Социальная роль человека знания Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

С

социальная роль человека знания

Раздел II. Технологи и мудрецы

Флориан Знанецкий

5. Технологические эксперты

Включенное в социальную роль технологического эксперта знание полностью отделено от его практического применения. Технологический эксперт не только не принимает участия в окончательном представлении результата знания, как это, к примеру, делает технический рабочий или технический руководитель (leader) рабочих, но он не несет ответственности и за принятие решения о том, какие конкретно технические действия необходимо предпринять. Право на принятие решения полностью принадлежит технологическому руководителю, а эксперты в соответствии с его решением должны продемонстрировать, какого специального необходимого знания недостает технологическому руководителю для принятия решения. Характер и объем знания, необходимого технологическому руководителю, зависят от того, каким (социальным) знанием ему надлежит обладать, и от того, что он, как ему кажется, знает; но в любом случае лишь сам руководитель определяет, какую пользу он извлечет из экспертного знания, которым он должен дополнить собственное знание. Действительно, часто бывает так, что руководители поручают экспертам задачу планирования коллективных действий; это означает, что эксперты выходят за пределы своих прямых функций и начинают, даже если это происходит неофициально, выполнять функции руководителя.

Короли, военачальники, первосвященники, администраторы, судьи, законодатели и предприниматели в течение многих веков использовали экспертов, но не для того, чтобы получать от них советы о том, что им необходимо делать; эксперты должны были собирать и делать доступными для лидеров достоверные знания о каких-то необычных, еще недостаточно известных явлениях актуальной ситуации или о влиянии на нее каких-то ожидаемых, но еще не испытанных новых процессах. Такими экспертами были астрологи, геоманты, авгуры, государственные эксперты в областях демографии, здравоохранения, метеорологии, географии, геологии, сельского хозяйства, горнодобывающей промышленности, машиностроения и финансов. К примеру, в современных военных конфликтах в качестве экспертов привлекаются специалисты практически из всех областей научного знания. Естественно, когда руководитель группы не обладает достаточным технологическим знанием (как это обычно

бывает с политическими лидерами, которые, как правило, подготовлены не для технологического лидерства в какой-либо из областей знания, а только для лидерства общественного), то почти вся информация, необходимая для реализации коллективных задач, должна быть собрана экспертами. Но именно лидер, человек (или группа) власти, ставит перед экспертами теоретические проблемы, требующие решения. Даже когда эксперты сами проявляют инициативу в изучении каких-либо фактов или сообщают о результатах своих исследований людям власти, они рассказывают именно о тех проблемах, которые скорее всего заинтересуют людей власти.

И это устанавливает определенные ограничения на исследования экспертов. Чтобы быть актуальными и пригодными для реализации практической задачи, предусмотренной лидером, - будь то наполнение государственной казны, борьба с эпидемиями, развитие сельского хозяйства, планирование войны, строительство дорог или производство быстрых аэропланов, - результаты таких исследований должны быть известны заранее. Факты, которые необходимо изучить, уже определены, кроме того, предполагается, что эти факты определенным образом - желательным или нежелательным с точки зрения лидера - воздействуют на конкретную ситуацию или оказывают конкретное воздействие на результаты планируемых действий. В такой ситуации перед экспертом встает задача протестировать первый тип гипотез посредством наблюдения, а второй тип - посредством эксперимента и установить, на какую из них можно рассчитывать, или, если речь идет о взаимоисключающих гипотезах, зафиксировать, на какую из двух можно полагаться. Какие-то новые гипотезы, не касающиеся практической реализации поставленной задачи, а также новые проблемы здесь нежелательны.

Такую преддетерминированность знания эксперта сегодня можно проследить на примере роли эксперта в статистике. В стандартной исследовательской ситуации предполагается, что известны характеристики всех данных, с которыми работает ученый, но во внимание принимаются только те их характеристики, которые влияют на ситуацию и уже были признаны особенно значимыми; от экспертов требуется лишь установить частоту распространения этих явлений или процессов в границах сферы активности лидера (к примеру, частота распространенности различных доходных групп в границах страны), а также то, насколько частота распространения этих явлений обусловлена актуальной политической ситуацией (к примеру, наполнением казны). Исходной посылкой является поиск статистических корреляций, т.е. предположений о том, что данные одной последовательности каузально зависят от данных другой последовательности. Эксперт должен установить, действительно ли эта зависимость проявляется достаточно часто. Это позволяет обосновать возможность количественного влияния на первую последовательность с тем, чтобы количественно изменилась и вторая последовательность. Например, обосновать возможность уменьшения числа преступлений, сокращения бедности или проституции посредством запрета на продажу алкогольных напитков или улучшения качества урожая посредством популяризации искусственных удобрений. Еще одно ограничение границ исследовательской деятельности эксперта связано с тем, что

его знание относительно актуальной ситуации, необходимое для решения поставленной задачи, ограничено в пространстве и времени; эксперт должен исследовать только те факты, что важны здесь и сейчас. Ему не следует - обращаясь к сравнительным методам - формулировать теоретические обобщения, истинные и вне зависимости от актуальных условий.

Совсем другая ситуация, однако, возникает там, где задача эксперта связана с технологическим экспериментированием. Такое экспериментирование представляет собой тестирование в малых масштабах (или на малом количестве примеров) результатов действий, которые должны быть реализованы в большом масштабе или в большем количестве случаев. Здесь эксперт также изначально будет ограничен задачей установить, действительно ли при некоторых условиях конкретный вид действий будет иметь тот результат, который ожидался в предварительной формулировке в проекте лидера. Таким образом эксперт в области медицины, экспериментально испытывая воздействие некоторых санитарных мер на некотором числе живых организмов с целью предотвращения распространения инфекционных эпидемий, тестирует гипотезу о том, что распространение болезни среди населения страны будет предотвращено, если государственные власти охватят этими мерами всех жителей. Эксперт в сфере сельского хозяйства экспериментально испытывает способы севооборота или применения удобрений для того, чтобы установить, действительно ли какие-то инициативы фермеров повышают продуктивность работы ферм. Эксперт в области химии, применяя в лабораторных условиях конкретный краситель к конкретной ткани, подвергает окрашенные таким образом ткани воздействию солнечного света, воды и т.д., чтобы протестировать воздействие окружающей среды, прежде чем эта краска будет использована в массовом производстве. Такое экспериментирование предполагает, что каузальные процессы, которые исследуют эксперты, уже известны и их последствия были дедуктивно выведены из предшествующего опыта. Но гипотезе о причинно-следственных связях недостает достоверности или точности. Тем не менее они необходимы для успешного планирования. Эксперт не инициирует поиск нового знания, но лишь совершенствует существующее.

И все-таки задачи эксперта могут выходить за пределы задачи совершенствования знания. Если эксперт понимает, что запланированные инициативы не приведут к ожидаемому результату, он может обратиться к задаче разработки более эффективного и успешного алгоритма действий. Если посредством экспериментирования эксперт установит, что в достижение поставленной лидером цели вмешивается непредвиденный фактор, он начинает искать способ воспрепятствовать этому фактору. Одним словом, социальная функция эксперта может включать и стремление изобрести альтернативные модели технических действий, более эффективных для достижения окончательной цели, нежели те, что предполагались экспериментальным проектом лидера. Иногда от эксперта требуется и большая изобретательность. Технологический руководитель может не обладать даже гипотетическим знанием о тех процессах (а также их общих или частичных последствиях), которые могут запускаться в ходе реализации разработанного им проекта. Но без такого знания его

проект будет не просто умозрительным: он будет неполным. И в такой ситуации от эксперта может потребоваться изобрести некоторый пока неизвестный способ завершения и эффективной реализации проекта руководителя. Ради этого эксперту приходится использовать различные комбинации старых и новых гипотез, тестировать их экспериментально в приложении к его особенной проблеме, до тех пор пока не будет изобретена модель технического знания, гарантированно приводящего к желаемому результату.

Мы говорим об изобретении новой модели технического действия, а не о новом технологическом объекте или процессе. Общая концепция «изобретения» в том виде, как она используется в повседневном мышлении, в нормах права (например, при регулировании выдачи патентов) и даже в теоретической рефлексии произвольно выделяет объекты или процессы из общих технических систем действий, элементами которых они являются и только внутри которых они имеют практическое значение1. Такой подход делает невозможным сравнительный научный анализ изобретений как динамичного культурного феномена, поэтому от него необходимо будет отказаться, - так же как современные этнологи не используют методы сбора и классификации технических орудий более примитивных народов в этнографических музеях, если эти методы не отсылают к тому, как эти орудия были в контексте коллективной традиции связаны с другими культурными ценностями этих народов.

