CC BY
393Т.В. Виноградова
ЭТОС НАУКИ И СОВРЕМЕННАЯ СИСТЕМА ПРОИЗВОДСТВА НАУЧНОГО ЗНАНИЯ
DOI: 10.31249/scis/2018.00.05
Аннотация. Статья посвящена проблеме соотношения традиционного научного этоса и современной системы производства научного знания. Рассматриваются концепция этоса науки Р. Мер-тона и ее критика следующими поколениями социологов и методологов науки. Новые тенденции в развитии науки, и прежде всего ее коммерциализация, привели к усилению роли промышленных корпораций и деформации традиционной шкалы ценностей. Эти изменения возродили интерес к концепции научного этоса. Отталкиваясь от нее, исследователи предлагают разные подходы и интерпретации тех трансформаций, которые претерпели культурные нормы науки и менталитет ученых.
Abstract. The article is devoted to the problem of correspondence of traditional scientific ethos to the modern system of scientific knowledge production. The concept of R. Merton's ethos of science and its criticism by the next generations of sociologists and methodologies is considered. New trends in the development of science and primarily its commercialization have led to the strengthening of the role of industrial corporations and deformation of the traditional scale of values. These changes revived interest in the concept of scientific ethos. Starting from it, the researchers offer different interpretations of the transformations that have occurred in the cultural norms of science and the mentality of scientists.
Ключевые слова: этос науки; Р. Мертон; классическая наука; современные тенденции в развитии науки; коммерциализация; конфликт интересов; трансформация научного этоса.
Keywords: ethos of science; R. Merton; classical science; modern trends in the development of science; commercialization; conflict of interest; transformation of scientific ethos.
Введение
Наука с момента своего возникновения пытается отстоять свою автономию и независимость. Как писал Э. Гуссерль, «когда с началом Нового времени религиозная вера стала все более вырождаться в безжизненную условность, интеллектуальное человечество укрепилось в новой великой вере - вере в автономную философию и науку» [2, c. 54].
В силу ее объективности наука считалась «надкультурным» и «наднациональным» образованием, нечувствительным к конфликтам ценностей. Г. Галилей, разграничивая сферу компетенции религии, Церкви и Папы, с одной стороны, и науки - с другой, подчеркивал, что «истина, которую открывает наука, не может быть опровергнута никаким другим авторитетом, кроме нее самой». При создании Лондонского королевского общества перед ним была поставлена цель, с одной стороны, «совершенствовать знания о природе», а с другой - «не вмешиваться в метафизику, мораль или политику» [46, с. 35].
В век Просвещения предполагалось, что научная деятельность покоится на двух китах: неуклонном следовании рациональной методологии и столь же неукоснительном соблюдении высоких этических принципов. Не случайно автор одной из первых биографий И. Ньютона наделил его всеми моральными достоинствами и именно этим объяснял его достижения и их превосходство над успехами современников. «С точки зрения социальной функции реальное или желаемое положение ученых в иерархически структурированном и секуляризированном обществе было сопоставимо с ролью новых священников и пророков, которых они вытеснили с их претензией на истинное и объективное знание» [55, с. 20].
Верность объективной науке влечет за собой следование определенным этическим нормам: честность, личная скромность, беспристрастность, незаинтересованность. Особая значимость такого качества, как объективность, связана с тем, что оно легитими-
зирует ученого как в эпистемологическом, так и в социально-политическом отношении. Но если на протяжении XIX в. этот парный эффект лишь усиливался, то в XX в. незаинтересованность и беспристрастность людей науки стали вызывать сомнения [18]. Метаморфозы, произошедшие в научной жизни, изменили представления общества об идеале ученого, отодвинув моральные качества на задний план.
Концепция этоса науки Р. Мертона
Сейчас понятие ценностно-нейтральной науки, которая подчиняется лишь собственным рациональным и профессиональным критериям, уже не находит поддержки. Однако еще Р. Мертон доказывал, что социальная стабильность науки может гарантироваться, только если существует адекватная защита от изменений, навязываемых «научному братству» извне [29].
Предложенная им в 1942 г. концепция этоса науки стала в определенном смысле реакцией на активное вмешательство тоталитарных режимов, прежде всего в нацистской Германии и Советском Союзе, в работу ученых. Столкнувшись с такой практикой, он предпочел считать ее исключением и определил науку как специфический социальный институт, который управляется особыми универсальными нормами, обеспечивающими выполнение ее главной институциональной цели - расширение области достоверного знания [19].
Характеризуя этос науки, Р. Мертон выделил четыре основополагающих императива:
1) универсализм (оценка любой научной идеи или гипотезы должна зависеть только от ее содержания и соответствия техническим стандартам научной деятельности, а не от социальных характеристик ее автора, например его статуса);
2) коллективизм (результаты исследования должны быть открыты для научного сообщества);
3) бескорыстность (при опубликовании научных результатов исследователь не должен стремиться к получению какой-либо личной выгоды, кроме удовлетворения от решения проблемы);
4) организованный скептицизм (исследователи должны критично относиться как к собственным идеям, так и к идеям, которые выдвигают их коллеги) [34].
Этос науки неоднократно дополнялся новыми нормами как самим Мертоном, так и его последователями. Так, Мертон ввел еще
две институциональные нормы - «оригинальность» и «смирение» (интеллектуальную скромность), а Р. Барбер предложил включить нормы «рациональности» и «эмоциональной нейтральности» [13].
Научный этос, согласно Р. Мертону, представляет собой совокупность норм, усвоение которых позволяет человеку стать легитимным членом научного сообщества, обеспечивает согласованное функционирование науки как социального института и эффективность научных исследований. Этические нормы выступали своеобразным гарантом автономии и чистоты научного познания, что исключало необходимость для государства вмешиваться в ее регулирование.
В упрощенном виде логика Р. Мертона выглядит примерно так. Наука представляет собой институт, цель которого - получение сертифицированного знания. Основным механизмом, позволяющим добиваться этой цели, служит совокупность норм, действующих в научном сообществе и регулирующих профессиональную деятельность ученых. Этот механизм работает благодаря институционально подкрепляемому стремлению каждого ученого к профессиональному признанию [5].
