CC BY
25
Памяти друга посвящаю
СОБАКИТЫ - ЭТО ВОВСЕ НЕ СМЕШНО
Собакит — образец горной породы без адреса, неизвестно откуда взятый, никак не может быть использован.
Из общеизвестных геологических истин
Сначала обо мне. Я—техник-геолог, окончивший Белгородский геолого-раз-ведочный техникум, студент Московского заочного политехнического института. Считаюсь самодеятельным художником и иногда выставляю свои полотна на выставках районного масштаба. Все, что здесь будет описано, если у меня хватит терпения закончить, — истинная правда.
Я познакомился с ним на выставке, которую мы с большим трудом организовали в местном музее. Как водится среди малоизвестных художников, мы растворились в толпе “ценителей” живописи и жадно ловили лестные, а чаще всего — нелестные суждения о наших картинах. Вообще-то толпы не было. Пять-де-сять человек рассеянно дефилировали взад и вперед и взирали на нашу мазню. Мой этюд мазней я, разумеется, не считал.
Молодой человек моих лет и приятной наружности выделялся дельными замечаниями, обращенными, впрочем, исключительно к своей жене или любовнице. Большинство картин были пейзажами, и он находил в них многочисленные противоречия, о которых метко и не без иронии сообщал спутнице. Действительно, мы подправляли натуру, казавшуюся нам скучноватой, не зная закономерностей в развитии ландшафтов. Ну как можно было без прикрас изобразить речку, которая и называлась-то Серой и засоряла окрестную пойму разнообразным мусором и целыми глыбами янтарной канифоли, уплывающими с городского кожзавода. С волнением я ожидал, когда настанет мой черед. На моем полотне (картон размером 59 х 45; масло) был изображен сочный, большой, круглый лист, державшийся на плаву рядом с белой лилией, в центре которой среди лепестков виднелись желтые тычинки. Я особенно гордился тем, что лист был изображен одним широким кривым мазком, а тычинки — единым тычком кисти.
Мой незнакомый знакомец скользил
вдоль стены слишком близко к полотнам, и я переживал, что с такого расстояния мои мазки не сольются в цельную картину. Мой стиль требовал отдаления. Мельком взглянув на этюд, он бросил своей спутнице нечто вроде «мазня». Я схватил его за рукав и потащил прочь. Он понял в чем дело и не сопротивлялся. Поставив его на нужное
расстояние, я кивнул на полотно. Он взглянул и замер. Потом долго наклонял голову то вправо, то влево, то подходил, то отходил, пока не нашел лучшую точку, и кивком пригласил свою Ундину.
— Я сапожник, а взялся судить в данном случае выше сапога.
Обращаясь ко мне, он сказал:
— Я бы купил эту картину, если бы не два обстоятельства: у меня нет денег и у меня нет такой квартиры, в которой можно было бы смотреть на нее с нужного расстояния.
Мы разговорились. На традиционный вопрос о передвижниках я ответил, что они интересны только тем, что были социально злободневны, а этот интерес не вечен. Притом они фотографисты, а мы должны показать то, чего не видит ни фотоаппарат, ни глаз неискушенного зрителя.
— Межцу прочим, твоя картина (он назвал меня на «ты» так уверенно, с такой свободой, что это сразу определило суборцинацию сторон), твоя картина — это мои самые ранние впечатления, тающие в невецомой цали небытия. Я роцился в краю, который именуется у геологов пенепленом, там, гце когца-то белели снегами громацы гор и
шумели низвергавшиеся с них водопады. А теперь, через сто миллионов лет, от гор уцелели только мелкие сопки, а вместе с горами исчезли и реки. Только по весне наполняются цо краев голубые плесы в изумруц-ной оправе камышей. За лето и они почти исчезают, превращаясь в цепочки озер — ецва заметный пунктир исчезнувших рек. Природа замирает и лишь ветерок иногца шелестит камышом. Будто совершила она какую-то важную работу, закончив загацочный цикл, и отцыхает, чтобы сцелать новый бросок в неизвестном направлении и неизвестно с какой целью. Смутно вижу, как мой цец — кузнец и заяцлый рыбак берет меня в лоцчонку, бесшумно гребет коротким веслом, проверяя снасти, а я тянусь через борт сорвать белоснежную лилию, которая время от времени проплывает мимо лоц-ки.