Но ведь каждый изобретенный объект или процесс представляет собой техническую ценность, которая должна быть рассмотрена в связи с двумя активными динамичными системами. С одной стороны, это продукт оригинального технического действия изобретателя, в рамках которого в качестве материалов, инструментов и стандартизированных процессов - в новом виде - выступают конкретные уже существующие ценности. Последние, таким образом, получают новое практическое выражение (например, в виде возрастающих социальных требований к этим ценностям, если изобретение получает распространение). В ходе таких инициатив материалы, инструменты, процессы должны быть изменены в целях адаптации к той новой ценности, которую собирается создать изобретатель. И сама эта ценность должна постепенно изменяться через адаптацию к воздействующим на нее материалам, инструментам, процессам. Для того чтобы производить другие ценности того же типа, что были произведены изобретателем ранее, специалисты должны будут имитировать его первоначальное действие и обращаться к той активной модели, которую он изобрел, хотя в конечном счете эта модель утвердится в том случае, если докажет свою эффективность посредством вторичной изобретательной модификации.

С другой стороны, если новая ценность используется (ведь до тех пор пока она не используется, у нее нет практической ценности за пределами первона-

1 Такой подход традиционно используется при статистическом изучении количественного измерения совершенствования и распространения «изобретения». Мы не принижаем достоинство таких исследований; необходимо лишь понимать, что такие исследования имеют дело не с изобретением культурных явлений, а только с продуктами технической деятельности, которые расцениваются и принимаются как новые технические ценности в конкретной общности.

чальных действий создателя), она инкорпорируется в другую динамичную систему в качестве элемента другого процесса. Такое действие может быть техническим, как в ситуации, когда новый строительный материал используется для строительства дома, новая сельхозкультура используется для культивирования поля, новый химикат используется для окрашивания тканей. Но это может быть и совершенно другой тип действия: новую еду производят только для еды, новую одежду - чтобы ее носили; тогда как автомобиль может служить инструментом для достижения совершенно разных целей - от посещения церкви до ограбления, от спасения человеческих жизней медициной или хирургией до убийства людей на войне.

Процесс, использующий новый продукт изобретения, не может точно следовать старой модели: такой процесс должен отклоняться от первоначального процесса, хотя и в незначительной степени, и содержать некоторый элемент инновации, поскольку другие ценности, включенные в этот процесс, должны адаптироваться к новой ценности. Масштабы такой адаптации могут колебаться в широких пределах. Например, в отличие от ситуации создания инноваций в модели пищевого потребления, когда требуется создать новый тип консервированной пищи, или для инноваций в строительстве, когда требуется использовать в домостроении цемент вместо кирпича или камня, должны быть изобретены новые инструменты, которые предполагается использовать для производства инноваций; должны быть изменены технические процессы строительства, и, кроме того, сам дом как конечный продукт должен планироваться исходя из самых разных условий. Например, переход от механизмов, приводимых в движение человеческой силой, к паровым машинам во всех сферах промышленности стал возможен только благодаря серьезным изменениям в традиционных моделях действия и иногда даже использованию беспрецедентных моделей. Широкое и разнообразное использование автомобиля обусловило появление ряда важных и разнообразных моделей социальных и экономических действий, которые произвели революцию во всех традиционных структурах общества.

Говоря о социальной функции технологического эксперта, надо отметить, что в ситуации, когда от эксперта ожидают изобретения, поставленная перед ним научная задача определяется той пользой, которую технологический лидер планирует извлечь из его изобретательской инициативы. Продукт изобретательской инициативы изначально определяется как необходимый «способ» реализации «конечной цели» лидера, а поскольку лидер сам знает, с какой конкретной проблемой необходимо справиться, и знает, какого результата он хочет добиться, изобретения эксперта должны всего лишь удовлетворить потребность лидера и не требовать для своего использования каких бы то ни было иных важных инноваций со стороны лидера.

Таким образом, производственный лидер использует экспертов исключительно в целях изобретения наиболее эффективного способа производства конкретного типа продуктов, для которых, как уверен лидер, существует рынок сбыта; одновременно производственный лидер совсем не ждет изобретения, использование которого повлечет за собой отбраковку и полное обновле-

ние машин его фабрики, как и того, что вместо производства ожидаемого товара изобретение продемонстрирует ему методику производства неизвестного товара, который можно выставить на рынок только с высокими рисками и затратами. Когда современные «капитаны промышленности», финансируя лаборатории для технологического экспериментирования, все же отказываются от слишком оригинальных изобретений своих экспертов или изобретений, которые невозможно применить без разрушения технической или экономической системы их предприятий, или когда крупные промышленники сохраняют такие изобретения в секрете, опасаясь использования наглыми конкурентами, они действуют в полном соответствии с логикой традиционной зависимости функций эксперта от требований технологического лидера.

6. Независимые изобретатели

Технологическим экспериментированием, ориентированным на изобретение, занимаются не только исключительно или преимущественно эксперты, выполняющие задания лидеров. На протяжении многих веков таким экспериментированием свободно занимались представители многих профессий, тратя немало своей энергии на поиск не испытанных еще технически способов производства. Таким экспериментированием занимались также и лидеры, которые использовали свое свободное время для проверки новых возможностей, ожидаемых от будущего лидерства, экспертами, которые вышли за границы выполнения стандартных функций, обусловленных актуальными потребностями своих лидеров, и пытались изобрести новые технические модели действия, ожидая, что требования к ним будут постепенно возрастать даже со стороны благополучных неспециалистов2. История знает немало имен изобретателей - от эпохи классической античности до недавних времен; мы можем назвать, к примеру, Фалеса, Герона Александрийского, Архимеда, Галена, Р. Бэкона, Парацельса, Дж. Фонтану, маркиза Винчестерского, Дж. Ватта, Т.А. Эдисона. История содержит немало примеров, которые вместе с очевидными сегодня фактами подтверждают, что число независимых исследователей, мало известных или быстро забытых, во много раз превышало число тех, кто был достаточно удачлив, чтобы создать новую модель, которую их социальное окружение не только пожелало принять, но и сохранило имя исследователя для потомков.

До второй половины XIX в. никакой стандартной социальной роли независимого «изобретателя» в представлении какой бы то ни было социальной группы не существовало (разве что среди самих изобретателей). Даже сегодня такие роли институционализированы только в небольшом количестве организаций, целенаправленно занимающихся технологическими исследованиями.

2 Влияние дилетантов на изобретение и экспериментальный поиск фактов хорошо описан в книге: Ornstein MRole of Scientific Societies in the Seventeenth Century. Chicago, 1938. P. 54 ff.

Чтобы понять причину этого, мы должны помнить, что изобретение, возникая в ответ на социальный запрос, в любых консервативных обществах воспринимается как опасное и нарушающее существующий магический, религиозный, социальный или экономический порядок. Только если существующий порядок уже нарушен настолько, что утвержденные профессиональные модели отказываются работать, изобретение оправдывают необходимостью противостоять беспорядку. Именно этого изначально ожидали от советника, а затем от технологического лидера, поскольку риски, которые они принимают на себя в такой ситуации, должны препятствовать неминуемым иначе несчастьям. Но мы видели, что даже технологический лидер не может избежать излишних рисков; если он может предположить такие риски, то лишь потому, что надеется на собственную социальную власть или власть превосходящего социального лидера, который защищает его; и когда он это делает, он пытается уменьшить риск неправильного реагирования на ситуацию, используя экспертов для подготовительного исследования и экспериментирования, ставя перед ними задачи только в рамках предписанных заданий. Хотя в сложной изменяющейся цивилизации, где множится дезорганизация в различных профессиональных областях, развитие технологического лидерства и работа экспертов постепенно уничтожают традиционный запрет на инновации в производственной сфере. Даже если случайным исследователям предоставляется возможность достаточно свободно играть с различными технологическими возможностями, происходит длительный процесс позитивного признания непроверенных изобретений в качестве социально желаемой функции, связанной с определенным социальным статусом.