Нормы модели Мертона не основывались на изучении реального поведения людей науки, а выводились из представлений о функциональной рациональности социального института науки. Адекватность своих императивов Мертон подкреплял высказываниями и мнениями выдающихся ученых прошлого. Эти императивы фиксируются не на мотивационном, а на институциональном уровне, каждый из них задает один из компонентов того образа «коллективного мнения» членов научного сообщества, который может быть сконструирован на основе высказываний его интеллектуальных лидеров, но не может с необходимостью служить де-терминантой любых индивидуальных действий.
Идеи Мертона были подхвачены его учениками и получили широкое распространение не только среди социологов науки, но и среди представителей естественных наук. Тем не менее практически одновременно начал обсуждаться «болезненный конфликт», по определению самого Мертона, между поведением, предписываемым моральными императивами, и реальным поведением ученых.
В конце 1950-х - начале 1960-х годов Мертон обратился к изучению тех не совсем корректных стратегий, к которым могут прибегать ученые, добиваясь успеха. Согласно Мертону, патология науки вносит свой вклад в мотивацию ученого, в результате
чего возникает «амбивалентность» - двойственность и противоречивость мотивов и поведения ученых. Поэтому дополнительно к нормам научного этоса он вводит еще девять пар взаимно противоположных нормативных принципов. Например: 1) ученый должен как можно быстрее передавать свои научные результаты коллегам, но не должен торопиться с публикациями; 2) должен быть восприимчив к новым идеям, но не должен поддаваться интеллектуальной «моде» и т.д. [35]
Девиантное поведение в науке (шельмование противника, плагиат, фабрикация данных и т.д.), согласно модели Мертона, возникает как следствие нарушения баланса между взаимосвязанными нормами научного этоса. Сохранение нормативной основы группового существования обеспечивается специфическими механизмами социального взаимодействия, вознаграждающими ее членов за конформное, т.е. согласующееся с нормативными требованиями поведение и накладывающими санкции за поведение де-виантное, отклоняющееся от норм и противоречащее им.
В качестве одной из санкций, накладываемых на ученого, грубо нарушившего принятые правила, выступает отлучение его от науки - процесс, который Г.Ф. Гиерин и А.Е. Фигерт назвали «церемонией деградации статуса» [26, с. 62]. Смысл механизма «деградации статуса» очевиден - истинные ученые не допускают подтасовок и обмана, а если такое случается, то это уже не ученые. Действие этого механизма они прослеживают на менявшейся со временем интерпретации поступка известного английского психолога С. Барта, сфабриковавшего результаты исследования развития интеллекта у разлученных монозиготных близнецов.
В том же ключе рассуждал и У. Хирш, трактовавший мерто-новский набор императивов как «правила игры», которые наука устанавливает для тех, кто хочет ею заниматься. Как и в любой игре, всегда находятся люди, которые пытаются обойти правила. Какое-то время им это удается, но в конечном итоге нарушители будут отстранены, а правила будут по-прежнему действовать [30].
Критика модели Р. Мертона
В течение практически 30 лет, пока социология науки Р. Мер-тона занимала доминирующее положение, представления о научном этосе серьезной критике не подвергались. В 1970-е годы в социологии науки под влиянием постпозитивистской методологии, и прежде всего идей Т. Куна, развернулась критика мертонианской
парадигмы. В ходе смены основных теоретических представлений о научной деятельности социология науки, изучавшая нормы научной деятельности без рассмотрения ее продукта, была заменена социологией научного знания (когнитивная социология знания, социальные исследования науки).
В результате тезис, казавшийся незыблемым, - научное знание не подлежит социальному анализу - был серьезно поколеблен. Интересы социологов сместились с изучения институциональной и нормативной сторон научной деятельности на анализ механизмов формирования и изменения верований в науке. При таком подходе проблема каких-либо общих «правил» и «норм» в принципе снималась.
Представители «новой социологии науки» после совершенного ими «эмпирического поворота» критиковали кодекс Мертона с разных точек зрения. Некоторые доказывали, что в науке работают только когнитивные, а не социальные нормы [4; 14]. Другие утверждали, что ученые действуют, исходя из собственных интересов: они инвестируют и наращивают «капитал доверия», который может конвертироваться в другие ресурсы [18]. Кроме того, М. Малкей высказал предположение, что нормативные утверждения - это идеологический фасад для защиты автономии науки [4]. Эта критика заставила социологов мертоновской школы защищаться. Так, Дж. Бен-Дэвид [17] указывал на специфическую роль научных споров, которые толкают ученых на несоблюдение этических норм.
Тем не менее кодекс Мертона часто служил и продолжает служить тем образцом, от которого отталкиваются авторы, пытающиеся описать реальные нравы в науке. Еще в начале 1970-х годов Я. Митрофф [38] предпринял попытку отделить первоначальные мотивы от институциональных норм и объяснить девиантные, относительно мертоновского этоса, формы поведения ученого на основе предположения о существовании «противонорм», которым нередко подчиняются ученые. На уровне индивидуальной мотивации исследователем могут руководить соображения личной выгоды, личной пристрастности, секретности и т.д. По его мнению, нет ни одной нормы, которой нельзя было бы противопоставить обратную, - все нормы амбивалентны.
Позднее, в 1997 г. еще одна система антинорм была представлена одним из основателей социальной эпистемологии С. Фул-лером. Универсализму Мертона он противопоставил культурный империализм; коммунизму - мафиозность; организованному скеп-
тицизму - коллективную безответственность; незаинтересованности - оппортунизм [25].
Свой вариант «реальной науки» предложил Д. Займан [59]. В результате перехода в конце 1970-х годов от «малой науки» к «большой науке», по его словам, традиционное научное сообщество начало вытесняться новым, более прагматичным, постакадемическим сообществом. Главными стали не столько расширение области достоверного знания, сколько этика полезности, победа в конкурентной борьбе и получение прибыли. Соответственно, радикальным образом изменились нормы поведения ученых. В современных исследованиях тон задают авторитетные профессиональные эксперты, нанятые, чтобы получать желаемые результаты, а традиционная универсальность науки, как правило, нарушается в угоду локальным требованиям, часто коммерческим.
В противовес «идеалистической системе норм Мертона», обозначаемой по первым буквам их названий как CUDOS, Дж. Займан предложил свою систему PLACE. Она включает пять элементов: Proprietary work - работа, на результаты которой распространяется конкретное право собственности; Local work - работа, осуществляемая для решения локальных задач и приносящая адекватное вознаграждение; Authoritarian work - работа, определяемая начальством; Commissioned work - заказная работа; Expert work - экспертная работа.
