CC BY
17
Философия. Культурология
140 Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия Социальные науки, 2012, № 2 (26), с. 140-144
УДК 264-912.4
«СОБЫТИЕ-ДЛЯ-ВСЕХ» И «СОБЫТИЕ-В-СЕБЕ»:
ЛОГИКА ОТЧУЖДЕНИЯ
© 2012 г. Л.В. Прошак
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
pro shak@gmail.com
Поступила в редакцию 25.05.2012
Предпринимается попытка реконструировать логику отчуждения события массмедиа («события-для-всех») от «события-в-себе» в практике освоения реальности в российской медиасистеме на примере чрезвычайной ситуации. Выделяя четыре уровня отчуждения события массмедиа от события-в-себе (онтологический, феноменологический, семиологический, аксиологический), автор анализирует два дискурса этого события: первый дискурс связывается с экстраординарной случайностью, второй определяется как «паутина» каждодневных связей, сплетенных в соответствии с ценностной доминантой медиаакторов и массмедиа.
Ключевые слова: событие, чрезвычайная ситуация, ценностная доминанта.
Осмысление со-бытийности как формы бытия
Событие - род первоначального различения, предшествующий бытию, длительность, в которой бытие становится тем, что оно есть; явление - событие в той мере, в какой это явление принадлежит самому индивидууму. Происходя всего лишь однажды, событие становится частью бытия индивидуума. Бытие и Время «исчезают» в событии, в нем они взаимосоответ-ствуют и именно так обретают присущее им «собственное».
Событие-в-себе - проблематическое и про-блематизирующее: его можно обсуждать только в контексте тех проблем, условия возникновения которых и определены этим событием. Если же решение снимает проблему, она остается в Идее, связывающей проблему с ее условиями и организующей генезис решения как такового (по И. Канту: проблематическое - истинный объект Идеи, неустранимый горизонт всего, что происходит и является [1, с. 391]).
Событие суть атрибут вещей (по М. Хайдеггеру - бытие-в-мире [2; 3]), по Ж. Делезу -сверх-бытие [4]). «Воля к событию» есть «высвобождение его вечной истины», а «само действие есть результат события». Референтом события выступает «различие», отношение к Другому и к иному событию.
Таким образом, «идеальное событие» есть совокупность сингулярностей. Если же сингулярностями выступают вариабельные идеаль-
ные события, то они коммуницируют в одном и том же событии, а их трансформации формируют историю.
Примером такого события уже четверть века служит катастрофа на Чернобыльской АЭС. Чернобыльская трагедия как «событие-в-себе» была развернута в цепь микрособытий (про-тестные требования социальных льгот для проживающих на «загрязненных территориях», самовыдвижение на этой волне в народные депутаты и властные структуры наиболее активных защитников «чернобыльцев»), а затем свернуто в эпизод макрособытия (Чернобыль как символ безответственности и, спустя четверть века, Чернобыль как «аномальная зона», куда предприимчивые украинские гиды уже возят туристов), став в конечном итоге «событием бытия» (определение М. М. ахтина) и, разумеется, событием массмедиа, «событием-для-всех».
Отчуждение «события-для-всех» от «события-в-себе» на онтологическом уровне масс-медиа
Если событийная история служит преодолению разрыва между миром должного и сущего, представления о котором меняются во времени [5] сообразно Идее, то событие массмедиа -величина столь непостоянная, что ценностная доминанта не только не добавляет ему устойчивости, но наоборот превращает изменчивость в константу, делая ее своей идеей, осуществление
которой немыслимо вне процесса отчуждения события массмедиа от «события-в-себе».
Онтологический уровень массмедиа связан с выделением события из ряда других событий. Тем же самым занимаются и социальные философы, и историки. В их поле зрения оказываются события, наделенные референтностью (от лат. referens - сообщающий) - отношением значимости, связывающей субъекта с другим человеком или группой лиц. Это же референтное событие может являться и событием для масс-медиа, создавая таким образом «матрешечный эффект» нарративной полисобытийности [6, с. 20-30]. Наррация выступает в качестве активно-коммуникативного приобщения (нарративного понимания, по определению П. Рикера) к излагаемому референтному событию.