Слово «играть» мы использовали намеренно, поскольку изобретатели прошлого получали свободу действий, но не воспринимались всерьез. С конца Средних веков и вплоть до XVII в. изобретения, которые угрожали вторгнуться в важные сферы жизни - религию, политику, военное дело, медицину, сельское хозяйство, торговлю, ремесло, - могли повлечь за собой обвинение изобретателя в колдовстве, тогда как изобретения, казавшиеся не более чем оригинальными забавами для бездельников, избегали этого обвинения и охотно принимались в качестве развлечения (это описано в ряде книг). Возможно, по этой причине в Китае с его концепцией человеческой жизни и культуры как интегральных и важных частей уникального и сакрального мирового порядка, так много изобретений, по сути похожих на те, что в конце концов совершили революцию в западных технологиях, но в Китае на протяжении веков остававшихся не более чем игрушками. Даже в греко-латинском мире находчивость изобретателей часто находила выражение в том, что воспринималась не более чем игрушками. Герон Александрийский в своей «Пневматике» вместе с механическими устройствами, используемыми при строительстве церквей или ведении войны, перечисляет приспособления исключительно развлекательного характера, например механические поющие птицы, пьющие животные, хитроумно устроенные сосуды.

Очевидно, главный интерес любого независимого исследователя в некоторой области носит прежде всего технологический, а не социальный харак-

тер: его поглощает сам процесс экспериментирования и создания новых технологических моделей, так же как артиста поглощает его искусство. Независимые исследователи редко специализируются в какой-то одной профессиональной области - если, конечно, область не так огромна, чтобы предлагать неограниченное число новых возможностей, как, например, современная медицина, включая хирургию и фармакологию. Независимый исследователь всегда «бродит» по обширным пространствам, не признавая социальных границ между профессиями, освобожденный от социальных требований к рациональному техническому действию, которое бы удовлетворило насущные потребности. Это не значит, однако, что он не размышляет о социуме. Напротив, он желает занять общепризнанную социальную роль, найти или сформировать вокруг себя социальный круг, который будет ценить его персональную значимость; он требует социального статуса, гарантирующего экономическую стабильность (если, конечно, эта стабильность не гарантирована), и, пожалуй, более всего хочет, чтобы добровольно определенные им для себя функции были социально признаны, невостребованные изобретения использовались другими, а его не истребованные пока наработки использовались в качестве технологического руководства.

Восприятие исследовательских инициатив социальным окружением определяется несколькими факторами. Изобретение, которое решает оригинальную проблему, поставленную изобретателем, а не проблему, которая регулярно возникала в рамках стандартизованной профессиональней активности, редко создается в работающем виде: может потребоваться ряд вспомогательных дополнительных изобретений, прежде чем их полезность будет признана специалистами, которые оценивают их соответствие стандартам эффективности установленных технологических моделей, или признана технологическими лидерами, обеспокоенными перспективой достижения предопределенных результатов коллективного действия. Приведем такой знакомый пример из истории парового двигателя, паровоза, автомобиля и различных авиационных устройств. Изобретатель благодаря своей дальновидности должен оценивать возможности изобретения, которое пока не может применяться практически, а также понимать, с какими другими уже созданными изобретениями должно сочетаться новое изобретение, чтобы быть максимально полезным.

Изобретатель-одиночка - скорее беспомощная, трагикомическая фигура: единицы из его изобретений могут быть приспособлены к существующим техническим моделям и приняты, тогда как большинство кажутся окружающим не более чем диковинками и всегда оказываются забыты после его смерти, а грандиозные проекты, связанные с преобразованиями природы, воспринимаются трезвомыслящими людьми с насмешкой или презрением. Только когда изобретатели начинают расширять и умножать знание нескольких исследователей о действиях друг друга, знакомясь с опубликованными результатами и устанавливая личные контакты, результаты прошлых изобретений используются как предпосылки для новых. Незавершенные или несовременные изобретения завершаются и совершенствуются, различные технические

направления комбинируются, возможности, не замеченные одним изобретателем, открываются и реализуются другими, идеи, слишком неопределенные для немедленного использования, постепенно развиваются и находят конкретное выражение, то, что до сих пор воспринималось как игра, становится моделью производства доселе неизвестных полезных продуктов, развлечение для бездельника превращается в серьезное дело, смелая мечта вырастает в потрясающую реальность. Чем больше новых изобретений социум требует от представителя конкретной профессиональной роли, тем разнообразнее становятся технические модели, но тем больше новых проблем возникает при выполнении профессиональных функций. В результате требования для специалистов-технологов становятся более обширными и растянутыми во времени, а среди специалистов-технологов появляется больше изобретателей; это в свою очередь приводит к дальнейшему мультиплицированию и усложнению технологически используемых изобретений и т.д.

Однако существование нескольких изобретателей в обществе не всегда гарантирует развитие изобретений посредством взаимного стимулирования. Многие изобретатели оберегают свои секреты от возможных конкурентов, так как либо опасаются за их статус, либо (в последнее время довольно часто) оказываются под давлением со стороны могущественных государственных или частных работодателей. И даже если изобретение полностью усовершенствовано и готово к практическому использованию, его применение может вызвать социальное сопротивление - например, из-за профессионального консерватизма специалистов, которым не нравятся отвержение или изменение традиционных моделей производства, или со стороны тех, кто боится, что новые изобретения ослабят их экономические позиции или вмешаются в сложившиеся социальные требования к их функциям. Изобретению могут пассивно сопротивляться те самые люди, которые хотя и полагаются главными выгодоприобретателями изобретения, не хотят нарушать привычный образ жизни какими бы то ни было «новомодными» инновациями.

Тем не менее неформальное взаимодействие изобретателей привносит осязаемый порядок в первоначально разнородное знание каждого индивидуального изобретателя. Если изобретатель-одиночка олицетворяет собой попытку множества различных теоретических обобщений, старых и новых, каждое из которых может быть использовано для множества различных изобретений, то приумноженные изобретения «перекрестно опыляют» и дополняют друг друга, появляется общий рынок теоретического знания, касающегося конкретной области, которое каждый индивидуальный изобретатель должен разделять, чтобы участвовать в растущем технологическом контроле за этой сферой. Хорошими примерами здесь являются медицина и механика в классической античности, животноводство и сельское хозяйство начиная с XVIII в.

Возросло взаимное влияние теоретического знания технологов, ориентированного на практические проблемы, с одной стороны, и теоретического знания ученых и (позднее) научных испытателей, организованного чисто логически без опоры на практическое применение, - с другой. Это объясняется главным образом тем, что с развитием технологического образования некоторые

изобретатели стали преподавателями учебных заведений - медицинских, инженерных, сельскохозяйственных и т.п., тогда как некоторые учителя превратились в изобретателей, хотя вплоть до недавнего времени научно-исследовательские учреждения редко объединяли изобретателей и теоретиков. Таким образом, ученые-теоретики переняли экспериментирование от специалистов-технологов и используют его в качестве метода открытия и тестирования новых истин, тогда как технологи перенимают логически организованные системы теоретической науки и следуют за их изменением, стремясь использовать логические концепции для своих изобретений вне зависимости от того, какие компоненты этих систем могут быть использованы на данном уровне технологического прогресса3.

Несомненно, технологический прогресс, достигнутый в ходе культурной эволюции и особенно развернувшийся в последние три века, стал возможен благодаря взаимодействию технологических лидеров, экспертов и независимых исследователей, т.е. тех «ученых», чья функция состоит в культивировании знания, необходимого для формирования планов работы специалистов и создания новых моделей, которые копируют специалисты. Многие инновации были сделаны и по сей день продолжают воспроизводиться опытными специалистами в процессе их профессиональной деятельности; но эти инновации всегда ограничены теми проблемами, которые непосредственно стоят перед самими специалистами и состоят в совершенствовании планов, которые уже созданы, или моделей, которые уже изобретены, а не в формировании новых проектов или изобретении новых моделей - до тех пор, пока специалист не овладеет такой инновацией и не начнет использовать ее за пределами оригинальной сферы применения.