Формулируя нормы научного этоса, Мертон исходил из вполне определенного образа науки как социального института -автономного сообщества профессиональных ученых, занятых изучением интересующих их проблем. В своих главных чертах он был скопирован с немецких университетов второй половины XIX в. [5] В значительной мере его этос науки ориентировался на традиционные (классические) представления о науке как о постепенном расширении области сертифицированного знания благодаря творческим прорывам и открытиям отдельных выдающихся ученых, движимых желанием познавать. Цель и функции этих двух институциональных феноменов похожи и состоят в том, чтобы подчеркнуть творческое начало в науке и лежащее в ее основе желание постоянно расширять границы познания. Сохранение этого «ядра» научной деятельности очень важно, поскольку позволяет науке не потерять своей идентичности в постоянно меняющемся мире и оставаться чуть-чуть на пьедестале.
Основные тенденции в развитии современной науки
Научный этос Мертона, свободный от влияния процессов, происходящих в обществе, исключал возможность качественных изменений в науке как социальном институте. Тем не менее современная наука мало похожа на ту, которая существовала, когда Мертон формулировал свой этический кодекс; последний, согласно распространенному мнению, представляет собой идеальную модель научной деятельности, которая в наибольшей степени отвечает времени классической науки.
Наука считается объективной и надежной, потому что она использует особый метод, а ученые руководствуются принципом незаинтересованности, открыто публикуют свои результаты и используют механизм «оценки равных». Эти представления, по мнению Х. Бауера, были вполне реалистичными в первые и прославленные дни современной науки. С профессионализацией научной деятельности карьерные соображения и институциональные интересы уже начали препятствовать следованию таким нормам, как незаинтересованность или организованный скептицизм [16].
К началу 1980-х годов в самой науке, ее роли в обществе и отношении к ней произошли радикальные изменения. Из небольшого и закрытого института она превратилась в крупную и значимую отрасль, от которой зависят конкурентоспособность страны и ее экономическое процветание. Как отмечала Х. Цукерман в 1988 г., «нет сомнений, что наступило время чрезвычайно быстрых и, возможно, фундаментальных изменений в социальной организации научных исследований и в нормативной структуре науки» [60].
Примерно в это же время произошло еще одно значимое изменение в организации науки. Долгое время считалось, что наука располагает эффективными механизмами самокоррекции (системой «оценки равных» и повторения экспериментов), которые способны выявлять ошибки и фальсификации, разрешать споры о приоритете и тем самым охранять ее чистоту. Из чего следовало, что научное сообщество само справляется со своими проблемами и не нуждается во вмешательстве извне.
Однако серия скандалов, связанных с выявленными в 19701980-е годы случаями научного мошенничества, заставила в этом усомниться. В результате контроль за соблюдением норм и правил, гарантирующих добросовестность ученых при проведении исследований и соблюдение ими этических требований, взяли на
себя специально созданные административные структуры. И их роль со временем только возрастает [1].
Даже в последние 20 лет наука претерпела серьезные трансформации в процессе своего превращения в крупную индустрию. Сегодня сфера науки занимает гораздо больше места, сложнее и в большей степени интегрирована в другие общественные сектора, чем это было в 1990-е годы. К настоящему времени она превратилась в глобальную индустрию, в которой 7-9 млн исследователей ежегодно публикуют 2,5 млн статей (и это только те, которые содержатся в ведущих базах данных) [56]. Количество статей в области естественных и инженерных наук за последние 25 лет в мире выросло более чем на 350% (с примерно 485 тыс. в 1989 до примерно 2 млн 200 тыс. в 2013 г.) [40].
В США менее чем за 20 лет число обладателей докторской степени в естественных, инженерных и медицинских науках, работающих в академической сфере, возросло почти на 30% (с 211 тыс. в 1991 до 300 тыс. в 2013 г.). В 1991 г. в США на ИР расходовалось 160 млрд долл. и в этой области работали 74 тыс. человек, а в 2013 г. на ИР было истрачено уже 456 млрд и работали в этой сфере 1 млн 252 тыс. человек [40; 45].
Междисциплинарность. Заметно увеличилось число междисциплинарных исследований, которые проводятся большим коллективом ученых, часто находящихся в разных географических точках. Если раньше научная статья редко имела более четырех авторов, то, по данным на 2012 г., редкостью стали статьи с одним автором, составив лишь 11% [33]. Прежде крупные международные исследовательские консорциумы были характерны для «большой науки», представленной прежде всего физикой высоких энергий и астрономией, теперь с появлением таких проектов, как Геном человека или ENCODE (Энциклопедия элементов ДНК), «большой наукой» становится биомедицина.
Сотрудничество. Наука перестала быть персонифицированной в такой степени, как это было раньше. Уже никто не называет законы или формулы именами их создателей; экспериментальную науку сейчас делают команды исследователей. Число ученых, подписывающих одну статью, в некоторых дисциплинах существенно выросло.
Экстремальными примерами могут служить статья о GUSTO (Глобальное использование стрептокиназа и активатора плазмино-гена ткани), авторами которой стали 976 человек, и статья в Nature о геномных последовательностях, которая имела 151 автора [49].
Недавно опубликованная общая статья двух команд, совместно работавших над определением массы бозона Хиггса, насчитывала более 5 тыс. авторов [20]. Оригинальные статьи, сообщающие об открытии бозона Хиггса, имели примерно по 3 тыс. авторов каждая [32].
Глобализация. Исследовательская практика распространяется и увеличивается в объеме по всему миру, что особенно заметно в растущих экономиках, таких как Китай, Индия, Южная Корея и Бразилия. Соответственно увеличивается и количество совместных проектов двух и более стран. С 1988 по 2013 г. доля статей в естественных и инженерных науках, где авторы представляют более чем одну страну, выросла с 8% до 19% [40].
Государственное регулирование науки. Наука уже давно перестала быть автономной и самоуправляемой областью. Каждый проект, предполагающий государственное финансирование, тщательно оценивается, в том числе и с точки зрения его полезности для общества. Доля заявок на гранты, удовлетворенных Национальными институтами здоровья (США), упала с 32% в 2001 до 12% в 2015 г., т.е. финансирование получает примерно один из 10 проектов [29]. Доля удовлетворенных заявок Национальным научным фондом снизилась не так заметно, с 27% в 2001 до 20% в 2014 г., но это значит, что 8 из 10 проектов откланяются [40].
