ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ: КОНСТИТУЦИОННЫЙ СУД РОССИИ И ЕГО ПЕРВОЕ ДЕЛО О ВОЗМОЖНОСТИ ИСПОЛНЕНИЯ ПОСТАНОВЛЕНИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО СУДА ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА Текст научной статьи по специальности «Право»

PRAXIS

Трудно быть богом:

Конституционный Суд России и его первое дело о возможности исполнения постановления Европейского Суда по правам человека

Григорий Вайпан*

За последние два с половиной года (конец 2013 года - первая половина 2016 года) в результате серии постановлений Конституционного Суда Российской Федерации и внесения изменений в законодательство был сформирован правовой механизм, призванный урегулировать порядок разрешения коллизий между Конституцией Российской Федерации и международными договорами о защите прав человека и основных свобод. В рамках этого механизма Конституционному Суду отведена центральная роль хранителя «национальной конституционной идентичности», наделённого эксклюзивным полномочием очерчивать «предел уступчивости» России в её отношениях с межгосударственными органами по защите прав и свобод человека, прежде всего с Европейским Судом по правам человека. Важную черту в формировании этого механизма подвело постановление Конституционного Суда от 19 апреля 2016 года № 12-П, в котором Конституционный Суд впервые применил свои новые полномочия в отношении конкретного постановления Европейского Суда -по делу «Анчугов и Гладков против России», признав его частично неисполнимым. В настоящей статье предпринимается попытка оценить этот первый опыт Конституционного Суда in concreto с точки зрения ранее накопленных им правовых позиций in abstracto по рассматриваемой проблеме. В то время как Конституционный Суд оказался единственным российским государственным органом, который попытался наметить пути исполнения постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России», методология, которой он руководствовался в данном деле, оказалась противоречивой. В целом постановление Конституционного Суда от 19 апреля 2016 года № 12-П является свидетельством того, как трудно выступать защитником конституционных ценностей в ситуациях, когда угроза таким ценностям отсутствует.

^ «Анчугов и Гладков против России»; Конституционный Суд Российской Федерации; Европейский Суд по правам человека; активное избирательное DOI: 10.21128/1812-7126-2016-4-107-124 право;лишение свободы

1. Введение

19 апреля 2016 года Конституционный Суд Российской Федерации (далее — Конституционный Суд, Суд) принял Постановление

* Вайпан Григорий Викторович - руководитель судебной практики Института права и публичной политики (e-mail: g.vaypan@mail-ilpp.ru). В статье использованы фрагменты Заключения Института права и публичной политики о толковании статьи 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации для целей определения возможности исполнения постановления Европейского Суда по правам человека от 4 июля 2013 года

№ 12-П о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации (далее — Конституция) постановления Европейского Суда по правам человека (далее — Европейский Суд) от 4 июля 2013 года

по делу «Анчугов и Гладков против Российской Федерации» (далее — Заключение ИППП). Полный текст Заключения ИППП доступен по адресу: URL: http:// ilpp.ru/netcat_files/userfiles/Litigation_Treinings/2016 %20Amicus%20Curiae%20Brief%20(Anchugov%20i %20Gladkov).pdf. Заключение подготовлено автором настоящей статьи совместно с О. Г. Подоплеловой и В. Б. Белобородовым.

по делу «Анчугов и Гладков против России»1. Тем самым Конституционный Суд впервые реализовал своё новое полномочие по оценке «конституционности» решений межгосударственных органов по защите прав и свобод человека. Расширение компетенции Конституционного Суда в этом направлении было в последнее время очевидным приоритетом для российских государственных институтов. Менее чем за два с половиной года — с декабря 2013 года по апрель 2016 года — по рассматриваемому вопросу были приняты три постановления Конституционного Суда2 и дважды внесены поправки в Федеральный конституционный закон от 21 июля 1994 года № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации» (далее — ФКЗ от 21 июля

1 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 19 апреля 2016 года № 12-П по делу о разрешении вопроса о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации постановления Европейского Суда по правам человека от 4 июля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков против России» в связи с запросом Министерства юстиции Российской Федерации (далее — Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П); Постановление Европейского Суда по правам человека от 4 июля 2013 года по жалобам № 11157/04 и 15162/05 «Анчугов и Гладков против России» (далее — Анчугов и Гладков).

2 См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 6 декабря 2013 года № 27-П по делу о проверке конституционности положений статьи 11 и пунктов 3 и 4 части четвёртой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Ленинградского окружного военного суда (далее - Постановление от 6 декабря 2013 года № 27-П); Постановление Конституционного Суда РФ от 14 июля 2015 года № 21-П по делу о проверке конституционности положений статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней», пунктов 1 и 2 статьи 32 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», частей первой и четвёртой статьи 11, пункта 4 части четвёртой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 13, пункта 4 части 3 статьи 311 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 15, пункта 4 части 1 статьи 350 Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации и пункта 2 части четвёртой статьи 413 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы (далее — Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П); Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П.

1994 года № 1-ФКЗ)3. «Пределы уступчивости»4 приобретали всё более отчётливые законодательные и судебные очертания.

В создаваемом конституционном механизме защиты национальной правовой системы от международного влияния Конституционному Суду отведена роль высшей, «последней инстанции»5, которая призвана обеспечивать охрану «национальной конституционной идентичности»6 и определять «степень готовности»7 российского правопорядка к восприятию тех или иных международно-правовых норм. С процессуальной точки зрения это выражается в наделении Конституционного Суда исключительной компетенцией по разрешению предполагаемых коллизий между положениями международного договора в их истолковании межгосударственным органом по защите прав человека и Конституцией Российской Федерации. При этом изначально субъектами обращения в Конституционный Суд являлись лишь суды общей юрисдикции и арбитражные суды в контексте пересмотра внутринациональных судебных актов по конкретному делу на основании решений соответствующих межгосударственных органов8.

3 Федеральный конституционный закон от 4 июня 2014 года № 9-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон "О Конституционном Суде Российской Федерации"» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2014. № 23. Ст. 2922; Федеральный конституционный закон от 14 декабря 2015 года № 7-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон "О Конституционном Суде Российской Федерации"» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2015. № 51 (ч. 1). Ст. 7229.

4 См.: Зорькин В. Д. Предел уступчивости // Российская газета. Федеральный выпуск. № 5325 (246). 2010. 29 октября. URL: http://www.rg.ru/2010/10/ 29/zorkin.html (дата обращения: 15.07.2016).

5 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 1.2 мотивировочной части.

6 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 6 мотивировочной части; Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 1.2 мотивировочной части.

7 Там же.

8 См.: Федеральный конституционный закон от 21 июля 1994 года № 1-ФКЗ, п. 2 ст. 101. Изначально речь шла лишь о «правомочии» суда общей юрисдикции или арбитражного суда обратиться с запросом в Конституционный Суд и лишь в ситуациях, когда коллизия между постановлением Европейского Суда и положениями российского законодательства приводит к невозможности пересмотреть дело (см.: Постановление от 6 де-

Впоследствии в круг таких субъектов были включены Министерство юстиции Российской Федерации9, Президент Российской Федерации и Правительство Российской Федерации10, которые уполномочены ставить перед Судом вопрос о возможности исполнения соответствующего международного решения в порядке абстрактного нормоконтроля, то есть вне связи с внутринациональным судебным пересмотром конкретного дела.

С материально-правовой точки зрения обращает на себя внимание постепенное «повышение градуса» правовых последствий выявления Конституционным Судом противоречия между положениями Конституции и международного договора. Изначально речь шла о том, что в подобных ситуациях Конституционный Суд «в рамках своей компетенции определяет возможные конституционные способы реализации постановления Европейского Суда по правам человека»11, то есть возможность неисполнения таких постановлений в принципе не рассматривалась. Однако спустя недолгое время Конституционный Суд уже пришёл к выводу о том, что в случае конституционно-конвенционной коллизии постановление Европейского Суда «не может быть исполнено»12, и попытался сформулировать материально-правовые критерии, которыми он будет руководствоваться при решении во-

кабря 2013 года № 27-П, п. 1 резолютивной части). Однако впоследствии обращение в Конституционный Суд стало «обязанностью» соответствующих судов, причём возникающей во всех случаях, когда в деле, подлежащем пересмотру, Европейский Суд установил нарушение Конвенции о защите прав человека и основных свобод положениями российского законодательства (Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 1 резолютивной части).

9 См.: Федеральный конституционный закон от 21 июля 1994 года № 1-ФКЗ, гл. Х111.1 «Рассмотрение дел о возможности исполнения решений межгосударственного органа по защите прав и свобод человека»; Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 5.3 мотивировочной части, п. 1 резолютивной части.

10 См.: Федеральный конституционный закон от 21 июля 1994 года № 1-ФКЗ, гл. XIV «Рассмотрение дел о толковании Конституции Российской Федерации»; Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 1 резолютивной части.

11 Постановление от 6 декабря 2013 года № 27-П, п. 3.2 мотивировочной части.

12 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 5.3

мотивировочной части.

проса о наличии или отсутствии такого рода коллизий13.

