CC BY
54
Социология. Психология. Философия Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 2 (1), с. 396-402
УДК 316
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ КАК ЕДИНИЦА ИНФОРМАЦИОННОЙ НАСЫЩЕННОСТИ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
© 2012 г. Л.В. Прошак
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
proshak@gmail. com
Поступила в редакцию 09.12.2011
Рассматривается событие как со-бытие и как событие массмедиа. Анализируется два дискурса события в статусе несчастного случая (чрезвычайной ситуации). Первый дискурс связан с экстраординарной случайностью. Второй определяется как «паутина» каждодневных связей, утверждающая аномалию как норму.
Ключевые слова: событие, несчастный случай, чрезвычайная ситуация, нарративная интенциональ-ность, прецессия симулякров.
Событие как онтологический феномен
Событие (по М. Хайдеггеру, бытие-в-мире [1]), происходя всего лишь однажды, становится частью бытия индивидуума. Это род первоначального различения, предшествующий бытию, длительность, в которой бытие становится тем, что оно есть; явление - событие в той мере, в какой это явление принадлежит самому индивидууму. Бытие и Время «исчезают» в событии, в нем они взаимосоответствуют и именно так обретают присущее им «собственное».
Событие суть атрибут вещей (по Ж. Делезу, сверх-бытие [2]). «Воля к событию» есть «высвобождение его вечной истины», а «само действие есть результат события». Референтом события выступает «различие», отношение к Другому и к иному событию. Таким образом, «идеальное событие» есть совокупность сингулярностей. Если же сингулярностями выступают вариабельные идеальные события, то они ком-муницируют в одном и том же событии, а их трансформации формируют историю.
События сами по себе - проблематическое и проблематизирующее: их можно обсуждать
только в контексте тех проблем, чьи условия и определены этими событиями. Если же решение снимает проблему, она остается в Идее, связывающей проблему с ее условиями и организующей генезис решения как такового. Без этой Идеи решение не имело бы смысла (у Канта: проблематическое - истинный объект Идеи, неустранимый горизонт всего, что происходит и является [3, с. 391]).
Связывание двух событий (по М.М. Бахтину, событийная полнота [4, с. 403-404]) - референтного (поведываемого, свидетельствуемого,
т.е. фабульное происшествие) и коммуникативного (само свидетельствование как событие, т.е. композиционно оформленный текст) - ведет к нарративной (по определению Ж. Женетта, нар-рация есть «порождающий повествовательный акт» [5, с. 63-64]) интенциональности (от лат. ^епйо - намерение) высказывания. Референтная, креативная и рецептивная стороны коммуникативного события, как принято сейчас выражаться, абсолютно эквивалентны бахтинским параметрам предмета, цели и ситуации высказывания. «Перед нами два события. Событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели); события эти происходят в разные времена (различные и по длительности) и на разных местах, и в то же время они неразрывно объединены в едином, но сложном событии, которое мы можем обозначить как произведение в его событийной полноте <...> Мы воспринимаем эту полноту в ее целостности и нераздельности, но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее моментов» [4, с. 403-404].
Именно нарративный дискурс наделяет факт или некоторую совокупность фактов статусом события, смысл которого интерсубъективен, потому что «всегда отвечает на какие-то вопросы» [4, с. 350]. Иными словами, со стороны вопрошающего субъекта «имеет место приобщение» [4, с. 369] к событию как «ценностносмысловому моменту» фактичности бытия. Наррация же выступает в качестве активнокоммуникативного приобщения (нарративного понимания, по определению П. Рикёра) к излагаемому референтному событию, принципиальное отличие которого от коммуникативного
события состоит в том, что первое имеет место только «там и тогда», а второе - «здесь и сейчас» [6, с. 25] в силу того, что оно совершается только благодаря рецептивному сознанию адресата (медиаактора). Впрочем, в рамках нарративного дискурса референтное событие само может являться «цитируемым» коммуникативным событием, создавая таким образом «мат-решечный эффект» нарративной полисобытийности [7, с. 20-30].
