CC BY
102
С.И. Кормилов (Москва)
СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ КОМИЗМА В ГОГОЛЕВСКОМ «РЕВИЗОРЕ»
(Статья вторая)
Аннотация. Во второй части исследования продолжается рассмотрение специфики комизма Н.В. Гоголя в «Ревизоре», обусловленного социальными и историческими реалиями первой половины XIX века. Обращаясь к фактам истории, автор изучает размер жалованья чиновников в этот период, что позволяет понять истинный масштаб взяток, которые получает Хлестаков. Так, городничий дает мнимому ревизору сумму, сопоставимую с его годовым жалованьем, еще больше денег беспечный герой просит у Земляники. Автор статьи определяет чины гоголевских героев в соответствии с классами Табели о рангах и раскрывает комизм ситуации, в которой молодой человек принимается за вельможу, несмотря на то что в XIX веке для чиновников были установлены единые правила производства в чины по выслуге, а генеральские чины могли быть пожалованы только императором. Причем сам Хлестаков несколько раз выдает свое социальное положение в диалогах, однако провинциальные чиновники не замечают его оговорок. Ведь ревизор прибыл из Петербурга, который оказывается для провинциалов совершено иным миром, где закон может быть не писан. Многие комические ситуации связаны с нарушением этикетного поведения, что проявляется в том, как обращаются к Хлестакову купец Абдулин и титулярный советник Хлопов. Отдельно анализируется такая художественная деталь, как шпага, являющаяся атрибутом парадной формы и знаком благородства. Герои придерживают шпагу, когда дают взятки, что также прочитывается в комическом ключе как сочетание их высокого призвания и низкого поведения.
Ключевые слова: смех; современные режиссеры; чиновники; городничий -начальник полиции; взятки; социально-исторические реалии.
S.I. Kormilov (Moscow)
The Socio-historical Originality of Comism in the "Examiner" of Gogol
(Part II)
Abstract. The second part of the study continues considering the specifics of N.V Gogol's comism in the "Examinef', which is conditioned by the social and historical realities of the first half of the 19th century. Turning to the facts of history, the author studies the salaries of officials of that period, allowing us to understand the true scale of the bribes that Khlestakov receives. So, the mayor gives the imaginary examiner an amount comparable to his annual salary, the careless Khlestakov asks for more money from Zemlyanika. The author of the article determines the ranks of Gogol's characters in accordance with the grades of the Table of Ranks and reveals the comic
nature of the situation in which a young man is taken for a nobleman, despite the fact that in the 19th century uniform rules were established for officials to be promoted to senior ranks according to length of service, and ranks of the generals could only be granted by the emperor. Moreover, Khlestakov himself betrays his social position in the dialogues however, the provincial officials take notice of his reservations. After all, the examiner arrived from Saint-Petersburg, which for provincials is a completely different world where the law may not be enforced. Many comic situations are associated with a violation of the etiquette rules manifested in how merchant Abdulin and titular adviser Khlopov turn to Khlestakov. Such an artistic detail as a cavalry sword is analyzed separately as an attribute of the parade uniform and a sign of nobility. The characters hold at it when they give bribes, which is also regarded comically as a combination of their high calling and low behavior.
Key words: laughter; modern directors; officials; the chief police officer; bribes; socio-historical realities.
В XIX в. чиновники жили в основном не на жалованье. Титулярный советник Хлопов, низший в чине среди основных персонажей комедии (кроме Хлестакова), на городничего, который лжет: «<...> даже не знаю, как играть в эти карты», - про себя жалуется: «А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто рублей» (д. 3, явл. V) [Гоголь 1973, II, 42]. Значит, имел возможность заплатить.