В деле о возможности исполнения постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» Конституционному Суду в некотором смысле предстояло спуститься с небес на землю, а его накопленным правовым позициям по рассматриваемой проблеме, которые до сих пор носили абстрактный характер, пройти испытание реальностью. Ставшее итогом этого дела Постановление Конституционного Суда от 19 апреля 2016 года № 12-П породило диаметрально противоположные мнения в юридическом сообществе, причём споры касались не только оценки решения Суда и его последствий, но и даже самого содержания, сути принятого решения14. Настоящий комментарий, не претендуя на исчерпывающий анализ Постановления от 19 апреля 2016 года № 12-П, сосредоточивается на оценке методологии, использованной Конституционным Судом для решения вопроса о возможности исполнения постановления Европейского Суда в данном деле, в том числе в плане её соотношения с ранее выработанными общими подходами Суда. Подобный анализ позволит оценить Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П не изолированно, а с точки зрения нового конституционно-правового защитного механизма в целом, включая его декларируемые цели.

2. Первый пошёл: анализ Постановления от 19 апреля 2016 года № 12-П

Поводом к «активации» нового механизма стал запрос Министерства юстиции Российской Федерации (далее — Минюст). В своём обращении в Суд Минюст утверждал, что истолкование положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее — Конвенция), данное Европейским Судом в постановлении по делу «Анчугов и Гладков

13 См.: Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 2—4 мотивировочной части. Об этом см. также далее, раздел 2 настоящей статьи.

14 См., например, чрезвычайно широкий спектр экспертных мнений: Пушкарская А. Конституционный Суд впервые разрешил не исполнять решение ЕСПЧ: КС РФ подтвердил абсолютный запрет заключённым голосовать на выборах // Коммерсантъ. 2016. 19 апреля. URL: http://www.kommersant.ru/doc/2967775 (дата обращения: 15.07.2016).

против России», расходится с Конституцией. Этим постановлением Европейский Суд установил нарушение статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции в той мере, в какой в России все лица, отбывающие наказание в виде лишения свободы, лишены активного избирательного права в силу статьи 32 (часть 3) Конституции. Европейский Суд признал, что установленный статьёй 32 (часть 3) запрет не отвечает принципу соразмерности, поскольку носит «общий, автоматический и неизбирательный характер» и применяется ко всем лицам, осуждённым к лишению свободы, «независимо от продолжительности наказания и независимо от природы или тяжести совершённого ими преступления и их индивидуальных обстоятельств»15.

Надо отдать должное Конституционному Суду: он подошёл к поставленному перед ним вопросу серьёзно и попытался уйти от необоснованного упрощения проблемы, которое было свойственно большинству представителей государственных органов — участников процесса. Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П не исчерпывается, подобно четырёхстраничному запросу Минюста, отсылкой к буквальному содержанию статьи 32 (часть 3) Конституции, а содержит комплексный анализ отечественного правового регулирования по вопросу ограничения избирательных прав лиц, отбывающих уголовные наказания, включая отраслевое законодательство и судебную статистику, а также оценку истории принятия статьи 32 (часть 3) Конституции. Суд недвусмысленно дал понять, что он не считает рассматриваемое дело «настолько простым, что его может разобрать студент второго курса» и что оно решается путём простого «математического» сопоставления «нормативного акта третьего уровня» (федерального закона о ратификации Конвенции) с «нормативным актом первого уровня» (Конституцией)16.

15 Анчугов и Гладков. § 101, 103, 107.

16 См.: Выступление полномочного представителя Правительства Российской Федерации М. Ю. Барщевско-го в заседании Конституционного Суда по рассматриваемому делу, 32:04 — 35:51. URL: mms://media.ksrf. ru/Archive/Archive_20160331_001.asf (дата обращения: 15.07.2016). Нет нужды подробно останавливаться на том, что вопрос о соотношении юридической силы национальной конституции и международного договора является в высшей степени спорным даже с

Вместе с тем необходимо оценить, насколько в рамках этой добровольно принятой на себя миссии17 по поиску «правомерного компромисса»18 между Конституцией и Конвенцией Конституционному Суду удалось обеспечить последовательность и непротиворечивость собственного анализа и выводов. Отправной точкой для постановки подобных вопросов служит резолютивная часть Постановления от 19 апреля 2016 года № 12-П, в которой Суд признал исполнение постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» одновременно возможным и невозможным. Далее эти два противоположных вывода и соответствующее каждому из них обоснование будут последовательно рассмотрены.

позиций национального правопорядка. См., например: Вайпан Г. В., Маслов А. С. От догматики к прагматике: постановление Конституционного Суда РФ по делу

Маркина в контексте современных подходов к соотношению международного и национального права // Сравнительное конституционное обозрение. 2014. № 2 (99). С. 127—137. В своём заключении, посвященном анализу поправок к закону о Конституционном Суде, Венецианская комиссия Совета Европы отметила, что в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П «Конституционный Суд не жалел сил, желая избежать конфликта со Страсбургом» (European Commission for Democracy through Law (Venice Commission). Russian Federation. Final Opinion on Amendments to the Federal Constitutional Law on the Constitutional Court. Strasbourg, 13 June 2016. Opinion No. 832/2015. CDL-AD (2016) 016. § 33).

17 В своём особом мнении судья Конституционного Суда К. В. Арановский упрекнул Минюст в злоупотреблении правом на обращение с запросом в Суд и в том, что ведомство «решилось ввести конституционное правосудие и национальный правопорядок в испытание на верность Конституции РФ в опасной альтернативе с нерушимыми pacta sunt servanda и res judicata» (Особое мнение судьи Конституционного Суда РФ К. В. Арановского к Постановлению от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 3). Не стоит забывать, однако, что запрос Минюста был в значительной степени предопределён самим Конституционным Судом, который в Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П не только предусмотрел для Минюста соответствующую процедуру обращения в Суд, но и прямо указал, что считает постановление Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» «характерным примером наиболее очевидного расхождения с положениями Конституции Российской Федерации» (Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 4 мотивировочной части).

18 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 1.2

мотивировочной части.

2.1. «Признать исполнение возможным»

В Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П содержится два вывода, которые, по мнению Конституционного Суда, позволяют устранить коллизию между Конституцией и статьёй 3 Протокола № 1 к Конвенции в её истолковании Европейским Судом.

Во-первых, Конституционный Суд заключил, что правовая позиция Европейского Суда о соразмерности и дифференциации ограничения активного избирательного права, выраженная им в деле «Анчугов и Гладков против России» и ряде аналогичных дел, фактически уже реализована в российском законодательстве посредством применимости запрета, предусмотренного статьёй 32 (часть 3) Конституции, лишь к осуждённым, отбывающим наказание в виде лишения свободы, но не к осуждённым, которые приговорены к другим видам уголовного наказания10. С одной стороны, Суд обратил внимание на то, что статья 32 (часть 3) «не затрагивает тех, кто на основании приговора суда претерпевает наказание иных видов, сопоставимых по своей сути с лишением свободы (принудительные работы, арест и др.)», но формально не относящихся к лишению свободы по смыслу статей 56 и 57 Уголовного кодекса Российской Федерации20. С другой стороны, Суд сослался на положения уголовного законодательства и данные судебной статистики в обоснование того, что наказание в виде лишения свободы, как правило, не назначается лицам, совершившим преступления небольшой тяжести, а за преступления средней тяжести и тяжкие преступления лишение свободы назначается только в том случае, если менее строгий вид наказания не может обеспечить достижение целей наказания21.

Данный вывод Конституционного Суда глубоко противоречив. С одной стороны, Суд отвечает не на тот вопрос, который ставился перед Европейским Судом сторонами и был предметом рассмотрения последнего в деле «Анчугов и Гладков против России». В то время как сформулированная Европейским Судом правовая позиция о необходимости смягчения абсолютного запрета на участие в

19 См.: Там же, п. 2 резолютивной части.

20 Там же, п. 5.1 мотивировочной части.

21 См.: Там же, п. 5.2—5.3 мотивировочной части.

выборах касается дифференциации внутри категории лиц, лишенных свободы, Конституционный Суд ведёт речь о дифференциации между осуждёнными, лишёнными свободы, и осуждёнными, приговорёнными к другим видам наказания. Европейский Суд признаёт соответствие национального законодательства Конвенции в тех случаях, когда лишение избирательных прав «применяется... не ко всем лицам, приговорённым к лишению свободы, а только к тем, кто приговорён к лишению свободы на срок три года или более»22, в результате чего «значительное число осуждённых заключённых не лишено права участвовать в парламентских выбо-рах»23. Конституционный Суд, со ссылкой на эти же фрагменты постановления Европейского Суда, утверждает, что «преступления, за которые установлено наказание в виде лишения свободы на срок три года и более, признаются Европейским Судом по правам человека "достаточно серьёзными" для того, чтобы служить основанием — без нарушения требования соразмерности — для лишения лиц, виновных в их совершении, избирательных прав»24. Иными словами, лицо, приговорённое к двум годам лишения свободы в России (независимо от того, к какой категории относится совершённое им преступление), лишается права на участие в выборах, а лицо, приговорённое к такому же наказанию в Италии, нет. Очевидно, что в рамках подобного диалога один суд говорит «про Фому», а другой отвечает ему «про Ерёму». Как следствие, вывод Конституционного Суда о том, что действующее российское законодательство и практика его применения позволяют уйти от абсолютного запрета на участие заключённых в выборах и обеспечить соразмерность ограничения активного избирательного права, некорректен уже потому, что Европейский Суд говорит о другой соразмерности.