Таким образом, событие представляет собой онтологический феномен, который по своей природе онтологичен и процессуален в отличие от факта, гносеологического феномена, семио-тичного и не процессуального. «История соткана не из фактов, но из событий и происшествий» [8, с. 76], а журналистика - это история, рассказанная в спешке. И если событийная история является сферой действия конструктивноинновационной творческой способности и служит преодолению разрыва между миром должного и сущего, представления о котором меняются во времени [9], то событие массмедиа -величина столь непостоянная, что акцентированная цель не только не добавляет ему устойчивости, но, наоборот, превращает изменчивость в константу, делая ее своей целью.
Событие массмедиа
Но о чем еще мечтают СМИ, как не о том, чтобы вызвать событие одним лишь своим присутствием? Вопрос Ж. Бодрийяра [10] носит риторический характер. Прецессии моделей, заданных конвенционностью массмедиа и ценностной доминантой медиаакторов (вернее, ее отсутствием), неумолимы. В силу этого ЧС как событие массмедиа утрачивает изначальный смысл.
Например, российская поисковая система «Яндекс» [11] с гордостью представляет мультимедийный проект - первую в России службу автоматической обработки и систематизации новостей: «Служба обновляется в режиме реального времени 7 дней в неделю и 24 часа в сутки и беспристрастно отображает информационную картину дня... Отсутствие человеческого вмешательства позволяет объективно формировать сюжеты, помещая рядом сообщения с совершенно разными точками зрения... Пользователь получает возможность сравнить, как одно и то же событие отражено в различных СМИ.»
Такая технология создания события масс-медиа, подкрепленная «технология извлечения фактов», на основе которой составляются пресс-портреты (справочная информация о лю-
дях, упоминаемых в российских СМИ), факты в сюжетах (наиболее упоминаемые в сюжете люди, организации, адреса и географические объекты), а также новости регионов есть не что иное, как пластическая операция формирования сюжетов и извлечения фактов. Она чревата еще большей предвзятостью, чем при участии «человеческого фактора» хотя бы потому, что она, во-первых, вторична (в сюжеты группируются данные, поступающие от партнеров Яндекса), а во-вторых, статистична (количество упоминаний - главный критерий релевантности).
Таким образом, утрата основных функций массмедиа - информационной и диагностической - уже происходит в автоматическом режиме. Процесс пошел, как любил говорить первый и последний президент СССР.
«Уже самый факт того, что сегодня все предстает в виде набора или гаммы решений, -уже сам этот факт вас тестирует, так как требует от вас совершать отбор» [12, с. 294-295], -утверждает Ж. Бодрийяр, ссылаясь на книгу М. Тора «Коэффициент умственного развития», в которой тот пишет о том, что «ответ на вопрос определяется не вопросом как таковым... но тем, какой смысл вкладывает опрашиваемый в этот вопрос» [12, с. 138].
Но в интернет-пространстве последствия бинарной схемы «вопрос/ответ» еще более ограничены: пользователь по сути сам отвечает на свой вопрос. В этом и кроется повышенная информационная опасность. Если, например, онкологический больной где-нибудь слышал о таком альтернативном способе лечения, как настойка мухоморов, набрав в поисковике ключевые слова, он уже спустя считаные секунды получит не беспристрастную информацию (примерно 39 700 результатов за 0.13 сек.), а подтверждение своим предположениям. Если человек склонен к суициду, то за 0.10 секунды он получит примерно 622 000 ссылок на способы убийства. Стоит только набрать это словосочетание в поисковике. По сути это уже не ответы, а подсказка, причем - что немаловажно - эхо собственных тревожных мыслей в Сети «услышать» гораздо проще, чем в других источниках массмедиа.
