CC BY
68Л.М. Никовская
СОЦИАЛЬНОПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ В РЕГИОНЕ: ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ И ТИПЫ
Российское государство исторически отличается исключительным разнообразием природных, геополитических, этнокультурных, социально-экономических условий жизни в регионах. Масштабный системный кризис перевел «региональное измерение» российской государственности в особую плоскость политических и социально-экономических отношений: он дал толчок диффе-
ренциации, дезинтеграции и предопределил формирование новых основ интеграции некогда единого политического и экономического пространства России.
Острота современной социально-экономической ситуации в большинстве регионов России и сильные деформации всего экономического пространства определяются сложными переходными процессами: формированием нового геополитического и экономического пространства после распада СССР, экономики рыночного типа с нестабильной системой государственного регулирования; открытием страны для внешнего рынка при низкой конкурентоспособности внутреннего; длительным экономическим кризисом. Проекцией этих макроявлений стало углубление региональной дифференциации. Ее обуславливают два комплекса причин: во-первых, действие рыночной конкуренции, неодинаковой адаптируемости к рынку регионов с различными структурой экономики, менталитетом населения; во-вторых, значительное ослабление регулирующей роли государства (сокращение государственной финансовой поддержки, отмена большинства региональных экономических и социальных компенсаторов). Определенную роль играло и фактическое неравенство субъектов Федерации в экономических отношениях с Центром. Не секрет, что в России с начала 90-х годов усиливалась дифференциация в экономической (по формам собственности и секторам производства) и социальной сферах. Наименьшим спад производства внутреннего регионального продукта (ВРП) за последние годы был в Москве, наибольшим — в республиках Северного Кавказа [ 1, с. 582]. Главный итог прошедшего десятилетия — увели-
0<;
Яр Ш£ :Х Д С/ ЩПТ WM-. ЩШ • К ШШ В В | Н |
чение группы бедных и беднеющих регионов. Межрегиональная дивергенция при общем снижении реальных доходов большинства населения неизбежно расширяет зону абсолютной бедности [1, с. 599]. При той модели экономического развития, которая доминирует сегодня в России, разрыв между бедными и богатыми регионами, как и во всем мире, будет расширяться. По оценкам Института народно-хозяйственного прогнозирования РАН, ставка на энергосырьевую специализацию страны будет вести к консервации уровня жизни подавляющего большинства населения России [9, с. 18].
Тенденция социальной дифференциации все более углублялась: в бедных областях реальные доходы на душу населения
продолжают снижаться, а в ряде регионов, пожинающих плоды исключительного обладания природной рентой, средний реальный доход на душу населения растет [13, с. 586—601].
В условиях неравного обладания природными и экономическими ресурсами последние (ресурсы) могут выступать своеобразной «валютой», которая позволяет конвертировать ее в определенные политические позиции, становится эквивалентом политического «торга» с Центром. Очевидно, это один из источников диверсификации политического развития российских регионов. Начало этому процессу положила запущенная «младореформа-торами» модель социально-экономической трансформации, породившая разнообразие политических режимов краев и областей России, которые прежде мало отличались в этом отношении друг от друга. Анализ пестрого политического измерения регионов позволит реконструировать логику политической трансформации в России в целом.
Исследование политических конфликтов в региональном разрезе предполагает выявление их типичной структуры: субъек-
тов политического противостояния, его причинного ряда, предмета и объекта конфликта, отношений самих сторон и общего социально-экономического и политического фона конфликтности. Актуализация структурно-функциональных характеристик политической конфликтности существенно варьирует в зависимости от типологии самого конфликта. Так, отношения регионов с Центром составят базу так называемых конфликтов сферы государственного управления [6, с. 72—93]. Такие конфликты возникают из-за различий интересов, соперничества и борьбы различных институтов власти и государственных структур по поводу перераспределения и реализации политико-государственной власти,
овладения ведущими позициями в этой сфере. Они разворачиваются большей частью в правовом и административном поле государства, их объектом и предметом выступают отношения и позиции власти и управления. Целью сторон является реформирование или видоизменение «правил игры» в интересах усиления эффективности и «веса» взаимодействия в системе государственного управления, имеющего чаще всего юридические и общеобязательные для всех последствия. Реальный источник данного типа политических конфликтов — противоречия становления демократической федеративной государственности, поиск и «настройка» той модели политико-государственных отношений, которая — при единстве общенационального интереса — позволяла бы сохранять многообразие региональных интересов. Конфликтные «линии напряжения» задаются процессом перехода от унитарного (по существу) государства к системе реального федерализма. Данный переход сопровождается многочисленными коллизиями в отношениях между Центром и регионами: процесс разделения предметов ведения, полномочий между федеральной властью, субъектами Федерации и местным самоуправлением способен давать вспышки сепаратизма.
На современном этапе все стороны достигли относительного базового консенсуса относительно того, что без разграничения полномочий всех уровней власти не может быть ни нормальных властных отношений в Центре и на местах, ни ответственности сторон.
Конфликты системы государственного управления — в нашем случае — являются «внешними» по отношению к внутрирегиональной жизни и не отменяют живую логику функционирования политических конфликтов как борьбы политических субъектов за возможность определять социально-политический порядок в масштабах своего региона. В этом смысле интерес представляют характеристики самих акторов, правила отношений между ними, те стратегии и технологии, которые они выстраивают в этом противоборстве и, наконец, ресурсы, которые они могут мобилизовать в свою пользу.
Действия Центра (внешнего актора) и диктуемые им институциональные изменения существенно влияют на внутрирегиональное политическое поле и действия его субъектов. Так, разделение властей в регионах осуществляется Центром по собственному образу и подобию в соответствии с президентской либо президентско-парламентскими моделью [14, с. 198 — 246]. В рамках
этих моделей региональные представительные органы власти могут претендовать как максимум на автономный статус. В силу этих обстоятельств региональные парламенты не только не могли сыграть роль важнейшего института консолидации «новых демократий», но по большей части не выполняли даже функции политического представительства и механизма согласования интересов, а тем более не являлись в регионах ключевыми центрами законодательной политики и институциональных преобразований. Отдельные исключения, когда в итоге внутрирегиональной политической борьбы законотворческие институты оказывались наделенными значительными полномочиями и становились самостоятельными центрами принятия решений (например, в Удмуртии или в Санкт-Петербурге) лишь подтверждали бытующее положение вещей [11, с. 79—82].
На внутрирегиональном поле, пожалуй, большую роль играют сегодня статусно-ролевые конфликты, в которых проявляется острое противоречие между представителями региональной элиты по поводу распределения и перераспределения власти, а также возможностей контролировать те или иные ресурсы. Острота этого типа конфликтов и напряжений обусловливается ситуацией затянувшейся неопределенности, связанной с трансформацией российской политической системы. Расколы и постоянные перегруппировки в российской правящей элите, неясность социально-политической модели преобразований, длительный экономический кризис, появление новых участников политического процесса не могут не проецироваться на региональный уровень. Это порождает острые или вялотекущие конфликты по поводу самоутверждения новых или сохранения старых акторов субна-ционального характера, поиска оснований консолидации правящей региональной элиты, выбор стратегий и правил согласования противоречивых интересов и позиций.
Внутрирегиональные политические конфликты во многом предопределены особенностями политических режимов, которые складываются как равнодействующая противоборства внутри региональных элит по поводу завоевания, удержания и реализации власти, а также технологий взаимодействия с Центром. Сегодня многие представители политической реги оналисти к и, следуя мировой традиции политологии, считают категорию «политический режим» весьма информативной для описания сложной и динамичной политической жизни регионов [13], поскольку она помогает вскрыть суть этой жизни через взаимодействие политичес-
ких акторов, использующих институты власти, ресурсы и стратегии для борьбы за достижение и удержание власти [13, с. 19]. В основе стратегий, используемых в политических противоборствах, может быть двоякого рода — либо неограниченная политическая борьба по принципу «игры с нулевой суммой» — политическое взаимодействие представлено как война; либо ограниченное политическое состязание по принципу «игры с позитивной суммой» — политика в этом случае рассматривается как торг, обмен уступками [19, р. 224].
