CC BY
113
Вестник Псковского государственного университета УДК 811.161.1; 811.511.141
Т. Г. Никитина
СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ ПОСЛОВИЦ И ПОГОВОРОК КАК ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ И ЛИНГВОКРАЕВЕДЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК1
В статье представлена концепция двуязычного сопоставительного словаря пословиц и фразеологических единиц, включающего лингвокультурологический материал и способствующего социокультурной адаптации иностранцев в новой линг-вокультуре. Рассматриваются проблемы национальной и региональной специфики пословиц. Особое внимание уделяется семантике и образности безэквивалентных русских паремий.
Ключевые слова: лингвокультурология, фразеологическая единица, пословица, паремиологический словарь, словарная статья, семантика, межъязыковые эквиваленты
Словари пословиц и поговорок (к поговоркам вслед за В. М. Мокиенко [20; 21] мы относим и фразеологизмы-идиомы) занимают ведущее место в классификации словарей лингвокультурологического типа, разработанной Е. И. Зиновьевой и Е. Е. Юрковым [14, с. 220—276]. Лингвокультурологическая значимость таких словарей определяется уже самим объектом описания — фразеологизмы и пословицы обладают богатейшим культурно-историческим фоном и активно функционируют в современном социокультурном коммуникативном пространстве.
Комментирование культурного компонента фразеологической и паремиологи-ческой семантики, предлагаемое пользователям словаря, увеличивает его ценность как лингвокультурологического и лингвокраеведческого источника [32; 33]. Уделяется внимание этой проблематике и в работах, затрагивающих специфику двуязычной словарной репрезентации фразеологии [3; 5; 6; 7]. Однако в современных двуязычных фразеографических источниках встречаются лишь отдельные элементы линг-вокультурологического комментирования, представленные одной-двумя фразами, этимологизирующими оборот исходного языка [8; 16; 22; 35].
Словарным воплощением результатов сопоставительного лингвокультурологи-ческого анализа фразеологизмов и паремий двух языков может стать словарь нового типа, параллельно представляющий фразеологические (паремиологические) эквиваленты двух языков с выделением их общих функционально-семантических свойств и специфики (если таковая имеется) культурного фона. Графическое оформление
статьи (в две колонки с использованием значков полного сходства (=), частичного сходства (~) и безэквивалентности (#) — для национально специфических единиц) позволит нагляднее представить общность и специфику объекта описания. На русско-литовском фразеологическом материале концепция была представлена проектом «Словаря фразеологических образов» на примере макростатей, объединяющих фразеологизмы с образными стержнями Сова — Peléda, Сокол — Sakalas, Солнце — Saulé, Соль — Druska, Сом — Samas, [24, с. 35—41], Цыган — Cigonas [7], на материале паремий приемы параллельно-контрастивного лексикографического описания
1 Статья выполнена в рамках гранта РГНФ № 15-16-60001, а(р).
материала реализованы в учебном словаре для эстонских школьников, включающем 80 русских пословиц с их эстонскими соответствиями [4].
Именно пословицы, «гибридные языковые знаки с текстовыми характеристиками» [1, с. 67], лексикографически разработанные под одним стержневым компонентом с фразеологическими единицами, позволят превратить словарь языковых образов в двуязычный словарь концептов, под которыми понимаются многомерные смысловые образования, репрезентирующие феномены, культурно значимые для бытового, житейского сознания [34, с. 132; 15, с. 109]. Причем, как отмечает В. И. Карасик, о концептах можно говорить не только применительно к абстрактным сущностям («душа», «злорадство», «логос»). Имеет право на существование и понятие «предметный концепт», если в языковом сознании некоторый предмет ассоциируется с культурно значимыми смысловыми рядами, ср., напр., «матрешка» — «это не просто вырезанная из дерева раскрашенная игрушка, но и множество переживаемых ассоциаций, которые возникают у людей, знакомых с тра диционной народной русской культурой» [15, с. 122]. По мнению Ю. С. Степанова, в структуру концепта входит все то, что и делает его фактом культуры — исходная форма (этимология), краткая история, современные ассоциации, оценки [29, с. 41].