Концептуальные модели web-презентаций строятся на том, что сайт, ЖЖ, колонка блогера
- это модель поведения, ориентированная на организацию эффективных способов взаимодействия пользователей и сформированная на основе широкого использования средств визуального и динамического представления информации (в том числе и экстремального характера - см. примеры выше). Это позволяет рассматривать медиареальность как особую интер-
претационную модель с несколькими параметрами, главный из которых - чувствительность человека к знакам виртуальной среды. Коммуникативный потенциал последних ориентирован на модель человека, стремящегося к целостному переживанию мира. Коды виртуальных практик дополняют и изменяют его сложившиеся представления о мире.
Насильственная смерть «завораживает и трогает наше воображение» [i2, с. 292], потому что уже сформирована культура Несчастного Случая (определение Октавио Паса). Что касается массмедиа, то они лишь играют на том, что «непосредственной, прямой и безрасчетной значимостью для нас обладают только те события, в которых так или иначе замешана смерть. В этом смысле самые недостойные массмедиа -одновременно и самые объективные.» [i2, с. 293].
Смерть в авиакатастрофе, в результате преступления или аварии на дороге (даже если число погибших «всего» один-два человека, массмедиа обязательно сообщат о несчастном случае с маниакальной навязчивостью: «Смотрите внимательно... Видео Страшная автокатастрофа!, смотреть онлайн-ролик Страшная автокатастрофа!» [i3]).
Смерть, став шоу, стала привлекательной еще и потому что за нее теперь уже не надо переживать. Она из категории трагедии перешла в категорию зрелищ. Наберите «смерть в прямом эфире» или «death live» - и Google выдаст спустя 0.i8 сек. 2 090 000 упоминаний на русском и за 0.53 сек. 2i4 000 000 на английском. Прямая трансляция смерти лидера Аль-Каиды Усамы бен Ладена (Live coverage of the death of al-Qaeda leader Osama Bin Laden - англ.), заботливо выложенная в Интернет новостной службой BBC (^ 200 000 упоминаний за 0.30 сек.), проигрывает свежему российскому «сюжету» - видео убийства Буданова (примерно б34 000 ссылок за 0.22 сек.).
То, как внутри события массмедиа работает в развитии общеизвестный принцип «смерть одного человека - трагедия, смерть тысяч - статистика», наглядно иллюстрирует свежий пример, когда телеканалы всего мира, сообщая о разрушительном землетрясении в Японии (март 20ii года), транслировали один малозначительный - с точки зрения масштабности происходящего - сюжет: собака, сострадающая своему раненому собрату (ролик выложен в Интернете, 503 000 упоминаний за 0.25 сек на русском языке и i 950 000 за 0.50 сек. на английском языке). Почему эти кадры оказались эффективнее многих, выражаясь операторским языком, «панорам» масштабных разрушений и «крупных пла-
нов» неподдельного человеческого горя? Ответ есть у Ж. Бодрийяра: потому что эффективна симуляция, а не реальность.
«Псы у океана» - документальные кадры. Малозначащие сами по себе, они - инцидент, трогательный в своей неожиданности настолько, что способен заслонить собой само событие. Это тоже своего рода «модель симуляции», в которой место реальных трагических процессов и проявлений неприглядного, шокирующего человеческого горя занимают «симулякры» («дублеры» этих же эмоций и этих же разрушительных событий).
Телевидение прибегает ныне к этому методу по вполне очевидной причине: ему надо удивлять искушенного, пресыщенного зрителя, которого уже и смертью в прямом эфире не удивишь. Когда бесполезны уже самые сильнодействующие лекарства, приходится либо менять тактику, либо прощаться с пациентом. Так из «музея катастроф» (определение П. Вирилио [14]) телевидение за те полтора десятка лет, которые прошли с того времени, когда это было подмечено, успело превратиться в анатомический театр, который уже никого не потрясает. Причем чем быстрее исчезнет из сознания память (знание) о реальной катастрофе, тем эффективнее будет ее дублирование. Говоря словами Ж. Бодрийяра, это абсолютный симулякр, который догнал «реальность», совершив полный оборот.