Трудности анализа, с которыми сталкиваются исследователи, определяются прежде всего переходным (трансформационным), кризисным состоянием российского общества, перспективы которого отличаются большой изменчивостью и неопределенностью. В этой ситуации непросто выявить, кто подлинный субъект, а кто — нет; какие институты доминируют, кто и как контролирует те или иные ресурсы. Ясно одно — сам процесс «транзита» всегда связан с конфликтом акторов по поводу институтов и контроля над ресурсами. И начало этому конфликту кладет раскол правящей элиты на сторонников сохранения статус-кво либо преобразований на пути демократии; участники конфликта попадают в ситуацию неопределенности (поскольку элементы прежнего политического режима разрушены, а нового — не созданы). Масштабы и продолжительность неопределенности зависят как от обстоятельств функционирования прежнего режима, так и от модели перехода, то есть динамики изменения композиции субъектов, их стратегий, институтов в процессе перехода.
Что касается моделей перехода, то в литературе существует несколько различных типологий трансформационных процессов. Обратим внимание на две близкие по своему содержанию эмпирические классификации переходов, созданные Т. Карл и Ф. Шмит-тером [8, с. 29 — 46], а также Дж. Мунком и К. Лефф [18, р. 343 — 362] на материале сравнения этих процессов в Латинской Америке, Южной и Восточной Европе. Все эти авторы рассматривают переход как крушение авторитарных режимов (подразумевая демократическую перспективу), и, строго говоря, данные классификации следовало бы квалифицировать как модели развала политических режимов. В основе обеих классификаций лежат различия характеристик акторов и их стратегий. В качестве типов акторов Карл и Шмиттер выделяют элиты и массы, а Мунк и Лефф — правящие элиты и контрэлиты (хотя в ряде случаев контрэлиты и опираются на поддержку массовых движений, но в
ч»К.
вщг.'
ЦК ’ /77/77/ Шт. РЦш • К Н |
А И к
данной концепции агентами изменений являются именно элиты). Несколько упрощая, можно свести модели переходов, предложенные в рамках обеих классификаций, к пяти различным вариантам:
1. Консервативная реформа — сохранение господства правящей элиты прежнего режима без смены акторов благодаря ее приспособлению к новым институтам (использованию компромиссных стратегий). Это своего рода переход без смены элит.
2. Пакт (= реформа через «обмен») — смена режима при достижении компромиссных договоренностей (взаимное приспособление) различных сегментов элит либо правящей элиты прежнего режима и контрэлиты.
3. Реформа (= реформа «снизу») — смена режима в результате давления масс или контрэлит по отношению к правящей элите прежнего режима при использовании акторами компромиссных стратегий.
4. Революция (= социальная революция) — смена режима с применением силовых стратегий правящей элитой прежнего режима и контрэлитой (конфронтация) в условиях мобилизации масс.
5. Навязанный переход (= «революция сверху») — смена режима в результате конфронтации внутри правящей элиты либо между правящей элитой и контрэлитой (использование акторами силовых стратегий) при отсутствии мобилизации масс.
Представленные модели переходов можно ранжировать по уровню возникающей в их результате неопределенности. Очевидно, что в случае консервативной реформы неопределенность : минимальна. Пакт сопровождается ее относительно низким уровнем, в то время как в ходе революции неопределенность наиболее высока. Процесс трансформации в современной России в рамках | классификации Карл—Шмиттера самими авторами был описан > как «навязанный переход» с весьма высоким уровнем неопределе нности.
Эти подходы во многом близки и отечественным политоло-,,,.* Так, для В. Гельмана трансформация в политическом смысле — это «переход от одного консолидированного режима к другому, причем данный процесс не обязательно сопровождается сменой акторов и/или институтов» [13, с. 34]. Причем, если вдуматься, для Гельмана переход выступает в форме конфликта. Предметом данного конфликта могут выступать ресурсы (властные, экономические и пр.) и контроль над ними. Отсутствие такого конфликта означает если не полное прекращение трансфер-
*
мационных процессов, то, по крайней мере, его прерывание, которое однако может смениться новым этапом перехода, например, в результате изменения соотношения сил акторов.
Другой известный исследователь, А. Мельвиль, исходит из в целом верного постулата о том, что переход к демократии через пакт или другие распространенные модели общественных трансформаций все же не охватывают реальное многообразие сложных и многомерных процессов, которые относятся к современной демократической волне и являются результатом действия разнообразных внешних и внутренних факторов [7, с. 26—27].
Автор предлагает в качестве первого шага на пути создания интегрированной теории демократического транзита концепт «воронки причинности». Данный концепт синтезирует институциональный (структурный) подход и действия акторов и, таким образом, соединяет макроуровень анализа с ми кроуро внем.
Суть нашего подхода состоит в конфликтологическом взгляде на известные (обозначенные выше) формы переходов. С этой точки зрения, они могут отличаться степенью выраженности глубины и характера структурных изменений (революция, реформа), но задаются во многом стратегиями действий акторов, которые субъективируют внешне заданные объективные противоречия и сознательно выстраивают линию своего поведения, отличающуюся многообразием самоопределения. Таким образом, конфликтологическая «призма» исследования позволяет органически соединить структурные и субъектные аспекты анализа трансформационных переходов.
Центральной проблемой процессов трансформации становится неопределенность как структурная характеристика трансформации [1, с. 48], которая включает как неопределенность результатов общественных преобразований, так и неопределенность процедур такого преобразования. А это, безусловно, проблема институционализации социальной конфликтности. Рост неопределенности в процессе перехода влечет за собой нестабильность и затягивание этого процесса. Но именно конфликтологический анализ позволяет лучше понять, какова комбинация субъектных стратегий взаимодействия, способствующая стагнации ситуации, и в чьих интересах ее затягивание или блокировка. |
Период неопределенности перехода не может длиться бесконечно долго. Даже если он сопровождается биполярным противостоянием акторов, как это было в России в 1991 —1993 гг., либо затяжной конфронтацией большого числа акторов, своего рода «войной всех против всех», рано или поздно наступает момент
*'
выхода из этого состояния. Значимость этого момента для формирования нового политического режима сопоставима со значимостью момента крушения прежнего режима.
Выход из ситуации неопределенности — своего рода завершение конфликтного взаимодействия, длительность и исход которого определяется качественными характеристиками акторов, их возможным структурированием, используемыми стратегиями, контролем над ресурсами, а также общим ходом процесса институционализации, в котором соотношение сегментов формальных и неформальных «правил игры» определяется качеством и направленностью политического дизайна региона.
Следуя классификации переходов Карл — Шмиттера, учитывая возможные композиции структурирования акторов и используемых ими стратегий, можно выделить четыре сценария выхода из неопределенности (по В. Гельману). Первый из них — «война всех против всех»: использование различными группами раско-
ловшейся элиты силовых стратегий, причем конфликтное противостояние не выявляет доминирующего актора. Если же в этот конфликт вовлекаются массы — сначала в качестве мобилизованного ресурса, а далее — самостоятельного актора, то следствием такого рода противостояния становится гражданская война. В условиях современной России пример, близкий такой ситуации, дает Приморский край, переживавший затяжное силовое противоборство губернатора края Е. Наздратенко и мэра Владивостока В. Черепкова [15, с. 65 — 72]. В предельном случае «война всех против всех» может приобрести характер «дурной бесконечности».
