CC BY
32
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2012. № 1
В.П. Богданов
(кандидат исторических наук, ст. научный сотрудник лаборатории истории
культуры исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ БЫТОВАНИЯ
СТАРОПЕЧАТНОЙ КИРИЛЛИЦЫ
(по записям на экземплярах дониконовских изданий)
В статье проанализирована информация записей XVI—XX вв. на экземплярах старопечатной кириллицы с точки зрения социальных аспектов бытования этих памятников. На основе записей автором была составлена база данных, позволившая проследить эволюцию состава вкладчиков, владельцев, покупателей, продавцов и др. лиц, имевших отношение к кириллическим книгам. В результате удалось проследить изменение функций книг (которые из объекта вклада постепенно становятся экземплярами домашних библиотек, «книгами читаемыми»), а также процесс постепенной демократизации и «феминизации» бытования памятников.
Ключевые слова: археография, записи на книгах, старопечатные издания, кириллические издания, социальная динамика.
The article analyses information of the inscriptions of XVI—XXth centuries on copies of old-printing Kirilic books as a source of research of their social dimension. The author created a database allowing to track the evolution of investors, owners, buyers, sellers constitution, etc. persons who had something to do with Cyrillic books. It made possible to trace changes of books functions, as well as the process of gradual democratization and the feminization of their existence.
Key words: archaeography, inscriptions on the books, incunabula editions, kirillic editions, social dynamics.
* * *
Давно доказано, что кириллическим книгам, изданным в XVI — первой половине XVII в., была суждена долгая и интересная судьба. Именно они, выполняя в царствование последних Рюриковичей и первых Романовых важные просветительские и идеологические функции, в последующие столетия стали основой старообрядческой культуры. Записи на книгах, оставленные поколениями владельцев, читателей и др. лиц, имеющих отношение к книге, лучшим образом это иллюстрируют. Об информационном потенциале этих записей говорилось неоднократно (и в первую очередь кол-
* Богданов Владимир Павлович, тел. 8-926-527-28-51; e-mail: vpbogdanov@gmail.com Работа осуществлена при поддержке гранта Президента РФ № 2285.2011.6.
лективом сотрудников археографической лаборатории МГУ)1. Имеющиеся наработки касаются главным образом истории бытования кириллических памятников на определенных территориях2 или судеб конкретных семейных библиотек3. Рассмотрение записей на книгах как источника по истории книжной культуры России (а через это и социальной истории в целом) — актуальная научная проблема. В рамках данной статьи она будет прослежена на примере старопечатных кириллических памятников.
После выхода каталогов, отразивших региональные собрания Твери, Ростово-Ярославской земли, Пермского края и коллекцию научной библиотеки МГУ4, проблему изучения записей на экземплярах дониконовских изданий можно решать на большом фактическом материале. Старопечатные фонды МГУ, Перми и Твери формировались главным образом уже после Великой Отечественной войны и имеют относительно недавнюю историю. Уникальность Ростово-Ярославского собрания заключается в том, что оно в значительной степени сложилось благодаря усилиям просвещенных церковных иерархов еще до Октябрьской революции. Твер-
1 Поздеева И.В. Записи на старопечатных книгах кирилловского шрифта как исторический источник // Федоровские чтения. 1976. Читатель и книга: Сб. науч. трудов. М., 1978. С. 39—54.
2 См., например: Поздеева И.В. Книжность старообрядческого Верхокамья: истоки, читатели, судьбы (по записям на экземплярах книг Верхокамского собрания НБ МГУ) // Традиционная культура Пермской земли: К 180-летию полевой археографии в Московском университете, 30-летию комплексных исследований Верхокамья (Мир старообрядчества. Вып. 6). Ярославль, 2005. С. 120—140; Киселев А.В. К истории книжной культуры в Ростовском уезде во второй половине XVII в.: географические и социальные аспекты // Традиционная книга и культура позднего русского средневековья: Труды Всероссийской научной конференции к 40-летию полевых археографических исследований Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова (Москва, 27—28 октября 2006 г.): В 2 ч. Ярославль, 2008. (Мир старообрядчества. Вып. 7.). Ч. 1: Кириллическая книга в русской истории и культуре. С. 239—263.
3 См., например, статьи, посвященные семейным библиотекам нескольких поколений городских и сельских жителей и священнослужителей Пермского края: Губанова М.С. Книжные традиции чердынских крестьян (на примере семей Останиных, Лунеговых, Ржевиных) // Федоровские чтения. 2003. М., 2003. С. 141—153; Белянкин Ю.С. Записи соликамских священников Белозеровых на кириллических изданиях XVII—XVIII вв. // Федоровские чтения. 2007. М., 2007. С. 347—357.
4 Поздеева И.В., Ерофеева В.И., Шитова Г.М. Кириллические издания. XVI век — 1641 г.: Находки археографических экспедиций 1971—1993 годов, поступившие в научную библиотеку Московского университета. М., 2000; Кириллические печатные книги XVII в. библиотеки Свято-Троицкой Сергиевой Лавры / Авторы-составители И.В Поздеева, А.В. Дадыкин. М., 2002; Гадалова Г.С., Перелевская Е.В., Цветкова Т.В. Кириллические издания в хранилищах Тверской земли (XVI — 1725 год): Каталог. Тверь, 2002; Кириллические издания XVI—XVII вв. в хранилищах Пермской области: каталог. Пермь, 2003; Кириллические издания Ростово-Ярославской земли (1493—1652 гг.): Каталог. Ярославль; Ростов, 2004. Все каталоги выпущены под редакцией И.В. Поздеевой. Далее по тексту при цитировании будут даваться соответствующие сокращения: «МГУ», «ТСЛ», «Тверь», «Пермь», «Ярославль».