Технологические изменения. Информационные и компьютерные технологии позволяют пересекать границы разных областей, собирать и анализировать большие объемы данных и упрощают коммуникации. Успехи технологий открывают новые возможности как для ошибок, так и для сознательных манипуляций с данными, но они же помогают их выявлять.
Административное давление. Нарастает административное давление на научные институции и ученых. Так, опрос 13 453 ведущих ученых, проведенный в 2012 г. в США, показал, что в среднем 42% времени, которое они тратят на работу над исследовательскими проектами, имеющими федеральное финансирование, уходит у них на написание отчетов и других документов [21].
Коммерциализация. Коммерциализация - это главный тренд в современной организации науки, который в наибольшей степени влияет на ее цели, задачи и культуру. Мантрой современной научной политики стала инновация. Политический нарратив вписал научные исследования и технологии в предпринимательский контекст, напрямую связав их с экономическим ростом и конкурентоспособностью. Коммерциализация академической науки стала
ключевой миссией неолиберальной экономики, где «знание» превращается в товар и имеет свою рыночную стоимость.
Промышленные корпорации финансируют и проводят до 40% объема фундаментальных и прикладных исследований в США; даже если рассматривать только фундаментальные исследования, то их доля составляет 24% [40]. Помимо сотрудничества с промышленностью академические институты всячески поощряют внутреннее антрепренерство и инновации. Ассоциация университетских менеджеров по технологиям (Association of university technology managers) сообщила, что за 2011 г. 186 университетов, ответивших на их ежегодный опрос, заработали 1,5 млрд долл. за счет продажи патентов, стали обладателями 4899 лицензий, создали 591 коммерческий продукт и 671 стартап [12].
Широкое хождение получили понятия «антрепренерский университет» и «академический капитализм». Произошли изменения и в системе государственного финансирования науки, цель которых - повышение прагматической ценности проводимых исследований и стимулирование сотрудничества между университетами и промышленностью. В результате заговорили о «второй академической революции», которая добавила третий, предпринимательский компонент к миссии университета, приводя тем самым к интеграции академического и предпринимательского сектора и превращая получение прибыли в главную цель научной деятельности [52; 54].
Были созданы новые системы аудита и мониторинга работы исследователей, введены высокие нормативные требования. Итогом стало обострение конкуренции за должности, финансирование и другие ресурсы как на индивидуальном, так и на организационном уровнях. Предполагалось, что эта конкуренция повысит качество и эффективность производства научного знания и его административного аппарата и будет поощрять инициативу, инновации и предпринимательское мышление ученых. Все эти нововведения кардинально изменили индивидуальный опыт жизни и работы в академической сфере, причем, согласно большинству оценок, не в лучшую сторону.
Коммерциализация и конфликт интересов
Норма бескорыстности предполагает, что интеллектуальная деятельность ученых должна осуществляться ради стремления к истине, любви к знанию, благу людей, но не ради карьерного успеха
или извлечения материальной выгоды. Пока ученые выступали в основном в роли любителей, руководствуясь лишь познавательными интересами, на них не влияли внешние конфликты интересов. Этот романтический период в истории науки оставил свой след в современных представлениях, согласно которым учеными движет любознательность, а главное для них - это открывать новое. Сегодняшняя наука не похожа на свой идеальный образ. Степень, в которой ученые переживают конфликт интересов, возросла многократно.
Новые контрактные отношения между учеными и заказчиками означают, что научные исследования далеко не всегда ориентируются на «расширение области сертифицированного знания». Сейчас, когда институты заинтересованы в финансировании и демонстрации полезности своих исследований, забота о доходах, вынуждающая приспосабливать исследования к определенным практическим целям или политическим проблемам, оказывается столь же значимой, как и преследование чисто научных целей. В результате на систему ценностей и норм, характерную для академической науки, накладывается система ценностей и норм, свойственная производственным организациям. Нарастающая коммерциализация и политизация науки приводят к серьезным социальным и эпистемным последствиям.
Роль финансовых интересов в науке, начиная с 1970-х годов, стремительно растет. Эта тенденция прежде всего связана с большими успехами биомедицинских ИР, которые способны приносить значительные прибыли. Сегодня исследователь может стать миллионером благодаря единственному патенту на химический процесс или препарат. Для современной эры науки характерно ее тесное переплетение с технологией, большими деньгами и большой политикой, что порождает острые внешние и институциональные конфликты интересов.
Коммерциализация науки помимо очевидных успехов имеет и свои негативные последствия. Изменения в структуре финансирования приводят к усилению влияния корпораций на научные результаты. Ряд авторов видят в этом серьезную угрозу.
По мнению С. Гринхалг, влияние корпораций как на организационном, так и на индивидуальном уровнях часто неуловимо и сознательно замаскировано. Акторы, действующие в рамках неолиберальной экономики знаний, прилагают большие усилия, чтобы отвечать рыночным императивам, но одновременно создавать впечатление, что их продукция ценностно нейтральная [28]. При-
мером может служить налаженная система, когда большие фармацевтические корпорации поощряют академических ученых писать устраивающие их статьи, которые внешне отвечали бы традиционным требованиям, и легитимность и ценность которых подтверждались бы ведущими медицинскими журналами [47].
Так, Дж. Грин показал, как в послевоенную эпоху мощная фармацевтическая промышленность, осознав, что большой прибыли от лечения реальных заболеваний не получить, финансировала масштабные исследования, чтобы выделить факторы риска недавно обнаруженной «эпидемии» кардиоваскулярных заболеваний, и убедила людей по всему миру, что они нуждаются в длительном фармакологическом лечении. Сначала таким фактором была гипертензия, потом к ней присоединился диабет, затем -высокий холестерин [27].
В дальнейшем рынок стал расширяться за счет скрининга населения и выделения все более широких групп людей, нуждающихся в профилактическом лечении. На каждом этапе этого процесса расширение факторов риска и расширение рынков шли рука об руку. В результате то, что следует считать хроническим заболеванием, стала определять Большая фарма на основе заданных ею же клинических показателей [27].
Если кардиоваскулярные заболевания были «эпидемией» конца XX в., то ожирение стало «кошмаром» XXI в., и согласно ВОЗ эта опасность распространяется по всему миру. Почему именно ожирение? По словам С. Гринхалг, прежде всего потому, что оно имеет огромный рыночный потенциал. Об этом, в частности, говорит успех таких препаратов, как Сибутрамин и Ксе-никал в 1990-2000-е годы, в итоге признанных вредными [28].