Многие современные мыслители, восхищаясь технологическим прогрессом в области «сдерживания» неорганической и органической природы, удивлялись отсутствию аналогичной системы контроля над культурными и особенно социальными явлениями. В этом часто обвиняют обществоведов, причем даже среди них находятся те, кто разделяет эту точку зрения и считает, что социальные науки должны доказать свою полезность, планомерно разрабатывая и эффективно воздействуя на те явления, которые они исследуют. Некоторая реабилитация обществоведов кажется возможной в ситуации, когда их делают ответственными за те недостатки технологий в обществоведении, аналогии которым весьма сложно найти в технике или медицине; попытка объяснить это сводится к нашей вере в особую разновидность социальных ролей, которые в прошлом исполняли практически все обществоведы и многие из них продолжают исполнять сейчас. Но эти роли, как и большинство других социальных ролей, появились из специфических требований, предъявляемых к социально полезному знанию, которое конкретные социальные страты предписывают в качестве функций конкретным людям, и из последующей попытки последних удовлетворить предъявляемые к ним требования. В течение последних полутора веков некоторые ученые, изучающие культурные феноме-

3 О таких отношениях между изобретателем и теоретическим исследователем см.: Fleming ARM, Pearce J.B. Research in Industry. L., 1922. P. 151 ff.

ны, «вырвались» из этих культурных моделей и начали развивать теоретическое знание независимо от практических социальных целей, ожидая, что в конечном счете новый тип специалистов использует результаты их исследований в социальной практике. Люди, требующие, чтобы такие ученые делали себя полезными, заставляя свое знание служить социальным целям и идеям, возможно, не понимают, что их требование увековечивает ту самую модель мотивации «обществоведа», который до сих пор только препятствовал развитию действительно полезной социальной технологии.

7. Common-sense знание или знание здравого смысла

Если знание технологов развивается из технологического знания профессионалов-специалистов, то знание ученых, которые имеют дело с явлениями культуры, появляется из целокупности неспециализированной информации о языке, религии, магии, экономических процессах, традициях, нравах, людях и группах, которой должны обладать представители данного общества, чтобы исполнять роли членов данного общества. Конечно, далеко не от всех представителей ожидается равная компетентность об общем и общественном знании: предполагается, что молодой член общества знает меньше, чем старый; знание общественных лидеров и руководителей должно быть более многоаспектным и полным, нежели знание обычных членов общества. Но главное, что такое знание воспринимается как имеющее коллективную значимость, как знание, без которого общество теряет свою нормальный курс и необходимое для всех его членов; любой, кто не обладает этим минимальным знанием (если это не ребенок или чужестранец), является идиотом и никоим образом непригоден для участия в коллективной жизни. С таким знанием нельзя не согласиться, а любой, кто усомнится в какой-то составляющей этого знания, воспринимается ментально или морально больным. Это common-sense знание, знание здравого смысла отражает предполагаемые основания существующего культурного порядка и по сути является очевидно обязательным для всех. Каждое эксплицитное или имплицитное обобщение, которое содержит знание здравого смысла, связано с некоторыми правилами культурного поведения. Знание слов и грамматики лежит в основе вербальной коммуникации; религиозное и магическое знание тесно связано с обрядами и ограничениями, которые каждый индивид, как ожидается, обыкновенно наблюдает в течение своей жизни; common-sense знание, знание здравого смысла в экономике имеет следствием регулирование распределения и потребления продукции (отличное от специализированных технических моделей производства), знание здравого смысла в психологии и социологии является основанием тех норм, что включены в представления о социальных отношениях, персональных ролях и групповой организации. Эту связь знания здравого смысла с правилами культурного поведения можно ясно увидеть в пословицах, которые являются «мудростью народной».

Насколько долго культурный порядок будет контролироваться властью групп, формирующих таким образом некое сообщество, особенно если эта власть поддерживается религиозными санкциями, демонстрирующими, что существующий государственный порядок является сакральным, настолько нормы этого культурного порядка должны оставаться обоснованными. Любые индивидуальные отклонения от норм только усиливают их обоснованность, поскольку отклонение расценивается как нападение на надындивидуальные стандарты и подавление таких отклонений заставляет общество более осознанно относиться к важности этих норм. Поэтому обобщения, связанные с такими нормами, должны быть истинными; в знании здравого смысла все «исключения подтверждают правило», поскольку делают более явной демонстрацию коллективной рефлексии.

Возьмем, к примеру, старую «истину» здравого смысла, что женщины подчинены мужчинам. В этой истине нельзя усомниться ни в одном обществе, где подчинение женщин мужчинам есть нормативно регулируемая часть социального порядка, поскольку такой скепсис поставит под сомнение обоснованность всех моделей социальных отношений между полами. Исключения только подтверждают это, а любые отношения, в которых мужчина - скажем, муж-подкаблучник - подчинен женщине, воспринимаются как ненормальные. Такое обобщение может легко «сосуществовать» с другим обобщением, акцентирующим в свою очередь проблему наследования более низкого социального положения малообеспеченными классами и допускающим, скажем, социальное сравнение крепостных с аристократами. Женщин более высокого социального класса принципиально не сравнивают с мужчинами более низкого класса. В этом сравнении нет необходимости, поскольку мужчины из более низких классов социально подчинены мужчине из более высокого класса, а если время от времени аристократка правит крепостными, она делает это от лица какого-то социально близкого мужчины, отсутствующего, умершего или еще недостаточно взрослого для этого.

Такие суждения о чьем-то «превосходстве» или «более низком положении» являются оценочными. Суждения о ценностях конституируют ядро всего знания здравого смысла, поскольку суждение о ценностях всегда прямо обусловлено нормами поведения. Описательные и объяснительные суждения обладают скорее вспомогательным значением. Так, историческое описание показывает благополучие и величие национальных героев и правителей. Экономическую оценку с позиции благоразумия поддерживают описание и объяснение экономических факторов. Психологические концепции, как правило, предполагают, что человеческие личности могут оцениваться позитивно или негативно, как «умные», «глупые», «мудрые», «бестолковые», «мужественные», «трусливые», «настойчивые», «упрямые», «гордые», «застенчивые», «поверхностные», «скромные» и т.д. Безоценочные суждения используются только при объяснении того, почему индивид «поступил таким образом».

Знание здравого смысла, как и техническое знание, соотносится с практическими интересами. Но все же пока между знанием здравого смысла и техническим знанием существует фундаментальная разница. Относительно ста-

бильный культурный порядок не рождает проблему необходимости создания системы практического контроля, подобной той, что создана для контроля за порядком природы. Ожидается, что индивид не может и даже не предполагает изменить культурный порядок; единственная проблема, с которой, как ожидается, он встретится, это проблема его личной адаптации к такому культурному порядку. Это касается не только рядового члена стабильного общества, но и законодателей, и господ над людьми, законом или религией. Любой представитель общества должен приспособиться к существующим системам объединяющих норм, функция которых эти социальные системы от любых нарушений, будь то возмущения, вызванные преступниками, иностранными агрессорами, злыми духами или силами природы. Каждый индивид, достигнув определенного возраста и адаптировавшись к жизни в социальной системе, из личного опыта знает все, что он должен знать о культурном порядке, лишь участвуя в социальной жизни. Если возникает ситуация, когда он должен изучить факты, не связанные с его собственной социальной ролью в коллективной жизни, о которых он не имеет достоверного знания, основанного на его собственном социальном участии, то все, что он должен сделать, так это спросить кого-то, кто обладает этим знанием.

Единственный способ, посредством которого знание здравого смысла об обществе может быть поставлено под сомнение, - это ситуация коллективного сопротивления культурному порядку, базирующемуся на таком знании. Мы говорим «коллективное противопоставление» потому, что только когда не связанные друг с другом индивиды симметрично выступают против порядка, они воспринимаются обществом как ненормальные и их противопоставление рассматривается как криминальное, грешное или в лучшем случае глупое. Точно так же не может породить сомнений в обоснованности «наших» стандартов критика «нашего» культурного порядка, исходящая от другого общества с другим порядком; такая критика лишь провоцирует желание ответных мер и критику и негативную оценку сквозь призму «наших» собственных культурных стандартов всего, что появляется в другой культуре. Их язык кажется непонятным лепетанием, их религия кажется нечестивой, их традиции кажутся нелепыми, их нормы кажутся слабыми, их искусство ужасно, их мудрость недальновидна и их социальная структура - хаос.