О том, что на Чернобыльской АЭС случилась авария, в самой Припяти было объявлено спустя 36 часов после катастрофы по местному радио. Международная общественность, а вместе с ней и советский народ узнали о случившемся спустя двое суток из безынформативного заявления советского правительства. В тот же день, 29 апреля, агентство ЮПИ опубликовало сообщение со ссылкой не на официальный источник, а на очевидца, беседовавшего с репортером ЮПИ по телефону. С 30 апреля европейские страны стали принимать меры по защите своего населения от радиационной опасности. Срочно эвакуировались иностранные туристы, находившиеся в 200-мильной зоне катастрофы. В СССР только 15 мая, когда были объявлены досрочные каникулы (и то лишь для учеников начальных классов и детских садов), официальные инстанции предупредили жителей Киева, чтобы они предпринимали санитарные меры безопасности. Массмедиа были вынуждены молчать или в лучшем случае, послушав «враждебные голоса», публиковать советы, которые те давали людям, оказавшимся в эпицентре катастрофы, изрядно смягчив формулировки (например, кипятить молоко и почаще мыться в бане). Все знали только то, что они ничего не знают. Это было отчуждение - событие на первом, онтологическом, уровне.
Отчуждение «события-для-всех» от «события-в-себе»
на феноменологическом уровне
Отчуждение на втором, феноменологическом, уровне происходит, когда событие выходит за собственные пределы и «раскрывает» себя для очевидцев. Это очень важный этап, в основе которого - обращение к первичному
опыту (к опыту познающего сознания, по определению Э. Гуссерля).
То, что фиксируется как событие (авария на ЧАЭС и ее последствия), есть прежде всего событие факторов (преимущественно социальных) во времени и пространстве, т.е. авария как событие массмедиа неустранимо обладает координатами, предполагая единство пространства и времени, в рамках которых оно феноменально простирается (является сознанию).
Но опыт, даже если он добыт в эпицентре такой катастрофы, как чернобыльская, противоречив (и это очень важная характеристика, которая поможет нам в дальнейшем реконструировать логику интерпретаций события массмедиа). С одной стороны, «катастрофический» опыт делает человека осмотрительнее (76% тех, кто уже бывал в чрезвычайной ситуации, допускают возможность попасть в нее снова [7, с. 346]). С другой стороны, такого рода опыт обманчив (два рыбака, наблюдавшие пожар на ЧАЭС с другого берега [8], получили по 400 мкр радиационного облучения, потому что не проецировали аварию себя, для них она была «периферийным» опытом очевидца, привлеченного зрелищем, воплощенным в яркие визуальные формы - пожар, разрушение, взрыв [9, с. 15-26]), что вполне объяснимо и с точки зрения психологии, и с точки зрения философии. Х-Г. Гадамер отмечал отличительную особенность исторического опыта, которая состоит в том, что мы находимся внутри происходящего, не зная, что с нами случается, и, лишь оглядываясь назад, понимаем, что случилось [10].
Отчуждение «события-для-всех» от «события-в-себе» на семиологическом уровне
Следующим, третьим, уровнем отчуждения является семиологический. Это происходит, когда «событие-в-себе» становится «событием-для-всех», превращаясь в сконструированный медиаобраз.
Катастрофа на Чернобыльской АЭС стала событием массмедиа далеко не сразу. Сначала масс медиа ограничивались информацией, исходящей из компетентных источников: газета «Известия» со ссылкой на правительственные источники сообщила, что количество эвакуированных превышает 94 тысячи человек, число умерших составило 31 человек. А затем «Правда» написала, что директор и главный инженер АЭС уволены с работы за грубые просчеты и недостатки в работе, а другие ответственные работники Чернобыльской АЭС виновны в беспечности, халатности, дезертирстве.