Второй сценарий — «победитель получает все» — предполагает выдвижение доминирующего актора, развертывающего силовые стратегии по принципу «игры с нулевой суммой». Его цель — максимизировать свой контроль над ресурсами
Интересны и механизмы выдвижения доминирующего актора. Он может появиться в результате консервативной реформы, при которой правящая элита сумела сохранить свое доминирующее положение, не допуская возникновения значимых альтернативных акторов. Так, в Казахстане, а также в ряде регионов России (например, Татарстане) крушение коммунистического правления повлекло за собой концентрацию всей полноты власти в руках одной из групп прежней элиты, в то время как попытки возникновения конкуренции были тем или иным способом элиминированы.
&
Выявление доминирующего актора возможно и в результате «навязанного перехода», когда более сильной стороне, используя силовые или иные стратегии, удается захватить господствующие позиции во власти и удержать их.
Другим возможным механизмом выдвижения доминирующего актора может стать «прорыв» к власти популистских лидеров, являющихся, как правило, аутсайдерами по отношению к действующему политическому режиму. Как только политическое противоборство выливается в конкуренцию на поле массовой политики в случае неэффективности прежнего режима, общей социальной неудовлетворенности и пр., возникает основа для гарантированной массовой поддержки популистских лидеров. Наиболее ярким примером такого рода может быть приход к власти
А. Лукашенко в Беларуси и К. Илюмжинова в Калмыкии.
Наконец, возникновение актора такого типа возможно через феномен, который С. Хантингтон обозначил как «захват властных полномочий» в новых демократиях [16, р. 3 —13]. Доминирующий актор, опираясь на электоральную поддержку, стремится избавить себя от горизонтальной подотчетности и угрозы поражения неновых выборах. Условием этого захвата должны стать «свобода от формальных институтов среды» и комбинация различных стратегий, максимизация контроля над ресурсами. Политические издержки данного сценария связаны с формированием условий перехода к «авторитарной ситуации» — сокращением функционирования формальных демократических институтов, роспуском или элиминированием роли парламентов, ограничением свободы информации (вплоть до контроля над приемом телерадиовещания), манипуляцией на выборах и т.п. В итоге доминирующий актор захватывает контроль над всей публичной сферой. Институциональным оформлением его «победы» становится моноцентричный политический режим, опирающийся на преобладание неформальных институтов и силовые стратегии. Как полагают исследователи, в отсутствие политических альтернатив «успешные правительства могут управлять обществом и экономикой, сочетая администрирование, манипулирование, произвольные решения и кадровую чехарду, продлевая существование этой ситуации и оставляя политический вакуум в будущем» [17, р. 233 — 254]. Следовательно, политические режимы, возникающие в результате реализации этого сценария, могут оказаться вполне устойчивыми, а перспективы их демократизации минимальны.
Следующая модель выхода из неопределенности — «сообщество элит» — требует от различных сегментов региональной
элиты определенного компромисса для достижения соглашения
о взаимном принятии формальных и неформальных правил, способствующих разделу сфер влияния между актором, обладающим в тот или иной момент доминирующим положением, и его основными конкурентами. В рамках «сообщества элит» доминирующий актор страхует себя от утраты своей нынешней позиции, соглашаясь на перераспределение определенных ресурсов в пользу конкурентов. В рамках СНГ пример сценария «сообщества элит» показывает Украина, где успешные коалиционные стратегии президента Л. Кравчука, а позднее Л. Кучмы позволяли им в той или иной ситуации удерживать позиции доминирующих субъектов в условиях гибридных политических режимов. Но эта модель исхода конфликта не ведет к устойчивости нового режима. Вызов «сообществу элит» создается прежде всего самой его основой, подразумевающей преобладание неформальных институтов при принятии решений на основе компромиссных стратегий.
Модель «сообщества элит» может эволюционировать в сторону «авторитарной ситуации», захвату властных полномочий доминирующим субъектом (как это было в Башкортостане [2, с. 7 — 41]), либо к крушению этой модели, когда ряд не включенных в это сообщество партий и заинтересованных групп создают альтернативную коалицию негативного консенсуса и «свергают» доминирующего актора. В этом случае показателен пример проигрыша А. Собчака В. Яковлеву в период губернаторских выборов в Санкт-Петербурге.
Таким образом, выход из ситуации неопределенности по сценарию «сообщества элит» создает условия для формирования политического режима во главе с доминирующим актором, опира-
Ь ющимся на компромиссные стратегии и преимущественно не-
формальные институты. Такие режимы могут оказаться непроч-/" ными в силу неустойчивости компромисса и эволюционировать
g как в сторону распада этой модели, так и в сторону авторитарно-
Щ то синдрома.
;* В условиях же неопределенности в соотношении сил (когда
1 они приблизительно равны), невозможности снятия противоречия
I ; методом компромисса появление доминирующего актора исклю-
JL чено. Тогда различные группировки региональной элиты выстра-
Ц ивают отношения по принципу «борьбы по правилам», который
Ш является следующим вариантом выхода из ситуации политичес-
кого противоборства. Элитные группировки вынуждены принимать формальные и (или) неформальные правила взаимодействия, которые позволяли бы каждой стороне максимизировать свой контроль над ресурсами. Но ни одному из политических акторов не удается достичь монопольного положения в политической жизни региона. Яркой иллюстрацией этой модели служит ситуация в Удмуртии. «Конституционный процесс в республике проходил достаточно противоречиво... Компромисс между различными позициями не позволил снять противоречия между группировками в региональной политической элите. Перспектива введения поста президента Удмуртской Республики совершенно естественным образом означала возможность полной победы одной из противоборствующих группировок над своими конкурентами, в то время как проигравшая сторона утрачивала значимое влияние на региональный политический процесс. На практике такой подход означал усиление конфронтации, в то время как исход борьбы был абсолютно неясен, поскольку оба главных претендента на этот пост обладали примерно равными политическими потенциалами. В условиях неопределенности Верховный Совет в результате долгих обсуждений положений Конституции пришел к выводу, что наилучшим решением данной проблемы является отказ от введения в Удмуртии института президентства» [5, с. 79 — 82].
Следовательно, выход из конфликта по сценарию «борьбы по правилам» создает предпосылки для формирования полицент-рического режима с преобладанием формальных институтов и использованием компромиссных технологий. В целом же введение политической борьбы в рамки формальных институтов уменьшает вероятность возврата акторов к использованию силовых стратегий, а перенесение ее протекания в поле электоральной конкуренции при отсутствии доминирования одной из сторон предопределяет условия для закрепления политических альтернатив в структурах партийной системы. Модель «борьбы по правилам» создает предпосылки для трансформации политического режима в сторону демократизации в отношении как плюрализма акторов и полицентризма политического режима, так и становления формальных демократических институтов, исключающих угрозу «захвата властных полномочий» и ведущих к подотчетности и сменяемости власти. И в этом отношении уместно говорить о возникновении «демократической ситуации», хотя степень ее устойчивости весьма относительна и при изменении соотношения сил может быть разрушена.
Для конкретного анализа конфликтных политических процессов периода трансформации Центром конфликтологии ИС РАН был выбран Нижегородский регион. Принимались во внимание два соображения: во-первых, регион считается своеобразным «полигоном»
рыночных реформ в России; во-вторых, именно в Нижнем Новгороде в середине 90-х годов начал действовать Нижегородский региональный Центр конфликтологии (руководитель П.И. Куконков), в котором постепенно отрабатывались качественные и количественные методы исследования социальной конфликтности в области.
С момента консолидации нового политического режима — с ноября 1991 г. по март 1997 г. — в Нижнем Новгороде бесспорным было положение губернатора Б. Немцова как доминирующего актора, что делало выстроенную им модель «сообщества элит» достаточно устойчивой. Эта политическая модель нового режима оказалась весьма эффективной и с точки зрения проведения экономических преобразований. Обеспечив себе поддержку большинства или как минимум нейтрализовав всех противников, Немцов оказался несвязанным никакими политическими ограничениями в своих начинаниях в регионе. В отношениях между регионом в лице Немцова и федеральным Центром имел место своего рода неформальный контракт, гарантом которого выступал прежде всего сам Президент РФ. Не в последнюю очередь благодаря этому обстоятельству нижегородская администрация в «немцовский период» начала проведение ряда мероприятий по приватизации, земельной реформе, реструктуризации бюджета, реформе социальной сферы, в том числе в жилищной сфере.