Городничий, приехав в трактир к Хлестакову и дрожа от страха, говорит, оправдываясь: «Недостаточность состояния... Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар» (д. 2, явл. VIII) [Гоголь 1973, II, 30]. Зрители не смеются, только думают, что персонаж врет. Но тут - комизм контраста между ложью и правдой. Дом Антона Антоновича мы уже видели в 1-м действии, лучше, чем у него, поселить Хлестакова негде, так что насчет недостаточности состояния он врет, как и тогда, когда, пытаясь разжалобить мнимого ревизора, говорит: «Помилуйте, не погубите! Жена, дети маленькие.» [Гоголь 1973, II, 30]. Мы знаем, какая маленькая Марья Антоновна, заглядывающаяся на почтмейстера. Тем не менее насчет казенного жалованья городничий не врет. Хорошо оплачивались только высшие чиновники, мелкие прозябали в нищете, средним, таким, как персонажи «Ревизора», прожить на жалованье даже без семьи было трудно, и они были вынуждены искать дополнительных доходов. В начале XIX в. жалованье городничего составляло 300 рублей в год [Войтоловская 1971, 85], к 1830-м гг., безусловно, больше, но отнюдь не на порядок. Когда городничий с облегчением говорит про себя: «Я таки ему вместо двухсот четыреста ввернул» (д. 2, явл. VIII) [Гоголь 1973, II, 31], - это значит, что он «ввернул» постояльцу трактира сумму, сопоставимую с его годовым жалованьем. В дорогу он дает якобы будущему зятю еще столько же и персидский ковер, а ранее аннулирует его долг в трактире. В сцене представления чиновников и дачи взяток каждый дает по 300 рублей (сумма тоже значительная), и только Земляника, который всех и научил, как «подсунуть», представившись поодиночке, попытал-
ся отделаться доносом; тут комизм в том, что нерассуждающий Хлестаков, которому нет дела до грешков чиновников, с него-то, войдя во вкус, и запросил больше других - 400 рублей (правда, у Гоголя неувязка: после разоблачения мнимого ревизора Земляника вслед за Ляпкиным-Тяпкиным говорит, что тот у него взял тоже 300).
Гоголевскому городничему казенного жалованья действительно может не хватать на чай и сахар. Через 21 год после написания «Ревизора» экономист П.Н. Небольсин сделал примерный расчет бюджета трех столичных коллежских асессоров (это время более позднее, и в Петербурге чиновникам платили больше, чем в провинции, но и жизнь в нем была гораздо дороже). Чиновники в «Ревизоре» имеют чины от титулярного советника (это Хлопов: училища в наибольшем загоне) до надворного советника (это доносчик Земляника и перлюстратор почтмейстер Шпекин, их карьера самая успешная), от 9-го до 7-го класса Табели о рангах (от капитана до подполковника в армии), средний чин как раз - коллежский асессор. По одному из расчетов Небольсина, в 1857 г. петербургский коллежский асессор имел 715 рублей жалованья в год и для покрытия своих расходов должен был еще «подрабатывать» переводами и частными занятиями по управлению домов. На трехразовое питание он мог тратить 194 рубля в год (правда, еще 41 - на закуски в экстренных случаях), на вино - 29 рублей 70 копеек, а на чай, кофе, сахар и сухари - 100 [Зайонч-ковский 1978, 81], т.е. треть от расходов на основное питание! Когда в «Мертвых душах» Чичиков у Плюшкина отказался от чая, тот радуется, говоря, что чай - напиток дорогой, и это действительно было так. В «Шинели» сослуживец Акакия Акакиевича в день своих именин приглашает других чиновников «на чай», хотя у него и шампанское подают. Возить чай из Китая на кораблях было и далеко (вокруг почти всей Азии, всей Африки и части Европы), и хлопотно. Поэтому городничий в «Ревизоре» прав насчет своего жалованья, только жалоба его звучит комично - так, как если бы современный начальник полиции маленького городка сетовал: «Эх, до получки не хватает на коньяк с икрой!»