Унцина слушала, погляцывая то на него восторженным взгляцом, то на мой этюц. Унцину я узнал, то есть я ее знал мельком по нашему НИИ, а через нее вычислил и вспомнил его. Это был наш новый сотруцник, канцицат наук, зам начальника лаборатории. В кулуарах говорили: о, это бывший уран-щик, и это звучало фантастически загадочно и важно.
Расспросив меня, он тут же прецло-жил работать у него.
— Буцем обсуждать технику мазка пунктуалистов.
— Это вычурная техника...
— Как портрет из овса в «Золотом теленке»? Так ты у Ануфриева работаешь? Что ж, я постараюсь улацить цело с твоим перевоцом в нашу лабораторию.
Я был безмерно рац, что буцу работать ряцом с человеком, который не безразличен к живописи. Наши-то горожане езцят почти кажцую нецелю в Москву отнюць не цля посещения му-------------------------------- 21
зеев: весь день мотаются по магазинам, пополняя съестные припасы.
Так я перешел в его лабораторию и стал его правой лаборантской рукой. Официально он не был заведующим лабораторией, но зав проживал в Ленинграде и был стар, поэтому фактическое руководство быстро сосредоточилось у Юрия Васильевича. Так звали моего нового знакомого.
Это было замечательное время. Юрий Васильевич Р. не давал мне работу без объяснения, как это делали многие другие, а подробно рассуждал, как бы обкатывая на мне возникшую проблему и приобщая меня к исследованию. Работал он быстро и точно, до педантизма. Просидев два месяца «от звонка до звонка» в институтской библиотеке, он досконально изучил методические труды наших геологов, а заодно и все остальное, касающееся кварца для плавки и варки стекла. Мне нравилось, как в случавшиеся свободные минуты он испытывал на мне свои знания в этой новой для него области, и от меня добивался точного знания.
В скором времени он ушел в себя и стал разрабатывать нечто такое, что совершенно отличалось, как он заметил мне, ото всего того, что «накалякали ваши кварцевики».
— Эти кварцевики, — говорил он не раз, — застывшая каста, которая в своем самодовольстве оценивает других по критерию: «да он и кварца в руках не держал». Сами же механически перенесли на свои кварцевые месторождения методы оценок запасов других полезных ископаемых и породили этим кучу надуманных проблем.
— Так что, они, как специалисты, — не того?
— Почему же... Просто они не владеют аппаратом, который здесь требуется. Они даже не подозревают о его существовании, их этому в институтах не учили.
На мои вопросы о существе разрабатываемого метода он отшучивался и говорил:
— Подожди, мы с тобой такое сделаем! Лишь бы материалы фактические были качественными. Считай, что дипломный проект у тебя в кармане.
В научно-техническом совете, куда был сразу введен, он не был многословен. «Да, — говорили корифеи-кварце-вики, — сразу чувствуется, что там (подняв вверх палец: там!) другой уровень: как-никак, первый главк министерства, а не шестой, как у нас».
Я был от него без ума. Работалось с ним легко, успевал и «писать». Хотел было написать портрет молодого ученого в его обличьи, но он категорически отказался позировать — во-первых, некогда, во-вторых, говорит, ты не портретист и даже не жанровик, ты — пейзажист.
Когда старые кварцевики при мне начинали его обсуждать, я тут же встревал, хотя мне это было «не по чину»:
— Вы говорите — высокомерный сноб, а кто, кроме него все ваши работы проштудировал и там, где это надо, использует ? Если бы у него были к вам вопросы, он тут же пришел бы и очень почтительно попросил у вас консультации.