«Жизнь как источник интерпретационных моделей» - в таком подходе есть определенная условность, позволяющая воспринимать интерпретацию как «игру с реальностью», определяемую рамками ценностного потенциала медиаакторов, ограниченного конвенционными и технологическими рамками. В теории Й. Хейзинга игра изучается как содержательная функция со многими гранями смысла: «В игре «подыгрывает», участвует нечто такое, что превосходит непосредственное стремление к поддержанию жизни и вкладывает в данное действие определенный смысл» [15, с. 18]. Ситуатив-ность медиапрактик в отображении нечастного случая ориентирована на раскрытие интерпретационного потенциала реальности. Этот процесс неизменно связан с личностным смыслом того, что человек (применительно к теме исследования - медиачеловек) понимает, истолковывает и т.д. Градация интерпретаций, разработанная Г. Крейдлиным [16; с. 54], - неправильная интерпретация, неполная, полная и избыточная - довольно точно характеризует и интерпретацию чрезвычайной ситуации как события масс-медиа.
Состояние медиасистемы, конструирующая событие по упомянутой выше градации, рано или поздно начинает вести себя в соответствии с моделей кучи песка, созданной П. Баком,
Ч. Тангом и К. Визенфельдом [17, с. 64-374]: каждый шаг моделирования состоит из возмущения и релаксации, в центр кононической кучи песка по одной кладут песчинки; когда локальный наклон поверхности превышает определенное пороговое значение, песчинки соскальзывают вниз, соседние участки теряют устойчивость. Разумеется, причина лавины вовсе не в какой-то одной песчинке, а в целостном критическом поведении системы, склонной к катастрофическому поведению. Разграничить «динамический хаос» и «параметры порядка» оказывается очень сложно. Крупные события обычно приводят к событиям, существенно более мелким, и поэтому крупные события, сколь детерминированными они бы ни были, воспринимаются как цепь случайностей. Но событие воспринимается как катастрофическое в силу своей неожиданности и (или) экстраординарности.
Синдром апокалипсиса как событие массмедиа
Подобно тому как территория больше не предшествует карте и не переживает ее, а сама карта предшествует территории - прецессия си-мулякров, - именно она порождает территорию [10], так и событие массмедиа предшествует самой ЧС, если не порождая ее, то подготавливая общество к ее возникновению. Назовем это синдромом апокалипсиса в том смысле, в котором Страшный Суд «уже окончательно свершился у нас на глазах» [11, с. 321], каким является само наступление виртуальности, которое лишает нас реального события апокалипсиса [10], а само «состояние постмодерна» - не что иное, как постапокалиптическое состояние. Это
- наглядное подтверждение того, что порядок симулякров одерживает полную победу над реальным миром, поскольку он сумел навязать миру свое время симулякров, свои модели тем-поральности.
Р. Барт, анализируя освещение событий масс-медиа в рамках «хроники происшествий», предлагает их типологию, опираясь на предпосылки двойственной знаковой природы имманентной «сущности» события. Он выделяет два типа происшествий: в первом отношения между «причиной» и «следствием» строятся на принципе каузальности, подчеркивающем стабильность причинно-следственной зависимости, во втором - на принципе совпадения, противоречащем первому принципу. «Случайная причин-
ность, упорядоченное совпадение - «происшествие» базируется на стыке этих двух процессов: действительно, оба они в конечном счете покрывают ту зону, где событие всецело переживается как знамение, но содержание его неясно» [18, с. 408].
Двойственная до парадоксальности природа происшествий, выстраиваемая в соотнесение удаленных друг от друга смысловых рядов, свидетельствует, по мнению Р. Барта, о построении на антитезе структуры риторической фигуративности дискурса новостей, выступающей в качестве некой «мистической» или «чудесной» силы, приписываемой ему. При этом «совпадение выглядит наиболее зрелищно, когда выворачивает наизнанку те или иные стереотипные ситуации» [18, с. 407].
Сама же хроника происшествий «возникает как классификация неклассифицируемого, это некий бесформенный остаток никак не организованных новостей; сущность «происшествия» привативна, оно начинает существовать лишь тогда, когда мир поддается номинации, не входит больше ни в какой известный каталог (политики, экономики, войн, зрелищ, наук и т.д.).» [18, с. 399].