В. П. Нерознак считает, что концепты национальной культуры репрезентируются исключительно безэквивалентными языковыми единицами - «это и есть тот лексикон, — пишет он, — на материале которого и следует составлять списки фундаментальных национально-культурных концептов» [23, с. 85]. Анализируя попытку разработки такого лексикона («Лексикон русского менталитета») Анджеем Лазари, В. И. Карасик обращает внимание на точку зрения автора, согласно которой «многие феномены и концепты в России не имеют верных соответствий в других странах и языках, или, что еще хуже, имеют кажущиеся соответствия» [15, с. 142-143].
Сопоставительный словарь концептов, разработанный на материале пословиц и поговорок, и представит читателю соответствия «верные» и «кажущиеся», различия частичные и абсолютные на понятийном, образном и оценочном уровне отдельных концептов и национальных концептосфер в целом.
Одно из «кажущихся» русско-венгерских соответствий, подкрепленных общим именем концепта, — это Корчма (венг. Кое$ша).
Слово корчма присутствуют в большинстве славянских языков и объясняется из болгарского кръкам - 'шумно есть, пить', чешского кгкай — 'отрыгивать', связывается с др.- русск. кърчага, болг. кърчаг — 'сосуд для воды' (от турецкого когсак 'мех, бурдюк') или истолковывается как произведенное от корч — 'хозяйство на раскорчеванном месте' [31, с. 341-342]. Венгры, заселившие в Х-Х1 веках Средне-дунайскую низменность, заимствовали это наименование у славян, хотя имеются рискованные, по мнению М. Фасмера, попытки выведения финно-угорской праформы этого слова *коН'$та, * коН'яты [31, с. 342].
Культурно-историческая справка в двуязычном паремиологическом словаре концептов будет открывать словарную макростатью и представит информацию об основных этапах развития обозначаемой реалии (для предметных концептов) в социокультурном контексте эпохи, страны и региона. Так, при разработке данного параметра статьи под условным названием «Корчма» необходимо будет учесть следующие сведения.
Историк и этнограф И. Г. Прыжов (1827-1885) называет корчму «древнесла-вянским общественным питейным домом». Это было «место, куда народ сходился
для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой» [25, с. 27]. Начиная с XI века, по данным исследователя, корчма быстро распространяется в южных и западных славянских землях: «на основании простого физиологического закона, что посредством веселого возбуждения облегчается пищеварение, что среди людей легче естся и пьется, — люди собирались пить вместе и в дружеской беседе около вина, в братском столкновении человека с человеком завязывалась между людьми социальная жизнь» [25, с. 24]. На северо-востоке Руси, где общественная жизнь была развита гораздо слабее, чем на юге и западе, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва абсолютно не знали корчемной жизни. Напротив, в Киеве, Новгороде, Пскове, Смоленске корчмы составляли важное городское учреждение, например, в Пскове и Новгороде они были собственностью городских общин [25, с. 32].
Как утверждает В. Мединский [17], корчма попала в поле зрения государственной власти при царе Иване III (1440—1505 гг.) — право изготовлять алкогольные напитки в те годы принадлежало казне, которая определила и статус корчмы: ее содержание стало предметом вознаграждения царских вельмож, которые назначались в города в качестве воевод «в кормление с корчмами».
Напитками, которые подавались в корчме, были квас, мед и пиво, а с XVI века
— хлебное вино, завезенное из Европы (крепкий спиртной напиток, получаемый путем перегонки браги) [17].
В венгерской корчме подавалось, прежде всего, виноградное вино (виноградарством на территории современной Венгрии занимались еще древние кельты, а затем римляне). В XIV веке в Венгрии появилась палинка — фруктовая водка (в настоящее время известны ее разновидности — абрикосовая, черешневая, сливовая, малиновая, клубничная и яблочная) крепостью 40—60°, которая пополнила «винную карту» корчмы [37, с. 22]. В истории венгерского корчества особо интенсивными периодами развития были XIII век — по завершении монголо-татарского нашествия, XVII век
— после изгнания турок [36], а территорией, где особенно сильны были и остаются традиции корчества — Хортобадь, одна из географических областей Альфёльда
— Среднедунайской низменности. Венгерскими поэтами и писателями-классиками (Ш. Петефи, К. Миксат, М. Йокаи) корчма отражена как любимое место проведения досуга, место встреч и общения венгерских крестьян. Не случайно так велико количество венгерских пословиц и поговорок, отображающих различные стороны этого культурного феномена.