Медиаобраз еще не сложился, поскольку «событие-в-себе» еще не было соотнесено с нарративной интенцией сознания (повествовательной установкой). Позиция вне события ведет к тому, что художник (в нашем случае, медиаактор), становясь «активным в форме», получает возможность извне объединять, оформлять и завершать событие, и, говоря о единстве произведения, следует говорить о том, что это «единство не предмета и не события, а единство обымания, охватывания предмета и события» [11, с. 33, 59, 58, 64].
Событийная цепь, в которую это событие выстроилось, дисконтинуальна и фрагментарна до такой степени, что и «чуждое» звено в событийной цепи не кажется таковым. Пример того, как «событие-в-себе» не стало «событием-для-всех», - катастрофа на НПО «Маяк» в 1957 г. Эта тяжелейшая радиационная катастрофа (общая радиоактивность отходов составила более 37 ЭБк, что во многом превышает выбросы радиоактивных материалов в результате Чернобыльской катастрофы) не стала событием масс-медиа в 1957 г. в силу тех же причин, по которым общественность не узнала сразу об аварии на Чернобыльской АЭС. Разрозненные сведения об Уральской трагедии были опубликованы лишь в 1976 г. (Ж. Медведев, эмигрировавший на Запад, написал книгу «Ядерная катастрофа на Урале»). В России об уральской трагедии заговорили только после чернобыльской, когда уже был сформирован медиаобраз.
По сути, речь идет об обратной связи: уже не «событие-в-себе» служит прообразом «события-для-всех», а, наоборот, «событие-для-всех» (катастрофа на ЧАЭС как событие масс медиа) становится отправной точкой для интерпретации «события-в-себе» (катастрофа на НПО «Маяк), что в конечном счете ведет к событийной полноте в том смысле, в каком об этом писал М.М. Бахтин.
Референтная, креативная и рецептивная стороны коммуникативного события, как принято сейчас выражаться, абсолютно эквивалентны бахтинским параметрам предмета, цели и ситуации высказывания. «Перед нами два события. Событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте. <...> Мы воспринимаем эту полноту в ее целостности и не-
раздельности, но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее моментов» [11, с. 403-404].
Катастрофа на НПО «Маяк» как «событие-в-себе» (1957 г.) - это не просто непознаваемое, это запретное. Значимость «события-в-себе» фактически «обнуляется» в соответствии с ценностными оценками его рейтинга политической элитой, рупором которой являлись тогдашние массмедиа. Написанное позже Ж. Медведевым (1976 г.) - переоценка «события-в-себе» в соответствии с ценностными критериями западного общества, что и сделало катастрофу на НПО «Маяк» событием массмедиа. И наконец, это «событие-для-всех» (на Западе), подхваченное уже российскими журналистами, разрабатывающими чернобыльскую тему (1986 г.), стало «событием-для-всех» и на Родине. Иными словами, со стороны вопрошающих субъектов, каким являются медиаакторы, «имеет место приобщение» [11, с. 369] к событию как «ценностно-смысловому моменту» фактичности бытия.
Благодаря попытке интерпретации старого «события-в-себе» (НПО «Маяк) в контексте нового «события-для-всех» через медиаобраз (Чернобыль) приходим к тому, что, собственно говоря, и бытие, и время «исчезают» в этих двух событиях массмедиа, в нем они взаимосо-ответствуют и обретают присущее им «собственное». Е.В. Петровская [12], реконструируя логику прочтения Ж.-Ф. Лиотаром понятия события у И. Канта (Begebenheit, высвобождающее себя в человеческую историю, указывает на причину, действие которой остается без определения во времени), подчеркивает, что для Ж.-Ф. Лиотара, чтобы удостовериться в событии, нужно поставить себя в некоторое к нему отношение, обеспечив работу механизма узнавания. Мнение подготавливает другие мнения, а «событие-для-всех» притягивает к себе «собы-тия-в-себе».
Отчуждение «события-для-всех» от «события-в-себе» на аксиологическом уровне
«Приобщение», о котором было сказано выше, подготавливает отчуждение «события-в-себе» на четвертом, аксиологическом, уровне, когда уже сам процесс оценки «события-в-себе» становится «событием-для-всех».
