CC BY
91
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
____________47
2012. Вып. 3
УДК 94(470.5X09)
А.В. Иванов
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЖЕВСКО-ВОТКИНСКОГО ВОССТАНИЯ 1918 года В ТРУДАХ СОВЕТСКИХ ИСТОРИКОВ 1920-30-х годов
Проанализирован процесс изучения советскими историками в 1920-30-е гг. крупнейшего антибольшевистского выступления рабочих Урала - Ижевско-Воткинского восстания (август-ноябрь 1918 г.). Проведён историографический анализ источниковой базы, определена степень изученности проблемы на обозначенном этапе развития советской исторической науки, отмечены как её достижения, так и те аспекты, которые остались вне поля исследования в силу существовавших идеологических ограничений.
Ключевые слова: история России, историография, гражданская война, Прикамье, Ижевско-Воткинское восстание.
Проблема, вынесенная в заглавие статьи, неоднократно затрагивалась в трудах ряда историков, но оказывалась вовлечённой в исследовательское поле не в качестве непосредственного предмета изучения, а как один из сюжетов более широкой проблематики: социально-политических проблем гражданской войны в целом (О.А. Васьковский, А.С. Верещагин и др.) либо глубокого изучения Ижевско-Воткинского восстания 1918 г. как исторического феномена (П.Н. Дмитриев и К.И. Куликов). Задача данной работы - проанализировать первые попытки решения вопроса, на который до сего времени нет однозначного ответа.
Со дня основания партии большевики неустанно твердили, что именно они являются наиболее последовательными борцами за интересы рабочего класса. Теоретическое обоснование и практическое подтверждение этого тезиса стало одной из главных задач советской исторической науки. Не в последнюю очередь это касалось и тех исследований, которые освещали события гражданской войны. Историки должны были на фактическом материале показать монолитное единство пролетарских масс и их политического авангарда, героическую самоотверженную борьбу рабочих за Советскую власть, за идеалы коммунизма.
Однако то, что происходило весной-летом 1918 г. на Урале, не вписывается в каноническую картину гражданской войны, созданную советской историко-партийной школой. Неспособность органов советской власти организовать эффективное управление экономикой и социальной сферой, дезорганизация производства, хронические задержки выплаты заработной платы на национализированных предприятиях, неэффективность политики хлебной монополии, разгул спекуляции и реальная угроза голода породили массовое недовольство рабочих, которое в мае-июне 1918 г. перерастает в вооруженные восстания против большевистской диктатуры. Они имели место на Березовском, Невьянском, Рудянском, Полевском, Северском, Кусинском и ряде других заводов. Этому феномену следовало дать объяснение. Тем не менее, советская историческая наука довольно долго обходила стороной «неудобные» факты. В 1920-30-е гг. эта тема не получила развития вследствие своей чрезвычайной политической остроты. Сама её постановка противоречила идеологическим основам большевизма, и потому её почти не поднимали.
Исключением из этого «заговора молчания» стал лишь сюжет об Ижевско-Воткинском восстании. Оно было столь неординарным как по пространственно-временным характеристикам, так и по количеству участников и влиянию на оперативно-стратегическую обстановку в регионе, что обойти его было просто невозможно. Тем не менее, даже столь глубокие историки, как А.П. Таняев и
А. Анишев, ограничились лишь краткими упоминаниями о восстании, не вдаваясь в анализ его предпосылок и движущих сил [1. С. 127-128; 2. С. 10]. Н.Е. Какурин в своих военно-исторических трудах обратился к анализу хода боевых действий, но не касался социально-политических аспектов восстания [3. С. 222-223; 4. С. 62]. Лишь в небольшой брошюре популярного характера, вышедшей в 1928 г. в серии «Библиотечка красноармейца», Н.Е. Какурин дал объяснение его причинам. Но, рассчитанное на малоискушённого в политике бойца, оно звучит примитивно и неубедительно для вдумчивого читателя. Всё сводится к тому, что сознательные ижевские рабочие ушли на фронт защищать революцию, а в это время на их родном заводе подняли мятеж кулаки и лавочники, которых там оказалось ни много ни мало 20-25 тыс. человек [5. С. 28].