Но событие, приобретающее статус происшествия, с одной стороны, может быть четко эксплицировано как некая случайность - то экстраординарное, что выпадает из рутинного течения обыденной жизни; с другой стороны -это то, из чего плетется «паутина» каждодневных связей и отношений между элементами социальной жизни и «реальности вообще».
Происшествие в иерархии чрезвычайных ситуаций - низшая из ступеней, но и оно всегда означает «уклонение от нормы, поскольку выполнение нормы событием не является» [19, с. 283]. Таким образом, сама природа чрезвычайного события массмедиа заставляет нас оценивать его, противопоставляя обыденности. В то же время экстраординарное отклонение от сложившегося «порядка вещей», многократно растиражированное событиями массмедиа, утверждает аномалию как норму, как «само собой разумеющийся» режим повседневного существования. В конце концов, хаос - тоже разновидность порядка.
Землетрясение - одна из тех чрезвычайных ситуаций, которая позволяет наиболее наглядно проследить, насколько ликвидация последствий зависит от информационного сопровождения постигшего людей природного бедствия. Самый яркий пример тому - Спитакское землетрясение 1988 г., вызвавшее «брожение умов» [20, с. 3]. Тому способствовали два информационных потока. Сначала возникли слухи, заполнили собой
на первом этапе информационный вакуум. Распространившись со скоростью эпидемии, в эпи-центральной зоне появились апокалипсические настроения, болезненная мнительность, действия властей истолковывались как неизменно враждебные, направленные на истребление нации.
Последнее имело под собой веские основания. Спасатели, ринувшиеся со всего мира на помощь, просиживали в аэропортах и возвращались ни с чем назад, будучи не в силах пробиться в эпицентр катастрофы. Между тем известно, что 87% оказавшихся в завалах погибают в первые сутки (не стоит относить это только за счет советской закрытости, возможно, таков менталитет любой супердержавы, американские власти тоже отказались от помощи, когда в 200i году рухнули в результате террористической атаки башни-близнецы).
Никого не спасшие спасатели не стали событием массмедиа. Зато слухи о рукотворной природе катастрофы в Спитаке были активно подхвачены средствами массовой информации, стали предметом научной дискуссии. «Известия» подчеркивали катастрофический масштаб произошедшего даже по сравнению с Чернобыльской аварией. Телевидение брало интервью у потерпевших и очевидцев, потрясая общество новыми, жуткими подробностями трагедии. Г а-зета «Правда» обвиняла «неперестроившихся» бюрократов в потере контроля над ситуацией, клеймила брежневский застой в халтурном строительстве. Не обошлось и без мистификаций. «Вполне объяснимо то, что мы поверили в это. Людям так захотелось поверить в чудо спасения шести человек на 35-й день после землетрясения» [2i].
Никакая чрезвычайная ситуация не является событием массмедиа до тех пор, пока не будет соотнесена с нарративной интенцией сознания (повествовательной установкой), сопоставляя при этом, как утверждал М.М. Бахтин, область эстетического и сферы познавательного и этического. Это дает возможность, не вмешивась «в событие как непосредственный участник его...», занять «существенную позицию вне события, как созерцатель, незаинтересованный, но понимающий ценностный смысл совершающегося...». Таким образом, позиция вне события ведет к тому, что художник (в нашем случае, медиаактор), становясь «активным в форме», получает возможность «извне объединять, оформлять и завершать событие, и, говоря о единстве произведения, следует говорить о том, что это «единство не предмета и не события, а единство обымания, охватывания предмета и события» [4, с. 33, 59, 58, б4].
Эквивалентом катастрофического события массмедиа уже четверть века служит авария на Чернобыльской АЭС. Все случившееся позднее «измеряется» массмедиа «в чернобылях», поэтому, рассматривая техногенный апокалипсис как событие массмедиа, имеет смысл обратиться к анализу чернобыльского события, удаленного (пролонгированного) во времени. Событийная цепь, в которую это событие выстроилось, дисконтинуальна и фрагментарна. Это вызвано тем, что первоначальной и порождающей инстанцией событийности явился актант-ный фактор вторжения, целенаправленно прерывающий и искажающий нормативную последовательность состояний, ситуаций, действий.
О том, что на Чернобыльской АЭС случилась авария, в самой Припяти было объявлено спустя 36 часов после катастрофы по местному радио. Международная общественность, а вместе с ней и советский народ узнали о случившемся спустя двое суток из безынформативного заявления советского правительства. В тот же день 29 апреля агентство ЮПИ опубликовало сообщение со ссылкой не на официальный источник, а на очевидца, беседовавшего с репортером ЮПИ по телефону. С 30 апреля европейские страны стали принимать меры по защите своего населения от радиационной опасности. Срочно эвакуировались иностранные туристы, находившиеся в 200-мильной зоне катастрофы. В СССР только 15 мая, когда были объявлены досрочные каникулы (и то лишь для учеников начальных классов и детских садов), официальные инстанции предупредили жителей Киева, чтобы они предпринимали санитарные меры безопасности, региональные массмедиа были вынуждены молчать или в лучшем случае, послушав «враждебные голоса», дать советы, которые те давали людям, оказавшимся в эпицентре катастрофы, изрядно смягчив формулировки (например, врачи санэпидстанций рекомендовали в профилактических целях кипятить молоко и почаще мыться в бане).
Это была оценка события как такового, в сущности еще не ставшего событием массме-диа. В связи с разработкой оружия массового поражения все, что было связано с радиоактивным загрязнением окружающей среды, было засекречено, и массмедиа были столь же не осведомлены о случившемся, как и остальное население.
Наконец, газета «Известия» со ссылкой на правительственные источники сообщила, что количество эвакуированных превышает 94 тысячи человек, число умерших составило 31 человек. А затем «Правда» написала, что директор и главный инженер АЭС уволены с работы
за грубые просчеты и недостатки в работе, а другие ответственные работники Чернобыльской АЭС виновны в беспечности, халатности, дезертирстве.
Таким образом, координаты Чернобыльской катастрофы как события массмедиа образовались корреляцией факторов двоякого рода: ак-тантного фактора дестабилизации и взаимодо-полнительного ему пассиентного фактора стабильности (ситуации и претерпевающего воздействие субъекта).
Чернобыльская трагедия как событие масс-медиа было развернуто в цепь микрособытий (протестные требования социальных льгот для проживающих на «загрязненных территориях», самовыдвижение на этой волне в народные депутаты и властные структуры наиболее активных защитников «чернобыльцев» - все это при поддержке массмедиа), а затем свернуто в эпизод макрособытия (Чернобыль как символ безответственности и, спустя четверть века, Чернобыль как «аномальная зона», куда предприимчивые украинские гиды уже возят туристов), став в конечном итоге «событием бытия» (определение М.М. Бахтина).
В силу своей дискретности эта цепь событий феноменальна. То, что фиксируется как событие (авария на ЧАЭС, а затем ее последствия и их ликвидация), есть прежде всего со-бытие факторов (прежде всего социально-политических) во времени и пространстве, т.е. авария как событие массмедиа неустранимо обладает координатами, предполагая единство пространства и времени, в рамках которых оно феноменально простирается (является сознанию).
Но в дискретной цепи Чернобыльского события есть и «чуждое» звено - катастрофа на НПО «Маяк» в 1957 г. Эта тяжелейшая радиационная катастрофа (общая радиоактивность отходов составила более 37 ЭБк, что во многом превышает выбросы радиоактивных материалов в результате Чернобыльской катастрофы [26, с. 5]) не стала событием массмедиа в 1957 г. в силу тех же причин, почему общественность не узнала сразу об аварии на Чернобыльской АЭС. Разрозненные сведения об Уральской трагедии были опубликованы лишь в 1976 г. (Ж. Медведев, эмигрировавший на Запад, написал книгу «Ядерная катастрофа на Урале»). В России об уральской трагедии заговорили только после Чернобыльской трагедии.
