СООТНОШЕНИЕ КОНСТИТУЦИОННЫХ ПРИНЦИПОВ И МЕЖДУНАРОДНЫХ СТАНДАРТОВ В КОНТЕКСТЕ РОССИЙСКОГО УГОЛОВНОГО ПРАВОСУДИЯ Текст научной статьи по специальности «Право»

ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Соотношение конституционных принципов и международных стандартов в контексте российского уголовного правосудия

Константин Арановский, Сергей Князев*

В статье анализируются значение для современного российского уголовного судопроизводства международных стандартов криминальной юстиции и их соотношение с конституционными основами отправления правосудия. Особое внимание уделяется критериям отнесения к составу международных правовых стандартов постановлений Европейского Суда по правам человека, в которых он, опираясь на практику консенсуса, расширительным образом интерпретирует положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод и тем самым, по сути, устанавливает дополнительные международные обязательства государств, в том числе в уголовно-правовой сфере. Исходя из того, что в Конституции Российской Федерации и Европейской Конвенции по правам человека отсутствуют предпосылки для их несовместимости, авторы приходят к выводу, что и судебное толкование этих актов не может, по общему правилу, приводить к конфликту конституционных и интернациональных ценностей; в случае же возникновения такого рода конфликтов они должны разрешаться с учётом высшей юридической силы Конституции России в правовой системе Российской Федерации.

^ Российское уголовное судопроизводство; конституционные принципы правосудия; международные стандарты криминальной юстиции; Конституционный Суд 001: 10.21128/1812-7126-2016-4-41-58 Российской Федерации; Европейский Суд по правам человека

1. Понятие международных стандартов в их соотношении с практикой Европейского Суда по правам человека

До 1993 года уголовное правосудие в России, его устройство, процессуальные формы и правила оставались внутригосударственным,

* Арановский Константин Викторович - судья Конституционного Суда Российской Федерации; доктор юридических наук, профессор кафедры конституционного и административного права Дальневосточного федерального университета, Заслуженный юрист Российской Федерации (e-mail: aranovsky@ksrf.ru). Князев Сергей Дмитриевич - судья Конституционного Суда Российской Федерации; доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой конституционного и административного права Дальневосточного федерального университета, Заслуженный юрист Российской Федерации, Заслуженный деятель науки Российской Федерации (e-mail: knyazev@ksrf.ru).

по сути, делом. Ситуацию изменило принятие Конституции Российской Федерации, которая признала российский народ частью мирового сообщества (преамбула) и объявила частью национальной правовой системы общепризнанные принципы (нормы) международного права и международные договоры России (часть 4 статьи 15). В Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией России (часть 1 статьи 17). Это, безусловно, обязывает, кроме прочего, национальную криминальную юстицию следовать международным, прежде всего европейским, стандартам уголовного судопроизводства.

В утверждении и обосновании стандартов уголовного правосудия первенство остаётся за концептуальными положениями статьи 10 Всеобщей декларации прав человека, статьи

14 Международного пакта о гражданских и политических правах и статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, в силу которых каждый человек по предъявлении ему любого уголовного обвинения имеет право на основе полного равенства получить справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным по закону. Эти правоположения и их интерпретация, особенно в решениях Комитета по правам человека и Европейского Суда по правам человека (далее — Европейский Суд, ЕСПЧ), задают общие параметры уголовного судопроизводства в демократическом правовом государстве, а стало быть, требуют от Российской Федерации принятия всех нужных мер к тому, чтобы их усвоила национальная судебная практика.

Важно, однако, учесть, что международные обязательства в области уголовного процесса, как и все прочие, не отменяют на российской территории верховенства, высшей юридической силы, прямого действия Конституции РФ и её непосредственного применения (часть 2 статьи 4, часть 1 статьи 15). Не случайно в Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П Конституционный Суд РФ подчеркнул, что конституционный суверенитет, верховенство Конституции, её высшая юридическая сила исключают имплемента-цию в правовую систему России таких положений международных договоров, которые ограничивают права и свободы человека и гражданина и противоречат основам конституционного строя (части 1 и 2 статьи 4, часть 1 статьи 15, статья 79 Конституции РФ)1.

Нелишним будет напомнить и то, что Россия вступила в Европейскую Конвенцию и состоит в ней как государство, заново учреждённое в основах суверенной правосубъектности именно Конституцией 1993 года. В этом смысле Россия обязана Конституции и своей международной договороспособностью, а следовательно, и участием в Европейской Конвенции. Известно, что конституционные права и свободы в их положительном содержании и с попутными ограничениями изло-

1 Постановление Конституционного Суда РФ от 14 июля 2015 года № 21-П // Собрание законодательства Российской Федерации (далее - СЗ РФ). 2015. № 30. Ст. 4658.

жены во второй главе Конституции России, изменить которую по существующим правилам позволительно лишь с полным пересмотром всей Конституции, начиная с основ конституционного строя. И эта особенность дала повод к обсуждению вопроса о том, могут ли интерпретации Европейской, прежде всего, Конвенции, приведшие к образованию международных правовых стандартов, обязать и насколько они обязывают Россию к пересмотру своей Конституции. К этому примыкает ещё более важный вопрос - должна ли и может ли она позволить себе такой риск.

Нужно заметить, что никто из лиц и органов (Федеральное Собрание, Президент, Министерство иностранных дел и представители России на переговорах), принимавших решения и выполнявших процедуры вступления Российской Федерации в Конвенцию, не имел конституционно-учредительных полномочий. Следовательно, не мог (даже если бы и хотел) принять такие условия участия в международном договоре, которые обязывали бы Россию пересмотреть свою Конституцию, то есть прекратить её действие и заново принять о себе самой учредительное решение, способное совсем изменить конституционную, политическую судьбу своей государственности. Если бы кто-то из них предрешал для России такие обязывающие последствия, это означало бы попытку, похожую на конституционный или государственный переворот, а для Конвенции - основание её недействительности в смысле российского в ней участия. При тех обстоятельствах, однако, в каких Россия вошла в Конвенцию, такую версию нужно полностью исключить, даже если российских участников её подписания и ратификации окутать мрачными подозрениями. Это означает, что Российская Федерация не давала согласия на участие в Конвенции с тем, чтобы данный международный договор обязал её впоследствии отказаться от существующей конституционной государственности и учредить что-то иное вместо неё.

В общем, правовые позиции, как их излагает Европейский Суд в истолковании Конвенции о защите прав человека и основных свобод, не могут отнять у конституционных норм преимущества. Даже получив силу стандарта, эти позиции подлежат реализации в России с условием, что в национальной правовой системе верховенство и обусловлен-

ные им преимущества остаются за Конституцией РФ2. В остальном же, поскольку это верховенство не поставлено под сомнение, Россия связана состоявшимися конвенционными, договорными стандартами, в том числе судебного происхождения, а кроме того, обязана уважать и те позиции, в которых международное юрисдикционное учреждение даёт истолкование договорным обязательствам. Долг уважения, может быть, и не делает их заведомо обязательными и безусловно императивными, но и не позволяет оставить без внимания и без последствий.

Признание за ЕСПЧ права интерпретации Европейской Конвенции по правам человека не может иметь своим следствием игнорирование очевидных различий между договорно-конвенционными установлениями в буквальном их изложении и теми правоположениями, которые получены в истолковании, особенно в судебном3.

Вероятный спор о том, соединять ли договор и продукты его правотворческой интерпретации в общее понятие международного стандарта, можно отложить до другого случая. А здесь остановимся на не вполне однозначном вопросе. С одной стороны, стандарты-интерпретации понимают довольно широко и готовы признавать с опережением действительно сложившегося европейского консенсуса, распознавая их в более или менее влиятельных течениях и даже рекомендациях, исходящих пусть и от весьма авторитетных, но всё же экспертных (совещательных) органов, поддерживаемых практикой ЕСПЧ, а с другой стороны, стандартом становится лишь истолкование договора, обеспеченное признанием участников международного об-

2 Как тут не вспомнить, что целый ряд европейских конституционных судов неоднократно подчеркивал, что международные стандарты, включая их трактовку наднациональными юрисдикционными органами, не могут иметь приоритета перед основополагающими конституционными принципами, нарушать фундаментальные устои конституционного порядка, противоречить нормам национального конституционного права. См.: Маврин С. П. Решения Европейского Суда по правам человека в правовой системе России // Журнал конституционного правосудия. 2015. № 6. С. 1—6, 1 — 3.

3 См., например: Тимофеев М. Т. Европейский Суд по правам человека и непрекращающаяся борьба с Левиафаном // Международное правосудие. 2012. № 1 (2). С. 4-5.

щения, их общим согласием, которое и даёт правовой норме обязательную силу (как это традиционно принято считать в международном праве, по крайней мере, в праве договоров, кодифицированном Венской конвенцией 23 мая 1969 года). Не случайно Конституционный Суд России в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П вынужден был констатировать, что в деле «Хёрст (Hirst) против Соединённого Королевства (№ 2)» Европейский Суд по правам человека, настаивая на необходимости индивидуального судебного решения применительного к каждому случаю ограничения права голоса осуждённых (заключённых), мотивировал свою позицию не наличием сформировавшегося в данном отношении согласия (прямого или подразумеваемого) государств — участников Конвенции, а мнением Европейской комиссии за демократию через право (Венецианская комиссия), выраженном в подпункте «d» пункта 1.1 Руководящих принципов относительно выборов.