В русском паремиологическом материале, собранном В. И. Далем, корчма упоминается лишь в одной пословице — Корчма не высока, да дорожка весела [10, с. 243; 12, с. 171]. И в «Словаре обиходного русского языка Московской Руси XVI— XVII вв.» находим еще одну паремию: Радуйся, корчмо, несытая, людем обнажение велие в мале часе, а на опосле печали умножение < «Служба кабаку», XVII в. [28, с. 69]. Она отражает переломный момент в истории русской корчмы. По завершении Казанских походов 1547—1552 годов Иван IV вместо древнерусской корчмы учредил для опричников на Балчуге особый питейный дом, названный им по-татарски кабаком, однако в отличие от татарского кабака — постоялого двора, где подавались кушанья и напитки, в московском кабаке можно было только пить, а есть нельзя. Именно это чудовищное событие, как отмечает Н. Акифьева, можно принять за точку отчета в многовековой истории российского пьянства [2]. Видимо, приведенная выше пословица, где корчма охарактеризована как несытая, и отражает тот момент,
когда название кабак еще не было освоено рядовыми носителями языка, а реалия «кабак» уже закрепилась в их быту.
В 90-е годы XVI в., согласно царскому приказу, частная торговля водкой в корчмах была прекращена и сосредоточена исключительно в царских кабаках повсеместно на Руси. Распространяются по городам и боярские кабаки. Система управления и государственного регулирования деятельности кабаков периодически меняется, но независимо от этих преобразований и инноваций социокультурная значимость кабака неуклонно растет, о чем свидетельствует и объем паремиологического материала, отражающего данную тематику. Таким образом, сопоставимыми в лингвокультуро-логическом аспекте представляются пословичные массивы «Корчма (Kocsma)» в венгерском языке и «Кабак» в русском, а также репрезентируемые ими пословичные фрагменты соответствующих лингвокультурных концептов.
Рубрики макростатьи, представляющей этот материал читателю двуязычного сопоставительного словаря, получат заголовки в соответствии с тематическими доминантами пословиц, репрезентирующих данный концепт: Корчма/кабак — деньги; Корчма/кабак — горе, беда; Корчма/кабак — шум; Корчма/кабак — музыка; Корчма/кабак — грязь, беспорядок; Место расположения корчмы/кабака; Внутренний распорядок корчмы/кабака; Посетитель корчмы/кабака; Поведение посетителя корчмы/кабака; Корчма/кабак — церковь.
Посещение корчмы/кабака требует денежных затрат — эта «идеологема» может быть проиллюстрирована в словаре венгерской пословицей Penzt kernek a kocsman [38] (букв.: В корчме просят денег) и русскими паремиями В кабаках дневать без денег — скучно [в торговых банях ночевать — душно] [9, с. 71; 11, с. 45], Кабак деньгами, как бездонную кадку, не наполнишь [12, с. 72], причем русские пословицы предупреждают о печальных последствиях таких трат: В кабак пойдёшь — суму найдёшь [30, с. 29], Кабак чище метлы дом подметает [11, с. 518], Кто на кабак повадится, тот наг находится [26, с. 150]. Этот мотив усиливается в пословицах, где название питейного заведения встраивается в ассоциативный ряд кабак — горе, беда, пропасть, тюрьма: Кабак построили горе да беда [26, с. 121; 27, 182], Кабак — пропасть, там и пропасть [12, с. 69; 26, с. 121], От кабака до тюрьмы — прямая дорожка [26, с. 246; 27, 183] — эти единицы будут помечены как национально-специфические.
Материалом двух языков будет представлена и рубрика, отражающая ценностные приоритеты в рамках пословичного бинома корчма / кабак — церковь. Однако паремиологических параллелей в данной сфере нам не удалось обнаружить. Пословицы и поговорки двух языков будут также представлены здесь как безэквивалентные. Устойчивое сравнение Szomoru., mint bojtben a kocsma [38] (букв.: грустный, как корчма во время поста) свидетельствует о том, что венгры, уважая церковные традиции, могут воздержаться от посещения корчмы. С неодобрениям говорят они о человеке, который tobbet jar a kocsmaba, mint a templomba [38] (чаще ходит в корчму, чем в церковь), однако, согласно венгерской пословице, kocsmabol, templombol senkit ki nem szabad dobni [38], никого нельзя выгонять ни из церкви, ни из корчмы — таким образом, оценивается социальная значимость этих принципиально различных учреждений. Русские, судя по содержанию пословиц, отдают предпочтение кабаку и в шутливой форме пытаются объяснить это объективными факторами (место расположения кабака, количество этих заведений в населенном пункте): Два кабака на
селе, а церковь на горе [12, с. 69], с большой долей самоиронии говорят об отношении к посещению кабака и церковной службы: В кабаке бываем, а в церкви отбываем [12, с. 712].