ской, пермский и ярославский каталоги посвящены региональным книжным собраниям, т.е. тому набору уникальных памятников старопечатной книжности, которые исторически бытовали на той или иной территории. Каталог МГУ отобразил коллекцию, сформированную в результате полевых археографических экспедиций в разные регионы страны. В нем описаны экземпляры, бытовавшие в старообрядческих районах Нижегородской, Пермской, Московской областей, на Украине, в Белоруссии и т.д. Экземпляры, фигурирующие в нем, представляют не единую территориальную систему (в отличие от трех других каталогов), а совокупность подобных систем5. Рассмотрение информации каталогов в комплексе нивелирует региональные различия и позволяет делать выводы по книжной культуре страны в целом6.
Для анализа социальных аспектов бытования старопечатной кириллической книги выявлялись все записи, содержащие хотя бы одно имя. В поле зрения попадали вкладные, владельческие записи, упоминания о купле-продаже. Нередко уже единичная запись (это особенно относится к вкладным) существенно расширяет наши представления об истории той или иной семьи, социального круга или принятых в прошлом социальных практиках. Например, в записи на экземпляре Триоди цветной (МПД, 17.03.1640; Ярославль, 2003. № 397) упомянут неизвестный генеалогам род князей Чигивириных7. Для уточнения вопросов генеалогии отдельных родов вкладные записи наиболее информативны: связано это, наверное, с тем, что вкладные записи могли быть источником для Синодиков церквей и монастырей. Так, во вкладной записи Ф.М. Ма-тюшкина на экземпляре Евангелия (МПД, 19.01.1640; Ярославль, 2003. № 385), прямо сказано: «Во Вседневнои сенадик... напи-сат...» (далее перечислены «родители» вкладчика). Примечательно, что фигурирующие в записи имена перечислены и в синодике Московского Воздвиженского монастыря8.
Во вкладной записи С.Л. Романчукова, сделанной на экземпляре Евангелия (Нижний Новгород, 1613 (?); Ярославль, 2004. № 90),
5 Территориальный принцип формирования коллекций наиболее адекватно показывает уникальность книжной традиции региона (см.: Поздеева И.В. Территориальная книжная коллекция и задачи комплексных археографических исследований // Из истории фондов Научной библиотеки Московского университета. М., 1978. С. 111—119).
6 К информации записей была добавлена и информация о последних владельцах, которая часто, но далеко не всегда отражена в записях. Но при поступлении книги в хранилище или при получении ее в экспедиции информация о владельце обязательно фиксируется. Это одна из причин, почему количество владельцев столь резко возрастает в XX в.
7 В записи фигурирует вкладчик — князь Даниил Григорьевич Чигивирин, его брат Семион, в иночестве Сергий, и его жена, инокиня Алексия.
8 Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие ХУ—ХУ11 вв. М., 1975. С. 325.
реконструируется родословная семьи дьяков и подьячих Романчу-ковых. В справочнике С.Б. Веселовского9 упомянут Савва Роман-чуков, бывший дьяком в различных приказах, а в конце жизни — дьяком новгородской чети. В работе П.И. Иванова10 упомянуты стряпчие Алексей и Василий Романчуковы, патриарший стольник, затем дворянин московский и стряпчий Иван, и патриарший стольник, а затем стряпчий Юрий. Последние два упомянуты также в труде О.А. Шватченко11. Кроме них там же упомянут городовой дворянин Иван Иванович Романчуков. То, что все эти персонажи находятся в родстве друг с другом, из имеющихся данных не представлялось достаточно очевидным (из-за отсутствия в большинстве случаев отчеств). Упомянутая запись проливает свет на этот вопрос. Теперь на ее основе реконструируются три поколения (а с работой Шватченко — четыре) этой семьи. Родословная Ро-манчуковых приобретает оформленный и законченный вид. Можно прослеживать и изменения в социальном статусе рода. О первом поколении, Лукьяне Леонтьевиче, мы ничего не можем сказать. Второе поколение представлено дьяком Савином (Саввой) Лукья-новичем. Третье поколение — стряпчими и четвертое — городовым дворянином. Здесь речь может идти о постепенном понижении социального статуса семьи. Если мы говорим о социальных практиках, то интересна вкладная запись дьяка Ивана Ивановича Клю-чарева (Устав. — МПД, 1641; МГУ, № 361), сделанная в год выхода книги. В ней сказано, что книга им положена «по родителях своих и своем деде митрополите иноке Ионе»12. Т.е. запись отразила довольно интересную ситуацию: в отличие от нового и новейшего времени, на рубеже XVI—XVII вв. человек мог совершить постриг уже в зрелом возрасте и успеть сделать заметную духовную карьеру (как это явствует из рассматриваемой записи, которая принадлежит внуку митрополита).
Наибольшее количество лиц лишь упомянуто в записях (на эту категорию приходится 41% всех фигурирующих в записях лиц). Однако эту категорию не следовало игнорировать. Во-первых, потому что нередко люди, сыгравшие ключевую роль в судьбе книги, не являлись ни ее владельцами, ни вкладчиками, ни покупателями, ни продавцами или читателями. Таковы, например, протоие-
9 Там же. С. 451.
10 [Иванов П.И.] Алфавитный указатель фамилий и лиц, упомянутых в боярских книгах, хранящихся в 1-ом отделении Московского архива Министерства Юстиции. М., 1853.
11 Шватченко О.А. Светские феодальные вотчины в России во 2-й пол. XVII в. (Историко-географический очерк). М.,1996. С. 150.
12 Возможно, речь идет об Ионе, втором митрополите Ростовском и Ярославском, занимавшем эту кафедру в 1603—1604 гг. (Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. М., 2007. С. 333).