С. Гринхалг задается вопросом, каким образом и почему в период с 1999 по 2011 г. «эпидемия ожирения» приобрела статус серьезной угрозы в Китае, когда в реальности темпы роста доли людей с ожирением в этой стране оставались низкими. Отвечая на него, она показывает, как транснациональные корпорации повлияли на научные исследования проблемы ожирения и политику в этой области. Эта история - «часть более широкого процесса, в ходе которого, начиная с середины XX в., хронические заболевания рождались одновременно как рынок и как клиническое понятие; процесс, в котором транснациональные компании играли ведущую роль» [28, с. 504].
Проведенное Д. Фанелли междисциплинарное сравнение еще раз показало, что недобросовестность чаще встречается в клини-
ческих, фармакологических и медицинских исследованиях. Это оправдывает существующие опасения, что крупные финансовые интересы, которые стоят за медицинскими исследованиями, серьезно искажают их [22]. Так, в 2012 г. специальная комиссия сената США выявила тот факт, что известная компания Medtronic за 15 лет выплатила 210 млн долл. группе из 13 врачей и двум связанным с ними компаниям за публикацию «позитивных» статей в ведущих научных журналах. В настоящее время практически все эти статьи дезавуированы [7].
Наказание исследователей, уличенных в подлоге и фальсификации, носит, как правило, административный характер. Но в исключительных случаях научные сотрудники, совершившие подлог, могут быть подвергнуты уголовному преследованию. Так, в 2015 г. Донг-Пай Хан, профессор Университета штата Айова (США), был осужден за то, что ради гранта в 19 млн долл. грубо сфальсифицировал данные лабораторных исследований, посвященных созданию вакцины против СПИДа. Он получил 57 месяцев тюрьмы и 7,2 млн штрафа [15].
Для того чтобы лучше понять социальные и познавательные последствия произошедшей коммерциализации научных исследований, Р.Н. Проктор предложил новый методологический подход, который он назвал агнотологией [10]. Агнтология, изучающая процессы производства незнания (или невежества), - совсем новое направление в исследованиях науки, возникшее в конце XX в.
Она дает комплексное представление о механизмах производства незнания, или об агногенезисе, которые действуют в современной науке. «Подчеркивание научной неопределенности, создание и поддержка дружественных исследовательских организаций, поиск научных союзников, реклама устраивающих корпорации исследований и дискредитация не устраивающих, - вот некоторые из стратегий по продуцированию незнания, к которым прибегают частные компании, отстаивая свои коммерческие интересы» [42, с. 296].
Проблеме глобального потепления, как одному из случаев агногенезиса, посвящена книга Н. Орескеса и Е.М. Конвей «Торговцы сомнениями» [41]. Ее авторы рассматривают причины, по которым американцы по-прежнему не верят в реальность антропогенного изменения климата даже после подтверждения этого факта Международной конференцией по изменению климата в 1995 г. и дальнейшей ратификации этого вывода научным сообществом. Они объясняют этот скептицизм стратегией по продуцированию
незнания, которой пользуется небольшая группа известных ученых (W. Jastrow, F. Nierenberg, F. Zeitz, F. Singer и некоторые другие).
Вступая в 2017 г. в должность администратора Агентства по защите окружающей среды (США), Скотт Прюитт публично отверг консенсус, к которому пришли эксперты относительно изменения климата. Согласно его официально заявленной позиции, нет достаточных доказательств в пользу вывода о том, что человеческая деятельность вызвала изменения климата; вывод, который в экспертном сообществе считается неоспоримым фактом. Его пример согласуется с агнотологическим проектом топливной промышленности по созданию невежества, когда любое несогласие между учеными раздувается в попытке создать картину полного диссенсуса [48].
«Торговцы сомнениями» используют целый ряд приемов, которые Н. Орескес и У.М. Конвэй разделили на две категории: научное мошенничество (манипулирование данными, утаивание противоречащих данных, отбор самых ярких и впечатляющих фактов); и научная имитация (создание журналов, дружественных компании, финансирование «нужных» конференций и использование ученых, не являющихся экспертами, в своих целях). Разграничивая «хорошую» и плохую» науку, эти авторы в то же время признают, что «хорошая» наука может использоваться нелегитимным образом. В частности, они показали, с каким успехом табачная промышленность использовала тактику «войны науки с наукой».
В литературе приводятся документально подтвержденные случаи, когда фармацевтическая компания финансирует и проводит исследование в пользу одного из своих продуктов, который не получил одобрения, готовит статью, а затем рекрутирует академических ученых для того, чтобы они подписали ее в качестве авторов [24].
В коллективной монографии под редакцией Р. Проктора и Л. Шиебингера [10] много места также уделено стратегии табачных компаний, которая использовалась ими в 1980-1990-е годы. Она состояла в спонсировании исследований хорошего качества в ведущих университетах, которые в итоге отвлекали внимание от связи табакокурения с онкологическими заболеваниями. Она же применялась и в других случаях, например в спорах об озоновых дырах, кислотных дождях и глобальном потеплении. Такого рода феномен эксплуатации научного авторитета принято называть «грязной наукой» (junk science, tobacco science).
Механизмам конструирования незнания, использовавшимся различными промышленными корпорациями (табачными, химическими и фармацевтическими), посвящает свою книгу «Сомнение их продукт» Д. Михаелс [37]. Центральное место в его рассуждениях занимает хорошо изученный феномен, который называют «эффектом финансирования»: выделение корпорацией денег на проведение исследований повышает вероятность получения результатов, отвечающих ее интересам. Михаелс отвергает идею, согласно которой научный процесс устроен таким образом, что он способен самостоятельно легитимизировать научное знание. Он отчетливо показал, что ученые могут следовать стандартам своей дисциплины (т.е. делать «хорошую» науку) и одновременно не создавать легитимных результатов.
Почему ученые, в том числе и известные, нарушают принципы проведения научных исследований? Орескес и Конвэй ссылаются на «фундаментализм свободного рынка» как на политическую идеологию, которая извне оказывает разрушительное влияние на научный процесс. Таким образом, агнотология не только доказала, что социальное конструирование незнания достигло опасных размеров в современной коммерциализированной науке, но и подняла значимые эпистемологические и социальные проблемы, возникшие в ней в связи с этим.