Вернемся к нашему примеру - Чернобыльской катастрофе. Все случившееся позднее (и ранее тоже - авария 1957 г. на НПО «Маяк») «измеряется» обществом «в чернобылях», символизирующих масштабность трагедии, уровень
безответственности, техногенную апокалипсич-ность.
Но оценка основывается на ценностях. Причем сама природа чрезвычайного события заставляет нас оценивать его даже тогда, когда оно становится событием массмедиа, противопоставляя обыденности. Событие массмедиа ориентировано на раскрытие интерпретационного потенциала реальности. Если понимать интерпретацию так, как ее трактует Х.-Г. Гада-мер, то она есть то, что никогда не достигнет окончательного посредничества между человеком и миром, и поэтому единственно подлинная непосредственность и данность - это то, что мы понимаем как нечто [10]).
Чрезвычайная ситуация как событие масс-медиа имеет потенциально высокую релевантность. Внутри чрезвычайной ситуации как события массмедиа, «события-для-всех», работает в развитии грустный принцип, подмеченный
Э.М. Ремарком: «Смерть одного человека - это трагедия, смерть двух миллионов человек -только статистика». Подтверждение тому то, что телеканалы всего мира, сообщая о разрушительном землетрясении в Японии (март 2011 года), транслировали один малозначительный -с точки зрения масштабности происходящего -сюжет: собака, сострадает своему раненому собрату (ролик выложен в Интернете, 503 000 упоминаний за 0.25 сек на русском языке и
1 950 000 за 0.50 сек. на английском языке). Почему эти кадры оказались эффективнее многих, выражаясь операторским языком, «панорам» масштабных разрушений и «крупных планов» неподдельного человеческого горя? Ответ есть у Ж. Бодрийяра: потому что эффективен абсолютный симулякр, который догнал «реальность», совершив полный оборот [13]. «Псы у океана» - документальные кадры. Малозначащие сами по себе, они - инцидент, трогательный в своей неожиданности настолько, что способны заслонить собой само событие. Это тоже своего рода «модель симуляции», в которой место реальных трагических процессов и проявлений неприглядного, шокирующего человеческого горя занимают «симулякры» («дублеры» этих же эмоций и этих же разрушительных событий).
Телевидение прибегает ныне к этому методу по вполне очевидной причине: ему надо удивлять искушенного, пресыщенного зрителя, которого уже и смертью в прямом эфире не удивишь. Так из «музея катастроф» (определение П. Вирилио [14]) телевидение за те полтора десятка лет, которые прошли с того времени, когда это было подмечено, успело превратиться в
анатомический театр, который уже никого не потрясает. Причем чем быстрее исчезнет из сознания память (знание) о реальной катастрофе, тем эффективнее интерпретация.
Но прецессии моделей, заданных ценностной доминантой медиаакторов, ведут к тому, что чрезвычайная ситуация как «событие-в-себе», став событием массмедиа как «событием-для-всех», утрачивает собственный изначальный смысл. «Механизм распознавания его» работает в соответствии с бинарной схемой «вопрос/ответ». В этом и кроется повышенная информационная опасность чрезвычайной ситуации как «события-для-всех».
Пример тому - самоубийства подростков, последовавшие друг за другом в феврале 2012 года. За первой трагедией (самоубийство двух девочек-подростков), растиражированной во всех подробностях всевозможными масс медиа, последовала еще одна (самоубийство мальчика-подростка). Насильственная смерть «завораживает и трогает наше воображение» [13, с. 292], потому что уже сформирована культура Несчастного Случая (определение Октавио Паса). Что касается массмедиа, то они лишь жестоко играют на этом, сообщая то, что может обязательно привлечь всеобщее внимание. Поисковая система «Яндекс» по ключевым словам «самоубийство подростка видео» в считанные секунды выдает результат: 5 млн. ответов. Интернет из конкурентного источника наглядных сведений превратился в коммуникативного агента, идейного донора (не только в смысле идей по подаче информации, но и в смысле идей выхода из той или иной ситуации) и, более того, в источник информации для печатных массмедиа.