2012. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Едва ли не первым, кто попытался разобраться в скрытых «пружинах» событий был Г. Мороз. В статье, опубликованной в 1920 г. в журнале «Коммунистический Интернационал», он уделил несколько страниц Ижевскому восстанию. Ещё не закончилась гражданская война, автор статьи - её непосредственный участник, и потому его работа, конечно, гораздо более публицистична, чем научна, полна революционной риторики в духе агитпропа. Он указывает на правых эсеров и фронтовиков как на вдохновителей и главную силу восстания, не пытаясь выяснить, кем были эти самые фронтовики с точки зрения их социальной принадлежности, почему они оказались политическими противниками большевиков. Но, понимая, что из одних лишь фронтовиков, возглавляемых контрреволюционным офицерством, невозможно было создать многочисленную армию, Г. Мороз признаёт наличие достаточно широкой поддержки лозунгов восстания в рабочей среде. «Сбитая с толку, тёмная масса населения, состоящая здесь из рабочих, занятых наполовину в крестьянском хозяйстве, задетая в её собственнических интересах, поверила громким фразам вождей-предателей, ...значительная часть рабочих присоединилась к ним» [6. С. 3623]. Процитированные строки позволяют сделать вывод о том, что Г. Мороз разделял популярную среди некоторой части историков и публицистов того времени точку зрения на рабочих Горнозаводского Урала и Прикамья как на «полукрестьян», владевших порой значительными земельными угодьями и совмещавших работу на предприятии с трудом в собственном хозяйстве. Эта концепция позволяла дать сколько-нибудь аргументированное объяснение подверженности рабочих названных регионов колебаниям так называемой мелкобуржуазной стихии, в результате чего часть из них оказалась в лагере противников режима диктатуры пролетариата.
Аналогичной точки зрения придерживался Н. Солоницин. В статье, опубликованной к 10-летнему юбилею Октябрьской революции, он сформулировал причины антибольшевистского восстания в Ижевске, по сути совпадающие с выдвинутыми Г. Морозом [7. С. 39]. Однако дальнейшего развития эти теоретические положения не получили. Дело в том, что признание «мелкобуржуазной» сущности уральского рабочего (а уральцы составляли весьма значительную часть российского пролетариата) означало сужение и без того не слишком широкой социальной базы большевистской партии. Гораздо более приемлемым был выдвинутый Л.Д. Троцким тезис о том, что мятеж на Ижевском и Воткинском заводах был «белогвардейско-эсеровским», и «контрреволюции удалось вовлечь в заводское восстание не только кулаков, но, несомненно, и часть рабочих, которые присоединились к ним по принуждению» [8. С. 333]. Последнее слово в приведённой цитате является ключевым. Именно принуждение в форме физического или морально-психологического давления стало в 1920-30-е гг. главным аргументом, объясняющим участие рабочих Прикамья в антибольшевистском движении 1918 г.
Одним из немногих трудов того времени, посвященных непосредственно событиям в Ижевско-Воткинском районе в 1918 г., является большая статья В. Сергеева, опубликованная в юбилейном сборнике, выпущенном в Ижевске к 10-й годовщине Октября. Давая характеристику населению Ижевского завода, автор подчеркнул, что оно делилось на две основные категории: местных, коренных, имевших усадьбу, хозяйство и земельный надел, и пришлых - эвакуированных из западных губерний России, а также направленных на завод по военной мобилизации. Первые тяготели к меньшевикам и эсерам, так как были мелкими собственниками. Вторых автор считает опорой большевистской партии. Поскольку коренные рабочие составляли 12-13 тыс. (а всего на заводе было занято около 40 тыс. человек) [9. С. 34], переход власти в Ижевске в руки Советов произошёл быстро и бескровно. Выборы в Учредительное Собрание тоже дали перевес большевикам. Однако к лету 1918 г. ситуация резко изменилась: в связи с сокращением военных заказов большая часть эвакуированных и все мобилизованные были отправлены по домам. Часть из них влилась в формируемые отряды Красной армии, уходившие на фронт. Благодаря этому соотношение политических сил в Ижевске стало иным. Негативную роль, по мнению автора, сыграло и то, что большевики в местном Совете увлеклись фракционной борьбой с эсерами-максималистами и упустили политическую работу в массах. Кроме того, местная Красная гвардия, находившаяся под контролем анархистов и максималистов, творила бесчинства, грабежи, конфискации и расстрелы без суда [9. С. 36-44]. Всё это не могло не вызвать недовольства населения. Касаясь последнего тезиса, полагаем, необходимо сделать небольшую ремарку. Ссылка автора на то, что Красной гвардией в Ижевске руководили анархисты и максималисты, больше похожа на попытку возложить именно на них ответственность за творившееся беззаконие и отвести обвинения от местных большевиков. Но ведь общеизвестно, что, во-первых, в этот период упоминавшиеся политические силы были союзниками большевиков и имели с ними лишь некоторые тактические разногласия. А во-вторых, ме-
стный отряд Красной гвардии был подчинён непосредственно Совету рабочих депутатов, которым вплоть до конца мая 1918 г. руководили большевики.