У женщин к нему было противоположное, чем у мужчин отношение. Да и как могло быть иначе: высок, строен, интеллигентен. А за живой взгляд и быстрый ум они дали ему прозвище «острый».
Вскоре настали не очень веселые времена. Юрий Васильевич, не доверяя мне, перестраивал карты месторождений и мрачнел еще больше. В лабораторию довольно часто заходила его Ундина. Пройдет, бывало, на цыпочках к его столу и, не давая ему встать, вытащит авторучку из его пальцев и прижмет их к столу. Постоит пару минут и так же молча уйдет. Он узнавал ее по походке манекенщицы и пошаговому шелесту друг о друга шелковых чулок. Теперь же при ее приходе он быстро оглядывался, бросал на нее умоляющий взгляд и сразу отворачивался к своим бумагам, а она оставалась стоять посреди кабинета и вопросительно оглядывала нас полными слез глазами. Однажды на речке со странным названием Устье (одном из притоков Волги близ его устья) во время ловли раков, среди кромешной ночи, под небом, обложенным черными тучами, Юрий Васильевич наблюдал угасание нашего маленького костра. Кроваво-красные угольки покрывались пленками пепла, они дрожали, отрывались и уносились вверх горячим воздухом. Временами тот или иной совсем маленький уголечек вдруг вспыхивал ярко-оранжевой точкой и навсегда исчезал.
— Совсем как сверхновые, — неожиданно заявил он. — Поклянись, Николай, перед таким космическим явлением, как рождение и смерть сверхновых (звезд), что ты никогда, ни при каких обстоятельствах, никому не расскажешь о том, что я тебе сейчас сообщу.
Поднеся руку к угасающему костру, я поклялся.
— Так помни о клятве каждый день и каждую минуту. Нарушишь — разверзнется перед тобой Вселенная и поглотит без следа. И меня за собой увлечет.
Помолчав, он начал.
— Представь себе, что ты написал картину. Потом закрыл ее непрозрачным экраном, разделенным на отдельные кружочки или квадратики, и предложил мне такое пари: в случайном порядке ты будешь снимать экранчики. Если при снятии половины кружочков я не опишу тебе в целом, что изображено на картине, то я проиграл и ставлю тебе коньяк «КВ ВК» — коньяк выдержанный высшего качества. А если я восстановлю ее — ты мне ставишь коньяк.
— Пари несправедливое. Достаточно открыть 15—20 процентов, чтобы картина угадалась.
— И я так думаю. Кружочки, которые ты открывал бы мне — это скважины, а картина — та закономерность, которую я должен увидеть по результатам анализов, картину, которую не видит ни фотоаппарат, ни глаз дилетанта. Я ее должен увидеть. Так вот, кружочки почти все сняты, а картины нет.
— Но, может быть, анализы неправильные?
— Сначала я тоже так подумал. Провел тайный внутренний и внешний контроль, да так тонко, что и Ундина (одна из аналитиков) не подозревает, как я ее проверял. Анализы надежные. Чувствительности и точности вполне хватило бы...
— Если бы картина была? А если ее вообще нет?
— Такого не бывает, — убежденно сказал Юрий Васильевич, — природа действует строго по законам.
— Может быть, Вы не улавливаете картину?
— Да ты, я вижу, хват! Картину я улавливаю не на глаз, а строгими математическими методами, которые называются геостатистикой. Я книжку, нет, даже две, с французского перевел об этих методах и применял их не один и не два раза на урановых рудниках. Там часто возникают конфликты по поводу несоответствия данных шахтного опробования и обогатительной фабрики. Такие вот крепкие орешки приходилось разгрызать. Но там была ясна мотивация поступков исполнителей работ.
— Причем тут поступки?
— Когда нет картины, ищи поступки и их мотивацию. Приоткрою тебе еще кое-что. Только помни о клятве. Ты знаешь, откуда берутся кусочки кварца, которые анализируют для нас в лаборатории?
