CC BY
147
УДК 001
Л. М. КАРПОВА
Омский государственный педагогический университет
СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ В ОБЩЕСТВЕ ПОТРЕБЛЕНИЯ
Рассматриваются проблемы социально-гуманитарных наук в контексте вызовов науке, идущих со стороны общества потребления. Важнейшим из подобных вызовов является втягивание науки в процессы коммерциализации. Положение социальных и гуманитарных наук в обществе потребления все чаще характеризуется как кризисное, поскольку становится все более очевидным разрыв между фундаментальными исследованиями в науках социально-гуманитарного цикла в целом и социальной практикой.
Ключевые слова: наука, социально-гуманитарные науки, философские науки, ценности общества потребления, коммерциализация науки, научный этос.
Возникновение постиндустриального общества, в котором информация, знания занимают значительное место в ряду базовых социальных ценностей, создает, на первый взгляд, благоприятные условия для развития как естественных и технических, так и социально-гуманитарных наук.
Однако, как известно, трансформация общественных отношений привела к тому, что этот этап в развитии общества приобрел черты общества потребления, система ценностей которого проблемати-зирует существование науки, бросая ей серьезные вызовы. Перед лицом этих вызовов оказываются все науки: естественные, технические, социально-гуманитарные, поэтому имеет смысл сначала рассмотреть общие для всех наук проблемы.
Первым таким вызовом со стороны общества потребления можно назвать втягивание науки в процессы коммерциализации, то есть практического использования научных изысканий и разработок в производстве товаров (услуг), с тем чтобы эти товары или услуги можно было продать с максимальным коммерческим эффектом. Коммерциализация интеллектуальной собственности подразумевает использование интеллектуального труда для получения большей выгоды предпринимателями. То есть коммерциализация науки означает, по сути, превращение научных результатов в товар, обретение наукой рыночной стоимости.
На этот вызов наука в целом готова ответить, о чем свидетельствует как отечественная, так и зарубежная практика. Там, где научные разработки финансируются в необходимых масштабах, осуществляется необходимое производство научного «товара». Казалось бы, складывается вполне гармоничная картина взаимного удовлетворения интересов «производителя» — науки и «потребителя» — общества в лице конкретного заказчика. Вместе с тем по мере развития науки обнаруживается, что ее разработки требуют увеличения финансирования, с которым справляется далеко не каждое государство и не каждая частная компания. Возникает проблема выбора адресата финансирования: фундаментальной или прикладной науки. Со стороны общества и государства возникает вопрос (в явной или в неявной форме): зачем вообще нужна фундаментальная наука?
Ответ науки таков: все исследования носят,
в конечном счете, прикладной характер, только одни из них обнаруживают свою полезность сегодня, а другие — в будущем. Кроме того, и формы этой «полезности» не всегда проявляются непосредственно, чаще всего — опосредованно. Подобный ответ противоречит интересам общества потребления, которое нацелено на финансирование прикладных наук и ожидает от ученых не просто быстрого, но наиболее эффективного результата.
Отсюда возникает проблема «прикладнизации» и «технологизации» науки, которая сегодня активно обсуждается научной общественностью. Так, на заседании «круглого стола», организованного редакцией журнала «Вопросы философии» в августе прошлого года под названием «Перспективы российской науки как социального и культурного института», его участниками высказывалась серьезная озабоченность разделением целостности науки на фундаментальные и прикладные исследования, противостоящие друг другу. Признавая объективность процесса «прикладнизации» науки, один из ведущих исследователей философии и методологии науки Б. И. Пружинин акцентировал внимание на поиске средств, которые могли бы противостоять редукции научного познания к совершенствованию технологий. Такие средства, по мнению исследователя, связаны с формированием экспертных сообществ, в которых происходит оценка и включение в широкий социокультурный контекст знаний, полученных в прикладном исследовании. Сами же экспертные сообщества опираются на фундаментальную науку, на систему знаний, которая, в свою очередь, обогащается экспертным знанием [1].