Оппозиция существующему культурному порядку должна возникать внутри общества, чтобы поколебать веру последнего в очевидную достоверность его порядка как самоочевидной истины лежащего в его основе знания здравого смысла. Конечно, противопоставление всегда предполагает культурные контакты с социальным миром, находящимся за его пределами4. Новые культурные модели, которыми оппоненты пытаются заместить старые, редко

4 H.E. Barnes и H. Becker в своей замечательной работе «Social Thought from Lore to Science» (Boston, 1937-1938), особенно в первом томе, делают упор на культурные контакты между различными обществами, которые преодолели социальную и ментальную изоляцию, как главный фактор внутренних культурных конфликтов и критической рефлексии на тему социального порядка. Это первое последовательное и всеобъемлющее историко-социологическое исследование происхождения и эволюции социальной мысли.

являются полностью оригинальными изобретениями: в большинстве случаев такие модели возникают при индивидуальном воспроизводстве - с некоторыми вариациями - моделей, которые уже существуют в других обществах. «Зарубежные» стандарты и нормы поведения могут быть привнесены возвратившимися путешественниками, купцами, странниками, иммигрантами; в обществах с письменностью они иногда появляются благодаря непрямым коммуникациям - посредством книг и периодической печати. Иногда это происходит по причине пересечения групп, обладающих различными культурными нормами, - в ситуации вторжения, постепенного взаимопроникновения на границах или общего участия в больших группах, привлекающих членов из различных сообществ, например таких, как интернациональная церковь или классовая организация.

Но так или иначе принятие извне моделей, вступающих в конфликт с существующим культурным порядком или (реже) с новыми уже воспроизводящимися культурными моделями, не стимулирует коллективного противостояния, если только между членами этого сообщества более или менее широко не распространено латентное сопротивление. Это может быть восстание молодежи5 - обычное, кстати, явление в обществах со сложившимся типом образования - или классовое восстание, или восстание какой-то группы, которая является частью общества, но недостаточно соответствует ему функционально. Но полное исследование этого изменчивого и комплексного процесса изменения культурного порядка должно вывести нас за пределы настоящей работы.

Когда внутри общества формируются две конфликтующие группы или партии, одна из которых стремится изменить традиционный культурный порядок (или какую-то его часть), а другая - сохранить его, тогда мысли о природе и основаниях этого порядка, до настоящего времени не только ненужные, но и нежелательные, превращаются в долг представителей обеих партий - давайте назовем эти партии «новаторы» и «консерваторы». И хотя знание может быть оружием в социальной борьбе, в ситуации, которую мы сейчас обсуждаем, когда действующие социальные цели, «сопротивляясь» или поддерживая социальные правила, предшествуют и обусловливают рефлективное размышление о теоретических основаниях этих норм культурного порядка, противостоящие партии не могут посредством интеллектуальных аргументов побудить друг друга изменить такого рода цели. Тем не менее аргументы за и против существующего культурного похода традиционно использовались двумя способами.

Первый способ: эти аргументы усиливали убеждение приверженцев каждой партии, что их собственные цели «правильные», а цели их оппонентов «ложные», и такое убеждение есть реальная социальная сила. Это не так важно для сторонников существующего порядка, поскольку на их стороне все традиционные стандарты достоверности, которые признавались до этого времени в данном обществе, им не нужны новые аргументов для того, что убе-

5 Znaniecki F. Social Actions. N.Y., 1936. Chap. XIII. "Revolt".

диться в собственной правоте. Оппоненты существующего порядка, напротив, должны найти какие-то новые стандарты достоверности, чтобы поверить в них, поскольку только тогда в своих собственных глазах они будут выглядеть не просто мятежниками, дающими выход своей субъективной неудовлетворенности, но борцами за объективную достоверную «истину». Поэтому мы находим критические размышления о природе и основаниях существующего культурного порядка прежде всего среди новаторов, тогда как консерваторы менее «интеллектуальны» и обосновывают свою борьбу за традиционный порядок главным образом реакцией на аргументы своих оппонентов. Это, конечно, не относится к «реакционерам» вроде Жозефа де Местра, который хотел возвратить культурный порядок, утерявший старое требование к социальной достоверности.

Второй способ использования аргументов знания как социального оружия нацелен на достижение приверженности или как минимум благожелательного нейтралитета части людей, которые еще не определились или прямо не заинтересованы в исходе сложившегося противостояния; и если благожелательный нейтралитет длится достаточно долго, знание может помочь какому-то из лагерей «переманить» на свою сторону молодежь. Каждый из двух противостоящих лагерей, конечно, должен апеллировать к наиболее актуальным целям людей, на которых каждая из партий хочет воздействовать, чтобы привлечь их на свою сторону; однако знание может быть эффективным инструментом в производстве такого призыва.

Но задача рефлексии на тему культурного порядка опасна для обеих партий, поскольку оппонентам традиционного порядка такие размышления нужны для того, чтобы подорвать существующий порядок интеллектуально - посредством дезавуирования лежащего в основе существующего порядка знания здравого смысла, тогда как защитники существующего порядка хотят использовать рефлексию для того, чтобы усилить такой социальный порядок, интеллектуально доказывая, что имеющееся знание является в высшей степени истинным. Теперь обычным людям без специальной подготовки нельзя доверить независимую рефлексию о социальном порядке, поскольку их нетренированное и ненаправленное мышление может увести их в сторону: они склонны совершать глупые «ошибки» из-за вынесения самостоятельных суждений, вместо того чтобы поддерживать в противостоянии сторону своей парии, давая таким образом аргумент другой стороне. Поэтому некоторые интеллектуально превосходящие и широко информированные представители общества должны думать «за» рядовых членов, тогда как обычные граждане должны имитировать рефлексию и максимально впитывать в себя результаты чужой рефлексии.

Функции такой рефлексии в ряду и новаторов, и консерваторов часто налагаются на социальных лидеров. Это, к примеру, все еще можно наблюдать в дописьменных обществах и крестьянских общинах. Но если социальные лидеры не оставят письменной фиксации своих идей, память о них быстро исчезнет. История сохранила преимущественно имена тех лидеров-мыслителей, которые оставили свои записи или кому позднее писатели приписали конкрет-

ные интеллектуальные достижения. Этот ряд начинается с таких ЪегоБ стН7а1еигв, как, например, Моисей или Нума Помпилий, его продолжают Хаммурапи, Аменхотеп IV и Солон (достоверность чьих письменных работ, кстати, достаточно не подтверждена), а также те, чьи функции полностью определенны, например Цезарь или Кальвин. Некоторые лидеры современных сообществ по сей день стараются комбинировать лидерские и рефлексивные функции - например, Сунь Ятсен, Ленин, Троцкий, Муссолини, Гитлер и даже менее известные личности, например консервативные британские государственные деятели.

Однако в наиболее сложных обществах активным социальным лидерам часто недостает времени, воли или возможности, для того чтобы строить теории о культурном порядке для своих последователей. Как правило, кто-то еще кроме них в ряду инноваторов или консерваторов реализует функции артикулирования норм культурного порядка - как более мудрый и принятый другими участниками группы в качестве «предводителя рефлексии» на тему тех социальных или - в более общем смысле - культурных проблем, которые поднимает актуальный конфликт. И некоторый тип социальной роли производит то, что может быть названо старым словом «мудрец».

Истинный статус мудреца определяется только его положением в партии, а его оригинальная функция состоит в рационализации и оправдании интеллектуальных коллективных целей партии. Это именно задача мудреца - «доказывать» посредством «научных» аргументов, что его партия права, а оппоненты его партии не правы. Если мудрец принадлежит к партии новаторов, он должен, к примеру, доказать, что традиционная религиозная система, или политическая структура, или законы, или традиции, или семейная жизнь, или классовая иерархия, или логика организации экономических процессов, или искусство и литература прошлого, или все это вместе взятое в целом или частично «плохое» и поэтому должно быть реформировано, а может даже уничтожено; и что изменения таких систем или утверждение новых систем есть дело хорошее и необходимое. Таковой была функция «отцов церкви» в первые века христианской эры, гуманистов начиная от Петрарки до Эразма (их инновации, хотя и во многом заимствованные у античных цивилизаторов, для существующего порядка были новыми), писателей и проповедников в ходе протестантской Реформации, французских политических мыслителей XVIII в., авторов-социалистов XIX в. После того как новый порядок был представлен и покуда среди части приверженцев старого порядка все еще существует открытое или скрытое ему сопротивление, задача мудреца в том, чтобы оправдать инновации, доказывая «превосходство» нового порядка над старым. В этом смысле все исследователи культуры и даже некоторые натуралисты были вынуждены исполнять роль мудрецов в самом начале большевистского режима в России и нацистского режима в Германии.