— Еще бы не знать! Это керн. Обломки керна из скважин.
— А как выглядит керн в идеале?
— Такие цилиндрические столбики.
— Ты не подсчитывал, сколько процентов поверхности кусочков раздробленного керна должно быть цилиндрической? Нет? А я подсчитывал с помощью теории вероятностей. Получилось очень много, намного больше, чем мы их видим в наших мешочках с пробами.
Получалось так, что качество кварца, над которым мы работали, никак не вырисовывалось в виде закономерной картины. Каждая новая точка (проба из скважины) не уточняла, а разрушала намечавшуюся было картину.
— Может, никакой картины и не должно быть, — настаивал я.
— Так не бывает. Надо ехать на место, проверять исходный материал, — заключил Юрий Васильевич нашу тайную беседу. Почему тайную, да еще с клятвой, я тогда еще не понял. Прежде выяснили, что камнехранилище в экспедиции N в полном порядке, и что нас будут ждать, если мы поедем, и что керна нам разрешат взять столько, сколько сможем увезти. Определили сроки. К нашему маленькому отряду неожиданно присоединился младший научный сотрудник нашей лаборатории Тышлер. Юрий Васильевич, как пришел в лабораторию, немедленно переименовал Тышлера в Эйнштейна по причине удивительного его сходства с Альбертом Эйнштейном времен работы того в Бернском патентном бюро. Вообще-то Моисей Эмильевич Тышлер занимался экономикой жильного кварца и торчал преимущественно в Москве в шестом главке на Большой Грузинской: участвовал в разработке и утверждении цен на жильный кварц высокой чистоты. Юрий Васильевич не глядя подписывал ему так называемые маршрутки — вариант командировок с оплатой только проезда в Москву и обратно на электричке.
Добираться до места пришлось с тремя пересадками: в Москве, Алма-Ате и Джезказгане. И вот мы в Ак-Тасе, что в переводе с казахского языка означает «белый камень».
Бросив у трапа АН-2 свой рюкзак и спальник, Юрий Васильевич пробормо-
тал что-то вроде извинения и исчез в ковыльной дали.
Местность представляла собой тот самый пенеплен, о котором в первый день нашего знакомства рассказывал Юрий Васильевич, — денудационная равнина, которая образовалась из бывшей горной страны. Остатки речной системы, прежде размывавшей территорию, завершив свою работу, оживали только весной, сбрасывая полые воды. Когда мы прилетели, плоская как стол степь, скорее полупустыня, была желта от ковыля, полыни и кустиков чия. Как хребты пасущихся динозавров, возвышались над ней параллельными рядами белые обнажения кварцевых жил. Или как ребра огромных животных на столе патологоанатома. Картина дополнялась взлетевшим в белое небо самолетом, да старым казахом с длинной, но жидкой белой бородой, в рваном чапане, в растрепанном лисьем малахае. Старик стоял неподвижно как изваяние, возможно, еще со времен нашествия Чингисхана, опершись на суковатую кривую палку — большую ценность в этой безлесной местности.
Вернулся Юрий Васильевич вечером, едва отыскав финский домик, в котором нас поселили. На мой вопросительный взгляд он ответил:
— Ты догадался, что это моя родина? Окраина окраины моей родины, а мы — на краю ойкумены. Кстати, я нашел тебе и плес, и камыши, и балаболку. Так в детстве называли мы белую лилию. И остаток теплой дресвяной гранитной скалы, подпирающей приютившийся плес. Готовь этюдник. И в кам-нехранилище я заглянул, пока за нами не учредили слежку, — добавил он шепотом, довольный и улыбающийся.
Наутро Юрий Васильевич в штормовке и с геологическим молотком в руках в сопровождении меня явился к начальству для исполнения формальностей. Тышлер на правах старожила и своего человека уже давно беседовал с главным бухгалтером экспедиции.