Процесс формирования экспертных сообществ и соответствующих институций, организующих их деятельность (например, Российский гуманитарный научный фонд — РГНФ, который объединил экспертов различных социально-гуманитарных дисциплин), открывает широкие перспективы развития социально-гуманитарных наук в целом и философии, в частности. Действительно, развитие прикладных исследований идет по пути образования все более сложных технологий, стремительное внедрение которых в повседневную жизнь делает социо-гуманитарную экспертизу их последствий для человека и общества все более и более востребованной. Но речь идет не только о послед-
ствиях практического применения научных знании. Современная наука, как известно, все чаще имеет дело с объектами, представляющими собой чело-векоразмерные системы, само исследование которых необходимо предполагает междисциплинарный синтез, ядром которого становятся социально-гуманитарные науки. К сожалению, эта объективная востребованность социально-гуманитарных наук не осознается в полной мере как обществом в целом, так и теми государственными структурами, которые управляют наукой.
И здесь обнаруживается еще один вызов — проблема, состоящая в том, что коммерциализация науки, ее государственное финансирование порождают противоречия в сфере организации и управления наукой. Эти противоречия вызваны тем, что руководящая роль здесь чаще всего принадлежит людям, далеким от науки — чиновникам и прочим «эффективным менеджерам», которые полагают, что распоряжаться интеллектуальной собственностью сами ученые не в состоянии, поэтому надо брать научную деятельность (заметим, творческую) под строгий контроль и учет, сродни бухгалтерскому. Абсолютизация такой негласной установки приводит к плачевным для науки результатам.
Наиболее свежим примером подобного результата является использование наукометрических, точнее, библиометрических показателей, в частности, индексов цитирования, импакт-фактора для оценки эффективности научно-исследовательской деятельности. В среде ученых, как отечественных, так и зарубежных, преобладает мнение о том, что преувеличение роли количественных оценок научных исследований дезориентирует исследователей, которые вынуждены тратить большое количество времени не на научное творчество, а на выполнение формальных требований, приумножая количество статей (в ущерб монографиям), различными путями (подчас далекими от науки) обеспечивая себе высокий индекс цитирования.
Кроме того, к социально-гуманитарным наукам и философии подобные показатели вообще не применимы, хотя бы потому, что статья в этой сфере научного знания не может считаться единицей результативности научного труда. Речь идет, конечно, не о том, что статьи не должны учитываться, а о том, что в научном сообществе складываются собственные качественные оценки (как говорится, по «гамбургскому счету»), причем эти оценки не всегда относятся к результатам или открытиям каких-либо исследований, а чаще всего касаются новизны идей, подходов, концепций, методов, особенно, когда оцениваются социально-гуманитарные и философские исследования.
Об этом шла речь на заседании «круглого стола» в редакции журнала «Вопросы философии» в апреле 2014 года, посвященном теме «Можно ли измерять научное творчество?» [2]. Участники этой дискуссии — представители различных наук в большинстве своем пришли к выводу о том, что внедряющиеся сегодня в российскую науку библиоме-трические показатели не являются по-настоящему репрезентативными, носят формальный характер, а если и возникает потребность вынесения оценки тем или иным научным результатам, то ее в полной мере могут удовлетворить экспертные комиссии специалистов. При этом необходимо отдавать себе отчет в том, что и их адекватные оценки имеют относительный характер. И здесь мы возвращаемся к вышеупомянутой идее экспертных сообществ, ин-
ституций, представляющих собой, по сути, формы научного самоуправления и самоорганизации.
Превращение научных знаний в товар вызывает необходимость пересмотра традиционных стандартов научно-исследовательской деятельности. Так, сегодня многие исследователи науки и научного творчества в нашей стране и за рубежом отмечают, что современная наука нуждается в новых этических ориентирах, поскольку положения известного этоса науки, предложенного Р. Мертоном, противоречат нацеленности современной науки на эффективность и конкурентноспособность.