рей Успенского собора Григорий и священник церкви Воскресения в Ростове Великом, десятоначальник Иаков, под чьим руководством осуществлялось изъятие из церковных библиотек старых «с новыми несогласных книг». Соответствующие записи на изъятых экземплярах оставлял дьякон церкви Николая чдтв. на Всполье в г. Ростове Великом, десятоначальник Михаил; они же в записях лишь упоминались: «Книга града Ростова ц<е>ркви Николая чудотворца, что на Спол<ь>е, ц<е>рк<о>вная по силе присланного [в] 1754-ом году маия дня из ростовскои консистории ростовскои же соборнои ц<е>ркви к протоиерею Григорию указу, отобрана того ж града десятоначалниками воскресенским попом Иаковом, никол<ь>ским, что на Сполье, диаконом Михаилом того ж [1]754-м году октября дня для пред<с>тавления ея во оную консисторию того ради, что оная книга имеется старопечатная и новаисправны-ми книгами несогласная. Подписал ея десятоначальник диакон Михаил своеручно» (Вильно, 30.05.1575; Ярославль, 2004. № 5)13. Как мы видим, из трех ключевых фигур кампании по изъятию старопечатных книг в Ростове двое не имеют к ней непосредственного отношения, но играют в ее судьбе решающую роль. Во-вторых, среди «упомянутых» нередко фигурируют те, кто в других записях выступает как владелец, вкладчик и т.д. Среди них часто встречаются члены семей вкладчиков, дарителей и т.д. В-третьих, нередко единичная запись может представлять собой фрагмент владельческой записи, но на имеющемся в настоящее время материале это трудно проследить.
Приведенные примеры позволяют утверждать, что взятые по отдельности записи на книгах дают представление о разных процессах, происходивших на микроуровне (в масштабах одной семьи, отдельной территории и т.д.). Взятые в совокупности они расширяют наши представления о социальных макропроцессах. Поскольку информация записей по природе своей не может быть полной, а в условиях трудности ее получения (в частности, из-за ветхости самих записей) она может оказаться и неточной, то рассмотрение записей в комплексе может в значительной степени нивелировать эти недостатки. В частности, одна запись может уточнять другую. Исходя из историко-системного метода, лучшим способом организации большого количества информации может быть база дан-
13 Аналогичные записи об изъятии обнаружены на 110 экземплярах: Ярославль, 2004. №№ 3, 5, 16, 19, 23, 30—32, 44, 45, 50, 52, 59, 78, 84, 88, 97, 111, 112, 127, 131, 137, 142, 146, 159, 161—163, 175, 181, 184, 188, 205, 206—207, 209, 218, 219, 225, 229, 246, 251, 255, 256, 258, 262, 263, 266, 278—280, 287, 289, 296, 304, 309, 313—315, 317, 318, 337, 343, 354, 356, 358, 364, 365, 367, 384, 387, 390—392, 398—400, 411, 414, 433, 440, 445, 454, 455, 472, 474, 475, 478, 481, 482, 485, 492, 539, 540, 542, 547, 549, 552, 553, 556, 583—585, 587, 588, 603, 605, 607, 609.
ных. Таковая база была создана в программе "Access": в ее строках фиксировались фигуранты, а в столбцах — различные их характеристики. Соответственно число строк совпало с количеством объектов, и информация на каждого человека оказалась формализована в 12 столбцах (полях):
ФИО. В пяти каталогах, после исключения имен святых и повторяющихся имен исторических деятелей (например, представителей царской семьи), было выявлено 3739 человек.
Характеристика. Информация этой графы повторяла атрибутив персонажа, помещенный в именном указателе каталога.
Каталог. В случае, если тот или иной персонаж проходил по нескольким каталогам, в графе указывались все издания.
№ по каталогу. В графе приводился номер, соответствующий указанному в каталоге.
Пол. В графе указывалось, является ли данный персонаж мужчиной, женщиной или речь идет о семье.
Век. Вариантов заполнения этой графы было пять: «XVI», «XVII», «XVIII», «XIX», «XX». Иногда по записи нельзя точно определить время, и датировка получается типа «конец XVII в. — начало XVIII в.». В этом случае половина дат с таким указанием относилась к XVII в., половина — к XVIII в. Всего было выявлено 33 деятеля XVI в., 2129 — XVII в., 733 — XVIII в, 463 — XIX в. и 526 — XX в.
Социальное положение. Конечно, выделение различных социальных категорий в дореволюционной России достаточно условно (в силу их размытости14), но, тем не менее, сделать это необходимо. Были выявлены следующие категории: «представители правящей династии», «дворяне и аристократия», «священнослужители», «купцы, торговые люди и их семьи», «крестьяне», «работные люди, ремесленники, слуги, "люди"», «неизвестные и прочие». Всего социальное положение удалось установить в 1999 случаях (53%). Из них 962 приходится на духовенство (т.е. 48% от общего количества лиц, чье социальное положение известно), на крестьян — 474 (23%), дворян — 254 (13%), купцов — 142 (7%), работных людей — 131 (7%), представителей правящих династий — 36 (2%).
Сфера деятельности. В графе указывался род занятий фигурирующего персонажа: военная служба, духовное поприще, предпринимательская деятельность и т.д. Сферу деятельности удалось установить для 462 человек (12% от общего количества выявленных лиц).
14 Об этом см.: Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб., 1999. Т. 1. С. 80—81.
Место проживания. В графе указывалось, проживает выявленный персонаж в городе или сельской местности. Это позволяет проследить динамику перемещения книги «из города в деревню» и наоборот. Место проживания было установлено в 1049 (28%) случаях.
Отношение к книге. Информация этой графы показывает, какое участие в судьбе книги играл фигурант: был ли он «владельцем», «вкладчиком», «дарителем», «покупателем», «продавцом», «читателем».
Дополнение к отношению к книге. Данную графу было необходимо ввести, так как один фигурант мог выступать в различных качествах: он мог быть одновременно вкладчиком одной книги и владельцем другой.
Отношение к записи. Представляет ли рассматриваемая запись автограф фигурирующего в ней лица или нет.