После исполнения формальностей нас повели знакомить с месторождением. Это было жильное поле — множество кварцевых жил, возвышающихся над равниной в виде останцов от пятидесяти до сотни метров высотой, вытянутых в одном направлении. Нам рассказали, что разработка жил ведется так: сначала с какого-то края жилы в ней бурится ряд дырок—«шпуров» толщиной в городошную биту. Шпуры заряжают взрывчаткой, производится отпалка, по-
том экскаваторами и бульдозерами разгребают получившиеся обломки, разравнивают их в один слой, и в дело вступают рудоразборщики. Кувалдами, клиньями и ломами они разламывают крупные куски до размера в кочан капусты. Молотками с кусков обкалывают прожилки других минералов и включений так, что они остаются чистыми, белоснежными. Это кварц первого сорта, самого дорогого. У каждого рудоразбор-щика образуется своя куча, и он сдает ее по весу на склад экспедиции.
— Вы полагаете, что внутри кусков посторонних включений не будет? — неожиданно спросил Юрий Васильевич. Старший геолог вопросительно посмотрел на маркшейдера, как бы ища поддержки. Маркшейдер, он же топограф-геодезист, был пожилым человеком старой, может быть еще царской, закалки. Он по штату занимался составлением карты местности, планов каждой жилы, «снимал» теодолитом образующиеся при разработке карьера стенки, а главное — делал привязку скважин, которых здесь было пробурено на полную глубину каждой жилы видимоневидимо. Звали маркшейдера Николаем Ивановичем. Было ясно, что Николай Иванович был в экспедиции одним из главных лиц.
— Откуда же им взяться, — ответил Николай Иванович, — внутрь не ведет ни один прожилок, ни одна трещина.
И Николай Иванович победно посмотрел на моего шефа, с виду весьма оконфуженного.
— Вы, вероятно, и кварца в руках не держали, — не удержался Николай Иванович от заученной реплики, а у меня сердце кровью обливалось от такого конфуза.
— Действительно, впервые сейчас держу такие замечательные образцы, — чуть ли не радостно сообщил шеф.
Я с изумлением посмотрел на Юрия Васильевича, потому что это было совсем не так, но тот сжал зубы до желваков на скулах и свирепо посмотрел на меня. Я вспомнил о клятве и умолк, не начав.
— Остальной кварц куда деваете? — спросил Юрий Васильевич, стоя рядом со старшим геологом и демонстративно обращаясь непосредственно к нему. Но Николай Иванович снова опередил его с ответом:
— В обогатительный цех под открытым небом. Там он дробится до размеров ореха — куриного яйца на ще-ковой дробилке, а потом женщины-обо-
гатительницы молоточками обкалывают примеси и затаривают.
По просьбе шефа прошли к «цеху». Действительно, под навесом сидели пять-шесть казашек, стучали молоточками и складывали продукцию в ящики из-под аммонита, а из них, сдав по весу, пересыпали в ржавые кузова от самосвалов, стоящих прямо на земле.
— Тары нет подходящей, — засуетился Николай Иванович, заметив осуждающий взгляд Юрия Васильевича, — нам бы мешки полиэтиленовые...
— В среднем каково соотношение сортов?
Услышав этот вопрос, находившийся с нами Эйнштейн поспешно отвернулся и стал что-то разглядывать.
— Примерно двадцать процентов первого сорта, крупного, восемьдесят — второго, мелкого, который в этом цехе получают, — ответил Николай Иванович.
— Отправляете в Лыткарино?
— В Лыткарино... и в другие места, например, в ЛОМО, — недовольно ответил Николай Иванович.
— Как!? Разве ЛОМО тоже плавит и варит?
Николай Иванович промолчал.
На этом наша экскурсия закончилась, и Юрий Васильевич с особенной любезностью благодарил Николая Ивановича.