Императивы научного этоса, выдвинутые еще в 1942 году этим крупнейшим социологом, такие как «универсализм», «коллективизм», «незаинтересованность», «организованный скептицизм», были затем дополнены автором еще двумя: «рационализм» и «эмоциональная нейтральность». В 1965 году Р. Мертон добавил к этим императивам еще один тип норм — «амбивалентности», которые, в отличие от императивов, не требуют однозначного следования им. Таких амбивалентностей оказалось девять типов. Все это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что исследователь понимал, насколько сложна проблема самоопределения науки и ученых в обществе потребления.
Казалось бы, все это хорошо известно, и не стоит повторения. Однако, как показывает практика, эта проблема не только не устарела, а имеет тенденцию все более и более актуализироваться. Об этом свидетельствуют продолжающиеся обсуждения ее как в зарубежной, так и в отечественной философии науки. Итогом этих обсуждений в отечественной философии стала коллективная монография «Этос науки» [3]. Один из авторов этого исследования, Н. В. Демина, на наш взгляд, наиболее точно и лаконично выразила современное отношение к мертоновской концепции: «Шестидесятилетняя история развития идей Р. Мертона показывает, что его концепция оказалась столь глубокой и серьезной, что, несмотря на интенсивную критику и многочисленные попытки ниспровержения, она по-прежнему выполняет функцию "идеального типа" — основополагающей рамки для анализа деятельности ученых» [4, с. 162].
Таким образом, концепция Р. Мертона может быть и сегодня отправной для решения проблемы должного и сущего в сфере науки, которая, несомненно, может находить свои решения в области социально- гуманитарного знания, точнее, такой философской науки, как этика, что еще раз свидетельствует о востребованности гуманитариев и философов.
Этот акцент на проблеме востребованности со-циально-гуманитрных наук в обществе потребления не является случайным. Он позволяет обратиться к проблеме статуса и судьбы этих наук в обществе потребления, положение которых все чаще характеризуется как кризисное. Оценка их роли в обществе проистекает из исторически сложившегося мнения о неполноценности этих наук, которая обнаруживается при сопоставлении их с естественными и техническими.
Проблема эта, как известно, имеет давнюю историю, однако по-прежнему актуальна. Вполне уместно звучат сегодня слова Фритца Махлу-па — американского экономиста и философа, который провел сравнительный анализ социальных и естественных наук по основным параметрам и пришел к выводу о том, что специфика со-
циальных наук и сложность любых социальных исследований состоит в том, что в них «практически нет удобных для оперирования переменных, часто невозможно поставить эксперименты, гипотезы практически всегда неверифицируемы; не существует никаких констант, на которые можно опереться в исследованиях — все проблемы мы вынуждены так или иначе брать в расчет. Да, пока социальные науки остаются действительно подчиненными, если подходить с точки зрения распределения финансовых и человеческих ресурсов в современной науке. Но такая ситуация вполне поправима в будущем, и мы будем на это надеяться» [5, с. 94].
Можно ли разделить эту надежду автора? Разумеется, можно, и аргументом в пользу этого являются вышеупомянутые человекоразмерные объекты, число которых в науке возрастает, поэтому будет возрастать потребность в междисциплинарном синтезе естественных и социо-гуманитарных наук. Вместе с тем, разделяя с автором надежду на «светлое будущее» этих наук, уместно поставить несколько взаимосвязанных вопросов: во-первых, имеются ли объективные основания для формирования мнения о кризисе социально-гуманитарных наук? Во-вторых, всегда ли ученые — обществоведы и философы достаточно активны в самопозиционировании в обществе? В-третьих, имеются ли пути практического решения проблемы невостребованности в обществе социально-гуманитарного знания?
Уже первые шаги поиска ответов на эти вопросы позволяют говорить о наличии разрыва между фундаментальными исследованиями в науках со-цио-гуманитарного цикла в целом и социальной практикой. И здесь следует развести гуманитарные (и отнести к ним также философию) и социальные науки, поскольку судьба гуманитарных наук в обществе потребления вызывает гораздо большие опасения, нежели социальных.