Выводы
Процесс отчуждения события массмедиа от события как такового, «события-в-себе», происходит, во-первых, на онтологическом уровне -
когда его выделяют из ряда других; во-вторых, на феноменологическом уровне - когда событие выходит за собственные пределы и «раскрывает» себя для очевидцев; в-третьих, на семиоло-гическом уровне - когда оно становится «собы-тием-для-всех», превращаясь в сконструированный медиаобраз; в-четвертых, на идеологическом уровне - когда уже сам процесс его репрезентации становится сам по себе событием.
Событие массмедиа выступает в качестве минимальной единицы информационной насыщенности повседневности, а сами массмедиа служат в качестве «машины различий» (определение У. Гибсона), разграничивая события на «обычные» (рядовые) и «неординарные» (сенсационные), систематизируя их в соответствии с «маркетингом событий».
Событие, приобретающее статус чрезвычайной ситуации, с одной стороны, может быть четко эксплицировано как некая экстраординарная случайность; с другой стороны - как то, из чего плетется «паутина» каждодневных связей и отношений. Многократно растиражированная событиями массмедиа, оно утверждает аномалию как норму.
Никакая чрезвычайная ситуация не является событием массмедиа до тех пор, пока не будет соотнесена с нарративной интенцией сознания. Нарративность предполагает персонификацию актантной функции поступка, свершения, воздействия. Эта функция реализуется медиаакторами, выступающими в качестве актуализатора события, обнаруживая себя как «третий» (определение М.М. Бахтина), как обладатель ценностной доминанты, относительно которой и актуализируется смысловая природа несчастного случая как события массмедиа.
Список литературы
1. Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997; Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. Избранные статьи позднего периода творчества. М.: Высшая школа, 1991.
2. Делез Ж. Логика смысла. Фуко М. Teatrum philososhicum. М.: Радуга, Екатеринбург: Деловая книга, 1998.
3. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994.
4. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975.
5. Женетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры. М.: Издательство имени Сабашниковых, 1998. Т. 2.
6. Friedemann K. Die Rolle des Erzahlers in der Epik. Leipzig, 1910.
7. Schmid W. Der Textuafbau in den Erzahlungen Dostogewskijs. Munhen, 1973.
8. Субири К. Исторический факт и историческое событие // Человек. 2002. № 2.
9. Пак Г.С. Многомерное время истории как человеческой деятельности. Дисс... д.ф.н. Екатеринбург, 2000.
10. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция //
[Электронный ресурс]. Режим доступа: http: //
exsistencia .livej ournal .com/.
11. Что такое Яндекс. Новости. //[Электронный ресурс]. Режим доступа: http://help.yandex.ru /news/ ?id = 1111157.
12. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000.
13. Smotri.com. //[Электронный ресурс]. Режим доступа: smotri.com/video/view/?id= v1073297c79e.
14. П. Вирилио. Музей катастроф. /THEORY, iG/i994. // [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.Dux.ru/ festival/viril.htm.
15. Хейзинга Й. Homo Ludens. М., i992.
ie. Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика. М., Новое литературное образование, 2GG2.
17. Bak P., Tang C., Wiesenfeld K. Self-organized criticality//Phys. Rev. - A. i988/ V. 38, N i.
18. Барт Р. Структура «происшествия» // Барт Р. Система моды. М.: Издательство им. Сабашниковых, 2GG3.
19. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.: Искусство, i97G.
2G. Лаверов Н.П. Извлечь уроки из трагедии // Природа. i989. № i2. С. 3.
2i. ТАСС. i7 января i989 г.
ACCIDENT AS A UNIT OF INFORMATION RICHNESS OF EVERYDAY LIFE
L. V. Proshak
We consider the event as a co-existence, and as an event of mass media. Two discourses of events having the status of an accident (emergency) are analyzed. The first discourse is associated with an extraordinary eventuality. The second one is defined as a "web" of everyday relations asserting anomaly as a norm.
Keywords: event, accident, emergency, narrative intentionality, precession of simulacra.