— Вы ведь топограф и маркшейдер, а отлично знаете и геологию, и технологию, — улыбаясь, говорил шеф. Но его слова как-то не вдохновляли Николая Ивановича. Он был явно встревожен, особенно последними вопросами. Распрощавшись, Юрий Васильевич решил прогуляться по всему жильному полю. Николай Иванович предложил свои услуги в качестве гида, но шеф ушел один, как он сказал, посидеть на верхушке самой высокой жилы, найти самый красивый плес и полюбоваться самой красивой лилией. На правах телохранителя я последовал за ним. Шли умеренно. Юрий Васильевич делал заметки в дневнике, доставал карту жильного поля со скважинами и, как я понял, старался поточнее сориентироваться. Каждую жилу, торчащую из рыхлых пород, он обходил по периметру, взбирался на верхушку, чуть ли не ползал по ее верхней части и даже принюхивался. Наконец мы, как скалолазы, действительно влезли на стометровую сопку-жилу и уселись на белые камни.
— Помни о клятве. Я вырву грешный твой язык, если ты не то что скажешь, но даже заикнешься о наших со-
мнениях и планах расслецования. Ты вицел, как разрабатывают жилы? Вырывают, как зубы из челюсти, цробят и отбирают чистый кварц. Никакой раз-вецки цля этого не требуется, никакое оконтуривание сортов при такой разработке не нужно.
После долгого молчания он добавил:
— Никакой буровой развецки зцесь и не было. Я обслецовал все места на нашем маленьком маршруте, гце, суда по карте, цолжны быть скважины. Ни устьев скважин, ни хотя бы минимальных площацок цля скважин я не обнаружил. Слецов разлива смазочных масел, солярки, остатков бассейничков поц глинистый раствор нигце нет. Все чисто и цевственно. И была она (каж-цая жила, цобавил он в скобках), кобылица необъезженная, жемчужина несверленая, как счастливо заканчиваются сказки из «Тысячи и оцной ночи». Завтра пойцем в камнехранилище, но нас, скорее всего, буцут сопровождать, так что проинструктирую я тебя зцесь, сейчас. Что нацо искать: во-первых, остатки цилинцрических поверхностей керна. Будешь отмечать их наличие мелом кружочками на боку ящиков. Во-вторых, лишайники, вросшие в обломки так называемого керна, — и он показал их, в изобилии вицневшихся там и сям поц ногами, в-третьих, обломки с явным загаром пустыни, — и он показал мне это явление, поцняв оцин образец. — В-четвертых, птичий помет и цругие поцозрительные признаки того, что обломок взят не из толщи кварца с большой глубины, а с поверхности. Сейчас полазай вокруг и навостри глаз на эти признаки.
Действительно, я без труда нашел обломки и с лишайниками, и с пустынным загаром, а потом и белые примазки помета на самых высоких точках жилы, откуда орлы хозяйским горцым взгляцом веками обозревали окрестности.
— И еще, пока не забыл: нацо поискать в окрестностях камнехранилища еще оцин «цех» поц открытым небом по произвоцству лжекерна. По моим соображениям, это должна быть небольшого размера пологая, почти плоская куча кварцевых обколков, сплошь усеянных оспинами лишайников. Завтра оформим тебе по трудовому соглашению помощника, ящики с керном переставлять. Из казахов. Я узнал, есть тут несколько семей. Помни, никому и ничего, включая Эйнштейна. А я им завтра займусь. Стой! Забыл еще оцин признак. Возьмешь весы с гирями или без-
мен: керна должно быть не более 3.5 кг с метрового интервала проходки. Если тебе где-нибудь покажется, что там его больше — взвешивай, ибо это явный подлог. Меньше керна вполне быть может, а больше — никогда.
— Юрий Васильевич, Вы так уверенно обо всем этом говорите, что мне даже страшно становится. Откуда у Вас эта уверенность?
— Я же был в камнехранилище и все это уже видел. Но нам нужно систематическое подтверждение.