С другой стороны, если бы Конституционный Суд рассматривал проблему в том же аспекте, что и Европейский Суд, то ему бы пришлось признать, что в рамках дела «Анчугов

22 Постановление Европейского Суда по правам человека от 22 мая 2012 года по жалобе № 126/05 Скоппо-ла против Италии (№ 3). § 106 (выделено мной. -Г. В.).

23 Там же. § 108.

24 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 5.2 мотивировочной части (выделено мной. — Г. В.).

и Гладков против России» аналогичные доводы российского правительства уже были рассмотрены и отвергнуты Европейским Судом. Так, Европейский Суд признал, что лишение активного избирательного права в России касается абсолютно всех лиц, отбывающих наказание в виде лишения свободы, независимо от его продолжительности (которая может составлять от двух месяцев до пожизненного лишения свободы)25. Кроме того, Европейский Суд указал на отсутствие данных, свидетельствующих о том, что российские суды принимают во внимание фактор лишения избирательных прав при назначении уголовного наказания в конкретных делах26. В свою очередь, Конституционный Суд сослался на то, что «суды, приговаривая лицо к лишению свободы... обязаны принимать во внимание тот факт, что такой приговор будет означать для осуждённого и предписываемое статьёй 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации ограничение его избирательных прав»27. Однако наличие у судов такой обязанности не подтверждается ни статистическими данными (которые проясняют лишь пропорции назначения наказания в виде лишения свободы относительно общего числа осуждённых лиц)28, ни специальными положениями закона с учётом практики их применения29. Соответственно, исполнение постановления Европейского Суда предполагало бы, как минимум, вывод Конституционного Суда о необходимости внесения изменений в законодательство или корректировки существующей судебной практи-ки30. Такого вывода, однако, в Постановлении

25 См.: Анчугов и Гладков. § 105.

26 См.: Там же. § 106.

27 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 5.2 мотивировочной части.

28 См.: Там же, п. 5.3 мотивировочной части.

29 См.: Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации от 18 декабря 2001 года № 174-ФЗ, п. 4 ст. 307 // Собрание законодательства Российской Федерации. 2001. № 52 (ч. 1). Ст. 4921; Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 29 апреля 1996 года № 1 «О судебном приговоре», п. 13. Из данных положений не следует, что суды учитывают фактор лишения лица активного избирательного права при назначении ему наказания в виде лишения свободы.

30 На это обращали внимание в своём заключении юри-

сты Центра экспертиз Санкт-Петербургского государ-

ственного университета. URL: http://spbu.ru/images/ exp_zakl/exp01 -121 -230-1 .pdf (дата обращения: 15.07.2016). (См. с. 18-19.)

от 19 апреля 2016 года № 12-П нет, поскольку он входил бы в противоречие с исходной посылкой Конституционного Суда, согласно которой реализация правовой позиции Европейского Суда возможна и при существующем механизме правового регулирования.

Таким образом, говоря о соразмерности и дифференциации ограничения активного избирательного права осуждённых лиц в российском правопорядке, Конституционный Суд фактически лишь подтвердил, а не смягчил свой основной вывод о том, что исполнение постановления Европейского Суда является невозможным (о нём см. далее), поскольку соразмерность в виде, в каком её понимает Конституционный Суд, не предполагает, вопреки правовой позиции Европейского Суда, распространения активного избирательного права на лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы.

Во-вторых, Конституционный Суд допустил возможность исполнения постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» путём либерализации понятия «лишение свободы», закреплённого в статье 32 (часть 3) Конституции и конкретизированного в отраслевом законодательстве. Суд пришёл к выводу о том, что «федеральный законодатель не лишён возможности. оптимизировать систему уголовных наказаний, в том числе посредством перевода отдельных режимов отбывания лишения свободы в альтернативные виды наказаний, хотя и связанные с принудительным ограничением свободы осуждённых, но не влекущие ограничения их избирательных прав»31. В частности, Суд прямо указал, что подобная «смена вывески» возможна в отношении колоний-поселений32.

Данный вывод Конституционного Суда намечает путь для дальнейшей реформы рос-

31 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 5.5 мотивировочной части.

32 См.: Там же. Аналогичное предложение содержалось в заключении Совета при Президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека (URL: http://president-sovetru/presscenter/news/read/ 3107/ (дата обращения: 15.07.2016)) и в письменных соображениях группы исследователей-международников Г. И. Богуша, К. И. Дегтярева, Г. А. Есакова и М. Т. Тимофеева (URL: http://chr-centre.org/wp-content/uploads/2016/03/Anchugov-and-Gladkov-Amicus-Brief.pdf (дата обращения: 15.07.2016)).

сийского избирательного, уголовного и уголовно-исполнительного законодательства в русле правовых позиций Европейского Суда, что можно только приветствовать33. В то же время закономерно возникают следующие вопросы. Во-первых, если Конституционный Суд допускает уточнение понятия «лишение свободы», которое является частью ограничительного правила статьи 32 (часть 3) Конституции, то разве это не означает, что действительное противоречие между данным конституционным положением и постановлением Европейского Суда отсутствует? Во-вторых, почему Конституционный Суд отдаёт осуществление реформы на усмотрение законодателя, не предусматривая для него соответствующей обязанности, когда речь идёт об установленном Европейским Судом нарушении международных обязательств России?34 Эти вопросы, в свою очередь, позволяют перейти к оценке противоположных выводов и доводов Конституционного Суда — о невозможности исполнения постановления Европейского Суда в рассматриваемом деле.

2.2. «Признать исполнение невозможным»

Как видно из предыдущего анализа, два предложенных возможных варианта исполнения постановления Европейского Суда являются, с точки зрения Конституционного Суда, не более чем «бесплатными приложениями» — один вообще не предполагает каких-либо реформ российской правовой системы, другой относит такие реформы к сфере дискреции федерального законодателя. Очевидно, что Суд рассматривает эти меры как вторичные по отношению к своему основному выводу: исполнение постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» невозможно «в части мер общего характера, предполагающих внесение изменений в российское законодательство (и тем самым изменение основанной на нём судебной практики),

33 См. также: European Commission for Democracy through Law (Venice Commission). Russian Federation. Final Opinion on Amendments to the Federal Constitutional Law on the Constitutional Court. Strasbourg, 13 June 2016. Opinion No. 832/2015. CDL-AD(2016) 016. § 32.

34 Об этом см. также: Особое мнение судьи Конституци-

онного Суда РФ С. М. Казанцева к Постановлению от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 2.

которые позволяли бы ограничивать в избирательных правах не всех осуждённых, отбывающих наказание в местах лишения свободы по приговору суда», ввиду противоречия между постановлением Европейского Суда и статьёй 32 (часть 3) Конституции35. В то же время проведённый выше анализ обнаруживает, что «позитивные» выводы Суда либо сливаются с этим основным «негативным» выводом (первый вариант исполнения), либо ставят его под сомнение (второй вариант исполнения). Соответственно, исследование вывода Суда о наличии коллизии между Конституцией и Конвенцией в деле «Анчугов и Гладков против России» имеет ключевое значение для понимания смысла и последствий Постановления от 19 апреля 2016 года № 12-П.

В Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П Конституционный Суд сформулировал три различных материально-правовых критерия, которые, по его мнению, могут использоваться для решения вопроса о наличии или отсутствии подобного рода коллизий: во-первых, нарушение постановлением Европейского Суда основополагающих принципов и норм Конституции; во-вторых, противоречие постановления Европейского Суда международным обязательствам России; в-третьих, предоставление Конституцией более высокого уровня гарантий прав и свобод по сравнению с постановлением Европейского Суда. Далее доводы, использованные Конституционным Судом в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П, будут рассмотрены через призму этих критериев.

2.2.1. Основополагающие принципы и нормы Конституции

В Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П Конституционный Суд допустил неисполнение постановлений Европейского

35 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 1 резолютивной части. В пункте 3 резолютивной части Суд также признал исполнение постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» невозможным в части индивидуальных мер в отношении заявителей. Данный вывод Суда в настоящей статье подробно не исследуется. Необходимо отметить, однако, что рассматриваемое постановление Европейского Суда не содержит каких-либо предписаний в адрес России о необходимости принять индивидуальные меры по восстановлению прав заявителей. См.: Анчугов и Гладков. § 119-123.

Суда в ситуациях, когда «самим содержанием постановления Европейского Суда. неправомерно — с конституционно-правовой точки зрения — затрагиваются принципы и нормы Конституции Российской Федерации»36, причём «такое отступление является единственно возможным способом избежать нарушения основополагающих принципов и норм Конституции Российской Федерации»37. При этом в Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П прослеживается акцент Конституционного Суда на необходимости сущностного — а не формального — сопоставления конституционных и конвенционных положений, а также охраняемых ими интересов: так, Суд говорит о возможности не следовать буквально постановлению Европейского Суда «в случае, если его реализация противоречит конституционным ценностям»38.

Между тем в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П ценностный анализ запрета, предусмотренного статьёй 32 (часть 3) Конституции, равно как и его развёрнутое системное толкование, отсутствуют. Конституционный Суд ограничился констатацией того, что «предписание статьи 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации со всей определённостью означает императивный запрет, согласно которому не имеют избирательных прав без каких бы то ни было изъятий все осуждённые, отбывающие наказание в местах лишения свободы, определённых уголовным законом»39. Тем самым Суд методологически сузил выявление действительного смысла Конституции по рассматриваемой проблеме до сугубо «лингвистического (грамматического)»40 анализа отдельно взятого конституционного положения. Такой подход не согласуется не только с Постановлением от 14 июля 2015 года № 21-П, но и с традиционно присущей Конституционному Суду установкой на комплексное толкование исследуемых норм Конституции в их взаимосвязи с иными конституционными предписаниями и с конкретизирующими их нормами отраслевого законо-

36 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 2 мотивировочной части.

37 Там же.

38 Там же, п. 4 мотивировочной части (выделено мной. — Г В.).

39 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 1 резолютивной части.

40 Там же, п. 4.1 мотивировочной части.

дательства41, а также с учётом конкретно-исторического социального контекста42. В рассматриваемом деле Суд не только не предпринял попыток всерьёз обосновать по существу конституционно-правовую необходимость сохранения в неизменном виде абсолютного запрета на участие заключённых в выборах43. Напротив, уполномочив феде-

41 К примеру, в Постановлении от 1 июля 2015 года № 18-П Конституционный Суд истолковал весьма ясное по своему буквальному смыслу императивное положение статьи 96 (часть 1) Конституции («Государственная Дума избирается сроком на пять лет») в его системной взаимосвязи с иными конституционными нормами и с положениями избирательного законодательства. Конституционный Суд заключил, что «федеральный законодатель вправе принять решение об изменении даты выборов, влекущее некоторое сокращение реального (фактического) срока полномочий Государственной Думы текущего созыва, только если издержки такого решения в достаточной степени компенсируются значимостью преследуемых им целей, которые, хотя и относятся к сфере законодательного усмотрения, должны быть конституционно оправданными, а иные правовые средства их достижения отсутствуют или не лишены — в балансе конституционных ценностей — сопоставимых недостатков» (п. 4 мотивировочной части) (выделено мной. — Г В.).

42 Так, в Постановлении от 21 декабря 2005 года № 13-П Конституционный Суд отметил, что истолкование тех или иных положений Конституции может уточняться либо изменяться, с тем чтобы адекватно выявить их смысл с учётом конкретных социально-правовых условий их реализации (п. 5 мотивировочной части). При этом конституционно-правовые запреты и ограничения прав и свобод, обусловленные конкретно-историческими условиями, должны носить временный характер и с отпадением породивших их обстоятельств должны быть сняты (Постановление Конституционного Суда от 1 февраля 2005 года № 1-П, п. 3.3 мотивировочной части).

43 Конституционный Суд вкратце привёл свою более раннюю правовую позицию о правомерности цензов, направленных на предотвращение «криминализации публичной власти» (Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 2 мотивировочной части; Постановление от 10 октября 2013 года № 20-П). Однако в цитируемом постановлении речь шла о конституционности ограничений пассивного, а не активного избирательного права. Между тем является признанным, что ограничения последнего нуждаются в более веском обосновании, чем ограничения первого (см., например: Venice Commission. Code of Good Practice in Electoral Matters. Adopted by the Venice Commission at its 52nd session (Venice, 18-19 October 2002). Guidelines on Elections. 1.1.d.iii. URL: http://www.venice.coe.int/ webforms/documents/default.aspx?pdffile = CDL-AD(2002)023rev-e (дата обращения: 15.07.2016).

рального законодателя на уточнение понятия «лишение свободы» в статье 32 (часть 3) Конституции посредством внесения изменений в отраслевое законодательство44, Суд фактически продемонстрировал, что не считает закреплённый в данном конституционном положении запрет фундаментальной и незыблемой составляющей российской избирательной системы, а его пересмотр «лёгким движением руки» законодателя не повлечёт какого-либо ущерба для охраняемых Конституцией ценностей. Весьма узко Суд подошёл и к историческому толкованию рассматриваемого конституционного положения. Выявление действительной «воли конституционного законодателя» было сведено к формальной констатации выбора в пользу абсолютного запрета на голосование заключённых при принятии Конституции в 1993 году. Между тем мотивы такого выбора (то есть то, ради чего и предпринимается историческое толкование) так и остались неисследованными45.

Конституционный Суд отверг попытки истолковать (и тем самым ослабить) запрет, установленный в статье 32 (часть 3) Конституции, в свете принципов свободных выборов и всеобщности избирательного права (статья 3, часть 3; статья 32, части 1 и 2; статья 81, часть 1), а также принципа соразмерности ограничений конституционных прав и свобод (статья 55, часть 3). Суд указал, что «все... положения [Конституции] в целом составляют непротиворечивое системное единство»46, а «проверка какого-либо положения Конституции Российской Федерации на предмет его соответствия другим положениям Конституции Российской Федерации исклю-

44 См. выше, раздел 2.1 настоящей статьи.

45 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 4.1 мотивировочной части. Исторический анализ обнаруживает, что в отечественном правопорядке автоматический и неизбирательный запрет участия в выборах всех лиц, находящихся в местах лишения свободы, появился на конституционном уровне лишь в 1988 году, причём без какого-либо обсуждения и обоснования. Впоследствии соответствующее положение «проскочило» Конституционную комиссию и Конституционное Совещание и было воспроизведено в статье 32 (часть 3) Конституции РФ «по инерции». Правовые мотивы происхождения рассматриваемого конституционного положения поистине неведомы. Подробнее об этом см.: Заключение ИППП, п. 22-45.

46 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 4.1 мотивировочной части.

чена»47. Однако использование самим Конституционным Судом понятия «основополагающие принципы и нормы Конституции»48 применительно к оценке исполнимости постановлений Европейского Суда закономерно предполагает наличие иных принципов и норм Конституции, не относящихся к числу основополагающих, то есть само по себе подразумевает наличие некоторой иерархии конституционных норм. Кроме того, ссылка Суда на «непротиворечивое системное единство» конституционных положений в данном случае является non sequitur, поскольку неочевидно, каким именно образом достигается это непротиворечивое единство. В действительности за этим внешне нейтральным тезисом Конституционного Суда скрывается весьма спорный методологический подход, согласно которому специальная норма статьи 32 (часть 3) Конституции допускает дальнейшее ограничение избирательных прав законодателем на основании принципа соразмерности, но одновременно исключает использование этого же принципа для сужения установленного этой нормой запрета49. Уязвимость подобного подхода объясняется следующим.

Во-первых, если быть до конца последовательным в буквальном толковании статьи 32 (часть 3) Конституции, то следовало бы признать, что подход Конституционного Суда к ограничению избирательных прав на ней не основан, поскольку данная норма устанавливает исчерпывающий перечень «лишенцев», который не может быть модифицирован ни в сторону сужения, ни в сторону расширения50.

Во-вторых, в действительности положения статьи 32 Конституции уточняются и корректируются российской конституционно-правовой практикой, причём такое уточнение имеет место как в сторону установления дополнительных ограничений конституционно-

47 Там же.

48 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 2 мотивировочной части (выделено мной. — Г В.).

49 См.: Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 2 мотивировочной части; Комментарий к Конституции Российской Федерации (постатейный) / под ред. В. Д. Зорькина. 2-е изд., пересм. М. : Норма ; Инфра-М, 2011. Комментарий к статье 32, п. 3 // СПС «Кон-сультантПлюс».

50 См.: Особое мнение судьи Конституционного Суда РФ

А. Л. Кононова к Определению от 4 декабря 2007 года

№ 797-О-О, п. 2.

го права избирать и быть избранным, так и в сторону расширения объёма этого права. Так, с одной стороны, избирательное законодательство содержит дополнительные ограничения пассивного избирательного права, не предусмотренные статьёй 32 (часть 3) Конституции, но признанные Конституционным Судом допустимыми со ссылкой, в частности, на статью 55 (часть 3) Конституции (пункты 3.1 и 3.2 статьи 4 Федерального закона от 12 июня 2002 года № 67-ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации»)51. С другой стороны, вопреки буквальному смыслу статьи 32 (часть 2) Конституции, которая наделяет правом избирать и быть избранными только граждан Российской Федерации, законодатель в отдельных случаях предоставляет такое право иностранным гражданам (пункт 10 статьи 4 Федерального закона от 12 июня 2002 года № 67-ФЗ).

В-третьих, если статья 55 (часть 3) Конституции может быть использована для введения дополнительных ограничений прав граждан по сравнению со специальными положениями о правах и свободах в главе 2 Конституции, то она тем более может быть использована для смягчения ограничений прав и свобод, предусмотренных специальными положениями главы 2 Конституции, если такие ограничения более не отвечают принципу соразмерности. Иное, безусловно, исключало бы корректировку таких ограничений прав и свобод, которые в условиях развития российского общества стали излишними и (или) чрезмерными, что ставило бы под сомнение норму статьи 2 Конституции о высшей ценности прав и свобод человека и обязанности государства признавать, соблюдать и защищать их, а потому противоречило бы основам конституционного строя Российской Федерации (статья 16, часть 2, Конституции)52.

Таким образом, применение иной методологии анализа могло бы привести Конституционный Суд к выводу о том, что неисполне-

51 См.: Определение от 4 декабря 2007 года № 797-О-О; Постановление от 10 октября 2013 года № 20-П и др.

52 См. также: Лапаева В.В. Возможные способы выполнения решения ЕСПЧ по делу Анчугов и Гладков против России путём толкования ч. 3 ст. 32 Конституции РФ. URL: http://www.igpran.ru/public/publicon site/LapaevaVV_igpran2015.pdf (дата обращения: 15.07.2016).

ние постановления Европейского Суда в рассматриваемом деле не являлось «единственно возможным способом избежать нарушения основополагающих принципов и норм Конституции». Напротив, не отрицая буквального смысла статьи 32 (часть 3) Конституции, Суд тем не менее мог бы правомерно использовать положение статьи 55 (часть 3) Конституции для уточнения смысла специального положения о пределах конкретного конституционного права, предусмотренного главой 2 Конституции, в соответствии с принципом соразмерности. В рассматриваемом деле такое уточнение было необходимо уже хотя бы потому, что специальное положение статьи 32 (часть 3) Конституции повлекло нарушение международных обязательств России, установленное компетентным международным судом53. Соотнесение положений статьи 32 (часть 3) с требованиями статьи 55 (часть 3) Конституции позволило бы признать, что предусмотренный статьёй 32 (часть 3) запрет представляет собой максимально допустимую меру ограничения избирательных прав, которая может быть ослаблена в зависимости от таких обстоятельств, как тяжесть совершённого преступления, его объект, срок лишения свободы и др. (что соответствовало бы правовой позиции Европейского Суда)54. Как отметил в своём особом мнении к Постановлению от 19 апреля 2016 года № 12-П судья Конституционного Суда С. М. Казанцев, «в том случае, когда необходимость ограничить запрет на участие в выборах вытекает из международно-правовых обязательств Российской Федерации, федеральный законодатель не только может, но и должен воспользоваться своим правом на понижение допустимой статьёй 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации макси-

53 Поскольку толкование (уточнение) конституционного положения ограничено контекстом исполнения конкретного обязательного решения международного суда в отношении России, постольку утверждения о ящике Пандоры и риске неконтролируемого «коренного пересмотра основ» конституционного строя представляются преувеличением (см.: особое мнение судьи Конституционного Суда РФ К. В. Арановского к Постановлению от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 8). Не является секретом также, что в случае с российской Конституцией пресловутый «ящик» был открыт уже довольно давно и вовсе не по инициативе Европейского Суда.

54 См.: Анчугов и Гладков. § 101.

мальной меры ограничения избирательных прав граждан для исполнения нормы Конвенции в её истолковании, которое дано в постановлении Европейского Суда по правам человека по делу "Анчугов и Гладков против Российской Федерации"»55.

2.2.2. Международные обязательства России

В рассматриваемом деле Конституционный Суд также использовал другую линию аргументации, а именно оспаривание обязательности для России постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» с точки зрения международного права. Ранее в Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П Суд уже намечал подобный путь: «.если Европейский Суд по правам человека, толкуя в процессе рассмотрения дела какое-либо положение Конвенции о защите прав человека и основных свобод, придаёт используемому в нём понятию другое, нежели его обычное, значение либо осуществляет толкование вопреки объекту и целям Конвенции, то государство, в отношении которого вынесено постановление по данному делу, вправе отказаться от его исполнения, как выходящего за пределы обязательств, добровольно принятых на себя этим государством при ратификации Конвенции»56. Сама по себе применимость данного метода анализа для оценки возможности исполнения постановлений Европейского Суда вызывает вопросы. Прежде всего, остаётся совершенно непонятным, каким образом аргументы об объёме международно-правовых обязательств России соотносятся с рассмотренными выше аргументами о противоречии постановления Европейского Суда основополагающим принципам и нормам Конституции. Являются ли международно-правовые аргументы своеобразным подкреплением конституционно-правовых? Если да, то означает ли это, что в отсутствие аргументов об упречности постановления Европейского Суда с точки зрения международного права ссылка на те или иные нормы Конституции будет недостаточной для

55 Особое мнение судьи Конституционного Суда РФ С. М. Казанцева к Постановлению от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 2.

56 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 3 мотивировочной части.

вывода о неисполнимости соответствующего постановления в российском правопорядке? И напротив, может ли Россия ссылаться лишь на ultra vires характер постановления Европейского Суда с точки зрения международного права, если коллизия между постановлением Европейского Суда и конституционными нормами отсутствует? Не будет ли это произвольным отказом от выполнения государством своих международно-правовых обязательств в нарушение общепризнанного принципа pacta sunt servanda (статья 26 Венской конвенции о праве международных договоров57)? Здесь необходимо подчеркнуть, что, в то время как высшие национальные суды ряда европейских правопорядков допускают в редчайших случаях отказ от исполнения постановления Европейского Суда по причине его противоречия значимым нормам национального права, ни один из них не заявлял о наличии у него права оценивать правомерность постановления Европейского Суда с точки зрения международного права58. Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П оставляет все эти вопросы без ответа.

Так или иначе, в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П Конституционный Суд использует два аргумента международно-правового характера в пользу вывода о неисполнимости постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России». Первый аргумент касается обстоятельств подписания и ратификации Конвенции Россией: поскольку на тот момент «и Россия, и Совет Европы признавали, что статья 3 Протокола № 1 к Конвенции к моменту её ратификации Российской Федерацией и статья 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации находятся в полном соответствии друг с другом», а с тех пор «указан-

57 Венская конвенция о праве международных договоров // Ведомости Верховного Совета СССР. 1986. № 37. Ст. 772.

58 См.: Письменные соображения по существу дела о

проверке конституционности пунктов 3 и 4 части четвёртой статьи 392 во взаимосвязи со статьёй 11 Граж-

данского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Ленинградского окружного военного суда / Институт права и пуб-

личной политики. URL: http://ilpp.ru/netcat_files/ userfiles/Delo_Markina_Amicus_Curiae_Brief_ 23-10-2013.pdf (дата обращения: 15.07.2016).

ные корреспондирующие друг другу нормы (правила) текстуально никаких изменений не претерпели», постольку «вывод о нарушении Российской Федерацией статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции, к которому пришел Европейский Суд по правам человека, основан на истолковании её положений, расходящемся с их смыслом, из которого исходили Совет Европы и Россия как сторона данного международного договора при его подписании и ратификации»59. Следовательно, по мнению Конституционного Суда, Россия «вправе настаивать на интерпретации статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции и её имплементации в российское правовое пространство в том понимании, которое имело место при введении в действие данного международного договора Российской Федерации как составной части российской правовой системы»60. Второй аргумент касается злоупотребления «эволю-тивным» толкованием Конвенции со стороны Европейского Суда в условиях, когда «сравнительные данные о правовом регулировании выборов в 43 государствах — участниках Конвенции свидетельствуют о том, что по вопросу об ограничении избирательных прав осуждённых (заключённых) [европейский] консенсус отсутствует»61.

Подобная аргументация Конституционного Суда является спорной. Во-первых, два приведённых аргумента взаимоисключающи: либо мы исходим из того, что обязательства государства по международному договору сохраняются неизменными в том виде, в каком они существовали на момент ратификации договора, либо признаём возможность эволюции обязательств государства и обсуждаем лишь степень такой эволюции.

Во-вторых, убедительность аргумента о неизменности текстуального содержания статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции и, как следствие, неправомерности её «эволютив-ного» толкования Европейским Судом сомнительна с той точки зрения, что, реализуя свои полномочия (в том числе по разрешению вопроса о возможности исполнения решений межгосударственных органов по защите прав и свобод человека), Конституционный Суд ру-

59 Постановление от 19 апреля 2016 года № 12-П, п. 4.2 мотивировочной части.

60 Там же.

61 Там же, п. 4.3 мотивировочной части.

ководствуется аналогичным набором весьма общих по содержанию норм Конституции. И национальные конституции, и международные договоры в сфере прав человека являются тем, что американский теоретик права К. Санстейн назвал «недотеоретизированны-ми соглашениями»62: такие документы намеренно сформулированы наиболее общим образом, чтобы оставить пространство для манёвра в конкретных правоприменительных ситуациях и для общественного развития в исторической перспективе. Аргумент о «заморозке» текста статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции, выдвигаемый Конституционным Судом против Европейского Суда, не только ставит под сомнение правомерность его (Конституционного Суда) собственной многолетней практики применения и толкования конституционных норм63, но и не объясняет, почему толкование Конституционным Судом норм Конституции должно иметь приоритет над толкованием Европейским Судом норм Конвенции64. Юрисдикция Европейского Суда по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней является для России обязательной по делам, в которых она является стороной65. Более того, сложивша-

62 Sunstein C. Incompletely Theorized Agreements in Constitutional Law: Chicago Public Law and Legal Theory Working Paper No. 147. 2007.

63 В частности, в контексте рассматриваемого дела нельзя не отметить, что конституционный законодатель в 1993 году вряд ли рассматривал понятие «лишение свободы» в статье 32 (часть 3) Конституции как эластичное и не предполагал, что Суд наделит федерального законодателя свободой уточнять объём этого понятия в целях корректировки установленного статьёй 32 (часть 3) запрета (см. выше, раздел 2.1 настоящей статьи).

64 Аргумент о большей юридической силе норм Конституции, равно как и аргумент о специальном характере нормы статьи 32 (часть 3) Конституции по отношению к общей норме статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции в данном случае неприменимы, поскольку в данном фрагменте Постановления от 19 апреля 2016 года № 12-П речь идёт об оценке правомерности неисполнения постановления Европейского Суда исключительно с точки зрения международного права, а не национальных (конституционных) норм.

65 См.: пункт 1 статьи 32, пункт 1 статьи 46 Конвенции; статья 1 Федерального закона от 30 марта 1998 года № 54-ФЗ «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней» // Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 14. Ст. 1514.

яся к моменту подписания и ратификации Конвенции Россией практика Европейского Суда по «эволютивному» толкованию Конвенции66 означала, что Россия могла предвидеть возможность развития конвенционных норм (в том числе статьи 3 Протокола № 1) и приняла на себя соответствующие риски. Возникшие впоследствии между государством и международным судом разногласия относительно содержания международного договора (в терминологии Конституционного Суда — «выявившееся противоречие»67 между международным договором в его истолковании международным судом и Конституцией) с точки зрения международного права сами по себе не могут являться основанием для неисполнения обязательного решения международного суда и оспаривания содержащихся в нём выводов68. В противном случае это означало бы, что Конституционный Суд (как и любой другой национальный суд)

66 См., например: European Court of Human Rights. Tyrer v. the United Kingdom. Application no. 5856/72. Judgment of 25 April 1978, Series A, no. 26; Marckx v. Belgium. Application no. 6833/74. Judgment of 13 June 1979, Series A, no. 31; Dudgeon v. the United Kingdom. Application no. 7525/76. Judgment of 24 February 1983.

67 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 1 резолютивной части.

68 Статья 27 Венской конвенции о праве международ-

ных договоров. Государство — участник Конвенции

вправе её денонсировать, однако это не освобождает его от конвенционных обязательств в отношении любого действия, которое могло явиться нарушением та-

ких обязательств и могло быть совершено им до даты вступления денонсации в силу (п. 2 ст. 58 Конвенции). Вопреки мнению Конституционного Суда, статья 46 Венской конвенции о праве международных договоров касается лишь нарушения «положений внутреннего права, касающихся компетенции заключать договоры», то есть процессуальных, а не материально-правовых национальных норм. По этой причине в случаях коллизий между положениями заключённого международного договора и положениями национального права статья 46 по определению не может влечь ни не-

действительности договора, ни тем более «невозможности соблюдения обязательства о применении его нормы в истолковании, приданном ей уполномоченным межгосударственным органом в рамках рассмотрения конкретного дела» (Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 3 мотивировочной части). Об этом см. также заключение юристов Центра экспер-

тиз Санкт-Петербургского государственного университета: URL: http://spbu.ru/images/exp_zakl/exp01-121-230-1.pdf (дата обращения: 15.07.2016). С. 3-4.

вправе оценивать правомерность постановлений Европейского Суда с точки зрения Конвенции. Это не только было бы несовместимым с международными обязательствами России, но и означало бы вмешательство одного суда в компетенцию другого, которое Конституционный Суд считает недопустимым по отношению к себе самому69. Иными словами, если Европейский Суд, по мнению Конституционного Суда, мог ошибиться в толковании статьи 3 Протокола № 1 к Конвенции, то закономерно поставить вопрос о том, не ошибся ли Конституционный Суд в толковании статьи 32 (часть 3) Конституции. Попытка Конституционного Суда «проверить» постановление Европейского Суда по делу «Ан-чугов и Гладков против России» на соответствие Конвенции лишь делает его собственные выводы о содержании конституционных норм более уязвимыми.

В-третьих, неубедительной представляется попытка Конституционного Суда оспорить выводы Европейского Суда о наличии европейского консенсуса по вопросу о допустимых ограничениях избирательных прав заключённых путём использования другого масштаба сравнения: если Европейский Суд акцентирует внимание на том, что абсолютный запрет на участие в выборах существует лишь в 7 из 43 стран Совета Европы70, то Конституционный Суд, используя ту же самую статистику, добавил к числу «несогласных» ещё и государства, в которых сохраняются те или иные ограничения активного избирательного права заключённых. Подобные «накрутки» никоим образом не опровергают тезис Европейского Суда о том, что абсолютный запрет, подобный закреплённому в статье 32 (часть 3) Конституции, в подавляющем боль-

69 См., например, пункт 6 мотивировочной части Постановления от 14 июля 2015 года № 21-П: «.признавая фундаментальное значение европейской системы защиты прав и свобод человека и гражданина, частью которой является постановление Европейского Суда по правам человека, Конституционный Суд Российской Федерации готов к поиску правомерного компромисса ради поддержания этой системы, но определение степени своей готовности он оставляет за собой, поскольку границы компромисса в данном вопросе очерчивает именно Конституция Российской Федерации» (выделено мной. — Г. В.).

70 Анчугов и Гладков. § 42—45.

шинстве государств Совета Европы более не применяется71.

Наконец, в-четвёртых, Конституционный Суд проявил непоследовательность в той мере, в какой он не стал применять собственный менее взыскательный подход к восприятию международно-правового регулирования. Так, например, в Определении от 19 ноября 2009 года № 1344-О-Р, рассматривая вопрос о возможности назначения наказания в виде смертной казни в свете статьи 20 (часть 2) Конституции РФ, Суд руководствовался в том числе «действующими в сфере международного права прав человека нормами о неприменении смертной казни как вида наказания и международными договорами Российской Федерации, а также. динамик[ой] регулирования соответствующих правоотношений и тенденций в мировом сообществе, частью которого осознает себя Российская Федерация (преамбула Конституции Российской Федерации)»72. Конституционный Суд признал, что в силу отсутствия факта ратификации Россией Протокола № 6 к Конвенции смертная казнь как вид уголовного наказания формально не может считаться отменённой в смысле статьи 20 (часть 2) Конституции. Вместе с тем Суд пришёл к выводу о том, что «сложившееся в Российской Федерации правовое регулирование права на жизнь, основанное на положениях статьи 20 Конституции Российской Федерации во взаимосвязи с её статьями 15 (часть 4) и 17. устанавливает запрет на назначение смертной казни и исполнение ранее вынесенных приговоров»73. В качестве международно-правовой составляющей подобной эволюции конституционно-правового режима, основанного на статье 20

71 Во всяком случае, с точки зрения как общего международного права, так и практики Европейского Суда консенсус среди государств вовсе не тождествен единогласию между ними, так что эволюция содержания международного договора может происходить и в условиях возражений со стороны государств, оставшихся в меньшинстве. См., например: Исполинов А. С. Роль последующей практики государств в праве международных договоров // Законодательство. 2016. № 9. С. 79-87; DzehtsiarouK. European Consensus and the Evolutive Interpretation of the European Convention on Human Rights // German Law Journal. Vol. 12. 2011. No. 10. P. 1730-1745.

72 Определение от 19 ноября 2009 года № 1344-О-Р, п. 4 мотивировочной части.

73 Там же, п. 6 мотивировочной части.

(часть 2) Конституции, Суд сослался, во-первых, на обязательства из международных договоров России и, во-вторых, на складывающийся международно-правовой обычай («в международном нормотворчестве существует устойчивая тенденция к отмене смертной казни»)74.

Аналогичные обстоятельства в настоящее время сложились в отношении правового режима предоставления избирательных прав осуждённым лицам. С одной стороны, международно-правовое обязательство России по использованию дифференцированного и соразмерного подхода к лишению активного избирательного права лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, вытекает не только из Конвенции (статья 3 Протокола № 1 к Конвенции, статья 46 Конвенции), но и из Международного пакта о гражданских и политических правах (пункт «Ь» статьи 25) с учётом практики его применения Комитетом по правам человека75. С другой стороны, ряд иных международно-правовых документов свидетельствует о тенденции к смягчению запрета на участие заключённых в выборах76. В конце концов, что может быть более устойчивой тенденцией, чем снижение числа европейских государств с абсолютным запретом

74 Там же, п. 4.1 мотивировочной части.

75 UN Human Rights Committee. CCPR General Comment No. 25: Article 25 (Participation in Public Affairs and the Right to Vote), The Right to Participate in Public Affairs, Voting Rights and the Right of Equal Access to Public Service. 12 July 1996. CCPR/C/21/Rev.1/ Add.7. URL: http://www.refworld.org/docid/453883fc 22.html (дата обращения: 15.07.2016); Соображения Комитета по правам человека от 21 марта 2011 года № 1410/2005 по делу Евдокимов и Резанов (Yevdo-kimov and Rezanov) против Российской Федерации (CCPR/C/101/D/1410/2005, 9 мая 2011 года).

76 См., например: UN General Assembly, Basic Principles for the Treatment of Prisoners: Resolution adopted by the General Assembly, 28 March 1991, A/RES/45/111. URL: http://www.refworld.org/docid/48abd5740.html (дата обращения: 15.07.2016); Venice Commission. Code of Good Practice in Electoral Matters. Adopted by the Venice Commission at its 52nd session (Venice, 18-19 October 2002). URL: http://www.venice.coe. int/webforms/documents/default.aspx?pdffile = CDL-AD(2002)023rev-e (дата обращения: 15.07.2016); Parliamentary Assembly of the Council of Europe. Resolution 1459 (2005). On abolition of restrictions on the right to vote. URL: http://assembly.coe.int/nw/xml/XRef/ Xref-XML2HTML-en.asp?fileid=17364&lang=en (дата обращения: 15.07.2016).

на голосование заключённых с 15 до 7 менее чем за десятилетие?77 Используя свой собственный стандарт применимости международного права, вытекающий из Определения от 19 ноября 2009 года № 1344-О-Р, Конституционный Суд мог бы обеспечить восприятие российским правопорядком прогрессивных международно-правовых норм и прийти к выводу об отсутствии противоречия между постановлением Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» и международно-правовыми обязательствами России. Такой подход представляется более конструктивным, чем попытка доказывать отсутствие европейского консенсуса, «по крупицам» собирая «отстающих».

2.2.3. Более высокий уровень гарантий прав и свобод

В Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П Конституционный Суд обозначил ещё один вариант обоснования невозможности исполнения постановлений Европейского Суда в российском правопорядке:

«Конституционный Суд Российской Федерации не может поддержать данное Европейским Судом по правам человека толкование Конвенции о защите прав человека и основных свобод, если именно Конституция Российской Федерации (в том числе в её истолковании Конституционным Судом Российской Федерации) как правовой акт, обладающий высшей юридической силой в правовой системе России, более полно по сравнению с соответствующими положениями Конвенции в их истолковании Европейским Судом по правам человека обеспечивает защиту прав и свобод человека и гражданина, в том числе в балансе с правами и свободами иных лиц (статья 17, часть 3, Конституции Российской Федерации)»78.

Данный аргумент является логическим развитием положения статьи 79 Конституции, согласно которому «Российская Федерация может участвовать в межгосударственных объединениях и передавать им часть своих

77 Ср.: Постановление Большой Палаты Европейского Суда по правам человека от 6 октября 2005 года по жалобам № 74025/01 Хёрст (Hirst) против Соединённого Королевства (№ 2). § 33-34; Анчугов и Гладков. § 43.

78 Постановление от 14 июля 2015 года № 21-П, п. 4 мо-

тивировочной части.

полномочий в соответствии с международными договорами, если это не влечёт ограничения прав и свобод человека и гражданина и не противоречит основам конституционного строя Российской Федерации» (выделено мной. — Г В.). Он также является воплощением общеправового принципа in dubio pro libertate, в соответствии с которым приоритет во всяком случае должно иметь правовое регулирование, содержащее более высокий стандарт защиты прав и свобод человека.

Логично было бы предположить, a contrario, что если решением межгосударственного органа по защите прав и свобод человека установлено, что какое-либо специальное положение главы 2 Конституции обеспечивает менее высокий уровень защиты прав и свобод человека по сравнению с аналогичным положением Конвенции, то это может являться основанием для толкования данного специального положения главы 2 Конституции в свете иных конституционных положений, включая её статьи 2, 17 (часть 1), 18, 46 (часть 3) и 55 (части 1, 2 и 3) с целью восполнения защиты конкретного конституционного права до уровня гарантий, предусмотренных общепризнанными принципами и нормами международного права или международным договором России. Такое толкование тем более возможно, когда специальное положение главы 2 Конституции оставляет пространство для конкретизации объёма установленных им ограничений прав с учётом конституционного принципа соразмерности и положений отраслевого законодательства (об этом см. выше, подраздел 2.2.1 настоящей статьи). Данный вывод подтверждается и замечанием Конституционного Суда в Постановлении от 14 июля 2015 года № 21-П о том, что «Россия присоединилась к Конвенции о защите прав человека и основных свобод, стремясь обеспечить дополнительными гарантиями реализацию закреплённого в статье 2 Конституции Российской Федерации фундаментального положения о правах и свободах человека как высшей ценности в демократическом правовом государстве» (выделено мной. — Г. В.). Иное понимание, исключающее возможность российских органов государственной власти более полно гарантировать права и свободы граждан России посредством заключения или присоединения к соответствующему между-

народному договору, противоречило бы не только приведённым положениям Конституции о правах и свободах человека как высшей ценности (её статьи 2; 17, часть 1; 18, 46, часть 3; и 55, части 1, 2 и 3), но и умаляло бы само существо суверенитета России (статьи 4, части 1 и 2, и 79 Конституции), её суверенное право участвовать в межгосударственных объединениях с целью повышения стандартов защиты прав и свобод своих граждан.

Вместе с тем в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П данный метод сопоставления конституционных и конвенционных положений Конституционным Судом не используется. Это обстоятельство тем более удивительно, что в аспекте постановления Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» положение статьи 32 (часть 3) Конституции со всей очевидностью предоставляет менее высокий уровень гарантий активного избирательного права по сравнению со статьёй 3 Протокола № 1 к Конвенции, поскольку исключает абсолютно всех лиц, находящихся в местах лишения свободы, из круга субъектов активного избирательного права, в то время как Конвенция предполагает предоставление такого права хотя бы некоторым категориям заключённых79. Следовательно, Конституционный Суд мог истолковать статью 32 (часть 3) Конституции в системном единстве с её статьями 2, 4 (части 1 и 2), 17 (часть 1), 18, 46 (часть 3), 55 (части 1, 2 и 3) и 79, исходя из необходимости обеспечения наиболее высокого уровня защиты конституционных прав и свобод граждан.

79 Поскольку в настоящем деле речь идёт об отношениях государства и индивида в сфере реализации политических прав, постольку не имеет места ситуация столкновения интересов частных лиц, при которой ответ на вопрос о том, какая правовая система предоставляет более полную защиту того или иного права, может быть менее очевиден. См., например, соответствующие судебные акты по делу Маркина: Определение Конституционного Суда от 15 января 2009 года № 187-О-О; Постановление Большой палаты Европейского Суда от 22 марта 2012 года по делу «Константин Маркин против России». Так, в настоящем деле ограничение активного (в отличие от пассивного) избирательного права заключённых, вплоть до полного запрета, не может быть оправдано необходимостью защиты прав и свобод других лиц (часть 3 статьи 55 Конституции), поскольку участие заключённых в выборах в качестве избирателей никоим образом не умаляет ценности голосов других избирателей.

Повышение уровня защиты достигалось бы в данном случае применением к положению статьи 32 (часть 3) Конституции смягчающих критериев, содержащихся в постановлении Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России»80. В Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П эта возможность была необоснованно (и необъяснимо) упущена.

3. Заключение: трудно быть богом

Дело «Анчугов и Гладков против России» на первый взгляд казалось удобным поводом для тестирования нового защитного конституционно-правового механизма в России, прежде всего в силу наличия специальной нормы статьи 32 (часть 3) Конституции, со ссылкой на которую Европейский Суд установил нарушение Конвенции. Конституционный Суд подошел к возникшей prima facie конституционно-конвенционной коллизии всерьёз и попытался обозначить пути смягчения установленного статьёй 32 (часть 3) Конституции запрета de lege ferenda в русле правовых позиций Европейского Суда, хотя в качестве отправной точки всё же исходил из незыблемости этого запрета de lege lata. В ходе рассмотрения дела, однако, выяснилось, что рассматриваемое положение статьи 32 (часть 3) Конституции было едва ли пригодным для национально-правового триумфального шествия: абсолютный запрет на участие заключённых в выборах не поддавался внятному ценностному оправданию с точки зрения принципа соразмерности, содержал менее высокий уровень гарантий прав и свобод по сравнению с соответствующей нормой международного договора, а также расходился с устойчивыми тенденциями в международном нормотворчестве. Во время заседания Конституционного Суда сомнения в том, нужно ли лишать всех заключённых активного избирательного права, высказывались даже представителями российских государственных органов81. В такой ситуации методы, использованные Кон-

80 См.: Анчугов и Гладков. § 101.

81 См.: Выступление полномочного представителя Правительства Российской Федерации М. Ю. Барщевского в заседании Конституционного Суда по рассматриваемому делу, 37:45 — 38:05. URL: mms://media.ksrf.ru/ Archive/Archive_20160331_001.asf (дата обращения: 15.07.2016).