В оценочном ключе пословицы отражают существенные признаки корчмы и кабака, общие для двух лингвокультур и характерные для каждой из них.
Так, и для русских и для венгров корчма / кабак — место, где много шума. Такой вывод можно сделать, проанализировав образную структуру венгерского устойчивого сравнения Csendes mint az ures kocsma [38] (букв.: тихий, как пустая корчма). У венгров это шумное веселье, непременно с музыкой, не случайно здесь возникли такие пословицы, как Ket dudas nem fer meg egy kocsmaban [38] (Два музыканта (волынщика) не помещаются в одной корчме); Nem jo egy kocsman ket dudas [38] (Не хорошо, когда в одной корчме два музыканта). Для русских шум в кабаке — это, прежде всего, крик, перебранка, о чем свидетельствуют и материалы словаря М. И. Михельсона: Здесь не в кабаке[, где шумят], т. е. здесь нельзя безобразничать, шуметь, нарушать общественный порядок [18, с. 129]. Где кому не кабак. Неодобр. Здесь нельзя шуметь, безобразничать, нарушать общественный порядок [18, с. 505].
Исключительно для русского кабака характерна грязь, беспорядок, запах перегара и прочие проявления антисанитарии, зафиксированные компаративными фразеологизмами, отражающими состояние помещения: Где накурено (дымно) как в кабаке. Неодобр. Об очень душном от табачного дыма помещении [39, с. 296]. Изо рта несёт у кого как из кабака. Неодобр. Устар. О запахе винного перегара из чьего-л. рта [18, с. 879]. Где как в кабаке. Неодобр. 1. О большом беспорядке, грязи, неприбран-ности в квартире, где шумят, пьянствуют и безобразничают. 2. О грязи, неуютности и пьяном шуме в кафе, ресторане, столовой с низким качеством обслуживания. Как кабак. Неодобр. 1. О грязной, неприбранной квартире, где постоянно шумят, пьянствуют и безобразничают. 2. О грязном, неуютном и шумном ресторане, кафе, столовой с низким качеством обслуживания [19, с. 237—238]. В этой рубрике словарной статьи венгерский фразеологический и паремиологический материал будет отсутствовать.
Национально-специфической будет и следующая рубрика: место расположения корчмы, которая всегда была и постоялым двором для путников, оказалось более актуальным для венгров: Csarda orszagut nelkul semmit sem er [38] (Корчма (здесь она обозначается синонимичным исконным словом — csarda) без проезжей дороги ничего не стоит).
Различаются в двух лингвокультурах некоторые элементы «внутреннего распорядка» корчмы / кабака. У русских в кабаке подносят и домой милости просят [10, с. 235; 10, с. 69], а вот у венгров, как уже отмечалось, Kocsmabol, templombol senkit ki nem szabad dobni [38] — из корчмы, как и из церкви, никого нельзя выпроваживать.
Особое внимание уделяется в пословицах и поговорках двух народов посетителям корчмы/кабака. Ср.: венг. О az elso minden kocsmaban [38] (букв.: он первый в каждой корчме) — рус. Где кабак, там и мой дружок [12, с. 69]. Общим для русских и венгерских паремий и фразеологизмов является образ человека, будто бы живущего в кабаке — постоянного посетителя. Венгры говорят: o kocsmaban lakik [38] — букв.: он живет в корчме. В русской поговорке больше иронии: Остепенился: в кабак жить переселился [12, с. 704] и еще больше убедительности — постоянный посетитель, согласно поговорке, и родился в кабаке: В кабаке родился, в вине крестился [10, с. 244; 11, с. 205; 12, с. 69]. Такой человек не может пройти мимо кабака: Как ни поверни — а
кабак по пути [13, с. 142]. Мимо кабака идти — нельзя не зайти (как не зайти) [9, с. 134], хотя выбор всегда есть: Кабак на охотника: кто хочет, забредёт (бредёт), а кто не хочет — мимо идёт [12, с. 69]. У венгерского любителя выпить тоже есть выбор — он знает толк в винах и соответственно выбирает корчму: Tudja melyik koc-smäban äruljäk a jö bort [38] (букв.: знает, в какой корчме продают хорошее вино — в переносном смысле так говорят о человеке, хорошо разбирающемся в чем-л.). Ряд этих национально-специфических паремий продолжает «ретроспективное» пословичное изображение посетителя кабака в русском языке: Молод был — в кабак ходил, а стар стал — в кабаке и спал [30, с. 88].