Однако Венская конвенция применяется прежде всего к международным договорам, включая многосторонние конвенции, которые в письменной форме заключают между собой государства. А это означает, что данным ограничением (в виде требования консенсуса) не умаляется юридическая сила соглашений (консенсусов и правил), оформленных иначе, включая те, в установлении которых участвуют иные, помимо государств, субъекты (пункты «a» и «с» статьи 3 и статья 4 Венской конвенции). Сказанное позволяет, пока нет прямых возражений, предполагать (или даже настаивать на том), что не только государства, но и наднациональные образования, их органы влиятельно участвуют в достижении консенсуса и установлении правил и стандартов, в том числе за пределами международных договоров (конвенций), рядом с их положениями, а впрочем, и в их пределах, благо Венская конвенция (в силу статьи 5) относится к учредительным актам международных организаций. Среди таких органов заметны не только те, кто обеспечивает согласование интересов и решений участников договора в русле международной политики, но и юрис-дикционные (судебные) институты. Деятель -ность Европейского Суда по правам человека больше всего даёт поводов думать, что участие международных судов в установлении

обязывающих правовых стандартов не может не приниматься во внимание.

Общим условием установления или изменения договорных положений международного права Венская конвенция (статьи 11, 15, 39 и 40) определяет согласие всех участников договора с учётом их права на оговорку (раздел 2 части II). Но ясно и то, что договоры прирастают содержанием по итогам их интерпретации, исходя в том числе из контекста договора как при его заключении, так и впоследствии. Контекст же, согласно статье 31 Венской конвенции, охватывает и соглашения между участниками в связи с заключением договора (состоявшиеся в прошлом консенсусы — пункт «а» части 2), и любой документ, принятый ими как относящийся к договору (пункт «Ь» части 2), не исключая протоколов, обмена заявлениями и т. п. Кроме изначального, согласованного в документах контекста, эта статья позволяет добавить к первичному содержанию договора дополнительные смыслы в последующем его толковании или применении при согласии на то участников (пункт «а» части 3), а также в практике его применения, из которой, опять же, должно следовать их соглашение относительно его толкования (пункт «Ь» части 3). Венская конвенция (статья 38) поощряет, кроме того, перемещение договорного права в обычные нормы (обычаи), чтобы оно там укоренялось, и государства могли бы сообща их признавать, следовать им и обязывать ими себя, хотя бы и без формального участия в договоре.

В общем, международные стандарты в любом случае нельзя свести лишь к тому, что прямо и буквально условлено в договоре при его заключении. Тем не менее, пока над государствами нет наднациональной правотворческой власти, согласие (соглашение, консенсус) участников, в какой бы форме оно ни состоялось, образует необходимое условие всего обязательного к исполнению, включая международный стандарт (если видеть в нём именно обязывающее установление, а не просто широкую тенденцию и твёрдую решимость, убеждённое настроение и верное политическое течение или ориентир с благими целями). Это условие относится и к право-образующим последствиям поведения государств в пространстве договора, и к правосудной деятельности учреждённых им юрис-дикций, в том числе таких, как ЕСПЧ.

Правотворящие (эволютивные, динамические) интерпретации этого Суда в первую очередь связывают его самого, поскольку ему, чтобы оставаться верным праву и справедливости, нужно в схожих судебных случаях вести себя одинаково и предсказуемо, не отступая от прежде занятых позиций без достаточных на то правовых и фактических оснований. Его интерпретационные позиции связывают и участников Конвенции о защите прав человека и основных свобод, во всяком случае, тем, что участие в ней обязывает держать в поле зрения и уважать всё, сказанное Судом при её истолковании. Это кажется ясным, несмотря даже на то, что вступление в силу Протокола № 11 от 11 мая 1994 года «О реорганизации контрольного механизма, созданного в соответствии с Конвенцией»4 поменяло в Конвенции часть первую статьи 46 и вывело из неё положение, которое позволяло связать государства признанием обязательной юрисдикции Суда по толкованию Конвенции ipso facto (как само собой разумеющееся, в силу факта) даже безотносительно к своему делу, то есть общим образом. Теперь эта статья обязывает Стороны просто исполнять постановления Суда и лишь по делам, где они участвуют, поручая Комитету министров надзирать за их исполнением.

Впрочем, статья 32 Конвенции удержала за Судом «вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней», если они относятся к случаям, предусмотренным статьями 33, 34, 46 и 47. А это, прежде всего, случаи непосредственного рассмотрения как межгосударственных дел, где одно государство спорит с другим, предполагая с его стороны нарушение Конвенции, так и дел по индивидуальным жалобам, где лицо или организация выступает против государства-участника, полагая себя жертвой нарушения своих конвенционных прав. В тех и других делах государство, конечно, должно исполнить постановление Суда, то есть формально признать квалификацию случая и уплатить жертве назначенную ком-

4 Протокол № 11 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 11 мая 1994 года «О реорганизации контрольного механизма, созданного в соответствии с Конвенцией». URL: http://www.echr.ru/ documents/doc/2440808/2440808-001.htm (дата обращения: 08.06.2016).

пенсацию, а также исправить установленное Судом нарушение, если это ещё возможно, например, пересмотреть дело жертвы в национальном суде.

Однако суждения, которые при этом сделает Суд по праву толкования, дают обоснования решению, но ещё не предрешают установление стандартов — положений, которые сами по себе были бы равносильны правилам Конвенции и для всех обязательны лишь потому, что Суд их произнес, объясняя то, что он решил по делу. Иначе говоря, в таком значении право судебного толкования Конвенции представляет собою, прежде всего, средство отправления международного правосудия по отдельным делам, а не способ принятия общих правотворческих решений.

Право толкования остаётся за Страсбург-ским судом и в тех случаях, когда он согласно статье 47 Конвенции выносит консультативные заключения по просьбе Комитета министров. Но и в этого рода актах часть вторая названной статьи ограничивает создание правовых стандартов, ибо не велит задевать в консультативных заключениях содержание, объём конвенционных свобод и прочие вопросы, которые Суд мог бы рассматривать по делам. Это не позволяет ЕСПЧ отвлечённо устанавливать стандарты права попутно с консультацией.

И всё же суждения, которыми Суд интерпретирует Конвенцию, могут стать правовыми стандартами, тем более что само право международных договоров позволяет обратить их из аргументов по делу в общеобязательные правоположения, наряду с конвенционными установлениями. Условие тому — их признание, когда с ними согласятся государства-участники — явно ли, в деятельной к ним лояльности, или по умолчанию, принимая их за должное, как то, что не вызывает возражений и само собой разумеется5.

5 Признавая роль международных судов в создании интерпретационных правовых стандартов, без которых уже невозможна трансформация национальных правовых систем, нельзя игнорировать и то обстоятельство, что ЕСПЧ не может быть безразличным к сложившимся способам решения правовых проблем в различных юрисдикциях Совета Европы, отрицать культурное, религиозное и прочее своеобразие конкретных обществ и отказывать государствам в «свободе усмотрения» (margin of appreciation) в их законодательных и, тем более, конституционно-правовых решениях.

Конечно, стандарты-интерпретации выражены яснее и больше всего известны в том, как их излагает сам ЕСПЧ, отмечая серию своих суждений как «прецедентную практику», которой он непрерывно следует. Этим Суд и даёт знать, в чём состоит «стандартно-правовое». Заодно он позволяет отличить стандарт от всего, что он скажет «попутно», подобно латинскому obiter dictum, как и от нестандартных частностей, ещё не готовых стать правилом либо совсем к этому не предназначенных и взятых намеренно в исключение6. В общем, не всякое судебное слово изрекает общую истину и не каждому из них быть правом, отлитым в обязывающий стандарт или хотя бы в стандарт «убеждающей силы» (persuasive authority), как о том говорят в английской классификации прецедентов7.

Было бы странно думать, что человечество, которое вязнет, кажется, в очевидных и насущных вопросах жизни и смерти, войны и мира, справедливости и неправды, вдруг станет не ошибающимся и до последней сути проницательным именно в судебных рассуждениях. Истина не закрыта, но достаётся людям, не исключая судей, лишь порциями и всегда с примесью заблуждения, часто значительной. Это знают и в религиозном самочувствии, где «вся правда у Бога», и в научном «дискурсе», где истину ищут с верой в то, что нет конца ни исканиям, ни ей самой, и никому она не откроется в безграничной своей полноте до скончания времен. Иначе думают разве что в абстрактно-академической поэзии уголовного процесса, где ещё теплится идеал всесторонней абсолютной истины, ради торжества которого отдельные представители

См. об этом, в частности: Старженецкий В.В. Международные суды и трансформация национальных правовых систем // Международное правосудие. 2013. № 3 (7). С. 64-77.

6 Так, Большая палата ЕСПЧ только Латвии позволила удержать ограничение избирательного права для лиц с коммунистическим прошлым в награду за принятые меры по искоренению социализма, а также из доверия к её демократическим институтам (см.: European Court of Human Rights (далее - ECtHR). Zdanoka v. Latvia. Grand Chamber. Application no. 58278/00. Judgment of 16 March 2006).