Научный этос и реалии современной науки
Параллельно с изменениями в организации науки менялись менталитет ученых и разделяемые ими ценности. Некоторые авторы заговорили о конфликте, если не о фундаментальном разрыве, между академической наукой и принципами и практиками академического капитализма [31]. Стали высказываться опасения, что они радикальным образом трансформируют саму суть профессии. По словам одного из таких критиков, ученые сегодня переживают «нечто вроде кризиса идентичности, поскольку оказались под прессом рыночной ориентации и академического капитализма, которые во многих отношениях противоречат ценностям и этическим нормам, усвоенным ими в качестве краеугольных камней их профессиональной принадлежности» [58, с. 330].
В повестку дня вновь был внесен вопрос об этосе науки и произошедших изменениях в нем. Исследователи придерживаются разных точек зрения. Высказывается предположение, что главные различия между дисциплинами с точки зрения их нормативной
структуры зависят от их положения в континууме «чистая - прикладная наука». Соответственно, мертоновские нормы теснее всего связаны с «чистой наукой», где незаинтересованность и объективность берут верх над прагматическими соображениями [21].
Той же линии рассуждений следует и Б.И. Пружинин. «Этос современной науки неоднороден. В нем представлены установки двух фактически различных этосов - установки сообщества ученых, ориентированных на традиционные в общем, классические цели и ценности чистой науки, и установки сообщества, ориентированного на задачи прикладного исследования. И все реже встречаются ученые, способные работать одновременно в обоих сообществах» [36, с. 109].
Другие авторы говорят не столько о сосуществовании разных этосов, сколько об их конвергенции. Г. Метлэй доказывает, что с появлением в середине 1970-х годов национальной конкурентной политики в сфере науки «академический мир переживает период ренормализации» [88]. Изменения в рамочных условиях научной деятельности не столько вносят новые ценности в это пространство, сколько сдвигают баланс в сторону одного из полюсов. Так, растущий интерес к патентованию в ряде областей переносит акцент с мертоновской нормы «коммунализма» на контрнорму «секретности» Митроффа.
Кроме того, происходит движение «в сторону бизнес-моделей» в университетах, когда отдельные ученые или целые институты, преследуя свои финансовые интересы, начинают работать преимущественно по контрактам, отодвигая на второй план научную значимость проводимых исследований. Есть данные, согласно которым в среднем обычный ученый 60% времени тратит на заказные работы [57].
Опросы, проводившиеся в разные годы, говорят о существенных сдвигах в отношении ученых к коммерческой деятельности. Оно менялось с начала 1980-х годов до начала 2000-х от резкого неприятия к молчаливому согласию и, наконец, к поддержке. Как говорил один из участников этих опросов, «когда я только пришел в университет, сама мысль, что профессор может делать деньги на своих открытиях, казалась полностью абсурдной и аморальной. Однако с появлением биотехнологии ситуация кардинально поменялась» [51, с. 103].
В 1990-е годы начался процесс размывания границ между производством научных знаний и коммерческими предприятиями. Это размывание границ трактуется по-разному. И как вторжение
корпоративных норм и практик в академическую культуру, что угрожает ее базовым ценностям и способности науки выполнять традиционную для нее социальную функцию. И как тенденция, которая сделает экономическую деятельность центральной миссией академических институтов и создаст новую модель производства знаний [23].
По мере того как университеты смещались в сторону коммерческого этоса, что особенно характерно для естественных наук, возник феномен «асимметричной конвергенции», т.е. процесс нарастающего смыкания академической науки и промышленного сектора, когда академические нормы все больше напоминают нормы промышленного производства [50].
Как показали С.П. Валлас и Д.Л. Клейнман, авторы этой концепции, с одной стороны, университеты все больше коммерциализируются, что проявляется, в частности, в растущем внимании к патентованию и поиску внешнего финансирования. С другой стороны, корпоративная наука становится более коллегиальной и заботится об академической легитимации, что проявляется в интересе к фундаментальным исследованиям и публикациям [53].
Асимметрия в этом процессе обусловлена тем, что коммерческий этос играет первую скрипку, т.е. промышленные и рыночные модели оказались сильнее и привлекательнее по сравнению с академическими. По мнению С.П. Валласа и Д.Л. Клейнмана, «структурная перестройка академической науки приводит к росту напряженности между "идеальной" культурой академической науки и "реальной" культурой рыночно-ориентированной логики» [53, с. 305].
В неписанном контракте между наукой и обществом, точнее, между наукой и государством, ученым гарантировалась автономия в обмен на их вклад в развитие технологий и когнитивный авторитет, который может быть использован в поддержку государственной политики. В последние годы исследования границ между наукой и обществом столкнулись с серьезными изменениями, которые многим социологам кажутся предвестниками расторжения прежнего «социального контракта» с наукой [29; 44].
Дискурсы типа «производство знаний, ориентированных на пользователя», - Модель-2, тройная спираль партнерства между наукой, промышленностью и государством, или академический капитализм, описывают серьезные сдвиги в условиях, в которых сегодня происходит производство научных знаний. Императивы подотчетности, сотрудничества с пользователем и практической
полезности научных исследований стирают границы, отделяющие науку от других сфер, нарушая ее автономию.
Г. Гастон [29] ввел понятие «пограничных организаций», характеризуя их как новые и необходимые институциональные формы, способные по меньшей мере стабилизировать границы между наукой и политикой. «Пограничные организации» возникли в США как механизм посредничества между научными и политическими интересами, когда возникла угроза столкновения между ними в связи с новыми требованиями управляемости и подотчетности научных исследований.
К их числу он относит институции такого типа, как Отдел по обеспечению добросовестности в исследованиях и Государственные отделы по передаче технологий в США. В Великобритании, по мнению К. Уотертона [57], к «пограничным организациям» можно отнести «советы по рассмотрению заявок на гранты», существующие в университетах, а также определенные правительственные департаменты и управления (например, Управление по науке и технологиям). Эти организации способны отражать угрозы, связанные с политизированностью или чрезмерной коммерциализацией исследований, а также сохранять равновесие и устранять непонимание во взаимоотношениях между учеными и теми, кто финансирует их работу [44].
Заключение
Быстрые институциональные трансформации, вынуждающие ученых адаптироваться к радикально меняющимся условиям работы, приводят к деформации традиционной системы ценностей. Конструктивный потенциал научного этоса в прежней его трактовке не успевает за изменениями правил игры и уже не отвечает реалиям современной науки. Все это говорит о том, что на смену этосу научной деятельности, который успешно функционировал на протяжении двух или трех веков, должен прийти принципиально иной.
