоценке антантовских мирных планов, о несформированносги революционной армии, об отсутствии широкого народного фронта с крестьянской компонентой в качестве социальной опоры рево-> люции, о слабости парламентских и само-управленческих традиций в государственном строительстве [18]. Яси как бы сетует на то, что реальная действительность вынуждала использовать не легальные (юридически правомерные), а революционные методы. В итоге осуществление демократических реформ
авторитарными революционными методами, сопряженными с форсированием социально-экономических и культурно-психологических процессов, выступало своеобразным соШга-сИс^о 7/7 асЦесЮ. Именно это объективное историческое противоречие и отразил в своих взглядах на венгерскую революцию 1918 года Оскар Яси.
Приведенный в статье материал свидетельствует о том, что в общественном сознании демократически ориентированной венгерской интеллигенции революции 1917-1919 годов отчетливо связывались с ожиданием социокультурного переворота, устраняющего многовековую доминанту социальных связей, а именно отношения «господство-подчинение». В то же время реалии 1917-1919 годов и последующих лет скорректировали их представления об историческом месте революций. Прежний взгляд на революцию как на событие, в ходе которого радикальным способом разрешаются социальные противоречия, неадекватно отражал реальные процессы. В революциях следовало видеть не завершение, а скорее этапный рубеж в исторически длительной эпохе перехода от одного общественного строя к другому.
1. История венгерского революционного рабочего движения. Т. 1. М., 1970. С. 106; Szabo Ervin. Az orosz forradalom es a beke // Szabo Ervin valogatott irasai (SzEVI). Budapest, 1958.
413.0.; idem. Demokracia es szocialdemokracia // SzEVI. 418.0.
2. Szabo Er\>in. Forradalmi emlekiratok // Szabo Ervin. Hoi az igazsag!? Budapest, 1978. 328.0.
3. Szabo Er\>in. Marx es Engels s a haboni // SzEVI. 350.o.
4. Szabo Ervin. 1848-1917 // A magyar munkas-mozgalom tortenetenek valogatott dokumentu-mai (MMTVD). 4/B. kot. Budapest, 1969. 351-
353.0.
5. Szabo Ervin. Szocialdemokracia es politikai erkolcs // SzEVI. 421 .o.
6. MMTVD. 5. kot. Budapest, 1956. 90.o.
7. Szabo Er\>in. Haboni es beke // SzEVI. 407.О.
8. Kunfi Zsigmond. Lekesett orszagok torvenye // Kunfi Zsigmond valogatott irasai (KZsVI). Budapest, 1984. 60-6l.o.
9. Kunfi Zsigmond. A legyozottek // Kdves R., Ere-nyi T. Kunfi Zsigmond eletutja. Budapest, 1974.
359.0.
10. Kunfi Zsigmond. Halljak meg szavainkat, a vilag proletaijai // Kdves R., Erenyi T. Op. cit 316.0.; См. также: [5, 423.0.].
11. См., например: KzsVI. 235-236, 240-241.O.
12. Zsigmond Kunfi. A magyar demokräeia eie // KzsVI. 309.O.
13. Jäszi Oszkär. Az oktöberi forradalom // Jäszi Oszkär publicisztikaja. Välogatäs. Budapest, 1982. 290-293.O.
14. Jäszi Oszkar. Szeljegyzetek Garami Emö emle-kirataihoz // Ibid. 348-349.0.
15. Jäszi Oszkär. Magyarorszag nepehez! A Nemzeti Tanäcs Kiältvänya // Ibid. 283.0.
16. Jäszi Oszkär. Visszaemlekezes a Roman Nemzeti Komitevel folytatott aradi tärgyalä-saimra // Ibid. 311-328.0.
17. Jäszi Oszkar miniszteri tevekenysdgeröl // Duna-Völgyi barätsägok s vitak. Jäszi Oszkär közep-europai dosszieja. Budapest, 1991. 91-98.0.
18. Jäszi Oszkär. Emlekezes 1918 oktöberere // Jäszi Oszkärpublicisztikäja... 366.0.
ПРОБЛЕМА ОСОБО ТЯЖКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, СОВЕРШАЕМЫХ С ПРИМЕНЕНИЕМ ОРУЖИЯ
С.Н. Абельцев
Abeltsev S.N. Particularly-grave armed crimes. The article analyses and classifies different grave crimes committed with the employment of arms. Measures designed to prevent crime are discussed.
Уголовный кодекс России (ст. 60) предписывает судам при назначении наказания учитывать характер и степень общественной опасности преступления. В зависимости именно от характера и степени общественной опасности деяния этот же Уголовный кодекс (ст. 15) подразделяет преступления на четыре категории: преступления небольшой тяжести; преступления средней тяжести; тяжкие преступления; особо тяжкие преступления. В основу этой классификации Кодекс положил такой критерий, как срок лишения свободы, предусмотренный законом за то или иное преступление. Особо тяжкими преступлениями Уголовный кодекс признает умышленные, деяния, за совершение которых предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок свыше десяти лет и более строгое наказание. На этом основании к особо тяжким относятся такие преступления, как убийство (ст. 105), умышленное причинение тяжкого вреда здоровью (ст. 111), похищение человека (ст. 126), изнасилование (ст. 131), насильственные действия сексуального характера (ст. 132), грабеж (ст. 161), разбой (ст. 162) и многие другие. Некоторые из этих преступлений весьма теСно взаимосвязаны. К их числу можно отнести убийства, причинения тяжкого вреда здоровью и разбой. Этот «единый блок» представляет собой специфический объект научного исследования. Особенность преступлений, относящихся к указанному «блоку», напрямую связана с применением оружия. Признаками
же, позволяющими отнести преступление к категории вооруженных, считаются: насильственный характер; высокая степень общественной опасности; умышленная форма вины. Использование оружия является стержневым признаком деяния. С учетом именно данного признака мы выделили для самостоятельного исследования убийства, причинения тяжкого вреда здоровью и разбой. Это однородные преступления. У них криминологически однородный феномен (с учетом всех указанных признаков). Вооруженность (как стержневой признак) позволяет говорить и об общности их причинной детерминации.
Исследования показывают, что убийства, умышленные причинения тяжкого вреда здоровью и разбои, в каком бы плане они ни рассматривались, являются основными. «Трудно с чем-либо сравнить убийства, тяжкие телесные повреждения и разбои, если только с последствиями*самих этих деяний», - отмечает Л. Быков [1]. В числе всех наиболее общественно опасных преступлений, если верить статистике, лидируют убийства и тяжкие телесные повреждения, грабежи и разбои, изнасилования, хулиганства. По мнению С.С. Остроумова, убийства и разбои ’ надо изучать особо, использование только официальной статистики мало что дает; необходимы эмпирические данные, получаемые в результате грамотных конкретных социологических исследований [2]. «Такие преступления, как убийства, тяжкие телесные повреждения, разбои, - пишет A.C. Михлин, - форми-