7 Подробнее см.: Арановский К.В., Князев С.Д. Судьба судебного прецедента в романо-германском праве // Журнал конституционного правосудия. 2013. № 4. С. 30-39, 31-33.

российского уголовного правосудия (как теоретики, так и практики) готовы поступиться состязательностью сторон и даже независимостью суда8.

Если же не впадать в такие крайности, то в спокойном рассуждении вряд ли можно требовать оправдания истиной в каждом судебном решении и считать его обязательным непременно за то, что оно отличается безошибочной правотой. Если сила судебного постановления именно в ней, то всякий судебный акт, который не всех убеждает истиной, полагалось бы оставлять без последствий9. И тогда немногим судебным постановлениям досталось бы признание, поскольку чуть ли не в подавляющем большинстве случаев по итогам разбирательства находятся недовольные судейскими оценками и соображениями. Нельзя надеяться, что проигравшая сторона безоговорочно примет за истину решение суда, как и нельзя всякий раз вменять сторонам в обязанность согласие с каждым его словом. Это обстоятельство объективно ограничивает возможность установления общеобязательных международных судебных стандартов,

8 Согласно их взглядам на первый план в осуществлении уголовного правосудия должно выдвинуться отыскание объективной истины как фундаментального принципа уголовного процесса, утверждается, в частности, что при строгом следовании канонам чистой состязательности процесса независимый суд напоминает слепца, а потому было бы очевидной близорукостью законодателя ограничивать инициативу суда в установлении истины по делу (см.: Акутаев Р.М. К вопросу об установлении истины по уголовному делу в свете принципов уголовного права и правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации // Российская юстиция. 2014. № 7. С. 43—46, 45—4б). Забвение же идеи истины в действующем Уголовно-процессуальном кодексе РФ — явление временное, проходящее, равно как сиюминутно, иллюзорно и торжество тех идей, реализация которых привела к исключению из него категории истины (см.: Доля Е. А. Бессмыслен ли в уголовном процессе спор об истине и может ли истина существовать в виде гипотезы // Законность. 2014. № 8. С. 44 — 52, 52).

9 В самом деле, можно сколько угодно рассуждать о качестве (высоком или низком) судебных решений, их юридических (идеальных или фактических) свойствах и т. п. (см., например: Петров А. А. Правовое качество решений Конституционного Суда Российской Федерации: постановка вопроса и некоторые практические проблемы // Сравнительное конституционное обозрение. 2014. № 2 (99). С. 95—110, 97), но вряд ли это

должно иметь правовое значение при исполнении состоявшихся судебных актов.

если их условием остаётся согласие государств-участников.

Хорошо, когда судебные постановления звучат внушительно и веско, особенно в дружной и последовательной серии актов, создающих долгую практику, и в значительной мере дезавуируют сильными доводами всевозможные возражения. Но, в конечном счёте, не это делает их обязательными в постановляющей части. Стороны и посторонние просто признают сам суд и применимые им нормы (правила), вовлекаются в судебный обряд и обрекают себя на следование предстоящему решению независимо от того, будут ли они с ним согласны и насколько10.

10 В основе своей — это иррациональное и «благоприобретённое», по выражению Ф. Хайека, правило, на котором изначально покоится общественное существование. Лояльность суду до сих пор не слишком крепко привязана к поздним идеалам истины. Первую и главную силу даёт ей социальный рефлекс, а не умные соображения и даже не обещанные выгоды, не всегда очевидные, кстати. В безотчётных (и оттого самых стойких) социальных влечениях (отвращениях) рассудок участвует больше по видимости, обычно постфактум, чтобы с опозданием оправдать и объяснить, скорее удобно, чем верно, для каких полезных целей нужно участвовать, например, в правосудии и подчиняться суду. Между прочим, при нужном настроении, которое пересилит рефлекторную покорность законно-социальным установлениям, человек непринуждённо подчинит ему свой ум, сообразит и найдет вдоволь способов рассудительно объяснить, почему судебный акт нельзя признать или исполнить в одном случае или в другом. Если и давать рациональные основания правосудию, то искать их вернее не в умных соображениях с намерениями устроить общую и личную пользу и даже не в априорном «моральном законе в сердце человека», что, заметим, уже не так рационально, а в объективных линиях общественной эволюции. В ней себя изжили или отошли на обочину жизни те группы человечества, где естественные наклонности слишком грубы и прямолинейны или же до того раскованы вольной душевностью и высокой духовностью, что им не улечься в границы ритуалов и запретов и не уняться в почтении к институтам, с которыми человек держался бы в этих границах. Не умея жить в законе, по договору и суду, люди обрекают себя на неустройство, где им не удержаться от общего упадка, взаимного истребления и не устоять в соперничестве, даже если бы на них сошла ясная истина вместе с прочими дарами разума.

Но в оставшихся и, тем более, в благополучных своих отрядах социальный человек расположен и, главное, способен мириться, в частности, даже с тем судебным решением, от которого он теряет в имуществе, в свободе и во власти. Он тем вернее смирится, чем вернее суд от решения к решению следует себе и дер-

Впрочем, лояльное исполнение государством отдельных судебных решений — ещё не окончательная точка в образовании обязательного стандарта, по силе сопоставимого с буквой договора. Стандарт не установится ввиду отсутствия соглашения сторон, до тех пор, пока все они не придут к консенсусу, хотя бы по умолчанию. И, конечно, ни интернациональный стандарт, ни европейский консенсус, требуемый для его признания, не состоятся, если хотя бы одна сторона Конвенции возражает против этого, тем более когда не согласны несколько участников, хотя бы и остающиеся в меньшинстве. Так, мнению ЕСПЧ возражает, например, Соединённое Королевство, полагая, что Конвенция не обязывает его признавать за заключёнными право голоса на выборах. В результате Великобритания до настоящего времени не вошла в общее согласие, опровергая консенсус в этой части и отнимая у конвенционного стандарта его необходимое основание, что не позволяет последнему состояться в значении директивного для всех толкования Конвенции.

Меньшинство наравне с иными связано, разумеется, нерушимостью судебного акта — res judicata — и должно исполнять решённое по суду просто потому, что акт состоялся по праву, в частности Конвенции, которое и делает решение обязательным в постановляющей части. Но это не означает, что меньшинство откажется от своего понимания и вопреки убеждениям согласится со всем, что суд объявит правом по авторитетному своему разумению11. В самом Страсбургском суде вряд ли считают неопровержимо безгрешным

жится обряда, никому не подыгрывая, не отвлекаясь от права ради благоусмотрения и не «взвешивая» интересы в умозрительных балансах, составленных по случаю, по вкусу и по предвзятому настроению сообразно политической погоде и выгоде.

11 Так, Конституционный суд Литовской Республики в Постановлении от 5 сентября 2012 года, отдавая

должное роли ЕСПЧ в имплементации в правовую систему Литвы Европейской Конвенции и протоколов к ней, недвусмысленно указал на то, что, несмотря на большое значение прецедентной практики Страсбург-ского суда для толкования и применения литовских законов, решения этого Суда не могут служить основанием для переосмысления (коррекции) официальной конституционной доктрины, если такое переосмысление, в отсутствие соответствующих поправок в Конституцию, приводит к изменению конституционного регулирования.

каждое слово, записанное от его имени. Такое положение вредило бы не только его статусу, уличая в беспочвенных амбициях, но и его практике, ибо нельзя допустить закон-сервирования в ней всех тех неловкостей, второстепенных и попутных версий и побочных отклонений, которые позволяют себе даже самые «умные» суды или в риторике изложения, или в отдельных умозаключениях12. Нестандартные частности и отклонения остаются безвредными, пока суд на них не настаивает, не считает их неприкосновенными и не наполняет ими практику.

Кроме того, безгрешность судебного мнения плохо стыкуется с правом и практикой особых мнений, обсуждений и голосований, где решение определяет условное и непостоянное большинство, оставляя судей меньшинства в их убеждённой правоте, нередко при серьёзных на то основаниях и при хорошей поддержке за пределами суда. Есть, наконец, и пересмотр судебных решений на основании судебных ошибок, которые не исключены в любом суде до последней высшей инстанции, причём не только в оценке фактов, но и в понимании, истолковании права. С другой стороны, каждое решение можно, наверное, сделать иначе и вернее, чем оно состоялось, перетолковать любую интерпретацию. И если бы всё в судебных актах определяла истинная правота, то ни один из них нельзя было бы сделать окончательным, и каждый был бы открыт для исследования, улучшения и пересмотра. Дело, однако, завершается решением, даже когда не всё в нём ясно и безупречно. Хватит и того, чтобы стороны и сам суд завершили процессуальную

12 В качестве примера, иллюстрирующего способность ЕСПЧ не упорствовать в собственной безгрешности вполне уместно напомнить, что если изначально в постановлениях от 6 октября 2005 года по делу «Хёрст (Hirst) против Соединённого Королевства (№ 2)», от 8 апреля 2010 года по делу «Фродль (Frodl) против Австрии» и от 23 ноября 2010 года по делу «Гринс и М. Т. (Greens & M. T.) против Соединённого Королевства» настаивал на недопустимости лишения избирательных прав осуждённых (заключённых) без соответ-свующего судебного решения, то начиная с постановления от 22 мая 2012 года по делу «Скоппола (Scop-pola) против Италии (№ 3)» он посчитал достаточным условием совместимости с конвенционными стандартами лишения указанных лиц права голоса в силу закона, то есть без принятия специального судебного акта.

деятельность, в том числе когда просто исчерпаны процессуальные средства, пройдены сценарии, стадии или истощились мотивы участников судебного состязания. Финал по делу гарантирует не заветное слово истины, а исполнение процедуры с итоговым решением. Правильно разыгранный юридический обряд делает постановление правильным постольку, поскольку его правота заранее установлена даже для тех, кто не согласится со словом суда, сказанным в его обоснование.

Всё это нужно учесть потому, что за пределами постановляющей, бесспорной и обязательной для сторон части решения самые высокие международные правосудные инстанции, пока за ними нет права на непогрешимое слово истины или правотворческой власти, не имеют оснований создавать в интерпретациях обязательные для всех стандарты, в особенности когда такие интерпретации ощутимо несут в себе признаки не столько толкования положений международных договоров, сколько генерирования новых правил. Их вклад в создание таких стандартов часто бывает решающим, но пока участники договоров-конвенций не будут согласны с тем, что соответствующие интерпретации и вправду имеют обязывающий характер, одного судебного влияния не хватит, чтобы каждый раз в истолковании международного договора непременно складывался действительно интернациональный стандарт.

2. Влияние Европейского Суда по правам человека на развитие уголовного правосудия России

Следуя международным стандартам уголовного судопроизводства, российские органы и должностные лица обязаны, как уже отмечалось, исполнять установления Конституции РФ, что делает необходимым согласование конституционных и международных начал уголовного правосудия с тем, чтобы в борьбе с преступностью не остались не защищён-ными права и свободы человека. Такое согласование не сопряжено с серьёзными затруднениями, так как и конституционные нормы, и положения международно-правовых актов основаны, по существу, на одних и тех же базовых принципах, без которых уже нельзя представить себе цивилизованную борьбу с преступностью и уголовное судопроизводство.

Если обратиться к Международному пакту о гражданских и политических правах и Конвенции о защите прав человека и основных свобод, то несложно обнаружить, что между содержанием их положений и установлениями российской Конституции нет расхождений в подходах к обеспечению соблюдения и защиты прав и свобод индивидов и их объединений, в том числе в уголовно-процессуальных отношениях. Чтобы развеять на этот счёт любые сомнения, достаточно перечесть те статьи Конституции РФ, которые берут под защиту равенство всех перед законом и судом (часть 1 статьи 19), право каждого на рассмотрение его дела в том суде и тем судьёй, к подсудности которых оно отнесено законом (часть 1 статьи 47), отправление правосудия только судом (часть 1 статьи 118), независимость судей (часть 1 статьи 120), несменяемость судей (часть 1 статьи 121), неприкосновенность судей (часть 1 статьи 122) и открытое разбирательство дел во всех судах на основе состязательности и равноправия сторон (части 1 и 3 статьи 123).

В российском конституционном правосудии устоялась тенденция воспринимать общепризнанные принципы и нормы международного права как своего рода наднациональный юридический эталон, который нельзя не исполнить, если речь идет о защите прав и свобод человека и гражданина, признаваемых Конституцией РФ. В оценке конституционности закона Конституционный Суд РФ часто полагается на международно-правовую аргументацию, сверяет с нею свои обоснования и суждения в истолковании конституционных норм, выявлении конституционно-правового смысла проверяемых законоположений13. Благодаря этому конституционное правосудие связывает российский правопорядок с международным правом, позволяя подтвердить его в законодательстве и правоприменении14.

О том, что между конституционными основами и международными стандартами уголовного правосудия нет концептуальных (принципиальных) расхождений, можно судить по многим решениям, в которых Кон-

13 См.: Зорькин В. Д. Современный мир, право и Конституция. М. : Норма, 2010. С. 485.

14 См.: Князев С. Д. Конституционный Суд в правовой системе Российской Федерации // Журнал российского права. 2013. № 12. С. 5—13, 10 — 11.

ституционный Суд РФ15, вступая в оценку конституционности уголовно-процессуального закона, полагается не только на конституционный текст, но и на международно-правовые источники, включая прецедентную практику юрисдикционных органов, когда она убедительна и тем более определённо установилась в общем признании (консенсусе) участников международных пактов и конвенций. В последнее время так было, когда Суд проверял положения Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации о возможности прекращения производства по делу в связи со смертью подозреваемого или обвиняемого, даже если с этим не согласны близкие родственники умершего (Постановление от 14 июля 2011 года № 16-П)16; о применении к подозреваемым и обвиняемым домашнего ареста (Постановление от 6 декабря 2011 года № 27-П)17; о компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок (Постановление от 11 ноября 2014 года № 28-П)18; о продлении срока содержания под стражей обвиняемого на период ознакомления обвиняемого и его защитника с материалами возвращённого судом прокурору уголовного дела после устранения препятствий для его рассмотрения и завершения необходимых для этого следственных и иных процессуальных действий (Постановление от 16 июля 2015 года № 23-П)19. В этих случаях и не только в них Конституционный Суд России, принимая решение о соответствии либо несоответствии уголовно-процессуального закона Конституции РФ, апеллировал к международным стандартам эффективного, этичного, справедливого, гуманного и ответственного уголовного правосудия20, полагая, что они со-

15 И всё же объективности ради нельзя забывать о том, что — в отличие от Конституции РФ (статья 20, часть 2; статья 47, часть 2; статья 123, часть 4) — Европейская Конвенция не гарантирует никому из обвиняемых права на суд присяжных. Да и критерии права на бесплатный доступ к услугам защитника (адвоката), закрепленные в Конституции России (статья 48, часть 1) и Конвенции (статья 6, пункт 3, подпункт «с»), заметно отличаются по своему юридическому оформлению и, как следствие, содержанию.

16 СЗ РФ. 2011. № 30 (ч. 2). Ст. 4698.

17 СЗ РФ. 2011. № 51. Ст. 7552.

18 СЗ РФ. 2014. № 47. Ст. 6632.

19 СЗ РФ. 2015. № 30. Ст. 4660.

20 Подробнее см.: Международно-правовые стандарты

в уголовной юстиции Российской Федерации : научно-

стоят в естественной гармонии с конституционными параметрами уголовного судопроизводства и не могут оставаться без учёта в оценке национального законодательства.

Вместе с тем нельзя не признать, что актуальная российская уголовная юстиция — как с точки зрения состояния процессуального законодательства, так и, особенно, в правоприменительном контексте — не вполне ещё отвечает общепризнанным международным стандартам судебного разбирательства. Судить о том позволяет, в частности, статистика Европейского Суда по правам человека, из которой в абсолютных числах следует, что среди прочих государств — участников Конвенции Россия ещё не вышла из группы лидеров по количеству нарушений прав и свобод, в том числе в области уголовного правосудия21. Это даёт основания ставить и обсуждать ряд вопросов.

Во-первых, в течение долгих лет «ахиллесовой пятой» российской криминальной юстиции остаётся проблема обоснованности избрания (продления) и сроков применения такой меры уголовно-процессуального пресечения, как заключение под стражу. В практике судов по-прежнему содержание под стражей считается самым верным средством обеспечения интересов уголовного судопроизводства. Имея такие убеждения, судьи склонны к принятию решений об аресте даже в случаях, когда следствие не предоставляет убедительных доказательств высокой доли вероятности того, что обвиняемый скроется от органов правосудия, что он продолжит пре-

практическое пособие / отв. ред. В. П. Кашепов. М. : Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ ; Анкил, 2012.

21 См.: Деменева А.В. Исполнение Россией постановлений Европейского Суда по правам человека: количество, не переходящее в качество // Сравнительное конституционное обозрение. 2009. № 4 (71). С. 63 — 84, 69-76; Лобов М. Б. Restitutio in integrum в системе Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод // Сравнительное конституционное обозрение. 2012. № 5 (90). С. 80-98, 92-93; Диков Г.В. Право на свободу и меры пресечения в уголовном процессе - подходы Европейского Суда // Журнал конституционного правосудия. 2013. № 5. С. 22-29; Брэйди Н. Использование результатов оперативно-розыскных мероприятий в уголовном процессе в свете решений ЕСПЧ по жалобам в отношении Российской Федерации // Журнал конституционного правосудия. 2013. № 5. С. 30-35.

ступную деятельность, будет угрожать свидетелям, иным участникам судопроизводства, уничтожать доказательства и вообще препятствовать производству по уголовному делу. Между тем — и на это много раз обращал внимание Европейский Суд по правам человека — такие риски не должны быть лишь гипотетическими; заключение под стражу допустимо, если они объективно подтверждены конкретными фактами (доказательствами), из которых следует, что применение этой меры обоснованно и действительно необходимо. К тому же суды, принимая решение о заключении под стражу, должны мотивировать невозможность применения других мер пресечения, не связанных с лишением свободы, тем более в случаях, когда о том ходатайствует сторона защиты. Иначе уголовное судопроизводство вряд ли удержится в границах конвенционных стандартов справедливости и гуманизма.

К настоящему времени Европейский Суд по правам человека вынес более сотни постановлений по российским делам, где зафиксировал множество нарушений права на свободу и личную неприкосновенность в связи с применением в уголовном процессе заключения под стражу (постановления от 15 июля 2002 года по делу «Калашников (Kalashnikov) против России»22, от 24 октября 2003 года по делу «Смирнова (Smirnova) против России»23, от 20 сентября 2011 года по делу «Федорен-ко (Fedorenko) против России»24, от 7 мая 2015 года по делу «Александр Дмитриев (Aleksander Dmitriyev) против России»25, от 19 апреля 2016 года по делу Сергей Денисов (Sergey Denisov) и другие против России26 и др.). В них Страсбургский суд последовательно держит линию, согласно которой решение о выборе меры пресечения всегда должно быть конкретным, подтверждённым материалами дела (фактами), доступными стороне защиты и с очевидностью указывающими на необходимость ограничения свобо-

22 ECtHR. Kalashnikov v. Russia. Application no. 47095/ 99. Judgment of 15 July 2002.

23 ECtHR. Smirnova v. Russia. Application no. 48183/99. Judgment of 24 October 2003.

24 ECtHR. Fedorenko v. Russia. Application no. 39602/05. Judgment of 20 September 2011.

25 ECtHR. Aleksander Dmitriyev v. Russia. Application no. 12993/05. Judgment of 7 May 2015.

26 ECtHR. Sergey Denisov v. Russia. Application

no. 58278/00. Judgment of 19 April 2016.

ды лица, привлекаемого к уголовной ответственности. При этом лишение обвиняемого (подозреваемого) свободы до приговора суда должно быть мерой исключительной в ряду иных, менее ограничительных процессуальных средств, обеспечивающих нормальное отправление уголовного правосудия. Поэтому всё, что связано с его использованием (основания, условия, продолжительность, риски и т. п.), не может быть произвольным.

Соответственно, суды обязаны исходить из презумпции предпочтительности применения мер пресечения, не связанных с лишением свободы, и учитывать, что далеко не все обстоятельства (факты), подтверждённые органами уголовного преследования, достаточны для оправдания содержания обвиняемого под стражей. На это их ориентирует и Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 года № 41 «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста и залога»27. В нём Верховный Суд разъясняет, что суды, принимая решение о заключении под стражу, обязаны проверять на любой стадии производства по делу наличие общих и специальных оснований для применения такой меры пресечения (статьи 97 и 108 УПК РФ); эти основания должны подтверждаться достоверными сведениями и доказательствами; следует учитывать все обстоятельства, влияющие на решение вопроса о заключении под стражу, и обсуждать возможность избрания иной, более мягкой, меры пресечения (пункты 1, 3—6 и 21).

Во-вторых, немало издержек связано с условиями содержания в местах предварительного заключения и в местах лишения свободы. Вступая в Конвенцию о защите прав человека и основных свобод, Россия тем самым согласилась, что эти условия должны соответствовать требованиям статьи 3 этого международного договора, согласно которой никто не должен подвергаться ни пыткам, ни бесчеловечному отношению либо унижающему достоинство обращению или наказанию. Как следствие, по мнению Европейского Суда, государство обязано гарантировать, чтобы лицо содержалось под стражей в условиях, совме-

27 Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 года № 41 // Российская газета. № 294. 2013. 27 декабря.

стимых с человеческим достоинством; чтобы эти условия не приводили к чрезмерным страданиям, испытаниям и чтобы здоровье и благополучие заключённого под стражу были надлежащим образом защищены. Если же ограничение свободы ведёт лицо в переполненные следственные изоляторы, не приспособленные к длительному в них пребыванию, не отвечающие санитарным правилам и опасные заражением инфекциями, то по европейским стандартам лицо нельзя помещать под стражу, даже если российские власти не собирались (не имели намерения) создавать и поддерживать неприемлемые условия.

В решениях по делам в отношении Российской Федерации Европейский Суд по правам человека неоднократно указывал, что заключение под стражу не должно сопровождаться избыточными ограничениями, не имеющими ничего общего с природой и предназначением уголовно-процессуальных институтов в демократическом правовом государстве (постановления от 2 июня 2005 года по делу «Новоселов (Ыото8е1оу) против России»28, от 14 февраля 2008 года по делу «Дорохов (ЭогоИоу) против России»29, от 15 января 2015 года по делу «Ногин (Ыо^п) против России»30, от 19 февраля 2015 года по делу «Джаббаров (07ЬаЬЬагоу) против России»31, от 15 марта 2016 года по делу «Видиш (У1ШзИ) против России»32 и др.). Исправление сложившейся обстановки требует осуществления развёрнутой системы мероприятий по адекватному финансированию мест лишения свободы, обеспечению их цивилизованной эксплуатации, организации контроля за условиями содержания обвиняемых (подсудимых, осуждённых) в местах лишения свободы, наведению должного порядка в работе следственных изоляторов и пенитенциарных учреждений.

В-третьих, одним из самых уязвимых мест уголовного преследования остаётся использо-

28 ECtHR. Novoselov v. Russia. Application no. 33954/05. Judgment of 2 June 2005.

29 ECtHR. Dorohov v. Russia. Application no. 66802/01. Judgment of 14 February 2008.

30 ECtHR. Nogin v. Russia. Application no. 58530/08. Judgment of 15 January 2015.

31 ECtHR. Dzhabbarov v. Russia. Application no. 29926/ 08. Judgment of 19 February 2015.

32 ECtHR. Vidish v. Russia. Application no. 53120/08. Judgment of 15 March 2016.

вание недозволенных методов ведения следствия (дознания), которое в российских условиях чаще проявляется в пытках, в иных формах насильственного воздействия, в превышении необходимых пределов применения силы, создании устрашающей обстановки, угрозах жестокого обращения, а также в других действиях, не совместимых со стандартами, обусловленными статьёй 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.

По мнению Европейского Суда по правам человека, агрессивное поведение органов дознания и следствия, выходящее за рамки допустимого при осуществлении уголовного преследования, дискредитирует общий принцип справедливости судебного разбирательства, а потому доказательства, полученные под неправомерным принуждением, нельзя учитывать в структуре обвинительного заключения вне зависимости от того, какое они имеют значение — решающее (чрезвычайное) или дополнительное (несущественное)33. В ряде решений, принятых по делам против Российской Федерации, ЕСПЧ специально обращал внимание на то, что о нарушении справедливости с применением недозволенных методов уголовного преследования могут свидетельствовать не только выявленные (установленные) факты жестокого обращения, но и серьёзные подозрения в применении насилия, не устранённые по причине непроведения в отношении них эффективного расследования (постановления от 30 июля 2009 года по делу «Гладышева (ОаёузИеуа) против России»34, от 5 апреля 2011 года по делу «Николай Федоров (№ко1ау Реёогоу) против России»35, от 30 января 2013 года по делу «Великанов (УеНкапоу) против России»36, от 6 октября 2015 года по делу «Тур-былев (ТигЬу1еу) против России»37 и др.).

33 Подробнее см.: Виткаускас Д., Диков Г. Защита права на справедливое судебное разбирательство в рамках Европейской конвенции о защите прав человека. Серия пособий Совета Европы. Воронеж : ООО Фирма «Элист», 2014. С. 122-128.

34 ECtHR. Gladysheva v. Russia. Application no. 2807/04. Judgment of 30 July 2009.

35 ECtHR. Nikolay Fedorov v. Russia. Application no. 10393/04. Judgment of 5 April 2011.

36 ECtHR. Velikanov v. Russia. Application no. 4124/08. Judgment of 30 January 2013.

37 ECtHR. Turbylev v. Russia. Application no. 4722/09.

Judgment of 6 October 2015.

В-четвёртых, много беспокойства создаёт практика использования в уголовном судопроизводстве доказательств, добытых с помощью негласной оперативно-розыскной деятельности при проведении контрольных закупок, в делах, связанных с незаконным оборотом наркотиков, при организации оперативных экспериментов по делам о даче или получении взятки и т. п. Нередко в нарушение статьи 6 Европейской Конвенции под видом оперативно-розыскных мероприятий те или иные следственные ухищрения используются не для получения доказательств о состоявшихся преступлениях, а для склонения определённых лиц к преступной деятельности или к отдельному преступному деянию. Имея в виду возможность провокации преступления (полицейского подстрекательства) и пресекая её последствия, суды должны проверять обоснованность оперативно-розыскных мероприятий, выяснять, чем доказаны и как оформлены, документально или иным образом, намерения обвиняемого совершить преступление, сложились ли эти намерения до проведения контрольной закупки (оперативного эксперимента). Суд обязан досконально исследовать заявление обвиняемого о провокации, гарантировать ему возможность представить о том свои объяснения и доказательства. В противном случае результаты оперативно-розыскных мероприятий нельзя считать допустимым доказательством по уголовному делу.

Из практики ЕСПЧ по делам, предмет которых можно обозначить как «полицейскую провокацию»38, можно заключить, что в Российской Федерации процедура решения о проведении контрольной закупки и других видов оперативного эксперимента страдает серьёзными изъянами: решение принимается в административном порядке самим органом, который затем проводит соответствующие операции; он не обязан обосновывать — ни заранее, ни впоследствии — необходимость их проведения; требования к документальному оформлению контрольной закупки или опе-

38 См.: ECtHR. Vanyan v. Russia. Application no. 53203/ 99. Judgment of 15 December 2005; Bykov v. Russia. Application no. 4378/02. Judgment of 10 March 2009; Bannikova v. Russia. Application no. 18757/06. Judgment of 4 November 2010; Veselov v. Russia. Applications nos. 23200/10, 24009/07, 556/10. Judgment of 2 October 2012.

ративного эксперимента не распространяются на этап, предшествующий вынесению решения об их проведении. В итоге суды, рассматривая уголовное дело без надлежащим образом запротоколированной информации об истинных причинах контрольной закупки, оказываются перед непростым выбором — исключить доказательства, полученные с помощью её проведения, поскольку они добыты с нарушением закона, либо констатировать недоказанность провокации со стороны органов дознания. Понятно, что в условиях дефицита сведений об обстоятельствах принятия решения о контрольной закупке или ином оперативном эксперименте какие-либо специальные гарантии, защищающие судебные инстанции от ошибочных выводов, практически полностью отсутствуют. Всё это формирует потребность в совершенствовании правового регулирования, одним из перспективных направлений которого могло бы стать введение, по крайней мере, в виде общего правила, предварительной судебной санкции как обязательного условия проведения контрольной закупки (оперативного эксперимента).

Кроме упомянутых отклонений от международных стандартов российское уголовное судопроизводство не свободно и от иных, откровенно неприемлемых дефектов, таких как отсутствие полноценных гарантий права на защиту, отступление от принципов равенства и состязательности сторон уголовного процесса39, нарушение разумных сроков судебного разбирательства и т. д. Понятно, что моментально исправить положение дел в криминальной юстиции невозможно. Это требует времени и, конечно, совместных усилий государственных (и не только) органов. Первостепенное значение при этом имеет не столько улучшение уголовно-процессуального законодательства, сколько приведение практики его применения в соответствие с конституционными и международными требованиями. Здесь многое зависит от того, насколько

39 В юридической литературе справедливо отмечается, что состязательность уголовного процесса является своеобразным краеугольным камнем справедливого правосудия, так как именно она предполагает действительное процессуальное равенство обвинения и защиты, а также независимость от них суда, как нейтрального и беспристрастного арбитра (см.: Смирнов А.В. Состязательный процесс. СПб. : Альфа, 2001. С. 18 — 27).

принципиально и твёрдо суды поддерживают демократические стандарты и режим конституционности в уголовном судопроизводстве40.

Следует сказать, что задача сопряжения конституционных (национальных) и международных (европейских) стандартов уголовного правосудия не имеет одностороннего — раз и навсегда заданного — вектора. Нельзя воспринимать её линейно, и во всех без исключения случаях видеть в ней простую обязанность довести российские уголовно-процессуальные реалии до требований, сообразных международным обязательствам. У Конституции РФ есть собственный потенциал, с которым она способна масштабно влиять на развитие российского уголовного судопроизводства, с результатами, не менее убедительными, чем те, которых требуют международные стандарты. Это обстоятельство заслуживает отдельного внимания, особенно на фоне того, что деятельность Страсбургского суда базируется на принципе субсидиарности (principle of subsidiarity), подразумевающем такое распределение ответственности между национальными властями и ЕСПЧ, при котором соблюдение и защита прав и свобод в первую очередь возлагаются на государства и лишь во вторую — на Суд41.

Так, институт компенсации за нарушение права на судебное рассмотрение уголовного дела в разумный срок появился в России, бесспорно, под влиянием Европейского Суда по правам человека, который полагал, что иначе нельзя гарантировать конвенционное право индивида на судебное разбирательство предъявленного ему уголовного обвинения в разумный срок42. Нельзя, однако, отрицать и

40 См.: Соколов Т.В. Формы взаимосвязи конституционного и уголовного судопроизводств в контексте доктрины судебного права : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 2014. С. 3—5.

41 См.: Белоусов Д. В. Система юридических механизмов преодоления правовых конфликтов между конституционным и европейским правопорядком // Журнал конституционного правосудия. 2015. № 6. С. 7—10, 8—9.

42 В пояснительной записке к проекту федерального закона № 346759-5 «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» прямо

указывалось, что его принятие обусловлено необходимостью выполнения требований Европейского Суда по правам человека о создании эффективного средства правовой защиты в связи с системными нарушениями,

того, что российское уголовно-процессуальное законодательство — в отличие от европейских стандартов — исходит из необходимости присуждать такого рода компенсацию как обвиняемому (подсудимому), так и потерпевшему. Оно позволяет выплатить компенсацию за нарушение права на разумный срок разбирательства по уголовному делу не только при судебном его рассмотрении, но и на стадии предварительного следствия. При этом Конституционный Суд России занял свою позицию, из которой следует, что по смыслу Конституции РФ названное право потерпевших (лиц, заявивших о совершении против них преступления) должно при определённых обстоятельствах получить защиту и в случаях, когда, например, следствие (дознание) длительно и безосновательно уклонялось от возбуждения уголовного дела. В Постановлении же от 25 июня 2013 года № 14-П Конституционный Суд заключил, что потерпевшему нельзя отказать в признании права на заявление о присуждении названной компенсации на том лишь формальном основании, что по делу не установлен подозреваемый или обвиняемый, притом что есть признаки возможного нарушения разумных сроков уголовного судопроизводства, в том числе в связи с неприятием должных мер судом, прокурором, руководителем следственного органа, следователем, органом дознания, дознавателем в целях своевременного осуществления досудебного производства по уголовному делу и установления подозреваемых (обвиняемых) в совершении преступления лиц, с учётом общей продолжительности производства по уголовному делу43.

3. Проблема преодоления коллизий в связи с позициями Европейского Суда по правам человека на примере дела Анчугова-Гладкова

Отдельного упоминания — в контексте соотношения конституционных принципов и международных стандартов — заслуживают обнаружившиеся в практике Конституционного

выражающимися в несоблюдении разумных сроков судопроизводства и исполнения судебных актов (ECtHR. Burdov v. Russia (No. 2). Application no. 33509/04. Judgment of 15 January 2009). 43 Постановление Конституционного Суда РФ от 25 июня 2013 года № 14-П // СЗ РФ. 2013. № 26. Ст. 3428.

Суда РФ и Европейского Суда по правам человека различия в подходах к пониманию роли уголовной юстиции в вопросе ограничения избирательных прав лиц, подвергнутых за совершение преступления наказанию в виде лишения свободы. По мнению ЕСПЧ, изложенному им в постановлении от 4 июля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков (Anchugov and Gladkov) против России»44 со ссылкой на свои постановления от 6 октября 2005 года по делу «Хёрст (Hirst) против Соединённого Королевства (№ 2)»45 и от 22 мая 2012 года по делу «Скоппола (Skoppola) против Италии (№ 3)»46, государства — участники Конвенции могут возлагать на суды определение целесообразности (пропорциональности) такой меры, как лишение осуждённых (заключённых) права на участие в голосовании на выборах, либо закреплять в законодательстве конкретные обстоятельства, при которых указанные лица должны ограничиваться в избирательном праве; но в прямом законодательном ограничении избирательных прав осуждённых (заключённых) государство должно избегать общего, автоматического и недифференцированного регулирования (запрета).

Между тем какое-либо законодательное или судебное усмотрение относительно неучастия в выборах конкретных граждан, находящихся в местах лишения свободы по приговору суда, в современных российских реалиях, по-видимому, исключено, поскольку это ограничение избирательных прав установлено самой Конституцией РФ в статье 32 (часть 3). Европейский же Суд по правам человека полагает, что в силу статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции Российской Федерации в судебно-интерпретационных, законодательных или же непосредственно в конституционных решениях следует обеспечить эластичную регламентацию ограничений активного избирательного права названной категории граждан.

Вариативное и вместе с тем сообразное правовым позициям ЕСПЧ толкование Конституции можно, наверное, обсуждать как

44 ECtHR. Anchugov and Gladkov v. Russia. Application nos. 11157/04, 15162/05. Judgment of 4 July 2013.

45 ECtHR. Hirst v. the United Kingdom [GC]. Application no. 74025/01. Judgment of 6 October 2005.

46 ECtHR. Skoppola v. Italy (No. 3). Application no. 126/

05. Judgment of 22 May 2012.

рецепт лояльности его решениям47. Однако сомнительную в нём часть образует исходное условие, когда Конституционному Суду нужно истолковать Конституцию с заранее заданным результатом, именно так, чтобы она отвечала правовым подходам ЕСПЧ, которые в такой постановке вопроса выглядят как высшее право. Но ведь судьи Конституционного Суда РФ присягают подчиняться только Конституции, никому и ничему более. Это обязывает извлекать из неё интерпретации, по смыслу близкие, прежде всего, самой Конституции. К тому же истолкование с поставленным заблаговременно выводом в судебном акте само по себе не вполне гармонирует с тем, что принято думать о правосудии.

И всё же главное, вероятно, в том, что названную позицию Страсбургского суда вряд ли можно исполнить без пересмотра Конституции РФ. При вступлении в Конвенцию о защите прав человека и основных свобод (впрочем, как и впоследствии), Российская Федерация не бралась исполнять её вопреки своей Конституции, включая часть третью статьи 32 и тем более не обещала пересмотреть Конституцию. Трудно представить себе, что Россия даст согласие на такое истолкование, даже если кажется, что избирательное право заключённых входит в конвенционный стандарт, и ради него нужно сменить Конституцию. Заметим, что при вступлении в Конвенцию у России, как и у Великобритании, не было поводов ожидать, судя, например, по юрисдикционной практике, появления такого стандарта, обязывающего предоставить избирательные права заключённым по судебному приговору. Кроме объявленного мнения ЕСПЧ, впоследствии ничего не случилось такого, из чего бы следовало общее согласие сторон перетолковать конвенционные поло-

47 Во всяком случае, в отечественной юридической науке можно обнаружить аргументацию как в пользу исполнения данного постановления ЕСПЧ (см.: Лапае-ва В. В. Возможные способы выполнения решения ЕСПЧ по делу «Анчугов и Гладков против России» путём толкования ч. 3 ст. 32 Конституции РФ. URL: http://www.igpran.ru/articles/3909 (дата обращения: 08.06.2016)), так и против такого исполнения (см.: Миролюбова С. Ю. Право избирать и его толкование с точки зрения теории и методов принятия решений // Гражданин. Выборы. Власть. 2015. № 1—2. URL: http://gvv.rcoit.ru/archiv/l-2-2015/4.html (дата обращения: 08.06.2016)).

жения и прибавить новое содержание к своим обязательствам именно в части доступности заключённых к избирательным правам.

Кроме того, адресованное Российской Федерации в рамках рассмотрения конкретного дела Анчугова и Гладкова обвинение в нарушении избирательных прав данных граждан и сопряженное с ним требование отказаться от универсального ограничения права электорального голоса для всех, кто находится в местах лишения свободы по приговору суда, вызывают серьёзные сомнения в последовательном учёте Судом собственных правовых позиций. Как было установлено самим Судом, оба упомянутых заявителя не имели права участвовать в выборах, в том числе в качестве избирателей, так как за совершение особо тяжких преступлений были приговорены к смертной казни, впоследствии заменённой лишением свободы на 15 лет. При таких фактических обстоятельствах ЕСПЧ счёл необходимым констатировать нарушение российскими властями статьи 3 Протокола № 1 Конвенции, как не допускающей автоматического и недифференцированного лишения заключённых избирательных прав. И это несмотря на то, что в упоминавшемся уже постановлении по делу «Скоппола (Беорро1а) против Италии (№ 3)» он не усмотрел отступления от Конвенции в ситуации, когда лица, осуждённые по приговору суда к тюремному заключению на срок пять лет и более, пожизненно лишаются избирательных прав.

Чем руководствовался Страсбургский суд, вынося решение по делу Анчугова и Гладкова, которые были ограничены в пользовании активным избирательным правом лишь на время нахождения в местах лишения свободы, остаётся загадкой, не имеющей, как представляется, внятного ответа. Но чем бы он ни руководствовался, столь принципиальное расхождение в оценках, высказанных им в «российском» и «итальянском» делах, не способствует их восприятию в качестве правовых стандартов (если, конечно, полагать, что прецедентная практика ЕСПЧ по определению не совместима с практикой «двойных стандартов»)48.

48 Заметим в этой связи, что претензии в адрес ЕСПЧ по поводу практики «двойных стандартов» в отношении конвенционных критериев допустимости ограничения активного избирательного права осуждённых (заклю-

В российском случае важно также учесть, что прочность Конституции имеет, возможно, решающее значение в том, удержится ли Российская Федерация в границах конституционного права, как и права конвенционного. Случись пересмотр Конституции, и он, меняя государственность до основ, вряд ли оставил бы без последствий и международный статус России с её участием в договорах, а то и верховенство права, территориальную целостность, федерализм, конституционные права и др. Качество этих последствий нет смысла заблаговременно обсуждать, поскольку веер переменных величин и возможных вариантов слишком широк, чтобы исход был предсказуемым. Не предрешено поэтому и участие в Европейской Конвенции, как и в международных пактах 1966 года. Явись, например, среди новоустановленных конституционных основ единая государственная идеология, которую нередко желают для России довольно влиятельные лица, достанься государству власть изрекать нравственные учения со своих моральных высот, и совсем хрупкими стали бы свобода мысли, слова, совести, информации и сама демократия, а с ними вместе и российские обязательства по защите прав и свобод, охраняемых и Пактом о гражданских и политических правах, и Европейской Конвенцией. Всегда было вдоволь охотников стать отцами-основателями и прославиться политическим или научным словом, записав его среди основ государства. Беспокойных же и разнонаправленных влечений в российском обществе тоже слишком много, и они вряд ли проявят себя невинно и безопасно, если им позволить исполниться в запале конституционного благоустроения49. При значительном потенциале рисков пересмотр Конституции открыл бы дорогу нововведениям с того рода благими намерениями, которые вернее всего повели бы конституционное и конвенционное право во всем известный пункт.

чённых) были высказаны не кем иным, как председателем этого Суда Ж.-П. Коста в отдельном особом мнении по делу «Хёрст (Hirst) против Соединённого Королевства (№ 2)».

49 См. об этом, например: Осейчук В.И. Об основах конституционной идеологии строительства демократического правового социального государства в России // Конституционное и муниципальное право. 2014. № 12. С. 3—9.

Применительно к перспективам, которые следуют из постановления Страсбургского суда по делу «Анчугов и Гладков (Anchugov and Gladkov) против России»50, нужно заметить также, что согласно статье 3 Протокола № 1 к Конвенции государства-участники обязуются проводить с разумной периодичностью свободные выборы путём тайного голосования в таких условиях, которые обеспечивали бы свободное волеизъявление народа при выборе органов законодательной власти. Основываясь на этом, ЕСПЧ последовательно держится подходов, в соответствии с которыми действие данной статьи Конвенции распространяется исключительно на выборы законодательной власти или, по крайней мере, одной из её палат, если их две или более; под законодательной властью не обязательно подразумевается только парламент страны; этот термин следует толковать исходя из конституционного устройства конкретного государства (постановления от 2 марта 1987 года по делу «Матье-Моэн (Mathiev-Mohin) и Клер-фейт (Clerfayt) против Бельгии»51, от 6 января 2011 года по делу «Паксас (Paksas) против Литвы»52 и др.).

В России, между прочим, законодательная власть представлена на федеральном уровне Федеральным Собранием (Советом Федерации и Государственной Думой), а на уровне её субъектов — их законодательными (представительными) органами государственной власти. Следовательно, условия, которые поставил ЕСПЧ в части избирательного права заключённых, касаются лишь парламентских — федеральных и региональных — выборов, но не обязывают Россию следовать им в президентских, губернаторских и муниципальных избирательных кампаниях, что было признано и Судом как в постановлении по делу «Анчугов и Гладков (Anchugov and Gladkov) против России», так и в ранее принятых актах (решение от 25 января 2000 года по вопросу приемлемости жалобы № 51501/99, поданной Виктором Черепковым против России53).

50 ECtHR. Anchugov and Gladkov v. Russia. Application nos. 11157/04, 15162/05. Judgment of 4 July 2013.

51 ECtHR. Mathieu-Mohin and Clerfayt v. Belgium. Application no. 9267/81. Judgment of 2 March 1987.

52 ECtHR. Paksas v. Lithuania. Grand Chamber. Application no. 34932/04. Judgment of 6 January 2011.

53 ECtHR. Cherepkov v. Russia. Application no. 51501/99. Judgment of 25 January 2005.

Это делает исполнение условия, поставленного Европейским Судом по правам человека в части истолкования части 3 статьи 32 российской Конституции, тем более проблематичным, поскольку, не затрагивая вопросов участия заключённых в иных — помимо парламентских — выборах, оно может породить крайне противоречивый электоральный статус лиц в зависимости от вида избирательных кампаний, в которых бы они хотели участвовать в качестве избирателей.

Принимая во внимание упомянутые соображения, а также иные обстоятельства (демократическую природу свободных выборов, индивидуально-коллективный характер реализации избирательных прав, логику юридического толкования конституционных норм и др.) Конституционный Суд РФ в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П признал невозможным исполнение постановления Европейского Суда по правам человека от 4 апреля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков (Anchugov and Gladkov) против России» в части мер общего характера, предполагающих внесение в российскую правовую систему изменений, которые позволяли бы ограничивать в избирательных правах не всех осуждённых, отбывающих по приговору суда наказание в местах лишения свободы, так как Конституция России (часть 3 статьи 32) содержит императивный запрет на их участие в выборах, не допускающий никаких изъятий в отношении кого-либо из указанных лиц. Вместе с тем Конституционный Суд посчитал возможным и реализуемым обеспечение в российском законодательстве и судебной практике — согласно конвенционным требованиям, изложенным в правовых позициях Европейского Суда по правам человека, — справедливости, соразмерности и дифференциации в применении ограничений избирательных прав граждан, находящихся в местах лишения свободы по приговору суда, посредством адекватного обстоятельствам каждого конкретного уголовного дела избрания наказания в виде лишения свободы, а также не исключил в интересах последовательной реализации принципа гуманизма в уголовном праве перевода отдельных режимов отбывания лишения свободы в альтернативные виды наказаний, хотя и связанные с ограничением свободы осуждённых, но не влекущие лишения их избирательных прав.