Когда красное огромное солнце стало скрываться за горизонтом, мы отправились домой.
— Если мои худшие предположения оправдаются — это многие миллионы государственных рублей, украденных преступной группой. Но кто? Без маркшейдера не обойтись — он «оприходовал» скважины. Без бухгалтера — ни в коем случае: он оформлял поддельные платежные ведомости. Без начальника экспедиции такую обширную аферу не осуществить. Впрочем, без коллектора, который якобы описывал керн, тоже не обойтись. Планы разведочных работ утверждались в главке. Без пла-новика-экономиста, главного бухгалтера, главного инженера главка и главного геолога никак не обойтись. Без начальника главка — тем более. Хорошая компания подбирается. И все — очень уважаемые люди. А если не только эта экспедиция замешана в махинациях? Есть еще Талды-Курган, Хатыми, Волынь, Приполярный Урал, Мугоджары, Ново-Алексеевка. Тут, пожалуй, и без министра не обошлось. Да они мне не задумываясь голову свернут, едва я рот посмею открыть.
Я похолодел, выслушивая такие перспективы. Выходит, мне тоже голову свернут, предположив, что я в курсе дела. Вечером в своей комнате для приезжих мы с шефом были одни. Он мерил шагами диагональ между кроватями и под ритм шагов переиначивал монолог Гамлета:
... Вскрыть иль не вскрыть —
вот в чем вопрос.
Прикинуться глупцом
и не заметить преступных действий наглых подлецов,
И рисовать границы
бессмысленных сортов,
И знать, с какой насмешкой будет
Иуда — Тышлер совать
на подпись мне
Маршрутки в главк
к сообщникам — ворам?
Стерпеть бы можно было это,
но метод, но наука... Чуть скажут мне коллеги и друзья: Что не сумел я вычислить обман? Или продался...
Когда бы можно было вековечный Покой и мир найти —
одним ударом
Булыгой кварца...
В висок иль по затылку.
Но кто меня уверит, будто там все кончится. С какою совестью предстану
я пред Ним, Которому вложил Он разумение
и случай, Что б подорвать последний
может быть тот камень,
Который держит пирамиду зла? И как решусь обречь родных
на вечные печали И как решусь оставить здесь тебя, моя Ундина,
О нимфа...
Д. г.-м. н. Ю. Ткачев Продолжение следует...
ЗАМЕТКИ О СОБАКИТАХ
Идет геолог в маршруте, отбирает образцы и передает их рабочему для маркировки — тот приклеивает на камни кусочки лейкопластыря, на которых пишет номер образца. Когда пластырь отрывается и пропадает, геолог гневно вопрошает: «Да что же это за образец?!» Рабочий рапортует: «А пес его знает!» Так в журнале регистрации образцов появляется запись: «Обр. № — собакит...».
Что такое «собакит», знает, конечно, каждый геолог, но все же слово это нельзя признать удачным. Имеется в виду камень, который как бы «не прописан», (или «не приписан»?), словом — не узаконен. А потому пригоден он лишь на то, чтоб выкинуть его ко всем псам, то есть — собакам. Только, вот, рекомендациям этим следует наш брат-геолог далеко не всегда. Во-первых, собак жалко: за что же в них-то, бедненьких, камнями швыряться? А во-вторых, у каждого из нас есть дома небольшая личная коллекция, немалую часть которой составляют типичные собакиты — образцы без привязки, а мы их не только не выбрасываем, а бережем, лелеем... Порой это память о дорогом человеке, порой о каком-то событии, но чаще всего — это просто красивый камень.