По мнению Х. Бауера, это очень длительный процесс. Изменение культуры, которая успешно поддерживала научное сообщество более двух веков, требует большого периода времени. Изменения в этосе науки должны быть такого же объема и революционного значения, как те изменения, которые претерпела западная культура, переходя от преимущественно религиозного характера к преимущественно секулярному [16].
Масштабные изменения в науке как социальном институте, превращение ее в глобальную, разветвленную и многомерную систему по производству знаний предполагают столь же серьезные изменения в ее самоидентификации. В отечественной философии принято считать, что на рубеже XX-XXI вв. наука вступила в пост-неклассическую эру своего развития. Полагая, что в отношении столь сложного и фрагментированного образования, как современная наука - представляющая собой «детерминированный хаос», -трудно говорить о неких универсальных и вневременных институциональных императивах, российские философы тем не менее попытались наметить возможные контуры научного этоса, которые соответствовали бы постнеклассической науке [8; 9].
Из всего вышесказанного, казалось бы, следует, что этос науки Р. Мертона остался в прошлой, более романтической эпохе «Республики науки», за которую ратовал М. Поланьи [43]. Но в действительности он сохранил свою актуальность, о чем говорит хотя бы тот факт, что его концепция по-прежнему обсуждается и ссылки на нее присутствуют в литературе. Видимо, это связано с тем, что Р. Мертону удалось выделить и дать четкое определение основополагающих ценностей науки, которые не только вошли в сознание научного сообщества, но и во многом определяют восприятие науки обществом как творческих поисков нового знания.
Этические императивы Мертона близки к религиозным заповедям тем, что они служат нравственными ориентирами, теми идеалами, к которым следует стремиться, но которые недостижимы в реальной жизни. Как пишет М.Г. Лазар, «нормы CUDOS Мертона были попыткой сформулировать должное в науке как социальном институте, в то время как "реальная наука" по Зай-ману - это сущее, практика, которая сплошь и рядом допускает отклонения. <...> Нормы PLACE отражают главный принцип этического подхода к науке: "сущее" в очередной раз не совпадает с должным, что не отменяет его роль в качестве регулятора науки» [3, с. 74-75].
Список литературы
1. Виноградова Т.В. Добросовестность в научных исследованиях: Аналит. обзор / РАН. ИНИОН. Центр науч.-информ. исслед. по науке, образованию и технологиям; отв. ред. Гребенщикова Е.Г. - М., 2017. - 74 с.
2. Гуссерль Э. Картезианская медитация. - СПб.: Наука, 2001. - 229 с.
3. Лазар М.Г. Этика науки в СССР - России: Очерк истории становления // Социологический журнал. - М., 2010. - № 1. - С. 62-77.
4. Малкей М. Наука и социология знания / Пер. с англ. А.Л. Великовича. - М.: Прогресс, 1983. - 253 с.
5. Мирская Е.З. Р.К. Мертон и этос классической науки // Философия науки. -М., 2005. - Вып. 11: Этос науки на рубеже веков. - С. 11-28.
6. Пружинин Б.И. Прикладное и фундаментальное в этосе современной науки // Философия науки. - М., 2005. - Вып. 11: Этос науки на рубеже веков. -С. 109-120.
7. Тищенко П. Д., Юдин Б.Г. Проблема добросовестности в научных исследованиях // Клин. и эксперимент. хир.: Журн. им. акад. Б.В. Петровского. - М., 2013. - № 1. - С. 5-12.
8. Философия науки. - М., 2005. - Вып. 11: Этос науки на рубеже веков / Ред. Л.П. Киященко. - 341 с.
9. Этос науки / отв. ред. Л.П. Киященко, Е.З. Мирская. - М.: Academia, 2008. -544 с.
10. Agnotology: The making and unmaking of ignorance / Proctor R.N., Schiebinger L. (eds). - Stanford: Stanford univ. press, 2008. - 298 p.
11. Atkinson-Grosjean J., Fairley K. Moral economies in science: From ideal to pragmatic // Minerva. - L., 2009. - Vol. 47, N 2. - P. 147-170.
12. AUTM (Association of university managers) licensing activity survey highlights. -Washington, DC: National academy press, 2013. - 60 p.
13. Barber B. Science and the social order. - Glencoe, Illinois: The Free Press Publ., 1952. - 351 p.
14. Barnes B., Dolby R.D. The scientific ethos: A deviant view point // European journal of sociology. - L., 1970. - Vol. 11, N 11. - P. 3-7.
15. Bornemann-Cimenti H., Szilagyi I.S., Sandner-Kiesling A. Perpetuation of retracted publications using the example of the Scott S. Reuben case // Science and engineering ethic. - 2015. - Vol. 22. - P. 1063-1072.
16. Bauer H. Three stages of modern science // J. of. sci. exploration. - 2013. - Vol. 27, N 3. - P. 505-515.
17. Ben-David J. Sociology of scientific knowledge // The state of sociology: Problems and prospects / Short J.F. (eds.) - Beverley Hills, 1981. - P. 40-59.
18. Bourdieu P. Homo academicus. - Stanford, CA: Stanford univ. press, 1990. -344 p.
19. Carson C. Objectivity and scientist: Heisenberg rethinks // Science in context. -Cambridge etc., 2003. - Vol. 16, N - P. 243-269.
20. Castelvecchi D. Physics paper sets record with more than 5,000 authors // Nature. -2015. - May 1, Vol. 489, N 7417.
21. Danford A., Durbin S., Richardson M. «You don't need a weatherman to know which way the wind blows»: Public sector reform and its impact upon climatology
scientist in the UK // New technology, work a. employment. - Oxford, 2009. -Vol. 24, N 3. - P. 215-230.
22. Fanelli D. How many scientists fabricate and falsify research? A systematic review and meta-analysis of survey data // PloS ONE. - 2009. - Vol. 4, N 5. - P. 1-27. -DOI: 10.1371/journal.pone.0005738.
23. Fochler M. Beyond and between academia and business: How Austrian biothech-nology researchers describe high-tech startup companies as spaces of knowledge production // Social studies of science. - L., 2016. - Vol. 46, N 2. - P. 259-281.