Купцы пили чай самоварами для самоутверждения. Городничий с типично гоголевской «точной», конкретной гиперболой говорит купцу: «Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?» (д. 5, явл. II) [Гоголь 1973, II, 76-77]. Хлестакову купцы кланяются «сахарцом и кузовком вина» (д. 4, явл. X) [Гоголь 1973, II, 63]. Вино было в основном импортное, а сахар - естественно, к чаю. Осипу городничий, шесть раз обращаясь к нему со словом «друг» (к крепостному, что для зрителей 1836 г. было безусловно смешно), дает два рубля на чай, а потом еще добавляет на баранки. Два рубля и на чай - это много, но на водку давали копейки. До сих пор если мы даем «на чай» официанту или таксисту, то, конечно, не на один стакан чая. Хлестаков жалуется городничему на хозяина трактира: «Чай такой странный: воняет рыбой, а не чаем» (д. 2, явл. VIII) [Гоголь 1973, II, 29]. Буквально получается «воняет не чаем», т.е. ароматный напиток может вонять. Это тоже было комич-
но для первой половины XIX в. А представление о чаепитии как уже не купеческом, но мещанском времяпрепровождении, хотя чай стал дешев и широко распространился (возили его теперь сухим путем через пустыню Гоби), дожило до советского времени и отразилось, в частности, в поэме Маяковского «Про это».
При Гоголе что было дешево, особенно на Украине и в южной части России, так это арбузы: возделывать ничего было не надо, росли сами. Поэтому в сцене вранья наиболее яркая и комичная «гастрономическая» гипербола, опять же по-гоголевски конкретная: «На столе, например, арбуз - в семьсот рублей арбуз» (д. 3, явл. VI) [Гоголь 1973, II, 45]. Ладно бы какой-нибудь экзотический фрукт (враль таких, может быть, и не едал), а тут комизм в том, что хлестаковский арбуз подобен самому Хлестакову: ничего не стоящий арбуз у него стоит целое состояние. «Почему, в самом деле, "арбуз в 700 рублей"? Ведь на эту сумму можно приобрести не только гору арбузов, но просто - вещи более изысканные. Но их-то Хлестаков не знает, а вообразить не может, - и предлагает арбуз, но за 700 рублей» [Манн 1978, 226]. И сам он, «елистратишка простой» (д. 2, явл. I) [Гоголь 1973, II, 23], опытнейшими жуликами принят за важную птицу. Для зрителей, выросших в сословном обществе, это было так же смешно, как если бы барин прислуживал лакею. Собственно, заискивание городничего перед Осипом именно так и воспринималось.
Конечно, современников смешило то, что всех перепугал человек в самом низком классном чине. Ситуация комична своим неправдоподобием. Это в XVIII в. совсем молодые красавцы могли сделать блестящую карьеру в постели императрицы. А в 1834 г. для чиновников были установлены единые правила производства в чины по выслуге: по три года надо было служить между чинами с 14-го по 8-й класс и по четыре - между чинами с 7-го по 5-й класс. Дальше шли уже генеральские чины, которые жаловались императором по мере надобности. «За отличие» сроки производства могли быть сокращены, но лишь на один год [Зайончковский 1978, 39]. То есть в статской службе дойти даже до низшего генеральского чина можно было только в уже очень солидном возрасте. А Хлестакову всего около 23-х лет; впрочем, для коллежского регистратора и это много, так как «потомственный дворянин, достигший 14-летнего возраста, мог поступить на службу предпочтительно перед всеми. Действительная служба считалась с 16 лет и начиналась с низшего классного чина» [Войтоловская 1971, 110]. Хлестаков засиделся либо в недорослях, либо в этом низшем чине. Тем смешнее, что за вельможу приняли как раз неудачника. Но некоторая психологическая логика Гоголем соблюдена. Здесь работает художественное пространство. Едва ли не все персонажи «Ревизора» никогда не бывали в столицах и буквально встречают Хлестакова по одежке. Он из тщеславия не продал модный костюм и выгадал, в письме к Тряпичкину он верно называет одну из причин ошибки уездных чиновников: «<...> вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь город принял меня за генерал-губернатора» (д. 5, явл. VIII) [Гоголь 1973, II, 83]. В провинции, судя