Собакиты обычно красивее нормальных образцов, много красивее! Почему? Это объяснил более полувека назад великий Ферсман, утверждавший, что он предпочитает работать не с минералами в коренном залегании, а с теми их образцами, которые освобождены естественным путем из своих коренных уз и валяются ныне в свалах у подножья скал. Они не отбиты молотком или зубилом, а нежно извлечены самой природой с сохранением типичных форм, включая и самые информативные дефекты облика, которые так много говорят специалисту-минералогу! Может, это и причуды академика, но и в самом деле — самые красивые кристаллы я находил всегда в осыпях или в отвалах. А поскольку камней, которые были бы уж совсем безадресными, не существует вообще, то с этими самыми собакитами приключаются порой самые невероятные истории, вплоть до открытия с их помощью месторождений и целых промысловых провинций.
Вот в 30-х годах прошлого века молодой ленинградский геолог Г. Г. Моор подобрал на береговой косе Котуя красивую гальку с зелеными и красными минералами — пиропом и хромдиопсидом. Типичный собакит. Показал он этот камешек и еще несколько похожих котуйских галек В. С. Соболеву — тогда всего лишь ассистенту, ставшему впоследствии знаменитым академиком. Владимир Степанович определил эти породы как лимбургиты и грикваиты, тесно ассоциирующиеся в Южной Африке с кимберлитами. В итоге в 1940 году появилась статья в журнале «Проблемы Арктики», в которой впервые была сформулирована задача поисков алмазов на севере Сибири. Чем это кончилось — вы сами знаете. Теперь на долю Сибири приходится почти 20 % ми-
ровой добычи этого драгоценного минерала. Найдены были трубки и в бассейне Котуя, и первую из них нашел я, нашел через 21 год после опубликования той статьи.
Там же в Сибири имела место, почти в то же время, и совсем уж забавная «собакитовая» история. Произошла она в 1960 году. Незадолго до того Никита Сергеевич Хрущев полностью рассорился с Председателем Мао. Одним из последствий этой ссоры было прекращение поставок из Китая в СССР разных видов стратегического сырья, в том числе и исландского шпата, который был необходим для изготовления некоторых видов военной оптики. Весной 1960 года в Институт геологии Арктики (НИИГА) приехал начальник соответствующего главка Мингео и настоятельно потребовал сделать все возможное и невозможное, чтобы срочно найти новые месторождения исландского шпата, помимо тех, что уже разрабатывались в Центральной Эвенкии. Задача была ясна, но не было надежных зацепок. И тут один из знатоков геологии севера Сибири А. И. Иванов сказал, что у него есть дома кусочек чистейшего исландского шпата — спайный выколок величиной со спичечный коробок, подобранный его женой Н. З. Евзиковой за несколько лет до того на водоразделе рек Кочечумо и Воеволихан на лиственничном пеньке. Кто его положил на этот пенек — не известно, но явно не геолог. Это мог быть охотник, или лесовод, или топограф, который обратил внимание на красивый камень. А геолог нашел его там. История была явно не серьезная, но шпат был нужен, а других оснований для определения района поисков — не было. Деньги были выделены, и пришлось Андрею Ивановичу возглавить эту поисковую группу. И что бы вы думали? В первый же год «.Были выявлены шпатоносные участки с содержанием кондиционного оптического материала» (Иванов А. И. Информационный сборник НИИГА. 1961. Вып. 26.).
Так что берегите ваши красивые собакиты. Никто не знает, когда пробьет их час, и пробьет ли, но пути собаки — неведомы! Все может быть. А если и ничего не будет, вы все равно останетесь в выигрыше, поскольку ваш любимый красивый камень — вот он, на полочке! И вы всегда можете им полюбоваться, а можете и рассказать какую-нибудь затейливую историю своим детям, внукам или просто друзьям. И не так уж важно, где там правда, а где вымысел, хотя истории, рассказанные мною, имеют строгое и вполне четкое документальное подтверждение в форме упомянутых научных статей.
Д. г.-м. н. Л. Махлаев
* * *
В 2003 году мы обдумывали, как провести отпуск. Куда именно ехать — этот вопрос встал перед нами. Мы решили убить двух зайцев: провести отпуск у моря и побывать на Бзыбском углепроявлении гагата — очень своеобразного