Родственные связи. Поскольку в записях часто упоминаются члены одной семьи, но без указания их родства (например, во вкладных записях, сделанных жертвователем «по родителях своих»), то представлялось важным как-то обозначить их родственную близость и облегчить в случае надобности поиск. Поэтому был добавлен данный столбец, где обозначалась принадлежность того или иного персонажа к известному роду.
Сформированная таким образом база данных позволила обработать значительный массив информации. Самая ранняя запись датирована 1575/76 г. и сообщает, что Н.(Б.) Григорьев, по прозвищу Самариа, вложил в храм Иоанна Предтечи и Николая Чудотворца на Волжский берег Евангелие, напечатанное в типографии Петра Мстиславца (Вильно, 30.05.1575; Ярославль, 2004. № 8). В самой поздней записи, датированной 28 февраля 1989 г., сказано: «Я, Карпов Иван Иванович, передаю эту книгу [в] Московский Университет...» (МГУ, 2000. № 205). Имена 190 человек оказались зафиксированы в записях на двух и более книгах (это 10% от общего числа лиц с определенным социальным статусом). Безусловно, «лидерами» стали представители царствующих династий. Наиболее часто упоминаемыми оказались цари Михаил Федорович (чье имя фигурирует в записях на 42 книгах), Алексей Михайлович (23 записи), Федор Алексеевич (14 записей) и Петр Алексеевич (10 записей). Другие правители и члены их семей оказались упомянуты менее чем в 10 записях. Так, имя второй жены Михаила Федоровича, Евдокии Лукьяновны (из рода Стрешневых), упомянуто в 6 записях, имена царей Федора Иоанновича (сына Иоанна IV Грозного), Иоанна V Алексеевича, царицы Марфы (в миру Шестовой Ксении Ивановны, матери царя Михаила Федоровича), детей Михаила Федоровича, Иоанна и Ирины — в четырех записях. Интересно, что
в трех записях упомянуты царь Иоанн IV Грозный и король Польши Сигизмунд III Ваза.
В целом упоминание лиц царской фамилии (в силу малочисленности данной социальной группы) не имеет системного и массового характера. Исключением могут считаться издания XVI в. Но это, как представляется, может быть следствием той огромной роли, которую играли члены царской семьи в становлении российского книгопечатания. В XVII в. именно царская семья оставалась основным вкладчиком печатной продукции в церкви и монастыри. Отсюда — большое количество соответствующих упоминаний. Наибольшее количество вкладов и просто упоминаний приходится на Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Именно к их правлению относится большая часть изданий, экземпляры которых фигурируют в каталогах.
Некоторые лица фигурируют в записях не только на разных книгах, но и в книгах, вошедших в разные каталоги. Это, в первую очередь, представители царской семьи и высшие церковные иерархи, которые вкладывали книги в различные церкви и монастыри по всей территории страны. В трех каталогах оказались отражены: цари Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Иоанн V Алексеевич и Петр I Алексеевич, царица Марфа и патриарх Московский Иосиф (1642—1652). Однако упоминание в записях на книгах, бытовавших в разных регионах, имен представителей правящей династии и высших церковных и гражданских иерархов — результат ожидаемый. А вот отражение имен представителей других социальных слоев — гораздо более интересно. В двух каталогах фигурирует Ульяна (Ульяния) Ивановна Голицына, жена боярина Ивана Васильевича Голицына. Из записи, сделанной на Апостоле (МПД, 28.09.1631), ныне хранящемся в ПОУНБ, мы узнаем следующее: «...боярина княз Ивановская жена Василевича Голицына кн<я>-гина Уляна [Ивановна] дала. вкладу сеи Апостол Звенигородцкого у<е>зду.. к церкви пр<е>чистыя Б<ого>р<о>д<и>цы ч<е>стнаго и [славнаго] ея Покрова, что за [го]ротке воздвигнула она кн<я>-гиня Уляна Ивановна в вотчине Саввы чюдотворца по своих роди-телех и по домочадцех своих безвыносно» (Пермь, 2003. № 69). В записи, сделанной на Минее служебной за декабрь (МПД, 01.04.1636), ныне хранящейся в НБ МГУ, читаем следующее: «Лета 7188г<о> апреля в де<н>ь (1680) дал две книги Треод постную другую цветную, обе ветхи, боярин кн<я>зь Юри[й] Михаилович Одоевскои по своих родителех бабы своея по княгини Улянии Ивановне Голицыне в вечное помяновение в пустыню пр<е>п<о>-д<об>наго отца нашего Савы Вишерского новгородцкого чюдо-творцы...» (МГУ, 2000. № 268). Мы видим, что две книги разной судьбы (первая бытовала в Пермском крае, вторая — в Кирово-
градской области) отразили историю одного семейства, а возможно (если допустить в одном из двух случаев неправильное прочтение составителями каталога соответствующего названия), и одной обители. Однако есть примеры, когда в разных каталогах фигурирует человек вовсе не знатного происхождения. Например, Антипа Филимонов, священник московской Введенской церкви, в 1655 г. вложил книгу Минею служебную, июль (МПД, 1629) в г. Торжок в собор Преображения Спасова и пречистой Богородицы Муромской (МГУ, 2000. № 199), а в 1656 г. — Евангелие (МПД, 1653) в церковь «Николы чудотворца, что на Исаявце» (Тверь, 2002. № 101).
Два разных каталога (пермский и МГУ) отразили историю трех поколений другой семьи — дворян Ларионовых. С.И. Ларионов владел имением в «Бовыкином конце», в котором находилась церковь Воскресения Христова. В этой церкви и хранилась книга Апостол (МПД, 30.09.1633; МГУ, 1980. № 253), о принадлежности которой к упомянутому храму, в свою очередь находящемуся в имении упомянутого землевладельца, говорит соответствующая запись. П.С. Ларионов и его сын П.П. Ларионов владели сборником «Кириллова книга» (МПД, 21.04.1644; Пермь, 2003. № 132), о чем оставили соответствующие записи. При этом П.П. Ларионов в 1707 г. подарил книгу «власьевскому иерею Гавриле Петрову»15.