В. Сергеев показал, что изменение соотношения сил повлекло за собой разоружение полностью дискредитировавшей себя Красной гвардии и перевыборы Совета. В результате, большинство мест в нём получили представители умеренных социалистических партий и сочувствующие им беспартийные. По мнению автора, «соглашательский» состав вновь сформированного исполкома Совета повёл ошибочную политику: он провозгласил Совет рабочих депутатов сугубо классовым органом, защищающим интересы исключительно своего класса и независимым от государственной власти, а также принял резолюцию в поддержку Учредительного Собрания [9. С. 45-48]. В той обстановке это означало открытую конфронтацию с большевистским режимом. Поэтому, опираясь на милицию, Ижевский комитет партии большевиков произвёл аресты руководителей Совета. Автор оправдывает эти действия как продиктованные интересами пролетариата. Но, по сути дела, большевики проигнорировали волеизъявление того самого пролетариата, выразителями интересов которого они себя провозглашали. Они узурпировали власть в городе, переданную демократическим путем в руки других политических партий. Фактически это был ещё один переворот. Но если в октябре 1917 г. он был благожелательно встречен большинством населения, то теперь ситуация была иной. Насилие над массами, игнорирование их волеизъявления лишило большевиков Ижевска доверия и поддержки рабочих.
В. Сергеев, оценивая причины Ижевского восстания, полностью проигнорировал его социальнополитические предпосылки. Наряду с кознями эсеров и других «затаившихся контрреволюционеров», он отметил лишь одну объективную причину: трудности в снабжении завода продовольствием, которые (и автор это признаёт) были обусловлены действиями Советской власти. Дело в том, что оперировавшие в районе Ижевска петроградские продотряды создали обстановку террора, из-за чего крестьяне боялись везти хлеб на рынок, дабы не быть обвинёнными в подрыве «хлебной монополии государства и спекуляции» [9. С. 52].
И всё же автор счёл успех ижевских повстанцев явлением временным и в определенной степени случайным. Закономерным же, по его мнению, является поражение восстания. На аргументации
В. Сергеева, пожалуй, есть смысл остановиться подробнее, так как она представляет собой типичное обоснование возвращения рабочего класса Урала от кратковременной конфронтации, имевшей место весной-летом 1918 г., к безоговорочной поддержке режима диктатуры большевистской партии.
Главным аргументом, обеспечившим этот выбор, автор считает тот факт, что в Ижевске, как и во всех других местностях, где к власти приходила демократическая контрреволюция в лице умеренных социалистов, Советы рабочих и солдатских депутатов лишались властных функций, переходивших в руки альтернативных органов местного самоуправления. По мнению В. Сергеева, да и других историков-марксистов, это было шагом назад, попятным движением от диктатуры пролетариата к буржуазной демократии, поскольку органы государственного управления в этом случае строились не по классовому принципу, а на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права -в соответствии с положением о городском и земском самоуправлении, разработанным ещё Временным правительством [9. С. 62-63]. Методологической основой для такого рода выводов служила ленинская концепция, согласно которой «внеклассовой», «общенародной» демократии не существует, а самая демократическая республика в условиях господства частной собственности на средства производства является лишь ширмой для осуществления диктатуры буржуазии [10. С. 90]. Историки-марксисты, несомненно, правы с формальной точки зрения: с приходом к власти антибольшевистских сил рабочий класс действительно терял своё положение гегемона. Однако реальной власти в руках у рабочего класса не было. Фактически в стране осуществлялась не диктатура класса, а диктатура партии, именовавшей себя партией пролетариата. А это - явление совершенно иного порядка.