Вместе с тем модель «сообщества элит» определила пределы демократизации в регионе тремя факторами: ограничением конкурен-
ции политических акторов; исключением отдельных акторов из процесса принятия решений; господством неформальных институтов (правил и норм взаимодействия) в рамках политического режима.
Характеризуя сложившийся при Немцове политический режим, нижегородский политолог С. Борисов отмечает следующие черты: доминирование исполнительной власти над представительными органами; контракт о взаимной лояльности между Центром и главой исполнительной власти региона; наличие косвенного контроля исполнительной власти над СМИ; нейтрализация либо подавление реальных или потенциальных центров оппозиции в регионе; патронат над общественными объединениями (как политическими, так и третьим сектором) со стороны региональной исполнительной власти в обмен на публичную поддержку ими последней [4, с. 37].
Однако господство неформальных институтов делало этот режим структурно нестабильным, в сильной степени зависящим от личности Б. Немцова. Роль представительных органов власти в регионе, не говоря уже о судебных, следует оценить как незначительную. Партийная система находилась в состоянии глубокого кризиса даже на фоне слабости партий в других регионах России [3, с. 18 — 69].
Преемнику Немцова И. Склярову пришлось выдержать на выборах губернатора в 1997 г. атаку со стороны Г. Ходырева, члена фракции КПРФ в Государственной Думе, выступавшего в качестве кандидата от левопатриотической оппозиции. В итоге с 10-процентным отрывом во втором туре Скляров победил. Тем не менее процесс политической борьбы приобрел публичный состязательный характер, подрывавший стабильность по типу «сообщества элит». Фактически с уходом Немцова в регионе началось ослабление созданного им политического режима. По сравнению со своим предшественником И. Скляров в большей степени опирался на поддержку директората предприятий, утратив при этом монопольный контроль над политическими ресурсами. В результате «сообщество элит» упустило такой контроль, открыв возможность для борьбы за эти ресурсы политическим аутсайдерам. Этим не преминул воспользоваться, среди прочих, А. Климентьев, скандальный судебный процесс над которым начался в разгар избирательной кампании и стал дополнительной политической рекламой кандидата. Климентьев вел избирательную кампанию в агрессивной популистской манере, выступая срезкой критикой правящей региональной «верхушки». Поскольку областной избирательный закон предполагал избрание мэра по системе относительного большинства в одном туре, то в результате голосования Климентьев, набрав 34% голосов против 32% у В. Горина, одержал победу. Избрание мэром политического аутсайдера Климентьева, имеющего уголовное прошлое и находившегося под судом на момент выборов, стало политической сенсацией, которая свидетельствовала о кризисе модели «сообщества элит» и утрате им контроля над всем спектром ресурсов в регионе.
Повторные выборы мэра Нижнего Новгорода, которые прошли в сентябре — октябре 1998 г., привели к распаду «сообщества элит». Хотя на этот раз Климентьев был исключен из предвыборной борьбы, конфликт сторон уже вышел за рамки этого сообщества. Областная администрация и связанная с ней экономическая элита вполне официально поддерживали на выборах кандидатуру Д. Беднякова. Главным его конкурентом выступил Ю. Лебедев, ставший
кандидатом своего рода коалиции негативного консенсуса — в его поддержку выступили часть директората и не связанных с областной администрацией предпринимателей, ряд политических деятелей общероссийского масштаба (включая ныне покойного А. Лебедя), а также сам Немцов. По итогам второго тура Лебедев одержал окончательную победу над Бедняковым (44 против 41%). Сразу после избрания Лебедев выступил с рядом критических выпадов в адрес Склярова и тем самым открыл публичную борьбу с прицелом на следующие губернаторские выборы.
Таким образом, некогда монолитное «сообщество элит» вступило в фазу окончательного распада и привело к появлению двух конкурирующих альтернативных акторов — областного и городского центров власти по образцу «бицентрической модели», отмеченной и в некоторых других регионах России (в частности, в Рязанской и Волгоградской областях).
Выход региональной элиты из сообщества на фоне углубляющегося экономического кризиса в стране заставил многих акторов искать альтернативные стратегии, а утрата внутриэлитных договоренностей позволила актуализировать механизмы открытой публичной политики с электоральной состязательностью. В итоге в июле 2001 г. победу на губернаторских выборах одержал Г. Ходырев, представитель левых сил, объявивший некоторое время спустя о своем выходе из рядов КПРФ. Но это не предотвратило раскола региональных элит, задаваемого рамками политических пристрастий, возможностей и стратегий.
< Появление в 2000 г. института федеральных округов и фигуры
Я полномочного представителя президента РФ в Приволжском округе
V С. Кириенко привело к усилению эволюции бицентрической модели
Щ. по направлению к модели «борьбы по правилам», когда формальный
Н | институт выборов мэра Нижнего Новгорода стал публичной ареной
Иг столкновения сил, политически ориентирующихся на Центр, партию
Н «Единая Россия», политические возможности полпреда, объединен-
Яш ных вокруг новой востребованной фигуры — М. Булавинова. Ему
К' противостояли вновь всплывший А. Климентьев, собравший протес-
В тный электорат, и бывший мэр Нижнего Новгорода Ю. Лебедев.
Щт В сложной, далекой от «прозрачности» и честной состязательности
В. борьбе с перевесом всего лишь в полпроцента во втором туре победу
В£ одержал Булавинов, и эта победа символизировала усиление админи-
стративного ресурса Центра и полный кризис институтов электо-HJ ральных выборов. Думается, противостояние двух центров приня-
НК тия политических решений — областного и городского, с учетом
стоящих за ними политических и административных ресурсов, а также кристаллизации элиты, может в перспективе нарастать. И если это приведет к усилению значимости деятельности формальных институтов и компромиссных стратегий, то сценарием разрешения конфликтного взаимодействия различных акторов региональной элиты станет модель «борьбы по правилам», которая может реализовать свой позитивный потенциал в усилении процессов демократизации. Если же бицентрическая композиция политического процесса пойдет по пути выдвижения на первый план силовых стратегий и «игры с нулевой суммой», это может привести политическую элиту к контр продуктивному состоянию «войны всех против всех».
Таким образом, статусно-ролевые конфликты возникают и очень активно развертываются по горизонтали — между различными политическими, экономическими и административными группировками элиты, находящимися на разных позициях и уровнях региональной власти, неравномерное распределение которой постоянно создает источники напряжения политического поля региона.
Но статусно-ролевые конфликты могут возникать и по вертикали — по линии взаимодействия «верхи — низы», «элита — массы», «власть — народ», демонстрируя противоречивые отношения, которые складываются между массовым субъектом общественнополитических процессов и носителями п о лити ко - госу д арств ен н ой власти. Это измерение политического конфликта интересно тем, что оно показывает, с одной стороны, степень зрелости гражданского самосознания и в целом гражданского общества в стране, а с другой — проявляет публичность и открытость политических режимов, вектор эволюции которых может идти в направлении подлинной демократизации или, напротив, усиления авторитарных тенденций, моноцентричности, нарастания разрыва между «низами» и «верхами» и образования своеобразного «вакуума власти», чреватого непредсказуемыми последствиями. Это «измерение» политического конфликта в определенной степени поддается количественным методам исследования и может дать общую картину социально-политического поля, фиксирующего линии напряжений и формирование определенного «узла» противоречий. Гипотеза целостного (включая и качественные методы) исследования этого аспекта политической конфликтности состоит в том, что чем более гармонично (партнерски) будет выстраиваться взаимодействие гражданских институтов и структур общества, аккумулирующих волю народа, с органами государственной и политической власти, тем конструктивнее может быть реализован потенциал политического конфликта, имманентно присут
ствующего во взаимоотношениях между гражданским обществом и властью, тем более конфликт может выступать элементом социальной динамики, выводя наше общество из затянувшегося «зависания» в «точке бифуркации».