Упоминание в разных каталогах одних и тех людей и семей говорит о том, что набор имен, фигурирующих в записях, довольно полно охватывает интеллектуальное пространство России XVII— XX вв. Это показывает, что построенная база данных достаточно репрезентативно отражает состав читателей, дарителей, вкладчиков и др. лиц, соприкасавшихся со старопечатными книгами в XVI— XX вв.
Программа "Access" с помощью достаточно легкой системы запросов позволяет не только легко искать необходимые объекты, но и группировать их по любым признакам или группе признаков.
Первое, что бросается в глаза, это изменение степени участия мужчин и женщин в судьбе книг. Так, если мы берем фигурантов XVI—XVII вв.16, то среди них насчитывается 221 женщина и 1938 мужчин, т.е. доля женщин составляет лишь 10%. Для XVIII в. этот про-
15 В данном случае отражение Пермским каталогом и каталогом МГУ представителей одной семьи не может объясняться тем, что экспедиции Московского университета работали в Пермской области (88 описанных в каталоге книг происходят из Верхокамской коллекции НБ МГУ): книга, в которой фигурирует С.И. Ларионов, происходит из Оренбургско-Казахстанской коллекции.
16 Объединение данных за XVI и XVII вв. оправдано тем, что за XVI в. данных мало. Кроме приведенной ниже статистики фигурантов мужчин и женщин, имеется несколько упоминаний семей (XVI—XVII вв. — 8, XVIII в. — 1, XIX в. — 4, XX в. — 5). Поскольку эти данные мало влияют на общую картину, они не учитывались. Кроме того, один человек фигурирует как владелец книги в XXI в. и не учтен в статистике.
цент ниже: на 675 мужчин приходится 57 женщин, т.е. 7%. Но в XIX в. ситуация меняется. На 379 мужчин приходится 81 женщина (доля женщин возрастает до 17%). В XX в. роль женщин в судьбе книги еще больше возрастает. На 360 мужчин приходится уже 161 женщина, что составляет треть от общего числа фигурантов. Налицо постепенное повышение роли женщин в бытовании книг. «Провал» XVIII в. может объясняться тем, что в это время бытование старопечатных книг было связано с церковными библиотеками (о чем будет сказано ниже), т.е. для женщин они были мало доступны. В XIX в. старопечатные издания снова стали объектом купли-продажи, приобрели «семейный» характер и оказались в значительной степени в руках старообрядцев, постепенная феминизация общинной жизни которых давно подмечена17. Обращает на себя внимание, что женщины часто фигурируют как самостоятельные субъекты в распоряжении книгами. Мы видим их среди дарителей, покупателей, продавцов и владельцев. В 1891 г. К.Е. Данилова «благословила» Книгу о вере зятю своему Ф.Я. Турзякову (МПД, 08.05.1648; Пермь, 2003. № 156). Видимо, книга была передана в качестве приданого, и в этом случае запись отразила одну важную социальную практику — благословение книгой. Примечательно, как увеличивается количество владельцев-женщин в XX в., тогда же зафиксирована и одна читательница книги: так, Минею служебную за январь (МПД, 04.02.1622; Пермь, 2003. № 36) читала некая «Катя Марковна».
Интересно также посмотреть, в какой среде, сельской или городской, книги бытовали на протяжении трех с половиной столетий. В XVI—XVII вв. городские и сельские жители упомянуты практически равное количество раз: 234 упоминания падает на первую категорию и 239 на вторую. Для XVIII в. статистика иная. В записях этого времени фигурирует 45 жителей городов и 174 сельских жителя. В XIX в. их доля примерно одинакова: 34 и 38 соответственно. В XX в. снова увеличивается доля сельских жителей: 110 городских и 184 сельских. Мы видим, что на протяжении столетий дониконовские издания постоянно «кочевали». Объяснить этот феномен можно тем, что, когда они стали с «новаисправными книгами несогласными», их стали изымать из церковных библиотек. Подобные кампании затрагивали в первую очередь городские церкви, как мы это видели на примере Ростова, где в середине XVIII в. шло целенаправленное изъятие старопечатных книг, лег-
17 Мяло К.Г. Социологические аспекты комплексного исследования традиционной культуры поморской общины Верхокамья (Традиция и модернизация) // Традиционная культура Пермской земли: К 180-летию полевой археографии в Московском университете, 30-летию комплексных исследований Верхокамья (Мир старообрядчества. Вып. 6). Ярославль, 2005. С. 22.
ших затем в основу собрания Ярославского Архиерейского дома. Так, например, из церквей г. Ростова Великого было изъято 35 экземпляров, а из церквей уезда — 21. В XIX в. старопечатные книги стали частым предметом купли-продажи, которая совершалась в городах, на больших ярмарках. Примечательно, что в XX в. книги снова «уходят» в сельскую среду, где и были выявлены археографами. Связано это, наверное, с тем, что в период советской власти антирелигиозная пропаганда в городах велась более целенаправленно.
Теперь посмотрим, какие функции выполняли книги донико-новских изданий.
В XVI—XVII вв. было выявлено всего 306 владельцев книги. Т.е. в это время дониконовские издания еще не стали особо ценимыми экземплярами домашних библиотек. Книги эти приобретались в основном для вклада в церковь или монастырь, о чем свидетельствует большое количество имен вкладчиков: 11 для XVI в. и 445 для XVII в. В дальнейшем доля вкладчиков снижается и, соответственно, возрастает доля владельцев. Так, в XVIII в. известны имена 68 вкладчиков и 120 владельцев, в XIX в. соответственно 32 и 124, в XX в. — 18 и 272 (из них 179 человек непосредственно передали книги археографам, музеям и т.д.).
Из вкладчиков XVII в.18 — семь представителей царской семьи, 63 — дворяне и аристократия, 100 — представители духовенства (из них половина — высшее церковные иерархи: патриархи, митрополиты, епископы, архимандриты и т.д.), 88 — крестьяне, 36 — купцы и разного рода торговые люди, 10 работных людей. Большая доля крестьян-вкладчиков объясняется тем, что в основном вклады, сделанные ими, были коллективными. Жертвовали либо семьями, либо целыми округами. Вот пример одной крестьянской вкладной записи: «Лета 7143 г<о> году апреля в 9 д<е>нь (1635) положили сию книгу гл<агол>емую Устав печатнои... к церкви великог<о> чудотворца Николы и великого Хр<и>ст<о>ва мученика [Мины]... Матвея Федоровича кр<е>ст<ь>[яне]: Дмитреи Федоров с<ы>н Кабатов да Филип Ондреев сын Панскои, да Фа-деи Фадеев сын Хватков, да Кузма Минин с<ы>н Чюрин, Никон Иванов сын Чюрин, Василеи Сидоров, Федор Савел<ь>ев сын Лызло, Яков Иванов сын Чюрин, Прохор Анофреев сын, Иван Иванов, Петр Михаилов сын, Семен Алексеев сын Кабатов, Еро-мей Васил<ь>ев сын, Иван Игнат<ь>ев сын Голятин. Да тово же
18 Самый ранний вклад датируется 1575/76 г. — это уже упомянутая самая ранняя книга Н.(Б.) Григорьева, по прозвищу Самариа (Вильно, 30.05.1575; Ярославль, 2004. № 8). Последняя вкладная запись датируется 1943 г., когда Агафья Трифоновна Бестужева благословила Рождественской церкви Триодь оветную (МПД, 13.08.1621; МГУ. 2000. № 131)).
селца... Мар<ь>и Григор<ь>евны кр<е>стьяня: Федор Федотов сын Буреи, Степан Омримов сын Чермнои да тово ж сел<ь>ца... Катерины Роминишны кр<е>стьяня Степан Иванов сын Ветошников да Иван Семенов Ветошников, Афон[асеи (?)]..., Петр Яковлев, Яков Федоров... [при попе] Климонте (!) Матфееве и впред хто будет... у великого чюдотворца Николы и великому[чени] ка Мины... и ц<е>рковнаго причету ин по сеи книге Б<о>га сла-вити а за насъ Б<о>га молити и родители н<а>ши поминати а в сю книгу никому не вступатца и не осваиват, бити еи в ц<е>ркви Б<о>жии отн<ы>не и до века. Аминь» (Устав, око церковное. МПД, 20.02.1633; МГУ, 2000. № 244). Коллективный характер носят и многие вклады работных людей. Что касается дворянских вкладов, то они всегда были либо индивидуальными, либо семейными. Среди владельцев XVII в. 43 представителя дворянства, 122 священнослужителя (из них большая часть — высшее духовенство), 12 купцов и торговых людей, 19 крестьян и шесть работных людей.
Поскольку со второй половины XVII в. экземпляры дониконов-ских изданий практически перестают быть предметами вкладов, то статистика здесь не очень показательна. В связи с этим рассмотрим состав владельцев (их было выявлено 648) дониконовских изданий в Х^П—ХХ вв.19
В XVIII в. выявлено всего лишь пять владельцев из дворянского сословия, 17 владельцев из крестьян, семь из купцов, шесть из работных людей, 46 из духовенства. Мы видим, что доля дворян-владельцев, представителей самого привилегированного сословия, ниже, чем представителей других социальных категорий. При этом категория священнослужителей не только значительно превышает остальные социальные группы (59%), но сама по себе стала более демократичной. Большая часть священнослужителей-владельцев — это приходское духовенство, а не высшие церковные иерархи. Так или иначе, это означает, что в XVIII в. дониконовские издания были связаны с церковными приходскими библиотеками.
В XIX в. картина еще больше меняется. Мы не видим ни одного владельца-дворянина, встречаем лишь одного представителя работных людей, девять купцов, 14 священнослужителей и столько же крестьян. В XX в. мы снова видим дворян-владельцев (два человека), 23 священнослужителя и 200 крестьян. Одна запись сви-
19 Самой ранней владельческой записью следует считать указание на принадлежность Евангелия, напечатанного в типографии Мамоничей, А.И. Векову (Вильно, 1600; Ярославль, 2004. № 51). Последняя владельческая запись, видимо, запись о принадлежности книги Е. Чугунову, сделанная в 1950 г. на Минее служебной на сентябрь (МПД, 30.08.1636; МГУ, 2000. № 295).
детельствует, что дворяне владели старопечатными книгами и в XIX в. Так в 1908 г. В.П. Мордвинов подарил Устав (МПД, 30.09.1630; Ярославль, 2004. № 270) в Ростовский музей церковных древностей. На том же экземпляре имеется запись скорописью XVIII в.: «№ 165 из книг капитана Якова Мордвинова...». Вполне вероятно, что это прадед последнего, отставной капитан Яков Яковлевич Мордвинов (14.03.1729—12.03.1799)20. Те. на протяжении по крайней мере двух веков книга принадлежала одной дворянской семье. Значит, дворяне-владельцы старопечатных книг просто не считали нужным помещать на них соответствующие записи21.
Таким образом, налицо два процесса. Первый — изменение функции дониконовских изданий: из книг, предназначенных для вкладов, они превращаются в «книги читаемые». Об этом же говорит (при всей недостаточности данных) и количество читателей: три в XVII в., четыре в XVIII в. и шесть в XIX в. Второй процесс — демократизация бытования экземпляров дониконовских изданий. Если изначально их владельцами были главным образом представители дворянства и высшие церковные иерархи, то спустя столетия старопечатные книги превратились в важную часть бытовой культуры крестьянства и приходского духовенства. Большое число упоминания владельцев (322) в XX в. объясняется тем, что имена последних владельцев, от которых экземпляры старопечатных изданий поступали в книгохранилища, всегда фиксировались археографами. Часто по их просьбе последние владельцы оставляли на книгах соответствующие дарственные записи. Последняя запись подобного рода сделана на Евангелии Учительном (МПД, 04.05.1629) и датируется 28.02.1989 г.: «Я, Карпов Иван Иванович, передаю эту книгу [в] Московский Университет.» (МГУ, 2000. № 205).