по «Грозе» Островского, некоторые верили в страны, где люди с песьими головами. Логика простая: у нас не бывает, а там, в другом мире, бывает. Для провинциалов Петербург - иной мир, где, может быть, закон не писан (он и для них-то писан только на бумаге). Поэтому они внушили себе, что Хлестаков - ревизор и важная птица, и иного просто не слышат; на зрителя это должно производить комическое впечатление. В одной только сцене вранья Хлестаков трижды проговаривается. Если «начальник отделения со мной на дружеской ноге», значит, он все-таки ниже начальника отделения (6-й, «полковничий», класс [Раскин 2000, 827], а к «подполковничье-му» у Гоголя относятся не только Земляника и Шпекин, но, по-видимому, и Сквозник-Дмухановский). Больше того, Хлестаков прямо заявляет, что для него и коллежский асессор (8-й класс) - «даже»: «Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем» (д. 3, явл. VI) [Гоголь 1973, II, 43]. Никто не слышит признания в том, что он существенно ниже коллежского асессора, и всего через несколько строк городничий, который уж точно не ниже, комично заявляет: «Чин такой, что еще можно постоять» [Гоголь 1973, II, 43]. Зритель знает, какой чин у Хлестакова, знает, что «еще можно постоять» как раз ему, а не тем, кто перед ним дрожит, ничего не соображая. Это, конечно, уже за гранью бытового психологического правдоподобия, но жанр комедии как раз и предполагал определенные перехлесты, некоторую долю неправдоподобия. Один раз Хлестаков, по его словам, «даже управлял департаментом» [Гоголь 1973, II, 45], т.е. занимал должность, которой соответствовал чин действительного статского советника (он в 4-м классе, как генерал-майор). Теперь заврался поосновательнее. Но ведь «управлял» временно, и 35-ти тысяч одних курьеров у директора департамента министерства, разумеется, никак не могло быть. А перед этим Хлестаков проболтался, но поправился: «Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж <...>» [Гоголь 1973, II, 45] - в верхних этажах тогда еще очень немногочисленных четырехэтажных домов жили самые небогатые квартиранты; но Хлестаков тут же «опомнился»: «Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже» [Гоголь 1973, II, 45]. И немедленно про графов и князей, которые толкутся и жужжат у него в передней. А уж когда городничий уверовал, что и он станет вельможей, он тем более не слышит того, чего не хочет слышать. При отъезде Хлестакова Осип называет барина так, как действительно позволял титуловать его чин: «ваше благородие». Это было обращение к офицерам от прапорщика до капитана и к чиновникам от коллежского регистратора до титулярного советника. Но городничий, стоящий тут же, по инерции называет Хлестакова «ваше превосходительство» (д. 4, явл. XVI) [Гоголь 1973, II, 73], как генерала. Может быть, настоящих генералов он и не видывал, а трех губернаторов обманул заочно. О настоящих генералах не имеют представления ни его слуга Мишка, ни Анна Андреевна, ни Добчинский. Мишка спрашивает Осипа про его барина-генерала. Тот отвечает:
Осип. Барин? Да какой он генерал?
Мишка. А разве не генерал?
Осип. Генерал, да только с другой стороны.
Мишка. Что ж, это больше или меньше настоящего генерала?
Осип. Больше. (д. 3, явл. IV) [Гоголь 1973, II, 40].
Ясно, что это эпизод тоже комический, для тех времен особенно. Доб-чинский отвечает на вопрос Анны Андреевны: «Ну, да кто он такой? генерал?» - «Нет, не генерал, а не уступит генералу: такое образование и важные поступки-с» (д. 3, явл. II) [Гоголь 1973, II, 37]. После сцены вранья Бобчинский его спрашивает:
Бобчинский. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Добчинский. Я думаю, чуть ли не генерал.
Отметим, что «генерал» в «Ревизоре» всегда фигурирует без уточнений, какой генерал; для уездного городка и генерал-майор - величина недосягаемая. И только здесь Бобчинский пытается уточнить: «А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет! а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус» (д. 3, явл. VII) [Гоголь 1973, II, 46]. Опять, конечно, нелепость, генералиссимусы бывали только в военной службе, в статской соответствия им не было. Но говорит так именно Бобчинский, который, озабоченный своей полной безвестностью, потрясен тем, что лично видел «генералиссимуса», стремится ему угодить, потроша карманы Добчинского, и просит Хлестакова упомянуть о его существовании при сенаторах, адмиралах и самом государе.