Главная задача социально-политического блока эмпирических исследований1, проводимого Центром конфликтологии ИС РАН совместно с Нижегородским региональным центром конфликтологии, состоит в выявлении степени гармоничности или конфликтности, с которой выстраиваются взаимоотношения между властью региона и населением. С этой целью изучалось, насколько симметрично власти и население воспринимают острые и значимые проблемы региона (преступности, социального благосостояния, коррупции и пр.). Это позволило зафиксировать направленность интересов и стремлений граждан и представителей власти. В случае резкого расхождения этой направленности возникает непонимание, напряженность и недоверие.
Далее выяснялось, насколько власть «отзывчива» к требованиям и сигналам, идущим снизу, от населения (иными словами, рассматри-
^ велась проблема канализации интересов и запросов общества). Ин-
тересно было установить характеристики стиля деятельности администрации и степень доверия к ней, возможности влияния простых граждан на власть, в том числе через общественное мнение, и, наконец, идентификацию граждан в качестве сторонников или противни-
V ков администрации, характеризующую осознанное самоопределение.
Не менее важным было выяснить, как сами граждане структу-$ рируют свою активность, что для них представляет большую значимость в этом: местное самоуправление, иные способы организа-
цщ ции гражданской самодеятельности, политические формы м о б и -
Ш лизации субъектности — партии, движения, профсоюзы? Какие
К формы воздействия на власть и осуществления гражданского кон-
Ж троля представляются им наиболее эффективными?
к- В этом отношении перед мониторингом стояла задача — от-
И: следить, готово ли само население к активным протестным дей-
№г ствиям, и если да, то каким образом: распыленно или идентифи-
Д Г пируя свою активность с какими-либо группами или института-
ИТ» ми. При этом важно было иметь представление о возможных
На, исходах конфликтных действий: верят ли жители в то, что конф-
Нёр ликт — средство разрешения проблем, в чью пользу, по их мне-
Я р / 1 Выборка квотная, 560 единиц наблюдения, носит районированный, много-
Нк£ ступенчатый характер. Качественная репрезентативность данных исследования
ННЬ обеспечивается способом формирования выборочной совокупности.
нию, он должен быть разрешен и пр. Особая значимость придавалась оценке в быть разрешен и пр. Особая значимость придавалась оценке в массовом сознании институциональных форм урегулирования конфликтных ситуаций, в первую очередь суда как правовой формы развития диалога в конфликте.
Второй, не менее важный по значимости вопрос — изучение степени конфликтности самой вертикали государственного управления «Центр — полпреды — регионы — местное самоуправление». Важно было эмпирически зафиксировать, как далеко в реальной практике ушел процесс компетенционного размежевания, поскольку нормативно-юридические конфликты компетенционного типа — постоянные спутники вертикальных взаимоотношений. Особенно важным было выявить отношение к новому звену государственного управления — полпредам Президента РФ. Как вписывается в механизм власти этот новый институт административной реформы, каковы пределы и эффективность его влияния и т.п.
Исследование реального состояния характера и качества взаимоотношений трех ветвей власти в регионе (свойственны ли им напряженность, конфликт или консолидация) — важная составляющая конфликтологического мониторинга в регионе, поскольку формы и модели поведения региональных властных элит во многом предопределяют исход развития экономических, и политических противоречий на местах. Главное здесь — выявить, не является ли сама региональная власть, характер и качество ее функционирования и взаимоотношений по всей вертикали государственного управления в целом источником конфликтности.
Вполне очевидно, что область находится в состоянии глубокого социально-экономического кризиса, и степень озабоченности этим среди населения достаточно высока. Тем самым создается своеобразная социальная «линза» восприятия острых проблем региона. С другой стороны, формируется определенный синдром адаптации, который помогает населению выживать в переходных условиях затянувшейся рыночной трансформации.
Сопоставление данных, полученных в 2000 и 2001 гг., показывает, что у населения преобладает спокойное настроение — в 2000 г. 54%. дали позитивный ответ, 46% — негативный, а в следующем году
позитивный фон настроения фиксировался уже у 67,5% опрошенных, негативный — всего у 29,3%. Очевидно, что социально-психологический фон несколько улучшился, население оптимистичнее смотрит в будущее. Это особенно наглядно в динамике самооценок материального положения семей (см. табл. 1):
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ В РЕГИОНЕ 325
Таблица 1. Сравнительная оценка материального положения семьи (в %)
Временной период 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Хорошо Плохо Хорошо Плохо Хорошо Плохо
В текущем году 45,1 54,8 56,2 42,9 40,5 58,5
Через 2-3 года 49,4 48,1 58,9 56,2 35,0 61,0
Люди становятся более оптимистичными в оценках своего материального положения — нынешнего и в ближайшей перспективе, что особенно четко проявилось в 2001 г. Но не следует переоценивать качество такого рода оптимизма. Население отчетливо осознает, что решающего перелома в экономической ситуации в регионе еще не наступило (см. табл. 2): негативные оценки перевеши-
вают позитивные на 7 — 8%. Данные, полученные в 2002 г., подтверждают снижение позитивного отношения к оценке своего материального положения. Косвенно это фиксирует и некоторое снижение уровня позитивного настроя в этом же году — до 66,8% и определенный рост тревоги и неуверенности — до 33,3%.
Таблица 2. Сравнительная оценка изменения экономической ситуации в регионе (в%)
Оценка ситуации 2000 г. 2001г. 2002 г.
Улучшилась 29,5 23,9 25,8
Ухудшилась 36,5 31 29,5
Не изменилась 27,3 28,9 27,5
Затрудняюсь ответить 16,8 16,2 17,3
В то же время, наличие социальной напряженности в регионе населением фактически отвергалось. Лишь немногим более трети респондентов отметили обратное (см. табл. 3).
Таблица 3. Сравнительная оценка присутствия социального напряжения между отдельными группами населения (в %)
Оценка Население, 2000 г. Эксперты, 2000 г. Население, 2001 г. Население, 2002 г.
Присутствует 35,6 60,8 30,7 29,3
Отсутствует 63,9 39,2 68,1 69,6
Эксперты в 2000 г. давали зеркально противоположную реакцию — более 60% указали на социальную напряженность и только 39,2% — на ее отсутствие. Любопытно, что при ответе на во-
прос «Проявляется ли эта напряженность в виде открытых конфликтов?» представители наиболее активных групп населения в
2001 г. в 78,5% случаев ответили отрицательно. Эта цифра подтвердилась в опросе 2002 г. Это свидетельствует о том, что социальная напряженность в течение двух лет не принимает форму ярко выраженного массового противостояния и не создает предпосылок для жестких социальных расколов в регионе.
Таким образом, население демонстрирует лучшие, чем в оценках экспертов, показатели адаптации к ситуации кризиса. (Это подтверждает позитивный анализ удовлетворенности основных материальных и социально-экономических потребностей населения.) Для представителей власти и управленческой элиты характерны более критические оценки.
В 200 1 г. ощущение социальной напряженности у населения фиксировалось почти в 3 1% случаев; его отсутствие — в 6 8%. В
2002 г. эти оценки составляли соответственно 29,3% и 69,6%. Это подтверждает тот факт, что восприятие социальной напряженности на протяжении трех лет в целом остается стабильным. В целом можно сказать, что нижегородский регион характеризует состояние обычной, фоновой, диффузно выраженной социальной напряженности.
Ряд показателей отражает восприятие населением власти в регионе. Некоторая динамика в этих показателях была зафиксирована нами в 2001 г. (см. табл. 4).
Данные подтверждают достаточно стабильные тенденции доверия населения к региональной и местной власти и оценок степени
Таблица 4. Оценка влияния надела в регионе в 2001—2002 гг. (%)
Субъекты Степень влияния Степень доверия
2001г. 2002 г. 2001 г. 2002 г.
Губернатор 39 39,3 19 18,3
Мэры городов 19,9 19,5 10,6 10,3
Законодательное собрание 9,5 9,5 5,4 5,0
Хозяйственные руководители 8,6 8,5 3,6 3,5
Преступные группировки 7 8,5 0,2 3,5
СМИ 4,5 4,0 2,2 2,5
Предприниматели 3,2 3,5 4,7 5,0
Партии и движения 2 2,3 1,1 0,5
Затрудняюсь с ответом 36,4 36,8 56 56,8
их влияния на дела в регионе. В то же время они свидетельствуют об активизации региональной исполнительной власти в связи с приходом нового губернатора Г.М. Ходырева и о низкой роли Законодательного собрания как публичного выразителя гражданских интересов населения. Принцип разделения властей в регионе не реализуется полностью, что противоречит устоям демократического государства. Возвышение исполнительной власти связано с опасным ростом независимости аппарата власти от политического и гражданского контроля. Это превращает его в самостоятельного и значимого игрока на политическом поле, способного навязывать свою волю и «правила игры» другим участникам политического процесса.
Тревожат также значимые и неизменные показатели «веса» криминальных группировок в жизни области, которые вполне сопоставимы с показателями активности официальных, легитимных субъектов государственной и публичной политики.
Стиль работы губернатора и его аппарата в глазах населения выглядит как административно-бюрократический, характери-
зующийся большим преобладанием слова над делом (табл. 5).
В то же время оценки деятельности нового губернатора смягчились', уравновесились оценки профессионализма /непрофессионализма (32,5 и 32% в 2001 г.), выросли оценки стиля работы как демократического, в полтора раза реже жители указывают на присутствие в деятельности губернатора блата, взяточничества, бюрократизма. Возможно, эти сдвиги отражают лишь высокие ожидания в отношении вновь избранного главы региональной власти, так называемый кредит доверия. По крайней мере, позитивные тенденции деятельности главы региона сохраняются в 2002 г. При этом стиль работы областной администрации как неудовлетворительный: государственное администрирование,
выстраиваемое служащими областного аппарата, явно не соответствует новым ожиданиям общественности и населения.
Таблица 5. Оценка стиля деятельности губернатора и его аппарата в 2001—2002 гг. (в%)
Оценка Губернатор Аппарат
2001 г. 2002 г. 2001 г. 2002 г.
Бюрократизм 10,1 9,8 17,8 18,0
Профессионализм 32,5 34,0 24,1 24,8
Демократический стиль управления 14,5 16,0 11,8 11,3
л Шумиха, непрофессионализм 32 30,5 33,8 33,5
Возможности влияния простых людей на принятие социаль-но-значпмых решений, отстаивание своих прав в 2000 г. население стабильно оценивало очень низко (см. табл. 6, 7).
Данные свидетельствуют о том, что степень отчуждения населения и властных органов фактически неизменно очень высока. В этом смысле интересны данные общероссийской динамики показателей снижения личной политической эффективности участия граждан в политических процессах, которые приводит А. Мельвиль. Количество россиян, считающих, что «наших государственных руководителей мало волнует мнение таких людей, как я», выросло с 80% в 1991 г. до 9 1 % в 1997 г. Население отказывается верить в то, что можно чего-либо добиться, используя существующие институты и механизмы: за этот же период с 74 до 84% выросло коли-
чество людей, считающих, что «лучший способ добиться чего-то в нашем обществе — это установить личные контакты» [7, с. 72 — 73]. Это косвенно подтверждает тот факт, что авторитарные тенденции как на федеральном, так и на региональном уровне не только не слабеют, но в чем-то и крепнут. Наблюдается концентрация и консолидация власти во главе с ее исполнительной ветвью, которая по сути становится самодостаточной и самовоспроизводимой, практически независимой от общества.
Сегодня можно определенно фиксировать тенденцию некоторого снижения уровня легитимности деятельности администрации Нижегородского региона (см. табл. 8). Легитимность, помимо законности, предполагает поддержку, доверие действиям властей. Следовательно, при росте легитимности протестная составляющая
Таблица 6. Может ли простой человек отстоять свои законные права перед региональными и местными властями (в %)
Вариант ответа 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Может 10,9 21,4 22,3
Не может 75,3 63,7 62,8
Затруднились с ответом 13,4 14,5 14,8
Таблица 7. Прислушивается ли администрация к общественному мне’ нию при решении значимых проблем (в%)
Вариант ответа 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Да 18,7 21 21,0
Нет 60,3 48 47,8
Не могут сказать точно 20,8 31,1 31,2
Таблица 8. Субъекты, выступающие против политики администрации региона (с акциями протеста, критикой) (в %)
Субъекты 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Все наоеление 4,5 5,7 5,3
Отдельные группы наоеления 50 50,6 48,5
Отдельные жители 42,8 62,3 62,3
Представители партий, движений 19,9 15,3 15,0
Руководители предприятий, фганизаций 10,5 7,5 8,3
Профооюзы 22,3 21 19,5
Другие силы 5,9 7,5 7,6
должна уменьшаться. Мы же наблюдаем ее рост у отдель ных
граждан почти на 20% в 200 1 — 2002 гг. Все это говорит о наметившейся тенденции снижения поддержки политики, проводимой в регионе.
Тенденцию снижения легитимности подтверждают и данные, указывающие на готовность людей прибегать к формам публичного протеста в случае неэффективных действий властей (см. табл. 9):
Мониторинговые исследования показывают, что основным источником социально-политических конфликтов в регионе по-прежнему остаются неудовлетворительные социально-экономические условия жизни и отсутствие элементарного порядка, который должны обеспечивать в первую очередь государственные органы власти. В плане эффективного решения внутрирегиональных конфликтов население настойчиво требует улучшения качества жизни и повышения благосостояния, обуздания преступности, наведения жесткого порядка (см. табл. 10). Показателен также рост в 200 1 — 2002 гг. высказываний жителей о необходимости налаживания хорошей работы судебных органов и лучшей защиты прав и свобод гр аждан.
Таблица 9. Готовность к формам протестной активности в регионе (в %)
Формы протеста 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Подписание заявлений, петиций и обращений 32,4 47 46,5
Участие в митингах, пикетировании,
забастовках 11,8 15,4 15,0
Открытая критика властей, агитация против них 10,4 11,5 П,5
Оказание акций неповиновения, в т.ч. силовых 1,6 1,6 1,8
Таблица 10. Общественное мнение об эффективных способах разрешения конфликтов в регионе (в % )
Способ разрешения конфликтов 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Реальное повышение уровня и качества жизни наоеления 72,1 81,9 83,3
Смена власти в регионе 14,9 11,1 10,8
Наведение жесткого порядка 33,3 25,9 25,3
Хорошие контакты с федеральными властями 4,8 9,9 10,3
Развитие форм местного самоуправления 8,8 11,3 12,3
Хорошая работа судебных органов 4,5 17,2 16,3
Объективная информация СМИ 4,4 7,7 7,0
Зашита прав и свобод граждан 5,3 31,8 31,8
Создание в регионе филиалов международных правозащитных организаций 4,2 3,9 3,8
Незначим вопрос о путях и способах структурирования нижегородцами своей социальную активности. В 2000 г. мы отметили, что жители региона в подавляющем большинстве (95%) не связывает свою деятельность ни с одной политической партией или общественно-политическим движением. Свои политические предпочтения в 2001 — 2002 гг. население распределяло на партийно-политическом «ландшафте» следующим образом (см. табл. 11, 12). Почти
одинаково распределились симпатии жителей по отношению к Единству, КПРФ и СПС, причем деятельность КПРФ вызывает в регионе наибольшую поляризацию мнений. По-прежнему сильны позиции «Яблока». Снижает свое влияние «Отечество» и совсем теряет ЛДПР. Последние данные (2002 г.) подтверждают
Таблица 11. Распределение доверия политическим партиям, блокам, движениям (в "..)
Политическое образование 2000 г. 2001 г.
Симпа- тия Антипа- тия Безраз- личие Симпа- тия Антипа- тия Безраз- личие
Отечеств о-вся Россия 7,3 18,5 72,7 8,4 8,1 82
Единство 29,6 13,4 55,5 22,1 5,7 71,6
КПРФ 19,5 29 50 22,1 16 60,9
ЛДПР 5,7 42,9 49,9 7,9 28,2 63
СПС 20,3 22,7 55,7 16,3 14 68,8
Яблоко 9,3 23,7 65,5 11,1 12,6 75
Таблица 12. Распределение доверия политическим партиям, блокам, движениям, 2002 г. (в %)
Политическое образование Симпатия Антипатия Безразличие
Единая Россия 22,0 5,5 72,0
КПРФ 23,3 14,8 60,8
ЛДПР 6,8 28,5 64,0
СПС 17,3 12,5 69,3
Яблоко 10,5 12,0 76,0
И
Ь
'Ш1
л\.
», Ш
устойчивость политических симпатий. «Партия власти» по-иреж-нему сохраняет высокий уровень электоральных возможностей, близки к нему и позиции левых сил.
Профсоюзы, как обычно, мобилизуют большее число своих сторонников — до 30% населения. Но эффективность их влияния на положение дел в трудовых коллективах и предприятиях оценивается низко. Всего лишь каждый десятый из опрошенных имеет положительный постоянный опыт участия в активных акциях профсоюзов. В целом эти оценки сохраняют свою устойчивость на протяжении последних трех лет наблюдений — с 2000 по 2002 гг.
Среди жителей устойчива убежденность в том, что массовые действия протеста — нормальный способ защиты простых людей. Но если в 2000 г. с перевесом в 7 — 9% преобладало мнение о недопустимости несанкционированных массовых шествий или митингов, пикетов и забастовок, то в 200 1—2 002 гг. г. с тем же перевесом была признана легитимность этих форм протестных действий (табл. 13).
Доля тех, кто имеет реальный опыт участия в забастовках, митингах, массовых шествиях, тем более несанкционированных, незначительна (табл. 14).
Неизменным остается в 2 000 — 2002 гг. мнение о базе конфликтов', их источниками в области представляются растущая
социальная поляризация; отсутствие равенства перед законом; правовая безнаказанность и криминализация всех сфер жизьси, несовершенство законодательства.
Данные за два последних года наблюдений показывают, что в случае конфликтной ситуации граждане структурируют свою активность ситуативно (по соответствующим группам), разрешают конфликты преимущественно самостоятельно (92,0 — 92,8%). К суду прибегали всего 5,6—5,8% респондентов, к властям — 8,3 — 6,8%. Участие же институциональных посредников (суда, арбитража, милиции, прокуратуры и пр.) чаще всего вызывало неудовлетворение.
Таблица 13. Допустимость следующих действий по разрешению конфликтов (в % )
Действия 2000 г. 2001 г. 2002 г.
До- пус- тимы Недо пус- тимы Необ ходц мы До пус- тиыы Недо пус- тимы Необ ходц мы До пус- тимы Недо пус- тимы Необ ходц мы
Несанкнцониро-ванные маооовые шествия и митинги 44,5 53,1 1,8 50,8 44 5 50,8 44,3 4,8
Пикеты, забастовки 44,8 51,7 3 51 44,7 3,8 51,5 44,3 3,8
Голодовки 20,2 77,4 2 17,6 80,1 2 17,3 80,5 1,8
Блокирование транспортных магистралей 9 89 1Д 11,8 84,7 зд 12,3 84,3 3,0
Захват заложников, использов ание физического насилия 1 96,8 1,6 0,2 96,6 3,1 0,3 96,5 3,0
Взрывы, поджоги, погромы 1 96,6 1,8 0,4 96,4 3,1 0,5 96,3 3,0
Таблица 14. Предпочтительные формы демонстрации ствиями исполнительной власти (в %)
Формы протеста 2000 г. 2001 г. 2002 г.
а Д Нет а Д Нет Да Нет
Подписание обращений, заявлений протеста 47,0 52,4 32,4 66,3 46,5 52,8
Участие в пикетировании, бойкоте, забастовке или митинге против действия властей 15,4 83,3 11,8 87,1 15,0 83,8
Открытая критика власти 11,5 87,4 10.4 88,1 11,5 87,5
Участие в работе оппозиционных партии 4,8 93,7 3,3 94,5 4,5 94,3
Участие в акпцях гражданского неповиновения, в т.ч. с физическим насилием 1,6 96,8 1,6 96,2 1,8 96,5
Только четзерти населения часто приходилось участвовать в конфликтных ситуациях, хотя 83,5% опрошенных считают конфликты неизбежным явлением жизни. Эти данные остаются неизменными на протяжении двух последних лет.
Гипотезу о том, что позитивно - функциональная парадигма теории конфликтов в условиях неразвитости социальной и правовой инфраструктуры общества не может эффективно работать,
подтвердили материалы опросов 2001 — 2002 гг.: более трети оп-
рошенных отмечают ухудшение взаимоотношений в коллективе после социальных конфликтов, около четверти указывают на неопределенный результат.
• к * *
Социально-экономический кризис остается значимым фактором, влияющим на социальное самочувствие жителей региона, однако можно констатировать действие устойчивых механизмов адаптации и приспособления к экономической и социальной ситуации. Последняя, несмотря на тенденции улучшения, остается неблагоприятной, и в силу этого фоновый уровень социальной неудовлетворенности сохраняется.
И власть, и общество симметрично воспринимают проблемы в регионе. С появлением нового губернатора выросли позитивные ожидания населения и снизилось критическое восприятие деятельности власти и социально-экономической обстановки в регионе. Хотя кредит доверия, по всей видимости, выдан ненадолго.
Инерционная волна электоральной активности несколько повысила гражданское самосознание жителей и их требовательность прежде всего к региональному и местному уровням власти как главным рычагам решения проблем. Сдвиг ожиданий и требований, предъявляемых власти, с федерального на региональный и местный уровни — существенный момент в выстраивании так называемой «вертикали власти». Это можно расценивать и как определенный результат административной реформы, и как важный сигнал о переменах социально-политического характера внутри региона (см. табл. 15).
Таблица 15. Распределение мнений о субъектах главной ответственности за возникновение различных проблем региона (в %)
Субъекты 2000 г. 2001 г. 2002 г.
Местная власть (админисградии районов, 39,8 64,8 64,8
городов и т.п.)
Региональная власть (губернатор и его 32,3 37,3 37,5
администрация)
Федеральный центр 40,3 30,7 24,8
Криминальные структуры 6,2 14,9 14,3
Политические партии и движения 4,2 2,9 2,0
Предприниматели 1,7 4,1 3,8
Жители региона в целом 10,2 12,0 11,5
Никто, просто так сложились обстоятельства 9,2 2,7 2,8
Другое 6,9 3,1 3,8
Наше исследование выявило определенный парадокс реальной административно-управленческой ситуации. Жители в 2001 —
2002 гг. в половине случаев нерешенность многих проблем ставили в вину именно местным, муниципальным органам власти и на них возлагали ответственность за их решение. Но именно этот «этаж» строящейся вертикали власти обделен и полномочиями, и соответствующими материальными ресурсами для ожидаемой в этом направлении деятельности. Думается, усилия федеральной власти (в рамках административной реформы), предпринимаемые в целях реального усиления финансовых и материальных возможностей местного уровня власти как предполагаемого института повышения общественной самодеятельности населения, объективно способствуют удовлетворению этого вызова, порожденного объективным ходом демократических реформ.
Проблема местного самоуправления — в компетенционных противоречиях с региональными органами власти и слабым подключением общественного территориального самоуправления, хотя до 15% граждан готовы связывать улучшение положения дел в Нижегородской области с активностью местного самоуправления и самодеятельностью граждан.
По-прежнему высока степень отчуждения населения от власти, его структурирование в субъектные образования имеет диффузный характер — партии мобилизуют до 1 —1,5% жителей, профсоюзы несколько выше — до 25 — 30%, при этом эффективность их Деятельности оценивается невысоко.
Отчетливо проявляется рост гражданских инициатив: доля
идентифицирующих себя с ними составила 14%, и по объективным данным в Нижнем Новгороде действует сильный корпус гражданских объединений. Активно работает Партнерский совет, в состав которого вошли представители региональной власти, бизнес-организаций и многочисленных некоммерческих организаций. В 2001 г. состоялся первый для Волго-Вятского региона Социальный форум, в рамках которого проводился конкурс проектов «Гражданские инициативы». В повестке дня — создание Фонда местного сообщества, цель которого — в усилении тенденции формирования социального партнерства в области общественных отношений в регионе [10, с. 6].
Исследование выявило диффузную распыленность протест-ного потенциала — готовы протестовать отдельные жители (до 5 1 % опрошенных) и группы жителей, возникающие ситуативно. Настораживает одно обстоятельство — возросла тенденция к го-
товности допустить несанкционированные действия протеста и к разрешению конфликтной ситуации в одиночку, своими силами.
И это — тревожная тенденция: она свидетельствует о слабости
институционализации социального конфликта и недостаточной структурированности, а потому и слабой предсказуемости поведения конфликтующих субъектов. Это усиливает и «синдром улицы». А «синдром улицы» в первую очередь выгоден теневым акторам социального конфликта (чаще всего ими оказываются кабинетные бюрократы), которые превращают его в хорошо управляемую дестабилизацию.
Негативным представляется и другое: хотя за протестными
действиями и видят крайнюю форму защиты интересов, но в позитивный исход конфликта верят мало, равно как и в справедливость. Это также указывает на слабость цивилизованной институционализации конфликта и определенную боязнь вступить в него, из-зачего его течение часто принимает стихийную, неструктурированную форму — взрывного, ситуативного протеста.
В силу этих факторов возрастает роль правящей региональной элиты, власти, которая может умело манипулировать стихийным протестом.
Доминантным субъектом региональной власти, несомненно, является губернатор и его аппарат. Однако работа самого аппарата выглядит в глазах населения не лучшим образом: бюрократизм,
блат, взяточничество, низкий профессионализм по-прежнему остаются основными пороками региональной исполнительной власти.
Можно спрогнозировать будущие «точки напряжения» в вертикали власти: важно, как будет складываться композиция реги-
ональной и местной власти, сумеют ли они оптимально распределить свои полномочия. Согласно данным исследований, нагрузка ответственности за нерешенные проблемы на местную власть значительно растет, а полномочия, увы, остаются незначительными. Помимо, регионально-административного «этажа» власти, возрастает давление финансово-промышленных групп, хозяйственного директората и криминальных группировок, и каждая из этих сил стремится возложить именно на местный уровень (мэра, муниципальные власти) ответственность за внутриэлитные разборки. В этом противоречивом «узле» неотрегулированных отношений будут созревать будущие конфликтные ситуации предстоящих противоборств, которые могут пойти по сценарию усиления «бицент-рической» модели организации власти и, соответственно, роста антагонизма местного и регионального центров принятия реше-
ний, а могут привести и к усилению действия принципа «войны всех против всех»; в эту войну, несомненно, будут втянуты и жители региона в качестве массового актора, мобилизованного на волне социальной неудовлетворенности.
Сейчас особенно важно проследить, по каким критериям будет происходить консолидация политической и экономической элиты региона, какую роль займут в этом процессе представитель президента и крепнущее гражданское общество.
Обобщая, можно сказать, что вертикальный срез статусно-ролевых конфликтов на настоящий момент демонстрирует определенную разбалансировку соотношения «верхов» и «низов»: мас-
совый субъект — жители области — демонстрирует больший потенциал критического настроя к действиям власти и готовности к протестным выступлениям (чаще всего — спонтанного, неин-ституциализированного характера).
Гражданское самосознание населения «повзрослело» — жители региона стали относиться значительно требовательнее к налаживанию работы судебных органов как государственно-правовых посредников в гражданских, экономических и политических коллизиях, существенно повысилось осознание необходимости лучшей защиты прав и свобод граждан. Растущая гражданская зрелость населения проявляется и в снижении терпимости к политической и управленческой «глухоте» региональной и местной власти, более активном стремлении контролировать и воздействовать на г о сударственно-управленческую вертикаль.
Безусловно, в отношениях власти и гражданского общества пока преобладают патерналистские отношения, преимущественно очень политизированные. Но характер антагонизма, как показал наш мониторинг, эти отношения не приобрели. В то же время отношения партнерства, равноправного диалога еще только начинают формироваться. Это свидетельствует как о «недостроеннос-ти», неэффективности региональной и местной власти, так и о слабости гражданского общества, которое еще не имеет развитых структур и институтов, выражающих и защищающих интересы граждан. А это означает, что определенный «гражданский разрыв» между властью и обществом в регионе существует, и его увеличение, с конфликтологической точки зрения, может привести к непредсказуемым последствиям.
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ В РЕГИОНЕ ЛИТЕРАТУРА
1. Ване В. Элементы неопределенности в переходный период // Политические исследования. 1993. № 1.
2. Бикбулатов И., Касимов А. Республика Башкортостан // Российский сборник. М.: Панорама, 1995.
3. Борисов С. Политическая история Нижегородской области // Регионы России: хроника и руководители. Sapporo, 1999. Т. 6.
4. Борисов С. Постоянные и переменные величины регионального политического процесса до и после выборов // Нижегородские выборы — 95: новые тенденции и старые уроки. Нижний Новгород: ВВАГС, 1996.
5. Егоров И. Удмуртская Республика // Органы государственной власти субъектов Российской Федерации. М.: ИГПИ, 1998.
6. ГлуховаАБ. Политические конфликты: основания, типология, дина-
мика. М.: Эдиториал УРСС, 2000.
7. Мельвиль AJO. Демократические транзиты. Теоретико-методологичес-кие и прикладные аспекты. М.: МОНФ, 1999.
8. Карл Т., Шмиттер Ф. Пути перехода от авторитаризма к демократии в Латинской Америке, Южной и Восточной Европе // Международный журнал социальных наук. 1991. № 1.
9. Львов Д.С. Российские реформы в глобальном контексте // Новая и новейшая история. 1996. № 4.
10. Об опыте социального партнерства в Волго-Вятском регионе // Служение. 2003. № 1.
11. Органы государственной власти субъектов РФ . М.: ИГПИ, 1998.
12. Путь в X X I век. Стратегические проблемы и перспективы российской экономики. М.: Экономика, 1999.
13. Россия регионов: трансформация политических режимов. М.: Весь
мир, 2000.
14. Современная сравнительная политология: Хрестоматия. М.: МОНФ, 1997.
15. Троякова Т. Формирование правящей группировки в Приморье. Россия и АТР. 1996. №3 .
16. Huntington S. Democracy for the Long Haul // Journal of Democracy.
1996. Vol. 7. № 2.
17. Lim J. The Future of the Authoritarian Situation or Institutionalization
of an Authoritarian Regime: The Case of Brasil — Stepan A. Authoritarian
Brasil. Origins, Policies and Future. New Haven and London: Yale University Press, 1973.
18. Munck G, Leff C. Models of Transition and Democratization. South America and Eastern Europe in Comparative Perspective // Comparative Politics.
1997. Vol. 29. № 3.
19. Sartory G. The Theory of Democracy Revisited. Vol. I. The Contemporary Debate. Chatham, NJ: Chatham House Publishers, 1987.