Поскольку книга всегда была предметом купли-продажи, то интересно посмотреть, кто выступал в роли покупателей и продавцов книги. Первая датированная запись о купле-продаже относится к XVI в.: «...Семенка Михаилов с<ы>н Соудоков архиеп<иско>п дияк пе[вчеи] продал есми сие Ев<ан>г<е>лие прихоженом...»22.
20 Руммель В.В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: В 2 т. Т. 2. СПб., 1887. С. 239.
21 Это вполне логично, так как владение старопечатными книгами было косвенным доказательством приверженности староверию. Дворянин не мог быть старовером, это было чревато суровым наказанием, и компрометировать себя использованием старопечатных книг многие опасались (см.: ЛавровА.С. Колдовство и религия в России. 1700—1750 гг. М., 2000. С. 309—326).
22 Первая запись о собственно покупке относится к 1604 г., когда «гости Иван ...осков (?) да [Ф]едор П[ро]копьев, да Степан Иголкин купили на ц<е>рковн[ы]е денги» вторую часть Октоиха, выпущенного в типографии Андроника Тимофеева Невежи (М., 31.01.1634).
Последняя запись о купле-продаже датируется 1940 г., когда Д. Нестеров приобрел у А.А. Бирюкова Триодь Цветную (МПД, 17.03.1640; МГУ, 2000. № 347). При этом наибольшее количество актов купли-продажи (а точнее перепродажи: реализацией печатной продукции занимался сам Печатный двор, но записи об этом на книгах не помещались; на полях книг отражались факты продажи частными лицами) падает на XVII в. В это время торговля указанными изданиями была наиболее актуальна. В последующие времена потенциальными покупателями их становились лишь старообрядцы, а со второй половины XIX в. — и букинисты. Впрочем, иногда эти понятия соединялись. Так, в 1920 г. в Ростовский музей перешло 10 книг из библиотеки В.П. Щапова — представителя известного рода (к нему принадлежал и чл.-корр. РАН Я.Н. Щапов), многие поколения которого были приверженцами старообрядчества23. Обращает внимание тот факт, что некоторые социальные слои (по имеющимся данным) вообще не участвовали в купле-продаже. Если в XVII в. представители привилегированных слоев еще фигурируют как покупатели, то в последующие века они как таковые не упоминаются. Это также можно объяснить тем, что с XVIII в. основными «потребителями» старопечатных книг становятся старообрядцы, а дворянин старообрядцем быть не мог24.
Впрочем, с покупками книг картина не очень показательна, так как в числе покупателей скорее всего оказывались и вкладчики. Однако в каких конкретных случаях это происходило, не всегда возможно установить. Тем не менее для XVI в. не выявлено ни одного случая покупки книг. Зато в XVII в. число покупателей достигает 127! Из них на долю священнослужителей приходится 49 случаев (среди них пять игуменов и столько же насельников монастырей), крестьян — 12, при этом одна книга, Апостол (МПД, 30.09.1633), была куплена и вложена жителями дер. Спирово Михаилом Федоровым и его сыном Гаврилой (МГУ, 2000. № 250), представителей дворянства — шесть (среди них боярин Б.Г. Юшков, стольник И.В. Зузин (Ярославль, 2004. № 199; Тверь, 2002), работных людей — четыре, купцов — три. В XVIII в. выявлено 42 случая покупки, и лидерами здесь становятся крестьяне. На них приходится 16 покупок, а на долю духовенства всего пять, на долю
23 ЩаповН.М. Я верил в Россию... Семейная хроника и воспоминания. М., 1998. С. 17—30. Примечательно, что книги из библиотеки Щапова, имеющие довольно много записей (в том числе и XIX в.), сделанных разными почерками, не имеют указаний на принадлежность книг этому семейству. Это косвенно свидетельствует о том, что книги эти были приобретены Щаповыми в течение XIX в.
24 Впрочем, как показало исследование А.С. Лаврова, для XVIII в. это правило еще не сложилось и случаи приверженности дворян староверию известны. Но они носили случайный характер (см.: Лавров А.С. Указ. соч. С. 309—326).
купцов — четыре. Для XIX в. выявлено 16 случаев покупки книги; из них восемь приходится на крестьян и два на священнослужителей. В XX в. зафиксировано шесть случаев покупок. При этом социальное происхождение известно только в двух: протоиерей Покровского храма в Теленештах Н. Донцов приобрел Минею служебную, октябрь (МПД, 09.11.1619), крестьянин А.С. Шатров — Октоих, ч. 2 (М.: А.Т. Невежа, 31.01.1594).
Более примечательна ситуация с продажей книг. Для XVI в. зафиксирован лишь один продавец: «никольский поп» Савва, оставивший на книге продажную запись (Ярославль, 2004. № 2). В следующем столетии мы знаем имена уже 102 продавцов: из них 45 священнослужителей, 12 купцов, 5 крестьян и трое работных людей. В XVIII в. известно 35 случаев продажи книг, из которых девять приходятся на священнослужителей, семь — на крестьян, двое на купцов и один на работника типографии. Как мы видим, на втором месте уже фигурируют крестьяне, что еще раз свидетельствует о постепенной демократизации среды бытования дониконовских изданий. В XIX в. из 14 случаев на долю продавцов-священнослужителей приходится всего три упоминания, крестьян — одно. В XX в. из восьми случаев продавцами по одному разу выступили священнослужитель, работный человек и крестьянин.