Кстати, нелепость, подобную той, к которой приходит Бобчинский, изрекает и сам Хлестаков. Ее еще нет, когда он говорит: «А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем» (д. 3, явл. VI) [Гоголь 1973, II, 44]. Хоть и «сделали ружьем», возможно, что речь идет вовсе не о командующем армией, в начале XIX в. главнокомандующими назывались петербургский и московский генерал-губернаторы. Правда, в первой черновой редакции «Ревизора» Хлестакова якобы «приняли за Дибича Забалканского» [Войтоловская 1971, 164-167, 184-185]. Но так как И.И. Дибич-Забалканский умер в 1831 г., Г.А. Гуковский предполагал без должных оснований, будто, упоминая прежнего бездарного военачальника, Гоголь метил в другого фельдмаршала - И.Ф. Паскевича, считавшегося во время создания «Ревизора» (1836) наиболее значительным полководцем [Гуковский 1959, 471]. Однако, «очевидно по цензурным соображениям, Дибич-Забалканский в первом издании "Ревизора" был заменен турецким посланником» [Войтоловская 1971, 184], лицом, выполняющим не военные функции, а впоследствии не-конкретизированным «главнокомандующим». Но вранье свое Хлестаков обрывает именно на пике нелепого хвастовства: «Меня завтра же произ-
ведут сейчас в фельдмарш...» (д. 3, явл. VI )[Гоголь 1973, II, 46].
Анна Андреевна в 1-м действии (явл. VI) [Гоголь 1973, II, 21] спрашивает мужа о предполагаемом ревизоре: «<...> что он, полковник?» (это уже высоко, таков единственный человек в уезде - предводитель дворянства). От неопределенности «ревизор» растет в ее глазах, и в 3-м действии она уже задает Добчинскому вопрос насчет генерала. Потом она объявляет: «<...> я просто видела в нем образованного, светского, высшего тона человека, а о чинах его мне и нужды нет» (д. 3, явл. IX) [Гоголь 1973, II, 47-48], - но через страницу спрашивает Осипа: «А чин какой на твоем барине?» - и после ответа «Чин обыкновенно какой» (д. 3, явл. X) [Гоголь 1973, II, 49] начинает считать Хлестакова таким вельможей, который и тестю своему поможет стать вельможей с голубой лентой через плечо.
Понятно, что при неопределенности чина и титулование Хлестакова должно оказаться нелепым и комичным. Особенно оно комично в письменном обращении безграмотного купца Абдулина и в речи просветителя юношества Луки Лукича Хлопова, робеющего, как он признается, перед всяким, кто хоть одним чином выше его. Купец пишет в своей жалобе: «Его высокоблагородному светлости господину финансову от купца Абду-лина...» Прочитав это, Хлестаков комментирует: «Черт знает что: и чина такого нет!» (д. 4, явл. IX) [Гоголь 1973, II, 62]. Действительно, в городе нет никого выше, чем «их высокоблагородия» («превосходительств» нет), видимо, Абдулин и считает высшей формой обращения «высокоблагородный». Аристократов в городе тоже нет, и купец пишет «светлости», как называли только светлейших князей: он этого не знает. Наконец, «господину финансову» («фамилия» с маленькой буквы: «Средневековые рукописи не применяют прописной буквы в именах собственных, она введена в Новое время <...>. Не всегда следовала этому новшеству церковнославянская кириллица <...>» [Мурьянов 2008, 47]. Почти не умеющий писать купец если и заглядывал в какую-нибудь книгу, то, конечно, в церковную) - высшая степень оценки с точки зрения купца, хотя, вероятно, слово «финансы» он только где-нибудь случайно слышал, но понял, что оно связано с хорошими деньгами. Правда, потом купцы называют приезжего словно хором «ваше сиятельство», как князя или графа (д. 4, явл. X) [Гоголь 1973, II, 64].
Обращение Хлопова еще более комично, чем у Абдулина. Он перебирает разные формы титулований, не решаясь ни одно из них договорить: «Оробел, ваше бла... преос... сият...» (д. 4, явл. V) [Гоголь 1973, II, 56]. Сначала он чуть не назвал гостя города всего лишь «благородием», каков он сам (другие чиновники - «высокоблагородия»), но, опомнившись (что и комично, ибо Хлестаков как раз не более чем «благородие»), метнулся в противоположную крайность и чуть не назвал молодого светского (в его представлении) человека «преосвященством», словно он архиерей (а Хлестаков во всех смыслах полная противоположность архиерею начиная с возраста: «Хлопов до того растерялся, что обращается к светскому Хлестакову, как к духовному лицу. Хлестаков молод, а "преосвященства" были люди в годах» [Войтоловская 1971, 197]). Наконец Хлопов пытается на-
звать страшного собеседника «ваше сиятельство», как титулованного аристократа, но уже ни в чем не уверен и только говорит «в сторону»: «Продал проклятый язык, продал!» (д. 4, явл. V) [Гоголь 1973, II, 56]. При этом он входит к Хлестакову, «придерживая шпагу» (д. 4, явл. V) [Гоголь 1973, II, 55]. Эту ремарку Гоголь неизменно повторяет применительно ко всем чиновникам, представляющимся «ревизору». Шпага - атрибут парадной формы и знак благородства, «рыцарства». Пушкин последней строкой своего послания в Сибирь - «И братья меч вам отдадут» [Пушкин, 1977, 7] - выражал надежду на возвращение декабристов в полноправное общество (тогда дворянское, «рыцарское», со шпагами; по-французски «меч» и «шпага» - epée - одно слово), чего не понял молодой горячий А.И. Одоевский, ответивший на пушкинское послание в весьма воинственном духе, грозя мечами царям. Достоевский в статье «Стена на стену» (1873) напомнил, как Петр I прививал рыцарский дух: «Однажды великий преобразователь, привив к нам шпагу, застает <...> Меньшикова на дружеской пирушке, во всей форме и при шпаге, танцующим трепака. И вот тотчас же, чтоб растолковать новоиспеченному рыцарю, как он осрамил свою шпагу и не умеет носить ее, преобразователь оттаскал собственноручно преступника за волосы, больно и нещадно, чтобы помнил, чтобы и прочим к примеру было» [Достоевский 1980, 143]. Но честь прививалась плохо. «Придерживая шпагу», актеры на сцене как бы указывают на этот знак «рыцарского» достоинства, когда их персонажи дают взятки. Повторяющаяся ремарка обретает острый сатирический смысл. Современные режиссеры, не понимая этого, обычно выпускают чиновников представляться «ревизору» без шпаг. В экранизации С. Газарова почтмейстер является к проснувшемуся с похмелья Хлестакову при шпаге. Он принес бедняге опохмелиться, а шпагой быстренько нарезал огурчик на закуску. Понятно, что эта выдумка режиссера не может иметь никакого отношения к Гоголю.
В 1-м действии городничий вспомнил о шпаге, лишь когда ему надо «при параде» ехать представляться «ревизору». Только теперь он заметил, что она старая, исцарапанная. И безусловно комична тут же высказанная им претензия не к себе, а к купцу Абдулину, который видел, что у городничего старая шпага, и не прислал новой. То есть безграмотный купец, который, как выясняется дальше, ни в чинах, ни в титулах не разбирается, должен был, по мнению городничего, следить за тем, чтобы знак его «рыцарского» достоинства содержался в порядке, и за свой счет поддерживать этот порядок.
Без шпаг и мундиров, естественно, являются к Хлестакову не служащие Добчинский и Бобчинский. Вошедший во вкус «ревизор» по инерции у них тоже просит «взаймы», да еще даже гораздо больше, чем у Земляники, - «рублей тысячу», и они лихорадочно выгребают все имеющиеся при них деньги. В отличие от чиновников больших сумм они с собой не носят, поскольку взяток брать не могут и оттого беднее чиновников: у неженатого Бобчинского находится 40 рублей, у многосемейного Добчинского -только 25. Знающий все о своем приятеле Бобчинский говорит ему: «Да
вы поищите-то получше, Петр Иванович! У вас там, я знаю, в кармане-то с правой стороны прореха, так в прореху-то, верно, как-нибудь запали» (д. 4, явл. VII) [Гоголь 1973, II, 59]. Относительная бедность городских помещиков комически оттеняет обеспеченность чиновников при их явно недостаточном жалованье. Помещикам и взятки давать незачем, но как отказать важной персоне? На слова Анны Андреевны: «Да вам-то чего бояться? ведь вы не служите» - Добчинский отвечает: «Да так, знаете, когда вельможа говорит, чувствуешь страх» (д. 3, явл. II) [Гоголь 1973, II, 37].