Общность речевого поведения посетителя венгерской корчмы и русского кабака обнаруживается в таких проявлениях, как хвастовство, похвальба, бравада: о bator a kocsmakon [38] (букв. он смелый в корчмах), Könnyü a kocsman viteznek lenni [38] (букв.: В кабаке легко быть победителем). Ср. рус.: В кабаке да бане все дворяне [30, с. 29]. А вот физическая агрессия, драка как способ взаимодействия с окружающими фиксируется только русскими пословицами и поговорками, репрезентирующими концепт «Кабак»: вести себя где как в кабаке. О чьём-л. неприличном, шумном, грубом, безобразном поведении где-л. [39, с. 296]; драться как [будто] в кабаке. Неодобр. О пьяной, шумной, жестокой и безобразной драке [19, с. 237—238]; Набуянились вдоволь, и кабак разбили [11, с. 138]; Ходи в кабак, вино пей, нищих бей, будешь архерей [10, с. 244; 12, с. 69].
Таким образом, двуязычная репрезентация пословиц и поговорок в сопоставительном двуязычном словаре позволит представить не только фрагменты национальных концептосфер, объективируемые данным паремиологическим материалом, но и широкий спектр сведений страноведческого характера, что позволит использовать словарь как эффективное средство обучения выразительным средствам языка, расширения лингвокультурологического кругозора и социокультурной адаптации иностранцев в новой лингвокультуре.
Литература
1. Абакумова О. Б. Пословицы в паремическом дискурсе субъекта // Паремиология в дискурсе: Общие и прикладные вопросы паремиологии. Пословица в дискурсе и в тексте. Пословица и языковая картина мира / Под ред. О. В. Ломакиной. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 67—83.
2. Акифьева Н. "Питейные" заметки: исторический аспект // Урал. 2003. № 7. [Электронный ресурс]: http://magazines.russ.ru/ural/2003/7/
3. Арсентьева Е. Ф. Отражение коннотативного макрокомпонента значения фразеологических единиц в двуязычном и многоязычном словаре // Slavenska frazeologija I pragmatika. Zagreb: Knjigra, 2007. C. 232-237.
4. Ая У. , Никитина Т. Г., Рогалева Е. И. Пословицы в русской речи. Учебный словарь с комментариями на эстонском языке. Псков: Логос, 2012.
5. Бобунов А. М. Контрастивный словарь как база выявления этнокультурных особенностей // Традиционная культура. 2010. Т. 38. С. 54-62.
6. Бушуй Т. А. Основы современной теории контрастивной фразеографии // Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 29. Филология. Искусствоведение. Вып. 47. С. 47-52.
7. Воробьева Л. Б., Никитина Т. Г. К концепции русско-литовского словаря языковых образов // Русская речь в современных парадигмах лингвистики. Мат-лы междунар. конфер. Том 2. Псков: ПГПУ, 2010. С. 234-239.
8. Гуревич В. В., Дозорец Ж. А. Русско-английский фразеологический словарь. М.: Эксмо, 2004.
9. Даль В. И. Пословицы русского народа. Изд. 3-е. В двух томах. Т. 1. М.: Худ. лит., 1984. 382 с.
10. Даль В. И. Пословицы русского народа. Изд. 3-е. В двух томах. Т. 2. М.: Худ. лит., 1984. 399 с.
11. Даль В. И. Толковый словарь живого русского языка. 3-е изд. В 4 т. Т. 1. М.: ГИС, 1955. 699 с.
12. Даль В. И. Толковый словарь живого русского языка. 3-е изд. В 4 т. Т.2. М.: ГИС, 1955. 779 с.
13. Даль В. И. Толковый словарь живого русского языка. 3-е изд. В 4 т. Т.3. М.: ГИС, 1955. 555 с.
14. Зиновьева Е. И., Юрков Е. Е. Лингвокультурология. Теория и практика. СПб.: ООО «Издательский дом «МИРС», 2009. 291 с.
15. Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004. 390 с.
16. Кунин А. В. Англо-русский фразеологический словарь. М.: Рус. яз., 1999.
17. Мединский В. О русском пьянстве, лени и жестокости. М.: Олма, 2008. 560 с. [Электронный ресурс]: http: //www.medinskiv.ru/cat/books/book2
18. Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. СПб.: Типографш Акц. Общ. «Брокгаузъ-Ефронъ», 1912. 1046 с.
19. Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Большой словарь народных сравнений. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. 800 с.
20. Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Большой словарь русских поговорок. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008.
21. Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Словарь псковских пословиц и поговорок. СПб.: Норинт, 2001.
22. Назарян А. Г. Словарь устойчивых сравнений французского языка. М.: РУДН, 2002.
23. Нерознак В. П. От концепта к слову: к проблеме филологического концептуализма // Вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков. Омск: Изд-во Омск. гос. пед. ун-та, 1998. С. 80-85.
24. Никитина Т. Г. Проблемы изучения этнокультурной специфики фразеологии. Псков: ПГПИ, 1998. 208 с.
25. Прыжов И. Г. История кабаковъ в Россш въ связи с исторiей русскаго народа. Изд. 2-е. Казань: Молодыя силы, 1914. 292 с.
26. Русские пословицы и поговорки / Под ред. В. П. Аникина; Предисл. В. П. Аникина. М.: Худ. лит., 1988. 431 с.
27. Рыбникова М. А. Русские пословицы и поговорки. М.: Изд-во АН СССР, 1961. 230 с.
28. Словарь обиходного русского языка Московской Руси. Вып. 2. СПб.: Наука, 2006. 344 с.
29. Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. 824 с.
30. Танчук В. Сборник пословиц русского языка. Нью-Йорк, 1986. 192 с.
31. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. Т. 2 /пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. Изд. 2-е, стер. М.: Прогресс, 1986. 672 с.
32. Фелицына В. П., Мокиенко В. М. Русские фразеологизмы: лингвострановедческий словарь. М.: Рус. яз., 1990.
33. Фелицына В. П., Прохоров Ю. Е. Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения. Лингвострановедческий словарь / Под. ред. Е.М. Верещагина, В.Г. Костомарова. М.: Рус. яз., 1988.
34. Шейгал Е. И. Язык и власть //Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. Волгоград: Перемена, 1999. С. 132-149.
35. Шекасюк Б. П. Новый немецко-русский фразеологический словарь. М.: Либроком, 2013.
36. Hortobagyi Csardak utja // Hortobagyi Nemzeti Park [Электронный ресурс]: http://www.hnp.hu/hu
37. Lazar M. Koktelok es baritalok. Budapest: Közgazdasagi es Jogi Könyvkiado, 1974. 336 р.
38. Magyar közmondasok es kozmondаsszerü szolasok. Gyujtötte es rendezte PN Margalits, Ede egyetemi tanär. Budapest: Buschmann F. könyvnyomdäja, 1897 [Электронный ресурс]: http://letolthetokonvvek. hu/konyvek/maigalits_ede_magyar_kozmondasok_es_kozmondasszeru_szolasok
39. Slovnik ceske frazeologie a idiomatiky. Prirovnänl. Red. Fr. Cermäk, J. Hronek, J. Machac. Praha: Aka-demia, 1983. 492 c.
Об авторе
Никитина Татьяна Геннадьевна — доктор филологических наук, заведующая кафедрой теории и методики гуманитарного образования, Псковский государственный университет, Россия.
E-mail: [email protected]
T. G. Nikitina
THE COMPARATIVE DICTIONARY OF PROVERBS AND PHRASEOLOGICAL UNITS AS А LINGUOCULTURAL AND REGIONAL SOURCE
The article presents the concept of the bilingual comparative dictionary of proverbs and phraseological units, which includes cultural linguistic material and facilitates social and cultural adaptation of foreigners in new linguistic and cultural environment. The problems of national and regional peculiarity of proverbs are discussed. Special attention is paid to semantics and imagery of non-equivalent Russian Proverbs.
Key words: cultural linguistics, phraseological unit, proverb, paremiological dictionary, dictionary entry, semantics, cross-language equivalents.
About the Author
Tatjana Nikitina — Doctor of Philological Sciences, head of the Department of Theories and Principles of Education in Humanities, Pskov State University, Russia.
E-mail: [email protected]