Следующей предпосылкой разочарования рабочих в идеалах демократии меньшевистско-эсеровского толка советские историки справедливо считали тот факт, что «на плечах» демократической контрреволюции к власти затем прорвалась реакционная военщина, установившая режим террора и постоянно демонстрировавшая поползновения к реставрации дореволюционных порядков. Это положение В. Сергеев распространяет и на Ижевск [9. С. 64], что представляется весьма спорным. Ижевско-Воткинский район вплоть до решающего наступления Красной Армии в ноябре 1918 г. находился под управлением Временного Прикамского комитета членов Учредительного собрания (Прикомуча). Под его полным контролем находилась и повстанческая армия. Попытка главнокомандующего полковника Д. И. Федичкина в конце октября 1918 г. установить режим личной диктатуры
2012. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
не увенчалась успехом, поскольку поддержки армии он не получил. Что же касается террора, то применительно к Ижевскому восстанию вряд ли возможно говорить о его определённой социальной направленности и характеризовать его как крайнюю форму классовой борьбы. Здесь, видимо, следует вести речь об острой борьбе внутри самого рабочего класса. Критерий же размежевания людей на противоборствующие группировки остался вне поля зрения историков того времени.
Наконец, рабочих должна была оттолкнуть от Прикомуча ухудшавшаяся социальноэкономическая ситуация в городе и прилегающей местности. Полное отсутствие денег и промышленных товаров, острая нехватка продовольствия вследствие блокады Ижевско-Воткинского района красными войсками вызвали, по мнению В. Сергеева, недовольство рабочих действиями властей. Обостряли его и мобилизации в Ижевскую народную армию мужчин в возрасте от 19 до 45 лет [9. С. 70]. Несомненно, этот фактор имел определённое значение, но вряд ли решающее. Это подтверждается тем, что костяк повстанческих военных сил, состоявший из рабочих, под натиском красных отступил за Каму, уводя с собой семьи и обрекая их тем самым на ещё большие лишения. Эти люди сознательно, а не под воздействием контрреволюционной агитации, сделали свой выбор. Им было просто не по пути с большевиками. И утверждения В. Сергеева о том, что отступавшие воевать не хотели, приходит в полное противоречие с тем фактом, что Ижевская бригада и Воткинская дивизия стали впоследствии одними из самых боеспособных соединений колчаковской армии. Автор прав в том, что значительная часть повстанцев под натиском красных просто разбежалась по домам [9. С. 88]. Но это - специфическая особенность гражданской войны и внутренних войн в России вообще - их «местнический» характер.
Среди других работ, появившихся в первые годы советской власти и посвящённых событиям в Ижевско-Воткинском районе летом-осенью 1918 г., следует обратить внимание на статьи Н. Сапожни-кова и А.П. Кучкина, опубликованные в журнале «Пролетарская революция» соответственно в 1924 и 1929 гг. При этом статья Н. Сапожникова заслуживает внимания лишь тем, что она представляет собой первую в советской историографии попытку проанализировать Ижевско-Воткинское восстание на основе изучения широкого круга массовых источников: газет, издававшихся во время восстания, а также листовок, содержащих указы и распоряжения местных властей. Однако научный анализ автору явно не удался. Он ограничился в основном констатацией фактов, не смог выявить их причинно-следственных связей. Местами он пошёл даже на прямую фальсификацию. Так, например, Н. Сапожников утверждал, что население Ижевска летом 1918 г. было вполне лояльно к большевикам и враждебно по отношению к эсерам. В подтверждение тому он описывает очень тёплый приём, который якобы был оказан приезжавшему в Ижевск всего за две недели до восстания члену Уралобкома РКП(б) Н.Г. Толмачеву. На митинги с его участием, по словам автора, собирались тысячи рабочих, встречавших одного из лидеров уральских большевиков аплодисментами и овациями. При этом рабочие не хотели слушать руководителя местных эсеров, члена Учредительного собрания В. Бузанова, слово которому предоставлялось лишь по настоянию Н.Г. Толмачева. О лояльности к советской власти свидетельствует и якобы имевший место успех мобилизации в Красную армию, объявленной ижевским ревкомом 5 августа 1918 г. По словам автора, уже 6 августа толпы рабочих потянулись к военному отделу местного совдепа. Все рвались на фронт, на защиту советской власти [11. С. 7-8].