Если мудрец представляет консервативную группу, его задача состоит лишь в том, чтобы быть в оппозиции. Он должен показать посредством «научного» аргумента, что существующие культурные системы и традиционно установленные модели без сомнений ценны и благо с необходимостью вытекает

из их сохранения, тогда как отказ от них или их реформирование в соответствии с проектами инноваторов будет иметь плохие последствия.

Предполагается, что для реализации своих функций мудрец должен обладать цельным энциклопедическим знанием о прошлой и настоящей культуре своего общества, обильным знанием о других культурах, которое может быть использовано для доказательства его идей посредством аналогии или противопоставления. Для инноватора текущие события редко ограничены лишь одной сферой культуры, а прямо или не прямо распространяются на различные области, и консервативная реакция интерпретирует коллективные атаки на какие-то традиционные правила как угрозу всей установленной культуре. Например, религиозная борьба между христианством и язычеством и позднее между католицизмом и протестантизмом втянула в себя общественные традиции и нормы, структуру многих социальных групп, включая государство, экономическую организацию, литературу и искусство; борьба экономического класса, начавшись с социалистического движения, вовлекла в себя всю буржуазную культуру; политический бунт нацистской партии не оставил нетронутыми ни один из культурных стандартов западной цивилизации; даже такие касающиеся исключительно искусства и литературы события, как Ренессанс и романтизм, имели широкие религиозные, социальные и экономические последствия. В меньшем масштабе тот же самый феномен можно легко наблюдать в традиционных сельских сообществах. Мудрец от любой из сторон должен обладать уже готовым знанием, чтобы атаковать или защищать - посредством рассуждения или привлечения внимания к очевидным фактам -стандарты оценки его партии и руководить в любой сфере культуры.

Он должен целокупно подчинить проблемы истины и заблуждения критериям правильного и неправильного. Его размышления должны направляться двумя фундаментальными постулатами: то, что является правильным, должно основываться на истине; тогда как неправильное должно быть основано на заблуждении. И «правильное» для мудреца, чья роль тесно связана с интересами группы, это всегда то, чего хочет его группа, в то время как «неправильное» это то, чего хочет другая группа, находящаяся в оппозиции к его группе. Метод мудреца состоит в демонстрации того, что общие истины определены его собственными стандартами «правильного» и что заблуждения «неверных» стандартов его оппонентов также вытекают из его суждений. Конечно, факты обоснуют их: это определено a priori. Мудрецу необходимо лишь должным образом выбрать факты, интерпретировать их в соответствии с его предпосылками. Поскольку такой тип аргументации не сводим к принципу противоречия, он нуждается как в позитивной эмпирической очевидности для легитимации его собственной правильности, так и в негативной эмпирической очевидности ошибок его оппонентов.

Без сомнения, мудрец может выполнить задачу обоснования знания «своей группы» через удовлетворение себя и своих приверженцев, поскольку в огромном многообразии культурных данных всегда возможно найти факты, которые, будучи интерпретированы «должным образом», доказывают, что те обобщения, которые он принял в качестве истины, являются истиной, а те

обобщения, которые он отверг как ошибки, являются ошибками. Но эта задача усложняется действиями мудреца из противостоящего лагеря, когда он пытается доказать правоту своих стандартов или ошибочность стандартов оппонентов, выводя их из подтвержденных фактами старых «истин» и прошлых «ошибок», недействительность которых зафиксирована фактами. Если группа мудреца находится у власти, его оппоненты могут просто хранить молчание. Никогда за всю историю молчание не было столь исчерпывающим и полным, как при современных режимах в Германии и России. Но если существует подлинная свобода дискуссии, мудрец должен либо применять диалектику, чтобы доказать, что рассуждения его оппонентов ошибочны, либо апеллировать к очевидным фактам, чтобы доказать недостоверность фактов оппонентов, либо использовать оба метода вместе.

Однако мудрецы - как и технологи - выходят за рамки социально предписанных ролей и им не удается ограничить себя только оправданием или обоснованием существующих целей их партий. Они пытаются создать «более высокие», более всесторонние и исчерпывающие стандарты оценки и нормы поведения, чем те, что эксплицитно содержатся в существующем культурном порядке или находятся в оппозиции к нему. Они становятся «идеалами», опираясь на которые культурная реальность концептуально организуется в аксиологическую систему. Если мудрец - инноватор, его идеал это высокий стандарт нового порядка, проект которого он создает заранее, но это также и стандарт, посредством которого инноваторы сами оценивают актуальные ценности и цели. Будущий порядок должен включать ценности, которым нет места в старом порядке, и стремиться к целям, которые до этого оставались неудовлетворенными, однако эти ценности и цели должны быть обоснованы идеалом. Любые ценности и цели, зафиксированные среди ин-новаторов, не соответствующие их идеалам, должны быть уничтожены. С одной стороны, идеал может требовать создания новых ценностей и развитии новых тенденций теми, кто будет участвовать в новом порядке. Для того чтобы участвовать в августиновом «Граде Божьем», люди должны были быть христианами. Будущее коммунистического общества требует новых ценностей в каждой сфере культуры, и рабочий класс, морально очищенный от всех дефектов люмпен-пролетариата и пассивных крепостных периода капиталистического патернализма, пропитывается идеями солидарности нового типа.

С другой стороны, консервативный мудрец, озабоченный существующим порядком с точки зрения более высоких стандартов оценки и управления, не оценивает социальный порядок с точки зрения возможности полного воплощения этих стандартов. Он видит много несовершенств: это не только индивидуальный отход от предписанных общественных правил, но и конфликты между правилами и противоречиями в знании здравого смысла, которое лежит в их основе. Он открывает некоторые ценности и цели группы, которых не должно быть из-за их несоответствия высочайшим стандартам, а также видит отсутствие других ценностей и целей, которые должны быть, поскольку это предполагается стандартами общественного развития. Традиционный поря-

док, таким образом, это нормативно осуждаемый порядок, систематизированный и усовершенствованный. Сказанное не означает, что мудрец желает внести инновацию: сущность существующего порядка правомерна; его недостатки случайны и произошли из-за несовершенства человеческой природы. Возьмите примеры Конфуция, Ксенофонта, Катона, Цицерона, Сенеки, Данте, Фенелона, Блектосна и Дизраэли.

Некоторые мудрецы даже пытались подняться над актуальной борьбой между течениями консерваторов и инноваторов и найти высшие стандарты, к которым ценности и активные цели обоих лагерей могут быть подведены, как, например, Лао-цзы, Сократ, Марк Аврелий (чья роль в качестве мудреца была в совокупности независима от его роли императора). Но этот тип мышления (в целях, которые мы собираемся пояснить в следующей главе) - скорее характеристика ученых, которые действуют как мудрецы и стремятся к идеальной стандартизации практической культурной жизни (например, Платон, Аристотель, Фома Аквинский, Спиноза, Локк, Юм, Кант), а не тех мудрецов, за которыми нет поддержки школы или чья роль мудреца определяется всего лишь поддержкой нескольких сторонников.

Возможно, бесстрастность чаще встречается среди мудрецов, которые посвятили себя негативному критицизму, а не позитивным идеологическим конструкциям. В любом случае для мудреца всегда проще критиковать своих оппонентов, чем «доказывать» правоту собственных стандартов и истинность своих обобщений. Критика культуры в общем может быть использована каждой партией против другой, такое двойное использование было сделано в книге Экклезиаста, в работах софистов, киников, у Монте-ня, Ларошфуко, Ницше.