Гуманитарные науки оказываются невостребованными в обществе, где приоритетными становятся ценности рентабельности, эффективности, соревновательности и т.п. Сама природа этих наук такова, что свое воздействие на общество, свою полезность они проявляют не непосредственно, а опосредованно, и, прежде всего, через систему образования. К сожалению, в современной России этот канал с каждым шагом реформирования как среднего, так и высшего образования, все более и более сужается, несмотря на декларативные заявления о гуманизации и гуманитаризации образования. Налицо еще один вызов ученым — гуманитариям.
Науки социальные оказываются более успешными, нежели гуманитарные, поскольку чаще вписываются в процесс генерирования социальных технологий. Однако и здесь «прикладнизация» проявляет себя деструктивно.
Дело в том, что сугубо технологическая форма социального знания служит не столько объяснению социальной реальности, сколько ее изменению, направлена не на получение истинного знания, а на конкретный сиюминутный результат. Результатом применения такого социально-технологического знания чаще всего становится успешность манипулирования людьми, что противоречит гуманитарному характеру социальных наук. Примером тому может служить политтехнологическое знание.
Конечно, имеются в обществе потребления со-
циально-гуманитарные проекты, в которых науки демонстрируют свою необходимость и успешность, но их крайне мало, и в их финансировании государство участвует слабо, если вообще участвует. И это характерно не только для России, но является проблемой как науки, так и образования в международном масштабе.
К сфере гуманитарного знания относится и философское знание, которое разделяет с ним нелегкую судьбу. И хотя судьба философии в современном мире — тема отдельного обсуждения, в контексте данной статьи можно утверждать, что и философия как наука стоит перед вызовами общества потребления.
Каков же должен быть ответ со стороны гуманитарного знания и философии? Это проблема, решение которой неустанно ищут философы и другие ученые-гуманитарии, обсуждая свои решения на страницах печати и философских конференциях и конгрессах разного уровня.
Вместе с тем налицо определенный дефицит социальной активности ученых: речь идет о том, что гуманитарии недостаточно позиционируют себя в обществе, не заняты серьезным поиском сфер (за границами сферы образования), где бы они были востребованы.
К рассмотренным проблемам социально-гуманитарного знания в целом, а в особенности философии, следует добавить еще одну, которую можно было бы охарактеризовать как их роль в противостоянии деструктивным тенденциям потребления. Хотя такой авторитетный исследователь общества потребления, как Жан Бодрийяр, раскрывая символическую сущность потребления, полагает, что процесс потребления безграничен, бесконечен и неистребим; он в то же время указывает, что этот «бесконечно-систематический процесс потребления проистекает из несбывшегося императива целостности, лежащего в глубине жизненного проекта» [6, с. 168].
Можно утверждать, что именно социально-гуманитарные науки и философия, направленные на совершенствование жизненных проектов человека и общества, восполняют этот дефицит целостности человеческого бытия.
Резюмируя, можно сказать, что в вызовах, идущих со стороны общества потребления гуманитариям, имеется конструктивный смысл: они мотивируют ученых на разработку междисциплинарных программ, имеющих значительную гуманитарную составляющую, они не позволяют философам отказываться от своей гуманитарной миссии.
Библиографический список
1. Перспективы российской науки как социального и культурного института. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. — 2014. — № 8. — С. 3 — 43.
2. Можно ли измерять научное творчество? Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. — 2014. — № 4. — С. 50-74.
3. Этос науки : коллектив. моногр. / Отв. ред. Л. П. Киященко, Е. З. Мирская ; РАН ; Ин-т философии ; Ин-т истории естествознания и техники. — М. : Academia, 2008. - 544 с.
4. Демина, Н. В. Мертоновская концепция этоса науки: в поисках социальной геометрии норм / Н. В. Демина // Этос науки : коллектив. моногр. / Отв. ред. Л. П. Киященко, Е. З. Мирская ; РАН ; Ин-т философии ; Ин-т истории естествознания и техники. — М. : Academia, 2008. — С. 144—165.