Но важнее другое: человек видит реальность такою, каковы его ценностные установки. Он видит в мире и в людях так или иначе самого себя (определение А. Ухтомского). Интерпретируя «событие-для-всех», медиаакторы и мас-медиа прибегают к де/ре/конструкции (структурно-семантическая конструкция В.А. Куты-рева), основываясь на базисном свойстве медиасистемы - ее ценностной доминанте, роль которой заключается в установлении иерархии интересов.
Но если смысл деконструкции как специфической методологии исследования заключается в выявлении внутренней противоречивости текста, в обнаружении в нем «спящих, остаточных смыслов» (определение Ж. Дерриды), оставшихся от дискурсивных практик прошлого, то деконструкция «события-для-всех» заинтересована в том, чтобы не только
обнаружить противоречия, но и закрепить их в форме медиаобразов, которые затем трансформируются в реальность в качестве темпоральных стереотипов.
Даже достоверная информация может быть информационно и социально опасной в зависимости от степени интерпретативной компетентности медиаакторов (способности осмысливать проблемы, в первую очередь информационнодуховные, в широком контексте развития общества и конкретной личности, выбирая один из возможных вариантов собственной линии поведения).
Выводы
1. Событие представляет собой феномен, который по своей природе онтологичен и процессуален. Если событийная история служит преодолению разрыва между миром должного и сущего, представления о котором меняются во времени, то событие массмедиа - величина столь непостоянная, что ценностная доминанта не только не добавляет ему устойчивости, но, наоборот, превращает изменчивость в константу, делая ее своей целью.
2. Процесс отчуждения события массмедиа от события как такового, «события-в-себе», происходит, во-первых, на онтологическом уровне -когда его выделяют из ряда других; во-вторых, на феноменологическом уровне - когда событие выходит за собственные пределы и «раскрывает» себя для очевидцев; в-третьих, на семиологиче-ском уровне - когда оно становится «событием-для-всех», превращаясь в сконструированный медиаобраз; в-четвертых, на идеологическом уровне - когда уже сам процесс его репрезентации становится сам по себе событием.
3. Никакая чрезвычайная ситуация не является событием массмедиа до тех пор, пока не будет соотнесена с нарративной интенцией сознания. Эта функция реализуется в соответствии с конвенционной ролью массмедиа и/или ценностной доминантой медиаакторов.
Список литературы
1. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. 528 с.
2. Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997.
3. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. Избранные статьи позднего периода творчества. М.: Высшая школа, 1991. 198 с.
4. Делез Ж. Логика смысла. Фуко М. Teatrum philososhicum. М.: Радуга; Екатеринбург: Деловая книга, 1998. 253 с.
5. Пак Г.С. Многомерное время истории как человеческой деятельности: Дис. ... докт. филол. наук. Екатеринбург, 2000.
6. Schmid W. Der Textuafbau in den Erzählungen Dostogewskijs. Munhen, 1973. 210 с.
7. Управление риском: Риск. Устойчивое развитие. Синергетика. М.: Наука, 2000. 270 с.
8. Психология экстремальных ситуаций. Минск, 1999. 312 с.
9. Маклаков А.Г., Чермянин С.В., Шустов Е.Б. Проблемы прогнозирования психологических последствий локальных военных конфликтов // Психологический журнал. 1998. Т. 19. № 2. С. 15-26.
10. Гадамер Х.-Г. Герменевтика и деконструкция. СПб., 1999. 266 с.
11. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. 215 с.
12. Петровская Е.В. К определению события // Философский журнал, 2009. № 1 (2). С. 87-95.
13. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. 389 с.
14. Вирилио П. Музей катастроф. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.Dux.ru/festival/viril.htm.
«EVENT-FOR-ALL» AND «EVENT-IN-ITSELF»: THE LOGIC OF EXCLUSION
L. V. Proshak
The author is analyzed two discourses: the first discourse contacts the extraordinary accident, the second is defined as «web» of the everyday communications weaved according to a valuable dominant of media actors and mass media.
Keywords: event, emergency situation, valuable dominant.