Когда мудрец вместо того чтобы обосновывать и оправдывать существующие коллективные цели занимается их концептуальной стандартизацией и организацией с отсылкой к идеалу, последний занимает место популярного стандарта «правильного» и «неправильного», становится критерием истины и ошибки. В такой ситуации любой результат обобщения будет истинным, тогда как все, что ему не соответствует, будет признано ошибкой; что бы ни подтверждали факты, обобщение должно быть истинным, тогда как факты, которые кажутся лишающими их силы, должны быть неистинными. Следовательно, для мудреца из Китая ценностный и нормативный порядок человеческого общества, согласующийся с его истиной, соответствует порядку устройства Вселенной6. Только те, кто принимает прошлое и соответствует ему, понимают и последующее. Не существует концепции объективной теоретической истины, не зависящей от этической или политической оценки не только культуры, но природы. В сократо-платонической концепции Бог - это высшее творение и истина должна соответствовать ему; никакая идея не является истиной, если она не соответствует идее Бога, а поскольку эмпирический мир это только реальность чувственно ощущаемых проявлений идеального, никакой реальности не может объективно существовать, если она не соответствует идее

6 См.: Granet M.La pensée chinoise. P., 1934 (серия «Evolution de l'humanite»).

Бога: все есть иллюзия Для христианского мудреца «начало мудрости -страх Господень» и любовь Бога это его кульминация: Бог в высшей мере добр и мудр, он источник всей правды и всей реальности; и любые теоретические оценки, которые допускают что-то еще, должны быть либо ошибкой, либо ложью. В марксистской доктрине стандарты знания соотносятся с естественными условиями и связаны с экономической структурой общества, находящегося на особенной стадии диалектического исторического процесса; утверждение теории Маркса - это то, что соответствует финальной стадии этого процесса - переходу от капитализма к окончательному формированию коммунизма, и любая теория, которая противоречит этому, должна быть признана безосновательной.

Очевидно, социальная роль мудреца лишает его возможности конструировать основания практического контроля культурной реальности. Тот тип знания, которое социальный долг заставляет его выполнять, не зависит от практической проверки на успех или неудачу - хотя знание технологического лидера, эксперта или изобретателя прямо зависит от такой проверки. Единственный тест, который должно пройти знание мудреца, - быть принятым или отвергнутым людьми, которые участвуют в культурной жизни. Примут или отвергнут люди это знание, прямо зависит от их отношения к стандартам оценки и нормам действий, которым подчинено знание мудреца. Если люди признают его стандарты и нормы, они поверят, что знание мудреца истинно, потому что они хотят, чтобы оно было правдой; если нет, они сочтут его знание ошибкой, желая, чтобы оно было ошибкой.

Мудрец также не может развивать и теоретическое, независимое от практических целей знание о культуре, поскольку для этого необходима научная объективность, несовместимая с его ролью. Следовательно, с медленным, но устойчивым ростом беспристрастности в науках о культуре, которые создали ученые и изобретатели, роль мудрецов будет все усложняться. Хотя объективное теоретическое знание в таких областях, как социология и экономика, может соотноситься с практическими проблемами, так же как, например, объективное теоретическое знание соотносится с практикой в физике и биологии, оно не обеспечивает основания для конструирования или защиты какой-либо идеологической системы: оно может быть использовано только для того, чтобы показать, как те, кто конструирует и принимает эту систему, могут понимать ее.

При этом социальное требование к мудрецам не уменьшается - скорее наоборот. Не только группы, находящиеся у власти в обществах с новыми «тоталитарными» порядками, требуют от своих ученых выполнять роль мудрецов и способствовать доказательству обоснованности существования таких социальных порядков. Среди населения демократических стран также, похоже, растут требования к мудрецам. В предельно сложной современной социальной жизни с ее большим количеством частично перекрещивающихся групп, каждая из которых имеет свой собственный порядок, существуют различные внутри- и межгрупповые конфликты, которые не могут в последующем учитываться как части некоторого универсального идеологического противо-

стояния7. Быстрые изменения добавляют к уже существующим другие многообразные конфликты. Взаимозависимость групп и обществ делает многие из этих конфликтов особенно значимыми для людей, хотя и не вовлекая их прямо. Благодаря распространению коммуникации и популярности образования масса людей узнает о бесчисленном количестве сложных проблем, которые непрерывно возникают в каждой области культуры в каждой части мира, и каждая из таких проблем может рано или поздно возыметь какое-то влияние на их собственные жизни. Безусловно, люди не могут понять суть этих проблем или интерпретировать значение многочисленных событий в контексте собственных интересов, оценок и норм. Они чувствуют потребность в людях превосходящего разума и знания. В ответ на такую востребованность возникли тысячи мелких мудрецов, готовых рассказать с трибуны, газетной колонки, со сцены, страницы журнала, из радиопередачи, что они должны думать о том важном, что происходит в культурном мире. И хотя мудрецы подобного рода могут не колеблясь рассуждать обо всем в терминах религиозной добродетели или морального добра, справедливости или художественной красоты, политической эффективности или экономической пользы, евгеники или общечеловеческого благополучия, способ, посредством которого они оперируют фактами и обобщениями, чтобы «доказать» что-то, демонстрирует, что они либо игнорируют растущий корпус теоретически объективного и методологически точного знания о культурном явлении, либо без каких-то достаточно серьезных оснований выбрали это знание только потому, что оно кажется соответствующим их ценностям.

Часто ученые, которые достигли выдающейся известности как специалисты-технологи в сферах естествознания, или теоретики и исследователи в сфере математики, физики или биологии, чувствуют, что их заставляют объяснять человечеству, что хорошо для него: вспомним Говарда Скотта или Бертрана Рассела. И когда общественное мнение стремится сделать ученых частично ответственными, наряду с законодателями и лидерами, за общую неспособность человечества достичь прямой культурной эволюции или уничтожить зло, которое лежит на человечестве темным пятном, находится множество ученых, которые признают вину своей профессии, осуждают идею чисто теоретической науки, не зависящей от практических результатов, и требуют подчинить «поиск истины» социальным идеалам. Упомянем только две хорошо известные книги - «Социальные функции науки» Берналя и «Знание для чего?» Линда8. Таким образом, на первый взгляд кажется, что традиция теоретической объективности в сфере культурного знания, воспринимаемая до не-

7 Это хорошо демонстрирует невозможность некой идеологической группы в Америке убедить американский народ, что существующая в стране ситуация - проявление какой-то фундаментальной оппозиции, например между капитализмом и бунтом пролетариата, или индивидуализмом и коллективизмом, или демократией и тоталитаризмом, или национализмом и интернационализмом, или какими-то другими альтернативами.

8 Были и другие замечательные попытки показать, что «должна быть» связь между наукой и социальной жизнью. См., например: Vehlen T.B. The Place of Science in Modem Civilization. N.Y., 1931; Huxley J.G. Science and Social Needs. N.Y., 1935.

флориан знанецкиИ

давнего времени как одно из наиболее выдающихся достижений XIX в., должна быть уничтожена или ослаблена. Однако и в этом случае мудрецы - индивидуально или от лица научных школ - так же полно, как они делали это раньше, управляли бы сферой культуры. Но отказ от традиции теоретической объективности культурного знания, который бы уничтожил саму возможность некоторой высшей функции научного знания, - и был бы вкладом ученых в благополучие человечества.

8. Начало дифференциации ролей в сфере культурного знания

Несмотря на устойчивость старой модели роли мудреца, сегодня сформулировалось новое видение этой роли разделения традиционной функции мудреца на две различные, согласно давно установленной, но редко реализуемой в современной жизни логике функций мудреца. С одной стороны, это задача конструирования аксиологической системы, центрирующейся вокруг некоторой религиозной, моральной, политической или экономической идеи как некоторой задачи; с другой стороны, это демонстрация того, что реализация мудрецом некоторой идеи или ее части есть итог запланированной деятельности, которая возможна в данных культурных условиях.

Если вторая задача очень похожа на задачу специалистов-технологов, работающих в естественно-научной сфере, то для первой невозможно найти какие-то параллели в естествознании. С тех пор как технологическое мышление перестало считать природу сферой, в которой господствуют «добрые» и «злые» мистические силы, стандарты оценки и нормы действий не касаются также и специалистов, поскольку технологии являются частью не природы, а культуры. Функции специалистов-технологов естественно-научного знания сводятся к поиску «результата» и необходимых «способов» его достижения, считающихся само собой разумеющимися; а выбрать результат возможно только, когда к нему приводят имеющиеся в наличии в данной ситуации средства. Конечно, технолог иногда отказывается выполнять то, чего от него ожидают другие, если он решает, что не может согласиться с религиозными воззрениями или этическими нормами, которые он считает социально ограниченны. Или он самостоятельно делает что-то, с одобрения своего окружения или без него, что, по его мнению, поднимет на новый уровень понимание религиозного, морального, эстетического, политического или экономического идеала. Но это означает, что специалист-технолог выполняет в своей группе особенную роль только потому, что зависит от своего положения лидера или последователя какого-то социального движения за культурные цели, а не потому, что включает в свою социальную роль функции религиозного, морального или политического мудреца, устанавливающего ценностные стандарты поведения других.