5. Махлуп, Ф. Действительно ли социальные науки по своему статусу являются неполноценными? / Ф. Махлуп // Личность. Культура. Общество. Международный журнал социальных и гуманитарных наук. — 2012. — Т. XIV. Вып. 1. - № 69-70. - С. 82-94.
6. Бодрийяр, Ж. Система вещей / Ж. Бодрийяр. - М. : Рудомино, 1995. - 168 с.
КАРПОВА Лариса Михайловна, кандидат философских наук, доцент (Россия), доцент кафедры философии.
Адрес для переписки: larisse2005@mail.ru
Статья поступила в редакцию 03.07. 2015 г. © Л. М. Карпова
УДК 130.2
Е. Н. МАКОВЕЦКАЯ
Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, Омский филиал
БЕСПРЕДМЕТНОСТЬ ПРЕДМЕТНОГО МИРА В СУПРЕМАТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ К. МАЛЕВИЧА
В статье раскрываются онтологические основания живописи К. Малевича. Супрематизм анализируется не только в качестве оригинального авангардного течения в искусстве, но и в качестве определенной философии. Автором делается попытка соотнести идею супрематизма Малевича с феноменологией Э. Гуссерля и феноменологической онтологией М. Хайдеггера.
Ключевые слова: супрематизм, «Ничто», беспредметность мира, феноменологическая онтология, истина, «вещь».
Одним из радикальных новаторов живописи начала ХХ века можно считать русского и советского художника Казимира Малевича. Название его знаменитой картины «Черный квадрат», написанной в 1915 году, стало именем нарицательным, синонимичным апогею бессмысленности, но одновременно с этим — торжеству абсолютно субъективного взгляда человека-творца на окружающую действительность.
Однако еще ранее, в 1893 году, подобная работа была написана другим эксцентричным художником, французским журналистом, писателем Альфонсом Алле — «Битва негров в глубокой пещере темной ночью».
Сравнивая эти картины, можно задаться вопросом: «Есть ли между ними какие-либо различия?» или «Есть ли что-то общее между ними?» С точки зрения чувственного опыта, мы видим перед собой два идентичных четырехугольника. Но изображенное на этих картинах имеет по своей сути принципиальные отличия.
Картину Альфонса Алле можно интерпретировать не иначе как остроумную шутку. Само название картины полностью объясняет все, что изображено на ней. Автор художественным образом обманывает нас, заставляя поверить, что на картине нарисовано то, о чем говориться в названии. Мы понимаем, что это обман, но продолжаем верить в него, поскольку это самая простая возможность понять картину.
Однако достаточно сложно пытаться интерпретировать «Черный квадрат» К. Малевича, в названии которого нет никакой подсказки для зрителя. Возможно, «Черный квадрат» может быть понят
только через философию супрематизма, авангардного течения в искусстве, созданного художником.
Каково же онтологическое, смысловое содержание супрематизма как оригинального явления в искусстве? Каковы были объективные условия возможности появления такого культурного феномена, как супрематизм?
Название «супрематизм» происходит от лат. ««иргет^», что означает «высший», «высочайший»; «первейший». Этимология слова лишь отчасти отражает сущность данного феномена. Супрематизм можно интерпретировать как высшую ступень развития искусства на пути освобождения от всего предметного, содержательного; как новое искусство, которое превосходит все знания и сводит эмпирическую действительность к нулю. Вместе с тем супрематизм есть метод выражения структуры мироздания в абстрактных геометрических формах прямой линии, квадрата, круга и прямоугольника.
Впервые Казимир Малевич применил этот термин к нескольким своим картинам с изображением геометрических абстракций, включая и знаменитый «Черный квадрат», на выставке в Петрограде в 1915 году.
В своей супрематической философии К. Малевич ставит перед собой грандиозную задачу: уничтожить предметный мир, провозгласить торжество Ничто, создать послание, говорящее с нами не языком предметов материального мира, но абстрактным языком цвета. Для художника это была своеобразная попытка вырваться из-под власти мира вещей и мира видимостей, в «пустоту пустынь». Так, в письме к Александру Бенуа он пишет:
