CC BY
101
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 151-154
УДК 82
СОЛЯРНАЯ ЭСХАТОЛОГИЯ «МАСТЕРА И МАРГАРИТЫ» М. БУЛГАКОВА В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРВЫХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ ХХ в.
© 2014 г. Н.А. Дождикова
Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства S.Regnet2011 @yandex.ru
Поступила в редакцию 05.05.2014
Рассматриваются основные аспекты мифологии солнца в русской литературе первых десятилетий ХХ в. и их преломление в последнем романе М. Булгакова. Показана связь лейтмотива солнца в «Мастере и Маргарите» с эсхатологической концепцией произведения.
Ключевые слова: русская литература, Булгаков, «Мастер и Маргарита», лейтмотив солнца.
Солнце - один из важнейших лейтмотивных образов романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита», во многом определяющих его смысловую целостность. Солнце является не просто элементом природно-погодного фона, но участвует во многих узловых сценах, активно формируя образ мира двух «городов солнца» - Ер-шалаима и Москвы. Своеобразие солнечной темы романа видится в том, что она является завершением того «солнцепоклонничества» (определение М. Эпштейна [1, с. 142]), которое охватило европейское и русское культурное сознание первых десятилетий ХХ века, сообщая культуре эпохи качество солнечного мифа. В «Мастере и Маргарите» мы видим не только факт литературной игры автора с некоторыми аспектами этой мифологии, но и момент художественной рефлексии над ними и их оценки.
«Гелиоцентризм» начала ХХ в. отражал общий поворот европейского сознания к поиску основ культурной идентичности в дохристианском, более древнем, подпочвенном историко-культурном слое. Еще Ф.М. Мюллер, один из основателей сравнительной мифологии, рассматривал единый солярный миф как религиозную, культурную и психологическую матрицу современных индо-европейских народов, чем способствовал возрождению интереса к древней солярной мифологии [2, с. 76, 94].
Солярная символика воспринималась как антитеза христианской образной системе, утратившей, по мнению многих, свою мировоззренческую и культурную актуальность. Так, например, К.Г. Юнг, отрицавший за образом Иисуса Христа какое-либо серьезное значение для душевной жизни современного европейца [3, с. 387], построил одну из своих программных книг («Либидо, его метаморфозы и симво-
лы», 1912 г.), целиком на проекции солярной мифологии в область психологии бессознательного. На регрессии христианской идеи Бога к архаическому солярному мифу выстраивались и эсхатологически-утопические проекты эпохи. Особенно внятно это выразил Ф. Ницше, связав солярный символ с темой сверхчеловека, то есть с идеей будущего антропологического преображения вне рамок христианской культуры и христианской практики спасения [4].
В России начала ХХ в. отсветы этих идей можно усмотреть у самых разных авторов - от Бальмонта (с его знаменитым «будем как солнце») до Горького (в его пьесе «Дети солнца» Протасову, мечтающему создать «гомункула», человека будущего, принадлежат и программные высказывания о солнечной природе человека). Но, пожалуй, наиболее резко антихристианская солярная утопия выразилась в творчестве В. Розанова. Его цикл статей «Апокалипсис нашего времени» (1917-18 гг.) построен на противопоставлении «человеколюбивого»
солнца и «бессильного» Христа, создавшего «цивилизацию со стоном» [5, с. 431]. Смысл русской революции Розанов видел в завершении христианской истории и приходе на смену христианству новой религии нового мира, в которой должна возродиться религия Солнца -«ваал-солнца», бога древних финикиян [5, с. 401].
Одновременно с утопическим солнцем присутствовало в русской литературе начала ХХ в. и солнце негативное. Как показал М. Элиаде, в архаическом восприятии солнца светлое и темное его начала сосуществовали. Причем иногда на первый план выступало именно солнце «как источник «темной» энергии» [6, с. 272-273]. Обращение к архаическому солярному мифу
неизбежно приводило к реактуализации двойственной природы солярного архетипа. (Двойственная природа солнца, наиболее полно представленная в культуре русского символизма, подробнейшим образом исследована в работах А. Ханзен-Леве [7]). В негативном солнце русской литературы отчетливо проступает его связь с хтоническим миром. Это и «золотой ты-сячерукий титан из старины» или «громаднейший тысячеглазый тарантул» из «Петербурга»
A. Белого [8, с. 226], и «безглазый василиск»
B. Маяковского («Уличное»). Но прежде всего это сквозной символ творчества Ф. Сологуба -солнечный змей или дракон («Злой дракон, горящий ярко там, в зените...» и мн.др.), который отсылает к «великому дракону, древнему змию» Откровения Иоанна Богослова (Откр.12:9). В образе дракона видит солнце современного мира и Блок в прологе к поэме «Возмездие» («Над всей Европою дракон, / Разинув пасть, томится жаждой»). В 1910-е гг. в России была популярна книга А.В. Амфитеатрова «Дьявол» (1913 г.) [9], где автор выводил генезис фигуры сатаны из отрицательного солнца архаических мифов. Подобно тому как архаическое солярное божество наделялось судебно-карательными функциями, дьявол в позднейшей традиции, являясь провокатором и соблазнителем, нередко осуществлял и наказание за грехи. Демоническое репрессивное солнце в русской литературе начала ХХ в. присутствует у разных авторов, например, у Блока солнце - «палач раскаленной земли» («Белый конь чуть ступает усталой ногой»); жестокое знойное солнце является лейтмотивом «Симфонии второй, драматической» А. Белого и др.
Современная Булгакову советская литература активно формировала героический миф о творении нового мира, где солнце - один из центральных символов сбывающейся утопии. Мы видим это как у леворадикальных авторов -например, «солнечный край непочатый» в «Левом марше» Маяковского, так и у крестьянских поэтов - в «Инонии» Есенина. В «Чевенгуре» А. Платонова один из героев говорит: «Социализм похож на солнце и восходит летом» [10, с. 119]. У того же автора герои раннего рассказа с примечательным названием «Потомки солнца» берутся за устройство общепланетарной утопии. Одновременно Платонов фиксирует и антихристианский характер этого солярного символа: в «Чевенгуре» персонаж по прозвищу «бог» сетует на то, что в новой России в Бога не верят - «А солнце признают» [10, с. 88]. Но и в солнце нового мира обнаруживается его хтони-ческая природа: когда поэт-пролеткультовец
В. Кириллов пишет в стихотворении «Пролетариату» о множестве «убитых во имя Солнца.» [11, с. 4], то в образе Солнца с большой буквы начинают проступать черты жестокого солярного бога, может быть, того «ваал-солнца», религию которого пророчил умирающий Розанов. Это очевидно даже в общепризнанной классике «производственной прозы» - романе В.Катаева «Время, вперед!» (1932 г.), где все повествование о напряженном труде пронизано лейтмотивом жаркого солнца. При этом на агитплакатах, регулярно отображавших подготовку производственного рекорда, присутствовал один и тот же пейзаж - «красное утопическое солнце», освещавшее «фантастический, допотопный ландшафт каменноугольной флоры» [12, с. 513]. Характерно, что главная тема романа, воплощавшая энтузиазм опережения времени в создании нового мира, сопровождалась отсылкой к доисторической, «ящерной» эпохе. Музыкальным аналогом солнечного зноя является звучащий по радио марш из «Фауста», отсылающий и к мечте Фауста о «городе будущего», и к сюжетной схеме трагедии Гете в целом - союзе человека и сатаны. Эта инфернально-хтоническая аранжировка солярного мотива в образцовом произведении соцреализма любопытна сама по себе и вряд ли она была не замечена М. Булгаковым.
М. Булгаков, безусловно, принадлежал к писателям с «апокалиптическим слухом», если воспользоваться определением Г. Флоровского [13, с. 261]. Солнце в его прозе - это преимущественно солнце катастрофы. Уже в «Белой гвардии» огромное страшное солнце, которое было «совершенно красно, как чистая кровь» и от которого «мерно и далеко протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы» [14, с. 263], освещает парад петлюровцев, сопровождаемый песней слепцов-лирников о Страшном суде. Но самое ужасное - солнце последнего романа, особенно его древних глав. О нем говорится как о «солнце, с какою-то необыкновенною яростью сжигавшем <...> Ершалаим» [14, с. 339]. Глагол «сжигать» повторяется настолько часто, что возникает представление о некой сознательной воле, дьявольской, безудержной ненависти к городу. Ярость ершалаимского солнца отсылает нас к негативному солнцу в русской литературе, прежде всего, к солнцу-дракону Сологуба. Это подчеркнуто в параллелизме солнца и храма «с золотою драконовой чешуею вместо крыши» [14, с. 340]. Храм выступает как второе солнце города. Золотая драконья крыша храма (которая упоминается много раз), так же как и другие золотые или сверкающие вещи в
Солярная эсхатология «Мастера и Маргариты» М. Булгакова в контексте русской литературы 153
описании городского мира - все это метонимические образы солнца Ершалаима, актуализирующие хорошо известную в мифопоэтической традиции связь солнца и золота с миром подземным, потусторонним [15, с. 284-85].
Солнце московских глав с начала романа знаменует дьявольское присутствие. Даже его «фоновые» появления свидетельствуют о дьявольском вмешательстве в судьбы героев, причем это вмешательство имеет как провокатив-ный, так и репрессивный характер. Если в Ер-шалаиме душой города, его вторым солнцем является храм с драконьей чешуей, то в Москве это следственное «учреждение», то есть ГПУ, которое распутывает дело Воланда и работает ночью при ярком электрическом свете. Оно представляет собой второе, ночное солнце, как бы дублирующее или даже составляющее конкуренцию солнцу дневному. Мотив электрического света, подменяющего солнечный и порождающего драконов нового мира, появляется уже в повести «Роковые яйца». В «Мастере и Маргарите» современный мир также находится под знаком дракона: в московских главах часто упоминается изображение дракона на луне. Луна как зеркало солнца отражает солнечного дракона древних глав, подобно тому как мир Москвы отражает мир Ершалаима, находясь уже как бы в конце исторического пути.
Эта финальность московского мира выражена в образах заката. Москва - город заходящего солнца. Именно с закатом связаны в романе темы суда и возмездия, что в актуальной для Булгакова литературной традиции отсылает к роману А. Белого «Петербург», но главным образом - к закатной теме у Ф.М. Достоевского и некоторым ее интерпретациям в современной Булгакову филологической и философской мысли. Поражает, насколько точно некоторые особенности этой темы у Достоевского отразились в романе Булгакова: жара как непременный признак заката; закат как узловой момент завязки или времени действия многих ключевых сцен. В сущности, уже зачин «Мастера и Маргариты» является парафразой закатного начала «Преступления и наказания» («В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер...» у Достоевского - ср.: «В час жаркого весеннего заката.» у Булгакова). Очевидно, Булгаков учитывал и рефлексию по поводу заката у Достоевского в работе филолога и религиозного мыслителя С.Н. Дурылина «Об одном символе у Достоевского» (1928 г.) [16], представляющей широкое культурологическое и философское осмысление заката в прозе писателя. Особое внимание автор обращает на связь
заката у Достоевского с идеей конца христианской истории. Представляется вероятным, что на оформление закатной эсхатологии у Булгакова оказала влияние и мысль Шпенглера о конце христианства как финальной стадии европейской истории, высказанная им в его книге «Закат Европы». Эта книга была опубликована в России в 1923 г. и вызвала широкий интерес. Конечно, Булгаков написал роман не о закате Европы в одной отдельно взятой стране или городе. Он написал о той катастрофе христианства, которую воочию наблюдал в советской реальности и которая, собственно, и является темой произведения. Роман «Мастер и Маргарита» последовательно продолжает ту эсхатологическую трактовку современной истории, которую Булгаков предложил еще в «Белой гвардии». Ключом к роману о гражданской войне является цитируемая персонажами фраза из Откровения о третьей чаше гнева Божия: «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь» (Откр. 16:4). В последнем романе Булгакова явно прослеживается тема следующей, четвертой чаши: «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем. И жег людей сильный зной; и они хулили имя Бога, имеющего власть над сими язвами, и не вразумились, чтобы воздать Ему славу» (Откр. 16:8-9). Только если в «Белой гвардии» отсылка к Апокалипсису дается в виде прямой цитаты, то в «Мастере и Маргарите» она реализуется в самом образном строе романа, и прежде всего, в его центральном солярном символе. Используя солнечную символику как проходную, скрепляющую миры и смыслы романа, насыщая ее голосами культуры, Булгаков в то же время возвращает ей точное соответствие христианскому канону.
Список литературы
1. Эпштейн М.Н. Природа, мир, тайник вселенной...: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высшая школа,1990. 304 с.
2. Мюллер М. Сравнительная мифология. М.: Грачев и К., 1863. 122 с.
3. Нолл Р. Арийский Христос: Тайная жизнь Карла Юнга. М.: Рефл-бук-Ваклер, 1998. 432 с.
4. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990. С. 5-237.
5. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени // Розанов В.В. Уединенное. М.: Политиздат, 1990. С. 391-440.
6. Элиаде М. Трактат по истории религий. Т. 1. СПб.: Алетейя, 1999. 394 с.