ституционным Судом в Постановлении от 19 апреля 2016 года № 12-П для обоснования невозможности исполнения постановления Европейского Суда в части изменения существующей в России практики лишения всех заключённых активного избирательного права, не только оказались противоречивы сами по себе, но и не соответствовали ряду ранее выработанных абстрактных правовых позиций Суда по вопросу о соотношении конституционных и международных норм. На примере конкретного дела обнаружилось, что у Конституционного Суда нет последовательной методологии оценки исполнимости постановлений Европейского Суда. Вывод Конституционного Суда о том, что постановление Европейского Суда по делу «Анчугов и Гладков против России» является, подобно знаменитому «коту Шрёдингера», одновременно исполнимым и неисполнимым, лишь подтверждает это обстоятельство.

Конституционный Суд является далеко не единственным национальным судом, который сформулировал в своих решениях тезис о возможности проверки постановлений Европейского Суда в рамках национального правопорядка. Однако особенность современной эпохи состоит в том, что «центр тяжести» обоснования того или иного соотношения между национальным и международным правом смещается с уровня общих принципов на уровень конкретных дел. Дело «Анчугов и Гладков против России» показывает, что даже в ситуациях очевидного на первый взгляд противоречия между конституционным и конвенционным регулированием пространство для их согласования всё равно остаётся. Любому национальному суду льстит именоваться вершителем судеб международных судебных решений и хранителем «конституционной идентичности», но в тех случаях, когда реальных (а не надуманных) предпосылок для защиты такой идентичности нет, убедительно играть подобную роль весьма непросто.

Библиографическое описание: Вайпан Г. Трудно быть богом: Конституционный Суд России и его первое дело о возможности исполнения постановления Европейского Суда по правам человека // Сравнительное конституционное обозрение. 2016. № 4 (113). С. 107—124.

Hard to Be a God: the Russian Constitutional Court and its First Case on Enforceability of a Judgment of the European Court of Human Rights

Grigory Vaypan

Head of Litigation Unit, institute for Law and Public Policy (e-mail: g.vaypan@ mail-ilpp.ru).

Abstract

The past two and a half years - from late 2013 to the first half of 2016 -have seen the creation of a legal framework for the resolution of conflicts between the Russian Constitution and international human rights treaties. Within this framework, the Constitutional Court of the Russian Federation has been given a central role of the guardian of "national constitutional identity", endowed with the power to set limits to Russia's "acquiescence" in its relations with international human rights bodies, first and foremost with the European Court of Human Rights. An important milestone in the crystallization of this framework has been the judgment of the Constitutional Court of 19 April 2016 No. 12-P in this judgment, the Constitutional Court has for the first time applied its new power to a specific judgment of the European Court of Human Rights - Anchugov and Gladkov v. Russia -and has found it partially unenforceable. This article is an attempt to evaluate this first in concreto experience of the Constitutional Court in light of its accumulated in abstracto case law on the discussed issue. The author concludes that the methodology used by the Constitutional Court to decide upon the enforceability of the European Court's judgments is incoherent and contradictory. This, in turn, undermines the integrity of the Constitutional Court's findings in Anchugov and Gladkov v. Russia. Overall, the judgment of the Constitutional Court of 19 April 2016 No. 12-P illustrates how difficult it is for one to be a defender of constitutional values where no threat to such values is present.

Keywords

Anchugov and Gladkov v. Russia; Constitutional Court of the Russian Federation; European Court of Human Rights; right to vote; imprisonment.

Citation

Vaypan G. (2016) Trudno byt' bogom: Konstitutsionnyy Sud Rossii i ego per-voe delo o vozmozhnosti ispolneniya postanovleniya Evropeyskogo Suda po pravam cheloveka [Hard to Be a God: the Russian Constitutional Court and its First Case on Enforceability of a Judgment of the European Court of Human Rights]. Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, no. 4, pp.107-124. (in Russian).

References

Bogush G. I., Degtyaryov K. I., Esakov G. A., Timofeyev M. T. (2016) Ekspertnoe zaklyuchenie po voprosy ispolneniya postanovleniya Evropeyskogo Suda po delu Anchugova i Gladkova [Expert Opinion on implementation of the Judgment of the European Court in the Case of Anchugov and Gladkov]. Available at: http://chr-centre.org/wp-content/uploads/2016/03/ Anchugov-and-Gladkov-Amicus-Brief.pdf (accessed 15.07.2016). (in Russian).

Dzehtsiarou K. (2011) European Consensus and the Evolutive interpretation of the European Convention on Human Rights. German Law Journal, vol. 12, no. 10, pp. 1730-1745. institute for Law and Public Policy. (2016) Brief Amicus Curiae on Interpretation of Article 32(3) of the Russian Constitution for the Purpose of Deter-

mining the Possibility of Implementation of the 4 July 2013 Judgment of the European Court of Human Rights in the case of Anchugov and Gladkov v. Russia. Available at: http://llpp.ru/netcat_files/userfiles/Lltlgatlon_ Treinings/Amicus/ENG_Anchugov-Gladkov_FINAL.pdf (accessed 15.07.2016).

Instltute for Law and Publlc Pollcy. (2013) Pis'mennye soobrazheniya po su-schestvu dela o proverke konstitutsionnosti punktov 3 i 4 chasti chetvyor-toy statyi 392 vo vzaimosvyazi so statyoi 11 Grazhdanskogo protsessual'nogo kodeksa Rossiyskoy Federatsii v svyazi s zaprosom prezidi-uma Leningradskogo okruzhnogo voennogo suda [Written Observatlons on the Merits of the Case Concernlng Constltutlonallty of Art. 392, Paras. 3 and 4, in Conjunctlon wlth Art. 11 of the Clvll Procedure Code of the Russlan Federatlon upon Request by the Lenlngrad Dlstrlct Mllltary Court]. Avallable at: http://ilpp.ru/netcat_files/userfiles/Delo_Markina_Amic-us_Curiae_Brief_23-10-2013.pdf (accessed 15.07.2016). (In Russlan).

Ispollnov A. S. (2016) Rol' posleduyuschey praktlkl gosudarstv v prave mezh-dunarodnykh dogovorov. Zakonodatel'stvo, no. 9, pp. 79-87.

Lapaeva V.V. (2016) Vozmozhnye sposoby vypolneniya resheniya ESPCh po delu "Anchugov i Gladkov protiv Rossii"putyom tolkovaniya ch. 3 st. 32 Konstitutsii RF [Posslble Ways of Implementlng ECtHR Judgment in the Case of "Anchugov and Gladkov v. Russla" through Interpretatlon of Art. 32, para. 3, of the Constltutlon of the Russlan Federatlon]. Avallable at: http://www.igpran.ru/public/publiconsite/LapaevaVV_igpran2015.pdf (accessed 15.07.2016). (In Russian).

Pushkarskaya A. (2016) Konstitutsionnyy sud vpervye razreshil ne ispolnyat reshenie ESPCh: KS RF podtverdil absolyutnyy zapret zaklyuchyonnym golosovatna vyborakh [Constitutional Court for the First Time Allowed to Disregard ECtHR Judgment: Russian Constitutional Court Confirmed

Absolute Prisoners Voting Ban]. Kommersant, 19 April. Available at: http://www.kommersant.ru/doc/2967775 (accessed 15.07.2016). (In Russian).

Sunstein C. (2007) Incompletely Theorized Agreements in Constitutional Law: Chicago Public Law and Legal Theory Working Paper. Vol. 147.

Vaypan G.V., Maslov A. S. (2014) Ot dogmatiki k pragmatike: postanovlenie Konstitutsionnogo Suda Rossiyskoy Federatsii po "delu Markina" v kon-tekste sovremennykh podkhodov k sootnosheniyu mezhdunarodnogo i natsional'nogo prava [From Dogmatics to Pragmatics: the Markin Judgment of the Russian Constitutional Court and Contemporary Approaches to the Relationship between International and Municipal Law]. Sravnitel'noekonstitutsionnoeobozrenie, no. 2, pp. 127-137. (In Russian).

Zaklyuchenie Soveta pri Prezidente Rossiyskoi Federatsii po razvitiyu institutov grazhdanskogo obschestva i pravam cheloveka (2016) [Opinion of the Council for Civil Society Institutions and Human Rights under the President of the Russian Federation]. Available at: http://president-sovet.ru/ presscenter/news/read/3107 (accessed 15.07.2016). (In Russian).

Zaklyuchenie Tsentra ekspertiz Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo uni-versiteta (2016) [Opinion of the Center for Expertise of the Saint Petersburg State University]. Available at: http://spbu.ru/images/exp_zakl/ exp01-121-230-1.pdf (accessed 15.07.2016). (In Russian).

Zor'kin V. D. (2010) Predel ustupchivosti [Limits of Acquiescence]. Rossiyskaya gazeta, Federal issue, no. 5325 (246), 29 October. Available at: http:// www.rg.ru/2010/10/29/zorkin.html (accessed 15.07.2016). (In Russian).

Zor'kin V. D. (ed.) (2011) Kommentariy k Konstitutsii Rossiyskoy Federatsii [Commentary to the Constitution of the Russian Federation], 2nd ed., revised, available at: SPS "ConsultantPlus". (In Russian).