Обществом тогда называлось лишь дворянское и чиновническое общество, в нем общались, делились информацией, которая в отличие от наших дней была весьма малодоступна и ценилась высоко. Члены общества и сами хотели быть известными, «знатный» буквально значит «известный». Фамилия грибоедовского Фамусова в «переводе» звучала бы как Молвин; составляющий ему комическую пару его секретарь Молчалин еще только пробивается в настоящее общество. Фамусов демонстрирует свою осведомленность во всем. О «сумасшествии» Чацкого он безапелляционно заявляет: «Я первый, я открыл!» (д. III, явл. 21) [Грибоедов 1988, 99]. У Гоголя же Бобчинский и Добчинский спорят за честь «раскрытия» таинственного инкогнито. Комизм состоит в том, что в обеих комедиях открытия - мнимые.
Когда становится известно, что приезжий был не ревизор, всеобщее негодование обращается на тех фантазеров, которые всех невольно ввели в заблуждение. Характерно, что первым о том, кто в этом виноват, вспоминает судья.
ЛИТЕРАТУРА
1. Войтоловская Э.Л. Комедия Н.В. Гоголя «Ревизор». Комментарий. Л., 1971.
2. Гоголь Н.В. Сочинения: в 2 т. Т. 2. М., 1973.
3. Грибоедов А.С. Горе от ума. 2-е изд., доп. М., 1988.
4. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1959.
5. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 21. Л., 1980.
6. Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.
7. Манн Ю. Поэтика Гоголя. М., 1978.
8. Мурьянов М.Ф. О Минее Дубровского // Мурьянов М.Ф. История книжной культуры России. Очерки: в 2 ч. Ч. 2. СПб., 2008. С. 23-47.
9. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. Т. 3. 4-е изд. Л., 1977.
10. Раскин Д.И. Исторические реалии российской государственности и русского гражданского общества в XIX веке // Из истории русской культуры. Т. 5 (XIX век). М., 2000. С. 662-830.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Mur'yanov M.F. O Mineye Dubrovskogo [About Dubrovsky's Minea]. Mur'yanov M.F. Istoriya knizhnoy kultury Rossii. Ocherki [The History of the Book Culture of Russia. Essays]: in 2 vols. Vol. 2. Saint-Petersburg, 2008, pp. 23-47. (In Russian).
2. Raskin D.I. Istoricheskiye realii rossiyskoy gosudarstvennosti i russkogo grazh-danskogo obshchestva v 19 veke [The Historic Realia of the Russian State and the Russian Civil Society in the 19th Century]. Iz istorii russkoy kultury [From the History of Russian Culture]. Vol. 5. M., 2000, pp. 662-830. (In Russian).
(Monographs)
3. Gukovskiy G.A. Realizm Gogolya [Gogol's Realism]. Moscow; Leningrad, 1959. (In Russian).
4. Mann Yu.V. Poetika Gogolya [Gogol's Poetics]. Moscow, 1978. (In Russian).
5. Voytolovskaya E.L. Komediya N.V Gogolya "Revizor". Kommentariy [Gogol's Comedy "The Government Inspector". Commentary]. Leningrad, 1971. (In Russian).
6. Zayonchkovskiy P. A. Pravitel 'stvennyy apparat samoderzhavnoy Rossii v 19 v. [The Government Apparatus of the Emperial Russia in the 19th Century]. Moscow, 1978. (In Russian).
Кормилов Сергей Иванович, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова.
Доктор филологических наук, профессор филологического факультета. E-mail: profkormilov@mail.ru ORCID ID: 0000-0001-7924-2931
Sergei I. Kormilov, Lomonosov Moscow State University. Doctor of Philology, Professor of the Faculty of Philology. E-mail: profkormilov@mail.ru ORCID ID: 0000-0001-7924-2931