Некоторые попытки отделить роль специалиста-технолога, изучающего как данность пути достижения предполагаемых целей, не обсуждая их, от роли мудреца, оценивающего и иерархизирующего цели, уже предпринимались в прошлом. «Государь» Макиавелли был, возможно, первой цельной работой в сфере социальной технологии, принимающей как данность то, что задача государя состоит в увеличении и укреплении его власти, автор которой уделял все свое внимание выбору наиболее эффективных способов достижения этой цели. Интересно, что критика «Государя» впоследствии была в основном этической, а не технологической. Вместо того чтобы просто оценить научность работы посредством сравнительных социологических методов, рассуждений о том, насколько предлагаемые автором способы эффективны для достижения поставленной цели, критика касалась преимущественно аморальности целей и средств государя.

Еще со времен Макиавелли размышления о разработке социальных технологий относились преимущественно к специальным сферам административной, экономической, образовательной и гуманитарной деятельности; определяемые в этих сферах цели полагались константными, а планирование касалось лишь поиска способов их достижения. Сегодня методы социальной технологии можно изучить на примере тоталитарных государств: когда власть правящей группы консолидирована, оппозиция утеряла свои позиции, важность господствующей идеологии не нуждается в оправдании; в такой ситуации все цели правящей группы должны безоговорочно приниматься каждым членом государства, и задача ученых изучить способы возможной реализации поставленных целей, не затрагивая при этом аксиологических проблем.

А поскольку аксиологические проблемы обойти нельзя, в культурной сфере любой объект или процесс в одном контексте имеет значение всего лишь «средства» для достижения «цели», а в другом - существует как независимая ценность, чье воплощение или воспроизводство может стать целью самой по себе для нескольких представителей группы, или одного и того же ее члена, но в разное время. И наоборот, ценности, чье воплощение или воспроизводство являлось «целью» в каком-то конкретном контексте, в другом контексте могут стать «средствами» для какой-то другой «цели». Невозможно изолировать без достаточных оснований одну практическую культурную проблему и ее решение от остальных проблем культурного мира человека; необходимо принять во внимание все другие практические культурные проблемы, которые связаны с этой проблемой сейчас или могут быть связаны с ней как реальные последствия твоей деятельности, - необходимо также учесть свои собственные проблемы, индивидуальное и коллективное взаимодействие с ними, а также проблемы большой группы, на которую ты хочешь влиять посредством индивидов или группы. Более того, противоречащие, возможно, конфликтующие стандарты оценки и норм деятельности будут постоянно вмешиваться в плановое достижение культурной «цели». Эта «цель» как самоценность и как реализуемая деятельность должна быть инкорпорирована в ценностную и нормативную систему, концептуально организующую все ценности и действия, которые уже связаны в настоящем или

будут связаны в будущем в активном опыте людей, которые уже или будут вовлечены в реализацию этого плана.

Иными словами, любой, кто хочет стать техническим лидером в культурной сфере, рационально планируя активность этой группы, нуждается в первую очередь в мудреце, который укажет ему то место, которое ценности, выбранные им для утверждения в своей группе, занимают в стандартизированном ряду стандартизированных ценностей, а также укажет, какой результат возымеет то действие, которое он собирался реализовывать в контексте нормальных моделей развития общества и человечества в целом и в рамках той эпохи, в которой он живет. Роль мудреца в этом смысле состоит в том, чтобы скорее увеличивать, а не уменьшать важность развития социального планирования. Безусловно, такое увеличение важности планирования возможно только в случае, если мудрецы прекращают напрасную конкуренцию друг с другом и попытки «доказать» достоверность собственных идеалов и недостоверность идеалов оппонентов и вместо этого подчиняются задаче кооперации в любой из сфер культуры, поэтапному созданию идеальной достаточно полной и динамичной модели гармонизации в новом синтезе стандартов ценностей и норм поведения, которые уже были сформированы в этой сфере и продолжают развиваться в дальнейших человеческих усилиях. Тогда мы должны назвать таких мудрецов философами в греческом смысле слова.

Однако ни технологические лидеры в сфере культуры, ни философы культуры не могут реализовать свои функции, если они не обладают чисто теоретическим безоценочным и вненормативным знанием о культурной реальности; это именно тот тип знания, что создавали социологи, экономисты, религиоведы, философы и исследователи в области искусства и науки, изучая в качестве объективных эмпирических данных человеческие ценности и ценностные стандарты, регулирующие их цели и нормы, их структурные взаимосвязи в культурных системах, причинные и функциональные отношения между их изменениями.

Культурный лидер (или ассистирующий ему культурный эксперт) для осуществления функций планирования нуждается именно в таком объективном знании; планирование невозможно посредством наблюдения лишь того фрагмента реальности, с которым он или его группа уже работает; точно так же когда-то технологи отдавали приоритет развитию современных областей естествознания. Ведь существует немало структурных и причинных связей между тем фрагментом реальности, в рамках которого он действует, и другими культурными феноменами, которые могут быть открыты лишь посредством систематического научного исследования поля культуры, которое он собирается открыть. Более того, его собственные ценности и цели, а также ценности и цели его группы должны быть объективно исследованы, и их структурные и причинные связи с широкой культурной реальностью должны быть в наличии. Он и его группа не только лишь рациональные субъекты, возвысившиеся над той реальностью, которую они пытаются изменить: их жизни есть интегральные части самой этой реальности.

Философ культуры нуждается в результатах объективных научных исследований культурного мира как материала, из которого он строит свое идеаль-

ное. Он не может из собственного опыта узнать все ценностные стандарты и нормы действия, воплощенные в многообразных и различающихся социальных, экономических, технических, религиозных, творческих, лингвистических, научных системах, которые конструируют мир человеческой культуры, поскольку пока ни один специалист в какой-то из этих сфер не создал какого-то общего знания. Философ культуры на основании лишь собственного опыта не может представить весь процесс, в котором проявляется динамическая сила этих многообразных стандартов и норм, поскольку специалисты только начинают исследовать этот процесс. Более того, поскольку все его знание кажется ему естественным, он не хочет выводить самую суть этого знания из «глубин его собственного духа», однако надеется синтезировать в своем знании наиболее исторически значимые и перспективные попытки сделать культурную жизнь людей более высокой, совершенной и гармоничной.

Но максимально результативное взаимодействие между технологией и философией культуры и строго объективной культурологией возможно только тогда, когда ученый, занимающийся поиском истины, полностью исключит возможность, что определять его исследовательскую задачу и технологические механизмы будет не он сам, а требования технологии или философии. Даже в сфере изучения природы технология начинает следовать за логикой теоретической науки, и вместо постановки практических целей и затем систематизации кажущегося необходимым для их реализации знания технология обращается сначала к новых теоретическим результатам, достигнутым посредством научного исследования независимо от практических целей, и лишь затем пытается найти возможные варианты практического применения этих результатов.

В культурной сфере, где, как мы видели, люди, стремящиеся решить практические проблемы, являются интегральной частью этой самой сферы и никакая технологическая или идеологическая деятельность не может быть изолирована от другой деятельности, даже важнее для развития практического контроля, чем для развития самой науки, то, что теоретическому исследованию не должны препятствовать технологи и философы, навязывая в качестве целей то, что лично они считают важным. Тип знания, который они считают полезным, всегда обусловлен собственным видением природы, и это видение в свою очередь ограничено тем знанием, которое они уже используют, участвуя в современной им культуре. Теперь возможности культурного изменения, которые ранее считались маловероятными, могут быть открыты посредством объективных, строго теоретических научных дисциплин, не ограниченных какими бы то ни было технологическими и идеологическими клише; дисциплин, свободно изменяющихся в соответствии с собственными технологическими принципами и систематическим исследованием мира культуры подобно 400-летнему исследованию мира природы. Но эту тему мы подробно рассматриваем в следующей главе.

Перевод с английского Р.Э. Бараш