В заключение остаётся ещё раз подчеркнуть, что российское уголовно-процессуальное законодательство и практика его применения находятся под совместным, иногда перекрёстным, влиянием конституционных предписаний и международно-правовых требований, касающихся уголовного правосудия. Их адекватное и гармоничное восприятие должно определять состояние и развитие уголовного судопроизводства в Российской Федерации. И поскольку государственный суверенитет отнесён Конституцией РФ (преамбула; часть 1 статьи 4) к основам её конституционного строя, влияние международных стандартов на российское уголовное правосудие, как это следует из Постановления Конституционного Суда России от 7 июня 2000 года № 10-П54, происходит при верховенстве, независимости, самостоятельности законодательной, исполнительной и судебной власти Российской Федерации на её территории, а также независимости российского государства в международном общении, исходя из того, что они являются неотъемлемыми качественными признаками, характеризующими конституционный статус Российской Федерации.

Библиографическое описание: Арановский К., Князев С. Соотношение конституционных принципов и международных стандартов в контексте российского уголовного правосудия // Сравнительное конституционное обозрение. 2016. № 4 (113). С. 41 — 58.

Correlation Between Constitutional Principles and International Standards in the Context of Russian Criminal Justice

Konstantin Aranovsky

Judge of the Constitutional Court of the Russian Federation, Doctor of Sciences in Law, Professor, Far Eastern Federal University (e-mail: aranovsky@ ksrf.ru).

Sergey Knyazev

Judge of the Constitutional Court of the Russian Federation, Doctor of Sciences in Law, Professor, Far Eastern Federal University (e-mail: knyazev@ ksrf.ru).

54 Постановление Конституционного Суда РФ от 7 июня 2000 года № 10-П // СЗ РФ. 2000. № 25. Ст. 2728.

Abstract

The article comprises analysis of the impact the international criminal justice standards, in the context of their correlation with the constitutional basics of dispensation of justice, have on contemporary Russian criminal proceedings. Special attention is paid to the criteria of categorising judgments of the European Court of Human Rights which contain broad interpretations of provisions of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms, elaborated on the basis of consensual practice, essentially establishing additional international obligations of states inter alia in the sphere of criminal law as international legal standards. Based on the premise that the Constitution of the Russian Federation and the European Convention on Human Rights do not comprise any prerequisite for contradicting each other, the authors conclude that judicial interpretation of these acts generally cannot lead to the conflict between constitutional and international values; when such conflicts arise, they should be resolved in accordance with the supremacy of the Constitution within the framework of the legal system of the Russian Federation.

Keywords

Russian criminal proceedings; constitutional principles of justice; international standards of criminal justice; Constitutional Court of the Russian Federation; European Court of Human Rights.

Citation

Aranovskiy K., Knyazev S. (2016). Sootnoshenie konstitutsionnykh printsi-pov i mezhdunarodnykh standartov v kontekste rossiyskogo ugolovnogo pravosudiya [Correlation Between Constitutional Principles and International Standards in the Context of Russian Criminal Justice]. Sravnitel'noe kon-stitutsionnoe obozrenie, no. 4, pp. 41-58. (In Russian).

References

Akutaev R. M. (2014) K voprosu ob ustanovlenii istiny po ugolovnomu delu v svete printsipov ugolovnogo prava i pravovykh pozitsiy Konstitutsion-nogo Suda Rossiyskoy Federatsii [On the Question of Establishing the Truth in a Criminal Case in Relation of the Principles of Criminal Law and the Legal Position of the Constitutional Court]. Rossiyskaya yustitsiya, no. 7, pp. 45-46. (In Russian). Aranovskiy K. V., Knyazev S. D. (2013) Sud'ba sudebnogo pretsedenta v ro-mano-germanskom prave [The Fate of Judicial Precedent in the Roman-German law]. Zhurnalkonstitutsionnogopravosudiya, no. 4, pp. 3038. (In Russian).

Belousov D. V. (2015) Sistema yuridicheskikh mekhanizmov preodoleniya pravovykh konfliktov mezhdu konstitutsionnym i evropeyskim pravopo-ryadkom [The System of legal Mechanisms to Overcome the Conflicts between Constitutional Law and European Law]. Zhurnal konstitutsionnogo pravosudiya, no. 6, pp. 7-10. (In Russian). Breydi N. (2013) Ispol'zovanie rezul'tatov operativno-rozysknykh meropri-yatiy v ugolovnom protsesse v svete resheniy ESPCH po zhalobam v ot-noshenii Rossiyskoy Federatsii [Using the Results of Investigative Activities in the Criminal Proceedings in relation of the ECHR Decisions on Complaints against the Russian Federation]. Zhurnal konstitutsionnogo pravosudiya, no. 5, pp. 30-35. (In Russian). Demeneva A. V. (2009) Ispolnenie Rossiey postanovleniy Evropeyskogo Suda po pravam cheloveka: kolichestvo, ne perekhodyashchee v kachestvo [Execution of the European Couert of Human Rights Judgments by the Russian Federation: Quantity which doesn't Lead to Quality]. Sravnitel'noe konstitutsionnoeobozrenie, no. 4, pp. 69-76. (In Russian). Dikov G.V. (2013) Pravo na svobodu i mery presecheniya v ugolovnom protsesse - podkhody Evropeyskogo Suda [The Right to Liberty and the

Preventive Measure in Criminal proceedings - European Court of Human Rights approach]. Zhurnal konstitutsionnogo pravosudiya, no. 5, pp. 2229. (In Russian).

Dolya E. A. (2014) Bessmyslen li v ugolovnom protsesse spor ob istine i mozhet li istina sushchestvovat' v vide gipotezy [Meaningless if in Criminal Proceedings Dispute the Truth and Whether Truth Exist in the form of a Hypothesis]. Zakonnosf, no. 8, pp. 44-52. (In Russian).

Kashepov V. P (ed.) (2012) Mezhdunarodno-pravovye standarty v ugolovnoy yustitsii Rossiyskoy Federatsii [International Legal Standards in Russian Criminal Justice], Moscow: Institut zakonodatel'stva i sravnitel'nogo pra-vovedeniya pri Pravitel'stve RF: Ankil. (In Russian).

Knyazev S. D. (2013) Konstitutsionnyy Sud v pravovoy sisteme Rossiyskoy Federatsii [The Constitutional Court in the Legal System of the Russian Federation]. Zhurnal rossiyskogo prava, no. 12, pp. 5-13. (In Russian).

Lobov M. B. (2012) Restitutio in integrum v sisteme Evropeyskoy Konventsii o zashchite prav cheloveka i osnovnykh svobod [Restitutio in integrum in the system of the European Convention on Human Rights]. Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, no. 5, pp. 80-98. (In Russian).

Oseychuk V. I. (2014) Ob osnovakh konstitutsionnoy ideologii stroitel'stva demokraticheskogo pravovogo sotsial'nogo gosudarstva v Rossii [On the Bases of the Constitutional Ideology of Building a Democratic Legal Social State in Russia]. Konstitutsionnoeimunitsipal'noepravo, no. 12, pp. 3-9. (In Russian).

Petrov A. A. (2014) Pravovoe kachestvo resheniy Konstitutsionnogo Suda Rossiyskoy Federatsii: postanovka voprosa i nekotorye prakticheskie prob-

lemy [Legal Quality of Decisions of the Constitutional Court of the Russian Federation: Formulation of the Question and some Practical Issues]. Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, no. 2, pp. 95-110. (In Russian).

Smirnov A.V. (2001) Sostyazatel'nyy protsess [Competitive Trial], Saint Petersburg: Alpha. (In Russian).

Sokolov T. V. (2014) Formy vzaimosvyazi konstitutsionnogo i ugolovnogo sudo-proizvodstv v kontekste doktriny sudebnogo prava: Avtoref. dis. ... kand. yurid. nauk [Forms of Relationships of Constitutional and Criminal Proceedings in the Context of the Doctrine of Judicial Law: Candidate of Sciences in Law dissertation abstract], Saint Petersburg. (In Russian).

Starzhenetskiy V. V. (2013) Mezhdunarodnye sudy i transformatsiya na-tsional'nykh pravovykh sistem [International Courts and transformation of national legal systems]. Mezhdunarodnoe pravosudie, no. 3, pp. 64-77. (In Russian).

Timofeev M. T. (2012) Evropeyskiy Sud po pravam cheloveka i neprekra-shchayushchayasya bor'ba s Leviafanom [European Court of Human Rights and an endless Struggle against Leviathan]. Mezhdunarodnoe pravosudie, no. 1, pp. 4-5. (In Russian).

Vitkauskas D., Dikov G. (2014) Zashchita prava na spravedlivoe sudebnoe razbiratel'stvo v ramkakh Evropeyskoy konventsii o zashchite prav cheloveka. Seriya posobiy Soveta Evropy [Protection of the Right to a Fair Trial under the European Convention on Human Rights. A series of Council of Europe Textbooks], Voronezh: Elist. (In Russian).

Zor'kin V. D. (2010) Sovremennyy mir, pravo i Konstitutsiya [The Modern World, the Law and the Constitution], Moscow: Norma. (In Russian).