На роли священнослужителей в бытовании дониконовских изданий следует остановиться особо. Представители этого социального слоя чаще всего фигурируют в записях: на их долю приходится шесть упоминаний в XVI в., 643 в XVII в., 204 в XVIII в., 65 в XIX в. и 44 в XX—XXI вв. Именно священнослужители были наиболее «близкой» к дониконовским изданиям категорией населения. Это понятно. Ведь когда книга вкладывалась в церковь, то часто указывалось, при каком попе это сделано. Если книга вкладывалась в монастырь, то указывалось имя игумена, епископа, митрополита и т.д. Поскольку практика ухода в монастырь и принятия духовного сана была очень распространена, то большинство вкладных записей, содержащие просьбу о поминовении «родителей», содержат имена иноков, схимников и т.д. Вышеприведенные цифры показывают, что священнослужители были не только основными покупателями, хранителями и владельцами книг, но и основными продавцами их. Статистика продаж свидетельствует о том, что именно через священнослужителей экземпляры запрещенных после реформ Никона книг из церковных библиотек стали переходить в руки приверженцев старой веры: из 45 случаев продажи священнослужителями книг в XVII в. 24 случая приходятся на время с 1652 г. (т.е. на тот период, когда книги были объявлены неправильными), а в восьми случаях трудно определить время сделки. При
этом среди покупателей второй половины XVII в. священнослужители выступают лишь в трех случаях. Уже в XVIII в. просвещенные церковные иерархи много сделали для того, чтобы сохранить до-никоновские издания как памятники культуры и не уничтожали их, а бережно собирали. Это в первую очередь относится к Рос-тово-Ярославской земле, где выдающимися книжниками были архимандрит Спасо-Преображенского монастыря Иосиф (1693—1699/ 1700), собравший большую библиотеку (куда попали и дониконов-ские издания), и митрополит Ростовский Арсений Мацеевич (1742— 1763), инициировавший вышеупомянутую кампанию по изъятию «старых с новыми несогласных книг» и сохранению их в библиотеке архиерейского дома.
Преобладание священнослужителей среди других социальных слоев легко объяснимо, так как владение старопечатными книгами было в определенные периоды (например, в том же XVIII в.) почти монополией священнослужителей. Но примечательно постепенное сокращение упоминаний этой категории в записях XVI—XX в. и пропорциональное увеличение доли крестьян. Объяснением тому является давнее наблюдение, что именно крестьяне (в первую очередь старообрядцы) к XX в. превратились в основных «пользователей» старопечатных книг. Впрочем, в XIX в., с появлением сперва единоверческой, а затем белокриницкой церковной иерархии, наметился переход книг из личных библиотек в церковные. Так, в 1820-е гг. некая Таня подарила Евангелие, напечатанное в типографии Петра Мстиславца (Вильно, 30.05.1575; Ярославль, 2004. № 10), священнику «Полоцкой единоверческой церкви»25.
Таким образом, как и любой другой исторический источник, записи на книгах дают новую информацию либо по какому-то сюжету (например, о принадлежности той или иной книги какому-либо примечательному лицу), либо корректируют и дополняют уже имеющиеся сведения. Записи на книгах отразили такие ключевые процессы отечественной истории XVII—XX вв., как рост городского населения, активизация роли женщин в общественной жизни. Формализация разрозненной информации о людях, упомянутых в записях на книгах, способна высветить социальные процессы наиболее наглядно. В отношении книжной культуры удалось проследить изменение социального состава вкладчиков, владельцев, читателей, покупателей, продавцов книг на протяжении четырех веков.
25 Этот экземпляр вообще имеет интересную судьбу. Между 1823 и 1855 гг. книга из Якубенской Свято-Покровской единоверческой церкви оказалась в Дина-бургской старообрядческой моленной, откуда была изъята неким коллежским советником Нестеровым.
Список литературы
1. Белянкин Ю.С. Записи соликамских священников Белозеровых на кириллических изданиях XVII—XVIII вв. // Федоровские чтения. 2007. М., 2007.
2. Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие ХУ—ХУП вв. М., 1975.
3. Губанова М.С. Книжные традиции чердынских крестьян (на примере семей Останиных, Лунеговых, Ржевиных) // Федоровские чтения. 2003. М., 2003.
4. Киселев А.В. К истории книжной культуры в Ростовском уезде во второй половине XVII в.: географические и социальные аспекты // Традиционная книга и культура позднего русского средневековья: Труды Всероссийской научной конференции к 40-летию полевых археографических исследований Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (Москва, 27—28 октября 2006 г.): В 2 ч. Ярославль, 2008 (Мир старообрядчества. Вып. 7). Ч. 1: Кириллическая книга в русской истории и культуре.
5. Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700—1750 гг. М., 2000.
6. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Т. 1—2. СПб., 1999.
7. Мяло К.Г. Социологические аспекты комплексного исследования традиционной культуры поморской общины Верхокамья (Традиция и модернизация) // Традиционная культура Пермской земли: К 180-летию полевой археографии в Московском университете, 30-летию комплексных исследований Верхокамья (Мир старообрядчества. Вып. 6). Ярославль, 2005.
8. Поздеева И.В. Записи на старопечатных книгах кирилловского шрифта как исторический источник // Федоровские чтения. 1976. Читатель и книга: Сб. науч. трудов. М., 1978.
9. Поздеева И.В. Книжность старообрядческого Верхокамья: истоки, читатели, судьбы (по записям на экземплярах книг Верхокамского собрания НБ МГУ) // Традиционная культура Пермской земли: К 180-летию полевой археографии в Московском университете, 30-летию комплексных исследований Верхокамья (Мир старообрядчества. Вып. 6). Ярославль, 2005.
10. Поздеева И.В. Территориальная книжная коллекция и задачи комплексных археографических исследований // Из истории фондов Научной библиотеки Московского университета. М., 1978.
11. Шватченко О.А. Светские феодальные вотчины в России во 2-й пол. XVII в. (Историко-географический очерк). М.,1996.
Поступила в редакцию 17 ноября 2010 г.