7. Ханзен-Леве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999. 512 с.; Ханзен-Леве А.
Мифопоэтический символизм: Система поэтических мотивов. СПб.: Академический проект, 2003. 813 с.
8. Белый А. Петербург /изд. Л.К.Долгополова. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1981. 696 с.
9. Амфитеатров А.В. Дьявол. СПб.: Просвещение, 1913. 404 с.
10. Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Впрок: проза. М.: Художественная литература, 1990. С. 17-373.
11. Кириллов В. Железный мессия. М.: Московский пролеткульт, 1921. 28 с.
12. Катаев В.П. Время, вперед! // Катаев В.П. Собр. соч.: в 10 т. Т. 2. М.: Худож. литература, 1983. С. 241-536.
13. Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс: б.и., 1991. 602 с.
14. Булгаков М.А. Белая гвардия. Мастер и Маргарита / Вступ. ст. П. Палиевского. М.: Эксмо, 2004. 815 с.
15. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки / Вступ.ст. В.И. Ереминой. Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. 364 с.
16. Дурылин С.Н. Об одном символе у Достоевского // Труды ГАХН. Литературная секция. Вып. 3. М.: Госуд. Академия художественных наук, 1928. С. 163-198.
SOLAR ESHATOLOGY OF «MASTER AND MARGARITA» BY M.BULGAKOV IN CONTEXT OF RUSSIAN LITERATURE OF THE FIRST DECADES OF THE XX CENTURY
N.A. Dozhdikova
The basic aspects of mythology related to the sun are studied, as they are reflected in the Russian literature of the first decades of the XXth century and interpreted in the last novel by Mikhail Bulgakov. The sun as a keynote in „Master and Margarita" is treated in its relationship with the eschatological conception of the novel.
Keywords: Russian literature, Bulgakov, "Master and Margarita", the sun as a keynote.
References
1. Epshteyn M.N. Priroda, mir, taynik vselennoy...: Sistema peyzazhnykh obrazov v russkoy poezii. M.: Vysshaya shkola,1990. 304 s.
2. Myuller M. Sravnitel'naya mifologiya. M.: Grachev i K., 1863. 122 s.
3. Noll R. Ariyskiy Khristos: Taynaya zhizn' Karla Yunga. M.: Refl-buk-Vakler, 1998. 432 s.
4. Nitsshe F. Tak govoril Zaratustra // Nitsshe F. So-chineniya: v 2 t. T. 2. M.: Mysl', 1990. S. 5-237.
5. Rozanov V.V. Apokalipsis nashego vremeni // Rozanov V.V. Uedinennoe. M.: Politizdat, 1990. S. 391440.
6. Eliade M. Traktat po istorii religiy. T. 1. SPb.: Al-eteyya, 1999. 394 s.
7. Khanzen-Leve A. Russkiy simvolizm: Sistema po-eticheskikh motivov. Ranniy simvolizm. SPb.: Akad-emicheskiy proekt, 1999. 512 s.; Khanzen-Leve A. Mifopoeticheskiy simvolizm: Sistema poeticheskikh motivov. SPb.: Akademicheskiy proekt, 2003. 813 s.
8. Belyy A. Peterburg /izd. L.K.Dolgopolova. L.: Nauka. Leningr. otd-nie, 1981. 696 s.
9. Amfiteatrov A.V. D'yavol. SPb.: Prosveshchenie, 1913. 404 s.
10. Platonov A. Chevengur // Platonov A. Vprok: proza. M.: Khudozhestvennaya literatura, 1990. S. 17373.
11. Kirillov V. Zheleznyy messiya. M.: Moskovskiy proletkul't, 1921. 28 s.
12. Kataev V.P. Vremya, vpered! // Kataev V.P. Sobr. soch.: v 10 t. T. 2. M.: Khudozh. literatura, 1983. S. 241-536.
13. Florovskiy G. Puti russkogo bogosloviya. Vil'nyus: b.i., 1991. 602 s.
14. Bulgakov M.A. Belaya gvardiya. Master i Margarita / Vstup. st. P. Palievskogo. M.: Eksmo, 2004. 815 s.
15. Propp V.Ya. Istoricheskie korni volshebnoy skazki / Vstup.st. V.I. Ereminoy. L.: Izd-vo LGU, 1986. 364 s.
16. Durylin S.N. Ob odnom simvole u Dostoevskogo // Trudy GAKhN. Literaturnaya sektsiya. Vyp. 3. M.: Gosud. Akademiya khudozhestvennykh nauk, 1928. S. 163-198.