24. Fugh-Berman A.J. The haunting of medical journals: How ghostwriting sold «HRT» // PLOS Medicine. - 2010. - Vol. 7, N 9: e1000335. - P. 1-11.
25. Fuller S. Science. - Buckigham: Open univ. press, 1997. - 160 p.
26. Gieryn Th.F., Figert A.E. Scientists protect their cognitive authority: The status degradation ceremony of sir Cyril Burt // The knowledge society: Sociology of the sciences / Bohme G., Stehr N. (eds.) - Dordrecht etc., 1986. - P. 67-86.
27. Greene J.A. Prescribility by numbers: Drugs and the definition of disease. - Baltimore: John Hopkins univ. press, 2007. - 336 p.
28. Greenhalg S. Neoliberal science, Chinese style: Making and managing the «obesity epidemic» // Social studies of science. - L., 2016. - Vol. 46, N 4 - P. 485-510.
29. Guston D.H. Between politics and science: Assuring the integrity and productivity of research. - Cambridge, UK: Cambridge univ. press., 2000. - 232 p.
30. Hirsh W. Knowledge for what? // Bulletin of atomic scientists. - Chicago, 1965. -Vol. 21, N 5. - P. 29-31.
31. Holloway K.J. Normalizing complaint: Scientists and the challenge of commercialization // Science, technology and human values. - Cambridge (Mass.), 2015. -Vol. 40, N 5. - P. 744-765.
32. Hornyak T. Did Higgs yield the most authors in a science study? // CNET. - 2012. -September 10. - Mode of access: http://news.cnet.com/8301-17938_105-57509551-1/did-higgs-yield-the-most-authorsin-a-science-study/
33. King C. Single-author papers: A waning share of output, but still providing the tools for progress // Science Watch. - 2013. - September. - Mode of access: sciencewatch.com/articles/single-author-paperswaning-share-output-still-roviding-tools-progress
34. Merton R.K. The institutional imperatives of science // Sociology of science / Mer-ton R.K., Barnes S.B. (eds.). - L., 1972. - P. 65-79.
35. Merton R.K. The sociology of science. - Chicago; L.: Univ. of Chicago press, 1973. - 605 p.
36. Metlay G. Reconsidering renormalization: Stability and change in 20 th century views on university patent // Social studies of science. - L., 2006. - Vol. 36, N 4. -P. 565-597.
37. Michaels D. Doubts is their product: How industry's assault on science threatens your health. - Oxford: Oxford univ. press, 2008. - 384 p.
38. Mitroff I.J. The subjective side of science: A philos. inquiry into the psychology of the Apollo moon scientists. - Amsterdam: Elsevier, 1974. - 329 p.
39. NIH data book, Fiscal year 2010. - 163 p.
40. NSF Science and engineering indicators 2016. - Mode of access: https://www. nsf.gov/statistics/2016/nsb20161/#/
41. Oreskes N., Conway E.M. Merchants of doubt: How a handful of scientists obscured the truth on issues from tobacco smoke to global warming. - N.Y.: Blumsbury press, 2010. - 368 p.
42. Pinto M.F. Tensions in agnotology: Normativity in the studies of commercially driven ignorance // Social studies of science. - L., 2015. - Vol. 45, N 2. - P. 294-315.
43. Polanyi M. The republic of science: It's political and economic theory // Minerva. -L., 2000. - Vol. 38, N 1. - P. 1-21.
44. Raman S. Institutional perspectives on science - policy boundaries // Science a. publ. policy. - Guildford, 2005. - Vol. 32, N 6. - P. 418-422.
45. Report to the National science board on the National science foundation's merit review process fiscal year 2014.
46. Salomon J.J. Science, technology and democracy // Minerva. - L., 2000. - Vol. 28, N 1. - P. 33-51.
47. Sismondo S. Medical publishing and the drug industry: Is medical sciences for sale // Learned publishing. - 2012. - Vol. 25, N 1. - P. 7-15.
48. Sismondo S. Post-truth? // Social studies of science. - 2017. - Vol. 47, N 1. - P. 3-6.
49. Smith E., Williams-Jones B. Authorship and responsibility in health sciences research: A review of procedures for fairly allocating authorship in multi-author studies // Science and engineering ethics. - 2012. - Vol. 18, N 2. - P. 199-212.
50. Smith-Doerr L., Vardi I. Mind the gap: Formal ethics policies and chemical scientist's everyday practices in academia and industry // Science, technology & human values. - Cambridge (Mass), 2015. - Vol. 40, N 2. - P. 176-198.
51. Stuart T.E., Ding W. When do scientists become entrepreneurs? The social structural antecedents of commercial activity in the academic life sciences // Amer. j. of sociology. - Chicago, 2006. - Vol. 12, N 97. - P. 97-144.
52. Szelenyi K. Science and engineering doctoral student socialization, logics and the national economic agenda: Alignment or disconnect? // Minerva. - L., 2014. -Vol. 52, N 3. - P. 351-379.
53. Vallas S.P., Kleinman D.L. Contradiction, convergence and the knowledge economy: The co-evolution of academic and commercial biotechnology // Socio-economic review. - 2008. - Vol. 6, N 2. - P. 283-311.
54. Van Looy B., Callaert J., Debackere K. Publication and patent behavior of academic researchers: Conflicting, reinforcing or merely co-existing? // Research policy. -Amsterdam, 2006. - Vol. 35, N 4. - P. 596-608.
55. Veit-Brause I. The making of modern scientific personae: The scientist as moral person? Emil Du Bois-Reymond and his friends // History of the human sciences. -L., 2002. - Vol. 15, N 4. - P. 19-49.
56. Ware M, Mabe М. The STM report. An overview of scientific and scholarly journal publishing. Celebrating the 350 th anniversary of journal publishing / International association of scientific, technical and medical publishers. - 4 th ed. - 2015. -March. - 180 p.
57. Waterton C. Scientist's conceptions of the boundaries between their own research and policy // Science a. publ. policy. - Guilford, 2005. - Vol. 32, N 6. - P. 435-444.
58. Ylijoki O.H. Entangled in academic capitalism? A case-study on changing ideals and practices of university // Higher education. - 2003. - Vol. 45, N 3. - P. 307-335.
59. Ziman J. Real science: What it is what it means. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2000. - 385 p.
60. Zucckerman H. Introduction: Intellectual property and diverse rights of ownership in science // Science, technology & human values. - Cambridge (Mass.), 1988. -Vol. 13, N /. - P. 7-16.