Если принять на веру эти утверждения Н. Сапожникова, то совершенно необъяснимым становится тот факт, что уже 8 августа в Ижевске произошёл мятеж, в результате которого столь «любимые» народом большевики подверглись репрессиям, а «гонимый» эсер В. Бузанов стал главой нового режима, пользующегося поддержкой большинства населения завода. А в пользу того, что таковая действительно имела место говорит следующее: объявленная повстанцами 18 августа 1918 г. мобилизация прошла весьма успешно и позволила им в течение нескольких дней поставить «под ружьё» около 25 тыс. человек [11. С. 16-17].
Точку зрения Н. Сапожникова на Ижевское восстание полностью опроверг А.П. Кучкин. Его статья представляет особую ценность тем, что автор - участник описываемых событий, а должность, которую он занимал летом 1918 г. - заведующий политотделом 2-й армии, - не позволяет заподозрить его в симпатиях к мятежникам. Обстановку в Ижевске А.П. Кучкин характеризовал как «полу-враждебную» [12. С. 154-155]. По его свидетельству, лишь на одном из трёх проводившихся митингов прошла резолюция в поддержку советской власти и то очень небольшим количеством голосов [12. С. 160]. Вербовка добровольцев в Красную Армию при таком раскладе политических симпатий не могла не закончиться провалом. В Ижевске удалось навербовать «несколько человек», в Воткин-ске - «два-три» [12. С. 160-161].
А.П. Кучкин подчеркнул, что восстание в Ижевске было обусловлено определёнными предпосылками экономического и политического характера [12. С. 156]. К сожалению, автор не раскрыл этот тезис, не сформулировал, каковы были эти предпосылки. Но для нас ценен сам факт признания обусловленности Ижевского восстания, прежде всего, внутренними причинами. В этом А. П. Кучкин пошел дальше Н. Сапожникова и В. Сергеева, видевших в нём лишь звено широкомасштабного заговора контрреволюционных сил.
1930-е гг. не ознаменовались появлением в советской исторической науке новых концептуальных подходов к изучению рассматриваемой проблемы. Исследователи, в частности В.А. Максимов, более точно охарактеризовали социально-экономическое положение ижевского рабочего начала XX в. Наряду с наличием земельного надела, было зафиксировано широкое распространение кустарных промыслов [15. С. 24]. Ф.П. Макаров отметил наличие среди рабочих категории «заслуженных», или «кафтан-ников» - тех, которые «беспорочно» прослужили на заводах 25 и более лет, за что получали надбавки к заработной плате от 50 до 150 руб. в год, а также знаки отличия - специальные медали и кафтаны [13. С. 21-22]. По мнению В.А. Максимова, эта прослойка представляла собой «рабочую аристократию» и вместе с «обуржуазившимися» рабочими, имевшими солидные земельные наделы, а также занимавшимися кустарным производством, составляла не менее 40% от общей численности занятых на ижевских заводах [15. С. 26-28].
С этими данными абсолютно не согласуются утверждения Ф.П. Макарова о бедственном положении, в котором якобы находились ижевские рабочие в дореволюционные годы: низкая заработная плата, «ужасные» жилищные условия, рабочий день по 11-12 и даже 14 часов вплоть до 1917 г. [13. С. 23-24]. Эти тезисы полностью опровергаются фактами, приводимыми как самим же Ф.П. Макаровым, так и В.А. Максимовым. Что касается заработной платы, то она была выше, чем в среднем по России, и составляла на ижевских казенных заводах в предвоенные годы в среднем 20-25 руб. в месяц [15. С. 23]. Рабочий день здесь еще в 1888 г. (!) был установлен продолжительностью в 9 часов. Лишь во время Первой мировой войны в связи с государственной важностью производимой продукции (винтовки) были введены сверхурочные работы продолжительностью до 4,5 часов с оплатой по двойному тарифу [15. С. 24, 32]. Что касается жилищных условий, то их вряд ли можно считать ужасными, учитывая, что в отличие от большинства других индустриальных центров в Ижевске не было казарм, и большинство рабочих жили в собственных домах. При этом из 6 600 домов, имевшихся в поселке в 1918 г., свыше 1 тыс. были двухэтажными. Их владельцы зачастую сдавали часть жилой площади квартирантам [15. С. 22; 13. С. 21-22]. В свете изложенных фактов доводы Ф.П. Макарова не вписываются в общую картину событий. Их можно было бы отнести на счёт недостаточного знания предмета, но содержание его монографии в целом свидетельствует о том, что автор проработал широкий круг источников и не мог не знать вышеприведённых фактов, часть которых к тому же излагает он сам. Таким образом, остаётся сделать вывод о преднамеренном их искажении, «подгонке» под определенную авторскую концепцию. А она состоит в том, чтобы любыми средствами доказать отсутствие широкой социальной базы восстания в рабочей среде, свести её к жалкой кучке изменников делу рабочего класса и кулацким элементам, пробравшимся на заводы, спасаясь от мобилизации в период Мировой войны.
В анализе причин Ижевско-Воткинского восстания В.А. Максимов и Ф.П. Макаров солидарны с В. Сергеевым: главным фактором объявляется изменение расстановки социальных сил в связи с убытием с завода эвакуированных и мобилизованных, а также уходом на фронт значительной части рабочих, сочувствовавших большевикам. Но ведь это лишь предпосылка быстрого успеха повстанцев, а не самого восстания. Глубинных причин этого явления ни В. Сергеев, как уже отмечалось, ни вслед за ним Ф.П. Макаров выявить не смогли. Ряд внешних субъективных факторов Ф.П. Макаровым всё же был отмечен: планомерная подготовка восстания Союзом фронтовиков, активная антибольшевистская агитация эсеров и меньшевиков, успехи контрреволюции в Сибири и Поволжье, ошибочная политика большевиков Вятской губернии по крестьянскому и национальному вопросам [13. С. 67-72]. В отличие от него В.А. Максимову удалось сформулировать причины негативного отношения рабочих к большевистскому режиму. К ним автор относит:
1) обострение продовольственного положения на заводах в связи с тем, что государственное снабжение их налажено не было, а рынок продуктов был подорван бесконтрольной деятельностью продотрядов, «выкачивавших» хлеб в Центр;
2012. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
2) часть рабочих была непосредственно задета конфискациями и реквизициями, сильное возмущение рабочих вызвали бесплатные мобилизации для нужд Красной Армии выездных и рабочих лошадей;
3) падение производства вследствие сокращения военных заказов и дезорганизации транспорта, что вызвало снижение заработной платы и безработицу;
4) провокационная деятельность максималистов [14. С. 40-41].
С первыми тремя пунктами можно согласиться безоговорочно. А вот четвёртый представляется надуманным, поэтому рассмотрим его более детально. Деятельность эсеров-максималистов, составлявших основу Красной гвардии в Ижевске, все исследователи, начиная с 1920-х гг., считали провокационной, направленной на дискредитацию советской власти. Ф.П. Макаров даже обвинил их в сотрудничестве с контрреволюционными силами. По его мнению, задачей максималистов было разложение Красной гвардии как опоры советской власти. С этой целью эсеровскими агентами, пробравшимися к руководству Красной гвардией, производились незаконные обыски, реквизиции, бесчинства, публичные расстрелы. Эти действия должны были опорочить большевиков в глазах населения, поскольку, будучи союзниками по революционной борьбе, и большевики, и максималисты в массовом сознании народа представлялись как единое целое [13. С. 47]. Автору настоящей статьи представляется, что обвинять максималистов в злонамеренной, провокационной деятельности против советской власти нельзя. Они вместе с анархистами составляли крайне левое, экстремистское крыло революционной стихии, охватившей Россию в 1917 г. Поэтому вполне естественным было то, что представители именно этих политических сил составляли основную часть красногвардейских отрядов и их командную верхушку, тем более что по признанию того же Ф.П. Макарова, весной 1918 г. максималистов в Ижевске было в 3-4 раза больше, чем большевиков [13. С. 47]. Всё тем же революционным максимализмом объясняются насильственные действия, с помощью которых они стремились довести революцию до логического, с их точки зрения, завершения - полной ликвидации частной собственности, торжества абсолютной свободы. О том, что они не были агентурой контрреволюции, говорит следующий факт. Когда в июле 1918 г. сложилась тяжелая для красных ситуация на Волге, на фронт под Казань из Ижевска убыл отряд численностью свыше 1 тыс. бойцов, составленный из коммунистов, максималистов и анархистов. При этом большевиков в отряде было лишь около 250 человек. После этого в городе не осталось ни одного (!) боеспособного максималиста или анархиста [11. С. 7]. Учитывая, что контрреволюционные силы готовили восстание в Ижевске, разве допустили бы они столь существенное ослабление своих сил? Так что обвинения, выдвигавшиеся в адрес максималистов Ф.П. Макаровым,
В.А. Максимовым и некоторыми другими историками безосновательны. Эти люди были революционными романтиками, бунтарями. В значительной степени их руками большевики выполнили черновую работу: разрушили старую государственную и хозяйственную машину. Но, выполнив задачу разрушения, максималисты и анархисты стали ненужными, более того, они стали помехой, поскольку абсолютно не годились для созидательной работы. К тому же в силу своих идеологических установок они не могли мириться с какой бы то ни было диктатурой. Поэтому вчерашний союзник стал тяготить большевиков. Его необходимо было дискредитировать и убрать с дороги. Отголосками этой борьбы и являются нападки на максималистов в трудах советских историков.
В вопросе о движущих силах восстания в 1930-е гг. был сделан шаг назад по сравнению с 1920-ми. Если В. Сергеев, А. Кучкин и Н. Сапожников признавали участие в мятеже значительной части ижевских рабочих, то Ф.П. Макаров и В.А. Максимов это отрицали. Они всеми силами стремились доказать, что в восстании приняли участие буржуазия, техническая интеллигенция, служащие, «обуржуазившаяся» (по другой терминологии - «кулацкая») часть рабочих и тонкая прослойка «рабочей аристократии». В.А. Максимов, в частности, писал: «.Политически необходимо вскрыть лживость легенды о восстании рабочих против диктатуры пролетариата, показав одновременно контрреволюционную роль соглашательских партий, находивших себе опору лишь в узкой прослойке рабочего класса - рабочей аристократии» [14. С. 3]. К сожалению, авторы не проанализировали социальный состав Союза фронтовиков и его офицерской части, хотя по ряду других вопросов ими приведены весьма подробные и интересные статистические выкладки. Это позволяет автору настоящей статьи утверждать, что подобное замалчивание не было случайным. Из кого мог состоять Союз фронтовиков в заводском поселке, 90% населения которого составляли рабочие? Да из тех же самых рабочих, мобилизованных в армию в 1914-1917 гг. Офицеры же, входившие в этот Союз, в подавляющем большинстве были не кадровыми, а офицерами «военного времени», получившими производство из
Социально-политические аспекты Ижевско-Воткинского восстания.
53
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2012. Вып. 3
нижних чинов для восполнения потерь командного состава в ходе войны, то есть они были выходцами из той же рабочей среды.
Ф.П. Макаров и В.А. Максимов попытались глубже и подробнее (по сравнению с авторами трудов, вышедших в 1920-е гг.) раскрыть социальную политику Прикомуча после его прихода к власти в Ижевске. При этом оба автора всеми силами старались доказать, что на подконтрольной территории происходила реставрация дореволюционных порядков. Очень своеобразно, например, обыгрывалось решение новой власти о восстановлении права частной собственности. Ф.П. Макаров трактует его как возврат прежним владельцам национализированных предприятий [13. С. 75-76], видимо, «забыв», что ижевские заводы всегда были казёнными, и возвращать их было некому. В.А. Максимов более сдержан: он указал лишь на возврат прежним владельцам реквизированных при советской власти домов и признал, что ему не известны факты передачи предприятий в частные руки [14. С. 56-57]. Столь же безосновательны обвинения в адрес повстанцев в том, что они проводили реставрационную политику в аграрном вопросе: им приписывается установка на отобрание у крестьян и возврат прежним владельцам бывших помещичьих, монастырских и церковных земель. И вновь автор вынужден признать, что «прямых сведений об осуществлении этой политики добыть не удалось» [14. С. 58]. Возникает резонный вопрос: для чего же историки всё это придумали, не имея ни одного факта для подкрепления своих голословных обвинений? Ответ прост: они выполняли политический заказ. Меньшевики и эсеры - российская ветвь международной социал-демократии - рассматривались большевиками как злейшие враги пролетарской диктатуры. «Соглашатели» были для них страшнее открытой контрреволюции. И чтобы окончательно дискредитировать их, надо было сформировать в массовом сознании восприятие этой антибольшевистской силы как злейшего врага революции - такого же, как Колчак, Деникин и им подобные. Вот и приписывались Прикомучу не существовавшие грехи.
Таким образом, историографический анализ трудов советских историков по проблеме антибольшевистского движения уральских рабочих в 1918 г., опубликованных в 1920-30-е гг., даёт основания упрекнуть исследователей в политической ангажированности и избирательном подходе к отбору исторических фактов. Тем не менее, «бросить в них камень» не поднимается рука. Втиснутые в прокрустово ложе принципа коммунистической партийности, который ставился выше «буржуазного» принципа научной объективности, они не могли освещать события иначе. Они вынуждены были либо замалчивать, либо искажать многие исторические факты, дабы не нарушить стройности революционной теории марксизма-ленинизма, не перешагнуть рамки дозволенного, обозначенные идеологами партии и воплощённые в канонах, установленных «Кратким курсом» истории ВКП(б) [16. С. 217]. Да, с позиций опыта, накопленного последующими поколениями исследователей, историки 1920-30-х гг., наверное, заслуживают критики. Но не будем забывать и об их заслугах перед отечественной наукой, в том числе и по проблеме, поднятой в настоящей работе. Они эту проблему начали изучать, пусть фрагментарно, непоследовательно, односторонне, но - начали. По пути, обозначенному ими, пошли следующие поколения историков, вооружённые их опытом и их ошибками. Но первопроходцам всегда приходится труднее.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Анишев А. Очерки истории гражданской войны. 1917-1920 гг. Л., 1925.
2. Таняев А. П. Колчаковщина на Урале. Свердловск; М., 1930.
3. Какурин Н. Е. Как сражалась революция. М., 1990. Т. 1.
4. Какурин Н. Е. Стратегический очерк гражданской войны. М.; Л., 1926.
5. Какурин Н. Е. Восстание чехо-словаков и борьба с Колчаком. М., 1928.
6. Мороз Г. Из истории гражданской войны в России // Коммунистический Интернационал. М.; Пг., 1920. №16.
7. Солоницин Н. Из истории гражданской войны в губернии // Октябрь и гражданская война в Вятской губернии: сб. ст. и материалов. Вятка, 1927.
8. Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. М., 1924. Т. 2, кн. 1.
9. Сергеев В. Ижевский рабочий в борьбе за советскую власть // Ижевск в огне гражданской войны. Ижевск, 1927.
10. Ленин В. И. Проект программы РКП (б) // Полн. собр. соч.: в 55 т. М., 1973. Т. 38.
11. Сапожников Н. Ижевско-Воткинское восстание // Пролетарская революция. 1924. № 8-9.
12. Кучкин А. К истории Ижевского восстания // Пролетарская революция. 1929. № 6.
13. Макаров Ф. П. Октябрь и гражданская война в Удмуртии. Ижевск, 1932.
14. Максимов В. А. Кулацкая контрреволюция и Ижевское восстание. Ижевск, 1933.
54 А.В. Иванов
2012. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
15. Максимов В. А. Октябрь в Удмуртии. Ижевск, 1935.
16. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1938.
Поступила в редакцию 13.09.11
A. V. Ivanov
The socio-political aspects of Izhevsk-Votkinsk rebellion (1918) in the Soviet historiography in the 1920s-1930s
The article deals with the studying by the Soviet historians in the 1920s-1930s the tremendous anti-Bolsheviks uprising of the Ural’s workers: Izhevsk-Votkinsk rebellion (August - November 1918). The analysis of the sources and the stage of researching in the marked period of the Soviet historiography, depending on ideological restrictions, are made.
Keywords: Russian history, historiography, Civil War, Kama area, Izhevsk-Votkinsk rebellion.
Иванов Алексей Викторович, кандидат исторических наук, доцент НОУВПО Европейско-Азиатский институт управления и предпринимательства
620100, Россия, г. Екатеринбург, ул. Восточная, 23а E-mail: [email protected]
Ivanov A. V.,
candidate of history, associated professor European-Asian Institute of Management and entrepreneurship
620100, Russia, Yekaterinburg, Vostochnaya, 23a E-mail: [email protected]
